Теория языковой личности

Тема 5. Теория языковой личности. 1. Истоки теории языковой личности. Понятие «языковая личность» в современной антропоцентрической лингвистике, несомненно, принадлежит к числу базовых. Разработка теории ЯЛ в нашем языкознании связывают с именем Ю.Н. Караулова, что абсолютно справедливо. Однако истоки этой идеи восходят к трудам Л.В. Щербы и В.В. Виноградова. Л.В. Щерба в своей классической работе «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» (1931), включаясь в обсуждение проблемы сложности лингвистического объекта в постсоссюровский период истории науки о языке, выделил, как известно, три аспекта: речевую деятельность как «процессы говорения и понимания», языковую систему, «словарь и грамматику», которые являются «системой потенциальных представлений», с одной стороны, и результатом умозаключений, абстрагирования от актов речевой деятельности, с другой, и языковой материал – «совокупность всего говоримого и понимаемого в определенной конкретной обстановке в ту или иную эпоху жизни народа», т.е. «тексты» (Хрест. Звегинцева 2: 361-363). Однако у Щербы есть и четвертая сторона, которая специально им не обозначена как аспект. Она соотносима с пониманием системы как некоей потенции, и на нее ученый обращает самое пристальное внимание. Как пишет Щерба, «система языковых представлений ... уже по самому определению своему является чем-то индивидуальным» (363), поэтому «возникает вопрос, в каком отношении находится “психофизическая речевая организация” владеющего данным языком индивида к <...> выводимой лингвистами из языкового материала языковой системе. Очевидно, что она является ее индивидуальным проявлением. В идеале она может совпадать с ней, но на практике организации отдельных индивидов могут чем-либо да отличаться от нее и друг от друга. Их. пожалуй, можно было бы действительно назвать “индивидуальными языками”, если бы в подобном названии не крылось глубокого внутреннего противоречия, ибо под языком мы разумеем нечто, имеющее прежде всего социальную ценность <...> Терминологически лучше было бы говорить поэтому об “индивидуальных речевых системах”» (364). Соответственно, «языковая система <...> это есть то, что объективно заложено в языковом материале и что проявляется в “индивидуальных речевых системах”, возникающих под влиянием <...> языкового материала» (364). Таким образом, «индивидуальные речевые системы» («индивидуальные языки») есть реальное бытие абстрактной языковой системы и – что самое главное – неустранимое и необходимое звено в цепи «речевая деятельность → языковой материал → ИРС → речевая деятельность» (в отличие от языковой системы, которая есть всего лишь абстракция от языкового материала и которая предполагает обязательное лингвистическое описание языка и отсутствует, если такого описания нет или если оно неизвестно носителю языка). На основе этой идеи Щербы складывается в советской психолингвистике понятие «языковая способность», введенное в обиход школой А.А. Леонтьева, а оно, как мы увидим далее, прямо связано с понятием «языковая личность» у Ю.Н. Караулова. Несомненной заслугой Ю.Н. Караулова является всесторонняя разработка не только теоретического понятия «языковая личность», но и методов описания русской ЯЛ в синхронии и диахронии. Этому посвящены монографии «Русский язык и языковая личность» (1987), «Словарь Пушкина и эволюция русской языковой способности» (1992), коллективная монография «Язык и личность» со вступительной статьей Караулова под ред. Д.Н. Шмелева (1989), а также ряд статей, в том числе послесловие к 1 книге «Русского ассоциативного словаря» (1994). Продолжающееся почти 20 лет изучение ЯЛ Карауловым позволяет проследить некоторую эволюцию в интерпретации этого понятия. Для этого достаточно сравнить его монографию 1987 г. и статью 1989 г. В монографии определения понятия фактически нет, хотя подробно, в табличной форме с развернутым комментарием дана структура ЯЛ. Статья начинается с дефиниции, из которой явствует, что под языковой личностью понимается «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются а) степень. структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью» [3]. В статье расчлененность дефиниции (а, б. в) и непосредственная близость к текстовому (не табличному) описанию структуры ЯЛ позволяет соотнести признаки понятия и уровни структуры. Итак, структура языковой личности представляется состоящей из трех уровней: 1) вербально-семантического, предполагающего для носителя языка нормальное владение естественным языком, а для исследователя – традиционное описание формальных средств выражения определенных значений (ср. п а) в определении); 2) когнитивного, единицами которого являются понятия, идеи. концепты, складывающиеся у каждой языковой индивидуальности в более или менее упорядоченную, более или менее систематизированную «картину мира», отражающую иерархию ценностей. (ср. п.