Предания о смерти королей; пять фильмов по историческим пьесам Шекспира

Лекция 6 Предания о смерти королей. Англия между столетней войной и столетней междоусобицей Часть 1 «…Давайте сядем наземь и припомним Предания о смерти королей. Тот был низложен, тот убит в бою, Тот призраками жертв своих замучен, Тот был отравлен собственной женой, А тот во сне зарезан, – всех убили. Внутри венца, который окружает Нам, государям, бренное чело...» Уильям Шекспир, «Ричард II», Акт III, сцена 2 О фильме Сегодня мы исследуем сразу с пять фильмов, снятых по историческим пьесам Уильяма Шекспира (1564–1616), действие которых переносит нас в Англию XIV–XVI веков, сто­летнюю войну и гражданскую войну роз. И это делает наш обзор довольно любопыт­ным. Если обычно мы анализировали, насколько выбранный нами фильм соответствует исторической действительности, то сегодня мы проследим, что соответствует ей в исто­рических хрониках Шекспира, перенесенных на экран «слово в слово». Ведь благодаря гению Шекспира, его версия событий настолько вошла в плоть и кровь истории, что стала реальнее фактов. Даже такой талантливый интерпретатор, как Джордж Мартин с его «Игрой престолов», не смог «перебить» первоисточник сэра Уильяма. Получается, что мы откладываем нашу традиционную «Mappa Mundi» в сторону и внимательно раз­глядываем картину средневекового мира, данную нам Шекспиром. Итак, сегодня мы разбираем первую часть британского мини-сериала «Пу­стая корона» 2012/16 годов, в которую входят ленты: «Ричард II», «Генрих IV» и «Ген- рих V», снятые соответственно Рупертом Гулдом, Ричардом Айром и Теей Шэррок. К «сериальному» «Генриху V» у нас примыкают еще два «вольных» Генриха: «Король Генрих V» 1944 года Лоуренса Оливье, вернее «Хроника короля Генриха V и его битвы с французами при Азенкуре», и «Генрих V» Кеннета Браны 2009 года. Первый «Генрих» был номинирован на премию «Оскар» по четырем категориям, и сам Лоуренс Оливье получил специального «Оскара» за вклад в создание фильма в качестве актёра, продюсера и режиссёра. А «Генрих» Кеннета Браны оказался тоже удачным, получив премию BAFTA за режиссуру, номинацию на «Оскара» за лучшую мужскую роль и «Оскара» за костюмы. Все авторы «Пустой короны» в первую очередь театральные режиссеры. И если Айр уже попробовал себя в кино, то Гулд, будучи двукратным лауреатом Премии имени Лоуренса Оливье, до этого отметился только телеверсией своего же «Макбета» с Па­триком Стюартом, а Теа Шэррок вообще дебютантка в кино. Работали они над своими частями хроники вполне сепаратно, не выстраивая общую линию повествования. По­этому вместо привычной для нас, переплетающей все со всем, средневековой «Mappa Mundi» у нас получилась весьма примечательная карта мироздания XXI века. «Пустая корона» даже не сериал, а конгломерат из двойных персонажей, проживающих свою фантомную версию истории то в абстрактной театральной условности времени и места, то в скрупулезной доскональности исторических реалий. Причем эти стремительные перепады из условности в аутентичность хаотичны и ничем не обоснованы. Граф Нор­тумберленд Генри Перси становится мистическим персонажем с двойным лицом Дэви­да Морисси и Алана Армстронга. А нежный спутник Ричарда II, его двоюродный брат Эдуард, герцог Омерль, сначала прикидывается Томом Хьюзом, а потом перевоплощает­ся в Патерсона Джозефа, при этом стремительно темнея лицом. Столь же разительное раздвоение личности ждет и Генриха IV при переходе через межсерийный провал в пространстве, где Рори Киннир оборачивается Джереми Айронсом. Эти странные метаморфозы, конечно, сбивают зрителя с толку, но зато прида­ют всему действу неожиданный постмодернистский оттенок. Забавно, что эти пост­модернистские наплывы, очевидно, получились не специально, а самозародились в результате оптического обмана у театральных режиссеров, когда статику подмостков надо было поменять на подвижный глазок кинокамеры. С художественной точки зре­ния этот эксперимент смотрится не всегда удачно, но как пример «клипового мыш­ления», окончательно победившего в наше время стратегическое, он просто велико­лепен. Пожалуй, единственная внутренняя скрепа, удерживающая шаткое здание «Пустой короны» – это сильный актерский состав нынешней, очень мощной