Целостность текста: текстовая реальность или утопия?

Филология и человек. 2009. №3 СТАТЬИ ЦЕЛОСТНОСТЬ ТЕКСТА: ТЕКСТОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ УТОПИЯ? Н.В. Панченко Ключевые слова: целостность, композиция, изотопия, текст. Keywords: integrity, composition, izotopia, text. Вопрос о целостности текста, традиционный для теории текста, является наследием классической риторики, предъявлявшей требование единства текста, с одной стороны, и четкого разделения частей, с другой. Теория текста получила в наследство не только категорию целостности, но и противоречие в ее определении, также заложенное риторикой: с одной стороны, выдвигаемые требования единства речевого произведения, с другой стороны, четкого отграничения каждой из текстовых частей. Следствием этого явилось то, что в лингвистике текста категория целостности начала рассматриваться в неразрывном единстве с категорией членимости текста и вопрос о единице текста стал подменяться вопросом о единице членимости текста (ср: «Изучение единиц членения текста как особой системы перспективно в том случае, если эти единицы характеризуются не только протяженностью, но и особыми свойствами, которые нельзя свести к простой сумме входящих в них элементов …» [Тураева, 2009, с. 10]; «Целостный текст состоит из множества элементов, отрезков текста, которые хотя и входят в общую смысловую и формальную структуру текста, а следовательно, между собой связаны, но в то же время представляют собой некоторые относительно законченные или во всяком случае отграниченные друг от друга отрезки повествования или описания» [Реферовская, 2007, с. 39]). 7 Филология и человек. 2009. №3 Поиск критериев единства текста актуален до сих пор, особо он активизировался и вызвал новую волну споров в связи со способами организации современных художественных текстов, называемыми ризомоподобными, цейтонными, мозаичными и пр. Целостность всегда провозглашалась лингвистикой, а затем и теорией текста как базовое свойство текста, его категориальный признак (И.В. Арнольд, Н.С. Болотнова, Н.С. Валгина, И.Р. Гальперин, Е.А. Гончарова, К.А. Долинин, В.В. Красных, В.А. Лукин, О.И. Москальская, Л.Н. Мурзин, Е.А. Реферовская, З.Я. Тураева, К.А. Филиппов, В.Е. Чернявская и др.), и этот признак, как правило, определялся как обязательный и регулярный для всех текстов, создаваемых на некотором языке. По мнению К.А. Филиппова, целостность (или цельность) «предполагает внутреннюю законченность, смысловое единство текста» [Филиппов, 2007, с. 141]. З.Я. Тураева определяет текст как «некое сложное единство <…> объединенное коммуникативной целостностью, смысловой завершенностью, логической, грамматической и семантической связями» [Тураева, 2009, с. 8]. Определение Н.С. Валгиной также нацеливает на фиксацию признака целостности как базового для текста: текст есть информационное и структурное целое, для компонентов которого характерна дифференциация функций [Валгина, 2003, с. 45]. Такие определения во многом ставят под вопрос текстовый статус большинства современных текстов в силу недифференцированности функций компонентов и не нацеленности функций на формирование целостности. Справедливо сомнение А.А. Леонтьева в возможности сугубо лингвистическими методами (в узком смысле слова) исследовать целостность текста [Леонтьев, 1979]. Действительно, собственно системно-структурная лингвистика не обладает инструментарием описания текста, в противовес ей коммуникативно ориентированное исследование природы текста позволяет не только поставить иначе вопрос о категории целостности, но и адекватно и по возможности непротиворечиво описать данную текстовую категорию. Целостность – это такое свойство текста, которое предполагает наличие единства тематического, концептуального, модального, ситуативного; суть его состоит в семантической неаддитивности (текст как целое всегда больше суммы его элементов). По мнению Е.А. Гончаровой и И.П. Шишкиной, последовательность предложений может превратиться в текст, если наличествует цельность (целост8 Филология и человек. 2009. №3 ность). Но сама по себе целостность – понятие относительное и ситуативно обусловленное1 [Гончарова, Шишкина, 2005]. С позиции говорящего целостность конкретизируется в понятии замысла (мотива, интенции), который существует до готового текста и затем воплощается в нем, претерпевая изменения в процессе этого воплощения. В готовом тексте замысел трансформируется в тему и идею текста. Целостность текста заключается прежде всего в единстве темы, обеспечиваемом тождеством референции – наличие актуализированных текстовых единиц с одним и тем же предметом изображения – и явлением импликации, основанном на ситуативных связях – наличие одних отображаемых предметов предполагает наличие и других, ситуативно с ними связанных. Концептуальное единство обеспечивается телеологически, ситуативное создается единством говорящего и воспринимающего субъекта, модальное – жанром текста. Е.