Другие сознания

Лекция и вопросы по теме 3 Другие сознания Существует особая разновидность скептицизма, сохраняющая свою значимость, даже если вы признаете, что ваше сознание — не единственное, что реально существует, а есть еще физический мир, который мы видим и ощущаем вокруг себя, включая и наше собственное тело. Речь идет о скептицизме по поводу природы и даже самого существования иных сознаний, иного, чем наш, опыта. Что мы знаем о том, что происходит в чужом сознании? Ведь нашему наблюдению доступны только тела других существ, не исключая и людей. Вы смотрите на то, что они делают, слышите их речь и другие звуки, которые они издают, видите, как они реагируют на окружающее — что их привлекает, а чего они избегают, что они едят и т. д. Вы можете, кроме того, произвести вскрытие и посмотреть, как физически устроено тело того или иного существа, сравнив, если нужно, его анатомию со своей собственной. Но ничто из перечисленного не дает вам прямого доступа к их переживаниям, чувствам и мыслям. Единственный по-настоящему доступный нам внутренний опыт — это наш собственный, а любые представления о психической жизни других существ основаны на наблюдении за их поведением и физическим строением их тел. Простой пример: вы с приятелем лакомитесь шоколадным мороженым. Откуда вы знаете, что оно на вкус такое же для него, как и для вас? Вы можете отведать его порцию, но, если она такая же на вкус, как и ваша, это означает лишь, что они одинаковы по вкусу для вас: вы не можете почувствовать, каково мороженое на вкус для него. И нет, по-видимому, никакой возможности непосредственно сравнить два этих вкусовых ощущения. Конечно, вы можете сказать, что поскольку вы оба обладаете одной и той же человеческой природой и умеете отличать сорта мороженого по вкусу (например, с закрытыми глазами можете определить, где шоколадное, а где ванильное мороженое), то, скорее всего, ваши вкусовые ощущения одинаковы. Но откуда вы знаете, что это так? Единственная доступная вам связь между сортом и вкусом мороженого — это ваш собственный вкусовой опыт. Так какие же у вас основания думать, что подобная взаимосвязь имеет место и у других людей? Что противоречивого в том, что шоколад на вкус другого человека таков же, как ваниль — на ваш, и наоборот? Этот же вопрос можно задать и по поводу других форм опыта. Откуда вы знаете, что красный цвет не воспринимается вашим приятелем так же, как вами — желтый? Разумеется, если вы спросите его, какого цвета пожарная машина, то он ответит: красного, как кровь, а не желтого, как одуванчик. Но ответит так потому, что, как и вы, использует слово «красный» для описания цвета пожарной машины и крови, как он этот цвет воспринимает и независимо от того, каков бы этот цвет ни был на самом деле. Возможно, для него это тот цвет, который вы называете желтым или синим, а может, это такой цвет, какого вы никогда не видели и даже не можете себе представить. Чтобы опровергнуть сказанное, вам придется допустить, что вкусовые и цветовые восприятия единообразно и неизменно взаимосвязаны с определенными физическими раздражениями органов чувств у всех людей. Однако скептик сказал бы, что никаких свидетельств в пользу подобного допущения у вас нет; а в силу самого характера последнего и не может быть, поскольку вашему наблюдению доступна подобная взаимосвязь только в вашем же собственном случае. Столкнувшись с этим возражением, вам приходится согласиться, что в нем есть кое-какой резон. Соотношение между физическими раздражителями и восприятиями может и не быть в точности тем же самым у разных людей: вкусовые и цветовые ощущения у двух любителей одного и того сорта мороженого могут несколько отличаться. В этом нет ничего удивительного, учитывая, что все люди физически в чем-то отличаются друг от друга. Но вы можете сказать, что различия в восприятиях не могут быть слишком велики, иначе мы смогли бы это сразу заметить. Например, не может быть, чтобы шоколадное мороженое было на вкус для вашего приятеля таким же, как для вас лимон — в противном случае вы бы увидели это по выражению его лица. Заметим себе, что последнее утверждение