б) в определении) <...>; 3) прагматического, заключающего цели, мотивы, интересы, установки и интенсиональности. (ср. п. в) в определении) [1989:5] Принципиальная новизна и методологическая значимость понятия «языковая личность» заключены именно в этой модели, соответствующей антропоцентрическому и когнитивному подходу к языку. Обратим внимание на следующий комментарий Караулова ко второму и третьему уровням: «Когнитивный уровень устройства ЯЛ и ее анализа предполагает расширение значения и переход к знаниям, а значит, охватывает интеллектуальную сферу личности, давая исследователю выход через язык, через процессы говорения и понимания – к знанию, сознанию, процессам познания человека <...> [Прагматический] уровень обеспечивает в анализе ЯЛ закономерный переход от оценок ее речевой деятельности к осмыслению реальной деятельности в мире» [Там же]. Типология ЯЛ. Караулов видит в понятии ЯЛ и возможность преодолеть деспотизм известной формулы «за каждым текстом стоит система языка», противопоставив ей другую формулу «за каждым текстом стоит языковая личность» [4-5]. При этом он постоянно подчеркивает, что слово «личность» не должно вводить в заблуждение: лингвистический смысл понятия ЯЛ «оставляет вне поля своего внимания важнейшие с психологических позиций аспекты личности, раскрывающие ее ... именно как индивидуальность» [6]. Объектом исследования становится языковая личность как собирательное представление о человеке, говорящем на данном языке в данный период истории этого языка. Среднестатистическая (усредненная, массовая) ЯЛ – это усредненная модель ЯЛ, полученная в результате массового психолингвистического эксперимента и представленная фрагментарно в ассоциативных полях слов-стимулов, а в целом – в ассоциативно-вербальной сети, тезаурусе и прагматиконе, которые репрезентируются в этих полях и конструируются на их основе. Обобщенно-статистичекий характер базового понятия «русская языковая личность» («английская языковая личность» и т.п.) делает необходимым дальнейшую типологию ЯЛ. Так, Караулов выделяет как тип, наиболее пригодный для построения такой модели, среднюю языковую личность, т.е. «носителя языка, профессиональная деятельность которого не связана с воздействием словом, т.е. к этому множеству можно с большой долей вероятности отнести всех лиц негуманитарных профессий (т.е. это не филолог, не журналист, не редактор, не преподаватель, не писатель, не политик, не юрист, не философ, не психолог, не социолог, не проповедник)» [Караулов 1994: 212]. Средняя языковая личность, как правило, репродуцирующая, находящаяся под большим влиянием речевых стандартов, или стандартизированная ЯЛ. Ей противостоит творческая ЯЛ, в лексиконе и тезаурусе которой продуцирование преобладает над репродуцированием. В современной науке типологизация ЯЛ по разным параметрам продолжается. Метод описания ЯЛ. Описанию ЯЛ как многоуровневой модели более всего соответствует совсем нетрадиционный и построенный исключительно на психолингвистических основаниях метод массового свободного ассоциативного эксперимента, позволяющий получить представление о реальном – сетевом – способе хранения языковых и сопутствующих им неязыковых знаний в памяти усредненного (среднестатистического) носителя языка. Вспомним, что результаты ступенчатого эксперимента. основная часть которого проводилась в 1989-90 гг., нашли отражение в шестикнижном «Русском ассоциативном словаре», включающем попарно дополняющие друг друга три книги прямого словаря (от слова-стимула к реакции) и три книги обратного словаря (от реакций к стимулам). РАС явился словарем нового типа, «мощным инструментом социологического и социально-психологического исследования», позволяющим судить не только о состоянии языка, но и «о ментальном климате, характерном для испытуемых» и сопряженном с широким социально-психологическим контекстом (когнитивный уровень), а также «о возможных изменениях (положительных и отрицательных), продиктованных существующими оценками себя и окружающих», «о возможном отношении к