Сохранение памятников

Говоря об опыте поддержания и восстановления культурного наследия в России, пожалуй, стоит начать с того, что на территории нашей страны главный объект такой деятельности служила в первую очередь религиозная архитектура (всевозможные храмы и соборы, разбросанные по обширным землям), воплотившая в себе гений русского зодчества. В этом контексте, особого интереса заслуживает легендарный рассказ о том, как Александр Македонский (356 — 323 до н.э.), завоевав Вавилон в 331 году до н.э., приказал своим ветеранам заняться расчисткой и восстановлением сильно обветшавшей Вавилонской башни. А, как известно, Вавилонская башня или такие постройки еще называли зиккураты, упомянутая даже в Библейском тексте, была одним из центральных объектов отправления религиозного культа Древнего Вавилона, Главный храм Вавилонского царства, посвященный верховному богу Мардуку, находился на вершине башни Этеменанки, или «Вавилонской башни», и Александр Македонский, заставший почти руины, был, очевидно, последним его реставратором (а следовательно также относится к объектам религиозного зодчества…) этот рассказ о попытке иноземца сохранить святыню чужой культуры, может говорить нам о том, что попытка человека сохранить своё материальное наследие культуры, в первую очередь связана с его духовной деятельностью, как форма духовного творчества и внутренних поисков, а затем лишь как самостоятельное произведение искусства… Возвращаясь к более близкому для нас времени и месту, отметим, что для России одним из первых примеров сохранения и реставрации памятников старины, можно отнести к 1471 г., когда московский купец Василий Дмитриевич Ермолин, возглавил работы по возобновлению Георгиевского храма в городе Юрьеве-Польском (сооружён в 1230—1234 годах князем Святославом Всеволодовичем). Из исторической летописи известны также и другие работы Ермолина связанные с сохранением и восстановлением, но из них до нашего времени дошел лишь Георгиевский собор. Для средневековой России характерен тот же тип отношения к постройкам прошедших эпох, что и для Западной Европы соответствующего периода. Старые здания сохраняли, пока они удовлетворяли потребностям жизни, перестраивали, иногда восстанавливали. Так известно, что Ермолин отошел от первоначально вида храма, стремясь скорее решить задачу восстановления Георгиевского храма как здания, пригодного для совершения богослужения, но не как архитектурного произведения, наделенного индивидуальными художественными чертами. Ермолинский Георгиевский собор — это не восстановленный памятник XIII в., а новое здание, в которое включены сохранившиеся части более древнего сооружения. Особенности исторического развития России, которая не была вовлечена в культурное течение Возрождения, привели к тому, что интерес к памятникам прошлого начал проявляться в ней значительно позднее, чем в других европейских странах. Черты гуманизма и развития светского мировоззрения вполне четко обозначились в начале XVIII в. с приобщением России к западно-европейской культуре. Интерес к прошлому поначалу принял форму коллекционирования предметов древности и лишь понемногу распространился на старинные постройки. (Ряд указов Петра I 1718—1722 гг. говорит о необходимости собирания разного рода старинных и «куриозных» вещей, древних документов, летописей, старых книг, о запрещении переплавлять найденные в могильниках золотые изделия. В Петербурге по распоряжению Петра была организована «Кунсткамера», ставшая первым в России музеем, объединившим как исторические редкости, так и всевозможные иные раритеты. Подобного рода распоряжения характерны и для последующих десятилетий.) В 1759 г. канцелярия Академии наук затребовала от Синода для исправления Российского атласа сведения о всех церквях, а также планы и исторические описания монастырей. Примечательно, что речь при этом шла не о классических древностях, которых в России не было, а о памятниках средневековья, которые как раз в этот же период стали привлекать к себе внимание и в других европейских странах. Древние сооружения начали интересовать историков раньше, чем архитекторов. Профессиональная архитектура России на протяжении XVIII в. развивалась в основном по пути освоения классических форм. Средневековые постройки во множестве перестраивались согласно изменившимся вкусам, заменялись новыми. Наиболее крупной перепланировке должен был подвергнуться Московский Кремль в соответствии с грандиозным проектом В.