Крестовые походы. Международная политика средневекового Евросоюза

Лекция 4 Крестовые походы. Международная политика средневекового Евросоюза «…Что вы ищете живого среди мертвых…» Св. Евангелие от Луки, глава 24:1-1 О фильме Сегодня мы исследуем впечатляющую ленту 2005 года «Царствие Небесное» прослав­ленного Ридли Скотта – автора фантастических приключений «Чужого» и «Бегущего по лезвию» и красочных пеплумов «Гладиатор» и «1492». С «Царствием Небесным» ему удалось справиться при участии Эдварда Нортона, Орландо Блума, Лиама Нисо­на и Джереми Айронса. Перед нами захватывающий «экшн» из жизни крестоносцев о защите и падении града Иерусалима и международную политику средневекового Евросоюза. Со строго научной точки зрения этот фильм историческим не назовешь, хотя его создатели и хвастают, что объем сценария «Царствия» в два раза превысил сред­нестатистический голливудский и потянул аж на двести шестьдесят страниц. Будем надеяться, что очень мелким шрифтом. Возможно, солидный объем сценария объ­ясняется тем, что сценарист Уильям Монахэн пополнил его уже готовыми идеями и кинометафорами из другого своего нереализованного сценария «Триполи» о леген­дарном походе генерала Уильяма Итона на Триполи в самом начале XIX века. Но даже при такой «детальной» проработке в фильме все равно срезано мно­го исторических углов, а персонажи перетасованы слишком вольно. Простим авторам, что их рыцари облачены в доспехи разных эпох, а у тамплие­ров длинные волосы, хотя это было запрещено уставом ордена как излишняя роскошь; что главному герою фильма барону Балиану Ибелину, которого играет «двадцатилет­ний» Орландо Блум, в реальной жизни было не двадцать, а сорок пять с хвостиком; что роман с иерусалимской принцессой Сибиллой, сестрой короля, был не у Балиана, а у его старшего брата Балдуина (тезки короля), которому в фильме места вообще не нашлось. Простим авторам эти и множество других вольностей, потому что они ухвати­ли главное. Дух военно-религиозных паломничеств на Ближний Восток (в Палестину, Сирию, Египет и Тунис) в XI–XIII веках, которые придворный историк Людовика XIV назовет потом «крестовыми походами». Походы, которые были продиктованы не толь­ко холодной и беспощадной жаждой наживы европейцев и тщеславным стремлением Церкви к мировому господству, но и романтической, исступленной, бескомпромиссной жаждой лучшей жизни, желанием найти или устроить Царствие Небесное на земле. Человечество всегда стремится к утопии, поэтому не будем бросать камни в невежественных и жестоких европейцев – варваров Средневековья, ведь мы сегод­няшние, в нашей с вами стране, в XX веке, тоже предались душой и телом химере под названием «коммунизм» и жаждали построить светлое коммунистическое будущее, своеобразное Царствие Небесное. Недаром коммунисты взяли у церкви все ее атрибуты: красный цвет, крест­ные ходы с хоругвями (демонстрации), мощи Ленина, публичные исповеди и пока­яния и т.д. И даже постулат «кто не работает, тот не ест» был позаимствован у апостола Павла. Мы тоже, как и наши сегодняшние герои, ради этого Царствия Небес­ного пролили немало невинной крови. О крестовых походах снято огромное количество фильмов. Начиная с «Кресто­вых походов» легендарного Сесила Демилля 1935 года, номинанта на «Оскара». Кстати, именем Демилля названа престижная премия Голливудской ассоциации иностранной прессы, присуждаемая ежегодно с 1952 года за выдающиеся заслуги в кинематогра­фе. Заканчивая теми же «Крестовыми походами» Лоренцо Сены, но уже 2010 года. А между ними можно вспомнить: итальянскую «Битву за Иерусалим» 1958 года; анг­ло-германские «Врата рая» поляка Анджея Вайды 1967 года (приз берлинского МКФ); итало-германских «Крестоносцев» Доминика Отенен-Жирара 2001 года; американско­го «Солдата Бога» Дэвида Хогана 2005 года и даже нашего «Рыцаря Кеннета» с Алек­сандром Балуевым 1993 года. Вы обнаружите эпизоды со сценами из крестовых похо­дов в десятках других исторических лент. Но фильм «Царствие Небесное» среди всего этого многообразия безусловный кино-тяжеловес, поражающий своей зрелищностью, хорошо смонтированными и организованными батальными сценами. Жаль, что этот фильм взял только призы альтернативной всем «Международной Пресс-академии» и номинацию на «Гойю». Конечно, от Ридли Скотта – автора «Гладиатора» с Расселом Кроу, получив­шего пять «Оскаров» и еще на семь номинированного, – я ожидала большего. Но, к сожалению, романтическая красивость Орландо Блума, заинтриговавшая зрителей во «Властелине колец», не может тягаться с могучим мужским обаянием Рассела Кроу. Для съемок «Царствия…» хрупкому Орландо даже пришлось специально «качаться» и наращивать лишние десять кило. Как не вспомнить тут замечательную сцену с Рас­селом Кроу из «Робин Гуда» того же Ридли Скотта, когда герой Кроу пытается скинуть с себя тяжелую кольчугу, настолько неподъемную, что это не под силу даже такому матерому бойцу. Зритель просто физически ощущает мощь этого воина. Кстати, дальнейшая невнятная кинокарьера Орландо подтверждает мое пред­положение. Даже его Ромео в фильме Дона Роя Кинга 2014 года остался невостребо­ванным. Впрочем, за роль в «Царствии Небесном» Орландо получил приз зрительских симпатий Европейской киноакадемии. Не буду портить вам удовольствие от фильма и пересказывать впрямую при­ключенческий сюжет, а поведаю, какими путями судьба привела наших героев на Свя­тую землю. Начнем, как у нас заведено по средневековой традиции, от сотворения мира. Широкий исторический контекст XI–XII века. В Европе образовались в самых общих чертах Франция, Англия и герма­но-итальянская Священная империя, а на северо-востоке появились зачатки Польши, Дании, Норвегии и Швеции. Вот-вот из Кастилии и Арагона свяжется Испания. Ита­лия пока еще разъята на три части, но зато в ней первыми в Европе крепнут города. Жизнь молодой, еще во многом варварской Европы налаживается. А некогда могучий арабский Восток, носитель древней цивилизации, наобо­рот разваливается под ударами диких турок-сельджуков. На месте Великого араб­ского Халифата появляются многочисленные турецкие султанаты. Мы помним, что мусульмане разделяются не только на суннитов и шиитов. Древние цивилизованные арабы сильно отличались от молодых в то время варваров-турок и совсем диких ко­чевников татаро-монголов. Арабы, владевшие Иерусалимом еще со времен Карла Великого, относились вполне терпимо к христианским и иудейским святыням. А сохранившаяся восточная часть Римской империи, Византия (Константинополь-Царьград), была звеном, связу­ющим Запад и Восток. В Константинополе для купцов-мусульман построили мечеть, и её прихожане вполне мирно уживались с соседними православными приходами, а у католиков-венецианцев в городе даже образовался свой квартал. Византийская империя была исконно восточной, хоть и христианской, и прекрасно вписывалась в общевосточный менталитет. Небольшой итальянский городок Венеция, став торговым помощником Визан­тии, вырос и превратился в самостоятельную республику, прославленную богатством, науками и искусством. Огромное количество паломников-христиан двигалось через Константинополь в Иерусалим, и арабы к выгоде для себя пропускали их к святым местам. В Иерусалиме была довольно большая община восточных христиан. Но с приходом турок зыбкое равновесие христианского и мусульманского миров нарушилось. Причем, нарушилось навсегда. Воинственные турки-сельджуки оказались более ревностными почитателями Аллаха, чем сами отцы-основатели исла­ма – арабы, как мы, россияне, оказались более ревностными почитателями Маркса и Энгельса, чем породившие их немцы. Турки-сельджуки, захватив Иерусалим и другие земли на Ближнем Востоке, перекрыли пути из Европы и купцам, и паломникам. Они оттеснили Византию из Малой Азии, и та стала задыхаться без торговли с Европой. Более того, и над самой Византией сгустились тучи. Особенно был опасен тот год, когда турецкий пират (морской разбойник) Чаха подступил со своими кораблями к Константинополю со стороны Мраморного моря и Босфора. Одновременно с этим с севера к столице придвинулись полчища печенегов, тоже тюрков. Эти два родствен­ных народа, турки-сельджуки и печенеги, собирались заключить союз и захватить Константинополь. Тогда в отчаянии император Византии Алексей I Комнин (1056/57–1118) обратился к западному христианскому миру с просьбой о помощи. Конец XI века, церкви – западная и восточная – еще только разъединились в связи с несогласием по протоколу и недееспособностью переговорщиков. Но все считали, что этот разрыв временный. Вопрос о главенстве одной из церквей всё еще яростно обсуждался, и у Алексея I было ложное представление, что Римский престол с католическим Папой – это один из департаментов его, императора Алексея, владений. Какая недальновид­ность! Он даже не мог себе представить, насколько роковым будет его обращение с просьбой о помощи. Потому что оно стало детонатором лавины. Во-первых, в Европе благодаря майорату скопилось много родовитых и бед­ных вторых, третьих и даже четвертых сыновей. (Мы помним их по истории Алие­норы Аквитанской, даже королевский сын, будучи младшим, носил прозвище Беззе­мельный.) Эти рыцари без дела и денег, но с удалью и оружием быстро превращались в разбойников. Почти как у Шиллера: «Молодые люди, впоследствии разбойники». Их энергию надо было канализировать и лучше за пределами Европы. Во-вторых, расплодилась не только родовая знать, но и простонародье, а не­сколько неурожайных лет грозили избыточному населению голодной смертью и даже приводили кое-где к ужасу каннибализма. В-третьих, западная церковь жаждала показать всему миру, что именно она стоит во главе христианства, и просьба о помощи восточной сестры была как нельзя кстати. Ведь от демонстрации помощи всего один шаг до признания протектората за­падной, латинской церкви над восточной, православной. Но самое главное, в чем отказывали крестоносцам их рассудочно-циничные потомки в эпоху Просвещения, вера которых оскудела, – это обострение религиозно­го самосознания и горячечное религиозное чувство, на пределе которого жили люди Средневековья. Ведь все с трепетом ждали конца света, и запрет посещать святые ме­ста был как бы сигналом: скоро! А значит, надо было прорваться туда любыми путями, ведь за паломничество на Святую землю Господь отпускал многие тяжкие грехи, включая грех человекоубий­ства. Вы помните, что Папа отправил убийц Томаса Бекета замаливать грехи именно на Святую землю. И наш юный герой Балиан отправляется в Иерусалим, чтобы ис­купить ужасный проступок: в припадке гнева и скорби после самоубийства своей молодой жены он сам убивает священника-мародера. Итак, это время повсеместного религиозного экстаза, от которого рукой по­дать до религиозного исступления. Дьявол начинается с пены на губах у ангела. Оно, это исступление, всегда рядом, даже сейчас, в XXI веке, что уж говорить про XI! Призыв Урбана II (ок. 1042–1099) Экзальтированный французский монах и пламенный проповедник Петр Пустынник, которому не удалось пройти к Гробу Господнему, начал страстно призывать к войне против осквернителей святых мест. Босой, в рубище, с крестом в руке, верхом на осли­ке, подобно Христу, этот самый Петр Пустынник метался по Западной Европе, а молва о нем неслась еще быстрее. Мы, утомленные масс-медиа, даже не представляем, какое огромное влияние в средние века имели талантливые проповедники на легко возбу­димые массы верующих. Проповедники, как библейские пророки, кочевали из города в город с огромной свитой, в которой были даже нотариусы, чтобы с ходу оформить дарственную на собственность расчувствовавшихся слушателей в пользу проповедни­ка. Проповедь собирала несметные толпы и могла длиться много часов. В наше время так воспламенять слушателей многочасовыми речами мог только Фидель Кастро. Когда будет время, загляните в толстую, но захватывающую книгу Йохана Хейзинги «Осень Средневековья». Тесто религиозной истерии быстро подошло и вылилось через край кастрюли, когда Папа Урбан II, идейный последователь миродержца Григория VII, в 1095 году на молебне после церковного Собора в городе Клермоне на юге Франции, где обитало жаркое, темпераментное рыцарство, призвал толпу верующих к священному походу против неверных. Сейчас городок Клермон-Ферран захолустье, провинция Овернь, географический центр Франции, в котором нет ничего примечательного. И сам древний Клермон так захирел, что слился с соседним Ферраном, но в X веке это была могу­щественная и густонаселенная земля, часть Аквитании. А возведение этого собора началось очень рано, уже в V веке. Так что первый церковный Собор там провели аж в 535 году. Многим знакома репродукция книжной миниатюры Жана Коломба XV века, где изображено почтенное собрание в самом соборе, хотя народу собралось так мно­го, несколько тысяч человек, что молебен пришлось служить в открытом поле под стенами города. Микрофонов тогда не было, и хронисты пишут, что Папа говорил несколько фраз и делал долгую паузу, во время которой слушатели в первых рядах передавали слова понтифика следующим. Вот почему его речь была не только услы­шана, но и донесена до нас из глубины веков. Я воспроизвожу ее по памяти, поэтому хоть и выделяю другим шрифтом, но не закавычиваю: …Народ франков… К вам обращается моя речь… От пределов Иерусалима и из города Кон­стантинополя к нам пришла важная грамота, и прежде часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, народ проклятый, чужеземный, далекий от Бога, отродье, сердце и ум которого не верит в Господа, напал на земли тех христиан, опустошив их мечами, грабежом и огнем, а жителей отвел к себе в плен или умертвил... церкви же божии или срыл до основания, или обратил на свое богослужение... Кому же может предстоять труд отомстить за то и исхитить из их рук награбленное, как не вам... Вас побуждают и призывают к подвигам предков величие и слава короля Карла Великого... и других ваших властителей... В особенности же к вам должна взывать святая гробница Спасителя и Господа нашего, которою владеют нынче нечестные наро­ды... Земля, которую вы населяете, сдавлена отовсюду морем и горными хребтами и вследствие того она сделалась тесною при вашей многочисленности: богатствами она необильна и едва дает хлеб своим обрабатывателям. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и пожираете, ведете войны и наносите смертельные раны. Теперь же может прекратиться ваша ненависть, смолкнет вражда, стихнут воины и задремлет междоусобие. Предпримите путь ко гробу святому; исторгните ту землю у нечестного народа и подчините ее себе. Земля та... «течет медом и мле­ком». Иерусалим – плодоноснейший перл земли, второй рай утех... Всем, кто опояшется мечом, Папа обещал благословение, отпущение грехов и отсрочку долгов. Кто здесь горестен и беден, там будет радостен и богат. Что-то знакомое. «Кто был никем, тот станет всем». Помните? «…Это есть наш последний и решительный бой. С интернационалом, воспрянет род людской…» Тысяча лет за плечами, а в голове все те же мифы. Толпа подхватила его слова «так хочет Бог!», ставшие потом боевым кличем крестоносцев. Многие в ажиотаже начали тут же рвать на себе рубахи, в прямом смысле этого слова, и из белых полос полотна нашивать себе на плащи кресты. Всех охватило то самое религиозное исступление. И в этом исступлении от людского сознания ускользнула одна ужасная вещь: Урбан II слегка подправил Христа, отвергавшего любое убийство. Папа сказал: убий­ство неверного не считается грехом. И грех этой поправки навсегда остался на его со­вести и совести христианской церкви, хотя в наше время Папа Иоанн-Павел II (Войты­ла) имел мужество повиниться за крестовые походы. Мы до сих пор не знаем, где проходит в христианстве черта дозволенного на­силия. В конце концов, всеми нами любимый Николай Чудотворец тоже дрался. Вместо изложения своих контраргументов о природе Святой Троицы он на Вселенском Соборе так вломил александрийскому пресвитеру Арию за его гипотезы, что у того искры из глаз посыпались. Николая Мирликийского даже осудили и посадили как злостного хулигана в кутузку, и только прямое заступничество Божьей матери спасло его от колонии строгого режима за нанесения увечий средней тяжести. Но драка-дракой, а убийство было однозначно грехом, нуждающимся в искуплении. Ведь убивая даже нехристя, вы лишаете жертву возможности когда-нибудь обратиться в истинную веру. Лишаете его спасения благочестивого разбойника, признавшего Христа в по­следнее мгновенье своей жизни. Выходит, что герой нашего фильма, молодой кузнец Балиан, отправляется на Святую землю, чтобы искупить грех одного убийства ценой нескольких или даже многих убийств. А ведь святитель Василий Великий (ок.330–379) считал, что солдата, пришедшего с войны, надо на три года отлучать от церкви за невольное убийство. Этот двойной стандарт терзает нашу совесть и сегодня: дьявол кроется в деталях. Если убить христианина грех, а неверных убивать можно, то кто определит степень его неверности? Так уже через сто лет крестоносцы развратятся настолько, что пере­бьют своих братьев восточных христиан в Византии, а потом истребят своих сограж­дан еретиков-альбигойцев вперемешку с истинными христианами. Под чудовищным лозунгом: «Убивай всех, Господь разберется, кто свой!». Такое же исступление с обеих сторон было и в XVI веке, когда западная церковь раскололась на католиков и проте­стантов, потянув за собой кровавый след религиозных войн. Нравственный беспредел инквизиции, возможно, тоже берет свое начало здесь, в Клермоне, когда христианский пастырь сделал маленькую роковую уступку дьявольской идее душегубства. Разговор о природе убийства возникает одним из первых при просмотре на­шего фильма. Сегодня можно пристрелить кого-то из снайперской винтовки или даже нажатием одной кнопки на компьютере угробить целый город на другом конце све­та. Эмоциональная дистанцированность от жертвы имеет большое психологическое значение. Она снимает чувство вины. А в средние века противник или жертва были рядом, убийца видел стекленеющие глаза врага, чувствовал, с каким сопротивлением входит в его тело острие меча, слышал предсмертные хрипы, когда перерезал ему горло, или хруст его костей под ударом палицы. Руки, одежда и волосы атакующего были заляпаны кровью убитого. Ридли Скотт хорошо понимает эту разницу восприятия. И то, что в его фильмах можно оценить как обилие сцен насилия – всего лишь реалии войны тех лет. Подвиж­ная, стремительная камера англичанина Джона Мэтисона (дважды номинировавшего­ся на «Оскара» за свои работы) максимально приближает нас к противнику. Зритель чувствует дискомфорт даже от резкого сокращения привычной дистанции, границы, существующей в современном западном мире. А когда он видит крупным планом вну­тренности, скользящие из распоротого живота, или окровавленный рот с отсеченным языком, это шокирует его так же, как и его средневекового предка. В оправдание сред­невековой кровожадности скажу лишь, что в личной схватке нельзя убить много на­рода. Поэтому сражения Средневековья были кровавыми и кровожадными, но с малой «человекопотерей», в отличие от наших «чистоплотных» зачисток с воздуха. Итак, многочисленные проповедники разнесли призыв к походу на Святую землю по всей Западной Европе, и этот призыв сработал подобно запалу: десятки ты­сяч рыцарей и простолюдинов буквально лавиной хлынули на Восток. Толпы про­стого люда, загипнотизированные призывами Петра Пустынника и Вальтера по про­звищу Голяк (голодранец), никого не дожидаясь, ринулись за лучшей жизнью. «Кто здесь горестен и беден, там будет радостен и богат». И свободен, добавим мы, ведь это было время закрепощения крестьян, которо­му те сопротивлялись как могли. Четверть миллиона человек двинулись в Иерусалим по старому паломническому пути через Венгрию, Хорватию и Византию, разоряя де­ревни ради пропитания, убивая иноверцев, но не далеких сарацин, а пока еще своих, доморощенных евреев. Знали ли эти люди, что у них с иудеями общие Ветхий Завет и Псалтырь? И что один из членов Святой Троицы – Господь Вседержитель – это и Господь иудеев? Да и сам Христос своей человеческой частью – еврей. Всех лихорадило от возбуждения, и как бывает в лихорадке, в горячке, в трансе, все виделось нереальным, фантасмагорическим. Они сами были простыми, не­вежественными, наивными чудовищами. Эти первые религиозные энтузиасты даже представления не имели, куда идут и насколько далеко эта земля обетованная с мо­локом и медом. Они только знали, что «кто здесь горестен и беден, там будет радостен и богат». Сработала вся мощь коллективного бессознательного. Могучую смесь надежды на Царствие Небесное и простодушной веры, что в это царство можно войти с жаждой наживы и кровью на руках, прекрасно передал Ридли Скотт, возможно, потому, что мы и сейчас так думаем. Плюс над ним, как над американцем, не висело чувство исторической вины за эти карательные операции. У американцев свои скелеты в шкафу: индейские, негритянские, вьетнамские, к средне­веково-арабским они не имеют прямого отношения. Поэтому фильм получился жиз­неутверждающим, хоть и повествует о христианской трагедии, падении Иерусалима и отчасти о падении звания христианина. Этот отстраненный взгляд на события присущ и нам, ведь из-за позорного разграблению Византии – нашей ментальной праматери – в Четвертом крестовом походе мы скорее солидарны с арабами и чувствуем себя тоже жертвами крестовых походов европейцев. Причем для нас они даже выглядят более подлыми, ведь кресто­носцы перебили своих восточных братьев. Возможно, сказалось и то, что сами американцы мастера снимать хорошее па­тетическое кино о, казалось бы, проигрышных и даже позорных страницах американ­ской истории типа войны во Вьетнаме. Потому что им удается вычленить человече­ские ценности из негативного политического контекста. Нам очень не хватает такого кино про афганскую и чеченскую войны. «Mappa Mundi» Люди устремились в Иерусалим как лососи на нерест. Хронисты писали, что когда эти орды простолюдинов шли по Германии, увидев любой собор, они спрашивали: «Скажите, это не Иерусалим?» Это уже пуп земли? Потому что по всем картам средне­вековья центром земли был Иерусалим. Вплоть до победы теории Коперника в XVII веке в Европе параллельно с нарож­дающейся новой картографией стойко хранились представления о мире, где Африка и Аравия располагались «наверху» вселенной, а центром было Средиземное море. Лондонская псалтырная карта начала XIII века, скромная ровесница Хере­фордской «маппы мунди», о которой мы говорили в первом эпизоде, изображала Зем­лю как несколько выпуклый диск, омываемый мировым океаном, в центре которого, в Иерусалиме, находился Гроб Господень. Кратеры вулканов считались входами в ге­енну огненную. Ад и рай близко, возможно за океаном, а может, еще ближе. Данте попал в Ад, заблудившись в сумрачном лесу. Земля считалась центром вселенной. Луна и Солнце, так же, как и пять известных тогда планет, «движимых ангелами», вращались вокруг нее. Не только познания простолюдинов, но и представления знати о мирополо­жение были довольно смутными. Например, посланник императора Фридриха Барба­россы при дворе Салах ад-Дина (Саладина) в конце XII столетия путает Нил с Евфра­том, а Египет с Вавилоном (Сирией). И здесь я просто должна привести отрывок из моего любимого «Баудолино» Умберто Эко, в котором главный герой со своими просвещенными друзьями Абдулом, Засимой и Поэтом обсуждает географию Земли: «…Неосмысленно разыскивать Рай Земной, считал Поэт, потому что будучи очаровательным висячим садом, когда по изгнании Адама некому стало подпирать кольями террасы, во время Потопа он осыпался в Океан. Абдул, напротив, мнил, что земля шарообразна…Земля окружена огромным кольцом Мирового Океана и разделяется на части тремя великими потоками: Геллеспонтом, Средиземным морем, Нилом. – Минуточку, а где тогда Восток? – Восток тут сверху, разумеется, где находится «Азия». На самом краю Востока, там, откуда вос­ходит солнце, обретается Земной Рай. Слева от Земного Рая гора Кавказ. Рядом Каспийское море. Теперь смотрите внимательно. Индий существует три. Великая Индия, где очень жарко, нахо­дится она справа от Земного Рая, Северная Индия, за Каспийским морем, то есть тут у нас в верхней части слева... Там студено, так студено, что вода превращается в стекло. Именно там племена Гога и Магога были окружены по приказу Александра каменной стеной. Третья Индия – это Индия умеренная, приближенная к Африке… Хотя земля и шар, но вся обратная сторона необитаема, там Океан, только всего... Живи там кто-нибудь, ему бы пришлось удерживаться вверх ногами, головой вниз... – Баудолино, и ты с ним согласен? …Писание гласит, что не только земля, но и весь универс созданы в форме скинии! Моисей устроил скинию в виде точной копии универса, от тверди земной до тверди небесной! – Однако античные философы... – Однако античные философы не были просвещены словом Господа! Выдумали каких-то Анти­подов! В то время как в Деяниях Апостолов сказано, что Господь вывел от одного человека все потомство, живущее на лице Земли. На лице! Заметь, второго лица Земле не причитается. В Евангелии от Луки сказано, что Господь дал апостолам силу ходить по гадам и скорпиям. Хо­дить – это значит по чему-то, а не снизу чего-то. Да и будь взаправду Земля сферична и виси она в пустоте, тогда нельзя было бы разобрать верха от низа, никто не разбирал бы путь, не раз­бирался бы, что такое путь. Кому вообще пришло в голову, что небо может быть шарообразно? Это пришло грехотворникам-халдеям, возлезателям на шпиц столпа Вавилонского, которым они пронзили устрашавшие их небеса! Кто из Пифагоров, Аристотелей сумел провозвестить вос­кресение из мертвых?! Никто не сумел!..» Да, для людей Средневековья мир был ограничен Европой, а также каемкой Азии и Африки по Средиземноморью. Дальше простирались таинственные страны с берегами не только из киселя и хлеба, но даже из золота или серебра. В этих странах обитали фантастические животные и люди, вернее человекоподобные и не очень су­щества, многих из которых можно разглядеть на карте мира из Херефордского собора в одноименном городке на западе Англии. В ней трудно с ходу разобраться, потому у неё наверху вместо привычного нам севера находится восток. Но вглядитесь. Вот настоящая мировоззренческая карта Средних веков. Она всеохватна, и необъятное в ней объято. Она вмещается всё: геогра­фию, историю, религию, биологию. Вместе с реальными морями и материками на ней находятся рай и ад. Рядом с реально существующей Голгофой отмечены мистические лабиринт Минотавра и Эдемский сад и даже, по-моему, Олимп. А вместе с обычными зверями и птицами изображены бьющие копытом мужественные кентавры; гарпии со смертельно ядовитыми когтями (символом мести); крылатые пегасы; трехголовые псы – церберы. А также сексуальные маньяки – обнаженные сатиры с козлиными головами и огромными возбужденными членами, и несчастные, фригидные сирены (в нашем обычае – русалки), мнимо беспомощные и страшно злые, готовые завлечь мужчину чарующей песней, а потом насмерть огреть крылом или рыбьим хвостом. И, конечно, шедевр Средневековья – единороги. Говорят, что единороги опоздали на Ноев Ковчег, который тоже есть на этой карте, поэтому фактически вымерли после всемирного потопа. А оставшиеся давались в руки только девственницам. Когда вы будете в Париже, отправляйтесь в Клюни, в музей Средних веков, и насладитесь гобе­ленами «Дамы с Единорогом». Это захватывающее, медитативное зрелище. В «Баудо­лино» Умберто Эко тоже есть единорог и дева – Гипатия, якобы праправнучка Гипатии Александрийской. Вернее, полудева, с девичьим верхом и козлиным низом. В нее без­рассудно влюбляется главный герой во время своих странствий. Не забудьте про грифонов: наполовину львов, наполовину орлов. А химеры? Мечта генной инженерии – «чужой» с множеством лиц. Химера чаще всего частично коза, частично лев, частично змея. Сфинксы и минотавры: люди-гиганты с телом кры­латого льва или головой быка. Но не забывайте, что все эти мутанты, люди-Х Средне­вековья, недаром изображались на стенах соборов, ведь их тоже создал Господь, а значит, они тоже включены в христианский космос, подвластный Богу. Сейчас все эти мистические существа вытеснены в кино, в мир фэнтези и триллеров, но интерес к ним по-прежнему не ослабевает. Вспомним хотя бы недав­ний фильм «Фантастические твари и где они обитают» Дэвида Йейтса с Эдди Рэдмей­ном и Колином Фарреллом по сценарию Дж.