исходит из допущения уже другой общей для всех людей взаимосвязи — взаимосвязи между внутренним опытом и определенного рода наблюдаемыми реакциями. Но и здесь остается в силе все тот же вопрос. Ведь связь между перекошенным лицом и тем, что вы называете кислятиной на вкус, вы наблюдаете только в своем собственном случае: откуда вы знаете, что та же самая связь существует и в других людях? А может, рот вашего приятеля скривился от того же ощущения, которое испытываете вы, когда едите овсянку? Если мы будем последовательно и настойчиво задавать себе подобные вопросы, то перейдем от умеренного и безобидного скептицизма («Один ли и тот же вкус у шоколадного мороженого для вас и вашего приятеля?») к скептицизму гораздо более радикальному: а есть ли вообще хоть какое-то сходство и подобие между вашими и его восприятиями и переживаниями? Откуда вам известно, что, кладя что-то в рот, он вообще испытывает ощущение, которое вы называете вкусом? А вдруг это нечто такое, что вы назвали бы звуком, или нечто даже вовсе непохожее ни на что из того, что вы когда-либо испытывали или могли себе вообразить? Если и дальше рассуждать в том же духе, мы придем, в конечном счете, к самому радикальному скептицизму во всем, что касается сознания других людей. С чего вы взяли даже, что ваш приятель наделен сознанием? Откуда вы знаете, что вообще существуют какие-то другие сознания, кроме вашего собственного? Единственным непосредственно доступным вашему наблюдению примером взаимосвязи между сознанием, поведением, анатомией и внешними физическими факторами является ваш собственный опыт. Даже если бы у других людей и животных не было бы никаких переживаний и восприятий, вообще никакой внутренней психической жизни и они представляли бы собой всего лишь сложные биологические машины, — внешне они выглядели бы для вас точно так же. Так откуда же вы знаете, что они не таковы? Откуда вы знаете, что все другие существа вокруг вас — не лишенные сознания роботы? Ведь вы же никогда не заглядывали внутрь их сознания — да это попросту и невозможно, — а их физическое поведение, возможно, целиком обусловлено чисто физическими причинами. Может быть, у ваших близких, соседей, у вашей кошки или собаки вообще нет никаких внутренних переживаний. А так это или не так — вы никоим образом и никогда не сможете установить. Вы не можете даже сослаться на свидетельства их поведения, включая и то, что они сами говорят по этому поводу, поскольку это предполагало бы в них такую же взаимосвязь внешнего поведения с внутренним опытом, как у вас самих; но как раз это-то вам и неизвестно. Допуская возможность, что никто из окружающих не обладает сознанием, испытываешь жутковатое чувство. С одной стороны, такая возможность вполне логически мыслима, и никакими свидетельствами и очевидностями вы ее полностью не опровергнете. С другой — это нечто такое, в возможность чего вы не в состоянии по-настоящему поверить: вы инстинктивно убеждены, что во всех этих телах присутствует сознание, что эти глаза видят, а уши — слышат. Но если это убеждение инстинктивно, может ли оно быть подлинным знанием? Если уж вы допускаете возможность ошибочности своей веры в существование других сознаний, то разве не нужны какие-то более веские основания, чтобы эту веру оправдать? У этого вопроса есть и другая сторона, которая ведет мысль в совершенно ином направлении. Как правило, в повседневной жизни все мы исходим из убеждения в сознательности окружающих; очень многие убеждены, что сознанием одарены также млекопитающие и птицы. Но вот в вопросе о том, сознают ли рыбы, насекомые, черви или медузы, мнения людей расходятся. Еще более сомнительно, что сознательными восприятиями обладают одноклеточные существа вроде амебы и инфузории, хотя и эти создания явственно реагируют на разнообразные раздражители. Большинство из нас убеждены, что у растений нет сознания, и уж практически никто не верит в сознание камня, горного озера, автомобиля или сигареты. Большинство из нас также — если вновь прибегнуть к примеру из биологии — сказали бы, поразмыслив, что отдельные клетки, из которых состоит наше тело, не испытывают