вещному миру, предопределяемом сегодняшними установками» (прагматикон) [Кн.1: 7]. Говорить об этом словаре еще что-либо вряд ли имеет смысл – так широко он известен. Но, на мой взгляд, нуждается в оговорке понятие «усредненной» (среднестатистической) языковой личности, которым оперируют авторы. Необходимость проведения массового эксперимента с непосредственно участвующими в нем респондентами поставила исследователей в ситуацию, объективно ограничивающую круг информантов: осуществить такой эксперимент возможно только в учебной студенческой аудитории. Таким образом, сразу же были сужены возрастные параметры русской ЯЛ (от 17 до 25 лет), нивелирован ее социальный статус (образовательный ценз). Добиться большей статистической строгости удалось за счет расширения круга вузов и, соответственно, варьирования профессиональной ориентации информантов и их региональной принадлежности. Прекрасно осознавая некоторую уязвимость полученного материала, который несет на себе явные следы возрастных предпочтений, Караулов стремится найти научно обоснованный мотив такого решения возникшей методологической проблемы: В основе такого выбора лежали два соображения. Во-первых, о важности вузовского образования, а, во-вторых, о прогнозировании развития сознания тех русских, которые в ближайшие 30 лет будут определять языковую, духовную и материальную жизнь нашего общества. Иными словами, русский ассоциативный словарь – это «выход» в будущее сознание русских (на 10-20 ближайших лет) [Кн.1: 5]. С этим трудно не согласиться, но все же проблема остается. Вербально-семантический уровень ЯЛ и АВС. Из трех уровней наиболее изученным является вербально-семантический уровень, или лексикон и грамматикон ЯЛ. Он представляет собой ассоциативно-вербальную сеть СМ. стр. 17-18 лекций Основным элементом АВС и ее узлом является слово (словоформа), но «любое слово требует ... “продолжения”, ищет свою пару, хочет превратиться в “модель двух слов”» [Караулов 1994: 191]. Эти модели и выявляются в ходе свободного ассоциативного эксперимента «стимул – реакция». Стоит оговориться, что нередко реакция включает более одного слова, но указанная психолингвистическая двухкомпонентность сохраняется (гвоздика → красный цветок без запаха). Таким образом, модель двух слов – структурная основа и отдельного ассоциативного поля слова-стимула, и АВС в целом. В ассоциативных полях в наборе реакций-ассоциатов репрезентируются: - разнообразные лингвистические, семантические и формально-грамматические, свойства слова (собственно языковые знания); - разнообразная когнитивная информация (энциклопедическая, культурологическая); - прагматическая информация, включающая коммуникативные, оценочные, эмоциональные, эстетические моменты. Рассмотрим это на примере конкретного ассоциативного поля слова-стимула гвоздика, взятого не из словаря, а полученного в результате самостоятельно проведенного массового ассоциативного эксперимента, в котором приняло участие около 500 человек, студентов разных специальностей, учащихся педагогического колледжа и школьников разных возрастных групп. Гвоздика праздник 50; цветок 29, красный 25; гвоздь/и 18; 9 мая 16; подарок, похороны 12; День Победы, 1 Мая, 8 Марта 11; конфеты, приправа, революция 10; красный цвет, специи 8; букет, ваза, день рождения, пряность 7; любовь 5; одеколон, смерть 4; запах, красота, лето, Октябрь, рынок, траур 3; аромат, белый, ветеран, кладбище, клумба, коммунисты, корица, Ленин, маринад, открытка, 1 сентября, Победа, счастье, треугольник, цвет 2; алая, благородный цветок, бордовый, бульвар, бутон, внимание, военные (23 февраля), волнистые листья, гвоздики, гордость, грозная, грузин, дедушка, демонстрация, детство, дешевизна, дурной вкус, духи, душистая, зимой и летом, знамя, зубная боль, зубчатые лепестки, измена, изящность, коммунистический праздник, красивая; красная и острая, красный цветок без запаха, ларёк, ларёк с цветами, лекарство, любимый цветок, мазь, март, мать, могила, мужское, мужской цветок, мужчина, невинность, ненавижу этот цветок, осанка, официальный праздник, память, парад, парад Победы, партийные праздники, пахнет, подарки, повседневный цветок, праздник День Победы, праздник Победы, праздник 1 Мая, предвещающая, признание, пролетариат, пряный аромат, пурпурный, пышная, радость, разнообразие, распространённый цветок, роза, розово-малиновый, сержант, символ, СССР, старость, стройная, стройность, учителя, цветок без запаха, цветок на ножке, цветочки, цветочный ларёк, цветочный сад, цветы на параде, ЦК КПСС, чувства, шипы 1.