Социология — наука об обществе

Задание: - Дайте свой комментарий прочитанному.   - Какие идеи  показались  Вам наиболее важными (актуальными)? - Расскажите о  вопросах  и  возражениях, которые возникали у Вас в процессе работы с лекцией. - Формат работы - свободный (эссе, сочинение-рассуждение). ПРИМЕЧАНИЕ: Ваша задача при работе с текстом состоит в том, чтобы: 1) понять позицию автора (в чем она заключается); 2) проследить, какие аргументы приводит автор в обоснование своей позиции (чем/как  он доказывает, обосновывает свою точку зрения); 3) оценить аргументы автора (справедливость высказанных им замечаний, степень их отношения к делу/проблеме, истинность, точность  формулировок - отсутствие двусмысленностей, отсутствие противоречий и логических несостыковок); 4) определиться со своей точкой зрения  на вопросы, поднятые автором, и на предложенную им  интерпретацию этих проблем (что я обо всем этом думаю; каково мое отношение к этому); 5) сформулировать  аргументы, обосновывающие правомерность Вашей собственной точки зрения (почему я так думаю; на основании чего я могу быть уверен в истинности/обоснованности/справедливости своей точки зрения). I. Социология — это наука об обществе. Общество (как принято думать) состоит из людей. Изучением людей (человека) занимается другая наука — биология; помимо человека она изучает и другие живые организмы и их совокупности. То есть биологию интересует не только вопрос о том, каковы основные характеристики того или иного вида, но и характерные для них формы объединения (стада, стаи). Так обстоит дело, если речь идет о микроорганизмах, насекомых, млекопитающих и т. п. Но как только речь заходит о человеке — ситуация меняется. Исследуя, что представляет собой человек как вид, биология не рассматривает вопрос о том, что представляет собой такой специфически человеческий способ объединения, как общество. Не ставит она вопроса и о том, чем общество отличается от стада или стаи, поскольку, оставаясь в рамках биологии, ответ на этот вопрос дать нельзя. Здесь мы сталкиваемся с проблемой: почему для изучения общества потребовалось создание отдельной науки — социологии, почему биология, имеющая опыт изучения различных форм объединения живых организмов (стада и стаи), оказывается неспособной исследовать, что такое общество? Стада и стаи — сугубо биологическое явление, в то время как общество — социальное. Это означает, что способность животных объединяться в стада или стаи (и, соответственно, сами эти формы) обусловлены (предопределены) биологической программой животных, в отличие от общества, которое представляет собой феномен (явление) культуры, то есть искусственное изобретение (стада и стаи — явления естественные, природные). Природа и культура — это антонимы, они отличаются по способу порождения и воспроизводства. Природа существует самостоятельно, независимо от человека, для ее порождения, развития и сохранения не требуется никакого человеческого участия (скорее, требуется, чтобы он не вмешивался). Она обладает способностью к самовосстановлению и самосохранению (этим обусловливается в значительной степени ее автономность от человека). Человек не может изобрести растение или животное. Он может, изучив способы порождения и воспроизводства, запрограммированные природой для данного вида, попытаться вывести новый вид. Но он не может его создать. При этом, выводя новый вид, он будет опираться на схемы, уже отработанные природой. В отличие от этого любой культурный феномен (каковым является и общество) в природе не существует, как не существует никаких изначальных природных (биологически запрограммированных) схем, программ и планов, ориентируясь на которые можно было бы осуществить проектирование культурных феноменов — все это еще предстоит создать. Другими словами, если возникновение и развитие живых видов — это в значительной степени самоорганизующийся процесс, то общество и другие культурные явления требуют непрерывной человеческой деятельности, непрестанных человеческих усилий, затрачиваемых на их произведение и сохранение. Процесс возникновения и формирования (в ходе целенаправленной человеческой деятельности) этих социокультурных феноменов и носит название «история». (Обратите внимание, несмотря на то, что действия животных также являются упорядоченными, их действия (и поведение в целом) нельзя назвать целенаправленными, поскольку они регулируются не сознанием — актом