британ­ской школы и их национальная сердечная привязанность к Шекспиру. В первой части «Пустой короны», которую мы проанализируем в этом очерке, заняты Бен Уишоу, зна­комый нам по главной роли в «Парфюмере», Том Хиддлстон, восхищающий молодежь в «Торе», и Джереми Айронс, не нуждающийся в представлении. Их крупные планы и проникновенные монологи сильно выручают режиссеров, заставляя забыть обо всех остальных погрешностях, включая слишком пышный и местами вычурный для наше­го слуха текст Шекспира. Несколько слов о хрониках Шекспира Справедливости ради надо упомянуть, что сначала Шекспиром были написаны пье­сы о войне роз («Генрих VI» и «Ричард III»), а уж потом о ранних Ланкастерах, но мы будем двигаться последовательно. Исторические хроники включают также уже отыгранного нами «Иоанна II», и «Генриха VIII», о котором у нас еще пойдет речь в отдельном очерке. Источниками сюжетов для Шекспира стали «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии» Рафаэля Холиншеда (1529–1580) и сочинения других английских авторов от Кристофера Марло (1564–1593) и Эдмунда Спенсера (1552–1599) до «Истории Ри­чарда III» Томаса Мора (1478–1535). Так что перед нами типичный английский взгляд на отечественную историю, в которой в разное время режиссеры искали ответы на разные вопросы. Очень советую вам смотреть сериал «Пустая корона» в оригинале или хотя бы с субтитрами – нарезкой из переводов Бориса Пастернака, Михаила Лозинского и Михаила Донского. В противном случае вам придется довольствоваться путанной, косноязычной интерпретацией посредственного дубляжа, ломающей восприятие. А язык Шекспира, вполне понятный нам сегодняшним, стоит того, чтобы его услыша­ли в подлиннике. Слова Шекспира очень важно не только читать, но именно слышать, ведь великий драматург писал прежде всего для сцены. К тому же «Ричард II» – одна из немногих шекспировских пьес, которая целиком написана стихами без прозаиче­ских вставок. Трудность языка Шекспира не в том, что он устарел, и даже не в том, что в нем много игры слов, требующей адекватного перевода, ведь после него эта образность стала повседневностью. Он адаптировал для восприятия множество метафор, и вы­ражения типа: «Я долго время проводил без пользы, / зато и время провело меня» стали читателям привычны. Как и словосочетания «уксусное выражение лица» вме­сто «кислого» или «обсахаренные слова» вместо обыденных «сладких слов». Или, например, слово «хладнокровный» в смысле невозмутимый. До Шекспира это слово употреблялось только при обозначении холоднокровных животных. Самое трудное для сегодняшних читателей и зрителей уразуметь прямо про­тивоположное: понять устаревшие или потерявшие для нас смысл выражения, кото­рые были ясными для его современников. Например, в «Генрихе IV» в сцене ограбле­ния купцов говорится о «служителях святого Николая». Оказывается, наш Николай Угодник был в средневековой Англии покровителем не только путников и купцов, но и разбойников, поскольку последние тоже почитали его в надежде, что святой Нико­лай, по диковинной религиозной логике, пошлет им больше добычи при грабеже. По­этому жаргонное выражение «служители святого Николая» означало разбойников. А загадочная для нас «повозка Чарльза» – это состоящая из семи звезд Боль­шая Медведица. Нам это созвездие напоминает ковш, но зоркие крестьянские глаза средневекового англичанина видели в нем деревенскую телегу с длинными огло­блями, в которые впрягали лошадь. А Чарльз, который тянет эту повозку, – это Карл Великий (Шарлемань), правивший Западной Европой с 768 по 814 год и самый знаме­нитый из средневековых королей Запада. Повозка Чарльза очень близка к Полярной звезде, а потому на широте Англии всегда видна. Причем её положение на небоскло­не меняется в зависимости от времени ночи. И для тех, кто не имел часов, но часто ездил по ночам, например возчиков, ее точное нахождение («над дымовой трубою») указывало на определенный час. Видите, нам понадобилось так много слов, чтобы расшифровать всего одну шекспировскую строчку. Примерно столько же уйдет на объяснение нам сегодняш­ним, что значило для советских людей выражение «час волка». Это не фильм Ингмара Бергмана и не время превращения героя в оборотня, а всего лишь «одиннадцать часов утра» – важное время открытия «ликеро-водочных» отделов гастрономов в СССР. А стало оно «часом волка» не потому, что к одиннадцати утра все алкоголики смотрели волком на вожделенные витрины с бутылками. Нет, просто о приходе этого времени на знаменитых когда-то часах с фигурками зверей на фасаде Театра кукол Образцова оповещал волк. В руках у волка-злодея был нож. Некоторые шутники говорили, что волк, дожидаясь своего часа для покупки выпивки, готовится нарезать закуску. К любой системе из прошлого, в частности к пьесам Шекспира как к энцикло­педии средневековой английской жизни, нужны комментарии. Заглянув в сеть, вы найдете множество разных по объему и значимости работ на эту тему. Я выбрала в попутчики Айзека Азимова – замечательного американско­го писателя-фантаста и в прошлом нашего соотечественника, выходца из Гомельской губернии. Азимов не только автор «Конца вечности» и «Двухсотлетнего человека» (по которому, кстати, был снят в 1999 году неплохой фильм), но и авторитетный био­химик, а также популяризатор науки – астрономии, генетики и робототехники. Но и этого мало, человек огромного кругозора, блистательный дилетант, он серьезно ин­тересовался историей и литературой. Трудно поверить, но он написал более пятисот интереснейших книг на самые разные культурологические темы, включая научные путеводители по Библии, Шекспиру и Мильтону. Он Дилетант с большой буквы, раз­бирающийся во многих вещах не хуже профессионалов, и в этом смысле мой кумир. Потому что мои очерки об историческом кино – тоже плод страстного дилетантизма. Поэтому сегодня я буду ссылаться на его удивительную книгу «Путеводитель по Шекспиру». В ней Айзек Азимов дает подробный разбор исторических пьес Шек­спира с анализом отрывков и объясняет значение многих непонятных нам сегодня реплик. Однако и сама книга является уже любопытнейшим свидетельством, раскры­вающим, что в творчестве Шекспира интересует американских читателей больше все­го. После захватывающего дух литературоведческого детектива Ильи Гилилова это моя любимая работа о Шекспире. И, конечно, слушая Шекспира, помните, что он обогатил английский язык бо­лее чем двумя тысячами слов, среди которых «excellent» – «великолепный», «critical» – «критический», «countless» – «бесконечный», «assassination» – убийство важных персон, и даже привычного «manager» – управленца – подарил нам сэр Уильям. Широкий исторический контекст В прошлом эпизоде мы оставили Англию в тяжкий момент исторического и нрав­ственного падения короля Эдуарда II (1284–1327), которого одолели взбунтовавши­еся бароны во главе с королевой Изабеллой, её верным рыцарем Роджером Мортиме­ром (1287–1330) и юным наследником Эдуардом III (1312–1377). Нет лучшей книги об этих захватывающих событиях, чем роман Мориса Дрюона «Французская волчица» из цикла «Проклятые короли». Хочу привести из него сцену отречения Эдуарда II от престола, происходившую в знаменитом замке Кенилворт, куда плененный монарх был доставлен после успешного вторжения в Англию его жены и сына. Эта сцена за­даст нужный настрой нашему сегодняшнему разговору: «Возложенные на бархатную подушку корона и скипетр Англии медленно, ступенька за сту­пенькой, поднимались по узкой лестнице угловой башни Кенилворта. Позади в полумраке покачивались митры и поблескивали драгоценные камни на епископских посохах. Подобрав до щиколоток свои длинные, расшитые золотом мантии, трое епископов взбирались в верхние покои башни. В глубине большого зала, между колоннами, поддерживающими стрельчатые своды, в един­ственном кресле, игравшем сейчас роль трона, обхватив голову руками, устало поникнув всем телом, сидел король... …Красные стены, красные колонны, красные своды создавали зловещую декорацию для сцены, которой должно было окончиться царствование английского короля. Когда Эдуард увидел, как через двустворчатую дверь внесли корону и скипетр, которые ему точ­но так же преподнесли двадцать лет назад под сводами Вестминстерского замка, он выпрямил­ся в кресле, и подбородок его слегка задрожал. Он поднял глаза на кузена Ланкастера, как бы ища у него поддержки, но Кривая Шея отвел взгляд, столь невыносима была эта немая мольба... …Епископ Уинчестерский прочитал послание, в