Роман Л.Леонова «Русский лес»

РОМАН Л. ЛЕОНОВА «РУССКИЙ ЛЕС» Для понимания процессов развития литературной мысли, происходивших на рубеже 40 – 50-х годов, роман Л.Леонова «Русский лес» имеет ключевое, первостепенное значение. Он и сам по себе, как взятое в отдельности художественное произведение,– явление незаурядное, но в контексте литературного процесса этих десятилетий роль «Русского леса» чрезвычайно велика. Какой способ анализа лучше всего применить к анализу этого романа? Для того, чтобы понять и силу, и слабость этого произведения, давайте посмотрим на него прежде всего с точки зрения леоновской концепции характера и обстоятельств (а именно эта проблема является ключевой для понимания всей концепции романа). Даже, пожалуй, еще более конкретно и узко – с точки зрения леоновского художественного объяснения природы главного конфликта и авторского понимания генезиса отрицательных сил, олицетворенных в характере одного из главных героев романа – профессора Грацианского – и в самом феномене «грацианщины». 1. Анализ концепции характера и обстоятельств поможет нам выявить принципы художественного отражения действительности у Леонова, резко отличающиеся от «соцреалистического». 2. Другая наша задача – на основе этого анализа выявить черты нравственно-эстетического идеала, утверждаемого Леоновым. Реальные прототипы и мифологические «архетипы» романа. Прометей и коршун Все в романе вращается вокруг противостояния двух основных фигур, двух ученых – профессоров-лесоводов Вихрова и Грацианского. У того и другого есть конкретные прототипы, у их конфликта, их ученого спора есть реальная основа, но в данном случае это не суть важно: нас интересует не столько научная и исторически конкретная проблематика конфликта, а социальное и нравственное содержание борьбы героев. Если же взять «архетипический» «слой» конфликта, то Вихров и Грацианский – это, так сказать, Прометей и коршун, клюющий его печень; для этого сравнения (а если есть охота, и для применения к его анализу методов модной теперь «мифопоэтики» и «мотивного анализа») есть материал в самом романе: когда-то Грацианскому такую судьбу предрек некий «мудрый змий», почти что Мефистофель, тонкий психолог, злой гений, а в миру просто жандармский подполковник: «Наверно,– говорил он юному студенту Саше Грацианскому,– не сумев выбраться в Прометеи, вы приспособитесь на роль коршуна к одному из них… и вам понравится с годами это жгучее, близкое к творческому, наслаждение терзать ему печень, глушить его голос, чернить его ежеминутно… Полностью осознанное ничтожество является не меньшей силой: тот же талант, лишь с обратным знаком…» Сюжет- расследование Конфликт этот развертывается у всех на глазах, у него много свидетелей, и каждый видит, понимает и судит его по-своему. По сути дела, канва сюжета строится на расследовании истоков, хода и исхода этого конфликта. Главным расследователем всего дела является, конечно, автор, но в романе таких следователей несколько. Прежде всего Поля Вихрова. Ее подруга Варя. Бывший однокурсник Вихрова и Грацианского профессиональный революционер Крайнев. Даже совсем посторонний вроде бы человек, например, книжник и историк Морщихин. Выдвигаются обвинения, обосновываются версии, произносятся защитительные речи, приобщаются архивные документы, исследуются свидетельские показания. А в центре расследования – самое заинтересованное в его результатах и в судьбах участников дела лицо – Поля Вихрова, дочь одного из участников конфликта профессора Ивана Вихрова. Поля Вихрова как человек своего поколения Поля Вихрова – очень молодая девушка, только что окончившая школу и входящая во взрослую жизнь накануне и в начале войны. Она воспитана в атмосфере конца 30-х годов. Ее мировосприятие окрашено событиями этого времени и обусловлено его атмосферой. Помните, когда мы говорили о Фадееве, о его «Молодой гвардии», я приводил диалог Вани Земнухова с Жорой Арутюнянцем о выборе будущей профессии, о том, следует ли стремиться «в наше время» (т.