воли и разума, которые принимают решения, ставят цели, обдумывают подходящие средства ее достижения и т. п. - а биологической программой (общей для всего вида), в которой цели и средства заранее отобраны и скоординированы). Итак, следовательно, общество является не биологическим, а историческим (культурным) феноменом и для его изучения требуется иной подход, чем тот, который предлагает нам биология (занимающаяся, как уже было сказано, исследованием феноменов, порождаемых в ходе природного, а не исторического процесса). Общество создается в процессе человеческой деятельности, к которой он биологически не предопределен (в отличие, например, от муравьев, генетическая программа которых предопределяет их к тому, чтобы объединяться и строить муравейник). Но если человек к этой (социокультурной) деятельности изначально (биологически) не предопределен, как тогда она стала возможной? Ведь человек, которого изучает биология (из семейства гоминидов, отряд — приматы) — это не тот человек, что творит историю, создает культуру и общество. Человек (в собственном смысле этого слова, фиксирующем его отличие от других живых видов) не предшествует созданию общества, а появляется вместе с ним в ходе единого (для них) исторического процесса. Процесс создания общества (как специфического, неприродного феномена) есть одновременно процесс создания человека, способного быть членом этого общества. То есть, получается, как человек формирует общество, так и общество формирует человека, способного к созданию этого общества. Это взаимосвязанный и взаимообратимый процесс. Человек как биологический вид, живой организм, занимающий отведенное ему место в зоологической таблице, является такой же частью природы, как обезьяна, петух или паук, и в этом своем качестве подлежит изучению биологии. Однако человек как социокультурное существо (собственно человеческое в человеке) «не создан природой и эволюцией». Основы его создания и существования не биологические, а социальные. И для того, чтобы понять, что представляет собой человек в своем человеческом (а значит, социокультурном) аспекте (измерении), следует изучить ту среду, в которой человек как человек появляется на свет (то есть общество), равно как и те социокультурные механизмы, которые общество использует для создания своего варианта человека, отличного от природного. Изучением этого и занимается социология. II. Мы начали с того, что дали определение социологии — наука об обществе. И впоследствии достаточно часто использовали это слово. Но что оно означает? Представления об обществе (и, соответственно, интерпретация этого термина) менялись от эпохи к эпохе. Существует, по меньшей мере, три варианта ответа на вопрос «Что такое общество?» Первый (характерный для философов, ученых эпохи Просвещения) определяет общество как совокупность индивидов. Однако в 19 в. К. Маркс подверг это определение критике, указав на тот факт, что общество — это не набор индивидов, поскольку люди, его составляющие, объединены не механически (наподобие груды камней или сваленных в кучу-малу вещей) — они соединены между собой устойчивыми связями и отношениями. Более того, само общество — не однородно, а подразделяется внутри себя еще на ряд сообществ (групп). Современное определение общества звучит так: «общество — это комплекс отношений, понимаемый как автономное целое». Как видим, современные социологи учли замечание Маркса, однако при этом из их определения общества из исчез человек. Проблема не в том, что он не упоминается, проблема в том, что он намеренно исключен. «Комплекс отношений, понимаемый как автономное целое». Автономный — значит независимый. Независимый от кого (по отношению к чему)? - От индивида. Другими словами, общество — это сеть устойчивых взаимосвязей и взаимоотношений, образующая самодостаточное единство, независимое от индивида. Исключение индивида из определения общества означает выведение индивида за рамки общества, он больше не считается его частью, поэтому мы не можем сказать «общество состоит из индивидов» - это будет неверно. Эта интерпретация настолько противоречит нашему обыденному пониманию, продиктованному здравым смыслом, что нуждается в особом пояснении. Если вместо общества взять дом и задать вопрос «Из чего он состоит?», ответ будет: «Из комнат». Нельзя сказать, что «дом состоит из балок, кирпичей и т.