никаких сознательных восприятий. Но откуда мы все это знаем? С чего вы взяли, что дереву не больно, когда вы обрубаете у него сук? С того только, что оно не может выразить своей боли, поскольку не может двигаться? (А может, ему нравится, когда с него срезают ветви?) Откуда вы знаете, может, клетки вашей сердечной мышцы испытывают боль и крайнее волнение, когда вы вскачь взбегаете по крутой лестнице? Почему вы уверены, что ваш носовой платок ничего не чувствует, когда вы прибегаете к нему при насморке? А как насчет компьютеров? Допустим, что их развитие достигло уровня, когда они могут управлять роботом, который внешне неотличим от собаки, ведет себя очень похоже и способен к сложной ориентации в окружающей среде — но при этом внутри остается просто множеством микросхем и кремниевых чипов. Могли бы мы каким-нибудь образом узнать, обладают или нет такие машины сознанием? Конечно, приведенные примеры отличаются друг от друга. Если некая вещь не способна двигаться, она никак не может подтвердить своим поведением наличие чувств и восприятий. И если это не организм естественного происхождения, то по своему внутреннему устройству он будет радикально отличаться от нас. Но какие у нас основания полагать, что только те объекты, чье поведение чем-то напоминает наше и чья видимая физическая структура в общих чертах сходна с нашей же, — что только они способны хоть на какиенибудь восприятия и переживания? Весьма возможно, что деревья тоже чувствуют, только их чувства совершенно не похожи на наши, а мы не в состоянии ни понять эти чувства, ни убедиться в их наличии, поскольку нам недоступна взаимосвязь между их внутренним опытом, его внешним проявлением и соответствующим воздействием физических условий. Мы могли бы установить подобную взаимосвязь лишь в том случае, если бы нам одновременно были доступны для наблюдения и внутренний опыт, и его обнаружение во внешних проявлениях. Но непосредственный доступ к внутреннему опыту возможен для нас только в нашем собственном случае. По той же самой причине мы никоим образом не можем убедиться в отсутствии каких-либо переживаний, а значит, и какой-либо взаимосвязи подобного рода, во всех иных случаях. Оснований утверждать, что дерево ничего не чувствует, у вас не больше, чем заявлять, что у червяка есть внутренний опыт — ведь в обоих случаях заглянуть внутрь невозможно. Итак, вопрос заключается в следующем: что вы на самом деле можете знать о сознательной жизни других существ помимо того факта, что сами-то вы сознанием обладаете? Не может ли оказаться так, что сознательной жизни на свете гораздо меньше, чем вы предполагаете (вообще никакой, кроме вашей), или же, наоборот, гораздо больше (она присуща даже тем объектам, которые вы считали полностью лишенными какого-либо сознания)? Материал для размышлений 1) А) Что мы знаем о том, что происходит в чужом сознании? Б) Как (благодаря чему) мы узнаем о том, что происходит в чужом сознании? (Что доступно нашему наблюдению, если речь идет о других людях и существах?) В) Как мы узнаем о том (откуда мы знаем), что происходит в нашем собственном сознании? (Что доступно нашему наблюдению, если речь идет о нас самих? - Меняется ли (расширяется ли) перспектива возможного опыта в этом случае?) Г) В чем разница между тем способом (теми способами), с помощью которых я познаю, что происходит в моем сознании, и теми способами, посредством которых мне становится доступно, что происходит в чужом? Есть ли сходство? 2) А) Есть ли прямой доступ к переживаниям, чувствам и мыслям другого человека? А к своим собственным? Б) Какой вид внутреннего опыта (по мысли Т. Нагеля) оказывается для нас единственно доступным? В) Что в нашем внутреннем опыте доступно для нашего восприятия, а что - нет? Г) Благодаря чему (посредством чего) наш внутренний опыт оказывается доступен для нас? Как обстоит дело в отношении чужого (иного, чем наш) внутреннего опыта? (Работает ли тот принцип, который мы используем для расшифровки и понимания нашего собственного опыта, и в отношении постижения (для интерпретации) чужого внутреннего опыта?) Д) Что в чужом внутреннем опыте (и благодаря чему) доступно нашему восприятию, а что нет? Почему? 