Бурдье. Анализ государства

Содержание «Лекция 10 января 1991 года» 3 «Лекция 17 января 1991 года» 7 «Лекция 24 января 1991года» 10 «Лекция 31 января 1991 года» 13 «Лекция 7 февраля 1991 года» 15 «Лекция 14 февраля 1991 года» 18 «Лекция 21 февраля 1991 года» 20 «Лекция 7 марта 1991года» 23 Выводы 25 «Лекция 10 января 1991 года» Данная лекция Бурдьё была посвящена двум основным направлениям анализа государства. Первый касается происхождения государства, точнее, его социогенеза, то есть истории зарождения государства на Западе, следуя определенной логике. Второй пункт будет связан со структурой и функционированием государства. Автор попытается обобщить все те результаты касательно вопроса о государстве, которые были получены им в последние годы. Ссылаясь на социолога Мишель Крозье, считающим, что государство—это то, что заставляет быть скромным, это проблема, которая обрекает социолога на скромность, в особенности если он намеривается попытаться «обобщить», и данные исторических исследований, посвященных всем этим эпохам и странам. Очевидно, что сама формулировка этого проекта подразумевает, что он неосуществим. По мнению автора, что социальные науки часто сталкиваются с этой антиномией и дилеммой обобщения, одновременно необходимого и невозможного. Бурдьё будет различать подход, который называют генетическим, и общераспространенный исторический подход. Прояснив основное различие между целями работы социолога и историка, социолог стремится построить теоретическую модель процесса, то есть создать комплекс положений, систематически связанных и обоснованных, комплекс, способный объяснить максимально широкий набор исторических фактов. Автор считает, что мы обладаем знанием о государстве, и любой мыслитель, размышлявший о государстве до него, присваивает его себе за счет мысли, навязанной ему самим этим государством, и это присвоение происходит столь легко, очевидно и непосредственно только потому, что оно отчужденное. Это понимание, которое само себя не понимает, не понимает социальных условий собственной возможности. Фактически мы обладаем непосредственным знанием о государственных предметах. Например, мы умеем заполнять бланки; имя, фамилия, дата рождения — мы понимаем государство; это государство отдает приказания; мы знаем, что такое гражданское состояние, что это историческое изобретение, сложившееся постепенно. Автор предполагает, что данные им заключения могут казаться абстрактными, и для более лучшего понимания приводит примеры, показывающие государственные перевороты, оставшиеся незамеченными. Примером может послужить орфография, способная быть настоящим государственным делом, в особенности при нынешней ситуации, автор считает, что это прекрасная иллюстрация всего того, о чём он говорит. Так же приводится пример стратегии снисходительности: взаимодействие двух людей может быть актуализацией структурных отношений, несводимых к этому взаимодействию, оно может выступать одновременно и проявлением, и сокрытием этих структурных отношений. Разумный анализ взаимодействия близок к анализу структуры; тем не менее различие в том, как все объясняется, как об этом говорится, так что в итоге различие остается очень важным. В любом случае, когда проводятся такого рода исследования вместо того чтобы спрашивать, зависимо или независимо государство, нужно задать вопрос об историческом генезисе политики, о том, как все происходило, о том, что привело к принятию того или иного правила, решения, меры и т.д. Для ясности, существует специфическая логика государства, и эти ограничения, регулярности, интересы, эта логика функционирования бюрократического поля могут лежать в основе зависимости или независимости от внешних интересов или, точнее, невольных соответствий этим интересам. Случается, что задним числом можно, например, сказать, что управление инженеров мостов, по очень сложным историческим причинам, занимало более «левую» позицию, чем управление социального жилья, а управление инспекторов финансов занимало позицию «правую». Но оказывается, что речь идет о совпадении (преувелиение); в лучшем случае эти агенты, преследуя свои собственные интересы, служили, помимо этого, сами того не ведая и не желая, в большей степени интересам одной группы, чем другой. Можно даже сказать больше: «в конечном итоге», «в общем и целом», «на глобальном уровне» все эти игры государства больше служат одним, чем другим, то есть больше властвующим классам, чем подвластным. Но стоило ли ставить большие антиисторические проблемы, чтобы прийти к столь простому выводу? То, что можно называть установившимся государством, действующим государством, государством, которое в силе, складывается посредством символического порядка, который оно учреждает в объективном мире, в вещах (например, в виде разделения на дисциплины, на возрастные категории) и одновременно в субъективности—в ментальных структурах, в форме принципов разделения, принципов