п.». Дом не состоит из них — он из них сделан. Это большая разница. «Состоять из» означает «принадлежать к чему-то», быть частью какого-то целого, в то время как «быть сделанным из» указывает не на часть, являющуюся структурным элементом целого, а на материал (субстрат). Какой смысл мы вкладываем в слово «дом»? Что оно обозначает? - Не просто здание — это место, где люди живут, пространство обитания. С этой точки зрения, дом, конечно, состоит из комнат (ведь люди живут в комнатах, а не среди балок и кирпичей. К тому же, если мы скажем, что «дом состоит из балок и кирпичей» - исчезнет то, что делает дом домом, и отличает его от тюрьмы и фабрики (ведь они тоже состоят «из балок и кирпичей»). Теперь давайте вернемся снова к обществу. Что значит, что «индивид не является частью общества»? В каком отношении он тогда к обществу находится? - Как бы обидно это ни звучало, он представляет собой субстрат, на основании которого и возникает общество. Но если общество не включает в себя индивидов, из чего тогда оно состоит? - Из ролей. Именно они и являются частью общества. Так что, когда говорилось, что общество представляет собой устойчивый комплекс отношений, то речь шла не об отношениях между индивидами, а об отношениях между ролями — они и образуют общество. Подробнее о том, что такое роль и как складываются ролевые отношения, мы поговорим в следующей лекции, а сейчас просто укажем аргументы, которые приводят социологи, объясняя свою позицию. Общество не может состоять из индивидов по нескольким причинам. Во-первых, потому, что общество предшествует индивиду, а не индивид обществу. Точка зрения философов эпохи Просвещения, предполагающая наличие (на начальном этапе исторического развития) небольшого количества обособленных индивидов, которые в какой-то момент решились объединиться в общество — абсолютно гипотетична. В истории (как бы далеко вглубь мы не уходили) мы всегда находим людей, объединенных в группы (кланы, племена и т. д.). Но дело не только в этом. Если о том, что происходило на заре человечества можно спорить (в силу немногочисленности сохранившихся сведений), то в том, как обстоит дело сейчас (в течение последних сорока тысяч лет — момент окончательного формирования homo sapiens sapiens), сомневаться не приходиться. Особенностью современной ситуации является то, что мы застаем общество уже готовым. Наша ситуация отличается от ситуации первого (по версии Библии) человека Адама тем, что мы попадаем не просто в созданный мир, в котором завершился процесс эволюции, а в уже сложившийся социальный порядок, в котором нам (еще до нашего рождения) отведено определенное место. Вторая причина заключается в том, что, если бы общество состояло из индивидов, оно бы зависело от них в своем существовании, и вместе с их смертью оканчивалось бы и бытие общества. К тому же у человека отсутствует врожденная биологическая программа (имеющаяся у животных), что делает его непредсказуемым, склонным к разного рода неожиданностям, капризам и аффектам, вследствие чего рушатся даже очень прочные отношения. Общество — это порядок, и в этом своем качестве не может зависеть от прихотей индивидов, поэтому оно основывается не на межличностных, а на межролевых отношениях, которые способны оставаться неизменными (поддерживая тем самым стабильность общества) на протяжении практически всего периода его существования (например, как бы ни менялись наши представления о семье, о роли женщин и т. п., отношения между ролями «родитель» - «ребенок» в основе своей остаются неизменными, так же, как и отношения между ролями «офицера» и рядового», «учителя» и ученика», «начальника» и подчиненного» - присущая этим отношениям субординативность и соответствующие модели поведения остаются теми же самыми). Неизменность базовой структуры общества, так же, как и постоянство взаимоотношений между ролями, делает общество узнаваемым, доступным нашему пониманию (так, когда мы читаем историю Ромео и Джультетты, мы можем понимать их мысли и чувства, сопереживать им, хотя с 15 века до наших дней прошло довольно много времени и, кажется, что мир сильно изменился, но роль «влюбленного» не слишком трансформировалась за это время, что и позволяет нам «находить с ними общий язык). III. Перед тем как перейти к обсуждению проблем, исследованием которых занимается социология, нужно сказать несколько слов о социологах. Как Вы думаете, кому приходится труднее: физику, занимающемуся изучением не поддающихся визуализации мельчайших