К. Роулинг 2016 года. Думаю, генетики совсем скоро представят нам новых минотавров и сатиров во плоти. А пока мы ведь верим, что в Новой Зеландии живут хоббиты –полурослики. И как крестоносцы девятьсот лет назад, мы уже снова готовы встретить этих существ за поворотом дороги, излучиной реки или выходящими из летающей тарелки. Герои-первопроходцы Византийцы, увидев свирепую простонародную голытьбу у своих стен, ужаснулись. Они спешно, от греха подальше, переправили христианское ополчение через Босфор и предоставили своей судьбе. Крестьянские отряды двинулись на Никею, столицу Сельджукского государства, ведь они были уверены, что её стены должны пасть при появлении истинно верующих. Но попали в засаду и были полностью истреблены. Надо сказать, что в Византии к этому времени обстоятельства совершенно изменились. Опасность, которая грозила столице несколько лет тому назад, благопо­лучно отступила. Страшный турецкий пират Чаха был убит. А печенеги разбиты при­званными на помощь половцами. Так что угрозы, которые заставили Алексея Комнина обратиться за помощью к Западу, миновали. Но, как говорят современные бандиты: «За базар пришлось ответить», по­тому что спустя полгода после самостийных ополченцев у стен Константинополя собралось полмиллиона рыцарей. Алексей Комнин, будучи мудрым правителем, до­статочно долго промурыжил гостей «на крыльце», чтобы те, опасаясь остаться без провианта, присягнули ему на верность, и только тогда пустил их в Царьград. Однако, увидев его богатство и красоту, крестоносцы затянули привал на несколько месяцев, и императору Алексею пришлось одарить вождей похода «памятными подарками», чтобы рыцарское войско продолжило свой путь. Ни один западноевропейский государь не участвовал в этом Первом кре­стовом походе (1096–1099). Император Генрих IV (1050–1106) был в это время занят борьбою с Папами за инвеституру. (Помните Каноссу?) Французский король Филипп I (1052–1108) находился под церковным отлучением за свой незаконный брак. Виль­гельм Завоеватель английский в 1087 году умер, и его наследники были поглощены дележом англо-нормандской империи. А Папа римский, хоть и считал поход своим детищем, послал «комиссарить» своего легата. Кто же герои этого первого самого тяжелого и самого удачного похода? Вот они! Красавцы! Годфрид Бульонский (ок.1060–1100) с братьями, Раймонд Тулузский и Боэ­мунд Торренский. Нам интересен только Годфрид, потому что именно он стал прооб­разом нашего героя – барона Годфри Ибелина (Лиам Нисон). Семья Годфрида была одной из достойнейших в Европе. Его мать Ида вела свой род от самого Карла Великого. А отец считался потомком рыцаря Лебедя – героя лотарингских саг. Их земли – Нижняя Лотарингия, это часть нынешней Бельгии. Поэтому у Годфрида Бульонского есть ещё один замечательный титул. В XIX ве- ке, в 1830 году, когда Бельгия стала независимой и бельгийские политики начали ли­хорадочно искать национального героя, то вспомнили, что Годфрид Бульонский их земляк. И по прошествии 800 лет они сделали Горфрида национальным героем и по­ставили его конную статую на Королевской площади в Брюсселе. К началу похода Годфрид был уже бывалым бойцом. Говорят, он участвовал в битве при Гастингсе и даже спас самого Вильгельма Завоевателя. А может, эти подвиги ему приписали задним числом, так же, как и происхождение от рыцаря Лебедя. В любом случае, наш Годфрид, хоть и немолод, ему тридцать шесть, но зато пылок, темпераментен и юн душой. Кстати, чтобы вооружить свою армию, Годфрид совершил в нашем понимании невероятное! Он продал родовой замок! Настоящая рыцарская щедрость и широта натуры все еще являются обязательными для истин­ного рыцаря. Итак, Горфрид – прототип барона Годфри Ибелина, отца нашего главного ки­ногероя Балиана, которого тот по сюжету никогда не видел, так как был плодом вне­брачной любви. В реальности этих персонажей разделяет почти полвека. Действие нашего фильма происходит уже между Вторым и Третьим крестовыми походами. Од­нако это дает нам повод подробнее рассказать «содержание предыдущих серий». Настоящего отца Балиана звали (по французской версии) Барисан, и у него было еще два сына, которых сценарист отсек, увел за кадр. Но меня больше всего беспокоит не это обрезание, а что сценарист Уильям Монахан сделал Балиана про­стым кузнецом и незаконнорожденным сыном великого рыцаря-крестоносца. Для сельского кузнеца Балиан слишком быстро научился всей рыцарской премудрости, на освоение которой у мальчиков из благородных семей уходило не меньше десяти лет. Остается только считать, что, во-первых, в нем заговорила благородная кровь его отца. Ведь и мифического рыцаря Парсифаля мама растила вдали от военной науки. Во-вторых, низкое происхождение бастардов в то время не являлось «запре­том на профессию» в аристократической среде. Вильгельм Завоеватель тоже был не­законнорожденным сыном герцога от простой горожанки. В-третьих, Балиан Ибилин был посвящен свои отцом в рыцари, как показано в фильме. А посвящение в рыцари – почти религиозное таинство. Ведь и родоначаль­ником рыцарства считается Архистратиг Михаил. И как всякое таинство, инициация, оно дает дополнительный мощный толчок для личностного роста. Недаром в труд­ную минуту защиты Иерусалима Балиан сам посвящает в рыцари ополченцев. Так во время Великой Отечественной войны перед трудными сражениями добровольцев принимали в ряды коммунистической партии. Вот и получается, что вымысел Ридли Скотта и Уильяма Монахана полностью соответствует исторической и психологиче­ской правдам. Кстати, в Первый крестовый поход отправился и Стефан Блуаский, женатый на дочери Вильгельма Завоевателя. Именно его сын, тоже Стефан, спорил за корону Англии со своей двоюродной сестрой Матильдой – мамой Генриха II Плантагенета. Так что, друзья, тут собрались многие наши знакомцы! Наши рыцари в фильме плывут на Святую землю морем, из Медины, как потом Филипп-Август и Ричард Львиное Сердце, и прибывают (кто не попал в кораблекру­шение, как наш Балиан) в Акру – очень важный порт, единственный, где корабли могли причаливать в любое время года. Несколько киноцитат кораблекрушения, взя­тых Ридли Скоттом у самого себя из фильма «Белый шквал» 1996 года о путешествии парусной бригантины «Альбатрос», не могут испортить невероятную зрелищность этой сцены. Надо сказать, что трагическая судьба утонувших попутчиков Балиана являлась нормой при морских путешествиях тех лет. Своих кораблей у военных лиде­ров крестоносцев не было, приходилось нанимать за деньги перевозчиков, чаще всего генуэзцев или венецианцев. Именно так попали в финансовую ловушку крестоносцы в Четвертом крестовом походе. Кстати, при кораблекрушении товары, выброшенные на берег, считались собственностью местного феодала, так что Балиану повезло: ара­бы позарились только на лошадь, а могли бы объявить рабом и его самого. Но мы пока быстро дорасскажем историю его отца – крестоносца первого призыва. В мае 1097 года рыцари после совместной с византийцами осады Никеи, успешной, но не принесшей добычи, отправились дальше. Их путь пролегал через Антиохию по выжженным предгорьям, и они впервые поняли, что «земля молока и меда» – это метафора, а не реальность. Начался ад. Многие считали, что дойдут до Иерусалима за пять недель, но на этот чудовищный переход ушло три года! Земля Обетованная оказалась раскаленной каменной пустыней. Жара, голод, жажда, тяжелые доспехи до сорока килограммов веса и сбитые в кровь ноги в мягкой, неприспособленной для ходьбы по камням обуви. Лошадей быстро съели, и рыцари вынуждены были пересесть на ослов и мулов или топать пешком в жаркой пыли, а по­клажу переложить на коз, свиней и даже собак, стирая им спины в кровь. Начались болезни, мор и дизентерия, которые унесли жизней в два раза больше, чем атаки турок. А турки то здесь, то там стремительно нападали на растянувшееся, усталое войско и столь же быстро отступали, скрывались с добычей. С невероятным трудом одолев внутренние области Малой Азии, крестоносцы достигли Иконии, а затем Ира­клии и Киликии – это земли современной Турции. Тут нестерпимую жару сменили проливные дожди, дорогу развезло, а селевые потоки уносили в ущелье немногих оставшихся навьюченных лошадей. Наконец, перевалив через ужасный хребет Антитавр, крестоносцы вступили в благословенную Сирию и осадили Антиохию. Один из лидеров крестоносцев, брат Годфрида Бульонского, Балдуин, устав ждать кисельных берегов, сделал небольшой крюк и захватил христианскую, греко-ар­мянскую Эдессу. Балдуин напросился в приемные сыновья к тамошнему бездетному властителю, обещав защиту от турок. Кстати, церемония усыновления была очень лю­бопытной. Правитель нарядился в широкую рубашку, в которую затем влез и Балдуин, и они символически потерлись друг о друга. Наш кукушонок быстро выкинул папочку и мамочку из гнезда и основал здесь первое государство крестоносцев – графство Эдес­ское или Эдесское княжество. Неприступную Антиохию, которая когда-то, еще до мусульманского завоева­ния, слыла цветущей римской метрополией, оказалось трудно взять даже измором. Но нашелся все-таки предатель (или герой), армянин, возможно для виду, чтобы втереть­ся в доверие к арабам, принявший ислам. Он открыл латинянам (или как их стали на­зывать из-за обилия французов – франкам) ворота, и, наконец, после многомесячной осады город был взят. В сентябре 1098 года по соглашению между вождями крестоносцев Антиохия отошла к Боэмунду Таренскому (1054–1111). Таким образом, возникло второе госу­дарство крестоносцев – княжество Антиохийское. После захвата Антиохии многим лидерам похода уже не хотелось топать дальше по сухой, каменистой земле для освобождения все еще далекого Иерусалима. В Сирии было так хорошо! Вот истинно благословенная земля! Поэтому сам поход сильно замедлился. Но с приходом зимы начались проливные дожди, лагерь, раз­битый крестоносцами, стал быстро погружаться в грязь и нечистоты. Войску нельзя было оставаться на месте, но у крестоносцев не было сил двинуться дальше. Начались голод и болезни, людьми овладело отчаяние и безнадежность от того, что конец света застанет их в этой каменистой пустыне. Зимой 1098–1099 годов рядовые крестоносцы подняли бунт на грани исте­рии. Степень ожесточения зашкаливала, доходило до проявлений коллективного без­умия и потери человеческого облика. Как такое могло случиться? Откуда возник этот глубокий внутренний надлом? Жители городов и селений вокруг Маары до сих пор ссылаются на признание франкского хрониста Радульфа Каенского, очевидца этих событий, что в Мааре вои­ны, чтобы утолить голод, после захвата селения варили местных взрослых язычников в котлах, а детей насаживали на вертела и поедали как жаркое. Сейчас этот городок в шестидесяти километрах от Хамы в Сирии называется Маарат ан Нуман, и в местных собраниях до сих пор можно услышать сказания о резне, унесшей жизнь пятнадцати тысяч правоверных. Нам трудно в это поверить, но случаи каннибализма случались и в Европе, во время страшного голода последних семи тощих неурожайных лет перед крестовым походом. Мы, сегодняшние, не голодали по-настоящему и не знаем, каково это. Кан­нибализм встречался у нас в голодомор 1932 года и во время блокады Ленинграда. Поэтому не стоит валить все на дикость средневековых варваров-европейцев. Меня удивляет другое: прошло почти тысячелетие, полное самых разных кровавых пре­ступлений, в том числе и совершенных мусульманами, а память о древних зверствах, сохранённая и переданная местными поэтами и устной традицией, по-прежнему ри­сует образ европейцев как жестоких чудовищ уже у современных воинов ислама. Не­ужели «христианская» память короче «исламской»? Вожди крестоносцев вынуждены были тронуться дальше на Иерусалим с пол­ностью деморализованным войском. Но ирония судьбы заключается в том, что когда остатки крестоносцев доплелись до Иерусалима, арабы-египтяне уже отбили обратно святой город у яростных турок-сельджуков. Великий подвиг освобождения святого города был совершен без участия христиан. Иерусалим снова отошел под власть ло­яльного египетского султана, и жизнь в нем наладилась. Равновесие между мусуль­манскими и христианскими общинами было восстановлено. Более того, египетский султан дружил с византийским императором и ошибочно считал, что крестоносцы подчиняются именно ему, поэтому очень удивился, когда те осадили город. Крестоносцы первым делом устроили крестный ход вокруг стен Иерусалима. Босыми с непокрытыми головами, ибо многие искренне верили, что стены под напо­ром благодати должны обрушиться. Не случилось. Пришлось просто штурмовать. Го­ворят, доблестный Годфрид Бульонский соорудил даже стенобитную машину и одним из первых ворвался в город. Штурм произошёл 15 июля 1099 года. Считается, в день и час смерти Спасителя. Без божественного знамения такие деяния не происходили. Во всяком случае у хронистов того времени. Вы помните, насколько важен был в сред­ние века жест, знак, знамение? Жаль только, что дальнейшие события не вписываются в этот религиозный пафос. Воины Христа истребили все нехристианское население и местных христиан, что попали под горячую руку. Конечно, Господь сам разберет, кто свой. Говорят, их кони скакали по колено в крови. Несколько дней подряд со словами «так хочет Бог!» они истребляли мирное население. А у Гроба Господня рыцари плакали от умиления, столь сентиментальны были их сердца. Сентиментальность и жестокость часто идут рука об руку и естественны для легковозбудимого человека Средневековья. Вы пом­ните, что он легко переходил от горьких слез к безудержному хохоту, от исступлен­ной жестокости к исступленному покаянию, от горячей любви к жгучей ненависти? А помнили ли крестоносцы, что Господь (Аллах) мусульман и их собственный Господь Вседержитель – один и тот же Творец всего сущего? Задумывались ли над тем, что Коран, если говорить совсем примитивно, это еще один Новый Завет нашего общего, единого Бога, где есть и Судный день, и Воскрешение. Просто этот новый завет пересказан не евангелистами, а последним из пророков Бога, Мухаммедом – потомком библейского Авраама. Пересказан своими словами так, как ему пришло в откровениях через архангела Гавриила (Джабраила). Того же самого архангела, что принес Благую весть Богородице. И что сами мусульмане признают истинность и Торы, и Псалтыря, и Нового Завета Христа. Вся загвоздка лишь в том, что мусульмане считают, что их последнее откровение – Коран – отменяет все предыдущие. Что они были дей­ствительными только до появления Корана. Причем, если Тора или Новый Завет были, по мнению мусульман, посланы определенным народам, то лишь Коран – всему челове­честву. Христиане тоже считают, что Новый Завет был послан всему человечеству. (Нет ни эллина, ни иудея.) И лишь сами родоначальники единобожия – иудеи – держатся за свою национальную богоизбранность. Между тем, взаимная ненависть трех родственных аврамических религий друг к другу гораздо сильнее, чем к чужеродным буддизму, язычеству или атеизму. Неужели нас связывают такие же нежные семейные узы, как Каина и Авеля, и мы, как ревнивые дети, просто не можем поделить общего Бога Отца? Как не можем поделить его святой город Иерусалим. Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Евангелие от Матвея 23:37 Мы знаем, что герцога Лотарингского Годфрида Бульонского избрали Иеру­салимским королем. Но он отказался надеть золотую корону там, где Иисус носил терновый венец, и принял титул хранителя Гроба Господнего. После его смерти (к сожалению, он умер через год) на трон взошел его брат Балдуин, которого к тому времени выгнали из Эдессы. Он не церемонился, не постеснялся стать королем и с именем Балдуин I (ок.1060–1118) взошел на престол. Узкий исторический контекст Вот подробная история самого первого и важного крестового похода. Все остальные (условно их было восемь), растянувшиеся еще на два века, были лишь производными от этого первого. Владения крестоносцев расширялись, после Иерусалима они захва­тили Аскалон, Триполи, Кесарию и через три года Акру, образовав графство Триполи. Через десять лет пали Бейрут и Сидон, а в 1124 году – Тир. Кстати, именно одно из таких карликовых графств и получил по наследству наш киногерой Балиан II Ибелин (1142–1193). Правда, оно было не таким цветущим и плодородным, как Триполи. В фильме Балиан налаживает в нем оросительную систе­му, спасая свою вотчину от засухи. Но в реальной жизни все было с точностью до на­оборот. Именно арабы – спецы по орошению – давали этой пустынной земле жизнь. И с их изгнанием с земель крестоносцев все быстро пришло в упадок и запустение. Конечно, встречались оазисы с единичными разумными правителями, но про­шло немного времени и оказалось, что «разруха сидит не в клозетах, а в головах», как говаривал профессор Преображенский в «Собачьем сердце» Михаила Булгакова. На Земле Обетованной все быстро стало, как дома: управление плохим, население непо­слушным, земля неплодовитой. Евреи и арабы, истово ухаживавшие за этой землей, были презираемыми людьми второго сорта. Хотя невежественные паломники, прибыв­шие из голодной завшивевшей Европы, выглядели дикарями рядом с арабами, занимав­шимися поэзией, астрономией, математикой и изучавшими труды античных мыслите­лей. Вырвавшись из своих вполне дремучих уголков Европы, крестоносцы увидели на Востоке мир просвещения, прогресса, утонченной роскоши и неги. А увидев, многие осатанели. «Не мечите бисер перед свиньями, иначе они рассвирепеют и растерзают вас», – так сказано в нашем же Евангелие от Матвея (7:6). Да, окультуривание европей­цев шло довольно медленно. Что действительно нового подарили крестовые походы Европе так это особые духовно-рыцарские ордена. В первую очередь тамплиеров, рыцарей Храма или, как их называли, храмовников, потому что король Иерусалима пустил их жить при Храме Господнем. Они охраняли паломников и следили за порядком, чтобы сами паломники не передрались между собой. Тамплиеров отличали по белым плащам с нашитыми на них красными крестами. Рыцари ордена госпитальеров (иоаннитов), ухаживающие за больными, носили черные плащи с белыми крестами. А более поздний тевтонский орден, который будет потом покорять варварский северо-восток Европы, то есть нас с вами, облачился в белые плащи с черными крестами. В фильме есть сцена, когда на Балиана нападают рыцари в белых плащах с черными крестами, то есть тевтонцы, но тогда их еще на свете не было. По- настоящему тевтонский орден оформился только после Третьего крестового похода. Тамплиеры – одно из величайших достижений средневековой цивилизации. Тайна их взлета и успешного создания мощной военно-духовной институции сораз­мерна таинству становления и возмужания самого христианства, когда двенадцать последователей сына простого плотника сумели принести Благую Весть всему миру. Так девять простых и храбрых рыцарей, дав монашеские обеты нестяжания, бедности и защиты паломников от мусульман, два года отчаянно и храбро защищали христиан на пустынных тропах Малой Азии и Палестины. А затем эта великолепная девятка стремительно выросла в крупнейшую военно-финансовую структуру Европы. Храмовники изобрели и пустили в ход залоги, кредиты и дорожные чеки, ког­да паломники отдавали свои деньги в конторы тамплиеров в Европе, а те возвращали их на Святой земле. Они строили дороги и всю придорожную инфраструктуру, вклю­чая постоялые дворы и торговые точки. Тамплиеры оказались настолько эффективны­ми менеджерами, что быстро стали главными финансистами Европы, потеснив евреев и итальянцев (ломбардцев с их «ломбардами»). И даже когда в XIV веке французский король Филипп IV (Красивый), позарившись на богатства храмовников, погубил их, а Папа опасливо отошел в сторонку, их деловая репутация оказалась столь велика, что легенды о сокровищах тамплиеров продолжали будоражить европейцев. И не только европейцев XVIII–XX веков (читайте «Айвенго» Вальтера Скотта и «Проклятых ко­ролей» Мориса Дрюона), но и нас сегодняшних. Фильмов о рыцарях тамплиерах ве­личайшее множество. Это и всем известные «Сокровища нации» Джона Тёртелтауба 2004 и 2007 годов с Николасом Кейджем; и «Код да Винчи» Рона Ховарда 2006 года с Томом Хэнксом и Одри Тоту; а также дилогия об «Арне: рыцаре-тамплиере» Петера Флинта 2007 и 2008 годов. Но этот список можно продолжить и менее известными лентами: «Наследие тамплиеров» Флориана Баксмейера 2004 года, «Последний там­плиер» Паоло Барзмена 2009 года и несколько вариантов испанских «Слепых мертве­цов», снятых в 70-е годы прошлого века. В большинстве фильмов тамплиеры не только мужественные и достойные во всем воины, но и носители тайных знаний вселенной, рыцари-маги. Но в нашем филь­ме «Царствие Небесное» тамплиеры изображены мерзавцами-головорезами, свире­пыми сторонниками партии войны. Впрочем, во времена действия фильма в конце XII века орден тамплиеров действительно возглавил настоящий «ястреб» – жестокий, яростный, но недальновидный Жерар де Ридфор (1141–1189), что во многом способ­ствовало катастрофе утраты Иерусалима. И хотя в прологе к фильму магистром орде­на назван Ги де Лузиньян, будем считать, что несмотря на историческую неточность, психологическая правда соблюдена, потому что он изображен там тоже сторонником войны. Жерар де Ридфор амбициозный и жестокий лидер, совершенно лишенный стратегического чутья и запятнавший предательством свой орден, вполне соответ­ствует характеру, созданному режиссером для Ги де Лузиньяна, короля Иерусалима в 1186–1192 годах. Фактически сценарист вложил в уста Лузиньяна, роль которого блестяще исполнил венгр Мартон Чокаш, всю горячечную патриотическую риторику реального магистра тамплиеров. Огромное несчастье ордена тамплиеров и всех христиан того времени, что именно Ридфор оказался у руля истории в такой важный, судьбоносный момент. Там­плиеры потом долго не могли «отмыть» свою репутацию, а ведь выборы Жерара были открытыми и свободными. Никакая демократия не дает стопроцентной гарантии пра­вильного выбора, она лишь может помочь научиться делать меньше ошибок. Адекватный ответ Жизнь на Святой земле в новых исторических условиях кое-как наладилась, но пере­мирия между христианами и мусульманами не наступало, как не наступало и реаль­ного перевеса одной из враждующих сторон. К счастью, инертность восточного мен­талитета и взаимная грызня мелких арабских эмиров между собой уравновешивала бездарность военных действий франков, которые хоть и настроили неприступных замков, но большей частью занимались не земледелием, а грабежом на торговых пу­тях. До Царствия Небесного оказалось очень далеко. А в глубине хоть и инертного, но могучего мусульманского мира начал созре­вать адекватный ответ. Так на пороге истории появился эмир Алеппо – богатейшего города-крепости в Сирии недалеко от Эдессы – Имад ад-Дин Зенги (1087–1146) – пред­теча джихада, сделавший задачей своей жизни уничтожение христианского мира. Это еще не лидер джихада, он еще борется не за веру, а против захватчиков, пришедших из Европы, латинян, франков. Но клятвы его прилюдны, а действия решительны. Воспользовавшись отсутствием крестоносцев в крепости (те пошли грабить караваны), Зенги, что значит «Краса Ислама», захватил в 1144 году самый дальний плацдарм крестоносцев – Эдессу – и вырезал там все пришлое христианское населе­ние, а местных христиан: армян, арабов и лиц неопознанной национальности оста­вил в живых. Восток дело тонкое. Вообще-то полное имя Зенги звучит примерно так: Эмир, генерал, великий, справедливый, помощник Бога, победитель, единственный, опора веры, краеугольный камень ислама, украшение ислама, защитник людей, член династии, поборник вероучения, величие народа, честь царей, опора султа­нов, победитель неверных, бунтовщиков и еретиков, командующий мусульманских армий, победоносный князь, князь князей, солнце достоинств, эмир обоих Ираков и Сирии, завоеватель Ирана, Бахлаван Джихан Альп Инассадж Котлог Тогрульбег атабег Абу-Саид Зенги Ибн Ак Сонкор, опора главы правоверных. Этот идейный боец мог попортить много христианской крови, если бы его не заколол во сне вороватый евнух, испугавшийся гнева господина за выпитое из недозволенного кубка вино. Но трусливый евнух, франк по происхождению, лишь отсрочил катастрофу, которая уже была при дверях. Мы с вами мало что знаем о Зенги. И про Эдессу обычно вспоминают только одну деталь: разъярившись от её потери, Папа Евгений III призвал к новому, Второму (1147–1149) крестовому походу. Пламенный проповедник аббат Бернар Клервоский (1090–1153) убедил возглавить этот поход французского короля Людовика VII вме­сте с женой Алиенорой Аквитанской и германского императора Конрада III – дядю нашего Барбароссы. Причем императора, у которого в Германии дел было по горло, хитроумный аббат заманил в поход обманом. Св. Бернар приехал в Ахен и во время проповеди насильно вручил императору крест, тому ничего не оставалось, как при­нять его. Потом этот же фокус проделал через сто лет и Людовик IX французский, тоже, кстати, впоследствии святой. Чтобы увлечь своих вассалов в последний крестовый поход, он подарил при­ближенным дорогие плащи, на которых были тайно вышиты тонкими золотыми ни­тями кресты, а потом позвал ничего не подозревающих рыцарей на мессу. Когда те пришли на службу в подаренных накануне королем плащах, первые же лучи солнца осветили на них сверкающие кресты. Отвертеться было уже невозможно. Мы знаем, что германцы Конрада III двинулась в Азию по Дунайскому пути через Венгрию. Спустя два месяца за ними последовали французы во главе с Людо­виком VII и Алиенорой. Общая численность двух армий составляла сто сорок тысяч человек. И оба эти отряда были разбиты. О крови неверных, доходящей до колен, к чему призывали папские агитаторы, нечего было и мечтать. Разгром крестоносцев был ужасен: десятки тысяч убитых и умерших от болезней и голода на чужбине. Тем не менее, к середине XII века положение крестоносных государств в Па­лестине само собой несколько улучшилось: им даже удалось овладеть Аскалоном. Но это было призрачное благоденствие, мираж, морок, полный дремлющих сирен и гар­пий. Потому что тот самый Зенги сделал все, чтобы сплотить арабов идеей джихада. Мы о нем ничего не знаем, но он уже посеял ветер. И только его ранняя и не­лепая смерть от руки трусливого слуги отложила на время катастрофу. На время, пока не подрос сын Зенги, великий Нуреддин, о котором мы тоже почти ничего не знаем, потому что фигура идущего за ним Салах ад-Дина затмила для нас первых лидеров ислама. А вот арабы помнят своего далекого вождя, и сегодня на востоке действу­ет запрещенная в России военизированная исламистская группировка, названная в честь Нуреддина – Харакат Нуреддин аз-Занки. Та самая, что отрубает головы перед фотокамерой. И снова меня удивляет, почему то, что для нас «преданья старины глу­бокой», для мусульман – живая связь с днем сегодняшним, где острота переживаний ничуть не угасла. А Саладин (Салах ад-Дин) уже присутствует в нашем фильме, его блестяще исполнил американский сириец Гассан Массуд. В фильме, по сути, персонифициро­ваны только два араба: Саладин и знатный араб Имад, который сначала появляется в фильме инкогнито. Роль Имада досталась британскому суданцу Александру Сидди­гу, знакомому нам и по телевизионному «Звездному пути» и по сериалу «Демоны да Винчи». Оба актера вполне достойно подпирают собой все здание «арабского мира» в фильме, остальное дополнено многочисленными сценами коллективных молитв и слаженных военных атак. Нынешний король Марокко Мохаммед VI разрешил нанять статистами для съемок около полутора тысяч марокканских солдат. Обилие дисциплинированных марокканцев неожиданно подчеркнуло спаянность, сплоченность арабов вокруг сво­их лидеров. В то время как прописанные более детально европейцы выглядят разоб­щеннее: «положительные» персонажи ведут одинокие и трудные поиски Бога, «от­рицательные» выглядят законченными негодяями и оголтелыми фанатиками. А сцен с воодушевленно молящимися христианами и вовсе нет. Поэтому в целом в фильме чувствуется антирелигиозный и даже антихристианский посыл, а