котором Парламент требовал от своего суве­рена подписать отречение от престола, а также отказ от ленной присяги, которая была дана ему вассалами, признать королем Эдуарда III и вручить посланцам традиционные атрибуты королевской власти. Когда епископ Уинчестерский кончил читать, Эдуард долгое время хранил молчание. Казалось, все его внимание было приковано к короне. Он страдал, страдал физически, невыносимая боль исказила его лицо, и трудно было предположить, что человек в таком состоянии способен раз­мышлять. Однако он проговорил: – Корона в ваших руках, милорды, а я в вашей власти. Делайте все, что угодно, но согласия моего вы не получите. …И вновь взгляд Эдуарда обратился к Ланкастеру. Несмотря на одолевавшую его тревогу, он прекрасно понял предостережение, заключавшееся в словах епископа. Если согласия на от­речение не будет получено, Парламент, вынужденный найти короля, возведет на трон главу мятежников Роджера Мортимера, который уже и так владеет сердцем королевы. От волнения лицо короля побелело, как воск, подбородок продолжал дрожать, ноздри нервно раздувались... …Тогда Эдуард, не в состоянии произнести ни слова, жестом попросил поднести к нему корону и склонил голову, словно хотел, чтобы ему в последний раз надели ее...» Отрекся, но не избежал жуткой (по слухам) смерти. Его якобы пронзили рас­каленной кочергой через задний проход, чтобы не оставлять следов, если верить опи­санию местного приходского священника Джеффри Бейкера, ведь именно эту версию взял на вооружение Дрюон. Отрекшийся, но оставшийся в живых король – всегда страшен для последующих узурпаторов власти. Странно, что эта простая мысль не пришла в голову при отречении нашему Николаю II, и он рисовал себе не кровавую, а идиллическую картину своей жизни после отречения в России и даже думал, что ему оставят царскую резиденцию в Крыму. Какая недальновидная наивность и незнание собственного народа. Впрочем, если бы Николай II обладал прозорливостью, судьба нашей страны была бы иной. Вслед за смертью свергнутого короля юный Эдуард III сделал стремительную рокировку, вырвавшись из цепких объятий матери и «отчима» Мортимера, которого он казнил, обвинив в убийстве отца. Этой показательной казнью Мортимера он отмыл свои царственные руки, запачканные отцеубийством, и захоронил Эдуарда II с подчеркнутой пышностью. Если бы только Эдуард III мог предвидеть, скольких из его внуков постиг­нет та же горькая смертная участь, пока «пустая корона» Англии не обретет «прочную» голову Тюдоров. Тень насильственного отречения Эдуарда II пала черной меткой на всю династию Плантагенетов. Кстати, для его публичных похорон изготовили, кажется, впервые для подобных целей, деревянную фигуру-имитацию с медной короной. Куклу представляли собравшимся вместо тела, которое было мертво уже более трех месяцев. Подобную же «похоронную куклу» сделали потом и для Оливера Кромвеля. К сожалению, у нас нет времени подробно останавливаться на славном цар­ствовании Эдуарда III, который, пренебрегая французским салическим законом, со­бирался стать королем Франции как законный внук Филиппа Красивого, и начал за­тяжную и сначала весьма успешную столетнюю войну с Францией. А еще Эдуард жил очень долго и родил с королевой Филиппой Геннегау (графство, расположенное на нынешней границе Франции и Бельгии) слишком много детей (семь сыновей и пять дочерей), которых распря за корону привела к гражданской войне в королевстве. И вот что удивительно, Эдуард III удачно женил всех своих сыновей, кроме самого важного – старшего сына и наследника – доблестного Эдуарда Черного Прин­ца (1330–1376). И это матримониальное легкомыслие стоило Англии очень дорого. Говорят, свое прозвище «черный» принц получил потому, что для устрашения врагов носил черные доспехи (впрочем, эта версия стала популярной только через сто лет после смерти «его чернейшества»). Странно, что о таком колоритном персонаже был снят всего лишь один бри­танский фильм в далеком 1955 году «Тёмный мститель» («Чёрный принц»), зато с Эр­ролом Флинном. Да еще король мелькает вторым планом в фильме 2001 года «История рыцаря», где его роль исполнил Джеймс Пьюрфой. А ведь для сценариста материал богатейший. В знаменитой битве при Креси шестнадцатилетний