Тропологическая суггестивность публицистического текста

Министерство образования и науки Российской Федерации Магнитогорский государственный технический университет им. Г.И. Носова О. И. Соловьева ТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ СУГГЕСТИВНОСТЬ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОГО ТЕКСТА Утверждено Редакционно-издательским советом университета в качестве учебного пособия Магнитогорск 2014 УДК ББК Рецензенты: Заведующий кафедрой естественно научных и социально гуманитарных дисциплин магнитогорского филиала РАНХиГС при Президенте РФ кандидат филологических наук, доцент Яковлев Д. А. кандидат филологических наук, PR-менеджер АНО "КЦПК «Персонал» О. В. Станкевич Соловьева О. И. Тропологическая суггестивность публицистического текста: учеб. пособие / О. И. Соловьева. Магнитогорск: Изд-во Магнитогорск. гос. техн. ун-та им. Г.И. Носова, 2014. 50 с. Представленное учебное пособие позволяет освоить дисциплину «Тропологическая суггестивность публицистического текста» и применять на практике полученные знания и навыки. Особое внимание уделяется формированию навыков суггестивного анализа и создания потенциально суггестивных журналистских текстов. Предназначено для студентов направления подготовки 031300.62. Журналистика всех форм обучения. УДК ББК © Магнитогорский государственный технический университет им. Г.И. Носова, 2014 © Соловьева О. И. 2014 ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………….……… 4 Учебная программа курса ………………………………………………... 7 ЛЕКЦИОННЫЙ МАТЕРИАЛ……………………………………………. 9 МАТЕРИАЛ ДЛЯ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ ……………………… 26 ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ЗАЧЕТУ …………………………………... 30 ПРИЛОЖЕНИЕ……………………………………………………………. 31 НАУЧНО-УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА …………………………………… 48 ВВЕДЕНИЕ Умение продумать и разработать публицистический текст, эффективно воздействующий на аудиторию, является важной составляющей профессиональной компетенции журналиста. Данное учебное пособие поможет студенту освоить заявленную дисциплину и сформировать необходимые навыки для создания воздействующих публицистических текстов. Курс «Тропологическая суггестивность публицистического текста» нацелен на повышение профессиональной компетенции студентов, получающих журналистское образование. Цель курса – дать представление о суггестии, суггестивных приемах и способах, владение которыми составляет профессиональную компетенцию журналиста, а также сформировать навык создания текстов журналистских жанров, обладающих суггестивным потенциалом. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи: 1) рассмотреть базовые понятия и получить необходимые знания в области теории суггестии; 2) сформировать практические умения: создание суггестивно окрашенных текстов, анализ суггестивного потенциала текста. Данное учебное пособие призвано помочь студентам отделения «Журналистики» в организации как самостоятельной работы по освоению курса «Тропологическая суггестивность публицистического текста», так и в подготовке к практическому занятию с преподавателем. Данный курс является составной частью профессионального цикла обязательных дисциплин (Б3.В.ОД.11) образовательной программы по направлению подготовки 031300.62 Журналистика и обеспечивает формирование профессиональной компетенции выпускников. Базовыми понятиями данной дисциплины являются понятия: суггестия, суггестивный потенциал, тропологическая суггестивность. Пособие представляет собой авторскую тематическую разработку, соответствующую учебной программе дисциплин. В целом курс имеет практическую направленность (10 часов лекций и 28 часов практических занятий), поэтому большая часть тем предлагается для изучения и овладения практическими навыками именно в этом ключе. Специфика изучения данного курса и работы по настоящему пособию состоит в том, что пособие содержит творческие задания, которые могут быть проверены и оценены либо преподавателем, либо студентами всей группы на аудиторных занятиях. В целом учебное пособие предназначено как для аудиторной, так и для самостоятельной работы студентов. Учебная программа курса 1 Цели освоения дисциплины Курс «Тропологическая суггестивность публицистического текста» нацелен на повышение профессиональной компетенции студентов, получающих журналистское образование. Цель курса – дать представление о суггестии, суггестивных приемах и способах, владение которыми составляет профессиональную компетенцию журналиста, а также сформировать навык создания текстов журналистских жанров, обладающих суггестивным потенциалом. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи: 1) рассмотреть базовые понятия и получить необходимые знания в области теории суггестии; 2) сформировать практические умения: создание суггестивно окрашенных текстов, анализ суггестивного потенциала текста. 2 Место дисциплины в структуре образовательной программы подготовки бакалавра Дисциплина «Тропологическая суггестивность публицистического текста» входит в вариативную часть профессионального цикла дисциплин (Б3.В.ОД.11) образовательной программы по направлению подготовки 031300.62. Журналистика и изучается студентами на 4 курсе. Для изучения курса «Тропологическая суггестивность публицистического текста» необходимо знание предшествующих и параллельно изучаемых дисциплин «Риторика», «Психолингвистика», «Теория аргументации», «Стилистика и литературное редактирование», «Психология журналистики», «Основы теории журналистики», «Психология творчества» Основные компетенции, полученные при изучении курса «Тропологическая суггестивность публицистического текста», должны быть использованы в дальнейшем при выполнении дипломного проекта и в итоговой государственной аттестации. 3 Компетенции обучающегося, формируемые в результате освоения дисциплины и планируемые результаты обучения Дисциплина «Тропологическая суггестивность публицистического текста» формирует следующие общекультурные и профессиональные компетенции: ОК-17 – свободное владение нормами и средствами выразительности русского (и родного - национального) языка, письменной и устной речью в процессе личностной и профессиональной коммуникации, при подготовке журналистских публикаций; ПК-17 – ориентация в психологических и социально-психологических аспектах функционирования СМИ и работы журналиста; ПК-30 – знание фонетических, лексических, грамматических, семантических, стилистических норм современного русского языка в целом и особенностей их применения в практике современных СМИ По окончании изучения учебного курса студент должен: знать: понятие суггестии, языковые уровни суггестии; языковые и речевые приемы суггестии; основные законы создания текстов, обладающих суггестивным потенциалом; суггестивный потенциал журналистских текстов различных жанров; уметь: анализировать и редактировать суггестивность журналистского текста; владеть навыками: создавать журналистские тексты разных жанров в соответствии с суггестивной заданностью. 4 Структура и содержание дисциплины Общая трудоемкость дисциплины составляет 2 ЗЕТ (72 часа): – аудиторная работа – 38 часов – самостоятельная работа – 34 часов – зачет Раздел/ тема дисциплины Семестр Виды учебной работы, включая самостоятельную работу студентов и трудоемкость (в часах) Формы текущего и промежуточного контроля успеваемости лекции Практические знятия самост. раб. 1. Понятие суггестии. Суггестивный потенциал журналистских текстов различных жанров. 8 1.1. Что такое суггестия: понятие суггестии, функции суггестии. Роль суггестии в СМИ. 5 1 2 2 Конспект, беседа на практическом занятии 1.2. Суггестивно-магическая функция языка: источники и механизмы реализации суггестии. 5 1 2 2 Комментарий к статье, беседа на практическом занятии 1.3. Соотношение понятий: суггестия, убеждение, НЛП, манипуляция. Роль и место суггестии, убеждения и манипуляции в журналистском дискурсе. 5 1 2 2 Семинар по прочитанной главе, конспект, анализ журналистских текстов 1.4. Потенциальная суггестивность журналистского текста. 3 1 2 Проверка письменной работы на практическом занятии 1.5. Принципы анализа суггестивного потенциала текста. 7 3 4 Обсуждение принципов анализа суггестивного потенциала текста, уточнение плана анализа на практическом занятии. Самостоятельная работа Итого по разделу 25 3 10 12 2. Языковые и речевые приемы суггестии. 8 2.1. Уровни суггестивной лингвистики. 6 2 2 2 Беседа на практическом занятии 2.2. Речевые средства суггестии. 4 2 2 самостоятельная работа 2.3. Общая теория тропов: понятие тропа, история вопроса, природа тропов, поиск «первотропа» и общие принципы, лежащие в основе всех тропов. Свойства и функции тропов. 5 1 2 2 Проверка конспекта на практическом занятии; семинар по материалам учебного пособия. 2.4. Метафора как «первотроп», ее структура и виды. Функции метафоры. Метафора-троп и метафора-аргумент. Суггестивность метафоры. 5 1 2 2 Беседа на практическом занятии 2.5. Метонимия и синекдоха. Роль метонимии и синекдохи в речевом воздействии. Эпитет, сравнение, олицетворение, литота, гипербола и другие тропы: суггестивный потенциал. 5 1 2 2 Проверка письменной работы на практическом занятии, беседа. 2.6. Фигуры, их разновидности. Суггестивный потенциал фигур. 