Баженова. При подготовке к строительству нового баженовского дворца были разобраны три береговые башни Кремля с соответствующими участками стен, многие другие сооружения. Баженову, средневековая Москва представлялась «градом обветшалым и нестройным своей древностью», как сам он выражался в своём труде «Краткое рассуждение о Кремлевском строении». А потому именно реконструкция Кремля могла внести обновленный дух времени в черты города. Очевидно, уже в этот период происходило переосмысление отношения к архитектуре допетровского времени, носившее тогда еще чисто теоретический характер и не выливавшееся в представление о необходимости сохранения древних памятников. К периоду второй половины XVIII века относятся и первые важные мероприятия, приближающиеся по своему характеру к реставрации. После отказа Екатерины от идеи строительства нового Кремлевского дворца по проекту Баженова разобранные башни и участки стен были в 1783 г. вновь возведены в старых формах (конечно, с относительной точностью). Воссоздание стен и башен несомненно диктовалось желанием возвратить целостность Кремлю, который был осознан современниками как важный исторический и архитектурный памятник. Конечно, также было немало и неудачных попыток сохранения архитектурных памятников, так например, в 1722 г. архиерей распорядился прорубить огромные окна в домонгольском соборе Боголюбского монастыря Рождества Богородицы (что в посёлке Боголюбово Суздальского района Владимирской области), после чего тот рухнул и воссозданный вновь подлинной имеет лишь цокольная часть. В первой половине XIX в. все более утверждался интерес к отечественной истории, к памятникам средневекового зодчества как к выражению русской национальной культуры, этот процесс был ускорен также подъемом национального самосознания в период после победы России над наполеоновской Францией, а позднее — влиянием славянофильских идей. В сооружениях этого времени обращение к формам старой русской архитектуры приобретало вполне самостоятельные рамки, архитекторы старались отойти от влияний западных идей. С 1830-х гг. новое архитектурное направление, ориентированное на воспроизведение форм древнерусской и византийской архитектуры, получило ведущее значение. Трансформируясь во времени, отражая различные культурные течения, приобретая разнообразные стилистические оттенки, оно вплоть до начала XX столетия определяло основной характер творчества русских архитекторов. Обращение к формам средневековой русской архитектуры обусловило начало изучения и публикации сохранившихся памятников. Ряд административных мер был направлен на предотвращение сломки и перестройки древних памятников, в первую очередь старинных крепостей. С середины XIX в. важную роль в решении вопросов сохранения памятников и их реставрации играли археологические общества и комиссии, среди которых особенно значительна деятельность Императорского русского археологического общества (основано в 1846 г., ведало изучением и реставрацией памятников до 1889 г.), Императорской археологической комиссии (основана в 1859 г., с 1889 г. была главнейшим научным органом, занимавшимся памятниками зодчества) и Московского археологического общества (основано в 1864 г.). Однако единой законодательной системы по вопросам охраны памятников в дореволюционной России не было. Становление интереса к памятникам способствовало развитию реставрационной деятельности. Уже в ранний период она тяготела к нормам стилистической реставрации, сформулированным лишь позднее Виолле-ле-Дюком. Одна из особенностей этого времени— отсутствие либо очень поверхностный уровень предшествующих реставрации исследований. Например, в 1834—1843 гг. по распоряжению Николая I был приведен в так называемый «первобытный» вид один из известнейших памятников русского зодчества — Дмитриевский собор во Владимире (1193—1197). При этом руководивший реставрацией архит. Е.Я.Петров по незнанию удалил обстройки собора, которые, как теперь установлено, в действительности относились, как и основной его объем, к домонгольскому периоду. Уникальное скульптурное убранство фасадов было частично заменено новой резьбой, частично дополнено в местах утрат. Этот пример ясно показывает, что реставраторы первой половины XIX в. не обладали еще ни серьезной исследовательской базой, ни представлением о ценности поздних наслоений, ни пониманием принципиального различия между подлинником и реставрационным дополнением. В первой половине XIX в. реставрация еще не была выделена как особая специализация архитектора и поручалась обычным строящим архитекторам. Так, укреплением Золотых ворот в Киеве проведенным в 1849 году, руководил киевский губернский архитектор А.