Социальная история России периода империи

Б.Н.Миронов «Социальная история России периода империи» Лекционное занятие: 1.Территориальная экспансия и ее последствия в «Социальной истории России периода империи»: национальный вопрос, богатые ресурсы, обширность территории Расширение территории и рост населения Факторы территориальной экспансии Возникновение многонациональной империи и национального вопроса Принципы национальной политики Два этапа в национальной политике и причины смены курса в 1863 г. Результаты территориальной экспансии Влияние географического и демографического факторов на социальное и экономическое развитие 2.Демографические процессы и начало демографического перехода Демографическое поведение православного населения Брачность Возраст вступления в брак Сезонность браков Уровень брачности Разводы Семейное состояние населения Рождаемость Уровень рождаемости Начало регулирования рождаемости Смертность Уровень смертности и его факторы Высокая рождаемость и уход за детьми Детоубийство Особенности демографического развития других народов России Итоги: от традиционного к современному типу воспроизводства населения Литература: Гетрел П., Мэйси Д. , Фриз Г. Социальная история как метаистория.// Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – нач. XX в.): в 2т., 3-е изд. Испр., доп. –СПб: “Дмитрий Буланин”, 2003., т. 1, С. I – XIV. Дискуссия вокруг «Социальной истории России периода империи».// Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – нач. XX в.): в 2т., 3-е изд. Испр., доп. –СПб: “Дмитрий Буланин”, 2003., т. 1, С. XV-ХL. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – нач. XX в.): в 2т., 3-е изд. Испр., доп. – СПб: “Дмитрий Буланин”, 2003. Ознакомимся с некоторыми разделами социальной истории России Б.Н. Миронова. Территориальная экспансия в XVIII – начале ХХ вв. и ее последствия: национальный вопрос, богатые ресурсы, обширность территории. Экспансия в смысле захвата чужих территорий и колонизация в смысле освоения пустующих и никому не принадлежавших (формально) земель происходили рука об руку. Порой экспансию невозможно отличить от колонизации, ибо на просторах Евразии в в XVI-ХIX вв. нередко отсутствовали четкие границы, а многие народы государственности не знали вообще. Задачи экспансии и колонизации переплетались, и эти процессы совпадали во времени, что дало основание Б.Н. Миронову рассматривать их с точки зрения расширение границ. Миронова интересует проблема влияния географической среды на социальные процессы, экономику, общественные и политические институты. Тема болезненная – богатство России природными ресурсами, а народ в экономическом отношении не благоденствует. Иностранные исследователи используют эту тему для доказательства неспособности населения России воспользоваться своими богатствами вследствие недостатков общественных и политических институтов. Русские авторы преимущественно отстаивают иной подход – дефекты российского общества и политических институтов особенностями географической среды. Корифеи русской историографии С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, П.Н. Милюков справедливо считали территориальную экспансию ключевой проблемой российской истории. С 1646 г. по 1914 г. территория России увеличилась в 1,55 раза, а население в 25,4 раза, с 7 до 178 млн. Только США опережали Россию по темпам роста населения. Все европейские страны по росту населения далеко отставали от России. В 1760-е гг. Россия стала самым населенным государством в Европе. По поводу экспансии историк отмечает, что в России русские никогда не загоняли туземное население в резервации, не отбирали земель, ограничивались пустующими участками. К тому же не запрещалась миграция представителей других этносов в пределах империи. Процесс внутреннего освоения земель в России не закончился вплоть до 1917 г., а в западных странах он завершился к началу промышленного переворота в середине XVIII в. Факторами территориальной экспансии становились, прежде всего, - геополитические соображения: - обеспечить прочные границы; - обретение незамерзающих портов; - стремление воспрепятствовать захвату пограничных территорий соперниками. Правящая элита рассматривала Россию законной наследницей и преемницей Киевской Руси и Золотой Орды и стремилась собрать русские земли, которые входили в состав этих государств. До конца ХIX в российская экспансия определялась преимущественно стратегическими и внешнеполитическими соображениями, а не экономическими. Аннексию Северного Кавказа и Закавказья не может быть понята вне контекста войн с Ираном и Османской империей. В ХIX в. в Средней Азии продвижение связано с противостоянием России и Великобритании и на Дальнем Востоке противоборство России с Великобританией, Францией, США, Японии и только отчасти стремлением получить источники сырья. Колонизация стимулировалась возникновением относительного аграрного переселения. Основная экономическая причина переселение в России, как и всюду, состояла в возникновении относительно аграрного перенаселения и вызываемого им кризиса системы сельского хозяйства, какой бы она не была. Каждой системе хозяйства соответствовала предельная густота населения. При достижении предела (при котором население в условиях данного строя хозяйства может найти необходимые средства существования) наступает аграрное перенаселение – относительный недостаток земли. Выход может быть либо в переходе к интенсивному хозяйству – новой системе земледелия, либо в переселении. Первый путь требует времени, затрат, знаний, психологической перестройки. У населения России почти всегда существовала возможность для колонизации. В массовом сознании крестьянства XVIII-ХIX вв. присутствовала миграционная парадигма, которая делала крестьян психологически подготовленными для переселения. Крестьяне идеализировали акт миграции, считая его уходом от неправедной «новизны» и перенаселение на новое место справедливой «старины» как поиск рая на земле. Легенда о Беловодье, где человека ожидает полное благополучие и свобода, бытовала среди крестьян до начала ХХ века. Происхождение этой парадигмы уходит корнями в раскол русской православной церкви, совпавший с установлением частновладельческого крепостного права. В результате территориальной экспансии Россия превращается в многонациональную империю, где возникали острые национальные конфликты. Накануне крушения империи в 1917 г. Россия была в политическом смысле унитарным централизованном государством, полную автономию имели только Финляндия, Бухара, Хива, Тува. Одна часть территории России оказалась в составе империи в результате завоевания (Прибалтика, Польша, Финляндия, Северный Кавказ, Средняя Азия, другая была присоединена по договору (Левобережная Украина, Грузия, Бессарабия, некоторые земли Азербайджана и Казахстана), третья часть инкорпорированных территорий в ходе колонизации (Север, некоторые земли Поволжья и Сибири). Все государства мира в XVIII-ХIX вв. использовали указанные способы увеличения своей территории. Принципы национальной политики в России. 1. Уважение статус-кво. Сохранение существующего до вхождения в состав России административного порядка, местных законов и учреждений, отношений земельной собственности, верований, языка, культуры. 2. Широкое сотрудничество центрального правительства и национальной элиты, которая получила в своем большинстве права русского дворянства. 3. Создание некоторых преимуществ в правовом положении нерусским народам. Даже евреи, хотя и проживали в черте оседлости и подвергались дискриминационным мерам, но они не закрепощались, не рекрутировались в армию, имели налоговые льготы, в образовательных учреждениях евреи имели достаточно высокий процент (особенно на медицинских и юридических факультетах). Нерусские народы, у которых не было крепостного права, его так и не узнали. Статус инородца (введен в 1822 г.) в законодательстве не был унизительным и обидным. Их положение до 1860 г. приравнивалось к государственным крестьянам, а после к сельским обывателям. 