Ошибки и закостенелость официальной идеологии
Массовый террор, по крайней мере, на поздних стадиях развития большевистского режима, не был обязательным условием его сохранения. Классики теории тоталитаризма в этом отношении ошибались. Тотальный контроль над средствами производства также не был необходимой предпосылкой для выживания системы. Наличие сильного частного сектора в экономике во времена нэпа в 20-е годы не препятствовало единовластию большевиков. Но с чем система не могла справиться, так это с правдой о самой себе.
Сопротивление правящей партбюрократии курсу Горбачева постоянно росло. Реформаторы объясняли это живучестью сталинского наследия. Московский историк Гефтер писал в середине 1988 года:
«Сталин умер [только] вчера».
Однако не только бюрократический аппарат препятствовал перестройке. Многие сталинские нормы мышления и поведения были распространены не только среди представителей правящей элиты, но и в широких кругах населения. Некоторые авторы в связи с этим говорили о вульгарном или наивном сталинизме.
Публицист Л. Карпинский в середине 1988 года объяснял этот феномен следующими причинами:
«Здесь и искреннее отождествление Сталина с идеалами социализма, [...] здесь и ностальгия по своей боевой молодости, [...] здесь [...] и потребность в защите, верховной «отеческой» силе, которая накажет порок, вознаградит добродетель и все расставит по своим местам».
По мнению реформаторов, самым действенным средством в борьбе со сталинской мифологией была правда о прежних преступлениях, причем правда в полном объеме, а не осторожно дозированная. Литературный критик И. Виноградов писал:
«[Правда] о реальности так же неделима и целостна, как и сама реальность. «Порционная» или «поэтапная» правда о ней – это всего лишь в лучшем случае полуправда, [...] то есть правда, соединенная с какой-то дополняющей ее ложью. А правда приправленная ложью, это уже, простите, что угодно, но только не правда».
Но из-за этого стремления к «полной правде» те сторонники перестройки, которые пытались бороться со сталинизмом при помощи ленинских идей, оказались перед серьезной дилеммой, так как эйфорические поиски правды, охватившие всю страну, начали расшатывать и ленинский монумент.
Постепенно становилось ясно, что плюрализм и открытое общество несовместимы с ленинскими принципами, поскольку сущностью ленинизма было пренебрежение элементарными демократическими нормами.
Общественная критика ленинизма и его методов
Возвращение к Ленину едва ли можно было связать с долгожданной свободой.
Эйфория, связанная с именем Ленина, в публицистике времен перестройки постепенно сходила на нет. Все чаще созданная Лениным в ходе гражданской войны в России система военного коммунизма воспринималась как предтеча сталинской командной системы.
Экономист В. Селюнин писал, например, в мае 1988 года:
«Факты неопровержимо доказывают, что ликвидация кулачества состоялась именно в годы «военного коммунизма», а не на рубеже 20-30-х годов».
Такого рода высказывания чрезвычайно беспокоили консервативные силы в партии, реакция которых на разоблачение преступлений большевизма представляла собой смесь возмущения и паники:
«Антиленинские идеи в последнее время широко стали распространяться в нашей партии и стране, – сетовал директор института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Г. Смирнов на заседании Идеологической комиссии ЦК от 26 января 1990 года. – Хождение получила так называемая «доктринальная концепция», согласно которой все бедствия, пережитые страной, [...] имеют общие причины – гипертрофию классовой борьбы и утопический характер социалистических устремлений Маркса и Ленина».
А председатель Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию М. Ненашев на этом же заседании добавил:
«[Мы] стоим сегодня в идейном противостоянии с противниками партии и социализма, по сути, у последней черты, где самый последний рубеж – Владимир Ильич Ленин».
Поэтому он считал ту «удивительную идеологическую пассивность и беспомощность», с которой партия реагировала на критику ленинизма, крайне опасной.
Защитники Ленина теперь постоянно вынуждены были оправдываться, тем более что нападки на Ленина становились все острее. Один из приверженцев перестройки, философ А. Бутенко писал в «Правде» в феврале 1990 года:
«[В большевистском наследии] нет того образца партии, который нам сегодня необходим... [Ведь] ленинская партия, партия нового типа, была и осталась инструментом борьбы за политическую власть, [...] других задач [она] не решала... У советских коммунистов никогда не было не только опыта демократического управления страной, но и практики конкурентной борьбы с другими партиями».
Через месяц историк Ю. Афанасьев выступил против Ленина еще более беспощадно:
«Если наш вождь и основатель действительно заложил основу чего-то, так это возведение в принцип государственной политики массового насилия и террора».
Примерно в то же время Горбачев, в конце концов, решил изменить первоначальную формулировку 6 статьи Конституции, которая закрепляла руководящую роль КПСС. Сначала это произошло на Пленуме ЦК в феврале 1990 года, а затем, уже окончательно, на III Съезде народных депутатов в марте 1990 года.