Черный Принц уже коман­довал правым флангом английской армии, а на следующий год осаждал с отцом Кале. Прошло несколько лет, и в августе 1356 года он уже в самостоятельном набеге на бо­гатые земли Франции столкнулся с «превосходящими силами французской армии» и вынужден был дать бой у Пуатье, обративший весь ход столетний войны в пользу англичан. Ибо здесь не только полег цвет французского рыцарства, оставшийся после «бойни» в Креси, но и был пленен сам король Франции Иоанн II Добрый (1319–1364). И все это время блистательный воин и надежда английского престола Чёрный Принц оставался холостяком. Говорят, он с юности был тайно влюблен в свою соб­ственную тетю – Джоанну Плантагенет. Вы помните, что на склоне лет его прадед Эду­ард I женился во второй раз на дочери французского короля Маргарите? Она родила Эдуарду I троих детей, в том числе и Эдмунда Вудстока – единокровного брата короля Эдуарда II. А Эдмунд, в свою очередь, «родил» ту самую Джоанну – «прекрасную деву Кента», графиню Солсбери (1328–1385). Из-за разницы в возрасте своих дедов они с Черным Принцем хоть и были тетей и племянником, но оказались ровесниками. По одной из версий, именно Джоанна (а не Екатерина Грандисон, свекровь Джоанны) во­одушевила своего «дражайшего кузена» Эдуарда III основать орден подвязки, когда во время танцев обронила сию прелестную и соблазнительную часть женского туале­та из голубого бархата. Почему же Черный Принц так долго не мог признаться тете в нежных чувствах? Потому что «прекрасная дева Кента», очевидно, была так прекрасна, что на нее «поло­жил глаз» не один только Принц. В шестнадцать лет она уже тайно выскочила замуж за Томаса Холланда, сенешаля графа Солсбери. Однако год спустя, воспользовавшись отсутствием тайного супруга, король Эдуард III якобы склонил Джоанну выйти замуж за Уильяма Монтегю, графа Солсбери. Но вернувшийся в Англию год спустя Холланд не отступился от любимой жены, а пожаловался на «изъятие» Папе Клименту VI. Новый муж, граф Солсбери, тоже не хотел отпускать молодую супругу и вполне ощутимое при­даное и удерживал ее силой. Но в итоге в 1349 году Папа признал права первого мужа действительными и аннулировал брак Джоанны и графа Солсбери. Эта скандальная история двоемужества удивляет даже в XXI веке, что уж говорить о XIV. Впрочем, наша прекрасная брачная аферистка счастливо прожила с отвоевавшим её супругом целых двенадцать лет и родила ему пятерых детей, из которых двое даже остались в живых, и, наконец, овдовела. И лишь в 1361 году тридцатиоднолетний холостяк, Черный Принц, дождался своего часа и смог сделать предложение своей тридцатидвухлетней тетке Джоанне. Чем не «История любви» XIV столетия, тщетно ждущая своего кинематографи­ческого Петрарку? Фруассар в своих хрониках утверждает, что король Эдуард III не знал о бра­ке сына, хоть и одобрил его выбор, выделив ему владения в южной Франции вместе с титулом принца Аквитанского. Возможно, в честь своему кумира, прежнего принца Аквитании Ричарда Львиное Сердце, новый принц Аквитанский Эдуард назвал своего сына тоже Ричардом. А так как младенец родился в Бордо, то получил звание Ричард Бордоский. Не берусь судить, впитал ли Эдуард Черный Принц французскую культуру, как его предшественник венценосный менестрель Ричард I, но совершенно ясно, что дипломатическим стратегом, как и управленцем, Эдуард оказался таким же никудыш­ным, как и Ричард Львиное Сердце. Восемь лет он неудачно хозяйствовал в Аквитании, оттуда пустился в авантюру с испанским королем Педро Жестоким и, потерпев пораже­ние в мутных испанских делах, вернулся в Аквитанию больным и разоренным. Если у вас найдется свободная минута, прочтите «Белый отряд» Конан Дойля. Сейчас мы помним Артура Конан Дойля только как создателя Шерлока Холмса, хотя он автор многочисленных приключенческих, исторических, публицистических, фан­тастических, юмористических и даже мистических романов. Так «Белый отряд» по­вествует о печальных военных странствиях в Испании в 1370-е годы Черного Принца и отряда наемников, сражающихся в Пиренеях за интересы далекой Англии. Из двух тогдашних претендентов на престол Кастилии и Леона англичане поддерживали Пе­дро Жестокого, а французы – Энрике II. Так что это противостояние