4. Этнические и национальные критерии, хотя и принимались во внимание, но по существу не мешали продвижению по социальной лестнице. Между социальным статусом и национальностью отсутствовала связь, а политическая, военная, культурная и научная элиты России были многонациональными, включая протестантов-немцев и финнов, татар-мусульман, католиков-поляков и др. Правительство с помощью налоговой системы намеренно поддерживало такое положение в империи, чтобы материальный уровень жизни нерусских, проживавших в национальных окраинах, был выше, чем собственно русских. Нерусские народы всегда платили меньшие налоги и пользовались льготами. Поведение русских по отношению к другим народам характеризовалось терпимостью и восприимчивостью к чужому. Под словом «мы» русские признавали не только этнически чистых русских, но и тех, кто подчинялся русскому царю. Другим критерием национальности являлась принадлежность к православию. Отношения между русскими и нерусскими не были идеалистическими (таких отношений нет и среди представителей одного народа), но они развивались в русле партнерства и добрососедства (исключение поляки и некрещенные евреи). Экономическая выгода и христианское миссионерство в российской экспансии были выражены намного слабее, чем в политике морских держав Западной Европы, и наоборот, факторы безопасности и сотрудничества с туземным населением – больше. Причина состоит в значительной географической, исторической, культурной и религиозной близости между русскими и нерусскими, чем между западными европейцами и колониальными народами Америки, Азии, Африки. Правящие верхи от идеи превращения великорусской нации в господствующую также способствовал добрососедским отношениям. Российская империя держалась в решающей степени на династическом и сословном принципе, а не на этническом и религиозном сознании русских. Российская империя никогда не была колониальной державой в европейском смысле слова (хотя элементы колониализма наблюдались). Ярлык колониальной державы не соответствовал сущности. Русские – представители титульной нации составляли 45% населения и жили хуже, чем нерусские народы. Национальная политика отличалась прагматизмом и терпимостью по отношению к нерусским народам. На первом месте стояли не экономические, а политико-стратегические задачи. Религиозная и языковая ассимиляция и административно-правовая интеграция долгое время не входила в цели. Перечисленные принципы национальной политики оставались общими для всего периода империи, но их реализация в существенной степени зависела от отношения к русскому господству со стороны элиты инкорпорированного народа. Другим фактором выступали традиции государственности и высокоразвитой культуры. Например, непрерывная война в отношениях с Польшей, где такая традиция имелась и отношения сотрудничества с Финляндией, не имевшей собственной государственности. Существенное значение имело сходство или различие религий и культур. Сравнительно мало проблем доставляли Грузия, Армения, Украина, Белоруссия, очень много – мусульманские народы. Играл роль и способ присоединения. Завоевание, хоть и считалось законным способом расширения территории, создавало больше проблем, чем мирное присоединение или колонизация. Также нерусское население принимало во внимание потери и приобретения от присоединения. Как показывает история России, национальный вопрос был для страны трудной проблемой. Смена курса в национальной политике происходит с 1863 г. До 1830 г. политика была прагматичной и толерантной к национальным особенностям. После польского восстания 1830 г. политика стала более жесткой, но только в западных землях, Дагестане и Чечне она приняла форму репрессий и была направлена на ликвидацию их административно-политической автономии. В остальных национальных регионах сохранялся прежний курс. После 1863 г. курс на административную интеграцию национальных окраин в состав империи стал всеобщим и форсированным, к нему добавилась языково-культурная унификация в форме русификации. Этот курс был созвучен настроениям, преобладавшим в русском обществе, а также пробудившемуся русскому национальному самосознанию. Проявлениями новой национальной политики стали: - Жестокое подавление польского восстания 1863 г. - Меры по полной унификации земель. - Денационализация школы, ограничения на издание газет, журналов, книг на родном языке и т.д. - Новые попытки христианизации татар, чувашей, марийцев, удмуртов. - Переселение русских в горячие точки, чтобы усилить русский элемент среди населения. Юдо-, армяно- и германо - фобии противоречили стремлению центрального правительства к полной правовой, административной и культурной интеграции империи в принципе не поддерживались им. Евреи и отчасти армяне и немцы по инициативе снизу превращались в «козлов отпущения», на которых сваливалась ответственность за все социальные и экономические проблемы, вызванные ускоренной модернизацией, и за просчеты правительства во внутренней политике. Антисемитизм служил шлюзом, через который выходило массовое недовольство. Дискриминация евреев усилилась после убийства Александра II, в котором принимала участие одна еврейка. Ограничивался доступ евреев в гимназии и университеты. С 1881 г. при попустительстве местной коронной администрации стали совершаться еврейские погромы, хотя большая часть правящей бюрократии были против антисемитизма, видя в нем опасность для общественного порядка в цело. Причинами смены курса стали: - Разочарование правительства в возможности либеральной ассимиляции и пришло к выводу, что жестокая национальная политика поможет сохранить и укрепить единство государства. Возник своего рода польский синдром – страх перед тем, что либеральный курс приводит к мятежам, а жесткий к успокоению. - Повсеместное развитие национального движения ( в ряде регионов появляется в 1860-е гг, в других усиливается в связи с индустриализацией, урбанизацией, развитием образования). В каждом национальном движении была заложена идея политического самоопределения, если довести ее до конца. Из-за молодости России национальные движения охватили ее значительно позднее Европы. Внутри Российской империи, в силу различий в уровне развития отдельных этносов разворачивались асинхронно. Специалисты выделяют следующие стадии (фазы) национально-освободительного движения: культурного возрождения или пробуждения, фаза агитации и фаза массового движения. Стадия массовой мобилизации со второй половины ХIX века наблюдалась до 1905 г. только у русских, поляков, финнов, эстонцев, латышей, грузин, армян, а у остальных этносов с 1917 г. или позже. - После Великих реформ, для превращение России в современное государство необходимо было унифицировать все части империи в административном, культурном, правовом, социальном смыслах. Правительство вынуждено было проводить модернизацию под знаком русификации. В тех условиях она означала не создание преимуществ и привилегий для русских, а прежде всего систематизацию и унификацию управления, интеграцию всех этносов в единую российскую нацию. К прежней политике нерусские народы настолько привыкли, что все попытки интеграции и модернизации вызывали бурный протест. Введение в школах обучения только на русском языке было вызвано в первую очередь, потребностями модернизации и упорядочивания страны, а не ассимиляции. Интеграционная политика имела двойственные результаты. Подморозили национальное движение у молодых народов, но одновременно способствовали мобилизации против России не только образованных элит, но и широких слоев населения в «старых» нациях. Например, поляков, армян, а также мусульман Средней Волги. Русификация обостряла национальный вопрос и усиливала революционное движение, в котором наиболее активное участие принимают представители нерусских народов. Данные о национальности самых активных революционеров, сосланных в Сибирь в 1907-1917 гг. говорят о том, что среди наиболее активных революционеров на долю русских приходилось около 40 %, а на долю нерусских народов – 60%. До 1860-х гг. социально-экономический статус русских был ниже, чем у нерусских, они и давали наибольшее число революционеров. За ними следовали евреи. После изменения национальной политики на первое место вышли представители национальных меньшинств, в особенности латыши, евреи, поляки, армяне, грузины. В целом затормозить развитие национальных движений удалось лишь на сравнительно короткое время, так как модернизация подспудно создавала предпосылки для нового подъема национальных движений. Одни боролись за национально-культурную автономию, другие за суверенитет. Развитию национальных движений помогало русское «освободительное движение», которое в войне против самодержавия искало союзников. В конце ХIX в., и особенно в ходе революции 1905 г. на базе национальных движений возникли национальные политические партии. К октябрю 1917 г. функционировало 206 национальных и 53 общерусских партий. С идеей федерации выступали белорусская революционная громада и социалисты-федералисты Грузии, остальные партии видели конечную цель в достижении национальной независимости. Однако, вплоть до Февраля 1917 г. «настоящего сепаратизма» нигде в России не наблюдалось. Позитивные последствия расширения территории, отмеченные в труде историка: - увеличение природных ресурсов; - перемещение центра населения и хозяйственной жизни с севера на юг в более благоприятную географическую среду; - повышение безопасности проживания русских в пограничных районах; - более рациональное распределение между районами старого и нового заселения; - плодотворное влияние на российское общественное устройство более развитой культуры и экономики, существовавших в инкорпорированных западных областях. Негативные последствия экспансии. 1. Она обусловила экстенсивный характер природопользования. Возникла вера в неистощимость природных ресурсов, ставшей парадигмой русского менталитета, сформировалась психология нерасчетливости в обращении с природными ресурсами и собственностью. В перспективе такие взгляды вели к отставанию. 