е. в то, их время) к профессии юриста. Вспомните одобрительные, даже восторженные оценки молодыми людьми процессов «вредителей», деятельности Вышинского? Поля Вихрова – человек того же возраста, того же поколения, с тем же кругозором и опытом, что и герои Фадеева. Она верит, что в стране есть «вредители». Она опасается, что к их числу относится её отец и стыдится его, точно также как стыдится своего раскулаченного отца её сводный брат – приемный сын профессора Вихрова Сережа. Зловещая печать времени накладывает отпечаток на их сознание и их мировосприятие. Они максималисты и ригористы. Комсомольцы не по названию, а по сути психологии и миропонимания. Они безгранично верят в «сияющее коммунистическое будущее» и ненавидят «проклятое» капиталистическое прошлое. Причем (обратите внимание) уже в 1953 г. автор пишет об этом с очевидной иронией: «По мере того как крепло советское общество, в детях росло и бессознательное отвращение к укладу прежней жизни… Прошлое рисовалось им чем-то вроде гигантского могильника, полного тлеющих костей и скопленных сокровищ». Не таким ли «могильником» рисуются нынешней молодежи 70 лет Советской власти под влиянием неистовой пропаганды, куда более изощренной и эффективной, чем пропаганда 30-х годов? А «сияющие вершины коммунизма» автор романа «Русский лес» упорно называет довольно странными словами, характеризует весьма «неуютными» эпитетами: они у него «ледяные», «ледниковые», «стерильно-чистые», «снеговые». Казалось бы, маленький семантический сдвиг: раз «вершины», да еще «сияющие», то, значит, они холодные, снеговые, ледяные. Это еще не зиновьевский издевательский оксюморон: «Зияющие высоты», но сияние коммунистических вершин для автора, очевидно, лишено живой человеческой теплоты. Здесь есть очевидный негативный оценочный момент. Недаром один из первых критиков романа М.Щеглов написал об этой черте мировосприятия леоновских «людей середины ХХ века», в котором представления о будущей коммунистической «огневетровыси» оказываются такими «стерильными» и малопривлекательными: «Порою идеалы героев Леонова становятся выспренними и нерадостными… Холодно-холодно от ледниковой чистоты и ясности, к которой подчас поднимает своих героинь Л.Леонов», к той «трудной даже для выговора «огневетровыси», от которой тянет льдом и альпийской гордыней»1. Но они не только ригористы и мечтатели о будущем стерильно-чистом коммунизме. Ведь духовный, психологический склад людей этого поколения вовсе не исчерпывается только этим. И молодые герои Леонова обладают, с другой стороны, той же необыкновенной чистотой мышления, той же наивной верой в людей, верой в справедливость и той же доверчивостью и такой же нравственной крепостью и стойкостью, как молодогвардейцы. Все это нужно учитывать, прежде чем судить о событиях, которые показаны глазами Поли Вихровой, и о ее собственном поведении, реакциях и образе действий в связи с этими событиями. Поля живет с матерью в лесной деревне далеко от Москвы. Мать с отцом – профессором Вихровым – разошлись, расстались уже давно. Ничего плохого об отце от своей матери Поля никогда не слышала, зато немало такого рода отзывов о нем читала в газетах и специальных журналах по проблемам лесоведения. И вот она приезжает в Москву для того, чтобы поступить в вуз, но самое главное – для того, чтобы понять своего отца – известного московского профессора Лесохозяйственного института, разобраться в нем и во всем том, что вокруг него происходит. Для Поли это вопрос очень важный, даже мучительный. Она ненавидит своего отца. И не потому, что он, как она считает, когда-то бросил ее с матерью. А как раз из-за того, что его постоянно «хлещут в печати» как ретрограда. Поля верит печатному слову, стесняется своего отца и говорит, что ее подруги отвернулись бы от нее, затравили бы ее «насмешками да допросами, на какой помойке ухитрилась себе такого родителя подобрать». Eё представление об отце заранее, еще до знакомства с ним сформировано прессой, переполненной разоблачительными публикациями: увы, характерная черта того времени. «Судя по всегда недобро­желательным статьям в специальной печати, это был угрюмый, несговорчивый, устаревшего мировоззрения человек, далекий от понимания задач современного лесного хозяйства… и дай бог, чтобы описываемые там промахи да ошибки получались у него бессознательно!» А печать все время представляет ее отца «врагом», «вредителем», человеком, чья научная профессиональная деятельность идет вразрез с интересами страны. По тем временам – ситуация более чем острая. И вот Поля мучается вопросом: почему ее отца ругают в печати? Почему он выступает против использования лесных ресурсов для нужд народного хозяйства, как об этом пишут в газетах? Почему он в своей области – в лесоведении – выступает в качестве «тормоза социалистического строительства»? Но ведь это и есть вопрос – не в конкретном житейском, а в литературоведческом и философском смысле, – о природе, источнике, генезисе отрицательных сил. В представлении Поли эта отрицательная сила – ее отец, а источник её – то, что им движет, мотивы его действий, которые ей пока неясны. То есть вопрос этот (о природе отрицательных сил) в романе возникает в своеобразной, парадоксально вывернутой ситуации: и обвинение не по адресу, и обвинитель–дознаватель – Поля – изначально необъективен, введен в заблуждение. Встреча в бомбоубежище. Версия Грацианского Толчок движению сюжета-расследования дает яркая, запоминающаяся сцена в бомбоубежище. Поля не успела поступить вуз: началась Отечественная война. Девушка сидит в бомбоубежище рядом с Грацианским и думает вслух, имея в виду своего отца: «Откуда у нас берутся такие люди?» У нее мелькает – и это вполне естественно для молодого человека, входящего в сознательную жизнь в атмосфере неистовой охоты за ведьмами, в эпоху поиска врагов, всеобщего стукачества, вакханалии репрессий – мысль: «Не кроется ли за всем этим враждебный умысел?» Грацианский тут же, моментально улавливает направление ее мысли и включается в ее размышления, начиная диалог: - Вы полагаете, что Вихров сеет свои идейки… не совсем спроста – и дальше вроде бы «отводит» родившуюся в голове Поли догадку: - Нет, сопротивление этого класса давно сломлено, я бы сказал, погребено в бетоне социалистической стройки. Конечно, в плохих романах еще попадаются загадочные фигуры с потайными фонарями, хранящие в зубной пломбе похищенную схему городской канализации, без чего в наше время трудно провернуть громоздкий дидактический сюжет…. У Вихрова его научные выверты – скорее проявление болезни, чем сознательно направленной воли». То есть Грацианский как будто бы опровергает родившееся у Поли подозрение, но на самом деле лишь укрепляет его, тем более что заканчивает свой витиеватый монолог брошенным как бы вскользь намеком на некие денежные ассигнования, которые Вихров в далекие студенческие годы получал от неизвестного благодетеля. А благодетель – по слухам опять-таки – некий богатый купец, бежавший от революции за границу… Намек ясен: уж не оттуда ли упрямое стремление Вихрова «оградить русский лес от размаха социалистического строительства»? Как говорится, начал во здравие, а кончил за упокой. Грацианский, не успокаивает Полю, не снимает, а подтверждает самые худшие предположения Поли, укрепляет ее в мысли о том, что отец ее – враг, да еще и купленный. Принцип «бумеранга» Но роман построен так, что все обвинения Грацианского против Вихрова, как бумеранг, обращены автором против самого Грацианского, и «принцип бумеранга» очень последовательно проведен в композиции и сюжете «Русского леса». В этом своеобразная хитрость Леонова. Леонида Леонова надо уметь читать. И надо увидеть и понять эту хитрость – тем более что Леонов очень рассчитывает на понимающего читателя, именно для такого читателя пишет и сам дает ему ключ к разгадке тайн. То, что отрицательный герой, носитель зла в романе не Вихров, а Грацианский, – читателю, в отличие от героев романа, становится понятно довольно скоро, в том числе и благодаря обильному авторскому