Общественно-культурная жизнь русской эмиграции на Дальнем Востоке

ГЛАВА 2. ОБЩЕСТВЕННО-КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ 2.1. Бытие эмиграции (культурно-философский аспект) Понятие “зарубежная Россия” формировалось уже в начале 20-х годов прошлого столетия, в первые годы эмиграции, порожденной поражением белого движения и непримиримой политикой большевиков в отношении интеллигенции, не принявшей революцию. К 1921 году в эмиграции оказались А.Т.Аверченко, М.А.Алданов, А.В.Амфитеатров, Л.Н.Андреев, К.Д.Бальмонт, П.Д.Боборыкин, И.А.Бунин, З.Н.Гиппиус, Б.К.Зайцев, Вяч.Иванов, А.И.Куприн, Д.С.Мережковский, Н.М.Минский, Вас. Ив. Немирович-Данченко, А.М.Ремизов, Игорь Северянин, А.Н.Толстой, Н.А.Тэффи, Д.В.Философов, В.Ф.Ходасевич, М.И.Цветаева, Саша Чёрный, И.Шмелев. Собственно почти весь цвет литературы “серебряного века” покинул Россию. Многие из представителей русской научной и творческой интеллигенции были высланы насильно, как не пожелавшие сотрудничать с советской властью. Вначале были надежды на скорое возвращение, но “жизнь другое показывала и медленным ходом своим говорила: “Нет, не скоро. И вернее всего, не видать вам России. Устраивайтесь тут, как хотите. Духа же не угашайте”, - вспоминал впоследствии Борис Зайцев. Другой яркий представитель русского зарубежья - поэт и критик Георгий Адамович, соотнося советских и эмигрантских писателей, отмечал: “У нас, в эмиграции, талантов, конечно, не больше. Но у нас осталась неприкосновенной личная творческая ответственность - животворящее условие всякого духовного созидания, у нас осталось право выбора, сомнения и искания, и поэтому в некоторых областях нам, в самом деле, суждено было представлять ту Россию, голос которой на родной земле был в течение сорока с лишним лет заглушен”.1 Чрезвычайно обширна была и “география” русского рассеяния по миру. Как известно, наиболее крупные центры были созданы в Европе. Это были Берлин, Париж, Прага, Белград, София. На Дальнем Востоке центрами русского зарубежья стали Харбин и Шанхай, откуда многие русские после 1945 года переселились в Европу и США, отдельные колонии русских были в Египте, Парагвае, Абиссинии, Австралии. И, наконец, нельзя не сказать о значении для развития русского духовного самосознания периодических изданий, альманахов и сборников, которые стали ареной политических и творческих дискуссий, идейными проводниками взглядов и воззрений отдельных художников слова и писательских объединений. Среди наиболее известных следует назвать газету “Последние новости” (И.Бунин, Н.Тэффи, А.Толстой), журнал “Грядущая Россия” (А.Толстой, М.Алданов, Г.Струве) - Париж, газету “Руль” (Берлин), журнал “Рубеж” (Харбин), журнал “Воля России” (Прага), “Новый журнал” (США). По свидетельству современников к 1936 году вне пределов СССР выходило на русском языке 108 газет и 162 журнала, которые читали свыше двух миллионов эмигрантов. К сожалению, их влияние на иноязычную культуру было ограничено языковым барьером. На протяжении 70-летней истории русской литературной эмиграции предельно интенсивно развивалось ее самосознании и самоосознание, делались неоднократные попытки определить вклад зарубежной диаспоры в духовную и интеллектуальную эволюцию нации в XX веке. Необходимо сразу оговориться, что литературная эмиграция как форма духовной оппозиции - явление для России не новое, в какой-то степени даже закономерное, но никогда ранее до 1917 года она не приобретала столь тотального и трагического характера, никогда ранее Россия не переживала столь бурного исхода творческой интеллигенции по причинам прежде всего политическим. О том, что уже с самого начала вопросы об отношении к революции и о будущем России переросли в насущную проблему выживания культуры и защиты её духовных ценностей, говорят документальные свидетельства того времени: статья А.Блока “Интеллигенция и революция”, “Несвоевременные мысли” А.М.Горького, “Окаянные дни” И.Бунина, “Петербургские дневники” З.Гиппиус, “S.O.S” Л.Андреева и т.