2. Затруднялось формирование хорошо структурированной системы городов, способной наилучшим образом обслуживать потребности народного хозяйства. Система городов создавалась искусственно по административным соображениям и из-за страха сепаратизма. 3. Новые территории не только открывали новые возможности, но и требовали значительных усилий и средств для обеспечения коммуникаций, обороны и т.п. Это истощало центр и затрудняло создание инфраструктуры, адекватной потребностям страны, что до сих пор является слабым местом российской экономики. 4.Территориальная экспансия привела к тому, что Россия превратилась в многонациональную империю, а русские в непривилегированное национальное меньшинство. Экспансия замедлила развитие единой российской нации. Финские, польские, балтийские и украинские регионы, выгодно используя огромный российский рынок, иностранный капитал, близость к Западу и экономические льготы, предоставленные центральным правительством, опережали в экономическом отношении обширную область русского заселения. По уровню грамотности русских опережали многие народы. Нерусские были значительно шире представлены среди людей квалифицированных профессий. Жизненный уровень русских был одним из самых низких в империи. Экспансия создала серьезную национальную проблему. Начиная с 1830 г. нерусские народы постоянно создавали политическую напряженность. Национальный вопрос оказывал травматическое влияние на социальные процессы в метрополии. Требовались значительные средства на поддержание общественной стабильности, что тормозило экономическое развитие. Возрастание налогового пресса вызывало недовольство русского населения. Нерусские народы подавали пример нелояльности к властям, что способствовало общему росту оппозиционных настроений в стране и ослаблению авторитета центральной власти. Сама Россия в период империи вследствие относительной культурной и экономической отсталости находилась в существенной зависимости от иностранного капитала, европейской науки и технологии. Распространение образование и культуры, создание письменности и литературного языка, развитие национальной элиты не означает подготовку распада многонациональной страны. Теоретики модернизации полагают, что социальные отношения. Основанные на первичных привязанностях – узах крови, расе, языке, религии являются мощной силой в традиционных обществах, но с приходом индустриальной эры должны ослабевать. Пример дореволюционной России говорит о том, что стремление к культурно-национальной автономии перерастает в желание отделиться не автоматически, а под влиянием конкретных обстоятельств: насколько стремление к национально-культурной автономии удовлетворяется правительством; насколько демократизировалась Россия; насколько привлекательным было ее экономическое положение и развитие; насколько выгодно было в экономическом и культурном смыслах отделение для данного народа. Изменение национальной политики в начале ХХ в. стала назревшей задачей российского правительства тем, что русские составляли 45 % населения России, а нерусские народы проявляют настойчивое стремление к автономии. Центральное правительство не шло на уступки, что в конечном итоге способствовало развалу империи. Несмотря на это, общий итог территориальной экспансии положительный. Без территориальной экспансии Россия осталась бы небольшой и очень отсталой европейской страной, какой она в действительности была до ХVI века и никаких серьезных достижений в области литературы, искусства, науки и технологии ожидать от нее не приходилось бы, как нельзя было бы рассчитывать и на высокий уровень жизни ее граждан. Цена, которую русские за свою территориальную экспансию была высокой, но не чрезмерной. От экспансии выиграло большинство народов, в том числе вышедшие из состава России. Роль географической среды, в которой происходило развитие России велика, особенно на ранних стадиях. Среда обитания воздействует на социальные процессы, на популяционную генетику человека, на социальные процессы, на популяционную генетику человека, на социальное поведение и социально-этническую психологию, но не решающее. Влияние географической среды на социальные явления, на общественные и политические институты и пр. опосредовано и усложнено другими факторами, отделить которые друг от друга и оценить воздействие на общество и человека представляется невозможны по заключению Б.Н. Миронова. Всякие общие соображения на этот счет носят умозрительный характер, не могут быть обоснованы и проверены. На более твердой почве предположения, связывающие социальные и экономические явления с демографическим фактором. Увеличение плотности населения постоянно заставляло людей искать способы борьбы с относительным перенаселением. Россия долгое время предпочитала территориальный рост и этот способ борьбы с перенаселением был оптимальным для населения бедного капиталом и богатого рабочими руками и землей. Теперь можно перейти к рассмотрению Б.Н. Мироновым демографических процессов в России периода империи. Цель историка – выяснить модель демографического поведения, господствовавшей в России в течение императорского периода и установить, когда начался переход от так называемой восточноевропейской к западноевропейской модели брачности и от традиционного к современной модели воспроизводства населения. Демографическое поведение православного населения. Модель демографического поведения православных людей, которая ока­зывала решающее воздействие на воспроизводство населения в России, оп­ределялась крестьянством. Его доля среди жителей страны составляла в на­чале XVIII в. около 90%, в 1860 г. — 83%, в 1913 г. — 80%. На долю городского населения страны в 1914 г. приходилось всего 15%, а среди горожан в 1897 г. насчитывалось 44% крестьян по сословной принадлежности, большинство остальных было крестьянского происхождения. Чем дальше в прошлое мы уходим от 1914 г., тем более крестьянским становится население России. Модель демографического поведения крестьянства, действовавшая в XVIII—XIX вв., в основных чертах сложилась к концу XVII в. До XVIII в. она являлась единой для всех сословий, а на протяжении XVIII—XIX вв. претерпела некоторые изменения (для дворянства и образованных слоев на­селения — в большей степени, для мещан, купцов и особенно крестьян — в меньшей), но в основных чертах сохранилась и остава­лась основной для подавляющего большинства населения. Демографическое поведение русского крестьянина XVIII—начала XX в. обусловливалось главным образом его воззрениями на брак, семью, детей. Эти взгляды своим происхождением и бытованием обязаны комплексу социально-экономических факторов, в ряду которых важнейшие: -невозможность суще­ствования крестьянского хозяйства вне семейной формы, • высокая смерт­ность, • не обеспеченная государством и слабо обеспеченная сельской общиной старость. Представления о ценности семьи и детей, о священности и нерасторжимости брака нашли свое воплощение в нормах обычного права и крестьянской этики, которая в принципе совпадала с хрис­тианской православной этикой. Несоблюдение обычая и этических норм ста­вило крестьянина вне общины и по существу вне общества, потому что для подавляющего большинства крестьян до самого конца императорского ре­жима община была его микрокосмом, где проходила вся его жизнь от рож­дения до могилы. Брачные и семейные отношения в деревне имели не только интимный, но и публичный характер. В свадьбе участвовала почти вся деревня, раздел имущества, неподчинение детей родителям и важные семейные конфликты разбирались на общинных сходах, в последний путь провожали все одно­сельчане. Публичность всех межличностных отношений на селе имела след­ствием подчиненность крестьянина четким нормам демографического пове­дения. Стоит подчеркнуть, что эти нормы освящались церковью, к началу XVIII в. они превратились уже в традицию, а традиции, тем более поддер­живаемые православной верой, крестьянин привык уважать. С точки зрения русского земледельца XVIII—начала XX в., брак — важ­нейшее условие порядочности человека, его материального благосостояния и общественного веса. Вступление же в брак — моральный долг. До брака крестьянский парень, хотя ему было и за 20 лет, никем в деревне всерьез не воспринимался. Он — «малый». Уже само название статуса неженатого мо­лодого мужчины говорит об ущемленности его прав и неполноценности. «Малый» находился в полном подчинении старших, не имел голоса в семье, не участвовал в сельском сходе. Ему не доверялись некото­рые сельскохозяйственные работы, например посев, покидать деревню он мог лишь под присмотром взрослых. Только после брака «малый» становился настоящим «мужиком», т. е. приобретал права и обязанности полноценного члена семьи и общины. Неженатые мужчины вызывали подозрительное и презрительное отношение окружающих. Их называли обидными прозвищами, например «вековушами» по аналогии со старыми девами, что означало пожилой, засиделый, обой­денный невестами парень. Люди вслух, в их присутствии бесцеремонно вы­ражали свои догадки об их физическом уродстве как причине внебрачного состояния. Словом, холостое состояние рассматривалось как своего рода безнравственное поведение. Считалось, что не женятся только физические