Модель образования государства П. Бурдье

Содержание «Лекция 18 января 1990 года» 3 «Лекция 25 января 1990 года» 7 «Лекция 1 февраля 1990 года» 9 «Лекция 8 февраля 1990 года» 13 «Лекция 15 февраля 1990 года» 16 «Лекция 18 января 1990 года» На первой лекции автор даёт предварительное определение того, что называют «государством», Пьер Бурдье называет государством сектор поля власти, называющийся «административным полем» или «полем государственной службы». Но оно является абстрактным, особенно если у нет контекста, в котором он его выдвигает. Данные автором определения временные, поскольку сложно говорить о чем-либо, не определяя, по крайней мере, того, о чем говоришь. Всё это временные определения, которые нужно будет усовершенствовать и уточнить. Анализируя работу Дюркгейма, «Элементарные формы религиозной жизни», Бурдье выдвигает временное определение, состоящие из того, что государство — это то, что обосновывает логическую и моральную интеграцию социального мира. Говоря доступным языком, чтобы вообще был возможен конфликт по поводу социального мира, нужно обладать определенным согласием относительно участков разногласия и относительно способов выражения этого разногласия. Ссылаясь на некоторые классические теории, Гоббса и Локка, автор заключает, что в таком случае государство выступает в той или иной степени нейтральным местом, местом той дополнительной точки зрения на точки зрения, которая сама уже не является точкой зрения, поскольку она есть то, по отношению к чему организуются любые точки зрения: она есть то, что может занять точку зрения на все точки зрения. Рассматривая традицию марксистка Бурдье выделяет, что акцент всегда ставится на функциях государства, тогда как вопрос о бытии и создании той вещи, которую называют государством, скрадывается. Автор имеет в виду, некоторые теории, разоблачающие дисциплину, принуждение, теории, которые пользовались большим успехом и даже вечно обречены на успех, поскольку они отвечали подростковому бунту против ограничений, против дисциплины и льстили той первичной установке по отношению к институтам, которую автор называет антиинституциональным настроем, особенно сильным в определенные исторические моменты и в определенных социальных группах. По мненью Бурдье, данные теории не более чем простое переворачивание обычного определения, — их общая с этим определением черта в том, что они сводят вопрос о государстве к вопросу функции. Формулируя промежуточный итог, автор выделил следующие, поскольку государство является принципом ортодоксии, консенсуса относительно смысла мира, вполне сознательного согласия относительно смысла мира, оно, как мне представляется, выполняет некоторые функции, приписанные ему в марксистской традиции. Рассматривая «Календарь и структура темпоральности» автор рассказывает, о том, что государство—это название, которое мы даем скрытым, невидимым принципам—указывая на своего рода deus absconditus—социального порядка и в то же время господства как физического, так и символического, а также физического или символического насилия. Чтобы подвести к пониманию этой логической функции моральной интеграции, приводится пример, который, по мнению Бурдье, способен продемонстрировать то, о чём он говорит. В качестве примера выступает календарь. Республиканский календарь с гражданскими праздниками и нерабочими днями — это нечто совершенно тривиальное, на что мы не обращаем никакого внимания. Мы принимаем его в качестве самоочевидного. Наше восприятие темпоральности организовано структурами этого общественного времени. По мнению автора, для понимания реального функционирования государства необходимо в первую очередь анализировать эти фундаментальные в аттропологические отношении вещи. Бурдье считает, что Государство это хорошо обоснованная иллюзия, место, которое существует, по сути, именно потому, что его считают существующим. Все фразы, в которых подлежащим является государство, суть фразы теологические, что не означает, что они ложны, покуда государство является теологической сущностью, то есть той, что существует благодаря вере. На первой своей лекции, автор, даёт оценку так называемым «государственным актам», где «государство» выносится в кавычки, автор полагает, что акты созданы, нацеленными на определенное воздействие на социальный мир. Существует политика, признаваемая