А. Гончарова и И.П. Шишкина, ссылаясь на Р.-А. Богранда и В. Дресслера2, утверждают, что только проникновение в сущность композиции текста позволяет рассмотреть последний как целостное образование: «Цельность, когерентность текста немыслима без информационно-тематического единства всех его структурных составляющих, создающих особую композицию текста (выделено нами. – Н.П.), в которой переплетаются и взаимодействуют между собой в отношениях “органичной соразмерности” элементы нового и уже известного, предвидимого и неожиданного» [Гончарова, Шишкина, 2005, с. 16]; «Только попытка глубокого проникновения в композицию текста (выделено нами. – Н.П.), ее проекция на “фикциональную действительность”, существующую в воображении поэта и в наших собственных представлениях, поиск тематических аналогий (указатели на которые есть в тексте) могут привести нас как читателей к пониманию глубинного смысла текста как уникального, образного по своей сути речемыслительного произведения» [Гончарова, Шишкина, 2005, с. 14]3. Таким образом, обращение к описанию целостности как категориальному свойству текста, приведенные рассуждения свидетельствуют о том, что целостность текста как направленность на создание текстового единства по различным параметрам является не абсолютным текстовым свойством, а относительным. Его относительный характер «Ситуативность, соотнесенность с ситуацией, конкретной или абстрактной, реальной или воображаемой, – непременное условие цельности текста» [Мурзин, 1991]. 2 Beaugrande R.-A. de, Dressler W.U. Einführung in die Textlinguistik. Tübingen: Niemeyer, 1981. S. 10 ff. 3 См. также об этом: [Ковалев, 2009]. 1 9 Филология и человек. 2009. №3 обусловлен ситуацией, актуализирующей текст, конкретным дискурсом и может быть выявлен только в рамках одного из возможных вариантов композиционного построения в процессе порождения / восприятия текста (или акта означивания [Эко, 2004]). Ф. Растье, поставив вопрос о том, что происходит, когда мы читаем текст, откуда у нас возникает ощущение его единства – вопрос о презумпции целостности текста, – пытается построить теорию, «которая сможет не только определить эти единицы (единицы, которыми оперирует читатель – Н.П.), но и систематически описать их отношения» [Растье, 2001, с. 11]. Его семантическая теория направлена на то, чтобы подойти с единых семантических позиций к морфеме, высказыванию и тексту, и даже к риторическим тропам и фигурам. Целостность отдельного текста создается посредством организации изотопий в пределах его композиционного построения. Под изотопией здесь понимается создание отношений семантического тождества между элементами текста по какому-то признаку, что приводит к возникновению композиционных эквивалентностей. По Ф. Растье, в основе изотопии лежат серийные отношения тождества между семами; другими словами, создаются ряды эквивалентностей по одному признаку, уравнивая тем самым все элементы текста. Создаваемые изотопии могут иметь проспективный, ретроспективный, то есть однонаправленный вектор композиционной организации текста; и разнонаправленный вектор в том случае, когда изотопный признак расположен не в крайних позиция текста (начало и конец текста, его название). Ф. Растье указывает на необходимость установления эквивалентности, что осуществляется через применение разного рода стратегий: «… возможными здесь могут стать разные стратегии выделения; разные читатели приходят к разным результатам по причине различия энциклопедических знаний. Во всех случаях описание изотопии зависит от интерпретирующей компетенции» [Растье, 2001, с. 13]. Именно презумпция целостности текста, поиск целого организующего начала в тексте позволяет строить цепочки эквивалентностей: «… если следовать <…> от текста к элементам, то тогда она предстает в качестве основного регулирующего фактора. Не рекуррентность изначально заданных сем образует изотопию, а наоборот – презумпция изотопии позволяет актуализировать некоторые, даже вполне конкретные семы» [Растье, 2001, с. 13]. Организация смысла (вычленение, конструирование и интерпретация) зависит от применяемой стратегии. 