3) «Вы с приятелем лакомитесь шоколадным мороженым. Откуда Вы знаете, что оно на вкус такое же для него, как и для Вас? Вы можете отведать его порцию, но, если она такая же на вкус, как и Ваша, это означает лишь, что они одинаковы по вкусу для Вас: Вы не можете почувствовать, каково мороженое на вкус для него». Почему? Что означает эта последняя фраза? Какие (по)следствия в социальном и этическом плане отсюда проистекают? 4) «Единственная доступная Вам связь между сортом и вкусом мороженого - это Ваш собственный вкусовой опыт. Так какие же у Вас основания думать, что подобная взаимосвязь имеет место и у других людей? Вашему наблюдению доступна подобная взаимосвязь только в Вашем же собственном случае». Иначе говоря: откуда Вам известно, что вкусовой опыт Вашего приятеля (хотя бы в отношении мороженого) идентичен Вашему собственному опыту? Что оказывается недоступным (нашему) наблюдению, если речь идет о вкусовом и цветовом восприятии других людей? Примечание 1: можно, конечно, предположить, что я знаю, что вкусовой опыт моего приятеля похож на мой собственный, потому что он сам мне об этом сообщил (то есть он у себя наблюдает ту же взаимосвязь определенного восприятия с определенными физическими раздражениями органов чувств, какую я наблюдаю у себя). В этом случае я вынужден просто поверить ему на слово (хотя и здесь возможен вопрос: откуда ему известно, каков мой опыт восприятия, ведь ему тоже оказывается доступен лишь его собственный? => Как мы можем вообще их (отдельные аспекты восприятий и опыт в целом) сравнивать и сопоставлять (мой с чужим)? Как можем делиться ими?) Вспомните замечание Т. Нагеля: «Вы знаете только, какое мороженое на вкус для Вас. Вы не можете почувствовать, каково мороженое на вкус для другого». И далее: «Если мы будем последовательно и настойчиво задавать себе подобные вопросы, то перейдем от умеренного и безобидного скептицизма («Один ли и тот же вкус у шоколадного мороженого для Вас и Вашего приятеля?») к скептицизму гораздо более радикальному: а есть ли вообще хоть какое-то сходство и подобие между Вашими и его восприятиями и переживаниями?» Дело не ограничивается только тем, что я не могу почувствовать, каково мороженое на вкус для моего приятеля. За этим скрывается нечто более серьезное: это означает, что я не могу п(р)очувствовать, каково это вообще - быть другим человеком? Недоступность внутреннего опыта другого моему непосредственному восприятию (его исключенность из сферы моего опыта) означает, что есть некое личное пространство (пространство внутреннего опыта, опыта (само)сознания), в который другому хода нет. Это признание того, что каждый человек имеет свои внутренние границы, определяющие, что он может быть только собой и никем другим. Другой (вместе со своим пространством личного опыта) - принципиально недоступен. Лишь за счет использования общих языковых знаков возникает иллюзия, что мы говорим, думаем и чувствуем одно и то же. Примечание 2: это замечание позволяет нам кардинально переосмыслить известный советский анекдот: - Ты в баню? - Нет, я в баню. -А-а, я думала ты в баню... Обычно над персонажами этого анекдота посмеиваются, как над дурачками, не понявшими, что они говорят об одном и том же (про одно и то же: то есть, идентичное - тождественное). На самом же деле (с учетом всего вышесказанного) персонажи данного анекдота оказываются не дурачками, а провидцами, внезапно прозревшими за внешним сходством словесных знаков (которое усиливается типичным смыслом, закрепленным (согласно длительной языковой традиции) за этим расхожим фразеологизмом: «Иди ты в баню!») - разные значения, под- и кон-тексты, и т.