легитимной, хотя бы потому, что никто не рассматривает возможность поступать иначе, поскольку это вообще не вопрос. Эти легитимные политические акты обязаны своей действенностью своей легитимности и вере в существование обосновывающего их принципа. Приведённые примеры, вписываются в большую традицию социолингвистической или лингвистической рефлексии о понятии перформатива, но в то же время они рискуют застрять на уже сконструированных представлениях о том, что скрывается за эффектами государства. Автор предлагает рассмотреть исследование рынка однокомнатных квартир для предоставления представления эффектах государственного механизма. Бурдье, взяв этот конкретный пример, хочет показать, в какой форме проявляет себя государство. Суть самого исследования заключалась в анализе, почему люди хотят быть владельцами, а не арендаторами. Почему в определенный момент они берутся покупать, а не снимать. Каким образом на это влияют социальные категории. Изначально, по утверждению автора, цели изучать государство не было. Французское государство само «навязалось» быть исследованным. Автор задался вопросом, каковы действующие агенты, чтобы понять генезис регламентов, действия которые распространяется даже через обычного продавца. «Лекция 25 января 1990 года» На второй лекции автор продолжает рассматривать и анализировать своё исследование, осознавая сложность донесения и восприятия выдвинутых ним теорий и утверждений. Рассказывается о важности долга социолога, о сложности выполнения работы, и верности выбранного подхода к решению поставленных задач. Анализируется возникновение «комиссии», в понимании государства и какую роль она выполняет в рамках государства для людей. Бурдье предполагает, что государство должно дать спектакль универсального, того, с чем, в конечном счете, все согласны, того, в чем не может быть разногласий, поскольку оно в определенный момент времени вписывается в социальный порядок. Так же автор выдвигает теорию и проводит параллель между государством и официальны браком, считая, что когда эти ценности вступают в конфликт друг с другом, они же и являются теми самыми органами, которые могут примирить группу с ее собственным кредо, с ее официальной истиной. «Государство — это в значительной части плод трудов теоретиков». Автор убеждён, — что именно государство в смысле «совокупности служб и ведомств нации» создает государство в смысле «совокупности граждан с определенной границей». Даётся широкое понимание «комиссии», которая в его понимании является типичным государственным актом, коллективным актом, который может быть выполнен лишь людьми, чье отношение к официальному признано в достаточной мере, чтобы иметь возможность использовать этот универсальный символический ресурс, состоящий в мобилизации того, с чем должна быть согласна вся группа в целом. Рассматривается тезис, о двух смыслах государства, проанализировав какой можно сделать вывод. Что государство как совокупность социальных агентов, объединенных и подчиненных одной и той же суверенной власти, является продуктом совокупности агентов, имеющих мандат на осуществление суверенной власти, а не наоборот. Так же подробно рассматривается несколько способов подойти к проблеме государства, один из удобных способов подойти к проблеме государства — это дать определение государства в категориях функции, то есть определение, которое может быть и марксистским. Другой удобный подход — сказать: «Будучи историком Средневековья, я утверждаю, что в XII веке войны сыграли огромную роль в создании государства, поскольку они заставили внедрить римское право и т.д.». Выделяется и подчёркивается сложность работы социолога в вопросах изучения и принятия заключений данных трудов. Проводится краткий анализ трёх книг, Баррингтона Мура «Социальное происхождение диктатуры и демократии», Эйзенштадта «Политические системы империй» и Перри Андерсона, который написал по этой теме две книги: «Переходы от античности к феодализму» и «Родословную абсолютистского государства» для дальнейшего рассмотрения своей теории, а так же извлечь определённые уроки из ошибок и методических просчётов данных авторов, для дальнейшей работы Бурдьё. «Лекция 1 февраля 1990 года» На данной лекции автор более подробно и углублённо рассматривает свои утверждения, о понятии комиссии, её задачах, целях и сфере влияния в