10 Филология и человек. 2009. №3 Ф. Растье утверждает, что «вопреки распространенному определению изотопии как фактора гомогенности приходится отстаивать ее гетерогенность» [Растье, 2001, с. 14]. Гомо- и гетерогенность создаваемой изотопии обусловлена вариативностью и множественностью композиционного построения текста. Гомогенность изотопии реализуется в пределах одного композиционного варианта, а гетерогенность вызвана, с одной стороны, наличием множества изотопий в пределах одного текста, а с другой стороны, – разнообразием способов и средств актуализации того или иного смысла. На уровне текста необходимо говорить о полиизотопии («в узком смысле – свойство языковой последовательности с несколькими родовыми изотопиями, изотопные семы которых находятся в отношениях несовместимости; в широком смысле – свойство последовательности с более чем одной изотопией» [Растье, 2001, с. 364]), а его дискурсивной актуализации присуща моноизотопия. Гетерогенность изотопии создается благодаря собственным и привходящим признакам актуализатора (по Растье, «ингерентные» и «афферентные» семы), присутствующим в ряде эквивалентностей. В основе гетерогенности изотопии лежит неоднородность актуализатора композиционного построения, структура которого организуется вокруг предикативного признака актантными расширителями и трансформациями актуализатора (его предикативного или актантных признаков) посредством ряда операций. Гетерогенность обусловлена также различными языковыми средствами, оформляющими композиционные единицы, а также собственно многообразием самих композиционных единиц текста1. Современные литературные тексты характеризуются множеством прочтений и дискурсивных актуализаций. Как правило, эта множественность связывается с разнообразием читательской компетенции, с различным восприятием текста читателями, обусловленным как социальными, гендерными, этнокультурными, так и индивидуальными факторами. Однако возможность неодинаково «прочитать» текст, актуализировать в нем тот или другой смысл предопределяется также особенМногочисленные работы, посвященные описанию единиц текста – сложных синтаксических целых, сверхфразовых единств и др. – как гомогенных образований, безусловно, способствовали продвижению синтаксиса высказывания, формированию такой отдельной области лингвистики текста, как синтаксис текста, но никак не решили вопрос о собственно текстовых единицах и не помогли определению категории целостности как текстовой, а также выявлению ее взаимоотношений с другими текстовыми категориями, в частности с членимостью и связностью (см. об этом подробнее: [Панченко, 2007а]. 1 11 Филология и человек. 2009. №3 ностями его композиционного замысла и воплощения, то есть объективно заложена в самой природе текста. В процессе письма / чтения (в бартовском понимании этого процесса) возможна актуализация одного из вариантов текста (как результата-интерпретации – дискурса) посредством четырех типов единиц – внешних / внутренних, парных / множественных (подробнее об этом см.: [Панченко, 2007б]). Понятие полиизотопии строится не на иерархии смыслов, то есть не на сведении всего к одной родовой изотопии, а на том, что «вместо теории двух a priori иерархичных изотопий требуется теория множества a priori неиерархичных изотопий» [Растье, 2001, с. 15]. Процесс письма / чтения предполагает не только построение изотопии, но и оценку ее допустимости: «В этой связи требуется построить чисто семантические критерии, позволяющие отклонить отдельные прочтения и тем самым опровергнуть постмодернистский тезис, согласно которому всякий оправдывающий свое название текст допускает бесчисленное множество возможных прочтений» [Растье, 2001, с. 14]. Чтобы та или иная изотопия имела право на существование, изотопный признак должен не только присутствовать в предикативном компоненте актуализатора, но и регулярно повторяться в других элементах текста и обладать способностью трансформировать их (как в про-, так и в ретроспективном направлении) в отношении данного изотопного признака. Каждой изотопии соответствует своя композиционная структура – композиционный вариант. Именно изотопный анализ обусловливает анализ композиционный. На текст также воздействует и нелингвистический контекст – ситуация, взаиморасположение коммуникантов, тип контекста и др., поскольку текст принципиально «отражает взаимодействие разнородных систем» [Растье, 2001, с. 17], что необходимо учитывать при построении изотопий. Обратимся к композиционной организации рассказа Л. Улицкой «Второе лицо», которой присуща полиизотопия. Рассмотрим несколько таких изотопных конструкций, структурирующих различные композиционные варианты текста. Каждый композиционный вариант создается посредством конструирования ряда эквивалентных элементов, эквивалентность которых устанавливается по одному семантическому признаку, являющемуся основным в данной изотопии. Особенностью построение изотопии текста данного рассказа является то, что основной признак, организующий изотопию ‘второе лицо’, потенциально содержит в себе сра12 Филология и человек. 