д. Уже к середине 1920-х годов эта проблема становится основой в ожесточенных дискуссиях о самоценности двух потоков русской литературы, о степени их вклада в мировую культуру. Феномен русской эмиграции в ХХ веке определяется, прежде всего, политическими причинами. Идейный раскол общества, уходящий своими корнями в далекое историческое прошлое российского государства, со всей трагической очевидностью проявился в начале столетия, в период войн и революций, во многом изменивших судьбу России, судьбу ее народа, ее культурного наследия. События последних десятилетий свидетельствуют о том, что этот процесс продолжается уже в качественно иных исторических условиях. Именно поэтому опыт всех трех волн эмиграции приобретает сегодня, в начале ХХI века, не только историко-политическое, но и культурно-философское звучание и значение. Философское осмысление феномена эмиграции основывается на различных предпосылках ее формирования и развития: идеологических, геополитических, исторических, религиозных и т. д. Собственно, оно уже началось в первые годы “великого исхода” в зарубежье, где оказались многие насильно высланные представители русской религиозно-философской мысли: Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Б.П.Вышеславцев, И.А.Ильин, Л.П.Карсавин, Н.О.Лосский, Ф.А.Степун, С.Л.Франк и др. В трудах этих ученых, творчество которых еще до конца не изучено, мы находим ответы на духовные запросы современности. Каждое из этих имен уже составляет отдельную главу в истории русского самосознания ХХ века. И говоря о духовных исканиях русской литературной эмиграции, мы ориентируемся на тот философский, религиозный, творческий потенциал, который ей был присущ, и который она привнесла в мировую цивилизацию. Оставляя в стороне вопрос о значении и влиянии на мировую культуру русской советской литературы и литературы зарубежья, подчеркнем, что в настоящее время мы имеем трагический опыт развития творческой мысли в условиях “несвободы” и опыт “свободной” русской литературы, выполняющей свое предназначение вдали от Родины. Таким образом, перед современными исследователями стоит задача воссоздания объективной картины развития отечественной культуры в обеих ее ипостасях, написания подлинной истории развития самосознания во всех его проявлениях: социальном, философском, религиозном, художественном, критическом и т.д. Русская эмиграция с самого начала отстаивала свое право на верность подлинным национальным ценностям, традициям классической литературы, ее духовному опыту. Пытаясь ответить на вопрос, что же такое эмиграция в высшем, метафизическом, космическом смысле, в чем ее историческое предназначение, обращаясь к фаталистической сути и природе изгнанничества, беженства, как формам спасения и борьбы за жизнь, литераторы и философы ставили ряд конкретных задач и проблем, решение которых, по их мнению, позволяло говорить о жизнеспособности русских эмигрантов в зарубежье. Одним из первых, кто заговорил о “мессианском” призвании эмиграции и “литературы в изгнании”, был ее общепризнанный лидер, будущий лауреат Нобелевской премии И.А.Бунин. В своей знаменитой речи “Миссия русской эмиграции” (1924 г.) он выделил три аспекта этой миссии: 1) спасение русской чести 2) противоборство врагу, “притязающему на мировое господство” 3) свидетельство миру о сути эмиграции: “Взгляни, мир, на этот великий исход и осмысли его значение”. Теоретик и идеолог “белого движения”, историк и философ И.А.Ильин в своих работах “Белая идея” (1926 г.). “О сопротивлении злу силой” (1925 г.) и др. конкретизировал цели и задачи борьбы со Злом (читай – большевистской диктатурой). Убежденный монархист, он, тем не менее, видел спасение России не в возвращении царя, а в необходимости создания единой идеи и появления Вождя, способного воплотить ее в жизнь. По мнению Ильина, эмиграция должна противопоставить Злу “ силу духа и силу меча”. Неслучайно в своих сочинениях он так резко выступал против учения Л.Н.Толстого, против его “непротивленчества”. Задачу же философии, ее религиозное и научное призвание автор видел в том, чтобы “помочь слабым увидеть и окрепнуть, а сильным удостовериться и умудриться”. Отрицая любые попытки идеализации России вчерашней, Ильин настаивал на том, что именно интеллигенция повинна в грехах своей страны, она должна покаяться, “переменить свой ум” – без этого невозможно культурное самопознание и развитие. В философско-исторических работах другого известного представителя зарубежья, религиозного мыслителя Г.П.