6 2 4 Проверка конспекта 2.7. Суггестивный потенциал стилистически сниженной лексики (в том числе инвективной лексики). 8 1 3 4 Семинар по материалам конспектов. 2.8. Ирония как средство воздействия на читателя и реализации авторской позиции. Суггестивный и убеждающий потенциал иронии. 8 1 3 4 Проверка и обсуждение письменной работы на практическом занятии. Итого по разделу 47 7 18 22 Зачетная работа Итого по дисциплине 72 10 28 34 зачет ЛЕКЦИОННЫЙ МАТЕРИАЛ Люди могут забыть, что вы сказали. Могут забыть, что вы сделали. Но никогда не забудут, что вы заставили их почувствовать. I. Понятие суггестивности По мнению И. Ю. Черепановой, люди, как и прежде, верят в ведьм, колдунов и сверхъестественные силы, изучают магию (под каким бы названием она ни преподносилась), и защитные механизмы страха в них не ослабевают. Каждому хочется стать победителем, быть счастливым и любимым, понять других и себя. Магия языка — вот дверь в подсознание, условие самосовершенствования; при этом важным становится не только что говорить, но и как. Влиять, воздействовать, управлять, манипулировать (действия, направленные на других), а с другой стороны — оберегаться, защищаться, предостерегаться, огораживаться (служить собственной безопасности) – эти цели и мотивы побуждают человека обращаться к таинственным возможностям языка – суггестии. По одному из определений современной философии, человек — это текст, следовательно, его задача — гармонично «вписаться» в другие тексты, найти свои заветные слова. И тогда человек обращается к суггестии. Суггестия является компонентом обычного человеческого общения, но может выступать и как специально организованный вид коммуникации, формируемый при помощи вербальных (слово, текст) и невербальных (мимика, жесты, действия другого человека, окружающая обстановка) средств. Каждый человек проводит свою жизнь в непрерывном общении и попытках манипулировать другими людьми. «Суггестия — одна из самых таинственных проблем человечества. Под ней (под "внушением") понимается возможность навязывать многообразные и в пределе даже любые действия» (Б. Ф. Поршнев, 1974, с. 416). В силу этого, как считает И. Ю. Черепанова, «каждому из нас нужно хоть на какое-то мгновение стать Богом и найти свое Слово, изумиться собственной уникальности и неповторимости». И в этом нам должна помочь суггестивная лингвистика — это качественная лингвистическая теория, объясняющая воздействие языка на подсознание. Суггестия (от лат. Suggestio – внушение, намек) – в поэзии активное воздействие на воображение, эмоции, подсознание читателя посредством отдаленных тематических, образных, ритмических, звуковых ассоциаций (напр., лирика А. А. Фета). Как известно, при создании произведения искусства важнейшее значение имеет программирование художником того или иного вида ощущения, восприятия, представления. Работая над своим творением, художник всегда рассчитывает, что воспринимающий субъект сможет понять те социальные и моральные идеи, которыми произведение насыщено. Художник надеется, что у воспринимающего субъекта возникнут соответствующие мысли, появятся определенные идеалы. Передача мыслей и идей становится возможна, если читатель «заряжен» эмоционально, если у него спровоцировано определенное настроение. Вопрос о суггестивности творческой деятельности художника рассматривался в русской науке о литературе Александром Веселовским еще в конце XIX в. В мировое же литературоведение термин "суггестивность" вошел в конце XVIII - начале XIX вв. из английской эстетики, куда, в свою очередь, попал в результате изучения санскритологами древней индийской поэтики. Английские ориенталисты Уильям Джонс (1746-1794) и Хорас Уилсон (1786-1860) впервые перевели на английский язык санскритский термин "вьянджана" как "power of suggestion" ("сила внушения"). В XIX в. широко использовали идею суггестивности как детерминированной замыслом художника действенности искусства французские поэты Шарль Бодлер и Стефан Малларме. Идею суггестивности как выражения "известного настроения, мысли так или иначе "окрашенной" (например, чувством изумления и т.п.)", - находим в работах Д.Н.Овсянико-Куликовского, развивавшего учение А.А. Потебни о внутренней форме слова )Овсянико-Куликовский Д. Язык и искусство. - СПб., 1895(. Что же касается А.Н.Веселовского, то в своей "Исторической поэтике" он употреблял термин "суггестивность", показывая, что "вымирают или забываются, до очереди, те формулы, образы и сюжеты, которые в данное время ничего нам не подсказывают, не отвечают на наше требование образной идеализации; удерживаются и обновляются те, которых суггестивность полнее и разнообразнее и держится долее" )Веселовский А.Н. Историческая поэтика. 1940). Но даже до изучения суггестивности, человек владеющий словом, всегда понимал, какое сказанное слово имеет воздействующую силу, а какое не трогает человека за душу. И сохранились до сегодняшних дней именно те фолькорные произведения, которые обладают суггестивным потенциалом. . Итак, под суггестивностью (или суггестивными компонентами) принято понимать элементы вербально не выраженного внушаемого настроения, составляющего внутреннюю сущность произведения, т.е. суггестивность понимается как специфическое изобразительно-выразительное средство, которое в качестве эмоционального композиционного центра объединяет в одно все произведение внушает читателю то или иное состояние, чувство, эмоцию. II. Отношения суггестор – суггестант Б.А. Ларин называл поэтическое внушение (суггестию) «затаенным эффектом», не выводимым непосредственно «из речевого состава поэзии, причем не неизбежным, а только потенциальным» («Учение о символе в индийской поэтике», 1927). А.Н.Веселовский считал, что специальные свойства поэтического языка, языка художественной литературы (сегодня мы можем сказать: не только языка литературы, но и публицистики), состоят в вызывании, подсказывании не только образов, но и настроения, ибо требования суггестивности присущи нашему сознанию. Все люди, писал А.Н.Веселовский, более или менее открыты "суггестивности образов и впечатлений", но "поэт более чуток к их мелким оттенкам и сочетаниям, апперцептирует их полнее". Если поэтические образы и сюжеты, эпитеты и сравнения, мотивы и формулы заставляют интенсивно работать воображение читателя, вызывают яркие эмоциональные переживания, раскрывают новое миропонимание или обновляют старое, то эти образы суггестивны. Разумеется, для каждого в зависимости от его умственного развития, личного опыта и способности умножать и считывать вызванные образом ассоциации, степень суггестивности художественного (поэтического в первую очередь) и публицистического текста бывает различной. Понятие «суггестии» уместно связать с понятием «установка личности». Если определить установку как «неосознаваемую изготовку психики к определенному восприятию, решению, действию» (А. И. Добрович), тогда «суггестию» можно представить как арсенал средств и приемов направленного воздействия на установки личности (установку на излечение, на улучшение самочувствия, на положительное восприятие кого-либо и пр.). Представительница Грузинской школы установки, психолог Р. Г. Мшвидобадзе отмечает: «Если допустить, что человек весьма часто скрывает свои отношения и эмоции или просто не думает о них во время коммуникации, то это, естественно, мало отражается на лексическом запасе, поскольку говорящий легко контролирует как лексику, так и другие выразительные средства, но, тем не менее, информация все же просачивается, следует искать более формальные, неосознанные характеристики и их связь с тем или иным отношением или эмоцией». Говорящий использует синтаксические и морфологические параметры не специально (осознанно) как, скажем, использовал бы лексические средства, например, слова «хорошо», «нравится» для выражения положительной установки, а неосознанно, на установочном уровне. Процесс преобразования суггестии от суггестора к суггестанту невероятно сложен: это своего рода «черный ящик» и трудно определить, что происходит в момент воздействия. Суггестант принимает лишь то, что соответствует его целостной установке личности. Важны здесь и уровень внушаемости (суггестивной восприимчивости) суггестанта, и уровень его интеллекта (чем выше уровень, тем выше сопротивление), и степень критичности мышления, а также установка на суггестора. Например, как писал психотерапевт А. Б. Добрович, влюбленный человек наполовину загипнотизирован. III. Подходы к изучению суггестии. Как уже было сказано, исследование суггестии на поэтических текстах началось в 18-19 вв. В середине-конце 20 века появились исследования рассматривающие проблему суггестивного воздействия в СМИ (и шире – в речевой коммуникации вообще). Этой теме посвящено множество работ. Для нас важно разделить их на две группы: лингвистические и нелингвистические, с акцентом на первых. К нелингвистическим относятся исследования юристов, социологов и журналистов. Одним из заметных исследователей суггестии является Б. Ф. Поршнев, концепция которого основывалась на суггестивном подходе к историческому анализу. Под суггестией в рамках своей концепции он понимает "не что иное, как подачу информации, воспринимаемой адресатом без критической оценки, латентное воздействие на человека, оказывающее влияние на течение нервно-психических процессов. Путем внушения могут вызываться ощущения, представления, эмоциональные состояния и волевые побуждения без активного участия личности, без логической переработки воспринимаемого", (Б. Ф. Поршнев, 1997). В данных работах исследуется социопсихологический аспект суггестии, выявляется направленность и степень суггестивного воздействия СМИ на массовое обыденное сознание людей. Отмечаются психологические приемы манипуляции традиционными духовными, социальными и правовыми ценностями (см., например Речевое воздействие, 1999). В лингвистических работах рассматривается языковой аспект суггестивного воздействия, в том числе суггестивного воздействия СМИ, заключающийся в таком использовании языка, при котором изменяется модель мира читателя, в нее вносятся новые знания, изменяются уже имеющиеся. По мнению В. Дейка, "текст может содержать в своих терминальных категориях значительный объем информации". "При реальном продуцировании текстов и их восприятии пользователями языка обработка текста может идти на всех уровнях почти одновременно, каждый из этих уровней обработки может быть стратегически использован" суггестором. Этой проблеме посвящено много исследований. Например, в работах И.