п 417:122:79 В этом поле представлены парадигматические связи: омонимия гвоздика 1 – цветок (подавляющее большинство реакций-ассоциатов) и гвоздика 2 – пряность(специи, приправа, корица); гиперо-гипонимия (цветок, роза), партитивные связи (бутон, зубчатые лепестки, волнистые листья); синтагматические связи с прилагательными-атрибутами (красный, алая, бордовый, пурпурный, розово-малиновый. белый, душистая, пышная, стройная), с предикатами (пахнет) и предикативами (цветок без запаха, цветок на ножке, распространенный цветок). Один раз встретился ассоциат-предложение «ненавижу этот цветок». Достаточно часта реакция метаязыковая, связанная с внутренней формой слова (гвоздь/и). Но подавляющее большинство ассоциаций в составе этого АП имеет неязыковую природу Репрезентация грамматики в АВС (сетевая грамматика). В монографии «Словарь Пушкина...» Караулов отмечает следующее: «Для подавляющего большинства лексем, несмотря на их относительно высокую встречаемость... характерна неполнота грамматической парадигмы» [1992:7]. Так, слово болезнь в словаре Пушкина имеет частоту 56, но в нем ни разу не зафиксированы словоформы дат. п. ед. и мн. ч. Аналогичная картина и в романе Толстого «Война и мир», в творчестве Лермонтова. Таким образом, реальное владение (не знание, а именно владение!) однотипной парадигмой у разных лексем неодинаково. В науке всё большее распространение получает мнение, высказанное Б.М. Гаспаровым, что ни одним словом носитель языка не пользуется реально в полном объеме его прадигматических форм, поскольку ему это не нужно. Это хорошо подтверждает анализ грамматической составляющей АВС РАС. Морфология в языковой памяти ЯЛ, моделью которой и служит АВС, храниться совсем не так, как в традиционных грамматических описаниях, но при всем том достаточно полно. Способ представления грамматики в АВС лексикализованный: «грамматика не отделена от лексики, а наоборот, синкретична с ней (что соответствует бытию грамматики и в речи), разлита. «размазана», так сказать, по ассоциативно-вербальной сети» [Караулов 1992:6]. В Послесловии к РАС Караулов перечисляет следующие особенности ассоциативно-сетевой морфологии, которая представлена в АВС « 1) экземплярно (образцами, прецедентами); 2) в лексикализированном виде (т.е. не схемаично, не формально-структурно, а синкретично с конкретными словами в словоформах); 3) путем диссипации (распределенности, распыленности) некоторой подструктуры (парадигмы, типа склонения и т.п.) между разными лексикализированными воплощениями и между разными ассоциативными полями» [Караулов 1994: 206]. Допустим, словообразовательное гнездо корня работ(ать) рассредоточено по многим АП: завод – работа, работает, рабочий; деятельный – работоспособный, работяга, работа, работник; рабочий – работа, рабочая, заработок, работник, работница, разнорабочий и т.п. В 3-х книгах обратной части словаря это гнездо собрано практически полностью. То же самое, в принципе, должно происходить и с парадигмами склонения. спряжения, времени и др. Следует, однако, учитывать, что у существительных стимулы в форме именительного падежа дают минимальное число грамматических пар, не считая сочетаний с прилагательными. И это вполне объяснимо: именительный падеж – падеж назывной, за которым стоит прежде всего предмет и понятие и ассоциации, стимулируемые экстралингвистической действительностью. Включение в словарь словоформ косвенных падежей сразу же меняет картину: на первое место выходят грамматические ассоциаты. Так, в АП слова песня подавляющее большинство реакций – прилагательные в форме ж.р., даже имя автора или исполнителя появляется чаще в им. п. (Александр Малинин, Гребенщиков, барды, Шаиский, но Паулса). Из типовых грамматических конструкций встречается предл. п. с предлогом о (о Соколе, о Буревестнике, о друге, о дружбе, о жаворонке, о зайцах, о Ленине, о молодости, о ней, о тебе), но и здесь большая часть реакций номинативного или цитатного характера. В статьях песню, песням, песней, песни прилагательные почти исчезают, вытесняясь или глаголами (песню – петь, спеть, запевай, пою, запой ...грянуть. допеть. запевать, мурлыкать, напевать, пел, поет, поем, поют, сложил, сложим, сложить, слушать), или существительными по фреймовому принципу ассоциирования (песне – костер, песнями – танцами, плясками, серенадами, сказками, шутками, праздник, костер, май, рояль). У глаголов, напротив, грамматически существенные ассоциаты преобладают. Так, в статье глагола спросить выделяются ассоциаты в вин./род п. (урок, совета, разрешения/ и разрешения) и в пр.