Федотова можно выделить также очень значимые для понимания генезиса русской культуры и общества узловые вопросы, позволяющие тематически исследовать жизнь эмиграции во всех ее проявлениях. Выделим лишь некоторое: судьба России -– судьба эмиграции, эмиграция и национальное самосознание, проблема “Востока и Запада” в эмиграции, эмиграция и революция, эмиграция и история, эмиграция и религия, эмиграция и культура, эмиграция и возвращенчество. Для первого периода - становления зарубежной литературы (1920-24 г.г.) - были характерны следующие основные темы и идеи:2 • Русская эмиграция - наследница и хранительница духовных ценностей национальной культуры (“Мы не в изгнании, мы в послании”). • Эмиграция - это вынужденный исход перед возвращением на Родину. • Родина, потеряв смысл географический, стала понятием духовным. Эмиграция после разгрома “белого движения” должна стать духовной оппозицией существующему в России порядку. Русская эмиграция с самого начала отстаивала своё право на верность подлинным национальным ценностям, русскому самосознанию, традициям классической литературы, ее духовному опыту. Следует отметить, что русская эмиграция уже в начале 1920-х годов декларировала различные, порой полярные, идейно-эстетические концепции. Так, например, один из крайних полюсов непримиримой оппозиции был представлен именами Д.С.Мережковского и З.Н.Гиппиус, которые стали инициаторами образования в 1927 году литературного и философского общества “Зелёная лампа”, президентом этого своего рода “кружка по интересам” стал известный поэт “серебряного века” Георгий Иванов. Другим полюсом можно считать “сменовеховство”, отражавшее взгляды и устремления авторов вышедшего в 1921 году в Праге сборника “Смена вех” в основном бывших участников “белого движения” (Н.В.Устрялов, Ю.В.Ключников и др.). Их надежды были связаны, прежде всего, с “преодолением” большевизма путем экономических реформ, возрождением буржуазии (НЭП в России), просвещением народа и т.д. Для нас особый интерес представляет деятельность Н.В.Устрялова – автора одной из программных статей пражского сборника. Неслучайно В.И.Ленин, критикуя “сменовеховскую идеологию”, обращался, прежде всего, к личности Устрялова, справедливо считая его одним из наиболее серьезных оппонентов в борьбе за “умы людей”. Харбинский период его жизни (1920-1935гг.) становится одним из самых плодотворных в его научной и политической деятельности. Творческая активность Н.В.Устрялова в этот период действительно поражает. С 1920 по 1934 .гг. – он работает в должности профессора Харбинского университета, одновременно руководит Центральной библиотекой КВЖД, сотрудничает с рядом сменовеховских изданий – газетой “Новости жизни (Харбин, 1920-1921), газетой “Накануне” (Берлин, 1922-1924), журналом “Смена вех” (Париж, 1921-1922), пишет и издает различные по своей направленности статьи и книги, одна из которых – “Россия. Из окна вагона” становится этапной в эволюции его исторического мировоззрения, в отношении к советской России. 3 Следующий этап (1925-1939гг. - период самоопределения - по Г.Струве) развивал и в некоторых случаях “преодолевал” доминирующие в начале 1920-х годов идеи и декларации. В это время происходит переоценка событий, “баррикадные темы” уходят на второй план, становится ясно, что эмиграция - это надолго. Именно в этот период, по мнению Г.Струве, были созданы наиболее интересные книги представителями старшего поколения русской литературной эмиграции. Меняются и духовные ориентиры, сводимые в основном к следующим посылкам: • Осмысление исторического прошлого России, философского и духовного богатства её культуры. • Переоценка идейно-нравственного потенциала литературной эмиграции. • Определение исторической роли русского народа и интеллигенции, в частности. Проблема преемственности в духовном развитии русской эмиграции становится жизненно важной. Деятельность “отцов”, аккумулирующая философский и творческий потенциал литературы “серебряного века”, может и должна стать духовной базой для последующего поколения детей. Особую остроту и актуальность эти идеи приобрели с началом второй мировой войны. Русская эмиграция в очередной раз продемонстрировала свою неоднородность, разделившись на два лагеря, в одном из которых возобладали, прежде всего, патриотические чувства, в другом - чисто политические амбиции, или, скажем так, “патриотизм” наоборот: для борьбы с большевиками все средства хороши (чего стоит хотя бы речь Д.