2009. №3 зу несколько возможных способов развертывания композиции текста: 1) ‘второй во властной иерархии’; 2) ‘маска, другое лицо’; 3) ‘собеседник, ты слушающий’; 4) ‘истинное лицо’; 6) ‘второй в очереди на наследство’; 7) ‘вторая половина’. Изотопия ‘второй в очереди на наследство’ задана уже в первом абзаце рассказа: «… наследники его были в высшей степени никчемными <…> Прямых наследников, собственно говоря, не было – все второго, третьего порядка, седьмая вода на киселе. И все ждали…». Сопутствующими признаками в данной изотопии являются следующие: 1) градуированная никчемность; 2) количественно-порядковый номер; 3) состояние ожидания. Данная изотопия имеет проспективный вектор развертывания. Композиционный вариант реализуется на протяжении всего текста, составляя главную интригу рассказа – кто же станет вторым лицом, главным непрямым наследником. По очереди каждый из возможных наследников примеряет на себя это второе лицо, пробуется на роль (отсюда некоторая театральная, даже киношная постановочность – как будто проходят пробы). В направлении актантных признаков трансформируются прочие элементы текста: все гости, которые собрались на восьмидесятилетие, оцениваются с этих трех позиций: насколько они никчемны, их место в очереди на наследство и уровень их ожиданий. Особенностью построения данной изотопии является количественная характеристика, сопровождающая актантные и предикативный признаки. При этом квантитативный актант второго порядка или ниже: «все второго, третьего порядка, седьмая вода на киселе»; «пара нужных людей и родственники. Третьего порядка…»; «поссорились они по этой же причине сразу же, как только начали обсуждение, кто же из их идет второй. Почему-то каждой из сестер хотелось пропустить другую впереди себя…»; «два месяца полных ушло на бумажные дела. Пришлось подключать еще одного банковского мальчика»; «Получилось, однако, по-третьему: не так, и не так…» и др. Ничтожность наследников (возможных вторых лиц) также остается константным сопровождающим признаком в изотопии: «наследники ему попались, хоть не помирай…»; «А наследников толковых – нету, хотя народу – полный стол»; «Наследнички, ни в чем ни уха ни рыла…»; «а он слушал ее с удовольствием и понимал, что права она была, добиваясь этой никчемной профессии. <…> Дело оказалось как раз по ней»; «Речь Козлика была вполне связной, и логика в ней присутствовала, только весь он вместе со своими собаками, как будто с Луны свалился» и др. Атрибутивный актант ‘никчемность наследников’ 13 Филология и человек. 2009. №3 сопровождается компаративной характеристикой (в высшей степени, вполне, одна другой уродливей и др.). В итоге наследниками стали собачки: «Все свое имущество, движимое и недвижимое, он завещал своему племяннику Козлову Александру Ивановичу целево – на организацию и содержание собачьего приюта. <…> А что собачки не получили тех двенадцати предметов, которые в сейфе сохранились, оно не так страшно – им и так много досталось. Потому что в Сером Козлике Евгений Николаевич не ошибся». Таким образом, казалось бы найденное второе лицо – наследник – Саша Козлов, Серый Козлик, тут же трансформируется в другое лицо – собачек, на которых было решено потратить все наследство, но и это «второе лицо» тут же отрицается: им не досталось главного наследства – коллекции, сокрытой и замурованной в сейфе. Операция отрицания является одной из основных, используемых при трансформации текстовых элементов в направлении предикативного признака ‘второе лицо’ и формировании соответствующей изотопии. Следующая изотопия, задаваемая признаком ‘второе лицо’, – ‘второй во властной иерархии’ (‘быть вторым лицом’ – ср.: «второе лицо государства»; «второе лицо в партии»; «второй секретарь райкома» и пр. – институт вторых лиц был достаточно развит в советском государстве, где и прошла большая часть жизни героя рассказа). Данная изотопия непосредственно связана с