В.Беретти, построивший там много зданий. С середины века наиболее значительные реставрационные работы стали поручать архитекторам, специально изучавшим памятники древнерусской архитектуры и считавшимся знатоками в этой области. Особую известность получила реставрация так называемых палат Романовых в Москве, проведенная в 1858 г. Ф.Ф.Рихтером. Для русской практики новшеством было проведенное Рихтером до реставрации тщательное исследование памятника с составлением подробных чертежей. К концу XIX в. постепенно созревали представления о необходимости большей строгости при проведении реставрации. Большое внимание привлекла к себе реставрация Успенского собора во Владимире, которую возглавляли архитектор Н.Д.Корицкий, и инж. И.О.Карабутов. Очень важным для совершенствования не только методов, но и принципов реставрационного исследования было предложение И.О.Карабутова сопоставить для решения возникшей проблемы данные химического анализа растворов основной части закомар и треугольных наверший. Впервые в русской практике для исследования памятника зодчества были привлечены методы точных наук. Другим выдающимся событием конца столетия была проведенная В.В.Сусловым реставрация храма Софии в Новгороде, продолжавшаяся с 1893 по 1900 г. Принципиально новым в этой реставрации было отношение к позднейшим наслоениям памятника.Несмотря на имеющиеся недочеты, реставрация новгородской Софии уже во многом носила характер археологической реставрации. Окончательное становление новых методов реставрации в русской практике относится к первому десятилетию XX в. и во многом связано с именем П.П.Покрышкина, архитектора и археолога, одного из самых активных членов Археологической комиссии. Особую известность получила проведенная им в 1902— 1908 гг. реставрация церкви Спаса на Нередице в Новгороде. По тщательности исследования памятника, его фиксации, выполнения строительных работ эта реставрация не имела прецедентов. Оценка современниками реставрации Нередицкой церкви характеризует большие изменения, произошедшие в общественном сознании в отношении к памятникам и их реставрации. Признавая исключительно высокий профессиональный уровень проделанной Покрышкиным работы, критики, и в первую очередь художники Н.К.Рерих и И.Э.Грабарь, высказали сомнения в правомерности самой идеи реставрации древнего сооружения. «Что-то неуловимое и вместе с тем особенно нам близкое, — писал Грабарь, — после реставрации исчезло, и наоборот, выступили черты как будто чуждые Новгороду: появилось холодное и мудрое ремесло, слишком еще византийское, и только нетронутая глава говорит еще сердцу о Новгороде. Эта реставрация, которой предшествовали обмеры и исследования, своей точностью и строгой научностью далеко опередившая все предыдущие, еще раз показала, как в сущности мало у нас данных для реставраций безусловно неоспоримых». Подобная оценка реставрации исходила из совершенно нового понимания памятника. В нем представлялось ценным не единство стиля, как это понималось в середине XIX в., а тонкое равновесие изначальных подлинных частей и позднейших добавлений, достигнутое в течение столетий существования древнего здания, особая гармония, которую реставрационное вторжение неминуемо угрожает нарушить. В начале XX в. насчитывалось уже довольно значительное число серьезных исследователей русского зодчества, многие из которых занимались реставрацией или же участвовали в обсуждении реставрационных проектов. (16 слайд) Среди них в первую очередь следует назвать Ф.Ф.Горностаева, Д.В.Милеева, И.П.Машкова, И.В.Рыльского, Д.П.Сухова. К этому времени в России сложилась реставрационная школа, система взглядов и практика которой вполне соответствовала европейскому уровню. Работы этой школы послужили отправной базой, с которой началась реставрационная деятельность в советский период. Можно сказать, что 20-е годы были последним десятилетием, когда произошел значительный всплеск реставрационной деятельности в стране, после которого всякая реставрационная деятельность была прервана. Реставрации подверглись памятники Московского Кремля (И.В.Рыльский, Д.П.Сухов, Н.Д.Виноградов, Н.Н.Померанцев и др.), собор Покрова на Рву (Д.П.Сухов), стены и башни Китай-города (Н.Д.Виноградов и др.). Очень большие работы были проведены П.Д.