С.Мережковского, в которой он сравнивает Гитлера с Жанной Д'Арк, призванной спасти мир от власти дьявола). В период самоопределения, самоосознания, русская литературная эмиграция предпринимает ряд попыток объединения, консолидации своих творческих сил. Наиболее известным событием конца 1920-х годов становится созыв Первого съезда писателей-эмигрантов в 1928 году в Белграде, практическим результатом которого стало издание произведений известных писателей под общим названием “Русская библиотека” (при Сербской академии наук). Чуть раньше, в феврале 1927 года, состоялось первое заседание литературного и философского общества “Зеленая лампа”4, которое, по свидетельству Ю.Терапиано, стало своего рода “инкубатором идей”,5 где все были между собой в заговоре в отношении важнейших вопросов. В заседаниях общества, игравшего на протяжении ряда лет заметную роль в духовной жизни эмиграции, принимали участие известные литераторы И.А.Бунин, Б.К.Зайцев, М.А.Алданов, А.М.Ремизов, Н.А.Тэффи, философы Н.Бердяев, Л.Шестов, редакторы и журналисты - М.В.Вишняк, И.И.Бунаков-Фондаминский, литературовед К.В.Мочульский, публицист Г.П.Федотов и др. По мнению того же Ю.Терапиано, “Воскресенья” у Мережковских в течение всех предвоенных лет были одним из самых оживленных литературных центров; они принесли большую пользу многим представителям “младшего поколения”, заставляли продумать и проработать целый ряд важных вопросов и постепенно создали своеобразную общую атмосферу”.6 Доклады, прочитанные на заседаниях (или, как их называли участники, “беседах”) “Зеленой лампы” были посвящены самым разным вопросам и проблемам, волнующим эмигрантскую общественность. Перемежаемые “вечерами поэзии” и “собеседованиями на тему”, они привлекали в лучшие годы существования “Зеленой лампы” (конец 20-х годов) огромное количество слушателей (учитывая относительную замкнутость существования русской общины и достаточно тяжелые условия жизни и быта – О.Б.).7 Приведем лишь некоторые, наиболее значимые в свете интересующей нас проблемы, доклады: Г.В.Адамовича “Судьба Александра Блока” (12 мая 1928), “Конец литературы” (3 марта 1929), З.Н.Гиппиус “Отчего нам стало скучно?” (5 марта 1930), Г.В.Иванова “Шестое чувство” (О символизме и судьбах поэзии) (21 марта 1930), Г.П.Федотова “Защита свободы (О настроениях молодежи)” (30 января 1931), А.В.Алферова “Будни эмиграции” (Куда мы идем?) (28 апреля 1933), В.С.Варшавского “Одинокий человек в эмиграции (К трагедии эмигрантского сознания)” (29 марта 1938). Сильный резонанс среди эмигрантской интеллигенции вызвали заседания памяти В.В.Розанова (10 апреля 1928), доклад З.Н.Гиппиус “Арифметика любви”, опубликованный затем в “Числах” (1931, № 5), собрание на тему “Об унижении России (Совесть в русской литературе) (23 февраля 1937). Во многом похожие проблемы обсуждались у “Зеленой лампы” участниками харбинского молодежного литературно-художественного объединения “Чураевка”, о котором мы будем говорить в дальнейшем. Среди докладов, в которых подводились первые итоги литературной и духовной жизни эмиграции, особо выделим выступления З.Гиппиус “Русская литература в изгнании”8 и “Русская интеллигенция как духовный орден” И.И.Бунакова-Фондаминского. Как отметила сама З.Гиппиус, её доклад состоял из вопросов, которые, на наш взгляд, методологически верно определяли общие подходы к изучению духовных исканий первой волны эмиграции. Приведём перечень этих вопросов: • Не пора ли произвести исследование духовной жизни эмиграции, духовного её состояния? • Можно или нельзя ограничить это исследование лишь одной из многочисленных областей духовной жизни: искусством, политикой, религиозными и культурными вопросами, философией, наукой и т.д.? • Если нельзя, то не требует ли исследование коллективной работы, каждого в своей специальной области, но с предпосылкой координации этих областей? • Фактическая разобщённость всех областей духовной жизни есть ли явление желательное или нежелательное? • Нужно ли, наконец, и можно ли заниматься духовной жизнью эмиграции, если не утверждать её некую общность и общие, ей принадлежащие, задачи? Ответы на эти вопросы следующие: • Исследовать духовное состояние эмиграции очень важно. • Ограничить исследование одной какой-нибудь областью - нельзя. • Каждый, проводя частное исследование, должен иметь в виду, что оно входит в общее. • Данная разделённость, не связанность областей, где проявляется духовная жизнь, нежелательна; • Эмиграция есть общность, и она имеет общие задачи.9 Помимо этих задач, З.