п. с предлогом о (о чем-то, о главном, о времени, о задании, о доме и т.п.) – со значением содержания вопроса; род.п. без предлога (учителя, друга, вас) и с предлогом (у друга, у товарища, у прохожих и т.п.) в значении лица, которому задается вопрос; с предлогом (с кого-нибудь, с других, с директора) в значении «потребовать», большое число ассоциатов-наречий, занимающих позицию обстоятельства (громко, грубо, искренне, кротко и т.п.). Возникает естественный вопрос, насколько полно представлены соответствующие грамматические парадигмы? По отношению к морфологической системе русского языка в целом по АВС диссипативно, но полно, применительно к отдельному слову – нет. Причем лакуны – это не случайность, а закономерность, которая требует изучения. Синтаксический строй языка, по вполне понятной причине, в АВС, узлами которой являются слова, не может быть представлен столь же полно, как морфология: синтаксические отношения отражены в сети в редуцированном виде. Тем не менее, по утверждению Караулова, в статьях словаря и тем более в АВС в целом «практически полностью раскрывается синтаксический потенциал слова-стимула» [1994:208]. В частности, существительное реализует в АВС синтаксический потенциал как агенс (субъект действия) и как пациенс (объект) и т.д. (магазин – закрыт, открыть; мать – страдает, люблю); стимул-глагол развертывает свои актантные позиции (гулять – девочка, с девушкой, с ребенком, с собачкой) и свою сирконстантную (обстоятельственную) структуру. Так, в статье глагола гулять есть ассоциаты с семантикой обстоятельства места (в лесу, по улице, в парке, по тропинке, по крыше и т.п.), времени (под луной, по ночам, изредка), образа действия (вдвоем, в одиночестве, напропалую, по-черному, по-русски, направо-налево, строем, и т.п.). Во всяком случае, синтаксис словосочетания не только на уровне моделей, но и на лексикализованном уровне (близко к синтаксическому словарю Золотовой) может быть восстановлен по данным РАС. Синтаксис предложения в АВС представлен на уровне моделей двух слов разной степени грамматикализации. Модели двух слов, соответствующие предикативными словосочетаниям, могут интерпретироваться как нераспространенные предложения с разными типами сказуемого: например, дверь открыта, закрыта, приоткрыта, скрипит, распахнулась, хлопнула, тяжела, вижу, закрыть и т.п. Особое место занимают так называемые синтаксические примитивы, т.е. неграмматикализованные модели двух слов, которые могут рассматриваться как потенциальные словосочетания, в том числе и предикативные, и которым для превращения в нормальное словосочетание или предложение не хватает только грамматической оформленности: дверь – открыть, скрипеть, звонить → звонить в дверь, звонок → звонок в дверь, звонок у двери, балкон → дверь на балкон, щель → щель в дверях; наткнуться – камень → наткнуться на камень, вспоминать – война → вспоминать о войне, гвоздика – ваза, букет, клумба → гвоздика в вазе, в букете, на клумбе, ваза с гвоздиками, букет гвоздик и т.п. Иногда можно встретить ассоциацию в форме местоименно оформленной модели предложения: дать – положить кому-либо что-либо в руку. Редкая местоименная реакция что (обещать – что) может быть интерпретирована двояко: как объектная и как вводящая изъяснительное придаточное. Реакции предельно конкретные вызываются иногда временными глагольными словоформами: взяли – полиция хватает и тащит демонстрантов. Но это нетипично для АВС. Лексикализация синтаксиса приводит к тому, что в любом случает за моделями двух слов стоят пропозиции, соответствующие типовым ситуациям – фреймам и сценариям – русской культуры, что выводит нас на следующий – когнитивный – уровень языковой личности. Существует мнение, которое было высказано и в монографии Караулова, что с этого уровня и начинается ЯЛ как собственно когнитивная модель. Это было бы справедливо, если бы вербально-семантический уровень описывался традиционно. Однако метод массового свободного ассоциативного эксперимента отнюдь не является традиционным для описания лексики и грамматики и, более того, как мы уже отмечали, является не описанием лексической и грамматической системы как таковой, а описанием способа ее хранения в памяти носителей языка. Когнитивный уровень ЯЛ (тезаурус) включает бинарные и многочленные ментальные структуры, принадлежащие