видения, систем классификации. Бурдьё считает, что один из эффектов символической власти, связанный с институтом государства, состоит в том, что в форме доксы натурализуются более или менее произвольные посылки, стоявшие у истоков государства. Кроме того, только генетическое исследование может напомнить нам, что государство и все, что из него вытекает, — это историческое изобретение, исторический артефакт и что сами мы — тоже изобретение государства. Главный удар, который наносит государство, можно было бы назвать эффектом «Это так...», «Вот так». Это еще хуже, чем сказать: «Иначе и быть не могло». Если «это так», значит говорить больше не о чем. Это как Гегель, который при виде гор говорит: «Вот так». Это означает, что социальных агентов заставили принять тысячи вещей, но они об этом даже не знали (их не заставляли принести присягу), вынудили безоговорочно принять тысячи допущений, гораздо более радикальных, чем все договоры, конвенции, соглашения. Автор в ходе своих доводов показал, что, если и есть какая-то деятельность, зависящая от государства, так это либеральные профессии: они обязаны своей малочисленностью, а значит, и монополией, защите государства, которое определяет право на вступление в эти профессии, и они ревниво следят за сохранением этой границы, границы их монополии. Автор говорит о «культурном капитале», формулируя связь, которая существует между ним и государством. Это основной предмет его курса в том году. Орфография—очень хороший пример. Еще один пример — французский язык. Генезис государства, как мне представляется, — это генезис пространств, в которых, к примеру, определенный способ символического выражения получает монополию: говорить нужно правильно и только так. Эта унификация языкового рынка, рынка письма, равнообъемная государству, производится самим государством по мере того, как оно, государство, производит само себя. Это один из способов, которыми государство производит себя: нормализация орфографии, нормализация мер и весов, нормализация права, замена разных видов феодального права унифицированным правом. «Лекция 17 января 1991 года» На данной лекции Бурдьё напоминает основную цель своих лекций, а именно попытается показать, каким образом образовался этот великий фетиш — государство, или, пользуясь его метафорой, этот «центральный банк символического капитала», место, где производятся и получают гарантию все кредитные деньги, обращающиеся в социальном мире, и все реалии, которые можно назвать фетишами, идет ли речь о школьном аттестате, легитимной культуре, нации, понятии границы или орфографии. Он полагает, что всегда нужно помнить о том, что государство — это символическая сила, которая может добиться, что называется, высшей жертвы —за счет таких смехотворных вещей, как орфография, или, наоборот, столь серьезных, как границы. Иными словами, по мнению автора, можно сказать, что фетишизм, по сути дела, переворачивает реальный процесс. Он считает, что государство создается, делая нечто, но верно и то, что генетический подход неизменно показывает нам, что изобретение процедур, юридической техники, техники сбора ресурсов или концентрации знания (письма), все эти изобретения, тяготеющие к центру, сопровождаются глубокими изменениями, более или менее долгосрочными, на уровне собственно территорий и населения. Трудность, с которой мы сталкиваемся, когда желаем обратиться к социальной истории процесса образования государства, заключается в гигантском количестве исторических источников, их разнородности и разнообразии, то есть в дисциплинарном разнообразии на уровне одной эпохи, разнообразии эпох, разнообразии национальных традиций. Так же Бурдьё рассматривает модели генезиса государства, первая теория, о которой он упоминает, представлена Элиасом, это развитие теории Вебера. Его главная работа по этой теме, опубликованная на французском языке, —это «Динамика Запада» , где он пытается показать, как складывалось государство, то есть, если следовать формулировке Вебера, организация, которая успешно осуществляет свои претензии на отправление власти на определенной территории благодаря монополии на легитимное использование насилия. Однако Вебер в своей теории не слишком разработал этот аспект государства. У Элиаса же этот аспект очень важный, может быть, даже наиважнейший —почти полностью исчезает. И это является главной претензией Бурдьё к его модели. Как наглядный пример автором приводится пример двух монополий, монополия на налоги и армию и монополия на территорию. Монополия на ресурсы, вытекающая из налогообложения, позволяет обеспечить монополию на военную силу, которая, в свою очередь, позволяет сохранять монополию на налоги. На эту тему идут споры: нужны ли налоги для войны или же это война определяет налоги? С точки зрения Элиаса, эти монополии — две стороны одной медали. Бурдьё считает, что нет разницы между рэкетом и налогами, государство говорит людям: «Я вас защищаю, но