может, так режис­сер понимает политкорректность. Кстати, ставка на политкорректность сработала, и в арабском мире у фильма были вполне приличные сборы, особенно в Египте. В ряду своих несуразных подвигов крестоносцы Второго крестового похо­да не отправились отвоевывать у мусульман Эдессу, падение которой так потрясло западный мир, а зачем-то двинулись в Сирию осаждать Дамаск, правитель которого единственный был лоялен к христианам. Он даже заключил с ними мирный договор, несмотря на то что в Сирии, в Дамаске, собралось много беженцев с захваченных хри­стианами земель, а значит, много жаждавших возмездия. Правитель Дамаска испугался осады крестоносцев и позвал на подмогу сосе­да – эмира Алеппо Нуреддина (1116–1174) – сына Зенги – продолжателя дела отца и молодого идеолога родившегося джихада. Именно тогда из посеянного ветра начала вызревать буря. К тому времени, когда Нуреддин (Нур ад-Дин Махмуд) подошел с войсками к Дамаску, крестоносцы были уже разбиты, и сначала подозрительные жители не хо­тели пускать Нуреддина в город. Но он на протяжении четырех лет обхаживал своих соседей, писал им письма, убеждал, уходил, возвращался и добился своего – жители распахнули ворота, потому что в них стучался нарождающийся джихад. Авторитет и мощь Нуреддина как лидера Востока стали быстро нарастать, тем более, что это был «рыцарь ислама без страха и упрека». Строгость в вере, смелость в бою и государственный ум делали его настоящим вождем. Если его отец Зенги ужасал своей свирепостью и полным отсутствием щепетильности, то Нуреддин явил собой эталон мусульманина: набожного, воздержанного, справедливого, уважающего обе­щания и полностью преданного джихаду против врагов ислама. Поняв уже в середине XII века огромную роль психологической обработ­ки населения, он создал при своей особе настоящий пропагандистский пиар-отдел. Сотни образованных людей, главным образом религиозных деятелей, агитировали за него, привлекали к Нуреддину симпатии народа и тем самым заставляли других руководителей арабского мира встать под его знамёна под страхом анафемы, то есть отлучения. Нуреддин заказывал поэмы, письма, проповеди, книги и заботился, что­бы они распространялись в тот момент, когда могли произвести наибольший эффект. Принципы, которые он проповедовал, были просты: единая религия (суннитский ис­лам), единое арабское государство, отвоевание захваченных франками территорий и, прежде всего, освобождение Иерусалима. На протяжении двадцати восьми лет своего правления Нуреддин побуждал многих улемов (мусульманских богословов) писать трактаты, в которых превозно­сились достоинства Святого города аль-Кудса, как называют арабы Иерусалим, чтобы сделать его более привлекательным для мусульман. Ислам связывает с этим местом ночное путешествие пророка Мухаммеда из Мекки в Иерусалим (исра) и его вознесе­ние на небеса (мирадж). С этой же целью устраивались публичные лекции в мечетях и школах. Не довольствуясь личным отказом от алкоголя, Нуреддин совершенно запре­тил его и в своей армии, так же, как и увеселения с бубнами и флейтами и прочие излишества, противные Аллаху. Нуреддин снял с себя роскошные одежды и одел рубище. Именно харизматик Нуреддин превратил арабский мир в силу, способную задушить франков, а его преемник Саладин (1137–1193) стал тем, кто сорвал плоды победы, умно воспользовался всем наработанным Нуреддином. Поэтому именно Са­ладин остался в памяти европейцев Рыцарем Ислама, хотя он лишь достойный про­должатель дела Нуреддина. Нуреддин считал, что мусульмане должны сплотиться против христианских захватчиков, а если кто не хочет сплачиваться, тех надо заставить. Началась опера­ция «принуждение к сплочению». Дамаск, как и вся Сирия, уже были его союзниками, и все взоры теперь обратились к соседнему Египту. К тому же Сирия была бедна, а Египет богат. И что еще важней, Нуреддин был суннитом, а египтяне – династия Фа­тимидов, основавшая Каир, – шиитами. Вы помните, что большинство мусульман сунниты – те, кто после смерти пророка выбрали его преемником друга пророка и отца его жены Аиши, а вторая, малочисленная ветвь (около 15%), шииты, посчитали, что власть должна остаться в роду пророка, и выбрали лидером его двоюродного брата и одновременно зятя – Али. Но для нас самое важное, что сунниты главным считают следование учению (сунне) Пророка, а шииты считают каждого своего аятоллу (лидера) живым Богом на земле, живой сунной и следуют ему. Итак, с миссией принудить шиитов Египта к сплочению Нуреддин послал своего лучшего генерала одноглазого Ширкуха: мало того, что курда, а не араба, так еще плохого мусульманина, пьяницу, обжору и сластолюбца, но… замечательного полководца. Иронии судьбы подвержены даже самые величественные, героические страницы истории. А самое замечательное, что Ширкух уговорил отправиться с ним в поход своего взрослого, тридцатидвухлетнего племянника, тоже курда, гуманитария Юсуфа, интересы которого ограничивались религией, философией и стихами поэтов суфиев, которые стремились «походить на Бога, погружаться в Бога», то есть были приверженцами медитации. И здесь мы стоим на пороге еще одного необъяснимого божественного преоб­ражения человеческой сущности, подобно преображению Томаса Бекета в св. Фому. Помните «Льва зимой»? В этом походе на Каир, вернее походах, так как Ширкух кружился вокруг Каи­ра целых четыре года, его соперником был король Иерусалима Амори I, который тоже маниакально хотел овладеть столицей Египта. Так вот в этой военной кампании Юсуф – интеллектуал, философ, «очкастый великовозрастный батан» таинственно преоб­разился в Саладина – «почитателя веры», ставшего лидером мусульманского мира в веках. Так же как Бекет из правой руки короля, его сердечного друга и гуляки, пре­образился в ревнителя веры и церкви чистейшей воды. Несмотря на второй, после великого Нуреддина, номер, Саладин оказался истинно отмеченным Господом. Ибо далее Аллах стал вести Юсуфа-Саладина по жизни, как Господь вел Моисея, расчищая ему дорогу, словно разводя воды Чермного моря, или как архангел Рафаил вел, взяв­ши за руку, юного Тобио. Взяв Каир, Юсуф-Саладин превентивно (тот покушался или якобы покушался на дядю) зарезал старого визиря Шаура, и визирем Египта стал по праву победителя его дядя Ширкух. А после очень быстрой смерти дяди от излишеств на пирах в честь покорения Египта визирем стал наш Юсуф-Саладин. Потом стремительно, после смер­ти молодого, но очень хворого одиннадцатилетнего халифа, Юсуф-Саладин объявил себя властителем Каира. Такая мягкая, но стремительная узурпация власти. Всё это время Саладин уклонялся под разными предлогами от встречи со сво­им господином Нуреддином, оставшимся в Сирии. А когда тот наконец решил жестко призвать его к ответу, Нуреддина самого призвал к ответу Аллах. А маленький сын Нуреддина был сразу сброшен со счетов истории. Еще ни одному человеку провидение так не расчищало дорогу, как Саладину. Он воспользовался всем, и войсками Сирии, и богатством Египта, и мощной идеологи­ческой базой, подготовленной Нуреддином, и малолетством его сына. «…Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна. Плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися. Оружием обыдет тя истина Его, не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме прехо­дящия, от сряща и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится...». Поразительно, но каждое слово девяностого псалма царя Давида – это о нем, о Саладине. Потому что на смерти Нуреддина его везение не закончилось. Меньше чем через два месяца Господь убрал с его дороги и всех остальных соперников. Летом 1174 года вслед за Нуреддином умер король Иерусалима Амори I. Умер как раз в мо­мент подготовки нового вторжения в Египет при поддержке сильного сицилийского флота. Амори I завещал королевство Иерусалим своему сыну Бодуэну IV (1161–1185), юноше тринадцати лет, на которого пало самое ужасное проклятие Средневековья – проказа. Бодуэн IV уже есть в нашем фильме. Именно его под таинственной серебря­ной маской играет Эдвард Нортон. В действительности Бодуэн (или Болдуин) умер в возрасте двадцати четырех лет, за год до начала событий фильма. Поэтому остается только восхищаться, как режиссеру удалось буквально из воздуха создать настолько запоминающийся образ. Все-таки кино – это действительно великая иллюзия, спо­собная из «гниющей плоти» воссоздать высокий дух. На Востоке оставался только один монарх, который мог помешать неудержи­мому возвышению Саладина. Им был Мануил I Комнин (1118–1180), император Ви­зантии, который тоже рассчитывал стать владетелем и Сирии, и Египта при сотруд­ничестве франков. Но словно завершая цепь благоприятных для Саладина событий, могучая византийская армия, сковывавшая великого Нуреддина на протяжении це­лых пятнадцати лет, была разбита в сентябре турками. А сам Мануил I умер вскоре после этого, что привело христианский Восток к долгой анархии. Тридцать лет прошло со дня взятие Эдессы в 1144 году эмиром Зенги. И за эти тридцать незаметных лет, прошедших в привычных стычках и междоусобицах, участь государств крестоносцев на Востоке была решена. Но понадобилось еще тринадцать лет, чтобы катастрофа стала очевидной для всех. Мы никогда не сможем объяснить, как в поклоннике поэзии и философии вдруг открылись качества храброго полководца и стратега, умного политика и разум­но-жесткого правителя. Но это случилось. Саладин быстро завоевал в северной Аф­рике Триполи и Йемен, подчинил себе Дамаск и всю Сирию и северную часть Месопо­тамии. И только потом приступил к священной миссии: освобождению от неверных Святого града Иерусалима. Ум, вера, храбрость и благоволение Аллаха соединились в одном человеке, и «джихад» – священная война с неверными – принесла свой судь­боносный плод – бурю, подобную какой христианский мир еще не видел. И следую­щие двадцать три года своей жизни, преображенной жизни, Саладин посвятил славе ислама! Тигр, которого европейцы так долго дергали за усы, проснулся и рычит до сих пор. Толпа у трона умирающего короля Иерусалима Очень быстро крестоносцы оказались в кольце владений Саладина. А мы подошли, на­конец, ко времени действия нашего фильма. Я уже напоминала, что на троне в это вре­мя сидел, вернее досиживал, очень храбрый, но больной проказой внук Бодуэна I – Бо­дуэн IV, которого сыграл Эдвард Нортон. Так как Бодуэн не мог иметь наследников, вокруг него толпилось много при­ближенных, соперничающих за престол и власть. Была партия его родной сестры Си­биллы и её второго супруга Ги де Лузиньяна. От первого, убитого в сражении, мужа у Сибиллы остался сын, который потом и стал ненадолго королем Иерусалима Бодуэ­ном V (1178-1186). К этой партии примыкали и все «ястребы» войны. Партии Лузиньяна противостояла партия Изабеллы – младшей сводной се­стры короля Бодуэна во главе с нашим молодым бароном Ибелином, который в жизни, а не в кино, как мы помним, был гораздо старше и к тому же женат, причем на матери Изабеллы (и мачехе Сабиллы), вдове короля Амори I, Марии Комниной. К этой же группе примыкали и граф Ибелин старший, отец нашего героя, роль которого доста­лась Лиам Нисону, и граф Раймунд III в исполнении Джереми Айронса. В фильме Раймунда почему-то назвали Тиберием, возможно, чтобы зритель не перепутал его с Рено де Шатильоном (1124–1187), чье полное имя почти совпадает с именем графа. Тиберий (он же граф Раймунд), кстати, был в момент действия фильма наместником (регентом) Иерусалима, а не генералом, как он объявлен в ленте Ридли Скотта. А кроме этого он дядя короля Болдуина: его сестра была первой женой Амори I. Вы видите, каким плотным кольцом окружили короля претенденты на трон и родствен­ники всех мастей и насколько запутаны и переплетены их родственные связи. Графы Ибелин и Раймунд были сторонниками вынужденного мирного сосу­ществования с мусульманами. А их противник исторический Ги де Лузиньян (1150– 1194) – не исчадье ада, каким он показан в фильме, а скорее нестойкий в убеждениях интриган, плывущий по течению обстоятельств. А вот персонаж типа Рено де Шати­льона действительно был ястребом и мерзким типом. Ги де Лузиньян, которого сначала король приблизил, а потом отверг, все равно пролез в дамки. Реальная, а не кинематографическая Сибилла так горячо любила сво­его второго мужа, что, взойдя на престол после смерти брата и сына, сделала его со- королем, нарушив обещание, данное брату и королевскому совету. Но в кино перед Ор­ландо Блумом устоять было невозможно, и Лузиньяну Мартона Чокаша вышла отставка. Я уже говорила, что в прологе к фильму Лузиньян именуется магистром ор­дена тамплиеров, но в действительности он, как и Рено де Шатильон, не был даже рядовым рыцарем ордена. Однако в фильме Ги де Лузиньяну пришлось отдуваться не только за тамплиеров, но и за всю партию войны, к которой он в реальности не принадлежал. И, конечно, никакого посла эмира он прилюдно не казнил. Просто сце­нарист поставил его в пару с бандитом Рено де Шатильоном, чтобы нагнать побольше жути и уравновесить партии войны и мира. Рено де Шатильона в нашем фильме очень смачно, широкими мазками, изо­бразил ирландец Брендан Глисон, которого я так люблю в картине «Залечь на дно в Брюгге» Мартина Макдонаха и в недавней ленте «Голгофа» того же режиссера. Рено де Шатильон возвысился, попав на восток в войске короля Людовика VII во время Второго крестового похода. Вот как описывает его жизнь арабский источник, взятый мною из книги Амина Маалуфа «Крестовые походы глазами арабов»: «…Вскоре после смерти Раймонда Антиохийского Рене сумел обольстить его вдову Констанс (внучку основателя княжества Боэмунда Первого), женился на ней и стал регентом при её малолетнем сыне и властителем богатой Антиохии. Очень скоро его бесчинства стали нена­вистны не только соседям из Алеппо, но и римлянам, а также его собственным подданным. В 1156 году, выставив в качестве предлога отказ императора Византии Мануила выплатить ему некую обещанную сумму, он решил в отместку напасть на византийский остров Кипр и потре­бовал у патриарха Антиохии денег для экспедиции. Поскольку этот церковный иерарх оказался строптивым, Рено заточил