и нравственные уроды, парни плохого рода, разорившихся семей или прослывшие «непутящими», «забубёнными головами», т. е. распутны­ми, буйными и беззаботными людьми, которые забыли страх Божий и на­ставление родителей. Невеселая судьба ожидала и незамужнюю женщину. Недаром говори­лось: «Без мужа жена — всегда сирота». По крестьянским понятиям, женщи­на без мужа не имела самостоятельной ценности: «Птица крыльями сильна, жена мужем красна». После смерти родителей она была обречена на бед­ность или нищенство, выходом для нее могло служить пострижение в мо­настырь. Пословица «Жизнь без мужа — поганая лужа» отражала мироощу­щение крестьянки, по несчастливому стечению обстоятельств оказавшейся без семьи. Женщина девичеству всегда предпочитала самую плохую партию. Взгляды крестьян на брак в значительной мере определялись экономи­ческими и правовыми условиями их жизни. Прежде всего неженатый крестьянин не мог получить полный земельный надел — главный источник средств существования — от помещика, администрации или общины. (до отмены крепостного права крестьяне вообще не были собст­венниками земли, с 1860-х гг. земля перешла в великорусских губерниях в собственность общины, а в украинских и белорусских — в индивидуальную собственность; только после 1907 г. русский крестьянин мог выйти из об­щины и закрепить землю за собой в собственность.) Между тем только по­лучение земли и связанное с этим вхождение крестьянина в состав налого­плательщиков давало ему личные права — взрослый, но холостой мужчина находился в неопределенном положении. Важным было и то, что крестьян­ское хозяйство могло нормально существовать при наличии в нем и жен­ских, и мужских рук, так как оно покоилось на половозрастном разделении труда. По воззрениям крестьян, мужчина не должен был делать женской ра­боты, а женщина — мужской. Приготовление пищи, уход за скотиной, вос­питание детей, бытовое обслуживание семьи, включая обеспечение всех ее членов домотканой одеждой, считалось делом женских рук. Полевая же ра­бота, за исключением жатвы, заготовка дров, уход за постройками и т. п. лежали на мужских плечах. Только вместе крестьянин и крестьянка могли вести полноценное хозяйство, способное удовлетворять потребности семьи. Понимание крестьянами брака как морального долга обусловливалось также их религиозными воззрениями. «Отношения полов, — учила цер­ковь, — святы и чисты только в таинстве брака». Жизнь без семьи рассматривалась как отклонение от предначертаний Господних либо по причине несчастья, либо вследствие безнравственности. Напротив, женитьба, рождение и воспитание детей рассматривались как исполнение божественных указаний. В силу этого обряд венчания занимал особенное место в жизни крестьян и назывался ими «судом Божьим». Бог благословляет человека на новую жизнь, решает для него счастье или несчастье. Был жених добрый, невеста честная — присудит Господь толику счастья в брачной жизни, нет — не пошлет Господь и радости. Итак, экономическая и моральная необходимость заставляла крестьян жениться при первом благоприятном случае, делала безбрачие почти невоз­можным в их глазах. При заключении брака материальные расчеты имели очень большое зна­чение, что позволило многим наблюдателям крестьянской жизни считать брак хозяйственной сделкой. Эта точка зрения утрирует положение дел. Конечно, браки устраи­вались родителями, и они всегда принимали в расчет прежде всего статус и престиж семей, из которых происходили новобрачные, затем личные каче­ства невесты и жениха и лишь в последнюю очередь — их взаимные склон­ности. По русскому обычаю новобрачные не устраивали от­дельного самостоятельного хозяйства, новая семья становилась частью уже существующей семьи отца жениха, в его дом переходила невеста на житель­ство. Вряд ли правильно считать желание родителей жениха иметь в доме работящую, здоровую, скромную, с хорошим характером, красивую женщи­ну из хорошей семьи, так же как и желание родителей невесты отдать дочь замуж за трудолюбивого, трезвого, здорового мужчину, хорошего рода, с честным хорошим именем на селе, которому не угрожает отдача в военную службу, исключительно материальными соображениями. Этот расчет включал психологические, эстетические, престижные соображения, поэтому брак не являлся хозяйственной сделкой. Случалось, что желания родителей и новобрачных совпадали, бывало и наоборот, но чаще всего молодые не испытывали друг к другу ни ярко выраженной симпатии, ни антипатии. Не­обходимо принять во внимание, что, хотя на протяжении всего изучаемого периода решающая роль в устройстве брака принадлежала родителям и они неизменно руководствовались одними и теми же вышеуказанными сообра­жениями, желание новобрачных все более принималось в расчет. Это было следствием того, что: - возраст вступления в брак со временем по­вышался. Когда в начале XVIII в. сочетали браком девочку 12—14 лет и мальчика 13—15 лет, их симпатии родители могли игнорировать, а когда во второй половине XIX в. супругами становились молодые женщина и мужчина в возрасте 21 и 24 лет, совсем не учитывать их мнение было уже невозможно. - в молодых крестьянах понемногу развивались авто­номность, чувство собственной индивидуальности, вследствие чего к концу XIX в. они стали более упорно, чем их сверстники в XVIII—первой поло­вине XIX в., настаивать на принятии во внимание их склонностей. Брак по страсти не являлся богоугодным делом, он содержал в себе, согласно их представлениям, что-то греховное, ибо цель брака состоит не в получении плотских радостей, а в устройстве семьи, рождении и воспитании детей. Страсти греховны и мешают устройству совместной жизни мужчины и жен­щины на правильных основаниях, т. е. таким образом, чтобы брак, по сло­вам Иоанна Златоуста, превратил дом в «малую церковь», где Божья благодать существует для спасения и жизни человека. Этнографа отметили, что выходить замуж по любви считалось для девушки постыдным. Согласно крестьянским представлениям, в брак необходимо было всту­пать в молодом возрасте. В XVII—первой половине XVIII в. считалось, что, чем раньше поженить молодых, тем лучше. Впоследствии точка зрения на то, какой возраст является наилучшим, изменялась. Если в начале XVIII в. оптимальным возрастом считались 16—18 лет для девушки и 18—20 для юноши, то во второй половине XIX в. — соответственно 20—22 и 23—25. На девицу старше идеального возраста смотрели как на засидевшуюся не­весту, а на мужчину — как на старого холостяка. Оптимальный возраст до некоторой степени определялся духовными и светскими законами, но глав­ную роль играли все же условия крестьянской жизни: - отсутствие необходимости для новобрачных устраивать собственное хо­зяйство - родители жениха хотели взять в дом работницу помоложе и поздоровее, то и сына приходилось женить раньше - психологические соображения ро­дителей. Чем дети были моложе, тем родители могли с большим успехом упот­ребить свою власть над ними. Женить пока воля послабей, чтобы не женился по собственному желанию да не брал неугодной жены.. Невесту хотят взять помоложе, попослушней. Полудетский характер, слабый организм, неумение рабо­тать — хорошее ручательство послушания невестки. Когда войдет в года не­вестка, окрепнет, задавят дети, поневоле смирится. Сразу после свадьбы невеста переходила в дом жениха, т. е. в другую семью, со своим укладом жизни; очень часто между молодой женой и родственниками, особенно све­кровью, возникали трения. - тя­желая крестьянская работа старила и истощала женщину; она рано теряла свою привлекательность и частично здоровье, а эстетические и практические соображения играли важную роль при заключении брака. - жених хотел скорее стать полноправным «мужиком», невеста боялась заси­деться в девках, ее родители страшились, что девушка до замужества может забеременеть, и тогда возможность замужества крайне затруднялась, если не исключалась, а на семью и род ложился страшный позор. Ранние браки являлись способом дать легальный выход гиперсексуальности молодежи. В деревнях, в которых под влиянием отходничества браки заключались в более старшем возрасте, было намного больше женщин с внебрачными детьми, с разбитой на этом основании судьбой. - родители но­вобрачных хотели видеть внуков, чтобы быть уверенными, что их род не прервется. При высокой смертнос­ти только ранние браки могли это гарантировать. Таким образом у крестьян имелось много соображений для ранних браков. Поэтому когда средний возраст вступления в брак в середине XIX в. при­близился к продолжительности одного поколения — 22—25 лет, то дальней­шее «старение» первых браков прекратилось. Идеальная, с точки зрения крестьян, разница между возрастом жениха и невесты составляла 2—3 года. Девушка считала для себя бесчестьем выйти замуж за «старика» — мужчину старше ее более чем на 2—3 года. Это оп­ределялось высокой смертностью мужчин (средняя продолжительность жиз­ни мужчин была примерно на 2—3 года меньше, чем женщин), их ранним старением от тяжелого труда и страхом женщины остаться вдовой, да еще с детьми. При увеличении разницы в возрасте с 0 до 10 лет вероятность овдоветь