вы платите налоги». Конечно, «крыша», предоставляемая гангстерами, являет собой посягательство на монополию государства, то есть на монополию на насилие и на монополию на сбор налогов. Здесь он вводит проблему: как получается, что рэкет становится легитимным, то есть перестает восприниматься в качестве рэкета? Историк никогда бы не провел параллель между налогообложением и рэкетом, тогда как Бурдьё считает, что она верна. Так же рассматривается модель генезиса государства: Чарльз Тилли. Тилли пытается описать генезис европейского государства, обращая особое внимание на многообразие типов государства. Он сразу предупреждает: все слишком поддались влиянию английской и французской моделей, а ведь есть еще и русская, голландская, шведская. Тилли собирается уйти от эффекта навязывания того, что автор считает одним из классических паралогизмов, «универсализации особого случая», специфический характер которого игнорируется. Заслуга работы Тилли в том, что она позволяет понять особый характер французского и английского случаев, которые обычно принимались за основу общих теорий государства. Ответ на проблему, поставленную Тилли в самом начале: различные способы сочленения двух этих процессов позволяют объяснить различия в развитии европейских государств, потому что эти процессы, которые автор представляет как однородные и единые, протекали в разных странах по-разному и потому что давление различных факторов будет варьировать. «Лекция 24 января 1991года» На данной лекции автор продолжает рассматривать влияние и становление государства, ряд социологов ставили следующий вопрос: является ли государство в том виде, в каком оно существует, наилучшим потому, что, поскольку оно выжило, оно должно считаться наиболее приспособленным к среде, согласно дарвиновскому постулату? К чему приспосабливался институт — брака, семьи, молитвы, государства? Как можно измерить степень его приспособленности? Бурдьё убеждён, что одна из проблем отношений между естественными и гуманитарными науками: представители естественных наук, даже биологи, когда им приходится судить о работе историков, социологов, не всегда располагают подходящими критериями оценки, потому что применяют к наукам, предметом которых являются совершенно особые, частные основания, один-единственный принцип оценки: математическое основание, логическое основание или же формальное. Структурно-генетический анализ государства, как и синхронический структурный анализ, ставит своей целью ухватить эти логики, которые не относятся к порядку логики и которые формальная логика при этом очень часто разрушает. Одна из главных проблем гуманитарных наук в том, что различные логики, служащие им инструментами (теория игр, исчисление вероятностей), были созданы в противовес обычному, практическому разуму. Применение их к тому, против чего они были созданы, дает очень красивые результаты в книгах, но крайне вредно для прогресса науки: в социальных науках нужно уметь не поддаваться эффекту показной наукообразности, который создается благодаря применению к историческим основаниям плодов рассуждающего разума. Так же автором рассматривается третья модель генезиса государства, а именно, модели генезиса государства Филип Корриган и Дерек Сейер. Эта книга решительно расходится с двумя предыдущими, как с книгой Элиаса, так и с книгой Тилли. Авторы прямо говорят об этом во введении, они выступают против теории государства как органа принуждения. С точки зрения этих авторов, марксизм и теории, которые можно отнести к экономизму, теория Тилли и частично теория Элиаса сводят государство к органу принуждения, превращая его в отражение экономической власти. Они указывают на то, что Грамши, судя по всему, отличается от этих авторов незначительно. Корриган и Сейер оставляют в стороне все то, что касается накопления инструментов физического насилия и экономического капитала, которыми занимались Тилли и Элиас. Их интересует культурная революция, которая лежит в основе развития современного государства. По их словам, образование государства — это культурная революция. Они занимают позиции Дюркгейма. И интересны они тем, что лавируют между Марксом, Дюркгеймом и Вебером. Они не поясняют, что дает теоретический вклад каждого из этих авторов для понимания того, что такое символическая власть, которая, играет центральную роль в понимании того, что такое государство как место накопления символической и легитимной власти. Корриган и Сейер отдают предпочтение, придерживаясь очевидно дюркгеймовского взгляда, тому, что они называют «моральным аспектом деятельности государства»: построение государства они описывают как создание и массовое навязывание значительного комплекса общих представлений и ценностей. Например, они показывают, как в XIX веке государство контролирует и в то же время интегрирует подвластных. Это двусмысленность всех государственных структур, связанных с государством всеобщего благосостояния, в