картине мира носителя языка. Изучение устройства этого уровня ЯЛ существенно продвинулось за последние полтора десятилетия, являясь одной из центральных проблем современной когнитивистики. Семантически связанные элементы АВС принадлежат прежде всего АВС, хотя одновременно находят отражение и в тезаурусе, поскольку предполагают дифференциацию понятий (синонимия), их логические связи (антонимия, гиперо-гипонимия, партитивные отношения). Но те связи, которые не обеспечиваются семантически, а опираются только на знания носителей языка о мире, «лежат по ту сторону лексического и грамматического значения, относятся к глубинному когнитивному уровню» [Караулов 1992:113]. Такими в приведенном выше АП гвоздика являются многочисленные ассоциаты идеологического плана (см. с. 38 в лекциях ) Тезаурус включает соответственно упорядоченные и иерархизованные понятия, концепты, типовые культурные фреймы-ситуации, поведенческие фреймы-ситуации, фразеологизмы в широком понимании термина, устойчивые сравнения, прецедентные тексты, стандартные художественные образы. Пусть пока останутся без дефиниций и характеристик такие примелькавшиеся понятия, как концепт, фрейм, сценарий, прототип – а именно они и являются главными структурами когнитивного уровня Прагматический уровень ЯЛ. Наименее определенным и наименее изученным представляется третий уровень структуры ЯЛ – прагматический. В монографии «Русский язык и языковая личность» прагматикон увязывается с коммуникацией, коммуниативными ситуациями, коммуникативными ролями, мотивами общения. Однако в таком случае заявленная связь прагматикона с действительностью оказывается заведомо суженной. В то же время мотивы речевых поступков, а тем более речевого поведения личности в целом могут находиться и обычно находятся далеко за пределами коммуникации как таковой. В статье, сравнивая теорию ЯЛ и теорию речевых актов, Караулов подчеркивает, что прагматикон ЯЛ включает не частные коммуникативные установки (именно они изучаются в ТРА), а устойчивые коммуникативные предпочтения ЯЛ, ее интенциональности. Допустим, герой романа Гончарова «Обрыв» Борис Райский видит свое призвание в том, чтобы нести людям (преимущественно красивым женщинам!) проповедь красоты, свободы, прежде всего в любви и страсти. Соответственно, все его диалоги превращаются в страстные и очень убедительные монологи, что и делает Райского типичным монологическим героем не только потому, что он представляет собой в этих случаях (хотя не всегда) alter ego автора, но потому, что это вытекает из его характера. В данном случае определенные стороны речевой характеристики персонажа (преобладание абстрактного имени над глаголом, обилие лексики семантического поля оценки, использование риторических фигур, высокая и хорошо организованная эмоциональность и экспрессивность) раскрывают именно прагматикон этой виртуальной, существующей лишь в возможном мире романа ЯЛ. В статье Караулова сфера прагматикона явно расширяется, включая цели, мотивы, интересы, установки и интенциональности, при этом подразумевается переход от речевой деятельности к осмыслению реальной деятельности. Именно такое расширение и позволяет Караулову рассматривать ЯЛ как «вид полноценного представления личности, вмещающей в себя и психический, и социальный, и этический и другие компоненты, но преломленные через ее язык» [Караулов 1989:9]. В монографии «Словарь Пушкина...» прямо сказано: «область лингвистической прагматики не имеет четких контуров» [Караулов 1992: 141]. И далее автор рассуждает о том, что прагматикон ЯЛ обладает парадоксальным свойством: он одновременно и самый глубокий уровень ЯЛ, глубже когнитивного, «поскольку он включает момент рефлексии», оценки и самооценки плохо контролируются сознанием; но, с другой стороны, «единицы прагматикона принадлежат к внешнему, самому что ни на есть поверхностному уровню, поскольку предполагают непосредственный выход в практическую (речевую) деятельность говорящего-слушающего, в реальное событие» [1992: 141-142] и далее – в практическую деятельность неречевого характера. Таким образом, понятие языковой личности позволяет рассматривать языковую способность как единство лингвистической, коммуникативно-прагматической и ментальной составляющих, которое получает название языковой личности лишь постольку, поскольку ментальное и прагматическое находит внешнее выражение в языке и может быть познано через анализ продуктов речевой деятельности личности (тексты, дискурс).