его в тюрьму, подверг пыткам и затем велел обмазать его раны мё­дом и выставить на целый день на солнце в цепях, чтобы тысячи насекомых терзали его тело. Вполне естественно, патриарху пришлось открыть свои сундуки, и князь, снарядив флотилию, высадился на побережье упомянутого средиземноморского острова, без труда уничтожил не­большой византийский гарнизон и позволил своим людям прогуляться по острову. Жители Кипра никогда не забудут того, что случилось той весной 1156 года. На всем протяжении с се­вера на юг весь урожай, собранный с полей, был разграблен, стада перебиты, дворцы, церкви и монастыри обобраны, и всё, что нельзя было увезти, разрушено на месте или сожжено. Женщин насиловали, стариков и детей убивали, перерезая горло, богатых людей брали заложниками, а бедных обезглавливали. Перед отплытием с добычей Рено успел собрать всех священников и монахов, велел отрезать им носы и отправить искалеченных в Константинополь... …Император Мануил должен был ответить на это. Но, будучи наследником римских императо­ров, он не мог позволить себе какой-то бандитский набег. Он мог восстановить свой престиж, только публично унизив рыцаря-разбойника из Антиохии. Рено, знавший, что сопротивление бесполезно, и услышав, что армия императора находится на пути в Сирию, решил просить про­щения. Одинаково талантливый и в надменности, и в раболепстве, он явился в лагерь Мануила босиком в одежде нищего и пал ниц перед императорским троном. Послы Нуреддина как раз присутствовали при этой сцене. Они видели «отпрыска арнатского» лежащего в пыли у ног басилевса, который делал вид, что не заметил его, и спокойно продол­жал беседу со своими гостями, и только выждав несколько минут, соблаговолил бросить взгляд на своего противника и снисходительным жестом позволил ему подняться. Рено получил прощение и смог таким образом сохранить своё княжество, но его престиж в Се­верной Сирии был окончательно утрачен. На следующий год он был схвачен солдатами Алеппо во время грабительской операции, которую проводил к северу от города и которая стоила ему шестнадцати лет плена…» Говорят, что его освободил молодой сын Нуреддина. Выпустил злого джина из бутылки. После заключения Рено не смог вернуться в Антиохию, где уже правил его зять, а соблазнил другую молодую вдову с замками Керак (Крак де Шевалье) и Шаубак. Видно, Рено обладал недюжинным мужским обаянием, раз несмотря на дур­ной и грубый нрав смог завоевать сердца стольких благородных дам, у которых был огромный выбор брутальных кавалеров! Как величествен этот замок Керак в жизни и на экране! Невозможно пове­рить, что для его воссоздания Ридли Скотт лишь перестроил немного декорации Иеру­салима, благодаря чему удалось сэкономить около пяти миллионов. Настоящий Керак находится на западе Иордании, высоко в горах (1000 метров над уровнем моря), с захватывающим видом на каменистые долины и Мертвое море. Да, дух захватывало у всех, кроме Рено, которому любое, даже Мертвое море, было по колено. В Кераке он занялся разбоем и даже атаковал Мекку. Он один своими бандитским набегами на караваны сделал больше для разжигания межрелигиозной и межэтнической розни, чем десятилетия войны между мусульманами и христианами. Некоторое время шаткое равновесие еще сохранялось, ведь Восток – дело тонкое. Например, когда Саладин осадил замок Керак, Рено праздновал в нем свадьбу пасынка и той самой Изабеллы, сводной сестры короля Болдуина IV. Мать жениха послала осаждавшему замок Саладину угощение, и он не только принял яства, но и велел не обстреливать башню, где укрылись на первую брачную ночь молодые. Но Рено был тем, кого мы сейчас называем беспредельщиками, он действи­тельно оскорбил лично Саладина, взяв в плен его сестру. Этот эпизод показан в фильме, хотя из-за политкорректности осталось за кадром, насколько это оскорбле­ние было велико. Но сама сцена снята очень драматично как стилизованная царская охота на восточную жар-птицу. Испуганная, но полная достоинства «дичь» смотрит из высокой травы с немым укором на кровожадного, но царственного в своей мощи злодея-охотника. Надо сказать, что женщин в нашем фильме немного. Основной эмоциональ­ный акцент приходится на образ принцессы, а потом и королевы Сибиллы (1160– 1190). Возможно, поэтому авторы фильма так изысканно, диковинно и избыточно её наряжают, тоже по сути превращая в жар-птицу, Шамаханскую царицу, чтобы зри­тель не мог отвести от неё глаз. Её образ, сыгранный очень изысканной Евой Грин, ко­торую мы помним по «Мечтателям» Бертолуччи, чем-то напомнил мне образ другой, иудейской красавицы из фильма про Фридриха II, с таким же декоративным узором на прекрасном лице и немного сумасшедшим взглядом глаз с подчеркнуто необычным разрезом. Битва на рогах Хиттина Итак, Рено буквально напрашивался на разборку и получил её вместе со всеми кре­стоносцами. Но Саладин подошел к отмщению с холодной головой, продумал все до мелочей, заманил крестоносцев в ловушку и прихлопнул. В фильме эти сцены сняты достаточно сумбурно, без внутренней логики военной операции, но вот как описыва­ет эту битву историк в той же книге «Крестовые походы глазами арабов»: «Армия Саладина была развёрнута на плодородной равнине, покрытой фруктовыми деревьями. Позади простирались пресные воды озера Тибериада, через которое проходит река Иордан, а ещё дальше к северо-востоку виднелись величественные контуры Голанских высот. Около мусуль­манского лагеря возвышался холм с двумя вершинами, которые называли “рогами Гиттина” по имени находившейся сбоку деревни. Это был июль месяц. Зной. Армия крестоносцев численностью около двенадцати тысяч отпра­вилась в путь. Расстояние, которое ей предстояло пройти от Саффурии до Тибериады было не­велико, самое большее четыре часа нормальным ходом. Летом эта часть палестинской земли совершенно безводна. Здесь нет ни источников, ни колодцев, а водные потоки высыхают. По­кидая ранним утром Саффурию, франки не сомневались, что смогут утолить жажду в полдень на берегу озера. Саладин тщательно готовил свою западню. На всем пути его всадники беспокоили врагов, на­падали и спереди, и сзади, и с флангов, безостановочно засыпали их тучами стрел и заставили их замедлить движение. Незадолго до окончания дня франки достигли вершины. Прямо у их ног лежала маленькая деревня Гиттин, несколько домов цвета земли, тогда как в самой глубине долины блестели воды озера Тибераида. И совсем рядом на зелёной равнине, протянувшейся вдоль реки, – армия Сала­дина. Чтобы напиться, крестоносцам нужно было попросить разрешения у султана! Саладин улыбался. Он знал, что франки изнурены, умирают от жажды, что у них нет ни сил, ни времени, чтобы проложить себе до вечера путь к озеру, и потому они обречены оставаться без глотка воды до утра… При этом Саладин послал большинство своих эмиров в тыл противнику, чтобы отрезать ему всякий путь к отступлению… На следующий день, 4 июля 1187 года, с первыми отблесками зари, полностью окружённые и обессиленные жаждой франки сделали отчаянную попытку спуститься с холма и достигнуть озера. Их пехотинцы, ещё больше чем кавалерия изнурённые маршем накануне, едва несшие свои топоры и булавы, шли волна за волной, как будто слепые, на уничтожавшую их стену сабель и копий. Оставшиеся в живых в беспорядке отхлынули на холм, где они смешались с конными рыцарями, которые уже не сомневались в своём поражении. Их оборона была сломле­на повсюду. И всё же они продолжали сражаться с мужеством отчаяния…» Эта победа до сих пор так греет душу арабам, что из трех подразделений Ар­мии освобождения Палестины одно до сих пор носит имя «Гиттин». Оставим на совести сценариста, что в фильме молодой барон Ибелин остался в Иерусалиме, хотя в реальности он тоже участвовал в этой ужасной битве и был отпущен Саладином в Иерусалим позаботится о своей семье. Но когда Ибелин уви­дел бедственное положение города, сердце его дрогнуло, и он остался защищать всех жителей, а не только родных. А исторический Саладин не только простил ему неис­полнение клятвы, но даже дал охрану для сопровождения его жены Марии Комниной (сестры императора Византии и вдовы короля Амори) в еще христианский Тир. О, этот загадочный жестокий и милостивый Саладин. А вот Рено де Шатильон потерял свою буйную, рыжую голову не в битве, а в плену, куда он попал вместе с Ги де Лузиньяном. Хроники описывают, как Шатильон и Лузиньян, приведенные в шатер Саладина, изнывали от жажды. Тогда Саладин пред­ложил чашу с холодным щербетом Лузиньяну, что означало фактическое помилова­ние, ведь принявший из рук Саладина дар не мог быть казнен. Но когда Шатильон тоже потянулся к чаше, Саладин выхватил меч и обезглавил его прямо в шатре со словами: «Тебе я не предлагал». По приказу Саладина были обезглавлены и двести тридцать тамплиеров, гла­ва которых, главный магистр и главный ястреб Жерар де Ридфор, позорно сдался в плен и вымолил себе жизнь. Находясь в заложниках, Ридфор приказал тамплиерам Газы и других крупных крепостей сдать их без боя. После того как храмовники вы­полнили приказ (по уставу они не имели права ослушаться магистра) Ридфор был отпущен на свободу. Репутация его среди собственных рыцарей была запятнана, ста­ли ходить слухи о том, что великий магистр ради спасения собственной жизни даже принял ислам. Так самый бешеный патриот от страха за собственную шкуру обернул­ся самым подлым предателем. Не таких ли героев имел в виду доктор Сэмюэл Джон- сон – английский Вольтер, когда сказал свои знаменитые слова о патриотизме как последнем прибежище негодяев? Во всяком случае, шотландец Джеймс Босуэлл, написавший его биографию, (замечу – до сих пор самую читаемую биографию на английском языке) так описы­вает возникновение этого крылатого выражения. Цитирую по памяти, поэтому остав­ляю текст без кавычек: Патриотизм стал одним из общих мест в наших разговорах, и Джонсон неожиданно произнёс, сильным и решительным тоном, афоризм, на который многие накинутся: «патриотизм — это последнее прибежище негодяя». Но, полагаю, что он не подразумевал реальной и щедрой люб­ви к нашей стране, но имел в виду тот патриотизм, который так многие, во все времена и во всех странах, делали прикрытием личных интересов. Нам позорная судьба Ридфора тоже дает возможность поразмыслить о при­роде истинного и мнимого патриотизма. О том, что кричать о христианских и любых других ценностях легче, особенно если ты конвертируешь этот крик в карьеру, го­раздо легче, чем отстаивать эти ценности на деле, в бою или просто в каждодневном, честном труде. Роковой час пробил. Иерусалим пал Осада и взятие Иерусалима прекрасно показаны в фильме, поэтому не буду на них останавливаться. Ридли Скотт мастер массовых батальных сцен, хоть в этот раз они и напоминают сцены сражений из «Властелина колец». Правда, реальная армия Сала­дина насчитывала не двести тысяч воинов, а максимум тридцать пять, а то и меньше. Так что никакого колоссального преимущества перед крестоносцами с их двадцати­тысячной армией у арабов не было. Но фраза о «превосходящих силах противника» стала уже общим местом в любых военных историях. В 1188 году войска Саладина вошли в Иерусалим. Конечно, Саладин не был так внимателен к христианским святыням и не поднимал с пола крест, как показано у Ридли Скотта. Кресты с церквей были сброшены, колокола разбиты, но храмы не разрушены, а лишь окроплены розовой водой и окурены благовониями для очистки от христианских идей. Вместо того чтобы учинить резню, как это водилось у крестоносцев и как сде­лал потом Ричард Львиное Сердце, когда захватил Акру и изрубил две с половиной тысячи пленных мусульман, вместо этого Саладин сказал несколько ободряющих слов королеве Сибилле и объявил, что горожане могут вынести все, что смогут унести на себе, а также назначил очень маленькую плату за выход из города. Он даже сам запла­тил за горожан часть выкупа, а его брат, не желая отставать в благородстве, выкупил сам у себя еще несколько сот несчастных христиан. А вот когда те стали проситься на генуэзские корабли, чтобы вернуться в Европу, то жадные генуэзцы заломили беше­ную цену за проезд. Никакой христианской солидарности. И конечно, королева Сибилла не рассталась со своим мужем Лузиньяном по­сле падения Иерусалима, ведь настоящий Ги не погиб в битве при Хиттине, а выжил и был выкуплен женой из плена. И, разумеется, Сибилла не отправилась с кузнецом- бароном Балианом во Францию, а перебралась с мужем в Акру. Просто наш америка­низированный герой Балиан должен был следовать не законам истории, а законам Голливуда. Американские зрители не могли вынести сразу два поражения героя: на военном и на любовном фронтах. Поэтому историю чуть-чуть подправили. Тем более, что Балиан привез королеву Иерусалима не в имение своего отца, а в кузницу. Кто из историков будет ее там искать? Саладин даже разрешил впредь христианским паломникам – за определен­ную умеренную плату – посещать Иерусалим. За это исключительное благородство и подлинное рыцарство Данте Алигьери в «Божественной комедии» поместил его, конечно же, в круг ада как неверного, но в первый круг ада, или в лимб. Туда, где на­ходятся такие достойные люди, как Цезарь, Гомер, Гораций, Овидий, родившиеся до Христа и не слышавшие его Благую весть. Единственным в этой «вип-компании», кто знал о Христе, но отверг его, оказался Саладин. Но это «отвержение» не помешало ему сразу вслед за Иерусалимом захватить Аскалон, Акру, Тивериаду и Бейрут, часть графства Триполи и княжества Антиохий­ского. Участь государств крестоносцев была решена. Папа Урбан III умер от разрыва сердца, узнав о взятии Иерусалима Саладином. Краткое содержание следующих серий На этом принципиальная история крестовых походов заканчивается, хотя впереди у нас еще знаменитый, хоть и неудачный Третий поход (1189–1192), который возглави­ли уже известный нам германский император Фридрих I Барбаросса, и наши давние знакомцы французский король Филипп II Август и его английский друг-недруг ко­роль Ричард I Львиное Сердце. Именно Ричард в финале нашего фильма ищет кузне­ца-рыцаря Балиана, чтобы взять его в новый поход. Но Балиан II Ибелин (1142–1193), по версии