котором никогда неизвестно, что это за институты — институты контроля или институты обслуживания. Корриган и Сейер связывают образование государства с созданием и массовым навязыванием целого ряда общих этических и логических представлений. По анализу Бурдьё можем заключить, что государство — по определению инстанция легитимации, которая освящает, ратифицирует, регистрирует. В «Большой арке» можно найти очень хорошее изложение того незаметного процесса, посредством которого государство мало-помалу присваивает себе все публичные манифестации, публикацию, опубликование. Государство—это не просто инструмент принуждения. Корриган и Сейер то и дело осуждающе цитируют высказывание Ленина о государстве как совокупности групп вооруженных людей, тюрем, и доказывают, до какой степени оно все упрощает. «Лекция 31 января 1991 года» Бурдьё продолжает проводить свой анализ, оперяясь на книгу Корригана и Сейера, установил две группы вопросов: первая касается особого пути Англии к созданию государства, сюда же автор добавляет проблему Японии; вторая группа вопросов касается теоретических основ осмысления государства как власти и, в частности, как власти символической. Идея, которую развивают Корриган и Сейер, состоит в том, что не существует антиномии между некоторыми культурными особенностями английской традиции, которые можно счесть архаичными, и тем, что Англия произвела на свет это английское чудо, промышленную революцию. В целом, можно сказать, что антиномии здесь не больше, чем между культурным архаизмом Японии и японским чудом. Автор задаётся вопросом, как сложилось, что с одной стороны, есть ориенталисты — ужасное слово — а с другой — экономисты, специалисты по Японии, при этом ни те, ни другие друг друга не знают и не признают? Этот раскол, по мнению Бурдьё — часть «эффекта культуры»: на самом деле, дуализм, определяющий разведение техники и культуры, является частью тех невидимых средств, при помощи которых осуществляется символическое господство и которыми социальный порядок защищает себя от тех, кто хотел бы его осмыслить. Деление на дисциплины или деление на интеллектуальные традиции — вот где зачастую производится цензура. Ориенталисты — не экономисты, специализирующиеся на Японии, и наоборот; точно так же проблема, не может быть поставлена ни перед теми, ни перед другими, хотя только о ней они на самом деле и говорят. Этот парадоксальный тезис, расходящийся с академической доксой, противоречит веберовской теории рационализации. Эта теория, получившая очень широкое распространение, принимается как нечто само собой разумеющееся, то и дело возвращаясь в обновленных формах (в США лет пятнадцать говорили о «теории модернизации»), так вот, эта теория предполагает, не договаривая этого до конца, что есть единый исторический процесс, ведущий к настоящему, скрытый процесс, ориентированный на телос, «английское счастье», как говорил Ницше («американское счастье», как сказали бы сегодня). Итак, с одной стороны, есть телос, а с другой — единство, последовательное движение к цели. Так же автор разбирается с вопросом, почему в Японии этот исходный парадокс принимает максимальные размеры? Он полагает, что для понимания японского «чуда» необходимо учитывать, что Япония бюрократизировалась очень давно, как и Англия (Марк Блок говорил, что в Англии государство появилось очень рано, задолго до того, как оно появилось во Франции). Самобытная культура и бюрократизация вполне совместимы. Бюрократизация идет рука об руку с интересом к культуре как инструменту доступа к бюрократии. Это отмечал еще Вебер, но эта мысль выходит далеко за рамки того, что он говорил. Во Франции накопление культурного капитала очень рано становится путем во власть, как только формируются бюрократические институты, которые начинают требовать если не собственно компетенции, то хотя бы школьной гарантии компетенции. Бурдьё утверждает, что культура никогда не бывает чистой, что в ней всегда есть аспекты не только господства, но и национализма. Культура — инструмент легитимации и господства. Вебер говорил о религии, что она дает господствующим классам теодицею для их собственных привилегий. Парадокс заключений автора состоит в том, и он сам об этом говорит, что он не знал, что пишет о государстве, он предполагал, что пишет статью о символической власти, и лишь к концу своей работы, он осознал, «исключительную силу государства и его мышления». «Лекция 7 февраля 1991 года» Бурдьё анализирует свою статью, «О символической власти», опубликованной в 1977 года, в которой пытался создать «инструменты», для осмысления этой странной действенности, основанной на мнении, но с тем же успехом можно было бы сказать, что и на вере. Как получается, что подвластные подчиняются? Первой особенностью, по предположениям автора было то, что в качестве отправного пункта следует принять то, что силовые отношения — это отношения коммуникации, так что между физикалистским