характеристикой самого героя рассказа – Евгения Николаевича: «Смолоду он был человеком свиты, но мелким в самом хвосте. <…> Работал в министерстве, но не долго, перевели в СМЕРШ, опять на должность незначительную, скорее писчую. Первый сильный карьерный шаг произошел, когда его привлекли к участию в Нюрнбергском процессе как самого молодого чиновника, и тогда открылась перед ним великая перспектива, почти уму не внятная, ошеломляющая. Другой бы попался на этом. Но не Евгений Николаевич. Он крепко задумался – и остановился. Не то что его личный опыт, а как будто каждая клетка мозга и крови вопила – остановись! И он отступил на шаг, пропустил впереди себя одного умницу, потому что вроде как обнаружилась сердечная болезнь – кстати. И стал он вторым лицом. Как мудро это было! Все первые лица, все до единого, сгорели синим пламенем, кто на чем, по большей части и ни на чем, а он, со своей второй ролью, отсиделся, и пронесло». Особенностью данной изотопии является ее оппозитивный характер: Евгений Николаевич является одновременно «вторым лицом» и «первым». Он сидит во главе стола, к нему идут на поклон, после него желают получить наследство практически все окружающие. С одной 14 Филология и человек. 2009. №3 стороны, ему нередко предлагают «первые» роли, от которых он отказывается, с другой стороны, сам берет на себя роль главы (ср.: «не раз, не два, и не сосчитаю, сколько – проснусь среди ночи, и вдруг как огнем озарит: или в больницу залечь, или сделать опережающее движение, или даже – демобилизоваться. И такое было…» / «Место Евгения Николаевича было во главе стола, а за остальными пятнадцатью кувертами, павловских полукреслах и на гостином диване со скалочками, сидели, своими неразумными задницами не ощущая художества безукоризненной мебели, безмозглые претенденты на его имущество»). Валера тоже является вторым человеком во власти, только уже после Евгения Николаевича, всегда находится в тени, даже во время похорон только советы раздавал, да стоял в сторонке – он тоже человек свиты. Да и все родственники – своего рода свита Евгения Николаевича. Данная изотопия строится на развертывании, иерархизации свиты. Каждый из персонажей имеет собственную свиту – тех, кто сопровождает, служит статистами, маячит на заднем плане: племянницы, розовая и голубая, – четырех дочерей; сын брата, Славик, – жену; сестра из Киева – дочь и зятя; Машура – Антона, а затем и неродившегося ребенка; внучатый племянник, Серенький Козлик, – собачек и пр. Такая глобализация свиты приводит к растворению и утрате первых лиц: человек свиты оказывается сам организующим свиту и так далее. Нет абсолютно первых лиц (они все по разным причинам исчезли), остались только вторые лица. Следующая изотопия организуется предикативным признаком ‘второе лицо = маска’ и обратной конвертируемой конструкцией ‘второе лицо = истинное лицо’. Именно истинное лицо каждого персонажа рассказа, его намерения и пытается разглядеть Евгений Николаевич в своих родственниках и знакомых. Задается данная изотопия в первом текстовом эпизоде (подготовка к юбилею Евгения Николаевича), но уже достаточно удаленно от абсолютного начала текста: «… друг его Иван (по паспорту Абдурахман) Мурадович – не то парс, не то перс, похож на индуса, родом откуда-то из Средней Азии»; профессия у Ивана - хирург по интимной мужской части, но врач презирает своих больных: «Он презирал своих больных, теряющих мужскую силу к пятидесяти». Профессия Евгения Николаевича – прокурор, но главный интерес в его жизни – собирательство: «Это собирательство, случайно начавшееся у Евгения Николаевича в давние военные, а особенно в послевоенные времена, сделалось с годами настоящей профессией, прокурорская же работа превратилась в почетную завесу, но не вполне декоративную: чем далее, тем более вкладывал прокурор 15 Филология и человек. 2009. №3 неконвертируемых советских денег в конвертируемые ценности». Утверждение настоящего лица и маски (второго лица) тут же отрицается и переворачивается, так что становится вовсе не понятно, где лицо истинное, а где маска, какое из лиц настоящее, а какое второе. Наличием двух лиц характеризуются и прочие персонажи рассказа, все их поведение может быть трансформировано в направлении данного признака: мена настоящего и ложного лица. Смена лиц происходит так быстро, что ни читатель, ни сами герои не успевают осознать процесс смены лица. У всех из них было второе лицо, которое они хотели спрятать, но это им не удавалось, тайные мысли о наследстве прикрывались маской заботы