Ю. Черепановой "Заговор народа", «Дом колдуньи» определяется понятие суггестивного воздействия, отмечаются психологические и физиологические механизмы его осуществления. При этом "ядром" суггестии, самым коротким и верным путем к подсознанию, является языковая суггестия. Исследователь отмечает механизмы суггестивного воздействия на всех уровнях лингвистического текста. Сама работа является своего рода учебным пособием по созданию текстов-внушений. В работах О.С. Иссерс рассматриваются суггестивные и когнитивные категории как инструменты речевого воздействия. В центре внимания – стратегии и тактики политической борьбы. Например, стратегия дискредитации рассматривается как эффективное суггестивное средство политической борьбы. Среди суггестивных способов реализации данной стратегии исследователем выделяется ряд речевых тактик. Непосредственное отношение к проблеме суггестивного воздействия имеет анализ самого механизма осуществления этого воздействия. Например, в статье Секретаревой Е.В., Чернущенко О.А. «К проблеме суггестии в СМИ (на материале средств криминализации общественного сознания)» осуществляется попытка такого анализа на примере криминальных материалов СМИ. Авторы проводят разграничение информативного и суггестивного компонентов публицистического текста: при анализе информативного – выделяется фактологическая часть материала (информации, заключенной в статье) и ее "опорных точек" в тексте (ключевых слов, передающих эту информацию), при анализе суггестивного – выделяются "стратегемы", "тактики" и "средства". Традиционно считается, что информация в СМИ носит объективный характер. При этом, освещая те или иные события, журналист использует так называемый язык-знак, который "только называет, только утверждает или отрицает, <…> стремится быть точным и лаконичным". Сегодня далеко не истина, что "язык-знак" оказывается лишь иллюзией в современном общении и в современных СМИ; его практически полностью заменяет "язык-внушение". Таким образом, сама информация, переданная посредством этого языка, становится средством суггестии. IV. Источники суггестии в языке. Свойство языка подсознательно воздействовать на душевное состояние и поведение отдельных людей и целых масс использовалось в социальной деятельности всегда и достаточно широко. Это свойство языка Л. Н. Мурзин называет суггестивно-магической функцией с учетом того, что суггестия в широком смысле есть речевое воздействие на психологические установки реципиента. Источником суггестии (или суггестивно-магической функции языка) является сам язык, его противоречия, обычно скрытые от носителей языка, т. е. не осознаваемые последними. 1. Структура знака (его немотивированность). Ф. де Сосюр настаивал на условности связи между означающим и означаемым языкового знака (так, стол назван столом производно, вне всякой связи с каким-то мотивом). Другая позиция выражается в пользу мотивированности знака. Однако мотивированные слова часто являются производными (см. стол – столик) и уже поэтому относятся к периферии языка. Центральные же компоненты языка если и мотивируются, то лишь фонетически, т. е. имлицитно. Нужно признать, что с синхронной точки зрения многие простые знаки являются в языке совершенно немотивированными и произвольными. Говорящие воспринимают знак целиком и пользуются им вне зависимости от того, есть ли на самом деле мотивационная связь между звуком и значением или нет ее. Может быть, поэтому мы легко используем в речи совершенно нелепые выражения типа косить сено, рубить дрова и т. п. Таким образом, структура языкового знака такова, что он способен вызывать в сознании носителя языка впечатление неясного, непонятного, таинственного, а значит, побуждает ориентироваться на ощущения и чувства в восприятии языкового знака. 2. Неопределенность значения знака обусловила в языке такие явления, как синонимия, омонимия и многозначность. Известно, что одним и тем же словом мы можем обозначить бесчисленное множество предметов и явлений, часто весьма непохожих друг на друга, например, словом стол мы называем предмет мебели, систему питания (диетический стол), бюро информационных услуг (справочный стол) и т. д. Но и один и тот же предмет может быть назван столь же бесчисленным рядом вербальных выражений: кровать – постель, койка, ложе, топчан и др. Принято считать, что неопределенность значения знака, его полисемантичность нейтрализуется в тексте. Во-первых, не до конца, во-вторых, в тексте возможны добавочные смыслы – намеки, косвенные смыслы, ирония и т.д. Даже один и тот же текст человек в разные периоды своей жизни может воспринимать по-разному. В итоге текст заключает в себе гораздо больше того, что говорящий намерен сказать. Отсюда известный парадокс В. фон Гумбольта: «Всякое понимание есть в то же самое время непонимание», и здесь кроется источник суггестии. Суггестант понимает суггестора ровно настолько, насколько он может интерпретировать его слова – в соответствии с установками, уровнем знаний, психическим состоянием, интенцией в данный момент. Текст всегда предполагает догадку, домысливание, игру фантазии, что и определяет суггестивность текста. 3. Еще одним важным свойством языка как источника суггестии является шаблонность и творчество, заложенные в языковом знаке. Язык одновременно является стандартным и воплощающим творческое начало. Человек мыслит шаблонно, с одной стороны, с другой – создает оригинальные тексты и выражает соответствующие мысли. Носитель языка создает свой внутренний, семиотический мир, который коррелирует с миром действительности, но является самодостаточным. С помощью языка каждый из нас создает свой ментальный мир, что открывает дверь суггестии и магии. Все перечисленное свидетельствует, что суггестивно-магическая функция – не случайность, не частность для языка, а его органическое свойство. Источники этой функции заложены в структуре языка, в самих способах его реализации. V. Механизм суггестивного воздействия. Суггестия может осуществляться с помощью вербальных, невербальных и экстралингвистических механизмов. Вспомните, как вы сидели в кафе, у вас было свидание, играла музыка. Вы влюблены и вас переполняют чувства. Спустя много лет, услышав эту музыку, вы вновь испытываете те же чувства. Нередко даже физическое состояние становится похожим на то, которое вы испытывали в прошлом. Если что-то похожее с вами было, то можно говорить о суггестивном эффекте. Механизмы суггестивного использования языка в целом можно разделить на две группы: прямой (директивный) и косвенный язык. В первом случае суггестор пользуется той разновидностью языка, которую можно назвать директивным языком – языком рекомендаций, призывов, приказов. Директивы направлены на подчинение сознания суггестанта воле суггестора. Такие директивы имеют соответствующую грамматическую, фонетическую и лексическую «одежду»: различные формы повелительного наклонения, предикаты необходимости и долженствования, соответствующий («металлический») тембр, интонационный контраст. Примерами директивных языков могут служить армейский язык и язык дорожных знаков. К таким языкам прибегают до сих пор гипнотизеры и представители традиционной психотерапии. Эти языки носят открыто директивный характер. В другом случае директивы суггестора могут быть направлены на подсознание, и тогда требуются другие вербальные средства, лишенные открытой директивности, собственно суггестивные средства (если меть в виду, что суггестия – латентное вербальное воздействие). В таком языке преобладают косвенные высказывания, в которых директивность затушевывается, смягчается их грамматической формой. Суггестивные языковые моменты имеют преимущественно правополушарную ориентацию, то есть ориентацию на образы. В связи с этим одним из важных направлений изучения суггестии является исследование суггестивного потенциала тропа (в частности, метафоры). Суггестивные механизмы реализуются сугубо индивидуально, с учетом коммуникативной ситуации, но в целом универсальны. По мнению