к 40—50 годам увеличивалась почти вдвое. Существенным препятствием к браку служило, пожалуй, только родство или свойство между желающими вступить в брак. По правилам православ­ной церкви запрещались браки по кровному родству и свойству между од­ним супругом и родственниками другого до.7-й, степени. Точное соблюдение этих правил ставило трудности при вступлении в брак. Под влиянием требований жизни Синод после долгих колебаний принял в 1810 г. достаточно либераль­ный закон о браках, который понизил требования к родству на три степени. Католическая церковь была либеральнее православной, а протестантская — либеральнее католической: у протестантов запрещались браки только между родствен­никами по прямой линии. Ограничения родственных отношений между всту­пающими в брак, которые соблюдались православным населением, практи­чески исключали возможность существования кровного родства между будущими супругами и обеспечивали низкую степень кровного родства в популяции в целом. Это имело огромное значение для воспроизводства фи­зиологически и психологически здорового поколения. Опыт поколений диктовал как соблюдение равенства в возрасте, так и недопустимость родственных отношений между супругами. Если брак крестьяне считали богоугодным делом и полагали, что брач­ные узы неразрывны, то на развод они смотрели отрицательно. Но и здесь взгляды в течение XVIII—XIX вв. изменились. В начале XVIII в. народная этика допускала разводы и вторые браки при наличии многих оснований. Но постепенно под влиянием церкви число таких оснований сократилось до пяти: прелюбодеяние; неизвестное длительное отсутствие, ссылка или тю­ремное заключение; пострижение в монашество; близкое родство; вступле­ние одного из супругов в отсутствие другого в новый брак. Это совпадало с другой тенденцией: со временем идея священности и вечности (считалось, что и на том свете, в стране праведников, муж соединится со своей первой женой) брака все более укоренялась в сознании крестьян. В результате во второй половине XIX в. развод стал рассматриваться крестьянами как тяг­чайший грех, хотя и в 17г в. первый брак, как правило, был единственным, если только он не прерывался ранней смертью одного из супругов. Вдовство, особенно для женщин, крестьяне рассматривали как Божье на­казание, огромное несчастье. Имеется много русских пословиц. Второй брак не осуждался. Однако крестьяне относились к нему с некоторым подозрением из-за страха, что и он окажется недолговечным: один раз Бог покарал, покарает и второй. Тре­тий же брак крестьянами порицался, поскольку считалось, что, вступая в третий брак, человек стремится изменить свою судьбу, явно идет наперекор Божьей воле оставить его одиноким. Крестьяне говорили: «Первая жена от Бога, вторая — от человека, третья — от черта». В этом пункте крестьянское мировоззрение вступало даже в противоречие с православной нормой, до­пускающей третий брак как последний. Девушка неохотно вступала в брак с вдовцом, так как боялась на том свете остаться одинокой, ибо ее муж там соединится с первой женой. Вдову неохотно брали замуж. Естественно, чаще всего вдовцы вступали в брак друг с другом. Вступление в брак пожилых (например, для мужчины — в воз­расте старше 60 лёт, для женщины — старше 50 лет) считалось неприлич­ным, «ибо брак от Бога установлен ради умножения рода человеческого», что находилось в противоречии с законом, который допускал брак до 80 лет. Моральным оправданием брачной жизни служили дети — без них брак терял богоугодность. «У кого детей нет — во грехе живет», — говорила по­словица. Прерывание беременности и уклонение от рождения детей считалось и церковью, и крестьянами грехом. Имелись и экономические соображения, способствовавшие много­детности. Без взрослых сыновей хозяйство не имело шансов стать зажиточ­ным, только большая семья, полагали крестьяне, могла рассчитывать на благосостояние. Без детей крестьянина в старости ожидала нужда, потому что после 60 лет у него забиралась земля, по крайней мере частично, для нового поколения. Согласно этическим и правовым нормам, сын должен был материально содержать престарелых, немощных родителей, а дочь уха­живать за ними и оказывать моральную поддержку. Уклонявшихся от этой обязанности детей община, крестьянский суд, а до отмены крепостного права помещики и администрация принуждали к выполнению своего долга перед родителями. Без детей старики могли рас­считывать только на помощь общины и родственников, но ее хватало ровно настолько, чтобы не умереть с голоду. Поэтому именно дети служили для крестьян как бы страховым полисом, который обеспечивал их в старости. При отсутствии сыновей допускалось усыновление, а если все дети были дочерьми, — при­нятие в семью зятьев. Усыновление проходило по приговору общины и в этом случае освобождало семью от воинской повинности. Приемные дети рассматривались как родные и не подвергались никакой дискриминации. Крестьяне говорили: «Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскор­мил да добру научил». Сколько же детей крестьяне считали необходимым иметь, чтобы обеспе­чить старость? Как минимум три сына: «Один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — сын». Почему именно три сына? «Первый сын — Богу, второй – царю, третий— себе на пропитание». Пословица имела в виду, что первый сын, скорее всего, умрет в младенчестве, второй пойдет служить в армию (до 1874 г. призыв на службу навсегда отрывал крестьянина от дома), в старости рассчитывать можно лишь на третьего сына. При равно­вероятном шансе рождения сына и дочери, чтобы иметь троих сыновей, нуж­но родить шестерых детей. Счет на сыновей велся потому, что «дочь — чу­жое сокровище: холь (ухаживай) да корми, учи да стереги (от греха, т. е. внебрачной связи), да в люди отдай». Можно удивляться точности крестьянского расчета. Согласно демографи­ческим подсчетам конца XIX в., до 1 года доживали 70% родившихся маль­чиков, до 21 года — возраста призыва на воинскую службу -49%, до 45лет — до того момента, когда старому отцу понадобится помощь сы­на —40%. Единственного сына в армию не брали. Вот и получалось, что при нормальном ходе дел из трех сыновей только один мог помочь в ста­рости. Смертность женского населения была лишь немногим меньше, по­этому из трех дочерей в старости можно было полагаться тоже на одну. Значит, на спокойную старость можно было надеяться, если в семье не менее шести детей. Крестьяне резко отрицательно относились к внебрачной рождаемости. Внебрачные дети, не узаконенные через последующий брак, считались незаконнорожденными. Рождение вне брака сурово осуждалось. Женщине, в особенности девушке, родившей ребенка вне брака, и ее семье грозили позор, презрение односельчан, а без помощи родителей - нищета. Нередко она была вынуждена покидать деревню, переезжать в город, становиться про­ституткой, подкидывать ребенка или в отчаянии убивать его. Незавидна была и судьба незаконнорожденных детей, так как родители «согрешившей» матери часто отворачивались от нее и от ее ребенка, ни отец, ни государство, ни община по закону не обязаны были содержать внебрачных детей. Они жили в де­ревне париями, их презирали, высмеивали, награждали унизительными кличками. Однако при достижении совершеннолетия мужчины получали зе­мельный надел наравне с другими. В общем виде демографический менталитет выглядел следующим образом. Освященный церковью брак и рожденные в нем дети — святое дело. Православный человек обязан иметь семью и де­тей, и чем раньше, тем лучше. Холостое состояние безнравственно. Дети — Божья благодать, противодействовать каким бы то ни было способом за­чатию и рождению — грех. Детей рождается и умирает столько, сколько Богу угодно. Развод греховен, но в случае вдовства второй брак желателен и полезен. Далее Б.Н. Миронов рассматривает важнейшие демографические явле­ния —брачность, рождаемость, смертность, естественный прирост насе­ления и т.