Гиппиус обозначает главную, основную - выучиться свободе. “Это значит, - по мнению автора, - найти для себя, для всех и для каждого максимум её меры, соответствующий времени”. Таким образом, следует из доклада З.Гиппиус, при разных условиях для творчества (разрядка наша – О.Б.), расколотую на два идеологических потока русскую литературу все же объединяет “нерушимая связь”. Тема свободы, прежде всего свободы духа, проходила как основная через все собрания “Зелёной лампы”, вплоть до 1939 года, когда она прекратила своё существование. Тон задал Д.С.Мережковский, отметивший на открытии “Зеленой лампы”, что “Наша трагедия – в антиномии Свободы, нашего “духа”, - и России, нашей “плоти”. Свобода – это чужбина, эмиграция, пустота, призрачность, бескровность, бесплотность, а Россия, наша кровь и плоть, - отрицание свободы, рабство. Все русские люди жертвуют или Россией – Свободе, или Свободой – России”.10 По мнению Мережковского, интеллектуальная Россия переживает единую трагедию – и в метрополии, и в эмиграции. Говоря о задачах “Зеленой лампы”, он декларировал, прежде всего “веру в свободу, с надеждой, что свобода и Россия будут одно”.11 Духовная свобода, по мнению другого участника первого заседания “Зелёной лампы”, бывшего народника, Бунакова-Фондаминского, является основой выработки, рождения нового целостного миросозерцания. В этом духовное призвание эмиграции, ее миссии. С позицией З.Гиппиус автора сближало положение о том, что в России советской духовное творчество невозможно, в то же время И.Бунакова чрезвычайно волновала и ситуация, сложившаяся в эмигрантской литературе, духовная “подпитка” которой ограничивалась опытом писателей старшего поколения. Остановимся на принципиально важных положениях выступления И.Бунакова. Краткое их содержание сводится к следующему: • Русская эмиграция - часть русского народа (русская интеллигенция выражает духовное состояние всего народа). • Русская интеллигенция - замкнутый орден со своим строго выработанным статусом. • Орденское миросозерцание - это не просто замкнутый круг идей, охватывающих весь мир. Это нечто большее - это миросозерцание. • Перед революцией целостное духовное состояние было разорвано. В духовной жизни произошёл разрыв. Литература, искусство, философия оторвались от политики и общественности. • Большевики - часть нашего ордена, они сохранили целостность мироощущения. Это и обеспечило их победу. • Руководство всей эмигрантской жизнью ведётся под знаком политики (Нам некогда творить, ибо все силы уходят на политическую борьбу). • Первую задачу эмиграция выполнила - русская культура сохранена. • Нельзя жить старым запасом сил. • Важно новое религиозное искание мира. • Молодёжь тянется к целостному миросозерцанию и невольно увлекается евразийством. Мы не удовлетворяем потребностям растущего поколения. • Художественное творчество в эмиграции трудно, но не оно главное и первое. • Необходимо разрабатывать другие области духовной жизни: • Наука; • Философия; • Религия; • Европейская жизнь пронизывается русскими духовными ценностями. • Такой эмиграции не было в мировой истории.12 Последний тезис в докладе Бунакова буквально звучал так: “Закрыв глаза, глубоко погрузившись в духовную стихию русской эмиграции, я утверждаю, что такой эмиграции не было в мировой истории – разве вавилонское пленение Израиля. Если вы следите за европейской жизнью, вы знаете, что вся она пронизывается русскими духовными ценностями. Так велика духовная напряженность русской эмиграции, такова ее духовная излучаемость в мире”.13 Мы выбрали эти два доклада неслучайно. Во-первых, в них ясно прослеживается стремление эмиграции к самоосознанию; во-вторых, в них содержатся первые итоги интеллектуальной жизни зарубежья; в-третьих, авторы определяют насущные задачи и дальнейшую перспективу её развития; в-четвёртых, предлагается верная, на наш взгляд, методология процесса самоанализа