И. Ю. Черепановой, имеется устойчивая связь между характером принимаемого личностью мифа и видом порожденного суггестивного текста: воздействие усиливается, если он по форме и содержанию соответствует типу мифологического сознания личности. Если понимать под суггестией арсенал языковых средств и приемов направленного воздействия на установки личности, то необходимо уточнить, что «целостную установку личности» А. Б. Добрович подразделяет на собственно установку и «мир личностных смыслов», который французский психоаналитик С. Леклер назвал «домом колдуньи». «Дом колдуньи» – это порождение совместной работы сознания и установки, по сути, это мифология, которую исповедует та или иная личность. Любая мифология имеет свои типы суггестивных текстов, свои специфические приемы, однако они имеют ряд универсальных свойств, обусловленных сходной нейрофизиологической реакцией человека. Так как суггестия есть побуждение к реакции, противоречащей, противоположной рефлекторному поведению отдельного организма» (Поршнев), следовательно, речь идет об изменении установки личности. В связи с этим на базе суггестии развивается феномен контрсуггестии – защитной реакции личности, которая вырабатывается у людей с развитым критическим мышлением. Суггестия в широком смысле есть речевое воздействие на психологические установки, подсознание, тогда как убеждение предполагает воздействие на разум. VI. Языковые уровни суггестии И. Ю. Черепанова в докторской диссертации («Вербальная суггестия: теория, методика, социально-лингвистический эксперимент») предпринимает попытку выстроить иерархию уровней суггестивной лингвистики. 1. Нижний в иерархии с точки зрения языкознания и высший с точки зрения латентного (не проявляющегося вовне, скрытого) воздействия – фонологический уровень. Примат звука утверждали многие поэты. А. П. Журавлев в книге «Звук и смысл» разработал экспериментальный психометрический метод изучения символического значения звуков речи. Так как в поэтических текстах звукопись проявляется ярче всего, то для примера логичнее привести именно поэтические тексты, хотя и в прозаических текстах она играет свою роль. От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви! (Н. Некрасов, Рыцарь на час). Скопление шипящих в тексте (в данной ряд: преобладает сонорный Лоответствии ом случае – Щ) с передаваемым смыслом меня ется рытого) воздействия азвивается феномен контрсупри восприятии рождает ощущение агрессии, тревоги, раздражения, возмущения. Интересно, что в последней строке в соответствии с передаваемым смыслом и настроением меняется звуковой ряд: преобладает сонорный Л. Сочетание динамичного Р с шипящим Ш, Ч, свистящими С, Ц в поэме «Черный человек» передает депрессивное состояние героя, тоску, тревогу, отчаяние: Голова моя машет ушами, Как крыльями птица. Ей на шее ноги Маячить больше невмочь. Черный человек, Черный, черный, Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь. (С. Есенин, Черный человек) 2. Просодический уровень является таким же базовым, как и фонологический. Просодия (от греч. prosodia – ударение, припев) – суперсегментный уровень языка. Выделяют следующие элементы просодии: речевая мелодия, ударение, временные и тембральные характеристики, ритм. Главным для исследования универсальных закономерностей вербальной суггестии элементом просодического уровня следует признать ритм, который «несет службу организующего начала». На ритмичность текста влияет употребление одинаковых или синонимичных слов, длина слова в слогах, точность выражения смысла фразы (парадоксально построенные высказывания размывают смысл слов и тем придают тексту ритмичность). Ритм вводит человека в состояние расслабленного сознания, открывая тем самым больше возможностей для воздействия на подсознание. Так же, как и фонологический уровень, просодический легче обнаружить в стихотворных текстах. Рассуждая о гармонии и ритме, нужно иметь в виду, что в действительности буквальной повторяемости (тождественности) нет и не может быть. И. Ю. Черепанова, ссылаясь на А. Добровича, пишет о необходимости некоторой неправильности, отклонения от ритма, «рокового чуть-чуть», присущего творениям гениальных художников. В силу этого при суггестивном анализе текста особое внимание нужно уделить тем фрагментам, где равновесие нарушается: именно в момент нарушения ритма происходит суггестивное воздействие. Например, актуализация смысла в стихотворении происходит там, где есть отступление от стихотворного размера. Так, в стихотворении Ю. Лермонтова «Парус» используется ямб, но именно на эпитетах ямб прерывается пиррихием (стопой их двух безударных слогов), что является отступлением от общего ритма: Белеет парус одинокой В тумане моря голубом!.. 3. Лексико-стилистический уровень может быть выявлен с помощью описания различных показателей (индексов), характеризующих стилистические особенности текстов при помощи математико-статистических методов. На основании особенностей употребления в тексте лексических единиц по специальным формулам рассчитываются следующие индексы: индекс дистрибуции (наличия в тексте), специфичности лексики, предсказуемости, плотности текста, повторения слов. Предсказуемость слов и фраз в тексте провоцирует адресата быть его соавтором: произнося «подсказанное» самим текстом выражение, мы активнее включаемся в эмоциональный и смысловой процесс восприятия текста. Вспомните восторг, с которым ребенок воспринимает загадку, где сама рифма подсказывает отгадку: Хитрая плутовка, Рыжая головка, Хвост пушистый — краса! А зовут её ... Лиса 4. Лексико-грамматический уровень позволяет определить соотношение различных частей речи и их значимость в суггестивных текстах. Так, Б. Ф. Поршнев говорил об особой роли глагола в истории суггестии. Основу знаменитого стихотворения А. Фета составляют существительные, что позволяет увидеть картину природы как бы замершей, остановившейся лишь на мгновение, чтобы мы успели вдохнуть ее красоту, умиротворение. Но в то же время поэт дает картину природы в движении: отглагольные существительные первой части называют процесс (шепот, дыханье, колыханье, изменений). Шепот, робкое дыханье. Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья. Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!.. Иначе воспринимаются существительные в стихотворении А. Ахматовой: Двадцать первое. Ночь. Понедельник. Очертанья столицы во мгле. Сочинил же какой-то бездельник, Что бывает любовь на земле. Здесь уже мир статичен, печален и даже трагичен своим остановившимся обликом. Грамматическую основу стихотворения «Пуля» Б. Тедерса составляют причастия (оттертая, заржавевшая, просвистевшая, приходившая, не сумевшая, не убившая, пролетевшая, не попавшая, проморгавшая, погребенная, покрытая, непрощенная, незабытая) и прилагательные (девятиграммовая, мертвая, давняя, пулеметная, бронебойная, не убойная). И те, и другие обозначают признак, но причастие – связанный с действием, а прилагательное – признак, присущий самому предмету. В результате такого использования единиц лексико-грамматического уровня пуля «оживает»: она не просто характеризуется героем, а характеризуется через движение. Причем, сначала пуля действует сама, что выражается через причастия действительные, а затем действия совершаются героем и для описания пули используются теперь страдательные причастия. На ладони от глины оттертая Девятиграммовая, Мертвая, Пуля – давняя, заржавевшая, Над виском моим просвистевшая. За душой моей приходившая... Не сумевшая – не убившая. Пулеметная, бронебойная, Перелетная – не убойная... Пролетевшая, не попавшая, Пацана – меня проморгавшая... Погребенная, ржой покрытая. Непрощенная, Незабытая... Анализ языковых единиц данного уровня наряду с другими позволяет выявить суггестивный потенциал текста. 5. Морфолого-синтаксический уровень позволяет осуществить синтаксический анализ суггестивных текстов. И. Ю. Черепанова, ссылаясь на работу Р. Г. Мшвидобадзе, приводит результаты передачи индексальной информации (информации о положительных и отрицательных установках индивида) через синтаксические параметры: «1) при положительной установке длина предложений больше, чем при отрицательной установке; 2) в случае положительной установки глубина предложений больше, чем при отрицательной; 3) в случае положительной установки количество сложных предложений больше, чем при отрицательной установке, во время которой превалируют простые предложения». Если обратиться к уже приводимому стихотворению А. Ахматовой, то подавленное настроение, состояние разочарование автор передает, используя единицы морфолого-синтаксического уровня: короткие, «рубленые» предложения на подсознательном уровне формируют «отрицательную установку». Тот же эффект мы можем наблюдать в рассказе Василия Аксенова «Асфальтовые дороги»: Вспоминались восторженные вопли приятелей. Споры до бешенства, до драки на первой выставке Пикассо. И снова кафе, дача. Бесцельное шатание по Невскому до ряби в глазах, до ломоты в костях. Выспренние разговоры об искусстве. Бледный рассвет, горечь во рту, пепельница, утыканная окурками, похожая на взбесившегося ежа. Верно, что жизнь развивается диалектически, скачкообразно. Развязка пришла неожиданно, как нападение из-за угла. Декан не знал подробностей, он