Барановским (реставрация палат Голицына в Охотном ряду, Казанского собора на Красной площади, ансамбля Болдина монастыря под Дорогобужем и некоторых других сооружений). В этот же период началась плодотворная деятельность по реставрации памятников Средней Азии, которую возглавил Б.Н.Засыпкин. Очень большую роль в становлении строгих научных принципов реставрации сыграла организация Центральных государственных реставрационных мастерских, которые возглавил выдающийся ученый, художник и общественный деятель И.Э.Грабарь. Мастерские объединяли в одном учреждении реставрацию архитектуры, живописи и прикладного искусства. Реставрация, по Грабарю, входит в более широкое понятие консервации, под которой он понимал совокупность мер, направленных на улучшение условий сохранения памятника. Также Грабарь отмечал что «в целом ряде случаев реставрация есть единственно верное и надежное средство для спасения памятников искусства, близких к гибели». Позиция Грабаря и Засыпкина основывалась на последовательном проведении принципов археологической реставрации. Реставрация памятников в Советском Союзе находилась в этот период на одном уровне с реставрацией в передовых европейских странах, что, в частности, подчеркивал сам Грабарь в статье «Реставрация у нас и на Западе» (1926 г.). С начала 1930-х гг. всякая реставрационная деятельность была прервана. Вместо этого началось систематическое уничтожение памятников, в том числе и недавно реставрированных. Лишь по немногим из них удалось провести научную фиксацию, а наиболее ценные детали их убранства передать в музеи. Как уже упоминалось ранее, одними из первых кто высказался с новой оценкой в понимании памятника были Рерих и Грабарь. Они указали на значимость неуловимых черт в теле каждого памятника, которые так легко нарушить, и которые создают целостный образ памятника, открывающий связь веков. Как некое дополнение и продолжение высказанных идей, стали мысли знаменитого русского богослова, религиозного философа и ученого Павла Александровича Флоренского. В 1917–1919 гг. П.А. Флоренский был членом Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, хранителем ее Ризницы. Идеи П.А. Флоренского в области историко-охранной деятельности были связаны, главным образом, с проблемой сохранения и музеефикации православного культурно-исторического наследия. Наиболее значительной попыткой осмысления специфики восприятия интерьеров культовых зданий стала в первые послереволюционные годы небольшая по объему, но значительная по глубине высказанных мыслей статья «Храмовое действо как синтез искусств», в основу которой был положен доклад, сделанный П. А Флоренским на заседании Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры в октябре 1918 г. Статья была опубликована в журнале «Маковец» в 1922 г. и не потеряла своей актуальности за прошедшие после ее выхода девять с половиной десятилетий благодаря содержащемуся в ней тонкому и аргументированному анализу синтетической природы культового интерьера. Основная мысль искусствоведа и богослова – необходимость комплексного сохранения этого наследия, в т. ч. сохранения его изначальных функций, вне которых произведения христианского искусства теряют свою значимость, смысл и «умерщвляются». В статье «Храмовое действо как синтез искусств» Флоренский обосновывает идею синтетичности интерьера культового здания и неразрывности соединения в нем не только архитектуры, живописи, прикладного искусства, но и музыки, слова, обоняния, осязания, «искусства дыма», «искусства огня» и т. п. Каждое из произведений православного искусства должно восприниматься только в синтезе с остальными: в музейной среде полноценная жизнь культового памятника, с точки зрения Флоренского, невозможна. Нередко, обращаясь сегодня к этой работе, в ней усматривают прежде всего отрицание самой идеи музея. Такие высказывания отца Флоренского, как «музей, самостоятельно существующий, есть дело ложное и, в сущности, вредное для искусства» или «задача музея – уничтожение художественного предмета как живого», кажется, дают повод для названного вывода. Однако столь категоричное отрицание относится не к идее музея как такового, но к музею, игнорирующему конкретные условия «художественного бытия» произведений, отрывающему их от живой «деятельности духа». В статье «Троице-Сергиева лавра и Россия» Флоренский отстаивает необходимость сохранения лавры как уникального памятника русской духовной жизни XIV–XIX вв. в качестве живого монастыря-музея. Идея живого музея, столь популярная в наши дни, на много десятилетий опережала свое время в идеях Флоренского. (Отношения музея и церкви)