творческого потенциала эмиграции. В докладе Бунакова не осталась в стороне еще одна проблема, в значительной мере характеризующая идейные ориентиры духовных исканий русского зарубежья. Это проблема “Востока и Запада”, которая непосредственно связана с идеями “евразийцев”. Можно по-разному сегодня оценивать концепцию евразийства (отношение к этому явлению со стороны старшего поколения эмигрантов было скорее отрицательным), но несомненно, что идея особого пути России, “неразделённости восточно-западных ритмов” как “изначальной русской экзистенциальности” в XIX и XX веках становится одной из центральных тем философии, культуры, религиозных исканий. Так, например, у Н.Бердяева понятие “русская идея” было напрямую связано с практической задачей объединения Востока и Запада в единый христианский духовный мир. Учение Вл.Соловьева, размышления Д.С.Мережковского о “вселенском” христианстве еще раз подтверждают привлекательность этой злободневной и в наше время темы. Уже в середине 40-х годов в трудах западных философов (например, работа немецкого философа В.Шуберта “Европа и душа Востока”, 1947г.) западно-восточная проблема рассматривалась как проблема обновления человечества, как возможность одухотворения Запада Востоком, и эмиграции отводилась в этом процессе очень важная роль. Не задаваясь целью подробно анализировать концепцию “евразийства”, что является темой отдельного разговора, отметим, что наряду со “сменовеховством” “евразийство” стало одним из центральных направлений духовных поисков русской эмиграции в период 20-30-х годов, поисков, связанных с насущными задачами обновления России, осознанием современного кризиса европейской культуры. В то же время “евразийство” развивало, прежде всего, традиции русской общественной мысли в её отношении к западно-восточной проблеме. Генезис этого процесса нам видится в следующей последовательности: от знаменитых “Философических писем” П.Чаадаева - к противостоянию западников (В.Г.Белинский, А.И.Герцен и др.) и славянофилов (И.В.Киреевский, А.С.Хомяков и т.д.) от него к синтезу, будущему вселенскому христианству Д.Мережковского, Вл.Соловьева, Н.Бердяева, “скифизму” А.Блока, А.Белого (начало века) и далее уже к “евразийству” периода эмиграции первой волны (Н.Трубецкой, Л.Карсавин, В.Вышеславский, В.Ильин, Г.Вернадский и др.) и, наконец, к размышлениям Л.Гумилева о современном двоемирии и развитии цивилизации. В литературе русского зарубежья Дальнего Востока концепция “евразийства” нашла наиболее последовательное воплощение в мировоззрении и идейно-эстетических взглядах Вс.Н.Иванова,14 о творчестве которого более подробно мы будем говорить во второй главе. “Китай для Иванова стал не просто местом проживания, он дал толчок его самосознанию, поставил перед ним важнейшие проблемы бытия – красота и вера, древность и современность, искусство и гражданственность. В Китае сложилась и его философия, и сам он – и как личность, и как художник – во многом был определен открывшейся ему страной”.15 Именно в Китае формировались “евразийские“ (точнее даже “азийские”) взгляды В.Н.Иванова, во многом под воздействием творческой деятельности Н.К.Рериха, с которым писатель был лично знаком. В своей работе “Мы. Культурно-исторические основы русской государственности” (Харбин, 1926г.) Иванов, ссылаясь на высказывания М.Палеолога и Р.Киплинга, указывал “на отличность нашего (русского – О.Б.) уклада от европейского” и отмечал: “Этот мотив своеобразия русской культуры распространен на Западе чрезвычайно широко, и я не думаю исчерпывать этот огромный материал. Надо сказать, там существует целая литература, толкующая о нашем восточном складе характера, о восточном происхождении нашего государственного уклада, о наших задачах на Востоке и говорящая так не зря, а на основании широко поставленного изучения как России, так особенно и стран Востока”.16 Констатируя далее, что “почти полумиллионный китайский народ наш сосед на протяжении почти 10 000 верст”, и что Китай, “обладающий почти четырех с половиной тысячелетним историческим существованием” дает из своих летописей и хроник интереснейшие сведения о происхождении русских, Иванов писал: “Вот почему движение Евразийцев должно быть приветствуемо всеми любящими свою страну русскими людьми. Из их