частиц, или социологу, чей предмет интересов составляет общество, в котором он живет и членом которого он является? Вопрос, разумеется, не совсем корректный, поскольку трудности присущи работе и того, и другого ученого. Однако, в определенном смысле, физику приходится чуточку легче: поскольку с мельчайшими частицами он сталкивается впервые только в лаборатории, его представление о них объективно и беспристрастно, у него отсутствуют стихийно складывающиеся в процессе нашего повседневного опыта субъективные мнения, навеянные (навязанные) самим ходом нашей обыденной жизни. Иначе дело обстоит у социолога. Перед тем, как начать изучать общество в качестве ученого (то есть с позиции независимого, постороннего наблюдателя), он уже какую-то часть своей жизни прожил в рамках этого общества. До того, как перед ним (уже профессиональным социологом) встал вопрос о том «Что такое семья? Что такое брак? Что такое власть?», он уже получил ответ на эти (и многие другие) вопросы. То есть задолго до того, как сами вопросы были заданы, у него (на основании стереотипного набора ответов, заботливо заготовленного обществом для каждого вновь прибывшего члена) сформировалось ,,свое“ представление об этих социальных явлениях, ставшее частью его опыта. Обычно опыт понимается, как что-то положительное и ценное, что придает человеку особую значимость (служит для него своеобразным капиталом), поэтому от опыта (своего ли, чужого ли) отказываться не рекомендуется. Но вот что рекомендует будущему социологу один из создателей этой науки Эмиль Дюркгейм: «Прежде чем приступить к исследованию социальных явлений, социологу нужно избавиться от тех представлений, которые у него сложились о них в течение жизни; ему нужно исходить из принципа, что он ничего о них не знает, ни об их характерных признаках, ни о причинах, от которых они зависят». Фактически это означает отказ от опыта и тех знаний о реальности, которые я приобрел в течение всей своей жизни. Парадокс: чтобы я мог приобретать новый опыт (уже как ученый, социолог), я должен отказаться от того опыта, который я имею в качестве обывателя. Дело заключается в том, что я имею этот опыт (и сложившиеся на его основе представления) только в силу того, что являюсь членом данного общества. Здесь есть момент случайности субъективности: окажись я (волею судеб) членом иного общества, весь состав моего опыта (включая мои убеждения и т. п.) был бы иным. Проблема не в том, что у каждого индивида по любому вопросу есть свое субъективное мнение (как справедливо гласит поговорка, «сколько людей, столько и мнений»). Дело в другом: помимо той субъективности, которая свойственна мне (моему взгляду на мир) как частному индивиду, наделенному своей неповторимой индивидуальностью и т. п., мне присущ и другой род субъективизма — уже не индивидуального, а коллективного; я оказываюсь им наделен помимо своей воли и желания, просто в силу того обстоятельства, что являюсь членом этого общества и, следовательно, разделяю эту субъективность со всеми другими его членами. Как бы парадоксально это ни звучало, но в этом случае субъективность является общей для многих индивидов, именно она отличает их — как членов этого общества — от других людей, принадлежащих другим обществам (так сказать, служит опознавательным знаком). Когда речь идет о чем-то частном мнении (например, о нашем собственном), его субъективность может быть легко нами замечена и осознана. Когда же речь идет о взглядах и представлениях, в которых выражается «коллективная субъективность», их пристрастность (необъективность, односторонность), как правило, не замечается; впрочем, и сами эти взгляды и представления не осознаются индивидом как «взгляды» и «представления», а воспринимаются им как знание, объективное и очевидное. Поэтому Дюркгейм (чтобы обезопасить себя от проявлений обоих разновидностей субъективизма) и ставит перед социологом задачу отстранения — не только от общества, но и от самого себя (от своего привычного образа; от своего обычного способа мыслить и воспринимать, от своего опыта, в котором уже заложена готовая интерпретация мира). Чтобы не быть голословным, расскажем один пример. В детском саду детей попросили нарисовать семью. Они нарисовали маму, папу, брата, сестру, кошку, собаку, бабушку, дедушку — у кого что имелось в наличии. Но основа была общей: мама+папа+ребенок. Это их представление о семье. Является ли оно неправильным (ошибочным)? - Нет. И вместе с тем оно необъективно — это и есть проявление той самой «коллективной субъективности», о которой мы говорили выше, поскольку отражает представления о семье, характерные для нашего общества. Если бы тот же самый тест был проведен среди детей некоторых африканских народов или в Тибете, результаты были бы совершенно иными: вместо модели «мама+папа+ребенок» (типичной для европейского общества), мы бы получили: «мамы+папа+ребенок» (Африка) или «мама+папы+ребенок» (Тибет, Непал). То есть эти рисунки отражают не столько мнение детей, сколько представление общества, и оно не может не быть субъективным, поскольку складывается на основе той формы семьи, которая распространена в данном обществе: моногамия, полигиния (многоженство), полиандрия (многомужество). Обратите внимание: субъективизм не в факте предпочтения одной формы семьи всем остальным, а в том, что одна из разновидностей воспринимается в качестве инварианта, единого (и одновременного единственного) и неизменного, по отношению к которому все остальные формы воспринимаются как неправильные, попадают в разряд отклонений и искажений (своеобразный пример социальной метонимии). Этот пример интересен не только тем, что демонстрирует неосознаваемую субъективность наших представлений. Он свидетельствует о том, что, рассуждая — в ходе своей повседневной жизни — о семье, браке и т. д., мы, на самом деле, ничего не знаем об этих явлениях. Мы используем слова, обозначающие эти (и многие другие) социальные явления, не задумываясь; так, как если бы их значение было само собой разумеющимся и очевидным для всех. Между тем, все, чем мы владеем — это информацией о том, какие представления об этих явлениях сложились в нашем обществе; о том, что представляют эти феномены сами по себе (безотносительно к тем формам и разновидностям, которые они принимают в каждом конкретном обществе), нам ничего не известно: что такое семья не с точки зрения тибетцев, африканцев или европейцев — что представляет собой семья как таковая? (Не случайно, отвечая на вопрос «что такое семья? что такое государство?», мы начинаем описывать ту форму, с которой знакомы сами, вместо того, чтобы дать определение самому феномену, включающему в себя и ту разновидность, которая дана нам в опыте, и многие другие). Отсюда вторая рекомендация Дюркгейма: занимаясь социологией, нужно исходить из того, что «мы не знаем, что представляют собой окружающие нас социальные феномены, в среде которых мы живем. Мы не знаем, что такое семья, государство, общество, демократия. Это не означает, что у нас нет по этому поводу никаких представлений. Разумеется, они у нас есть. Но, учитывая их смутность, неопределенность и противоречивость, необходимо избавиться от сковывающих нас предварительных понятий и предрассудков. Мы находимся во власти иллюзии относительно имеющегося у нас знания социальной реальности, поэтому важно убедиться, что она изначально неизвестна». Конечно, как отмечает сам Дюркгейм, «такой позиции нелегко придерживаться: нас отвращают от этого застарелые привычки. Но несмотря на это, приступая к изучению социальной реальности, социолог должен забывать все, что, как ему кажется, он о ней знает; он должен относиться к ней так, как будто вступает в контакт с чем-то неизвестным. Социология работает над открытиями, которые могут вступать в в противоречие с общепринятыми представлениями. Нужно научиться не бояться этого». IV.              Основные правила социологического мышления И обыватель, и социолог стремятся объяснить человеческое поведение, но делают они это по-разному. Пытаясь установить причины того или иного поступка, обыватель апеллирует либо к мотивам и целям индивида (дал нищему денег из-за жалости; бросился в воду, чтобы спасти утопающего), либо переадресовывает право выступать в качестве действующей причины конкретным лицам из ближайшего окружения индивида (поступил в университет, так как родители заставили), или окружению в целом (стал хулиганом, потому что попал в плохую компанию). Также нередки ссылки на конкретные жизненные обстоятельства, в которых индивид оказался (решился на воровство, так как остался один: без родных, без работы, без средств к существованию). Эти объяснения, несмотря на все их разнообразие, имеют одну общую черту: они субъективны. Субъективность здесь следует понимать не как предвзятость или предубежденность, а как указание на тот способ, который используется обывателем при определении (выстраивании) причинно-следственных связей. «Объяснения субъективны» означает, что за отправную точку здесь берется субъект (действующее лицо) во всем его личностном своеобразии и в уникальности его жизненной ситуации. Говоря другими словами, эти объяснения — индивидуалистичны, то есть содержат в себе скрытое предположение (скрытые предположения, не осознаваемые рационально как гипотеза — не обсуждаемые, не проговариваемые — а принимаемые «по умолчанию», в социологии принято называть «допущениями»): если мы имеем дело с конкретным поступком конкретного человека, значит и причины (и, соответственно, наше объяснение) должны быть такими же личными и частными (например, Васино неподобающее поведение объясняется Васиным трудным характером, Васиным неблагополучным окружением, трудной биографической ситуацией, в которой Вася — опять же в силу своего характера и благодаря своему окружению — оказался: получается замкнутый круг). Тем самым неявно предполагается: уникального, неповторимого индивида (каковым является каждый человек) нужно объяснять уникальным образом. И тут возникает загвоздка: особенности характеров и жизненных ситуаций, действительно, у всех разные (нет двух одинаковых, идентичных) — а поступки нередко одинаковые: как это может быть? Разве могут персональные причины (характер, окружение, жизненная ситуация) порождать стандартные следствия (действия, реакции)? В своей обычной жизни мы, как правило, не обращаем внимание на это противоречие, в то время как для социолога оно является ключевым, поскольку сигнализирует о том, что индивид лишь отчасти (или вообще не) является причиной собственных действий. Верно, что действует (совершает поступок) всегда конкретный человек, однако большинство (если не все) действия людей носят социальный характер: это значит, что они действуют не как отдельные, независимые, самобытные, неповторимые индивидуальности, руководствующиеся при принятии решения своей собственной природой, своим собственным суждением и т. п. — а как члены той или иной группы, сообщества (не в качестве индивидов самих по себе). Отсюда следует: бесполезно искать причины, копаясь в мотивах индивида. Не поможет и ссылка на жизненные обстоятельства: ситуации у всех разные, а поступки часто одинаковые. Идентичность совершаемых действий (равно как и их регулярность, устойчивость и повторяемость) говорит о том, что и причины носят такой же общий характер, а значит, располагаются вне личности индивида, за пределами его непосредственного социального окружения и выходят далеко за рамки его жизненной ситуации (которая в отношении поведения индивида выступает только как повод). Другими словами, причины индивидуального поступка конкретного индивида будут неиндивидуальными = социальными. Итак, основное правило социологического мышления состоит в замене субъективного объяснения — объективным, психологического, индивидуалистического — социальным. Это правило включает в себя следующие ключевые идеи: 1) сами индивиды некомпетентны и нередко ошибаются, пытаясь определить причины своего поведения (они не прозрачны для самих себя и часто заблуждаются на свой счет, не говоря уже об окружающих их людях). Как поясняет Эмиль Дюркгейм: «Индивиды, действующие в истории, создают у себя определенное представление о событиях, в которых они участвуют. Чтобы понять свое поведение, они представляют себе, что преследуют ту или иную цель, кажущуюся им желательной. Именно эти мотивы часто рассматриваются как реальные причины, определяющие поступки людей, исторические события и т. п. Однако эти субъективные объяснения не имеют никакой ценности, так как люди не видят подлинных мотивов, заставляющих их действовать. Даже когда наше поведение определяется частными интересами, которые легче поддаются обнаружению, поскольку они непосредственно затрагивают нас — мы различаем лишь очень незначительную часть, управляющих нами сил. Ведь ход наших мыслей чаще всего зависит от состояния организма, социально унаследованных склонностей, старых привычек, не ощущаемых нами. Тем более так обстоит дело, когда мы действуем под влиянием социальных причин, которые еще больше ускользают от нас, потому что они более удалены и более сложны. Мартин Лютер не знал, что он был «этапом становления третьего сословия» (буржуазии). Он верил, что трудится во славу Христа и не подозревал, что соответствующее положение и развитие классов обусловило трансформацию старых религиозных верований». Каково это: быть уверенным, что действуешь «во славу Божью», руководствуясь одной своей доброй волей и одновременно (на самом деле) быть всего лишь «этапом становления буржуазии»? 