сделал вывод на основании безжалостных данных зачетки. Переполох в семье, переполох в душе. Темные углы военкомата. Страх. Грохот эшелона. АРМИЯ! Эмоциональная кульминация выражается с помощью единиц синтаксического уровня: короткие, словно рваные, предложения передают сначала опустошение героя, а затем – его «оглушение», безысходность, отчаяние. VII. Другие уровни суггестии Наряду с суггестией, обнаруживаемой во всех без исключения культурах, аналогичной константой является миф, который «есть наиболее полное осознание действительности» (по А. Ф. Лосеву). Специфика мифа заключена в том, что он является вторичной семиотической системой, метаязыком и представлен в виде корпуса суггестивных текстов, порождаемых массовым и индивидуальным сознанием с целью оптимального воздействия на установки. Языковая система выделяет для метаязыка свои особые средства и приемы, придающие мифу ту оригинальную и образную форму, которая вызывает безусловное доверие личности или общества. Также помимо языковых уровней суггестии можно выделить тропеический уровень, создаваемый тропами речи. Классическая теория тропов восходит к Аристотелю, Деметрию, автору «Риторики к Гереннию», Цицерону, Квинтилиану. Под тропом понималось «такое изменение собственного значения слова или словесного оборота, при котором получается обогащение этого значения» (Квинтилиан). Автор «Риторики к Гереннию» считал, что для всех Т. характерны «отказ от обычного значения слов и сопровождаемый некоторой приятностью переход речи к иносказанию». Античность рассматривала тропы с двух позиций: 1) в составе фигур, как единое образование, причем, признаки, различающие их, точно не были сформулированы; 2) самостоятельно тропы как средство изобразительности и фигуры как средство выразительности. Качественно новый этап в разработке учения о тропах (тропологии) наступает во второй половине ХХ века. Современная лингвистическая концепция тропа базируется на семиотических идеях, высказанных в конце 70-х гг. П. Шофером и Д. Райсом. По этой концепции троп - случай своего рода мимикрии: одна речевая единица на самом деле всего лишь занимает место другой речевой единицы, которая «материально» отсутствует и проявляется лишь «идеально», посредством значения. Н-р, «смелость города берет»: «смелость» занимает место словосочетания «смелые люди», употреблено вместо этого словосочетания, однако заимствует его значение, то есть значение отсутствующего знака проецируется на присутствующий знак. Фигурально выражаясь, имея троп, мы имеем одну речевую единицу и призрак другой речевой единицы. В основе тропа - операция аналогического типа: одно сопоставляется с другим, но процедура аналогии в случае с тропом «нарушена» или преобразована: троп есть аналогия без называния второго члена сравнения, но с переносом значений на первый. Сегодня неориторика выделяет три основных, или главных, тропа: 1) метафору; 2) метонимию; 3) синекдоху (вид метонимии). Чтобы упорядочить сведения о тропах и их классификациях, было предпринято несколько попыток найти некий «первотроп», который является исходным и к которому можно свести два других тропа, а затем на их основе провести систематизацию остальных тропов и фигур. Е. В. Клюев считает целесообразным ориентироваться не на «первотроп» и расположение всех тропов по отношению к нему, а на общий принцип, лежащий в основе всех тропов – паралогическое обращение с логикой и прежде всего аналогией. Таким образом, выделяются два признака тропа: его аналогический характер и его паралогичность (акирологичность). Именно преобразование правил аналогии – соединение принципиально несоединимого лежит в основе создания тропов. Тропы (от греч. способ, прием, образ) – такие обороты речи, которые основываются на употреблении слов в переносном значении с созданием образа. Механизм образования (а впоследствии и воздействия) тропов основан на его двуплановости, совмещении двух семантических планов. Употребление тропов заключает в себе современную реализацию двух значений: 1) буквального, т.е. общеязыкового; 2) иносказательного, переносного, ситуативного, т.е. относящегося к конкретному, данному случаю. Совмещение этих значений, сдвиг в семантике слова от прямого к переносному в тропе и позволяет создавать образ и тем самым повышать функциональную значимость (усиливать изобразительность и выразительность речи) – суггестивный потенциал. В основе тропа всегда лежат определенные ассоциативные представление, возбуждение которых у адресата и является основанием для суггестии. Таким образом, троп – изобразительно-выразительное средство, обладающее суггестивными возможностями: тропы придают наглядность изображению предметов, явлений, передаче чувств и эмоций. При осмыслении понятия «троп» неизбежно возникают вопросы: 1) любое ли слово может быть тропом? 2) если они так «хороши», должно ли их быть как можно больше в тексте (и сколько «можно»)? Речь, насыщенная тропами, называется металогической («через слово») и противопоставляется речи автологической («я, сам» «слово»), в которой тропы отсутствуют. По мнению М. Р. Желтухиной, существенными признаками металогической речи являются алогичность, образность, низкая частотность, выражение мыслей и чувств, оценочность. Представляется, что любое слово может выступать в роли тропа, если будет обладать его основными свойствами: троп = образность + двуплановость + экспрессивность С учетом того, что любой троп – это загадка, способность текста быть насыщенным тропами ограничивается возможностью адресата воспринять суггестивное воздействие и «отгадать» предложенные загадки. По содержанию тропы выражают определенное субъективное отношение к миру, которое обусловливает не только характер видения мира, но и его ощущение. Как и все изобразительно-выразительные средства, тропы двусторонни: 1) выражая денотативное содержание, они формируют его смысл и интеллектуальную оценку; 2) выражая субъективное отношение, они придают смыслу чувственный облик, в том числе тональный, открывающий возможность для суггестивного воздействия. Помимо означенных подходов теория тропов различает троп в широком и узком смысле (см. М. Р. Желтухина «Тропологическая суггестивность масс-медиального дискурса»). Троп в широком смысле – система несопоставимых значимых элементов, иерархически организованных, мотивированных, участвующих в контекстуальных отношениях семантического переноса (троп в литературе, живописи, музыке, кино, пантомиме и т.п.). Тропы выходят за пределы искусства и составляют суть творческого мышления (Ю. М. Лотман). Троп в узком смысле - два взаимно несопоставимых значимых элемента, между которыми устанавливается отношение адекватности в рамках определенного контекста. При порождении и восприятии информации такого текста актуализируется принцип соположения, т.е. обеспечивается множественность прочтения создаваемых фигур (интерпретаций текста). Тропы отражают универсальный принцип как индивидуального, так и коллективного сознания (культуры) (по Ю. М. Лотману). Контекст становится «декодирующим устройством» и одновременно метатекстовой рамкой, внутри которой происходит не только дешифровка, но и возникает новый поворот восприятия, открывающий поле суггестии. В ХХ-ХХI веках масс-медиальное пространство оказалось предельно углубленным и расширенным, неопределенным и многозначным, что лишает текст окончательности, законченности смысловых интерпретаций и, наоборот, делает открытым, способным к улавливанию потенциальных ситуаций, потенциально суггестивным. В каждом новом тексте адресант и адресат находят закономерные и случайные межтекстовые взаимосвязи, порождают и интерпретируют тропы (и не только собственно тропы). Говоря о границах тропеического пространства, необходимо помнить о функциональных границах, состоящих в разрешении проблемы нейтрализации тропа, выхода за пределы тропеического пространства. От постоянного употребления или по какой-либо другой причине между прямым и переносным значением тропа устанавливаются отношения взаимооднозначного соответствия, а не семантической многозначности – троп стирается, т.е. лишь генетически представляет собой риторическую фигуру, а функционирует как слово или фразеологизм в его устойчивом словарном значении. На этапе перехода от тропа функционального к тропу стершемуся троп воспринимается в средствах массовой информации как речевой штамп: уже потерявший экспрессивность, но все еще сохраняющий некоторую связь с образностью. Такой «промежуточный» троп воспринимается адресатом как «набивший оскомину». Тем самым при исследовании природы тропа прослеживаются основания его воздейственности, суггестивности в языке СМИ. В тропах заложены основания для осуществления влияния на адресата. Существуют различные классификации тропов, в основу которых положены различные критерии: социокультурный, мифологический, типологический, функциональный. Полагаем, что в рамках суггестивного анализа текста можно остановиться на традиционной в риторике классификации (см. Клюев, с. 177-178) и рассматривать средства выразительности как совокупную систему риторических тропов и фигур, наиболее воздейственными из которых являются метафора, метонимия и их разновидности и комбинации. Метафора (скрытое сравнение) – одно из самых активных суггестивных средств, рассчитанных на долговременное воздействие. Основано это долговременное воздействие на том, что активнее запоминаются моменты понимания текста, связанные с чувственным, эмоциональным восприятием. Метафора, используя непрямые способы оценки, ассоциативно, чувственно подводит суггестанта к тому, чтобы тот принял позицию автора. Например, Юрий Балабанов в предвыборной агитационной статье ««Воробушки» под выборы» не критикует прямо появившиеся и ожидаемые рекламные статьи и агитки, но, сравнивая их с маленькими, серенькими, невзрачными, бестолково снующими под ногами птичками, формирует чувство пренебрежения, раздражения, незначительности и снижает образ возможных политических конкурентов: Менее полутора месяцев осталось до выборов в Законодательное собрание Челябинской области. И пока, вроде бы, нет листовок, агиток, засилия бесплатных газет-однодневок в наших почтовых ящиках. Хотя уже некоторые «воробушки» в виде новоявленных, «под выборы», газет и грязненьких, с душком, рекламок в некоторых СМИ уже зачирикали («Магнитогорский металл», 10. 