исследований веет душистостью степей и пряными запахами Востока. Они правильно вносят поправку в дело славянофилов, ища на Востоке того, чего не хватало Аксакову, Хомякову, Конст. Леонтьеву, чтобы обосновать наше отличие от Европы. Только перетряхивая полным пересмотром историю Востока, найдем мы самих себя”.17 Критически оценивая движение “евразийцев” (даже название его он видит в варианте “азийство”), писатель подвел итог своим размышлениям над проблемой “Запада – Востока”: “Евразийцы ищут делания, практического применения своей доктрины, но они не рисуют тех огромных перспектив, которые встают перед нашим народом, как только мы подходим к делу со стороны Азии; вот где возможны разработки идеологии, вот где такие всенародные пути, из которых один встает за другим в своей очевидной ясности и справедливости, и некоторые, м. б., снимут противоречия, поставленные нашей революцией”18 (разрядка в оригинале – О.Б.). В свою очередь с критическим отзывом на работу Вс. Н. Иванова на Западе откликнулся П.М. Бицилли, отметивший в своей рецензии: “В сущности дела, однако, автор прав. То, о чем он говорит, правда, по большей части всякому известно, но обычно, в историческом сознании, как-то отступает на задний план. Его основная мысль сводится к следующему: русская государственность и русская великодержавность связаны генетически с государственностью и великодержавностью монгольскими… после распада Монгольской империи Московская Русь сделалась ее наследницей: русская экспансия была движением ответным на монгольскую, шла в обратном направлении, но по тем же путям”.19 Для нас евразийство представляет особый интерес еще и потому, что с ним тесно взаимосвязано довлеющая над эмиграцией буквально с первых дней ее существования идея “возвращенчества”, возникшая на почве разочарования многих в “белой идее”, в ее целесообразности и конечной победе. Как отметил в своей работе В.Ф. Печерица, “мысль о примирении, о необходимости психологического сближения между русскими гражданами внутри и вне России будоражила сознание не только тех, кто случайно оказался на чужбине – простых солдат, уссурийских казаков, крестьян и рабочих, художников и писателей, но и участников антисоветских мятежей и восстаний, руководителей политических организаций и движений”.20 Эти настроения стали причиной того, что во всех крупных городах Северо-Востока Китая, также в южной столице русской эмиграции – Шанхае, были созданы союзы “возвращенцев”, которые косвенно или напрямую контактировали с советской Россией. Статьи “возвращенцев” публиковались на страницах эмигрантской прессы (журналы “Рубеж”, “Понедельник”, газеты “Заря”, “Харбинское время” и др.), которая в целом отличалась антисоветской направленностью. Положение эмигрантов осложнялось еще и тем, что “беженство” изначально никогда не было однородно по своему имущественному, материальному положению. Еще более неоднородно оно было в политических пристрастиях, и было представлено различными, порой полярными по своим взглядам и идеям, партиями: от монархистов и “реставраторов царского режима” – до анархистов и фашистов,21 причем в стане последних с течением времени оказалось много приверженцев царизма – такова была динамика политической жизни на Дальнем Востоке. В кратком обзоре, конечно, невозможно обозреть всю ее сложность и многообразие, тем более что в этом направлении многое уже сделано российскими историками.22 Актуальным остается и социально-психологический аспект проблемы эмиграции. Приведем здесь две точки зрения на эту проблему. Одна принадлежит историку, отметившему в своей работе: “Пережившие горечь изгнания или “добровольный” исход в эмиграцию, поставленные в экстремальные условия, осознавшие крах привычного образа жизни, сложившихся представлений о добре и зле, утратившие национальную почву, русские люди и, прежде всего, интеллигенция почувствовали себя не просто изгнанными, но загнанными в тупик, хотя отчасти и по своей вине. Мучительно и надрывно осознавая свое трагическое положение, эмиграция искала выхода из этого тупика”.23 Другая высказана бывшим харбинцем, пытающимся осмыслить “философию эмиграции”, понять ее сущность и причины. Отметив, что “эмиграция разнородна”, что она “живой организм”, включающий и людей “аполитичных и безразличных к