2) В каждом индивиде (даже самом, что ни на есть, уникальном и неповторимом) есть нечто безличное (следствие общих социальных оснований, общей социальной природы). Следовательно, причины индивидуальных поступков нужно искать в общей для всех членов данной общности или группы социальной среде (которая и формирует единую социальную природу во всех членах сообщества). При этом необходимо помнить о том, что социальная среда — это не люди, не ближайшее окружение, а структура данного общества: она-то как раз и выступает причиной, обусловливающей те или иные  акты индивидуального поведения, которые складываются в социальные типы. 3) Обыватель при объяснении своего или чужого действия исходит из представления о том, что каждый человек — уникален (все люди друг на друга не похожи, значит отличаться должны и мотивы, и побуждения). За точку отсчета берется различие — индивидуальность, которая мыслится как то, что дифференцирует, обособляет человека от общества, выделяет его из группы. В отличие от него социолог исходит из того, что человек — во всех своих актах — существо общественное. Он смотрит на человека не как на изолированного, атомарного, самодостаточного индивида, а как на члена той или иной общности, группы; акцент делается не на различиях, а на тождестве (поскольку первично именно тождество, различие — вторично; так, сравнивать, сопоставлять и различать можно только те вещи, которые имеют между собой что-то общее (например, стол и стул); вещи неподобные, абсолютно разноплановые (принадлежащие к различным сферам, например, человек и лампочка) — сопоставлять бессмысленно). Таким образом, различия, улавливаемые обывателем, оказываются поверхностными: его взгляд не может схватить того тождества, в рамках которого только и возможна осуществленная им дифференциация (акт различения). То, что обыватель воспринимает как индивидуальный акт — социолог рассматривает как социальный факт: нечто типичное, характерное не для одного конкретного индивида, а для целой группы; при этом сами индивиды могут не осознавать себя как группа, не понимать, что каждый из них — один из многих, действующих таким же образом и в силу тех же самых социальных причин, замаскированных разнообразными индивидуальными мотивами (а вовсе не единственный, кто так поступает, или кому это пришло в голову). Очень хорошо этот принцип социологического мышления проиллюстрирован Эмилем Дюркгеймом в его — ставшем классическим — труде «Самоубийство»: «Если самоубийство представляет собой индивидуальный поступок, то казалось бы, в силу этого он должен всецело зависеть от индивидуальных факторов. Разве поступок самоубийцы не объясняется обычно его темпераментом, характером, предшествовавшими обстоятельствами, событиями его частной жизни? Если вместо того, чтобы видеть в этих случаях совершенно особые для каждого обстоятельства, независимые друг от друга и требующие специального рассмотрения, взять общее число самоубийств, совершаемых в данном обществе в данный промежуток времени, то можно установить, что полученная таким образом сумма образует новый факт, имеющий свою особую природу, которая глубоко социальна. Далее можно заметить, что показатель самоубийств специфичен для каждой социальной группы: мужчины убивают себя чаще, чем женщины; протестанты — чаще, чем католики; образованные — чаще, чем необразованные; незамужние, овдовевшие и разведенные — чаще, чем семейные. Причина, однако, кроется не в религии, образовании или половой принадлежности — а в дезинтеграции, индивидуализации, структурно обусловленном социальном одиночестве, которое выражает себя таким образом». Кстати, интересный момент: в поэме «Голубь в Сантьяго», посвященной этой проблеме, Евгений Евтушенко, рассказывая о самоубийстве начинающего чилийского художника, проводит мысль о том, что самоубийством кончают, когда разорваны (утрачены) все социальные связи, и нет ни одной — сущностно необходимой, которая удержала бы: Смерть многолика… У самоубийства не может быть всего одна причина. Когда за что-то зацепиться можно, нам не конец. А не за что - конец. У смерти может быть одновременно лицо толпы, лицо самой эпохи, лицо