о старом человеке. Только Машура и Серенький Козлик не имели второго лица, поэтому-то им и досталось именно то наследство, которого они желали и заслужили. Впрочем, у Машуры было второе лицо, но в отличие от остальных, лица, которые угадывались в Машурином, это были лица любимых Евгением Николаевичем людей – его жены и бабушки Машуры Эммы («маленькая эта жучка посмотрела на него Эммочкиными серо-зелеными глазами, подняла левую бровь, как бабушка, бывало, делала») и матери Машуры – Люськи («И у Люськи такой же непреклонный характер. И похожи на Эмму, и совсем другие, черт их дери»). Еще одна изотопия, заданная ‘вторым лицом’, – ‘две половинки’. Все родственники образуют пары, первое предложение текста актуализирует семантику двух равных половинок, на которые разбилась тарелка («Пирожковая тарелочка, верхняя в стопе, соскользнула и, чмокнув о спинку стула, мягко упала на ковер двумя почти равными половинками»), все гости приходят не по одному («Двоюродному брату Славе велел приходить без жены для семейного разговора. Но жена его одного не отпустила»; «Потом приехала двоюродная сестра из Киева. <…> Приехала с дочкой»; «Вокруг многодетной частоколом стояли четыре хмурые девицы. Присутствовал и брат двоюродный с женой, и шурин, и все племянники. Лена питерская приехала с мужем»), или очень страдают от того, что их разлучили (как сестры в розовом и голубом); только Саша Козлик не имеет пары. Изотопия ‘второе лицо, собеседник, слушающий, ты’ вступает в синонимичные отношения с изотопными конструкциями ‘второй в очереди на наследство’ и ‘собеседование, застолье’. В направлении этих признаков трансформируются все элементы текста: предполагаемых наследников Евгений Николаевич вызывает на собеседование, рассматривает их за столом, каждый получает собственную характеристику не только с позиции их манеры вести разговор, но и манеры есть, 16 Филология и человек. 2009. №3 сидеть за столом, располагаться относительно главы стола и друг друга. Кроме полиизотопной конструкции, образуемой предикатом ‘второе лицо’, в композиции рассказа усматривается еще ряд изотопий, где базовым признаком является другой актуализатор. Например, другой род искусства – кино. Данная изотопия сопровождается актантами, состоящими из прецедентных имен (Элизабет Тейлор: «Ей и шестидесяти еще не было, выглядела великолепно. Элизабет Тейлор, на треть уменьшенная»; Кадочников: «Сам Евгений Николаевич в молодые годы был красавец – с актером Кадочниковым одно лицо. Теперь-то не помнит никто, а раньше девки на улице за ним бегали, автографы просили. Он давал: “Кадочников” – писал большими твердыми буквами»); театрально-киношными терминами – роль, спектакль; прецедентными ситуациями – пробы, на которые были вызваны все потенциальные наследники и утверждение / неутверждение их главным режиссером. В соответствии с этим изотопным признаком рассматриваются все встречи Евгения Николаевича со своими родственниками: постановочность и игра в «спектакле на двоих» с Леной, неискренность поведения родственников, игровое поведение самого Евгения Николаевича. Или изотопия, образуемая признаком ‘время’. Сам Евгений Николаевич собирает часы, с часами связан отъезд дочки Эммы – Люськи, часы оказались замурованы в стену и никому не достались, Евгений Николаевич постоянно рассуждает о времени (ощущает улучшение времен, борется с временем (старением организма), считает, что времени у него предостаточно (дед до ста лет прожил), в доме его окружают предметы других времен – старинная посуда, мебель). Изотопия ‘лица’ реализуется через развертывание в тексте галереи лиц родственников и знакомых, которые собираются за столом у Евгения Николаевича, на юбилеи и похороны; альбомы, которые собрала перед смертью его жена; фотографии самого Евгения Николаевича, стоящего на заднем плане у Вышинского и пр. Евгений Николаевич даже рассматривал возможность передачи своей коллекции государству: «… висит, скажем, неплохой Поленов или любимый синерозовый Кустодиев, а под ним подпись: “Дар Русскому музею от Е.Н. Кирикова”». Особенностью данной изотопии является то, что чаще всего лица подменяются другими частями тела, которые как бы замещают лицо («Женя-Арахис <…> с растопыренными пальцами»; «Лицом Ленка была не ахти, но шея – как у хорошей лошади, длинная, с изгибом»; «Покойной сестры две пожилые дочери, одна в розовом, ругая в голубом» и др.). Поэтому Евгений Николаевич является органи17 Филология и человек. 