11. 2005). Образы, которые выстраиваются в сознании человека, и ощущения, которые у него возникают при прочтении метафоры, обеспечивают необходимую тональность восприятия информации, а значит, формирование необходимого автору отношения суггестанта к описываемым явлениям. В итоге мы улавливаем оценку автора и почти безоговорочно ее принимаем – ведь с помощью авторской метафоры мы уже создали в своей голове картинку, и теперь нам довольно легко в нее поверить. Так, Александр Кабаков создает развернутую метафору тонкая скорлупа цивилизации в статье «Смертельные игры», посвященной разрушительному урагану «Катрина», который обрушился в 2005 году на южные штаты Америки: То, что произошло и продолжает происходить в Нью-Орлеане, поражает не только непредставимыми размерами катастрофы и ничтожностью человеческих сил; не только легкостью, с которой тонкая скорлупа цивилизации ломается и открывает свирепое лицо любого общества, ставшего первозданно свободным… («КоммерсантЪ», 09. 09.2005). Цивилизованный мир, созданный современным человеком и кажущийся ему надежным, защищенным, сравнивается яичной скорлупой – основой жизни, дающей жизнь и защищающей зародыш этой жизни, но бесконечно хрупкой перед мощностью стихии. Суггестия осуществляется за счет метафоры, которая рождает ощущение страха, ужаса, обреченности перед силами природы. В приведенных примерах суггестивная функция метафоры как нельзя лучше выполняет одну из главных задач СМИ: не столько передавать информацию, сколько формировать отношение адресата к этой информации. Здесь мало убеждающих аргументов, читателя нужно ненавязчиво подвести к мысли, не вызвав желания спорить. И сделать это можно, вызывая определенное чувство, настроение, эмоции, то есть используя суггестивные языковые средства и приемы. Поэтому и при суггестивном анализе текста, и при создании текстов, обладающих суггестивным потенциалом, важно определить эмоциональную доминанту – ту главную эмоцию, которая обеспечивает суггестивность текста. Данный материал, конечно, не исчерпывает всего арсенала суггестивного воздействия, подразумевающего использование суггествных языковых средств и речевых приемов. Это только часть интересного разговора о суггестии. 1. ПРИЛОЖЕНИЕ Приложение 1. Л. Н. Мурзин, Пермский университет. О СУГГЕСТИВНО-МАГИЧЕСКОЙ ФУНКЦИИ ЯЗЫКА Тот факт, что язык в его речевой форме суггестивно и даже магически может воздействовать на человека, сегодня не вызывает сомнения. Он исследуется в различных науках: психологии, медицине, лингвистике, философии (1). Свойство языка подсознательно воздействовать на душевное состояние и поведение отдельных людей и целых масс использовалось в социальной деятельности всегда и достаточно широко. Это свойство языка можно назвать суггестивно-магической функцией. Лингвисты исследовали эту функцию в отдельных проявлениях (прежде всего в области ораторского искусства)(2), ми до последнего времени не признавали ее всеобъемлющего значения, Между тем, эту функцию следует поставить рядом с репрезентативной функцией по значимости в осмыслении явления, в познании его сущности. В связи с этим возникает необходимость разработать соответствующую теорию и методику, что потребует огромных усилий и времени. В данной статье попытаемся поставить два вопроса, которые представляются важными в теоретическом отношении. Это вопрос п| источниках суггестии и магии в языке и вопрос о механизмах проявлений суггестивно-магической функции языка. Но предварительно дадим определение понятий суггестии и магии с лингвистической точки зрении. Суггестия в широком смысле есть речевое воздействие на психологические установки реципиента. Магия — это та же суггестия, предельно высокой степени, когда репрезентативная функция языка не просто отходит на второй план, но по существу исключается и коммуникативного процесса. Это значит, что магия языка характеризуется некоторым культивированием суггестивных средств языка, их «нагнетанием», значительным излишеством в речевом произведении по сравнению с обычной, нормальной речью. Кроме того, магия требует привлечения не одного, а целого ряда разнообразных по форме языков (в семиотическом смысле):помимо вербальных, и невербальных в их органическом соединении, своего рода синтезе. Чем органичней и естественней этот синтез, тем сильнее проявляется магия языка. Ср. ритуальные действия шамана, церковные обряды и т. п. При всем различии магии и суггестии в собственном смысле эти понятия имеют общую природу. Поэтому есть смысл говорить о единой функции суггестивной или, точнее, суггестивно-магической. Ее источником является сам язык, его противоречия, обычно скрытые от носителей языка, т. е. не осознаваемые последними. Таких источников несколько. Прежде всего это структура знака. Ф. де Соссюр, как известно, настаивал на условности связи между означающим и означаемым языкового знака. Но в последнее время этот тезис Соссюра стал все больше подвергаться сомнению (3). Доводы в пользу мотивированности знака сводятся к тому, что, помимо звукоподражательных слов, прямых мотиваций, в языке имеет место косвенная мотивация, когда употребление слова мотивируется соседним словом, родственным по образованию или просто созвучным и в чем-то «пересекающимся» с ним по значению (так называемая паронимия, или, по Е. Поливанову, фонетическая корреспонденция). Однако мотивированные слова производны и уже поэтому относятся к периферии языка. Центральные же компоненты языка если и мотивируются, то лишь фонетически, т. е. имплицитно. Это подтверждает тезис Ф. де Соссюра об условности, немотивированности языковых знаков, ибо косвенная мотивация не охватывает всего языка и, мало того, не решает вопроса в принципе. Ведь любой мотивированный знак опирается на немотивированные и, следовательно, до конца не может быть объяснен. На вопрос «Почему мы так говорим?» лингвисты обычно отвечают достаточно уверенно, используя этимологические знания, но лишь до известных пределов удовлетворяя любопытство спрашивающих. Так, объясняя выражение «бить баклуши», мы ссылаемся на известный экстралингвистический факт из истории русского языка, но дальше того, что баклуши — это чурки, из которых изготовляли ложки и другие деревянные изделия, мы, как привило, не идем. А между тем: почему бить, а не колоть, рубить, делать и т. п. ? Почему баклуши, а не чурки или поделки и т. п. ? На подобные вопросы мы можем дать весьма сомнительные ответы, выйдя далеко за пределы современного русского языка. Мы должны признать, что с синхронной точки зрения многие простые знаки являются в языке совершенно немотивированными и произвольными. Это заставляет носителей языка строить разного рода догадки и порой совершенно фантастические предположения о том, какая реальность стоит за тем или иным словом, выражением, текстом. Говорящие воспринимают знак целом и пользуются им вне зависимости от того, есть ли на самом деле мотивационная связь между звуком и значением или нет ее. Может быть, поэтому мы легко используем и речи совершенно нелепые выражения типа косить сено, рубить дрова, держать в руке лопнувший шарик и т. п. Таким образом, очевидно, структура языкового знака такова, что он способен вызывать в сознании носителя языка впечатление неясного, непонятного, таинственного. Другим источником магического в языке является неопределенность значения знака. Известно, что одним и тем же словом мы можем обозначить бесчисленное множество предметов и явлений, часто весьма не похожих друг на друга, например, словом стол — предмет мебели, яства, лист газеты, разложенный на лужайке во время пикника, и т, п. Но и один и тот же объект может быть назван столь же бесчисленным рядом вербальных выражений. Разве такая семантическая неопределенность не важный источник суггестии в собственном смысле и магии? Сама система знаков языка не отличается большой строгостью, и в этом также можно видеть источник суггестивно-магического вон действия языковых выражений. Ведь каждый знак разными своими сторонами одновременно вступает с множеством знаков в системные отношения — фонетические, лексические и грамматические. Причем и каждый данный момент одни отношения в сознании воспринимающем