понимании государства. Рассматривает «социальных агентов», ссылаясь на утверждения Вебера называющих их «этическими пророками» и «юридическими пророками», то есть об основателях дискурса, который должен быть единодушно признан в качестве единодушного выражения единодушной группы. Более углублённо рассматривается понятие «публичного и официального» представления группы ценностей. Публичное — это в первую очередь то, что противопоставляется частному, единичному, тому, что единично в смысле «идиота», «лишенного общего смысла», «специального», «партикулярного», «персонального»; то есть противопоставляющийся частному мнению, мнению единичному. Частное—то, что не зависит от коллектива, а публичные действия в этом первом смысле связываются с агентами, которые говорят за кого-то другого, это действия или мысли, приписываемые представительным представителям группы, коллектива, то есть так называемым официальным лицам, которые действуют официально. Проводится как пример и в то же время анализируется мысленный эксперимент — миф о кольце Гига в «Государстве» Платона, который повествует об одном пастухе, который случайно находит кольцо, надевает его на палец, поворачивает камень и становится невидимым, после чего соблазняет царицу и становится царем. Философия этого мифа поднимает вопрос о частной морали. Может ли существовать непубличная мораль, которая не была бы подчинена публичности, реальной или потенциальной публикации, то есть публичному раскрытию, разоблачению, выведению скрытого на чистую воду? Кольцо Гига относится к нравственности так же, как злокозненный гений к теории познания. Проводится анализ цепочки оппозиций приводящих к фундаментальному протипостановлению — частного универсума, универсума влечений, природы, попустительства и универсума публичного, выдержки, выправки, нравственности и аскезы. Так же автор даёт определение понятию «Цензуры», это то, что навязывается извне (посредством санкций) и одновременно интериоризируется в форме Сверх — Я. Разбирается понятие, так называемым «Универсальным другим». В основе которого полагается, что цензура этического типа, избежать которой позволяет невидимость Гига, — это не только боязнь жандарма, это нечто намного более глубокое, нечто вроде универсального глаза, образованного универсумом всех социальных агентов, выносящих о некоем акте суждение, вытекающее из признания наиболее универсальных ценностей, в которых группа признает саму себя. Страх публичных выступлений, связан со столкновением не с универсальным другим, а неким универсальным, то есть обобщенным Сверх — Я. Образованным совокупностью людей, признающих одни и те же универсальные ценности, то есть те, что невозможно отрицать, не подвергнув отрицанию самого себя, поскольку с универсальным отождествляешься, утверждая себя в качестве члена этого сообщества, признающего универсальное, члена сообщества настоящих людей. Этот универсальный другой выступает своеобразным фантазмом — и здесь мы приближаемся к государству и праву, — который может материализоваться в виде публики, аудитории, но в нем же воплощается то представление о себе, которое каждый единичный индивид желает создать у других, для других и перед другими; это не просто банальное бытие-для-другого или взгляд в рассуждении Сартра, которое содержит долю истины, но не заходит слишком далеко. Бурдё полагает, что возвращаясь к юридическим пророкам и людям совершающих основополагающие акты является «благоденственным лицемерием». Речь —то есть она официальна, публична, признана по праву, она не может быть аннулирована неким судом. В действительности описание официального отсылает к генезису официального, государства, которое создало официальное. Нельзя сказать, что государство сделали юристы и канонисты, но они, несомненно, внесли в это создание большой вклад. По мнению автора невозможно составить генеалогию западного государства, не учтя в ней основополагающую роль юристов, вскормленных римским правом, способных производить правовую фикцию. Государство—это правовая фикция, произведенная юристами, которые как юристы произведены в этом производстве государства. Бурдьё достаточно подробно и одновременно размыто, даёт ответ на вопрос, о том, можно ли государственную тайну отнести к области публичного, и как это пояснить. В ходе лекции выделяются три «ситуации». 