д.. Брачность. Возраст вступления в брак. В течение XVIII—начала XX в. в России доминировали ранние браки. В XVII—начале XVIII в. большинство невест имели возраст 15—20 лет, же­нихи — 17—22 года, горожане вступали в брак на год-два позже крестьян. Соборное уложение 1649 г. рекомендовало опекунам выдавать замуж дворянских девушек-сирот в 15 лет. Церковь ограничивала нижний предел бракоспособного возраста 12 годами для невесты и 15 годами для жениха, в 1774 г. подняла его до 13 и 15 лет соответственно; в 1830 г. им­ператорский указ повышает его — до 16 и 18 лет. Закон делал свое дело, и брачный возраст понемногу повышался. По-видимому, кроме закона действовали и другие факторы, повышавшие нижний предел бракоспособного возраста. Можно пред­положить, что применительно к помещичьим крестьянам одним из таких факторов послужило появление первых признаков малоземелья в централь­ных губерниях страны во второй половине XVIII в. Вторым фак­тором, который мог оказать влияние на увеличение возраста вступления в первый брак, возможно, было осознание образованным обществом вреднос­ти для здоровья чрезвычайно ранних браков. Брачный возраст у дворян стал повышаться с начала XVIII в. под влиянием европейских стандартов и указа Петра I, запретившего в 1714 г. опекунам венчать дворянских сирот ранее достижения 20 лет для мужчин и 17 лет для женщин. Дворянство в свою очередь влияло на возраст вступления в брак своих крепостных, так как вмешивалось в их матримо­ниальные дела, хотя крестьяне, вопреки распространенному представлению, по преимуществу сами устраивали браки своих детей. Образованные классы общества, закон и администрация различных ка­тегорий крестьян руководствовались рекомендациями врачей, которые счи­тали вредным для здоровья и для будущих детей вступление в брак ранее наступления половой зрелости. Постепенное повышение брачного воз­раста в законодательстве и вслед за ним и в жизни являлось рациональным решением правительства, принятым под влиянием образованных классов. В сущности это была ревизия возрастных стандартов вступления в брак, ус­тановленных в стародавние времена православной церковью Византии и Греции и перенесенных на русскую почву вместе с принятием христианства без необходимой адаптации к местным русским условиям. Ведь половое со­зревание в южных странах наступало несколькими годами раньше, чем в северных. К середине XIX в. большая часть девушек вступала в брак до 21 года, а мужчин — до 23—24 лет. После 23 лет вероятность для девицы выйти замуж падала и к 40 годам становилась ничтожной. Начиная с 1860-х гг. возраст вступления в брак стабилизировался и вплоть до 1917 г. оставался неизмен­ным. Средний возраст всех русских невест, вступавших в первый брак, в 1867—1910 гг. равнялся 21.4 года, женихов — 24.2 года. Городские женихи и невесты были примерно на 3 года старше, чем но­вобрачные в деревне, причем в городах крупных — старше, чем в городах средних или малых. В последней трети XIX—начале XX в. в городах наблюдалось понижение воз­раста женихов, а у невест он практически остался без изменений, что вело к стиранию различий между городом и деревней в отношении возраста но­вобрачных. Причина этого явления состояла в росте крестьянской миграции в города, которая несла с собой сельскую модель брачности. Средний возраст вступления в брак заметно варьировал по губерниям. Браки молодели с севера на юг и с запада на восток. Наиболее молодые браки наблюдались в регионах, имевших сугубо сельскохозяйственную спе­циализацию, наиболее поздние — в промышленных и промысловых регио­нах. Зависимость от занятий сказывалась на возрасте вступления в брак да­же в пределах одной губернии или уезде. Сезонность браков. В течение года браки распределялись неравномерно. Наи­большее число браков заключалось в январе—феврале и октябре—ноябре. Причины помесячных колебаний были экономические и религиозные. Цер­ковь воспрещала венчания на протяжении четырех постов — Великого (48 дней), Рождественского (40 дней), Петрова (20 дней) и Успенского (15 дней); с 25 декабря до 6 января, во все дни масленицы (неделя перед Великим постом) и пасхальной недели, в кануны и в самые дни церковных и государственных праздников, а также накануне среды, пятницы и воскре­сенья в течение всего года. Отсюда отсутствие браков в марте и декабре и небольшое количество браков в апреле, июне и августе. Многочисленные браки зимой и осенью были связаны также с аграрным циклом: с оконча­нием сельских работ в сентябре начиналось время свадеб (с перерывом в декабре в связи с Рождественским постом), достигавшее своего апогея в ян­варе—феврале и замиравшее к началу нового цикла работ в марте—апреле. Сезонность браков у крестьянства сложилась под влиянием условий их жизни и оптимальным образом им соответствовала, она оказывала влияние на здоровье женщин и детей. Традиция заключать браки зимой была глу­боко оправданной: по наблюдениям врачей и священников (уместно напо­мнить, что священники вели метрические записи в приходе, в семинариях получали медицинские знания и могли принять роды в случае необходимо­сти), зимние свадьбы» январе—феврале давали самых здоровых детей осеннего рождения. Осенние свадьбы (ко­торые стояли на втором месте после зимних) были менее благоприятны, по­скольку рождения приходились на лето — страдное время и обилие инфек­ций способствовали большой смертности и рожениц, и их детей. Дети, рожденные зимой (это была третья по численности груп­па), в физическом отношении оказывались наиболее слабыми — вот почему лишь те, кто не успевал жениться зимой, переносили свадьбы на весну, на масленицу. Весенние роды — самые малочисленные — так­же были мало благоприятны для детей. Именно зима оказывалась оптимальным временем для свадеб и за­чатий, как в реальности и было. Поскольку у женщин вырабатывался био­логический ритм зачатий и рождений в одно и то же время, время свадьбы обусловливало весь дальнейший цикл семейной жизни. Интересно отметить, что представления об оптимальном времени вступления в брак подтверждаются современной медицинской наукой. Отход го­родского населения от модели брачности сельского населения, которая в XVIII в. была для тех и других общей, являлся следствием вытеснения сель­скохозяйственных занятий, распространенных среди горожан в XVIII в., торгово-промышленной деятельностью. И все же на протяжении XVIII—на­чала XX в радикальных изменений в сезонности браков не произошло ни у городского, ни у сельского населения. Уровень брачности. Брачность на протяжении всего XVIII—начала XX в. была не только ранней, но и почти всеобщей. Согласно имеющимся данным, в конце XVIII—первой половине XIX в. всего около 1% мужчин и женщин никогда не состояли в браке к 60 годам, что почти совпадало с долей инвалидов (слепых, немых и глухонемых) и психических больных в 1897 г., равной 0.9% от всего населения. До середины XIX в. среди крестьянства безбрачие поч­ти вовсе отсутствовало, а в городах оно встречалось чаще, но редко. В конце XIX в. количество людей, никогда не вступавших в брак, увеличилось, но все же оставалось невысоким: среди сельского населения в возрасте 50 лет лишь 3% мужчин и 4% женщин оставались вне брака, среди городского на­селения — соответственно 11 и 12%, среди всего населения — 4 и 5%. Но в крупных городах безбрачие прогрессировало значительно быстрее. Не­смотря на некоторое увеличение к концу XIX в. числа лиц, не вступавшихв брак, в России доля людей, состоявших в браке, оставалась очень высокой. При высокой смертности населения вдовство было частым явлением. И если бы не повторные браки, то доля вдов и вдовцов к 45 годам достигала бы 44%, к 55 годам — 65% от всего населения. Процесс овдовения во второй половине XIX—началеXX в.в одних губерниях замедлился, в других стабилизировался в виду уменьшения смертности. Вероятность вступить во второй брак у мужчин была существенно выше, чем у женщин: среднее число вступлений в брак для лиц, когда-либо состоявших в браке, в конце XIX в.в повтор­ный брак вступало околя.23% мужчин и лишь 4% женщин. Средняя продолжительность брака ъ 1897 г. у городского населения в возрасте до 50 лет была на 5 лет короче, чем. у сельского населения, и рав­нялась 20 годам против 25 лет. Поскольку средний воз­раст вступления в первый брак у горожанок составлял 23.6 года, у крестья­нок — 21.6, то весь репродуктивный период большинство горожанок и крес­тьянок проводило в браке, что способствовало поддержанию высокой рождаемости. В течение XVIII—XIX вв. ситуация в отношении длительно­сти брака мало изменилась, так как брачный возраст, как мы видели, по­вышался, а смертность, как увидим далее, немного снижалась. Ранние браки и небольшое число безбрачных обеспечивали в России очень высокий уровень брачности. Начиная с последней трети XIX в. уровень брачности стал понемногу снижаться и в 1911—1913 гг. Снижение общего уровня брачности было повсеместным, но в крупных городах оно было более значительным, чем в малых, а среди городского населения — большим, чем среди сельских жителей. Среди крестьянства брачность понизилась больше в земледельческих губерниях, чем в промыш­ленных. Интересные результаты дает сравнение данных о снижении коэффициен­та брачности в различных регионах Европейской России среди крестьянства. Наибольшее снижение брачности наблюдалось в центральных земледельче­ских великороссийских и украинских губерниях, страдающих от перенаселе­ния, а наименьшее — в промышленно развитых губерниях. Зависимость между обеспеченностью землей и брачностью являлась от­ражением того факта, что в связи с аграрным перенаселением в деревне об­наружилась тенденция к обеднению, поскольку общая доходность крестьян­ских хозяйств также понижалась. Понижение благосостояния деревни при всей склонности земледельцев к семейной жизни уменьшало число желаю­щих вступить в брак: ведь, чтобы сыграть свадьбу, нужны были немалые деньги на саму свадьбу, невесте на приданое и жениху на дары невесте. Например, в Рязанской губернии в начале XX в. средней руки свадьба об­ходилась родителям жениха в 50 р., в то время как доход семьи середняка, состоявшей из 6 человек, составлял 77 р. в урожайный год. В конце XIX в. величина приданого невесты, которое она и ее родители начинали собирать с момента ее рождения, за­висела от