выступают на передний план, другие — отступают в тень и т. п. Следует также обратить внимание на способы реализации языки Принято считать, что та неопределенность значения знака, о которой уже упоминалось, его принципиальная полисемантичность нейтрализуется в тексте. Но, во-первых, не до конца: некоторая неопределенность все-таки остается; во-вторых, в тексте возможны добавочные смыслы — разного рода импликации, косвенные смыслы: ироническая окраска, намеки и т. п. Текст заключает в себе гораздо больше того, что говорящий был намерен сказать. Отсюда известный парадокс В. фон Гумбольдта: «Всякое понимание есть в то же самое время непонимание», парадокс, который служит немаловажным источником суггестии-магии. Действительно, суггестант понимает суггестора ровно настолько, насколько он может интерпретировать его слова — в соответствии со своими установками, уровнем знаний, психическим состоянием, интенцией в данный момент и т. п. Но если это текст, то его понимание всегда предполагает догадку, домысливание, игру фантазии, что и определяет суггестивность текста. Наконец, важно указать еще на одно свойство языка как источник» суггестии. Язык одновременно является стандартным и нестандартным, шаблонным и воплощающим творческое начало. В той степени, в какой язык стандартен, человек мыслит шаблонно. Но так как язык отличается в то же время и творческим началом, человек создает оригинальные тексты и выражает соответствующие мысли. Все это относится не только к отдельному человеку, но и к целому народу-носителю языка. Носитель языка создает свой внутренний, семиотический мир, который коррелирует с миром действительности, но является самодостаточным, или, как говорят философы, имманентным. Если бы было иначе, если бы ментально-семиотический мир только отражал действительный мир, то мы не могли бы объяснить многие факты — понятия — концепты типа философских и математических терминов, социальные условности и установления, например периодизацию исторического времени, образы героев художественной литературы и народа, мифологии и т. п. С помощью языка, точнее — языков, каждый из нас создает свой ментальный мир. Его принципиальная независимость от действительности, образно говоря, открывает дверь суггестии и магии. Все перечисленное свидетельствует, что суггестивно-магическая функция — не случайность, не частность для языка, а его органическое свойство. Источники этой функции заложены в структуре языка, в самих способах его реализации. Обратимся к механизмам суггестивного воздействия языка. Опираясь на общий язык (например, русский), мы по-своему комбинируем уже известные слова, изобретаем новые слова и их значения, используем особые способы выражения мысли и тем самым создаем свой язык, своеобразие которого во многом зависит от той цели, которую мы ставим, общаясь с себе подобными. Суггестор пользуется той разновидностью языка, которую можно назвать директивным языком — языком рекомендаций, призывов, приказов. Директивы, которые посылает своим реципиентам суггестор, могут быть направлены на подчинение их сознания его воле. Такие директивы облекаются в соответствующую грамматическую форму, фонетическую и лексическую одежду. Таковы различные формы повелительного наклонения, предикаты необходимости и долженствования, соответствующий тембр, что называется с «металлом в голосе», интонационный контраст, когда басовый регистр, например, сменяется вдруг рокочущим баритоном, тенором, переходящим в фальцет, и т. п. Примерами директивных языков такого рода могут служить армейский язык приказов и язык дорожных знаков, которые Делятся им запрещающие и разрешающие. К таким языкам прибегают до сих пор гипнотизеры и представители традиционной психотерапии. Эти языки носят открыто директивный характер. Однако директивы суггестора могут быть направлены на подсознание, и тогда требуются совершенно иные вербальные суггестивные средства. Оставаясь по существу функционально директивным, язык суггестора, воздействующий на подсознание суггестанта, лишен открытой суггестивности. В нем преобладают ми пенные высказывания, изучению которых так много внимания уделяет прагмалингвистика (4). Косвенные высказывания характеризуются противоречием между назначением (функцией) и формой высказывания, когда, например, просьба выражается в форме вопроса, обращенного к собеседнику, утверждение — в форме предположения и т. п. Директивность в таких высказываниях затушевывается, смягчается их грамматической формой. Но «смягчение» директивности языка суггестора это лишь одна, и не главная, сторона языка. Суггестор добивается успеха тогда, когда его язык является скрыто директивным. Для создания такого языка большие возможности предоставляет грамматика. Так, в структуре одного предложения может быть «упакован» целый ряд утверждений, причем лишь одно из них представлено как актуальное в данный момент, остальные же уходят в тень, как известные, принятые, само собой разумеющиеся и поэтому не попадающие в «светлое поле сознания», но зато воспринимаемые подсознанием суггестанта. Этим широко пользуются политики, пытаясь воздействовать на «массовое сознание»(5), и психотерапевты эриксоновского толка (6). В частности, если психотерапевту важно внушить пациенту какую-либо мысль, то он должен будет выразить ее не и главном, а в придаточном предложении, которое, к тому же, не может занимать конечной позиции, например: «В то время как вы находитесь в совершенном покое, вы думаете о своей семье — жене и дочери». Пользуясь деривационными терминами, можно сказать, что в подсознание попадают результаты всех шагов, кроме последнего Возьмем отрицательные предложения. Частица не в них появляется пи последнем шаге деривационного процесса. Поэтому в подсознании оказывается «позитивная мысль». Психологи и психотерапевты давно заметили такие «странности» поведения пациентов: когда им говорят: «Не торопитесь!», они начинают беспокоиться, когда приказывают: «Не моргайте!», начинают моргать и т. п. Отметим, что этот же механизм затушевывания директивности распространяется и на уровень текста. Эриксоновские байки-истории, случаи из жизни, которые этот великий психотерапевт рассказывал своим пациентам с целью их излечении, располагались по тому же закону: первая служила своего рода затравкой, последняя запоминалась и осмыслялась, хотя и не имели директивного смысла, а предыдущая содержала основное назидании психотерапевта, но быстро забывалась и оставалась в подсознании. Среди грамматических категорий особое место в скрыто директивном языке занимает будущее время, так как оно выражает некоторую потенцию, сопряженную с желанием ее реализации. Так, когда говорят «Все будет хорошо!», это значит: «Пусть все будет хорошо!», т. е. «Я желаю, чтобы все было хорошо». Эриксоновская психотерапии облекает директивы в описательную и повествовательную форму, при этом описывается то, что желательно иметь в данный момент. Отсюда широкое использование глагольных форм настоящего времени. Ср: «Я спокоен. Дыхание глубокое. Сердце работает нормально» и т. д. Вместо предикатов долженствования и необходимости используются предикаты возможности. Общая лексическая тональность такого языка - неопределенность и неконкретность. Суггестор не заставляет, не обязывает, он предлагает сделать выбор, открывая возможность его, но выбор именно тот, который он считает правильным, а возможность единственной. Поэтому используются глаголы принуждения: заставляет, причиняет, требует, обязывает и т. п., но в сочетании с обобщающим местоимением или неодушевленным существительным: «Покачивание головой заставляет вас еще больше расслабиться», «Каждый подчиняется внутреннему голосу», «Работа вашего сердца требует постоянного внимания» и т. д. Очевидно, достаточно высокой степенью скрытой суггестивности обладает звуковая сторона языка. Не говоря уже о фонетическом значении как суггестивном факторе (8), подчеркнем механизм повторов, играющих важную роль в ритмической организации текста (9). В частности, повторы могут обеспечивать монотонность порождаемого текста, что, как известно, «усыпляет» сознание и способствует проникновению информации непосредственно в подсознание. Нет необходимости в данной статье перечислять все механизмы срыто директивного языка. Важно то, что они действуют на всех уровнях и характеризуются определенным функциональным единством, отвечают основному требованию — скрыть директивную направленность языка. Итак, суггестивно-магическая функция языка закономерна. Предпосылки ее проявления коренятся в самой природе языка. Язык устроен таким образом, чтобы воздействовать не только на сознание (репрезентативная функция), но и на подсознание и эмоциональную сферу носителя языка (суггестивная функция). Следовательно, суггестивная функция дополняет репрезентативную и в то же время противопоставляется ей. Но если репрезентативная функция всегда была и центре мировой лингвистики, можно сказать, была базовой, так как наша наука строилась на ее основе, то суггестивная функция по существу только еще начинает изучаться. Формы ее проявления и механизмы реализации, их место в структуре языка в целом, несмотря ни отдельные гениальные догадки языковедов, остаются лингвистически неосвоенными и ждут своих исследователей. Приложение 