власти, просто нормальных людей, мещан и обывателей”,24 он размышляет о судьбе именно харбинской эмиграции, имеющей, по его мнению, свой стиль, свой характер, свои особенности: “В общем, человек в той или иной мере гибок и, так или иначе, приспособляем к окружению и среде обитания. Он в состоянии усваивать чужое и новое. В то же время он инертен, консервативен, привыкает к традиционному, держится своего. Русская колония в Маньчжурии начала века и до революции, эмиграция двадцатых годов, после гражданской войны, затем поколение после японской оккупации в 1932 году, после продажи КВЖД в 1935-ом, после разгрома Квантунской армии и поражения Японии в 45-ом, после получения советского гражданства – эмиграция, конечно, меняла свой настрой и облик, лицо и душу. Однако по существу и по определению эмиграция всегда ограничена условиями беспочвенного и поэтому неуверенного существования. Замкнутая обстановка и закрытое пространство сковывали личность и, сдерживая ее саморазвитие, все больше способствовали общественному застою. Оставшись в зарубежье без собственности, без своей земли, эмиграция естественно стала размываться и растворяться, словно незащищенные пески под напором чужого, туземного моря, теряясь в своих планах и в жизненных целях, идеалах, средствах, связях и стиле жизни… У эмигрантов специфический социальный опыт, закоренелые травмы и болезненные переживания души и духа, униженная и обостренная память, комплекс несвободы, зависимости, связанности, обязанности, ответственности, в определенном смысле ущемленная и закомплексованная психология личности и уязвленное самолюбие…”.25 И все это, по его же признанию, “в привычной социальной и природной среде и в привычно обустроенном культурном анклаве. С хорошо продуманной и добротной организацией и инфраструктурой, с готовыми транспортными связями, технически оснащенными, обеспечивающими минимум общественных благ и удобств для неожиданно пополнившейся городской общины”26 (речь идет о пореволюционной беженской волне – О.Б.). Таким образом, наряду с другими важными проблемами, тема эмиграции (имеющая свой диахронический аспект) изначально стала главной, основной, жизненно важной для сотен тысяч “беженцев” из советской России, в интеллектуальной среде она наиболее полно нашла свое выражение в философии и литературе (включая все многообразие ее жанров: публицистика, поэзия, проза и т.д.). Бытие эмиграции складывалось в “едином идеологическом поле”, не смотря на отдаленность ее дальневосточных центров от западноевропейских. В “сфере идей” изолированности не было: периодическая печать повсеместно знакомила дальневосточных читателей с самыми последними новостями духовной жизни эмиграции “первой волны” на Западе, а пребывание в “русском Китае” российской научной элиты обеспечивало в некоторых случаях (Н.В.Устрялов) идеологическое влияние восточной ветви на западную. Культурно-философские взгляды дальневосточных синологов (П.В.Шкуркина и др.) и литераторов (В.Н.Иванов) складывались в непосредственном соприкосновении с Востоком, позволяя им вносить свои коррективы в концепцию “евразийства”. Своеобразными связующими звеньями в системе русского рассеяния по миру были религиозные и светские мероприятия, направленные на сохранение национального самосознания и патриотического мышления. Круг проблем, обозначенных нами, ни в коей мере не ограничивает диапазон духовных исканий и нравственных переживаний русской литературной эмиграции, но именно эти проблемы в значительной степени определяли характер её интеллектуальной жизни, творческих поисков в области тем и идей. ЗАДАНИЯ И ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ПОДГОТОВКИ 1.Назовите основные причины раскола российского общества и культуры на два основных потока (метрополия и эмиграция). Покажите значение художественно-публицистических произведений известных русских писателей для современного читателя. 2.Определите хронологические рамки “первой волны” русской эмиграции. 3.Выделите основные этапы формирования и развития дальневосточной эмиграции. 4. Назовите основные культурные и литературные центры русской эмиграции “первой волны”. 5. Дайте краткую характеристику основным идейно-эстетическим течениям русской эмиграции “первой волны”. Выделите основные проблемы и идеи.