газеты, телефона, друга, лицо отца, учительские лица. У смерти может быть лицо любимой и даже нашей матери лицо. …………………………………… ……………………………………. Энрике стало легче оттого, что все здесь говорили по-английски, ведь иногда родной язык бывает той самою последнею зацепкой, что нам не разрешает умереть. Но, слава Богу, это невозможно - цепляться за соломинки коктейлей в чужих, фальшиво занятых руках. Однако вернемся к Дюркгейму: «Мотивы, приписываемые самоубийцей самому себе, не дают объяснения его поступку и являются в большинстве случаев лишь кажущимися причинами. Они представляют собой не что иное, как индивидуальное отражение общего условия. Оставив в стороне индивида как индивида, его мотивы и идеи, следует спросить: каковы те состояния социальной среды (религиозных верований, семьи, политической жизни, профессиональных групп и т. п.), под влиянием которых изменяется показатель самоубийств. И затем, возвращаясь к отдельным лицам, рассмотреть, каким образом индивидуализируются эти общие причины, вызывая конкретные акты самоубийства. Самоубийство зависит не столько от внутренних свойств индивида, сколько от внешних причин, управляющих людьми. Существуют внешние обстоятельства, в которых находится самоубийца: люди страдают от семейных огорчений, оскорбленного самолюбия, укоров совести, болезней, бедности и т. п. Но эти индивидуальные особенности не являются решающими причинами того факта, которому они предшествуют. Та роль, которую они иногда играют в решении (роль «спускового крючка») не является доказательством их силы. Они кажутся причинами самоубийства только потому, что часто его сопровождают. Подобным же образом и те поступки, которые совершает самоубийца и которые на первый взгляд кажутся проявлением личного темперамента, являются на самом деле следствием определенного состояния общества или группы, которое в них обнаруживается внешне. Эти индивидуальные обстоятельства, если и предшествуют самоубийствам, не являются их действительными причинами. Причины, определяющие число добровольных смертей, остаются независимыми от индивидов. Самоубийцы рассеяны по планете, каждый из них отдельно совершает свой акт, не зная, что другой поступает так же. И тем не менее, пока общество не изменяется, число самоубийств остается неизменным». Суммируем сказанное: «в исследовании о самоубийстве Э. Дюркгейм показал до какой степени коллектив влияет на индивидов. Ведь, казалось бы, нет ничего сугубо индивидуального, чем акт умирания — факт лишения себя жизни. Однако — вопреки привычной для нас логике здравого смысла — он демонстрирует, что склонность к самоубийству зависит от социальных причин и представляет собой коллективное (общественное) явление. Это значит, что фактор, предопределяющий самоубийство, имеет не психологический, а социальный характер. Самоубийство — это индивидуальные феномены, причины которых, в основном, социальные. Социальные условия (не жизненные ситуации, а, в первую очередь, состояние общества на данный момент времени) порождают (создают) психологические предрасположенности к самоубийству. Причины самоубийств исходят от групп, а не от изолированных (отдельных) индивидов и не от случайного стечения разнородных обстоятельств». Исследование Дюркгейма ставит нас перед парадоксом: чтобы понять индивидуальный поступок уникального, неповторимого индивида, нужно выйти за рамки его индивидуальности — обобщить, типизировать. Индивидуальное действие можно понять только неиндивидуальным образом. Индивидуальное как индивидуальное объяснению не поддается (максимум, что мы можем с ним сделать, оставаясь в рамках категории самобытного, оригинального и т. п. - зафиксировать факт наличия (присутствия) индивидуальности). Объяснению поддается только общее (тождественное: стандартное, единообразное и стереотипное). Как поясняет Э. Эванс-Причард: «События (так же, как и действия) не бывают абсолютно уникальными. Битва при Гастингсе произошла один-единственный раз, но она принадлежала к общему классу «битв», и только тогда, когда мы рассматриваем ее под таким углом, ее суть становится понятной и объяснимой». Своеобразный социологический оксюморон «типичные причины индивидуальных действий» оказывается не игрой ума, а отражением факта, с которым каждый из нас сталкивается рано или поздно — факта существования себя как «лично-безличного “Я“ », выстраивающего — посредством «лично-безличного» поведения — свою «лично-безличную» жизнь.