комментарию но вот в чем заключается это зло, какова его природа, в чем его истоки – вопрос, который по ходу романа не проясняется, а как бы все больше запутывается. И герои, в том числе Поля, блуждают в этой путанице, и автор «подбрасывает» читателю немало ложных ходов. Но все-таки оставим пока эти ложные тропы, и попробуем определить, как же он сам, автор, – не Поля, не Вихров, не Морщихин, не Крайнов, а Леонид Леонов – понимает суть открытого им опасного социального явления – «грацианщины»? К какому пониманию проблемы он хотел бы привести читателя? Двойное построение конфликта. Его «горизонтальный» разрез: Вихров и Грацианский. Первая (главная) авторская версия Конфликт построен сложно, у него есть «горизонтальная» и «вертикальная» плоскость противостояния. В ходе «расследования» ретроспективно воссоздается история возникновения великой «распри» двух научных авторитетов науки о лесе. Вся рассказанная автором в романе история появления над русским лесом странной «двойной звезды» – звезды Вихрова с ее «слепящим жаром» и звезды Грацианского с ее «холодным омертвляющим свечением» и их «великого противостояния». И эта история достаточно ясно свидетельствует: спор Вихрова и Грацианского возник и развивался в совершенно конкретных условиях строящегося СОЦИАЛИЗМА (и не мог возникнуть ни в каких других условиях). Он порожден реальными, конкретными противоречиями нашего послереволюционного развития. А именно: Питательная почва конфликта – противоречие, родившееся в годы первых «пятилеток»: • между сегодняшними нуждами, требующими всего, в том числе лесного сырья, как можно больше, скорее, ближе и любой ценой; • и нуждами завтрашними, заставляющими думать о природных ресурсах для будущих поколений. Это противоречие реально? Порождено нашими условиями? Не «проклятым капитализмом», а заветным социализмом, в который рвались так, «что брюки трещали в шагу» (Маяковский)? Да, именно так. Возможность спекулировать на противоречии между интересами сегодняшнего дня и нуждами дня завтрашнего и использует Грацианский, терзая своего противника, положившего жизнь на внедрение в хозяйственную жизнь страны разумной системы лесопользования, обеспечивающей бесперебойное, постоянное возобновление лесов. Паразитизм Грацианского родился и всколосился на социалистической почве. Разумеется, всему этому способствовали и другие «плоды» тоталитарного социализма, кроме этого фундаментального противоречия, в частности: • атмосфера всеобщей подозрительности, поиска врага; • стремление видеть кругом злые происки классового противника; • простор для клеветы, доносов, стукачества, политической демагогии, который обеспечивал принцип сталинской «самокритики». К этому присоединялись и личные мотивы – то, что Грацианский называл «ржавыми пружинками отжившего общества» и в чем пытался обвинить своего противника, сваливая, так сказать, с больной головы на здоровую, ибо сам был грешен: • и застарелая обида бездарности, • и уязвленное самолюбие неудачника, • и – не в последнюю очередь – «надежонка заработать лишний полтинник, недополученный от советской власти». • А самое главное: именно послереволюционными «обстоятельствами» были «актуализированы» и методы «грацианщины»: использование идеологического оружия и формы «скрытого доноса» под видом научной критики. Это «ноу-хау» того времени, особенно 30-х и 40-х годов. Обобщающий смысл главного романного конфликта Как видим, в романе есть все, что может объяснить реальные социальные истоки «грацианщины» как явления и характер Грацианского как социально-психоло­гического типа, причем самым простым, убедительным и реалистическим образом. Объяснено, откуда взялись «двойные звезды» в лесоведении, и не только в нем. Леонов увидел и показал явление типичное и характерное именно для «советской» действительности. Если брать только сферу науки, то подобные «двойные звезды» существовали практически в каждой ее области. Давайте вспомним: • Биология: Вавилов – Лысенко; • Литературоведение: Бахтин – Ермилов (или какой-нибудь «сексот» Эльсберг); • Лингвистика: Е.