п. 5) Итак, чтобы понять чужой опыт, нужно быть другим человеком (заметьте: для этого недостаточно «поставить себя на место другого», потому что ты встанешь (займешь) его место - но не в качестве него, а в качестве самого себя. Ты будешь смотреть с его места (позиции, точки зрения), но своими глазами: свойственный тебе образ мысли ты возьмешь с собой (перенесешь в эту же позицию). Значит, ты ничего не сможешь увидеть из того, что видит он (точнее, увидеть характерным для него образом). => Сохранив прежними (такими же, как были) ум, восприятия и чувства, как можно войти в перспективу другого?) Теперь мы можем поправить начальную фразу: чтобы понять чужой опыт, нужно стать другим человеком: тем, кого ты стремишься понять. Нужно думать, как он, печалиться и смеяться так, как это свойственное именно ему. Но я - не он. Я ограничен самим собой. И это ставит самые жесткие границы моей свободе: невозможность быть Другим => невозможность понять другого. Обратите внимание: этой фразе («невозможность быть Другим => невозможность понять другого») присущи 2 двойственности. Начнем со второй: «невозможность понять другого». «Другой» в этом высказывании обозначает не только иного, не похожего на меня человека, но и меня-самого-как-другого. Она подразумевает, что со временем я сам для себя становлюсь иным - другим - чужим непонятным и незнакомым: я меняюсь и теряю ключ к расшифровке и интерпретации себя самого: своих прежних поступков, мыслей и чувств. Постарайтесь припомнить, как часто, вспоминая (неожиданно) какой-нибудь случай из прошлого, Вы удивлялись: «Разве я мог так сказать? Это на меня («Разумеется, сегодняшнего!») совершенно непохоже...» Что касается первой двойственности, то она подразумевает именно невозможность становиться Другим, то есть: Другой Личностью, Другим Человеком - обреченность всегда оставаться тем же самым (то есть невозможность обрастать (приобретать) иным внутренним опытом, иным способом мышления (восприятия мира) и т.д.). Однако это не означает отрицание вообще каких-либо изменений, происходящих с нами (в нас): психических, физических, социальных, этических, интеллектуальных и т.д. Развитие, в рамках изначально сложившегося образа (определенной личностной структуры), несомненно, происходит: я меняюсь - но не становлюсь д(Д)ругим. Очень хорошо эту идею проиллюстрировал Ю.М. Лотман, размышляя о героях романа Л.Н. Толстого «Война и мир»: «Традиции романа 19 века предписывают одним героям эволюцию, другим - неизменность. Но это не означает неподвижность героя на уровне текста. Николай Ростов изменяется в тексте романа не в меньшей степени, чем Андрей Болконский или Пьер Безухов. Но эти изменения не составляют эволюции. Изменяясь, Ростов не становится другим человеком, то есть совершает поступки, которых он прежде не совершал, но мог совершить в соответствии со структурой типа. Андрей или Пьер становятся каждый раз «другим человеком», то есть совершают поступки, которые прежде были для них невозможны5». 6) Т. Нагель спрашивает: «А есть ли вообще хоть какое-то сходство и подобие между Вашими и его (Вашего приятеля) восприятиями и переживаниями?6» Как мы можем испытать или даже вообразить опыт другого? Если развернуть этот вопрос, то мы окажемся перед проблемой: как возможна передача (чужого, иного) опыта во времени и пространстве? Примечание: не потому ли учиться на чужих ошибках труднее, чем на своих: потому что опыт, результатом (итогом, плодом) которого они являются, мне как раз и оказывается недоступен - я отрезан от него своим собственным опытом восприятия и мышления (заметьте: опыт - одна из первых форм собственности, которую приобретает человек. И хотя он редко его использует, но (поскольку это его, свой, собственный опыт) он ни за что не желает с ним расставаться в пользу другого (более содержательного опыта). Здесь уже начинает сказываться «мелкий лавочник»: инстинкт собственничества, и человек овладевает одной из первых своих социальных ролей - ролью собственника, о чем свидетельствуют первые фразы, которым научается маленький ребенок: мама моя, брат мой, игрушки тоже и мои и опыт, разумеется, мой (последняя форма собственности начинает играть особо важную роль в период подросткового возраста: она становится ставкой в борьбе подростка за власть и выражается в требовании пересмотреть сложившийся порядок (иерархию) семейных отношений и выделить в ней причитающуюся ему долю независимости и самостоятельности и, как следствие: признать за ним право жить «своим» умом и руководствоваться «своим», а не чужим опытом). 