и семиологическим или символическим взглядами на социальный мир нет никакого противоречия. Нужно отказаться от выбора между двумя типами моделей, между которыми всегда колебалась традиция социальной мысли, физикалистскими моделями и моделями кибернетического типа, которые какое-то время были в моде: это абсолютно ложная альтернатива, искажающая реальность. Исходя из позиции автора можно заключить, чтобы понять акты подчинения, нужно представлять социальных агентов не как частицы в физическом пространстве—каковыми они тоже могут быть— но как частицы, которые думают о своих начальниках или подчиненных за счет ментальных и когнитивных структур. Позиция Бурдьё позволяет сделать вывод, что парадоксальный эффект государства — это эффект веры, общего подчинения государству, например, то, что люди в большинстве своем останавливаются на красный свет, само по себе удивительно. Как уже упоминалось выше, Бурдьё считает, государство – институтом, который обладает необыкновенной способностью порождать упорядоченный социальный мир, не отдавая то и дело приказы, не применяя постоянно принуждение — как говорится, не нужно приставлять к каждому автомобилисту полицейского. Но его взгляд, это почти «магический эффект», но приемлем он в наше время? Чтобы понять это чудо символической действенности, понять тот факт, что правители управляют, необходимо вслед за социологизированной неокантианской традицией сказать — что государство прививает схожие когнитивные структуры всему множеству агентов, находящихся в его юрисдикции. Государство (процитирую еще раз Дюркгейма) —это основа «логического конформизма» и «морального конформизма». Именно государство организует в наших обществах важные обряды институционализации, подобные акту посвящения в рыцари в феодальном обществе. В наших обществах тоже хватает обрядов посвящения: выдача дипломов, церемонии освящения здания, церкви... следовало бы поразмышлять над тем, что представляет собой такое освящение. Для понимания всего выше изложенного автор представляет исследование эффектов школьного расписания, проведенное психологом Анико Юсти. Взяв за отправную точку своего эксперимента, одновременно научного и практического, школьное расписание и его деление на часы и уроки, она была поражена тем, насколько произвольным было это деление. Расписание неизбежно постоянно создает эффекты Зейгарник: люди что-то делают, начинают разогреваться, думать, и тут эта их деятельность прерывается, и они должны переходить к чему-то другому, от философии—к географии и т. д. Удивительное для Бурдьё было в том, что лишения воспроизводятся людьми по их собственному желанию. Это относится к учителям, но также это относится и к рабочему классу, и ко многим другим категориям. Практике всегда противопоставляется знание, логика или теория. Есть акты познания, не являющиеся когнитивными актами в том смысле, в каком их принято понимать. Взять чувство игры: футболист ежесекундно производит когнитивные акты, но это не акты познания—в том смысле, в каком их принято понимать в теории познания. Это акты телесного, инфрасознательного, инфралингвистического познания: именно от таких актов познания нужно отталкиваться, что понять признание социального порядка, порядка государства. «Лекция 14 февраля 1991 года» На этой лекции Бурдьё рассматривает так званую позицию профессионалов и профанов. По его мнению, один из главных эффектов научного поля — определять вещи, которые в какой-то момент становятся интересными, то есть определять то, что именно нужно искать и находить. Профан говорит себе: с чего это он придает такую важность проблеме государства? Если профан сам и придает ей какое-то значение, то лишь потому, что о ней, к примеру, пишут в газетах, или потому, что идет реформа. То, что верно для проблематики, верно и для метода. Профессионал—тот, кто ставит перед собой определенные проблемы, связанные с накопленной историей, и кто стремится решать их определенными методами, которые тоже представляют собой продукт накопленной истории. Ошибка любого ученого в том, что он живет в башне из слоновой кости — в автономной логике поля, которое само по себе, аутотетическим образом, развивает свои собственные проблемы — а когда сталкивается с проблемами своего времени, происходит это совершенно случайно. После изучения автором системы образования, он заключил, что она, возможно, является огромным обрядом институционализации и что можно рассматривать этапы школьной программы в качестве этапов программы инициации, в которой инициируемый, как в легендах и мифах об инициации, посвящается во все более глубокие истины, пока не доходит до конечной стадии посвящения, получая по ее завершении символ своей избранности, каковым является диплом об образовании. С одной стороны, обряды институционализации, система образования, производящая обряды посвящения. С другой — государство, которое приводит в действие эту систему. Данный анализ в свою очередь позволяет Бурдьё сделать ещё один, по это мнению парадоксальный вывод, что государство — это не просто инстанция, которая легитимирует установленный порядок такими действиями, как «пропаганда». Государство — не просто инстанция, которая говорит: социальный порядок устроен только так и не иначе. Оно не просто универсализация частного интереса властвующих, которой удается навязать себя подвластным (ортодоксальное марксистское определение). Оно представляет собой инстанцию, которая конституирует социальный мир в соответствии с определенными структурами. Автор встраивает не описание генезиса государства, даже не набросок исследования факторов, объясняющих появление государства, но упрощенную модель его логики, какой она видится ему и большинству авторов, — ведь в ходе анализа приходишь к довольно банальным вещам, с которыми все согласны. Очерк исследования Бурдьё включает модель подходящую для тех прототипических государств, которые считаются принципиально отличными от империй и городов-государств. «Лекция 21 февраля 1991 года» На данной лекции Бурдьё поясняет цель своей работы, которая состоит не в том, чтобы внести вклад в построение систем факторов, объясняющих зарождение государства, но, скорее, в том, чтобы построить своего рода модель логики генезиса государства. То, что автор пытается представить, — это модель, отчасти оригинальная по своей сборке и в то же время совершенно неоригинальная, поскольку собранные моменты были высказаны многими другими авторами. Анализируя одну за другой сферы — это противоречит специфической логике государства, но в анализе необходимо не изучать всё сразу, а последовательно исследовать появление налогов, права и т.д., — в которых происходило накопление капитала определенного типа, стоявшее у истоков государства, он хочет показать логику генезиса и одновременно логику возникновения, реалии, не сводящейся к сумме образующих ее элементов. Автор, анализирует, выстраивает логическую цепь первоначального накопления различных видов капитала, которые в ходе этого накопления претерпели видоизменение. Постепенно подключая понятие вида капитала, о которых уже упоминалось, и будет, соответственно, использовать экономический капитал, культурный капитал (или в самой общей форме информационный капитал), социальный капитал и, наконец, символический капитал. Цель анализа — описать автономизацию бюрократического поля, внутри которого действует государственный интерес, интерес, понятый в объективном и субъективном смысле, то есть конкретная логика, не являющаяся логикой морали, религии, политики и т.д. Бурдьё делит процесс на четыре этапа. Первая фаза: процесс концентрации и сопровождающий его эмерджентный процесс. Это анализ различных аспектов накопляемого символического капитала. Вторая фаза: логика династического государства. Государство, в котором государственная собственность — это личная собственность. Третьем этапом он называет «От королевского дома к государственному интересу», он старается показать в чём состоит концентрации и трансформации. И четвертый этап, представляющий собой переход от бюрократического государства к государству всеобщего благосостояния и ставит проблему отношений между государством и социальным пространством, социальными классами, проблему перехода от борьбы за построение государства к борьбе за присвоение того совершенно особого капитала, который связывается с существованием государства. Бурдьё более подробно останавливается на концентрация и экспроприация видов капитала, приводя пример физической силы как капитала. Которое сопровождается демобилизацией обыкновенного насилия. Физическое насилие может применяться только специализированной группой, получившей на это специальный мандат, четко выделяемой в обществе благодаря униформе, то есть символической группой, централизованной и дисциплинированной. Автор считает, что концентрация физической силы на первом этапе династического государства происходит в борьбе с феодальным порядком: создание монополии на насилие создает, в первую очередь, угрозу для феодалов, знати, чей специфический капитал был основан на праве и обязанности применять военную силу. Одним из последних пунктов отражения, показывающий взаимозависимость всех факторов и зависимость накопления экономического капитала от накопления капитала символического: применение физического насилия, необходимого для сбора налогов, возможно только в той мере, в какой оно маскируется под символическое насилие. Один из принципов генезиса идеи государства как инстанции, трансцендентной по отношению к агентам, которые ее воплощают, может быть связан с тем, что несправедливости агентов противопоставлялась справедливость короля — «Не может быть, чтобы этого хотел король»: [в наши дни] это «письмо Президенту республики», то есть идея верховной инстанции, не сводимой к своим эмпирическим проявлениям в чувственном мире. «Лекция 7 марта 1991года» Бурдьё