1. Первая—ситуация юридического пророка, мудреца, амуснава, имеющего мандат, который каждый раз надо отвоевывать заново: он должен каждый раз снова добиваться успеха. 2. Вторая ситуация: юристы, законодатели-поэты в ситуации юридического пророчества, ситуации творения. 3. Третья ситуация: юристы, которые еще близки к амуснаву. В этом случае еще видно, что они делают, и они сами обязаны это в какой-то мере знать, чтобы делать это. Автор считает, что тот, кто соблюдает формы, уважает себя и уважает в самом себе обобщенное эго, и это находит отражение в форме, поскольку кабильские поэты пишут как Малларме: они играют в такие же сложные игры со словами, как и он, у них не менее сложные формы версификации. По его мнению, оформление — это очень важное качество такого дискурса, поскольку именно благодаря ему становится именуемым невыразимое, безымянное, а иногда и неназываемое; оформление является ценой, которую надо заплатить, чтобы официальным могло стать то, что было невозможно назвать. Иначе говоря, поэзия в сильном смысле этого слова, юридическо-поэтическое творение порождает в универсально признанной форме невыразимое, безымянное или неявное — будь то нечто коллективно вытесненное, о чем группа не хочет знать, или же что-то, чего нельзя сказать, поскольку у группы нет для этого инструментов. Продолжается раскрытие понятия «Официальный человек» — это чревовещатель, который говорит от имени государства: он занимает официальную позицию — и тут нужно было бы описать мизансцену официального — он говорит ради и вместо группы, к которой обращается, он говорит за всех и вместо всех, он говорит в качестве представителя универсального. Исходя из выше изложенного Бурдьё переходит, к так называемому, «Общественному мнению» — это мнение тех, кто достоин, иметь мнение. Существует в каком-то смысле цензурное определение общественного мнения как мнения просвещенного, то есть мнения, достойного этого наименования. Логика комиссий — в том, чтобы создать группу, образованную таким образом, чтобы она демонстрировала все внешние, социально признанные и признаваемые, официальные признаки способности выражать мнение, достойное выражения, причем в отвечающих ему формах. «Лекция 8 февраля 1990 года» На данной лекции рассматривается один из исторических вопросов, возникающих в результате соглашения с предыдущими выводами Бурдье, почему и как могла произойти концентрация символических ресурсов, ресурсов официального и той особой власти, которую дает доступ к официальному. Анализируя рассмотрения автора можно заключить, что по его мнению, государство сосредоточило языковой капитал, создавая официальный язык, то есть добилось от отдельных агентов того, что они отказались от привилегии свободного лингвистического творения, отдав ее определенным инстанциям — законодателям языка, поэтам и т. п. Отправляясь от этой расширенной картины, основанной на Шпитцере, мы поймем, как учреждение официального языка, который является продуктом исторического акта навязывания, нормализации — не только языка, но и социальных субъектов, которые должны его использовать, —сопровождается отказом агентов от радикального перспективизма, от равноценности всех точек зрения, от их универсальной взаимозаменяемости. Ссылаясь на «Процесс» Франца Кафки автор приходит к выводу, что романисты очень полезны, так как создают утопии радикальной анархии и представить себе универсум, в котором каждый бы в полной мере осуществлял свое право судить себя и других, не отказываясь от него и не отрекаясь. То есть существует центральная точка зрения: с одной стороны —перспективизм; с другой —абсолютизм, точка зрения, на которую нет точки зрения и по которой меряются все остальные точки зрения. Эта центральная точка зрения не может установиться без дисквалификации, дискредитации или подчинения всех частичных точек зрения, каковы бы ни были их претензии. Автор так же прибегает к анализу необходимости создания исследовательской программы которая позволит исследовать в исторических документах или же в современных эмпирических наблюдениях, те вещи, которые другими программами полностью игнорируются. Рассматриваются Историки, которые выступают как социальные агенты, работы которых являются продуктом встречи социальных габитусов, сформированных в определенной мере историческим полем как системой требований и цензур: они есть