Д.Поливанов – Н.Я Марр и его сподвижники из Лингвистического института. Поливанов – гениальный лингвист, знаток восточных языков, полиглот, владевший 46 языками. Был членом ОПОЯЗа, писал стихи переводил с восточных языков. Ему принадлежит первый перевод киргизского эпоса «Манас». В романе «с ключом» В.Каверина «Скандалист, или вечера на Васильевском острове», рисующем литературную борьбу 20- годов, Поливанов выведен под именем профессора Драгоманова..За принципиальное и жесткое выступление в Комакадемии против «яфетической» теории Марра был буквально растоптан, уничтожен. Вынужден был уехать из Москвы в среднюю Азию. Там в 1937 г. арестован, и по одним данным тогда же расстрелян в г. Фрунзе (нынешний Душанбе), по другим – умер в лагере под Архангельском в 1953 г.1 • Философия: Лосев – Митин (или еще кто-нибудь, числа им не было); • История: Тарле – Покровский; • Экономика: Чаянов, Кондратьев – и десятки бухаринских «академиков»; • Математика: первые советские кибернетики, например, А.Берг – и те, кто объявил кибернетику вкупе с генетикой «продажными девками империализма». Задолго до Дудинцева с его «Белыми одеждами» Л.Леонов объяснил, откуда берутся Лысенки (дудинцевский Рядно), какова питательная почва для произрастания этих апостолов лженауки. Объяснено и то, откуда берутся окружающие их «вертодоксы», какими конкретными обстоятельствами нашей жизни они подпитываются и воспроизводятся. ВЫВОД. Истоки отрицательного, опаснейшего социально-психоло­гического явления в «Русском лесе» раскрыты были, казалось бы, просто и очевидно, без всяких ссылок на «злые происки врагов», на «родимые пятна капитализма», на «пережитки» в сознании и т.п. Об этом в романе сказано даже прямыми словами, правда – тоже хитрость – не в авторской речи, а по сути, словами самого Грацианского (повторенными тайно влюбленной в него Натальей Сергеевной Золотинской): «…Значит, в таких и нуждалась эпоха, если именно ему доверили вести критические обзоры в специальных изданиях, высказывать руководящие соображения, разоблачать ереси и ошибки своих товарищей». Вторая, отвлекающая авторская версия (ложный ход) Но – вот загадка! – где-то со второй половины романа в системе мотивировок действий, поступков, реакций Грацианского вдруг появляется нечто новое, а точнее, как раз не новое, а очень даже старое и знакомое. В мотивировке характера Грацианского все большую роль начинает играть его прошлое – студенческие годы, революционная организация «Молодая Россия», в которой он участвовал, встреча с жандармским подполковником Чандвецким, незабываемая беседа с ним и сотрудничество с охранкой, следствием которого стали провалы организации революционеров и их аресты, короче – провокаторская деятельность юного студента Саши Грацианского. И – намеки на то, что связь с жандармским Мефистофелем, действующим теперь в подполье, а может быть, и из-за границы, продолжается: в романе глухо сообщается о «зловещем» посещении Грацианского «неким лицом, передавшим Александру Яковлевичу привет прямиком из мира замогильного…» Две мотивировки Что же получается? А получается, что мы имеем в романе две мотивировки характера Грацианского. Одна – реалистическая: характер, социальный тип формируется обстоятельствами. А другая – традиционно-шаблонная: деятельность Грацианского на поприще лесоведения и наперекор настоящей науке в лице Вихрова объясняется провокаторской ролью героя, ролью, которую он выполняет как агент чуждых сил, олицетворенных зловещей фигурой бывшего подполковника царской охранки. Но ведь одна мотивировка противоречит другой! В художественной системе романа возникает внутреннее противоречие, которое, без сомнения, нарушает его художественную целостность, а это – серьезнейший недостаток (не будем употреблять слово «просчет», потому что оно здесь неуместно). Первым обратил внимание на эту особенность романа Леонова еще в 1954 году молодой, талантливый критик Марк Щеглов в статье, опубликованной в журнале «Новый мир». По молодости и неопытности он сказал во всеуслышание то, что Леонов, создавая роман, сделал сознательно и – ради того, чтобы сделанное им дошло до читателя – сознательно же затуманил, завуалировал, прикрыл с помощью ложного, отвлекающего сюжетного хода. А М.