пытается завершить описание процесс концентрации видов капитала, о котором шла речь на предыдущей лекции. Автор выдвигает гипотезу, согласно которой у народа могла появиться идея государства, трансцендентного по отношению к своим воплощениям и явленного фигурой короля, поскольку король мог воплощать в себе ту последнюю инстанцию, к которой можно обратиться. В наше время королём выступает президент. По мнению автора, для понимания появления универсальных институтов, институтов формально универсальных или формально отнесенных к универсальному, таких как государство, правосудие, наука, можно предположить, что существует заинтересованность в универсальном, что у людей есть частный интерес к отстаиванию универсального. Наряду с образованием корпуса наблюдаются кодификация и формализация процедур: унификация сопровождается стандартизацией, гомогенизацией, что очевидно в случае мер и весов, когда пределом оказывается создание всеобщего эталона. Автор видит государство как теоретический унификатор, теоретик. Оно производит унификацию теории. Оно занимает центральную, верховную точку зрения, точку зрения обобщения. Неслучайно статистика — важнейший инструмент государства: она позволяет обобщать индивидуальную информацию и тем самым получать информацию, которой ни один из индивидов, предоставивших информацию, не обладает. Статистика и есть трансцендентная техника, позволяющая производить обобщение, но получить средства для «добычи» информации не так-то легко. Точка зрения государства — это точка зрения письменности, которая представляет собой первейший инструмент объективации и накопления: именно она позволяет преодолеть время. Итак, подводя итог сказанное Бурдьё можно сделать вывод, что письменность — это типичный инструмент государства, инструмент обобщения: первые письменные знаки связываются с ведением реестров, в особенности учетных книг. Таким образом, это специфический инструмент когнитивного накопления, он позволяет произвести кодификацию, то есть когнитивную унификацию, которая, в свою очередь, позволяет провести централизацию и монополизацию, выгодную обладателям кода. Кодификация, задаваемая грамматикой, — это тоже работа по унификации, неотделимая от работы по монополизации. Государство мало-помалу превращается в центральный банк символического капитала, и наступает момент, когда больше нет иной знати, кроме государственной. Выводы Подводя итог данных лекций применимо ли вышеизложенное Бурдьё в наше время? Исходя из логики автора, можем ли мы в данное время считать Сергея Собянина современным представителем «комиссии», теорию о которых автор выдвигал на прошлых своих лекциях, типичный в этом отношении пример: это места, в которых находятся агенты, которых можно назвать государством. Настолько ли «хорошо», «качественно» он выполняет функции «государства» для обычных людей, или же остаются «незамеченные перевороты». Такие, как например Судя по развернувшимся в СМИ и на форумах соцсетей почти боевым дискуссиям на тему введенных столичным мэром ограничений для москвичей в связи с коронавирусом, каждый из участников баталий, очевидно, если не говорит открыто о превышении полномочий московским мэром, то, так или иначе, заявляет об этом между строк, причем намекая на то, что Собянин зашел за красную черту, вступив на территорию президентских полномочий. Конечно, москвичей, россиян не может не настораживать последовательное усиление власти Собянина — хотя бы ввиду того, что денег в столице больше, а значит, и сделать удается больше, да еще и москвичей есть чем задобрить. Многие могут даже указать «с жиру Москва бесится, например, тротуарные бордюры, вполне пригодные, взялась менять на гранитные, которые местами рассыпаются прямо при укладке, да еще тогда, когда все остальные регионы бьются в конвульсиях от нехватки средств и теряют оттого людей», которых, кстати, Москва и подхватывает, как в большую паутину, разрастающуюся во все стороны, в том числе за счет реновации. Такая концентрация людей способствует и концентрации власти. Чем больше поклонников жизни в Москве, тем больше довольных ее властью, особенно среди тех, кто вынужден покидать регионы из-за необустроенности. Возникает не только вопрос: почему другие регионы не способны устроить такой же оазис и кто в этом виноват, но и растет накал недовольства россиян более «богатой» жизнью москвичей, хотя понятие «богатства» слишком условное по массе обстоятельств — и с учетом стоимости жизни и количества «трудочасов». И вот пришла беда. Возник коронавирус. В какой-то степени прежняя политика концентрации власти за счет концентрации людей, как, оказалось, имеет свои недостатки. Самый главный как раз — именно концентрация людей. Мэру приходится идти на жесткие меры. И оценить его действия как неверные, даже имея за пазухой на него «обиды», просто невозможно. Да, перегибает палку, но с кем не бывает — вводит ограничения по передвижению москвичей, употребляя