то, что есть, поскольку историческое поле такое, какое есть. Вещи, которые они делают и не делают, в некоторой степени объясняются тем, что это поле требует от них делать или не делать. Проводится подробный анализ «Политической системы империй» Шмуэля Нойя Эйзенштадта, который в свою очередь утверждает, что что государство появляется вместе с концентрацией «свободно парящих» ресурсов, ресурсов в виде серебра, золота или технологий; можно было бы добавить еще и символические ресурсы, поскольку государство в определенной мере связано с этими свободно парящими символическими ресурсами. Процесс, описываемый Эйзенштадтом, можно анализировать как процесс дифференциации, автономизации, централизации. Он подчеркивает — и это еще одна важная идея, — что процесс централизации и концентрации свободно парящих ресурсов ограничивается тем, что он должен опираться на традиционные связи, против которых он как раз и был запущен. Так же Бурдьё вкратце излагает своё виденье о двух книгах Перри Андерсона, «Переходах от античности к феодализму» и «Родословной абсолютистского государства». Считая, что у этих авторов есть скрытые цели, они зависят от проблематики, связанной с настоящим и интеллектуальной традицией, к которой они принадлежат. Два основных типа их проблем — это марксистская проблема, о которой я недавно упоминал, и проблема исторического итога различных траекторий. Упоминает книгу историка, Александра Гершенкрона, посвященную экономической отсталости русского капитализма. Автор утверждает, что невозможно понять судьбу капитализма в России, не поняв, что этот капитализм начал свой путь позже остальных, когда французский и английский капитализм был уже вполне развит. Так же Бурдьё рассказывает и анализирует работу историка Баррингтона Мура, «Социальные истоки диктатуры и демократии». По мнению Бурдьё из рассмотренных ним авторов, Мур самый последовательный компаративист: он желает выделить определенную переменную, которая будет считаться главной, и посмотреть, что меняется, когда эта переменная тоже меняется. Бурдье говорит, об разочаровании выше упомянутыми авторами в связи с их продлением примитивного абсолютизма, и предлагает продемонстрировать другой подход, показать, что необходимо изменить философию истории, чтобы с большей систематичностью объяснить те же самые вещи и по ходу дела вернуться к некоторым моментам, замеченным этими авторами. «Лекция 15 февраля 1990 года» На данной лекции автор выделяет парадокс государства, состоящего в том, что обладатели монополии на общественное благо — это еще и обладатели монополии на доступ к общественным благам. Бурдьё предлагает рассмотреть как, отправляясь от анализа, который может быть абстрактным, изучать вполне конкретные операции. На примере публикаций фотографий двух газет, выдвигает ряд вопросов, таких как есть ли в последнем случае такое же посягательство на частную жизнь, как и в первом? Должно ли применяться одно и то же право в обоих случаях? Должны ли быть тождественными наказания? Каково официальное определение официального и частного в двух этих случаях? Как выпутываются судьи, являющиеся обладателями официального права высказывать официальную позицию? Заключая, что изобретение фотографии привело к куче проблем, которых раньше просто не было. Так же автор ставит вопрос об истории генезиса государства, отправляясь от определения государства как места, созданного агентами, уполномоченными говорить об общественном благе, быть самим этим общественным благом и присваивать общественные блага. Анализирую ценности которыми привилегии легитимируются, формирует два этапа, где первый этап это правильность занятия историей генезиса государства, второй — как этот подход к исторической работе отличается от некоторых обычных способов. Бурдьё предоставит краткое резюме курса об генезисе института государства рассматриваемых на следующих лекциях. На своём первом этапе, рассказывает, что значит исторически описать генезис государства. Действительно ли сравнительный анализ, использованный упомянутыми ранее им авторами является единственным вариантом. Нужно ли сформулировать универсальное суждение о генезисе государства, обречены заниматься общим сравнением форм государства вплоть до советского государства, изучая в том числе и государство империй инков. По мнению Бурдьё, нет, он считает, что можно