Щеглов, приняв этот леоновский хитрый ход за чистую монету, подверг роман Леонова критике, да еще какой, в какой форме, по тем временам весьма чреватой серьезными последствиями (слава богу, как говорится, что шел уже 1954 год и Сталина уже не было в живых): «Не жандармы сделали Грацианского таким, какой он есть, а ряд общественных условий, создавших послереволюционную поросль старого мещанства…» Но, «найдя подлинные черты этого Грацианского, высказав о нем немалую правду, Л.Леонов, непонятно почему, выразил великолепно верный социально-психологический конфликт через необязательную полудетективную интригу, своеобразно захватывающую читателя, но несомненно поверхностную. А это имеет очень серьезное последствие для романа».1 «Непонятно почему»… М.Щеглов счел то, что он увидел, ошибкой, художественным просчетом писателя2. «Запрещенный прием» и ключ к нему Нет, то, что сделал Леонов, – не ошибка и не просчет. Но и не приспособление к идеологическим догмам, «тяготевшим» тогда над литературой. Как раз наоборот: Леонов одним из первых преодолевал эти догмы. Он писал свой роман в конце 40 – начале 50-х годов, когда сказать открыто и прямо, что «не жандармы» сделали Грацианского таким, каков он есть, а «послереволюционные условия», было нельзя, невозможно. Даже тогда, когда, открыв эту истину в романе Леонова, ее высказал в своей статье Марк Щеглов, это плохо кончилось и для него, и для журнала, в котором была опубликована его статья. Создавая свой роман и очень дорожа им и важной для него мыслью, ради которой роман и был написан, желая, чтобы она дошла до читателя (и дошла, о чем свидетельствует статья Щеглова), Леонов сознательно использовал отвлекающий прием, эту самую «полудетективную интригу». Но при этом дал ключ к разгадке для думающего, проницательного читателя, – в самом начале романа, в уже процитированной мною иронической фразе о «запрещенном приеме» в литературе, о «непременной загадочной фигуре с потайным фонарем, хранящей в зубной пломбе похищенную схему городской канализации, без которой трудно провернуть громоздкий дидактический сюжет». Это ведь не для красного словца сказано! В случае с «Русским лесом» Леонов сознательно пошел на некоторую жертву художественностью, построив роман на двойной мотивировке, как бы взрывающей его изнутри, разрушающей жанровое и стилевое единство произведения,– пошел ради того, чтобы сказать читателю то, что он сказал. Нравственно-эстетический идеал Леонова Его черты явственно обозначены в «Русском лесе». Он близок к тому, что писал когда-то Л.Н.Толстой: «Жизнь истинная есть только та, которая продолжает жизнь прошедшую, содействует жизни современной и благу жизни будущей». Он говорил, что хорошие, порядочные и добрые люди должны соединиться, и тогда зло отступит. В романе Леонова человек обретает себя, проявляет свою истинно человеческую сущность в единстве с природой, с народом, со своей нацией, с Родиной, образуя то высшее единство, которое Леонов обозначает метафорой «человеческий лес». Здесь важны все составляющие этого неразрывного целого: природа, народ, нация, родная земля, человек, т.е. ценности общенародные, общечеловеческие. Принципиальное значение леоновского романа заключается, во-первых, в том, что обозначил этот «родовой», коллективистский, «соборный» нравственно-эстетический идеал как один из полюсов, один из ориентиров дальнейшего литературного развития. В 50-е годы этот идеал был мощно поддержан Шолоховым в рассказе «Судьба человека», а 60-80 гг. – «деревенской прозой», одним из самых плодотворных литературных направлений 2-й половины ХХ века1. А во-вторых, в том, что он вернул литературе утраченное было ею острое социальное зрение, вернул ее на твердую почву классического реализма.