местности, традиции, семьи; обычно по стоимости оно было эк­вивалентно цене двух коров, но иногда приближалось к стоимости всего хозяйства отца невесты. Подготовка приданого наносила серьезный эконо­мический ущерб крестьянскому хозяйству, а если дочерей было несколько, то грозила ему разорением. Однако уклонение от этих затрат наносило удар по престижу семьи, а честь для крестьянина значила много — больше, чем деньги. Разводы. В России конца XVII—начала XVIII в. разводы не были редкостью, как можно было бы ожидать, основываясь на нормативной модели демографи­ческого поведения. До 1730 г. для развода обоим супругам достаточно было сделать заявление своему приходскому священнику и получить от него так называемое разводное письмо. В некоторых случаях обходились и без свя­щенника. Однако если одна из сторон не желала разводиться, то развод становился делом очень трудным. В конце XVII— начале XVIII в. насчитывалось до 26 законных поводов для развода, с 1723 г. число законных оснований упало до пяти: 1) прелюбодеяние, 2) не­известное долгое отсутствие одного из супругов или ссылка и тюремное за­ключение, 3) уход в монастырь, 4) близкое родство, 5) вступление в брак при жизни супруга. Несогласие между супругами, физические недостатки, тяжелые болезни, побои не служили основанием для развода. В 1850 г. бы­ло разрешено разводиться также и в случае «физической неспособности к брачному сожитию», что было равносильно признанию тяжелой болезни в качестве основания для развода. Ограничения в основаниях для разводов иногда приводили к тому, что мужчины, желавшие развода, при несогласии жены на развод прибегали к побоям, чтобы заставить жену либо уйти в монастырь, либо согласиться на развод. В подобных случаях на помощь женщине приходили родственники, которые защищали ее перед светскими или духовными властями. Начиная с 1760-х гг., когда церковная организация окрепла настолько, что более или менее могла контролировать матримониальные и бракораз­водные дела. Синод стал препятствовать разводам: он пытался поставить развод в жесткие рамки духовных законов, сделать развод прерогативой формального духовного суда при епископе. Однако дело подвигалось мед­ленно, о чем свидетельствуют повторные запрещения священникам давать «разводные письма» и признание Синода, сделанное в 1767 г., что «в епар­хиях обыватели многие от живых жен, а жены от живых мужей в брак всту­пают <...> и распускные (бракоразводные) письма священно и цер­ковнослужители им пишут, а другие, безрассудно утверждая оные быть правильными, таковые браки венчают». В некоторых местностях священ­ники по-прежнему расторгали браки своей властью. Государство отдало матримониальную сферу полностью в руки церкви. Духовенство в первой половине XIX в. в основном добилось того, что официальный развод стал возможен только с санкции духовного суда и при самом строгом соблюдении требований к основаниям развода. Например, чтобы прелюбодеяние могло служить основанием для развода, стороне, ко­торая добивалась развода, необходимо было представить нескольких живых свидетелей. Строгость оправдывалась тем, что развод стал рассматриваться как грех, подрывающий идею священности брака. Но в глухой провинциии в отдаленных районах, где поблизости не было приходских священников, по-видимому, старые традиции развода продолжали действовать. Вплоть до 1917 г. как официальный брак, так и официальный развод оставались прерогативой церкви. В 1841—1850 гг. церковь санкционировала всего 770 разводов, т. е. в среднем по 77 разводов в год. На 43 млн пра­вославного населения это ничтожно мало. После Великих реформ 1860-х гг. число разводов стало возрастать, однако до 1917 г. оно оставалось на очень низком уровне. На 1000 человек населения число разводов равнялось ничтожной величине: в 1841—1850 гг. —0.002, в 1867—1886 гг.— 0.014, в 1905—1913 гг. — 0.029. В 1900-е гг. в Австро-Венгрии коэффициент разводимости составлял 0.01, в Великобритании — 0.02, Германии — 0.4, Франции — 0.25, США — 0.8 и Япо­нии — 1.1 на тысячу. Самовольные расходы. Они практиковались среди всех сословий, но более всего и повсе­местно — среди крестьянства. Супруги расходятся фактически, живут отдельно, иногда заводят новую семью, разведенные женщины часто уходят в Москву и иногда живут без венчания с вдовцами. Нередко крестьяне за разводом обращаются в волостной суд. Последний не может дать формаль­ного развода, а лишь решает, кто прав, кто виноват. После развода, если детей мало, женщина вместе с детьми возвращается в дом родителей, заби­рая с собой приданое и те вещи, за которые заплачен выкуп. Если детей много, из дома уходит муж, оставляя все имущество жене и детям. Ужесточение процедуры и дороговизна бракоразводного процесса делали для крестьян официальный развод недоступным, и они нашли выход в гражданском разводе, который санкционировался, разумеется нелегально, общиной и общественным мнением. Российская модель брачности XVIII в. отличалась от западноев­ропейской, для которой были характерны поздние браки (возраст невест превышал 25 лет, женихов — 27 лет) и значительная доля лиц, никогда не состоявших в браке (она составляла как минимум 10% и во многих случаях превышала 15%). Начиная примерно с конца XVIII в. модель брачности начала изменяться сначала за счет возрастания нижнего предела бракоспособного возраста, затем за счет увеличения числа лиц, не вступающих в брак, за счет разводов и сокращения числа повторных браков. Тем самым традиционная модель всеобщих и ранних браков начала постепенно приспо­сабливаться к новым условиям и новым взглядам на семейную жизнь. Это относилось ко всем сословиям, но в разной степени. Тон изменениям в брач­ной модели задавали крупные города и образованные слои населения. Из­менения брачной модели привели к снижению общего уровня брачности в стране. И все же Россия по этому показателю вплоть до начала XX в. за­нимала первое место среди развитых европейских стран и США. Только в 1900-е гг. на первое место вышли США, благодаря огромной эмиграции взрослого населения из Европы, и сохранили лидерство в последующие 40 лет. Рождаемость. Уровень рождаемости. Высокий уровень брачности при психологической установке на много­детность предполагал высокую рождаемость в России. Об­щий коэффициент рождаемости в XVIII—первой половине XIX в. в Евро­пейской России среди православного населения находился на уровне 50 рождений на тысячу человек населения. Начиная с 1860-х гг. рож­даемость стала снижаться повсеместно, но в городах быстрее, чем в деревне, и в 1909—1913 гг. составила для православного населения в городах 34, в деревне — 44 на тысячу (для населения всех конфессий — соответственно 36 и 49 рождений на тысячу). Сколько же раз русская женщина рожала за свою жизнь при данном уровне рождаемости? Замужние крестьянки в последней трети XIX—начале XX в., прожившие в браке весь репродуктивный период своей жизни и обладавшие хорошим здоровьем, рожали в среднем 8—10 раз. Принято считать, что если общая рождаемость составляет 40—50 на ты­сячу человек населения, то брачная плодовитость находится на физиологи­ческом пределе и что волевого сознательного ограничения числа дето­рождении у женщин не существует. В последней трети XIX в. методы регулирования рождаемости стали постепенно входить в жизнь, сначала в городах, затем в деревнях в среде образованных и богатых слоев населения, а затем среди городских низов и крестьянства. Регулирование рождаемости началось среди помещичьих крестьян, особенно тех, кто страдал от малоземелья. У них было меньше земли, чем у казенных крестьян, они несли большие повинности, они сильнее, чем менее закрепощенные категории крестьян, тяготились крепостной зависимостью. Снижение уровня рождаемости началось во второй трети XIX в. у дворянства, чиновничества, высшей страты городского населения, во второй половине XIX в. оно постепенно охватило все остальные группы населения. Падение рождаемости началось в городе и после эмансипации распро­странилось на деревню, где интенсивнее происходило в губерниях сельско­хозяйственной специализации сравнительно с губерниями промышленной ориентации. Как и в случае с брачностью действовали экономические, культурные и психологические факторы. Главные факторы снижения рождаемости: - увеличение плотности населения и соответствующее уменьшение природных ресурсов на душу населения в деревне во второй трети XIX в., - изменение культурных стандартов у образованных классов общества и городских сословий, - начавшееся снижение брачности. Смертность. Уровень смертности и его факторы. На протяжении XVIII – нач. XX вв. смертность среди православного населения России находилась на очень высоком уровне. В XVIII в. общий коэффициент смертности в городе колебался между 40 и 60, в деревне 30 и 40 чел. на 1 тыс. населения. В XIX в. оставался высоким и только с1860-х гг. смертность начала постепенно снижаться. Снижение смертности было повсеместным, но в городе оно проходило интенсивнее, чем в деревне, в крупных городах значительнее, чем в малых. Среди привилегированных слоев быстрее, чем среди низших классов