историков, так и не вернулся в Европу, а остался с детьми и женой Марией, дочерью императора Алексея Комнина, на Востоке. Кажется, один из их сыновей, Жан, стал сеньором Бейрута, а второй, Филипп, был в 20-х годах XIII века регентом Кипр­ского королевства. А по версии Ридли Скотта Балиан вернулся домой не с дочерью императора Византии Марией, а с дочерью иерусалимского короля Сибиллой, жили они, как водится, долго и счастливо и умерли в один день. Не найдя Балиана Ибелина, Ричард двинулся в Мессину, а оттуда вместе с Фи­липпом-Августом отплыл на Святую землю. Впрочем, приплыли они порознь, потому что уже по дороге перессорились из-за захваченного Ричардом Кипра. Потом Кипр через тамплиеров достался этому ничтожеству Ги де Лузиньяну – бывшему королю Иерусалимскому. Кстати, его потомки были там королями Кипра вплоть до XVI века. Вы помните, что Ричард с Филиппом сообща взяли Акру, Ричард сцепился там с герцогом Австрийским Леопольдом. Филипп схитрил, распустив слух, что Ричард хотел его отравить, и отбыл домой. А Ричард прошел героическим маршем от Акры до Яффы, потом выдвинулся на Иерусалим, трижды пытался его взять, но упустил свой шанс и отступил. В результате в 1192 году он заключил с Саладином «худой мир», по которому христиане вернули себе прибрежную полосу от Яффы до Тира, мусульмане обязались разрушить Аскалон, но сохранили за собой Иерусалим. В октябре 1192 года английские войска покинули Палестину. Однако это не помешало средневековым трубадурам написать не одну хва­лебную песнь о Ричарде, ведь он, как и Нуреддин, знал толк в хорошем пиаре. Важно не то событие, где собралось сто тысяч человек, а то, где было десять телекамер. А вот Четвертый крестовый поход (1202–1204) стал настоящей катастрофой. Изначально этот поход был спланирован Иннокентием III против Египта – главного врага крестоносных государств. Империя Саладина после его смерти распалась, и Ие­русалим перешел к султану Египта, родственнику Саладина. Четвертый крестовый поход с самого начала оказался обезглавленным. По за­мыслу Папы войска должен был повести знакомый нам Генрих VI Гогенштауфен – сын Барбароссы, но он неожиданно умер во время сборов, даже не успев отплыть из Месси­ны. Филипп II Август оказался в то время отлученным от церкви за самовольный раз­вод. А Иоанн Безземельный едва держался на троне. Тогда вести крестоносцев вызвал­ся пылкий граф Тибо Шампанский, но и он неожиданно умер двадцати трех лет от роду. Дурное знамение. Тем более что неудачи предшествовавших походов сильно охладили религиозный пыл Европы. И тут бес подсунул крестоносцам двух слепых негодяев-властолюбцев. Вер­нее сказать, и тут во главе крестоносцев оказался сам Дьявол, хоть и слепой. Венециан­ский дож, слепой девяносточетырехлетний Энрике Дандоло, уговорил крестоносцев в качестве платы за переправу принять участие в рейдерском захвате отложившего­ся от Венеции христианского порта Задар в Далмации (нынешней Хорватии). На тот момент «живых» денег на переправу крестоносцы собрать не смогли и согласились подработать бандитами. Неистовый Дандоло обладал пылкостью юноши, алчностью старца и даром убеждения зрелого мужа. Харизматик чистейшей воды. Вернее, тем­ной дьявольской смолы. И хотя Иннокентий III отлучил крестоносцев от церкви за взятие христианского Задара, но посмотрел на этот грабеж сквозь пальцы, пообещав снять отлучение, если они продолжат поход в Египет. Какое упущение кинематографистов, что они не сняли фильм об Энрике Дан­доло (1107–1205). Какой типаж! Какая судьба! Очень долго, большую часть жизни, он был в тени истории, верно служа своей Венеции, которая в то время была алигар­хической республикой, но под крышей не Рима, а Византии. В Константинополе был обширный квартал венецианцев, а их флот связывал Восток и Запад христианского мира прочными торговыми и культурными узами. Наш герой, злой гений крестоносцев Энрике Дандоло, был избран дожем в возрасте библейского старца, в восемьдесят четыре, и уже ослепшим. Вы помните, что дожи выбирались в Венеции городским советом, как потом выбирался статхауэр в Голландии? А начал свою политическую карьеру Дандоло всего двадцатью года­ми раньше. В шестьдесят три его послали в Константинополь освобождать из беды десять тысяч опальных венецианских купцов, указом византийского императора от­правленных в тюрьму и лишенных имущества, а главное кораблей. К тому времени Венеция уже переросла своего сюзерена Византию, но та не хотела это признавать, и между государствами-городами начались серьезные «трения». Как бы ни восхищались мы своей ментальной праматерью Византией, но надо признать, что в то время у неё уже наметился роковой цивилизационный изъян. В отли­чие от молодой Европы Византия была стара и «бездетна». В недрах Европы созревали новые нации, а Византия была Вавилоном времен строительства легендарной башни: там можно было найти жителей со всего востока, но, кроме наемников, её некому было защищать. В исторической перспективе Восточная римская империя – Византия – была также обречена, как ранее её западная, римская сестра. По непроверенным данным именно в этой операции по спасению соотече­ственников Дандоло и потерял зрение, возможно, был ослеплен византийцами. Осле­пление – характерное наказание в Константинополе для неугодных. Поэтому нена­висть к Византии у дожа была очень личной. Кстати, ослеплению подвергся и второй негодяй в этой истории – византий­ский император Исаак II Ангел (1156–1204), которого ослепил и сверг с престола род­ной брат. Хоть они и звались Ангелами, но тоже были исчадьями Ада, включая сына Исаака Алексея Ангела. Этот византийский царевич бежал на Запад и оббивал поро­ги всех европейских дворов с просьбой заступиться за слепого отца, обещая взамен огромный выкуп (более шестидесяти тонн серебра), и даже намекал на возможность перехода восточной церкви под протекторат Папы римского. Знал ли Алексей, что не сможет выполнить этих обещаний? Знал. Понимал ли, что подвергает свою отчизну опасности? Конечно. Но жажда вернуть власть за­стила ему вполне здоровые глаза. А крестоносцы, поддавшись на эти посулы и под­гоняемые пламенным Дандоло, финансировавшим этот поход, пошли не в Египет, а осадили Константинополь. Причем девяносточетырехлетний Дандоло первым десан­тировался на берег. Готовый сценарий для отличного боевика. Крестоносцы восстановили на троне Исаака II Ангела вместе с сыном Алексе­ем, но обещанных денег, на которые они собирались отправиться дальше в поход на Египет, не получили. Целый год (!) стояли они под стенами великого города и ждали у моря погоды. И непреклонный Дандоло – теневой лидер, вернее комиссар кресто­носцев – требовал денег и подзуживал раздраженных промедлением крестоносцев. А тут еще народ Византии взбунтовался против своих со-императоров, ведь чтобы собрать деньги для крестоносцев, те обложили жителей новыми налогами. К сожалению, новый император Дука Мурзуфл Алексей V (1140–1204) особым умом не отличался, это не Алексей Комнин, который веком раньше смог настолько «стреножить» крестоносцев, что те даже присягнули ему на верность. Вновь избранный, после бежав­ших с казной Ангелов, император опрометчиво послал крестоносцев куда подальше с их претензиями. Я мол за действия прежней власти ответственности не несу, никаких денег не дам. Это после года ожидания! В стеклянном доме не бросаются камнями. Кре­стоносцы, уже попробовавшие христианской крови в Задаре, осатанели, ворвались в Константинополь под предводительством Дандоло и подвергли город страшному раз­грому. Если слепой поведет зрячих, но не видящих, они все рухнут в пропасть позора. Грабеж продолжался три дня. Ни церкви и церковные святыни, ни памятники искусства, ни дворцы знати – ничего не пощадили рыцари Христа. Это вам не Саладин с его розовой водой. Особенно много погибло драгоценных памятников искусства, были разорены библиотеки, уничтожены рукописи. Сама Святая София была без­жалостно разграблена. Рассказ об ужасах погрома 1204 года можно найти у многих историков той эпохи, латинских и греческих, и даже на страницах нашей новгород­ской летописи. От этого удара Византия никогда уже не смогла оправиться. Запад­ноевропейское варварство победило самое культурное государство средних веков. Но в памяти европейцев эти события сильно поблекли. Всё ограничивает­ся гравюрой Гюстава Доре и полотном Эжена Делакруа. Только умница Умберто Эко послал своего неутомимого Баудолино в горящий Константинополь. Как жаль, что после неудачной, по его мнению, экранизации «Имени розы» Умберто Эко запретил переносить на экран свои романы. Он даже Стэнли Кубрику отказал. Приключения Баудолино в Четвертом крестовом походе – это недостающее звено в цивилизацион­ной киноцепочке. На месте Византийской империи, по крайней мере, в ее центре с Констан­тинополем, была образована Латинская империя и ряд феодальных латинских вла­дений. Все новые латинские владетели принесли вассальную присягу императору. Один лишь Дандоло присяги не принес; он получил особый титул «деспота» и стал называться «властителем четверти с половиной всей империи Романии», как иногда в то время называли Латинскую империю. Кстати, неистовый Дандоло умер только через несколько лет, и не в своей по­стели, а в походе против болгар. Внимание! Его похоронили в Святой Софии, замуро­вав останки в стене храма. И турки их не выковыряли до сих пор. Какая дьявольская усмешка судьбы! Тот, кто нанес жесточайший удар по Константинополю, навсегда остался в его Святая Святых. Вы помните, что на земле бывшей византийской империи остались три само­стоятельных греческих центра, из которых самый важный – Никейская империя в западной части Малой Азии со своим патриархом? Забегая вперед, скажу, что через пятьдесят семь лет, в 1261 году, опытный греческий полководец и хитрый дипломат, избранный никейским императором, Михаил Палеолог отнял у латинян Константино­поль, восстановил Византийскую империю и основал последнюю византийскую дина­стию – Палеологов. Но об этом вы тоже не найдете никакого следа в кинематографе. Что вообще-то объяснимо: нынешним владетелям Константинополя – туркам – нет дела до христианской истории Стамбула. Для европейцев трагедия Византии тоже на периферии мироздания. А для нас совсем недавно все, касающееся веры и религии, было под жестким запретом, поэтому мы еще долго будем раскачиваться, продираться через завалы собственной недавней истории, прежде чем доберемся до истоков. А крестоносцы, подгоняемые амбициозным Папой Иннокентий III, одолели еще Пятый Крестовый поход (1217–1221), но снова не в Иерусалим, а в Египет, чтобы от­резать мусульман от богатейшей дельты Нила и иметь возможность использовать флот в восточном Средиземноморье. Этот поход мог быть чрезвычайно удачным, потому что крестоносцам удалось взять стратегически важную крепость Дамиетту в устье Нила. Именно в то время в войске крестоносцев находился и Франциск Ассизский. Вы помните его кинобеседы с Фридрихом II Гогенштауфеном из нашего прошлого эпизода? Он намеревался обратить в веру Христову султана Малика аль-Камиля – пле­мянника Саладина. В то время положение султана Малика, как и дела в самом Египте, были не очень хороши. На страну надвигался Чингиз хан, поэтому султан предложил крестоносцам очень выгодный мир с отдачей Иерусалима, но папский легат, такой же амбициозный, как и его владыка, отверг все предложения. Наступление Чингиз хана шло в трёх направлениях: на восток, где была захва­чена Китайская империя; на северо-запад, где была опустошена Русь, а за ней и Восточ­ная Европа; и на запад, где захвату подверглась Персия. А Египет был на очереди. Чин­гиз хану приписывают слова о том, что нужно стереть с лица земли все города, чтобы весь мир снова превратился в огромную степь, где монгольские матери будут вскармли­вать свободных и счастливых детей. Действительно такие славные города, как Бухара, Самарканд и Герат были разрушены, а их население истреблено. Египтянам было чего опасаться. Это был завоеватель – разрушитель, а не пользователь, как норманны. Первый натиск монголов на страны ислама практически совпал с вторжени­ем франков в Египет в 1218-21 годах во время пятого крестового похода, поэтому позиция аль-Камиля в переговорах с крестоносцами была такой мирной. Но высоко­мерные крестоносцы отклонили мир и отправились на штурм Каира. Однако Господь отвернулся от них, возможно, не в силах видеть жадность и тупость их вождей. Не­жданные ливни принесли наводнение, поднявшаяся вода Нила сделала сухой канал судоходным для сарацинского флота, и огромное войско крестоносцев потерпело чу­довищное и позорное поражение. Надо ли говорить, что простые храбрые крестоносцы погибли, а злополучный христианский патриот легат Пелагий живым достиг Дамиетты и там униженно просил султана о мире. И снова об этом походе вы не найдете следа в кинематографе. Такое впечатление, что кинематографисты, как когда-то сами крестоносцы, устали от этих религиозно-военных экспедиций, да и сама тема религиозного подвига христиан-ка­толиков не очень воодушевляла традиционно протестантских англо-саксов Америки. И только сейчас, на новом витке трудных отношений с арабским миром, у нас стал меняться взгляд на истинных христианских подвижников. А вместе с ним по­явились такие ленты, как «Люди и боги» Ксавье Бовуа с Ламбером Вильсоном 2010 года о монахах-цистерцианцах в Алжире (победитель каннского МКФ) или фильм- оскароносец «Молчание» Мартина Скорсезе 2016 года о хождение по мукам монахов- иезуитов в Японии XVII века. А вот странный и трагический Поход детей 1212 года нашел сильный эмоци­ональный отклик в сердцах современных европейцев. Именно о нем был снят фильм «Врата Рая» Анджея Вайды 1967 года по одноименной повести Ежи Анджеевского (автора «Пепла и Алмаза»), номинированный на «Золотого Медведя». И менее из­вестный «Львиное Сердце» Фрэнклина Дж. Шеффнера 1987 года. Итак, если взрослые люди благодаря своим грехам не могут вернуть Иеруса­лим, то невинные дети добудут его. Во Франции юный пастушок начал проповедовать крестовый поход. Около него быстро собралась толпа в тридцать тысяч мальчишек в возрасте