изучать отдельный случай — или небольшую подборку отдельных случаев — таким образом, чтобы задачей было выделение в них универсальных форм государства, логики генезиса определенной логики. Так же автор подчёркивает, что невозможно заниматься социологией какого-либо современного явления, не занимаясь при этом генетической историей или генетической социологией этого явления. По мнению автора, поиски исходного — то есть, в нашей собственной традиции, средневекового государства, — следует смешивать с поисками элементарного. С его точки зрения, исходное — это место, в котором складывается ряд вещей, которые, когда они уже сложились, остаются незамеченными. Исходное там, где суть, это место, в котором видна борьба, поскольку сопротивление созданию государства весьма значительно. По причинам, которые можно понять, лучшие историки забывают о маргинальных группах, о подвластных. Социология в понимании автора, выходит за традиционные границы этой дисциплины и включает изучение генезиса объективных структур, которые она делает своим предметом. Такая генетическая социология—генетическая в том смысле, в каком Пиаже говорит о генетической психологии, — ставит перед собой задачу изучить генезис индивидуальных и социальных структур, в данном случае структур поля высокопоставленного чиновничества, бюрократического и государственного поля. Отсюда у автора вытекает ряд вопросов, а именно: Как заниматься этой генетической историей коллективных структур? Чем она отличается от истории, как она обычно практикуется? Что именно она требует помимо этой обычной истории? Так же вводится идея, утверждающая, что существует логика генезиса логик; иначе говоря, рассказывать историю—совсем не то же самое, что заниматься историей: история — это не рассказ, а отбор важных фактов (Соссюр); нужно знать, что именно сложилось исторически. Бурдьё пытается задать в виде проблемы, как эта философия истории меняет способ прочтения исторических фактов и того, что делают историки. Социология истории избегает двух постоянных искушений, двух распространенных форм финализма — коллективного финализма, который означает поиск в имманентности исторического мира разума, ориентированного на определенные цели, и финализма индивидов, который периодически возрождается в социальных науках. Автор считает, что парадокс социального мира в том, что в нем можно открыть имманентный порядок, не выдвигая гипотезы, будто этот порядок является продуктом сознательного намерения индивидов или же функции, трансцендентной по отношению к ним, вписанной в коллективы. Государство было огромным прибежищем невежества — в том смысле, что на государство сваливают все то, что не получается объяснить в социальном мире, так что в итоге его наделили самыми разными функциями: государство охраняет и т.д. Если предполагать, что государство — это универсальное и что образование государства — это образование универсума, в котором определенные агенты монополизируют универсальную речь, понятно, что образование государства имеет некоторое отношение к процессу универсализации — происходит переход от локального к универсальному. Бурдьё заключает, что одной из скрытых ошибок, возникающих, когда философию истории государства не подвергают разъяснению, — это анахронизм. Из всего комплекса интерпретаций и размышлений, проведенных на основе высказанного автором принципа, выводится фундаментальная двойственность государства и процесса, в котором оно возникло. Государство — это двуликий Янус, так что невозможно сформулировать какое-то позитивное его качество, не высказав в то же время негативное — гегелевское качество без марксистского, прогрессивное без регрессивного и репрессивного. По мнению Бурдьё в основе «эффекта Януса» лежит: существуют люди с привилегией универсального, однако невозможно иметь универсальное, не имея в то же время монополизаторов универсального. Существует капитал универсального. Процесс, в котором образуется эта инстанция управления универсальным, неотделим от образования категории агентов, свойством которых является присвоение универсального. Заключает свою лекцию, утверждением, что Генезис государства — это генезис места управления универсальным и в то же время монополии универсального и совокупности людей, которые причастны к фактической монополии на то, что по определению связано с универсальным.