населения. Главными факторами снижения смертности были: - повышение культурного уровня населения; - расширение медицинской помощи. Причем, снижение смертности происходило на фоне падения жизненного уровня населения. Культура и медицинское обслуживание оказывали большее влияние на смертность, чем благосостояние, если оно не заходило слишком далеко. Однако снижение смертности привело к повышению естественного прироста и увеличения детей в семьях у крестьян. У всех остальных сословий число детей в семьях сократилось, так как рождаемость у них снижалась быстрее смертности. Исследователи отмечают в качестве факторов высокой смертности: -бедность; - хроническое недоедание; - низкое качество питания; - антисанитарную обстановку повседневного труда и отдыха; - тяжелые жилищные условия; - отсутствие элементарных гигиенических знаний и навыков. Миронов показывает, что материальное благосостояние оказывает влияние на смертность не так прямолинейно. Кроме материального достатка действуют еще три важных фактора высокой смертности: - образ жизни (быт и культура); - местожительство (город, деревня); - высокая рождаемость, обусловившая плохой уход за детьми. Так у крестьян в привычных условиях деревни, несмотря на низкий материальный уровень, смертность была самая низкая среди других слоев населения. Более высокая смертность у дворян, относительно крестьян объяснялось изнеженным воспитанием, ослаблением организма употреблением изысканных видов пищи и питья, неразборчивостью во времени для покоя и труда и пр. XVIII – нач. XX вв. в городе смертность была выше, чем в деревне. Это было связано с перенаселенностью жилищ, в развитии пауперизма. Алкоголизма, проституции, в существовании в городе большого числа вредных для здоровья профессий, плохие санитарно-гигиенические условия жизни горожан, включая водоснабжение, удаление нечистот , борьбу с фальсификацией пищевых продуктов и заразными болезнями. К 1910 г. водопровод в России имело 18% городов, канализацию - 3,5%, а скотобойню в городской черте 83% городов. Русские города в санитарном отношении заметно отставали от западноевропейских. Высокая рождаемость и уход за детьми. Младеньческая смертность до середины Особенности демографического развития других народов России XIX в. превышала 300 чел. на 1 тыс, к концу века понизилась до 260, в 1911 до 237. До пяти лет в 1897 г. доживали всего 57% новорожденных. Это была какая-то адская машина. Дети рождались, чтобы умереть, и, чем больше умирало, тем больше рождалось. Высокая рождаемость провоцировала высокую смертность и наоборот. Чем выше был порядковый номер рождения (начиная с третьего ребенка), тем меньше было у него шансов выжить из-за плохого ухода. Высокая детская смертность порождалась русской моделью демографического поведения. В Западной Европе рождаемость была меньше и матери могли выхаживать своих детей при том же уровне общей культуры, грамотности. Среди православного населения России существовала самая расточительная неэффективная модель воспроизводства населения. Психологическая установка православных женщин до середины XIX в. в отношения рождающихся детей – полагаться не на себя, а на Бога. Жив, так и не тронь живет, а умер, так Бог прибрал – святая душенька будет. Уход за детьми был минимальным. Их оставляли дома на произвол судьбы. Нажуют хлеб, завернут его в рожок и сунут в рот младенцу на весь день. Пеленки не меняли Если брали их в поле, то там было еще хуже. Пройти суровую школу русского детства удавалось лишь 47% мальчиков и 50% девочек. До 11 лет доживали самые здоровые, самые смышлёные дети. Более половины детей умирало, унося с собой в могилу те затраты, которые успели сделать на них родители. Они были значительными даже при минимальном уходе. Женщина-простолюдинка к 40 годам походила на старуху. Детоубийство. Некоторые иностранные историки придерживаются мнения, что в России было распространено детоубийство, главным образом девочек. Б.Н. Миронов утверждает, что детоубийство всегда существовало на Западе, а в России было редким. Оно рассматривалось как тяжкое преступление. Если бы детоубийство практиковалось, то устраняли бы детей с крупными и явными физическими дефектами, которые в условиях деревни обрекали людей на бедность и страдания. Но число инвалидов и лиц с психическими болезнями было довольно велико. Число детоубийств несколько увеличилось со второй половины XIX в. Решались на него как правило в состоянии отчаяния. До 98% убийств совершались в сельской местности крестьянками, а жертвами становились внебрачные дети, матери которых пытались спасти от позора. Гибель детей от плохого ухода – скрытая форма детоубийства. Как правило. При этом отсутствовал умысел убить, но имелись либо фатализм, либо элементарная халатность, а в большинстве случаев явного детоубийства присутствовало намерения, как это не покажется странным, сделать ребенка счастливым. Историк приводит пример из произведения писателя А.Платонова. Он описал как в начале ХХ гг. голод в деревне в течении пяти заставлял матерей расставаться со своими детьми. Они либо грудных постепенно томили сами, не давая досыта сосать, либо приглашали старуху, которая «лечила от голода». Она давала малолетка грибной настойки со сладкой травой и дети мирно затихали с сухой пеной на губах. Мать целовала ребенка и шептала: «Отмучился, родимый. Слава тебе, Господи!» Они верили в облегчение его доли и в то, что он попадает сразу в рай. Конечно помимо фаталистского отношения к детям были и примеры горячей и беззаветной любви родителей к детям. Сравнительно спокойное отношение людей к смерти близких, включая ребенка, говорило не о жестокосердии, а являлось следствием страха растревожить покойника. Также еще тем, что смерть младенцев была слишком частым гостем в каждой семье. Но, скорее всего, самое главное состояло в уверенности, что умершему ребенку уготована райская жизнь, и что это милость судьбы, что Бог берет к себе, пока он еще не нагрешил. В это верил царь Алексей Михайлович, в таком убеждении оставались просты люди в начале ХХ в. Особенности демографического развития других народов России. Б.Н. Миронов отмечает, что этот вопрос нельзя рассмотреть подробно, т.к. более 200 народов проживало на территории России и недостаточно источников. У прибалтийских народов существовала промежуточная модель между западноевропейской и восточноевропейской, традиционной и современной модели демографического поведения. Евреи одними из первых вступили в стадию демографического перехода. Мусульмане европейской России, прежде всего, волжские и крымские татары, в середине XIX в. по демографическим характеристика мало отличались от православных, но к концу века они добились некоторых успехов и находились посредине между православными с одной стороны и католиками и протестантами с другой. Отличались низкой младенческой смертностью. Брачность у них была выше, чем у православных, а рождаемость меньше. Мусульмане Средней Азии по демографическим показателям уступали не только татарам, но и православным. Прибалтийские народы и евреи раньше вступили на путь демографического перехода под влиянием Западной Европы, с которой были более тесно связаны. Прибалтика во всех отношения была передовым регионом. Чем остальные территории. Демографический переход у других народов начался позже и они меньшего достигли в этом направлении. Итоги: от традиционного к современному типу воспроизводства населения. За 200 с лишним лет Брачность, рождаемость, смертность уменьшились и особенно в последней трети XIX в. в результате произошло два важнейших демографических события: увеличились средняя продолжительность жизни и естественный прирост населения. Они изменили режим производства населения, но несмотря на эти усовершенствования он оставался невероятно тяжелым для мужчин (добывали средства на большое количество иждивенцев) и для женщин (заняты детьми и тяжелой работой, устранены из общественной и культурной жизни). Каждая семья несла огромные расходы на рождение и выращивание новых поколений, которые наполовину оказывались бесполезными из-за громадной смертности детей. Огромные и неэффективные затраты задерживали экономический рост страны, препятствовали повышению благосостояния и сводили жизнь подавляющего большинства населения к работе и заботе о детях. Переход от традиционного к современному воспроизводству населения был мучительным процессом ломки старых стереотипов, традиций и растянулся на несколько десятилетий и закончился европейской России только в 1960-е гг. Контрольные задания, проблемные вопросы: 1. В чем состоит актуальность изучения вопроса о территориальной экспансии России? Назовите как можно больше положений из текста лекции по социальной истории России и исходя из насущных задач современности. 2. Почему Россию называли «тюрьмой народов»? Оправдано ли употребление данного понятия с позиций изысканий Б.Н. Миронова? 3. Назовите основные положения традиционной демографической модели населения России. Какие установки традиционного демографического менталитета, на ваш взгляд, продолжают сохранять свое значение в современности?