десяти-четырнадцати лет. И хотя мудрый Филипп II Август приказал детям вернуться домой, но его мало кто послушался. Большинство детей дошло до Марселя, где жадные и бессовестные корабельщики обещали перевезти их на Святую землю, а на самом деле привезли в Египет и продали в рабство. Та же участь постигла немец­ких детей, отплывших на восток из Генуи. В фильме Вайды прибившийся к детям бывший рыцарь, а теперь монах (Лайо­нел Стэндер), принимая у ребят исповедь, пытается разобраться, как идея этого стран­ного похода могла возникнуть и привлечь столько невинных душ. То есть проследить судьбу самой идеи, когда она перерастает своих создателей, вырывается из их рук и уничтожает их самих. Считается, что трагический поход детей лег в основу легенды о крысолове-флейтисте, уведшем всех детей из города Гаммельна. Говорят, что Фри­дрих II во время Шестого крестового похода (1228–1229) встретил некоторых из этих юношей на Востоке, выкупил и возвратил на родину. Вы помните, как долго собирался в поход Фридрих II Гогенштауфен и как Папа Гонорий III, а потом Григорий IX пинками его туда гнали? Великий и ужасный импера­тор Фридрих II, будучи под церковным отлучением в 1228 году, отправился все-таки в Палестину в Шестой крестовый поход. Воспользовавшись конфликтом правителя Каира Малика аль-Камиля с правителем Дамаска, еще одним племянником Саладина, Фридрих вступил в союз с египетским султаном и заключил с ним десятилетний мир с освобождением всех христианских пленников и возвращением призрачному Иеруса­лимскому королевству реальных Иерусалима, Вифлеема, Назарета и побережья от Бей­рута до Яффы. Святая земля была открыта для паломничества и христиан, и мусульман. В 1228 году Иерусалим возвращен! На недолгое время, примерно на пятнад­цать лет. Освобожден без крови неверных и отлученных!? Не считается! От злости патриарх Иерусалимский наложил интердикт на все святые места! Немыслимо, на­сколько буква закона в церкви стала сильнее благодати. Поэтому вернувшееся в 1228 году утратилось в 1244-м. Это время – триумф Чингиз хана. Среди многочисленных династий, разгром­ленных монголами на своём пути, были и тюрки Хорезма, которые на протяжении предшествующих десятилетий вместе с тюрками Ирака и Индии вытесняли турок- сельджуков из Азии. Разрушение этой мусульманской империи, находившейся до того в зените славы, вынудило остатки её армии бежать подальше от ужасных заво­евателей, и поэтому более десяти тысяч хорезмийских всадников в один прекрасный день прибыли в Сирию, разоряя и грабя города и участвуя в качестве наёмников во внутренних раздорах Айюбидов (потомков Саладина). Летом 1244 года, почувствовав себя достаточно сильными для того, чтобы основать своё собственное государство, хорезмийцы бросились на приступ Дамаска. Но получив отпор и оказавшись неспособными вести долгую осаду, они переменили цель и направились прямиком к христианскому Иерусалиму, которым и завладели без труда. Хотя франкское население по большей части пощадили, город был разграблен и сожжён. Через несколько месяцев потомки Саладина все-таки одолели хорезмий­цев, но Иерусалим обратно христианам уже не отдали. Отголоски этих событий вы можете найти в фильмах о Чингиз хане. Мне больше всего нравится монголо-японский «Чингиз хан. На краю земли и моря» (Ве­ликий монгол) Синъитиро Саваи 2007 года по роману Ясуси Иноуэ «Синий волк». Там происходящее в Сирии видится авторам из Японии. Казалось бы, на Востоке все потеряно, да и на Западе жажда походов иссяк­ла. Конец XIII века, обогащенные новыми восточными знаниями и опытом, европейцы активно обустраивали свой дом, еще не зная, какая на них надвигается беда – чума, черная смерть. И вдруг на излете энтузиазма возникает Людовик IX Святой (1214–1270), этот Дон Кихот христианства, сильно опоздавший со своим героико-романтическим взглядом на освобождение Иерусалима, пусть даже и данное как клятва после чудесно­го избавления от смертельной болезни. Людовик IX чем-то напоминает мне нашего Николая II Романова: прекрасный человек, нежный семьянин, добрый христианин, но никудышный полководец и госу­дарственный деятель. Оба вошли в ранг святых как короли-мученики, а не победители. Но французам повезло, что у них была Бьянка Кастильская – могучая королева, внучка Алиеноры Аквитанской и мама Людовика Святого, на которую спокойно можно было оставить Францию. Да, у французов был спасительный круг в лице Бьянки Кастильской, а у нас камень на шее в лице Распутина. Но Людовик Святой не мог одной своей личной святостью прикрыть падение энтузиазма в последних походах. Своим горячим порывом он увлек за собой евро­пейский мир, но в последний бой. Поэтому история Седьмого (1248–1254) и Восьмого (1270) крестовых походов героично-печальна и бесцельна одновременно. В первый раз Людовик, пытаясь одолеть Египет, потерпел поражение, потерял войско, попал в плен и вырвался на свободу лишь за огромный выкуп, а в Восьмом походе (вторая попытка) он бесславно умер вместе с большей частью войска от эпидемии чумы в Тунисе. Неудачи этих походов подорвали положение христиан на Востоке. Замещение потомков Саладина мамлюками повлекло за собой крайнее ожесточение мусульманско­го мира по отношению к давним захватчикам. В 1260 году египетский султан из дина­стии мамлюков, Бейбарс, подчинил себе Сирию и начал постепенно захватывать кре­пости крестоносцев: Кесарию, Яффу, Антиохию. А к концу 90-х мусульмане овладели Триполи, взяли Бейрут, Сидон и Тир. Утрата в том же году Акры, которую отчаянно за­щищали тамплиеры и иоанниты, стала концом крестоносного владычества на Востоке. Промежуточный итог Казалось бы, христианский Запад подчистую проиграл мусульманскому Востоку. Только на периферии крестовых походов, в Испании, Арагону и Кастилии удалось от­теснить арабов с земли Иберии. А на Востоке мусульмане так окрепли, что смогли под знамёнами турок-оттоманов приступить к завоеванию Европы. В 1453 году они овладели христианским Константинополем, как оказалось, навсегда. В 1529 году их кавалерия уже была у стен Вены. Запад потерял все земли на востоке и навсегда от­ступил за Босфор. Но так дело обстояло только на первый взгляд. В долгой исторической перспек­тиве всё перевернулось: проигравшие рванули вперед, а победившие застыли на месте. В эпоху крестовых походов арабский мир от Иберийского полуострова до Ирака ещё являлся в культурном и материальном отношениях наиболее передовой цивилизацией на планете. Но затем центр мира решительным образом переместился на Запад. Европейцы сильно выиграли от крестовых походов в культурно-цивилизаци­онном плане. Им стали доступны не только арабские знания и науки, но и наследие греческой цивилизации, пришедшей через арабов, которые были переводчиками и преобразователями греческой традиции. Латиняне быстро впитали из арабских книг новые знания в медицине, астрономии, химии, географии, в математике и архитек­туре, вместе с понятиями: зенит, азимут, алгебра, алгоритм, и даже самое обиход­ное слово «цифра» взято у арабов. Европейцы научились мыться и следовать новым (древним) приемам врачевания. В области производства они сначала восприняли, а затем улучшили арабские технологии производства бумаги, выделки кожи, изго­товления текстильных изделий, они позаимствовали ветряные мельницы – первый механизм, использующий силу природы, а не людей. А также технологии получения алкоголя и сахара – ещё два арабских слова. Европейское сельское хозяйство обогатилось абрикосами, баклажанами, апель­синами, арбузами. С Востока пришла к нам даже голубиная почта. Пока рыцари сидели без связи, в ожидании гонцов, арабы пускали голубей и точно знали обо всех пере­движениях противника. А что говорить о прекрасной восточной поэзии и музыке, об арфе и, особенно, об органе, впервые услышанном европейцами в Византии и так полю­бившемся всей Европе. Органы стали строить таких огромных размеров, что в церквах пришлось делать специальные галереи с органными корпусами. На столе европейцев появились специи. Впрочем, специи и перец были так дороги, что их брали в приданое. Но если для Западной Европы эпоха крестовых походов была началом под­линной революции, и экономической, и культурной, то для Востока эти победоносные священные войны закончились долгими веками упадка. Явилось ли это следствием крестовых походов, как считают многие в арабском мире? Не очевидно. Арабы ещё до крестовых походов страдали определёнными «слабостями», которые походы франков высветили и, возможно, усугубили, но ни в коей мере не породили. Например, в то время в арабский этнос уже вклинивались другие нации. Тот же Саладин был курдом, а не арабом. Но курдами дело не ограничивалось, арабов теснили гораздо менее развитые тюрки и уже совершенно дикие монголы. Потомки Саладина вынуждены были отдать власть мамлюкам, среди которых были и тюрки, и выходцы с Кавказа. Многие новые эмиры даже не знали арабского языка. Другой, системной, слабостью была неспособность арабов образовать сильные государства. Порядок престолонаследия на Востоке почти не работал. Смерть султана всегда была чревата узурпацией власти, вспомните восхождение того же Саладина. Возможно, слабость государственных образований – это оборотная сторона кочевого происхождения народов этого региона? Но мы видим, что проблема оформ­ления государств всё ещё стоит перед арабским миром и в XX и в XXI веке, взять хотя бы Палестину. И покоя в этом регионе нет до сих пор. В той же многострадальной Си­рии. А там, где слабое государство, там не определены права и обязанности граждан, Европа эту слабость преодолела уже к средним векам. Понятие «гражданин» тогда ещё не существовало, но феодалы, рыцари, духовенство, учебные заведения, горожа­не и даже крестьяне имели прочно установленные сословные права. Почему европейцы смогли перенять лучшее, что было на Востоке, а мусуль­мане не захотели взять от Запада то, что могло бы им пригодиться? Более того, они стали отвергать сам прогресс как символ ненавистного Запада, и планетарная эволю­ция оказалась чуждой для ислама. Следовало ли мусульманам утверждать свою куль­турную и религиозную идентичность, отвергая прогресс? Или напротив, надо было решительно встать на путь модернизации и трансформировать свою идентичность соответственно вызовам времени? Мы не знаем. И страны ислама тоже не знают. Ни Ирану, ни Ираку, ни Сирии, ни Палестине, где сегодня гибнут люди, ни арабскому миру в целом не удалось решить эту дилемму. Поэтому и ныне мы видим опасные ка­чели: насильственное приобщение к западным ценностям сменяется резким возвра­том крайнего фундаментализма и ксенофобии, как сейчас в многострадальной Сирии. Кстати, нынешняя Сирия - это бывшее графство Эдесское. Единственные жители Востока, которые сумели воспользоваться благами ев­ропейской цивилизации, не потеряв при этом ни своей восточной природы, ни наци­ональной и религиозной идентичности, - это евреи. Может, потому, что они задолго до крестовых походов начали сами осваивать дикий Запад, хоть и с опасностью для жизни? А может, у них есть особый ген выживаемости, который мы еще просто не от­крыли? Недаром Господь воплотил своего сына именно в этом народе. Мы сами (СССР) горячо выступали за создание государства Израиль, и почти силой продавили решение в ООН об его образовании, и первыми признали это госу­дарство. Сталин поссорился с евреями позже, когда понял, что они не войдут в его «соцлагерь». Возможно, поэтому и справедливо, что яблоко раздора, коим Иерусалим явля­ется по сей день, достался, в конце концов, им. Возможно, лишь евреи, прекрасно зная и Восток, и Запад, являются гарантом относительного спокойствия Святого Града, ко­торый ныне ловко, но строго поделен между иудеями, христианами и мусульманами. Словно сам Господь произвел здесь операцию по принуждению к миру и смирению. Каждый здесь вынужден смириться. Вожделенный Иерусалим принадлежит Израилю, но сами евреи могут лишь скорбно склоняться у Стены плача, единственной части стены Храмовой горы, своего навсегда потерянного Храма. Потому что теперь на ме­сте иудейского Храма возведена святыня ислама – Мечеть Аль-Акса. Мусульмане, проходя по зарешеченной галерее к себе в мечеть, могут, ко­нечно, злорадствовать, разглядывая жалобно согбенных под их ногами евреев. Но войдя в Мечеть, они молятся на восток, а на востоке от Иерусалимских стен круто взбегает масличная гора с православной колокольней – «Русской свечой» – на вер­хушке. А самим православным, да и всем прочим христианам, чтобы пройти к храму Гроба Господня и по крестному пути Спасителя, надо смиренно продраться через му­сульманский квартал, вернее базар, среди гор религиозных сувениров всех мастей, баррикад из телевизоров и т.п. Да и сам храм Гроба Господня, как коммунальная квар­тира: в подвале служат армяне, на антресолях францисканцы, а в главном приделе все остальные по расписанию. Вот такую эволюцию прошло всё человечество. Но при этом важность Иерусалима остается прежней. Наш фильм «Царствие Небесное» начинается с мрачной сцены похорон жены Балиана, покончившей с собой от горя после смерти ребенка. Хотя в XIII веке идея, что самоубийцы не наследуют Царствие Небесное, еще не закрепилась в учении церкви, но лишение себя жизни все-таки считалось грехом. Самоубийц наказывали посмертно: трупы мужчин волокли по улицам, а женщин сжигали. Иногда, как в на­шем фильме, им даже отрезали голову. Но раз мертвые во втором пришествии Христа по преданию должны воскреснуть вместе с телом, то цельность этого тела крайне важна. Как воскреснуть без головы? Поэтому Балиан и убивает в ярости священника, ведь тот лишил его жену Царствия Небесного! Однако, пройдя долгий путь позна­ния, в конце фильма при защите Иерусалима Балиан сам приказывает сжечь трупы убитых, чтобы в городе не распространилась зараза. Он уже знает, что вечная жизнь кроется не в теле, а в душе, в сердце человека. Именно это он говорит в утешение королеве Сибилле: «Настоящее Царствие Небесное не от мира сего. Оно не вовне, а внутри человека». Так Балиан находит свое личное Царствие Небесное. Это очень важная эволюция его как личности, и код ко всему фильму.