термин «запрещается». Напомню, к тем мерам, которые озвучил в своем обращении к нации в связи с коронавирусом президент РФ Владимир Путин, предполагающим выходную неделю и добровольную самоизоляцию, мэр издал свой указ, заметим, именно запрещающий покидать квартиру, разрешая это делать лишь в некоторых случаях. Но при этом на сайте мэра всё — таки есть оговорка на то, что домашний режим не ограничивает права граждан приезжать или покидать город, речь ведется только о том, что нельзя без веской причины передвигаться по городу. Правда, при этом заточение москвичей в четырех стенах скрашено «доброй пилюлей» — тем, кто потеряет работу, предусмотрена региональная компенсационная выплата. Как указано на сайте, безработным, причем только в качестве первого шага, мэрия будет выплачивать пособия по безработице (стипендии) в размере 19,5 тыс. руб. в месяц. Выплата будет назначена автоматически, без заявлений. Как мы понимаем, эта выплата будет являться дополнительной к той, что обещал лично президент, и размер ее явно превышает МРОТ. Следовательно, губернаторам регионов страны, чтобы не погрязнуть в обвинениях со стороны народа, мол, «почему в Москве так, а у нас иначе», нужно как-то подтянуться «до небес», то бишь до Москвы, и изыскать возможности. А ведь таких возможностей априори может и не быть. Следовательно, подтянуться «до небес» должно будет правительство Мишустина. А позволяет ли правительству бюджет, на котором лежит нагрузка за решение общих для всей России задач, который, в принципе, уже расписан, утвержден, и чтобы получить дополнительный объем финансирования нужно идти на поклон в Минфин?! Со стороны меры, предпринимаемые столичным мэром по борьбе с распространением коронавируса, выглядят именно как подножка российскому правительству. Вероятно, мэр вовсе и не желал подставлять правительство. Но получилось именно так. Согласитесь, теперь правительству нужно либо искать дополнительные источники финансирования для всех оставшихся без работы россиян, если деньги найдутся, то, возможно, отказывать в этой мере поддержке москвичам, ввиду наличия помощи мэра. Но совершенно точно, правительству придется как-то объяснять народу, почему помощь оказывается одним и не оказывается другим. К слову, подобная «соревновательность» между чиновниками может привести к плачевным последствиям. Да, конкуренция обычно хороша и приводит к позитивным для общества итогам, но в данном случае — в период пандемии, так называемого транзита власти, общего накала обстановки по недовольству жизнью может вызвать явное отторжение действий всех без исключения чиновников, так сказать, без разбора. Но вернемся к вопросу о том, прав или не прав Собянин, не перегибает ли палку? С одной стороны, перегибает. Ну как мэр, пусть даже столицы России, что наделяет город и самого мэра особым статусом — по сути, мэр Москвы обладает полномочиями губернатора, а значит и функциями государственной власти, даже при наличии у Москвы, как и у других субъектов страны, Устава может ограничивать права и свободу граждан России, предусмотренные главным законом страны — Конституцией? Как обычно в спорных ситуациях выражается президент: «Тут без полбанки не разберешься!» Ясно одно, Собянин, наверное, хотел, как лучше — остановить быстрее эпидемию в самом большом городе России и одной из мировых столиц, где местные жители, только услышав о предстоящих ограничениях, тут же рванули, как дети, для которых обычно запретный плод еще более сладок, гулять и жарить шашлыки, то есть отнеслись несерьезно к реально существующей и очень опасной угрозе для их жизни. Может быть, именно это желание, желание победить коронавирус, заставило Собянина, по сути, подставить правительство, а главное, не заметить, что «ограничение прав граждан» может происходить в исключительном случае — в случае чрезвычайной ситуации, решение о введении которой может принимать только президент РФ, что меняет и статус территорий, и расклад властных полномочий. Беда в том, что правительство одобрило поправки в Кодекс об административных нарушениях, предусматривающие ужесточение ответственности за несоблюдение карантинных мер. С граждан, чьи действия во время карантина представляют опасность для окружающих, могут взыскать от 15 до 40 тысяч рублей; с должностных лиц — от 50 до 150 тысяч рублей. Максимальный штраф достигает миллиона рублей: такое наказание предусмотрено для юридических лиц, действия которых привели к чьей-либо гибели. При этом, подчеркнем, всеобщего карантина ни в стране, ни в регионах нет. Он действует в отношении отдельных людей, пребывающих сейчас в больницах, для которых показано соблюдение карантинного режима. Но дело в том, что в условиях всеобщей паники не стоит исключать спекулятивные действия отдельных сотрудников отдельных надзорных органов, которые, не разобравшись в ситуации, могут начать штрафовать всех подряд россиян, тем самым усугубив напряжение в обществе.