6. Александр КАБАКОВ. Смертельные игры. То, что произошло и продолжает происходить в Нью-Орлеане, поражает не только непредставимыми размерами катастрофы и ничтожностью человеческих сил; не только легкостью, с которой тонкая скорлупа цивилизации ломается и открывает свирепое лицо любого общества, ставшего первозданно свободным; не только глупостью или цинизмом активистов, мгновенно использовавших ситуацию для дежурной ругани в адрес власти и обличения расизма, имущественного неравенства и других социальных язв; не только почти откровенным злорадством предсказателей геополитического краха Америки - но, едва ли не прежде всего, сходством с самыми примитивными человеческими фантазиями. Вообще-то, в эти дни очередного американского кошмара бытовая сторона несчастья ощущается даже сильнее, чем после 11 сентября. Тогда погибли люди, тысячи людей - сейчас речь идет не только о сотнях или тысячах безвременных смертей, но и обо всей реальности, которая оказалась прахом, мокрым мусором, оставшимся от огромного, старинного и прекрасного города. Тогда теряли близких - теперь оставшиеся в живых потеряли все: погибших родственников и друзей, жилье, работу, перспективу и какую-либо надежду. Вообразить положение ньюорлеанских беженцев невозможно. Даже в стране, которая не бросает своих граждан ни в какой беде без помощи, даже среди доброжелательных и сострадающих соотечественников стать никем, владеющим ничем, невыносимо. Вот было там, в Нью-Орлеане, по традиции много музыкантов… Куда они теперь пойдут? Всюду хватает своих, и улиц целой Америки мало, чтобы вместить диксиленды, родину которых покрыли смертельные воды… И вот, размышляя об этом невыносимом ужасе, вдруг ловишь себя на том, что в подсознании возникает странный холодок, отстраненность, никак не совмещающаяся с жалостью к живым и мертвым людям. Словно сквозь слезы, которые утираешь, сидя в театральном кресле на сильном спектакле, сквозь искренне душевное волнение пробивается мысль - а скоро ль конец и велика ли будет очередь в гардероб… Потому что все это видено десятки раз. Впервые поразительное и наводящее страх сходство действительности с голливудскими фантазиями развлекательного жанра бросилось в глаза именно тогда, 11 сентября четыре года назад. Я лично знаю людей, включивших телевизоры в середине прямой трансляции того конца света и решивших, что в программе без предупреждения появился американский боевик - фильм о террористах, в котором какой-нибудь Дольф Лундгрен или Курт Рассел борется с плохими парнями, арабскими или, возможно, ирландскими. В конце концов он их, естественно, победит, а с некоторыми потерями в виде разрушенных на макете или на экране студийного компьютера башен- «Близнецов» мы смиримся к финальной песне и титрам. Тогда многие задумались о материализации коллективных страхов, воплощаемых в изделиях массовой культуры, и о возможной связи этих воплощений с последующими реальными событиями. Простые люди, не боявшиеся показаться наивными и суеверными, так просто и говорили: «накаркали». Зато киношники и популярные сочинители не только не ужаснулись, не отшатнулись от дел своих, но и воодушевились. Пересидев тихо некоторое время - на телевидении действовал запрет на показ любых увлекательных фантазий с похищениями самолетов и взрывами домов, они принялись разрабатывать новые золотые жилы. При этом еще более прямолинейно, чем прежде, использовали общественные фобии и видения, не только придумывая все новые катастрофы, но и откровенно спекулируя на уже произошедших. Так, после «Курска» косяком пошли более или менее шикарные постановки о жизни и гибели подлодок... Что же касается страшных наводнений, сметающих все живое волн и прочих водных феерий, то съемки этого добра никогда не прекращались. Выигрышная южная натура, эффектные трюки с использованием всяческой водоплавающей техники, изумительная работа каскадеров-подводников и какая-нибудь, не обязательно перворазрядная звезда в главной роли хладнокровного и решительного шерифа или скромного лодочника, спасающего всех, кем не пожертвовали для усиления эффекта от массовых сцен... Черт возьми эти игры. После прошедшей зимы и великого южно-азиатского цунами, убившего больше народу, чем немалая война, никто еще, вроде бы, не сориентировался и не выпустил блокбастер о великом наводнении - возможно, не из моральных соображений, а просто потому, что на эту тему и так снято предостаточно. И правда - оказалось, что страхов, накопившихся в виде теней на кинопленке, достаточно, чтобы призвать на землю новый водяной ад. Мы пишем романы и снимаем кино, предполагая, что все это лишь фантастика. Нам доказывают (уже в который раз), что фантастика - это самый достоверный реализм. Можно, конечно, просто усмехнуться и покрутить пальцем у виска - мол, автор, очевидно, тронулся умом от последних теленовостей. Тем более, что в анамнезе есть некоторые угрызения совести в связи с собственными беллетристическими ужасами и их скорым осуществлением... Однако это самое простое - объявить дикарским суеверием любую гипотезу, не укладывающуюся в ничего не объясняющие объяснения с циклонами и антициклонами. Конечно, никакой нормальный человек не возложит вину за вселенский природный катаклизм на голливудских мастеров спецэффекта и компьютерной графики, на ремесленников-сценаристов и циничных продюсеров, твердо усвоивших, что страх делает хорошую кассу. Однако возьметесь ли вы утверждать, что вера во всесилие хорошего парня в исполнении Харрисона Форда или Кевина Костнера, способного одолеть все, даже стихию, не придала беспечности и тем, кто не ремонтировал вовремя дамбу, и тем, кто не спешил покинуть тонущий город? Вы абсолютно уверены, что аморальное воображение ньюорлеанских мародеров не подогревалось картинками бешеной вольницы из фильмов о беспределе, воцарившемся после атомной войны, землетрясения или столкновения с метеоритом? Я же полагаю, что облегченная, развлекательная картина мира влияет если не на сознание, то на подсознание людей. Она внушает нелепое спокойствие и пробуждает дурные детские качества - непоколебимую веру в абсолютную прочность жизненного устройства и готовность бесчинствовать, если присмотр ослабел. ...После избавления от великой эпидемии на центральных площадях всех европейских городов появились «чумные колонны» - эти монументы были воздвигнуты в знак благодарности Создателю за прощение, за избавление уцелевших от кары. Современный же, самоуверенный и легкомысленный человек создает памятники самому себе, вроде бы способному самостоятельно защититься от стихии, причем памятники эти в виде фильмов и книг появляются раньше, чем испытание наступило. Стоит ли удивляться, что мы оказываемся бессильны перед террористами, давно побежденными в кино, перед наводнениями, от которых прекраснейшим образом спаслись в хэппи-энде сказки для никогда не взрослеющих взрослых? Мы ищем утешения и создаем его для себя - но беду игрой не остановишь. («КоммерсантЪ» 9. 09.2005) НАУЧНО-УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА 1. Анисимова Т.В., Гимпельсон Е.Г. Современная деловая риторика / Учебное пособие. – М.: Московский психолого-социальный институт; Воронеж: Издательство НПО «МОДЭК», 2002. – 432 с. 2. Доценко Е. Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. – М. ЧеРо, Издательство МГУ. – 2003. – 344 с. 3. Желтухина М. Р. Тропологическая суггестивность масс-медиального дискурса : О проблеме речевого воздействия тропов в языке СМИ : Монография - М. – Волгоград, 2003. – 655 с. 4. Иссерс О. С. Речевое воздействие : учебное пособие для студентов, обучающихся по специальности связи с общественностью / О. С. Иссерс. – М.: ФЛИНТА: Наука, 2009. – 224 с. – Режим доступа: http://e.lanbook.com/view/book/, электронная библиотечная система «Лань». 5. Клюев Е. В. Речевая коммуникация: Успешность речевого воздействия: Учеб. пособие для вузов – М. : РИПОЛ КЛАССИК, 2002. – 317 с. 6. Михальская А.К. Основы риторики: Мысль и слово: Учеб. пособие для учащихся 10-11 кл. общеобразоват. учреждений. – М.: Просвещение, 1996. – 416 с. 7. Мурзин Л. Н. О суггестивно-магической функции языка / Фатическое поле языка (памяти профессора Л. Н. Мурзина): Межвуз. сб. научных трудов. - Пермь, 1998. – С. 108-114. 8. Панкратов В. Н. Манипуляции в общении и их нейтрализация: Практ. Руководство. – М.: Изд-во Ин-та Психотерапии, 2001. – 201 с. 9. Реклама: внушение и манипуляция. Медиа-ориентированный подход / Райгородский Д. Я. – Самара: БахраХ-М, 2001. - 746 с. 10. Романов А. А. Массовые коммуникации: Учеб. пособие для вузов / Васильев Г. А. – М. : Вуз. учеб., 2009. – 235 с. 11. Рюмшина Л. И. Манипулятивные приемы в рекламе: учеб. пособие - М. [и др.]: МарТ, 2004. - 237 с. 12. Филиппова О. А. Обучение эмоциональному речевому воздействию: учебное пособие / О. А. Филиппова. – М.: ФЛИНТА: Наука, 2012. – 144 с. – Режим доступа: http://e.lanbook.com/view/book/, электронная библиотечная система «Лань». – Загл. с экрана. 13. Черепанова И. Ю. Вербальная суггестия: теория, методика, социально-лингвистический эксперимент. - АДД. - М., 1996. – 50 с. 14. Черепанова И.Ю. Заговор народа // www.dere.ru 15. Черепанова И. Ю. Текст как фактор изменения установки личности (лингвистические аспекты суггестии). - АКД. - Пермь, 1992.