7) Вопрос: как возможна передача (чужого, иного) опыта во времени и пространстве? ставит нас перед следующим: как вообще возможно понимание? Возможно ли понимание между двумя сознаниями, за которыми стоит разный (по объему и содержанию) внутренний опыт? Это подводит к мысли об изначальной некоммуникабельности, которая лежит в основе человеческого существа (его изначальной невыразимости - непереводимости на язык опыта другого сознания: что-то неизбежно теряется при переводе). Трудность (проблематичность), возникающая при попытке считывать (учитывать) разность (существующую между людьми или, точнее, в них самих). Примечание: то, что я ограничен самим собой можно рассматривать как приговор (онтологические ограничения, которые ничем нельзя снять). Хотя искусство (актерское мастерство или, как говорили в старину, «лицедейство», а также писательство) - это попытка данный приговор обжаловать, изменить (подобные попытки зафиксированы и в сфере философии - теория метампсихоза, например). За всем этим стоит стремление достичь универсальности личности: достичь радикального (универсального) понимания всего и вся (не теряя - не утрачивая - себя при этом). (Отзвук этого можно найти и в христианстве, у апостола Павла: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых»). 8) Проблема «как возможно познание опыта другого (в двух смыслах: 1) опыта Другого человека (Другой личности) и 2) иного (чем мой) опыта по своему качеству и содержанию)?» из гносеологической (познавательной, когнитивной) легко трансформируется в этическую и социальную: как мы можем пережить опыт другого? (Возможно ли пережить опыт другого, если, как мы помним, каждый может чувствовать (ощущать) только за себя: я не могу ощутить (почувствовать), каково мороженое на вкус для моего приятеля. И, как отмечает Т. Нагель, «нет, по-видимому, никакой возможности» не только для того, чтобы «непосредственно сравнить два этих вкусовых ощущения», но и самому испытать их. (Допустим, что можно поделиться мыслями как идеей, но как разделить с другим его (или мои) ощущения? - Ведь ощущаю всегда я сам, даже если и от лица другого - как бывает, например, в театре). Иначе говоря: можем ли мы воспроизвести опыт другого (стать причастны к его опыту)? Можем ли мы не только поделиться своим опытом, но и разделить с другими их опыт? Вопрос «Как возможно соучастие в опыте другого? (Возможно ли соучастие в опыте другого?)» подводит нас к проблеме: как возможно понимание, со-чувствие, со-страдание и со-радование? Ведь они предполагают, что мы можем разделить с другими (то есть чувствовать - испытывать - одновременно и за себя и вместе с ними) их боль, радость, восторг, воодушевление... Как это возможно? 9) «Если и дальше рассуждать в том же духе, мы придем, в конечном счете, к вопросу: с чего Вы взяли, что Ваш приятель наделен сознанием? Откуда Вы знаете, что вообще существуют какие-то другие сознания, кроме Вашего собственного?» Что бы Вы ответили на вопрос Т. Нагеля? По каким признакам (на основании чего) мы обычно определяем наличие сознания в человеке? (Подумайте: в чем курьезность последнего вопроса, как его можно поправить?) Другими словами: мы не можем заглянуть внутрь сознания других людей (это в принципе невозможно. А почему?) - на что мы можем сослаться, чтобы убедиться (или убедить других), что другие существа (и люди, в том числе) обладают сознанием? На что мы сослаться не можем (на что мы не можем опереться в своем доказательстве)? «Как правило, в повседневной жизни все мы исходим из убеждения в сознательности окружающих («Кстати, как оно возникает?»); очень многие убеждены, что сознанием одарены также млекопитающие и птицы. Но вот в вопросе о том, сознают ли рыбы, насекомые, черви или медузы, мнения расходятся. Большинство убеждено, что у растений нет сознания, и уж практически никто не верит в сознание камня, горного озера, автомобиля или сигареты. Большинство из нас также сказали бы, поразмыслив, что отдельные клетки, из которых состоит наше тело, не испытывают никаких сознательных восприятий. Но откуда мы это знаем? С чего Вы взяли, что дереву не больно, когда Вы обрубаете у него