2009. №3 затором довольно странной галереи, где лицо есть только у него самого и его жены Эммочки. Поиск изотопных признаков, организующих композиционные варианты текста, может быть продолжен. Основным требованием к избираемому изотопному признаку является оценка его с точки зрения вероятности и возможности реализации в тексте, наличии текстовых единиц, актуализирующих и поддерживающих его. Все перечисленные изотопии потенциально способны организовать данный текст в единое целое, задать направление развертывания вектора композиционного построения и образовать целостный композиционный вариант в условиях дискурсивной актуализации текста. Изотопия создается за счет предикативного признака, носящего абсолютный или оппозитивный характер. Абсолютный характер имеют предикативные признаки: ‘второе лицо’ ‘второй в очереди на наследство’ ‘вторая половина’ ‘собеседник, ты, слушающий’, ‘лица’, ‘кинопробы’ и др. Вариативность и подвижность изотопной конструкции придает смена актантных расширителей (кто является наследником, квантитативный и компаративный признаки, заместители лица и др.). Это обусловливает, с одной стороны, динамичность композиционной структуры, с другой, позволяет сохранить целостность в пределах одного композиционного варианта, и не превышать предела изотопичности. Оппозитивный характер предикативного признака, образующего изотопию композиционной организации текста, поддерживает единство композиционного варианта за счет константных актантных признаков. Например, композиционный вариант, организованный признаком ‘застолье’. При сохранении актантных расширителей (потенциальные наследники Евгения Николаевича) изменяется ситуация застолья, трансформируясь в галерею лиц и личин (масок). Или оппозитивный композиционный вариант ‘маска / истинное лицо’ при сохранении субъектного актанта происходит перманентная мена предикативного признака. Вопрос о тексте как целостном образовании всегда был связан с жестким ограничением текста: «… полученная информация представляет собой известное обеднение того несметного количества возможностей выбора, которым характеризовался источник до того, как выбор осуществился и сформировалось сообщение» (курсив автора. – Н.П.) [Эко, 2004, с. 54]. Выбор того или иного элемента текста, актуализирующего тот или иной вариант равновероятен. Следовательно, каждый элемент текста обладает равновероятной возможностью создавать це18 Филология и человек. 2009. №3 почки эквивалентностей или входить в них, участвуя в создании изотопий. Это порождает энтропию системы текста: «… энтропия некоторой системы – это состояние равновероятности, к которому стремятся ее элементы» (курсив автора. – Н.П.) [Эко, 2004, с. 54]. Чем выше энтропийность системы, тем большее число изотопий может быть организовано. В этом смысле тексты классической литературы обладают низкой энтропийностью, а тексты литературы современной – высокой. Актуализатор ограничивает комбинационные возможности текстовых элементов и число самих элементов, участвующих в создании изотопии. Предикативный признак в составе актуализатора задает систему вероятностей. Говорить же о целостности текста как признаке абсолютном неправомочно, поскольку любой текст, являющий собой систему, обладает многообразными и равновероятностными возможностями построения семантически гомогенных конструкций, находящихся друг с другом в отношениях взаимопересечения / непересечения. Следовательно, текстовая реальность требует перевести вопрос о целостности из плоскости единства текста вообще в плоскость единства дискурсивного варианта текста. Литература Валгина Н.С. Теория текста. М., 2003. Гончарова Е.А., Шишкина И.П. Интерпретация текста. Немецкий язык. М., 2005. Ковалев О.А. Заметки о фикциональности в рассказах В.М. Шукшина. Филология и человек. 2009. № 2. Леонтьев А.А. Высказывание как предмет лингвистики, психолингвистики и теории коммуникации // Синтаксис текста. М., 1979. Мурзин Л.Н., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Свердловск, 1991. Панченко Н.В. От единиц текста к единицам композиции. Филология и человек. 2007а. № 1. Панченко Н.В. Состав единиц композиции текста (на материале русской прозы конца XX – начала XXI века) // Сибирский филологический журнал. 2007б. № 4. Растье Ф. Интерпретирующая семантика. Нижний Новгород, 2001. Реферовская Е.А. Коммуникативная структура текста в лексико-грамматическом аспекте. М., 2007. Тураева З.Я. Лингвистика текста. Текст: Структура и семантика. М., 2009. Филиппов К.А. Лингвистика текста. СПб., 2007. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб., 2004. 19