сук? С того только, что оно не может выразить своей боли, поскольку не может двигаться? (А может, ему нравится, когда с него срезают ветви?) Откуда Вы знаете, может, клетки Вашей сердечной мышцы испытывают боль и крайнее волнение, когда Вы вскачь взбегаете по крутой лестнице? Почему Вы уверены, что Ваш носовой платок ничего не чувствует, когда Вы прибегаете к нему при насморке?» Ответьте на вопросы Т. Нагеля. Ответы постарайтесь обосновать (объяснить, почему Вы думаете так, а не иначе и каким образом Вы к этому (к этой мнению, к этой мысли) пришли: на каком основании и когда начали так думать?) Далее Т. Нагель замечает: «Если некая вещь не способна двигаться, она никак не может подтвердить своим поведением наличие чувств и восприятий. Но какие у нас основания полагать, что только те объекты, чье поведение чем-то напоминает наше и чья видимая физическая структура в общих чертах сходна с нашей же, - что только они способны на какие-нибудь восприятия и переживания? Весьма возможно, что деревья тоже чувствуют, только их чувства совершенно не похожи на наши, а мы не в состоянии ни понять эти чувства, ни убедиться в их наличии». Почему? («Почему» подразумевает два подвопроса: «Почему мы не в состоянии убедиться в наличии у деревьев каких-либо переживаний?» и «Почему мы не можем (воспринять) понять их?») «По той же самой причине мы никоим образом не можем убедиться в отсутствии каких-либо переживаний» - по какой причине? => «Оснований утверждать, что дерево ничего не чувствует, у Вас не больше, чем заявлять, что у червяка богатый внутренний опыт - ведь в обоих случаях заглянуть внутрь невозможно». Какая проблема (помимо ограниченности человеческого восприятия, отсутствия возможности непосредственного проникновения в мир другого сознания) здесь ставится? Примечание: ключ к ответу - фраза: «Весьма возможно, что деревья тоже чувствуют, только их чувства совершенно не похожи на наши, а мы не в состоянии ни понять эти чувства, ни убедиться в их наличии». Как это высказывание проливает свет (раскрывает особенности, специфику) на характер человеческого познания и понимания? Что, с учетом вышесказанного (точнее, вышеспрошенного) и почему попадает в сферу моего восприятия, познания и понимания, а что (и на каком основании) исключается? Если Вы внимательно (вдумчиво) размышляли над всеми вопросами (и ответами, которые Вы на них давали), значит Вы сможете понять (и объяснить), почему в конце возникает проблема: как возможна в таком случае объективная наука? (Возможна ли в таком случае объективная наука?) - Как мы подошли к этому вопросу (Как мы на него вышли?) И заключительный вопрос от Томаса Нагеля: «Что Вы на самом деле можете знать о сознательной жизни других существ помимо того факта, что сами-то Вы сознанием обладаете? Не может ли оказаться так, что сознательной жизни на свете гораздо меньше, чем Вы предполагаете (вообще никакой, кроме Вашей), или же, наоборот, гораздо больше (она присуща даже тем объектам, которые Вы считали полностью лишенными какого-либо сознания)?» ЗАДАНИЕ: 1) Поразмышляйте над прочитанным (лекция + материал для размышлений). Дайте свой комментарий: что показалось Вам парадоксальным, вызвало удивление? Расскажите о Вашем опыте размышления над поставленными в тексте вопросами и проблемами. Опишите вопросы и возражения, которые возникали у Вас в ходе работы. Что дала Вам работа с этим материалом (что помогла понять, прояснить; что оставила неясным или, наоборот, усложнила)? 2) Прочитайте и поразмышляйте над фрагментом текста Стивена Лоу (смотреть в папке "Дополнительные материалы по теме"). Дайте свой комментарий: что показалось Вам парадоксальным, вызвало удивление? Расскажите о Вашем опыте размышления над поставленными в тексте вопросами и проблемами. Опишите вопросы и возражения, которые возникали у Вас в ходе работы. Что дала Вам работа с этим материалом (что помогла понять, прояснить; что оставила неясным или, наоборот, усложнила)? 3) Сопоставьте подходы Томаса Нагеля и Стивена Лоу: в чем особенность каждого из них? (Есть ли сходство в выделении и постановке проблем, путей их решения? есть ли различия?)