было «загогули­ной» столетней войны. Пиренейский поход Принца закончился победой в сражение при Нахере, но английские наемники не получили за неё от Педро ни гроша, а вскоре тот сам попал в плен к Энрике. И даже ответное пленение прославленного коннетаб- ля Франции Бертрана Дюгеклена (1320–1380) не спасло дело. Победа обернулась в итоге для англичан поражением и бесславным возвращением в Аквитанию. Бездарное управление с эскалацией налогообложения и личная жестокость – например, взяв в 1370 году восставший Лимож, Черный Принц приказал перебить три тысячи его жителей – вызвали у французов стойкую ненависть не только к Принцу, но и ко всем англичанам в целом. Своими действиями Черный Принц сильно облегчил задачу освобождения французской земли благоразумному Карлу V (1338–1380) и выкупленно­му им из плена Дюгеклену. Измотанный неудачами, в 1371 году Черный Принц отплыл на родину, в Ан­глию, оставив Гасконь на своего младшего брата Джона Гонта. И хотя из Аквитании супруги вернулись с двумя сыновьями, но дети родились слишком поздно, тем более что старший, семилетний Эдуард, умер почти сразу по приезде. А через пять лет поки­нул этот мир и его отец, так и не выросший из коротких штанишек Принца. И корона в 1377 году после смерти Эдуарда III перешла к десятилетнему младшему сыну Прин- ца – Ричарду II (1367–1400) – герою нашего первого фильма. Добрались наконец. Я уже упоминала, что у Эдуарда III было, как в сказке, семеро сыновей, не считая «первого» Томаса, умершего в младенчестве. Они и их потомки участвуют во всех фильмах, которые мы сегодня разбираем, поэтому я их перечислю: 1. Эдуард Вудстокский (Черный Принц; принц Уэльский и герцог Корнуэлль­ский – он был первым, кто получил «французский» титул герцога в Англии) умер в 1376 году; 2. Уильям Хатфилдский умер в младенчестве; 3. Лайонел Антверпенский умер тридцатилетним в 1368 году; 4. Джон Гонт или Гентский; герцог Ланкастерский или Ланкастер (1340–1399); 5. Эдмунд Лэнгли, Йорк (1341–1402); 6. Томас и Уильям Виндзорские умерли в младенчестве; 7. Томас Вудстокский, герцог Глостер (1355–1397). Итак, к моменту действия нашего первого фильма, к 1397 году, когда сын Чер­ного Принца, наш герой Ричард II Бордосский, провел на престоле уже двадцать лет, в живых оставались только трое из его дядьев, сыновей Эдуарда III: Джон Гонт Ланка­стер, Эдмунд Йорк и Томас Глостер. Почтительней всего Шекспир относится к Джону Гонту, роль которого в фильме исполнил сэр Патрик Стюарт – один из основных ак­тёров королевской Шекспировской труппы в течение двадцати семи лет и профессор из «Людей Х». А мы наслаждались им еще в роли Генриха II в фильме «Лев зимой» у Андрона Кончаловского. Возможно, почтительность великого драматурга объясняется тем, что на пре­столе Англии во времена самого Шекспира оказались Тюдоры – потомки Джона Гон­та, правда, незаконнорожденные. Именно в уста Джона Гонта Шекспир вкладывает самый знаменитый патриотический монолог из этой пьесы «This happy breed of men, this little world», где он упрекает племянника Ричарда в разорении Англии тяжелыми налогами и проматыванием государственной казны на фаворитов. Этот монолог стал настолько популярным во времена Шекспира, что в 1600 году его даже напечатали отдельно в сборнике «Английский Парнас». Однако историки считают, что значимость Гонта заключалась не в его личных талантах, а в том, что он дважды удачно женился. Сначала добыл титул герцога и огромное приданое от английского рода Ланкастеров, а потом – откупное от кастиль­ской королевской династии. Джон Гонт получал доходы почти с трети Англии и счи­тался самым богатым человеком в стране. И что еще важно, у Джона Гонта уже подрос старший сын Генри (1366–1413), прозванный по месту своего рождения Болинбро­ком, ровесник короля Ричарда. На момент действия нашего фильма Генри Болинброк, такой же хваткий «хозяйственник», как и его отец, тоже удачно женился на младшей дочери графа Херефорда. Роль Болинброка (будущего Генриха IV), бравого крепы­ша и опытного стратега, досталась мужественному и мускулистому Рори Кинниру. Он востребованный в Англии актер кино, театра и телевидения. Вы можете помнить его по роли детектива в ленте «Игра в имитацию» 2014 года. Кстати, сестры Херефорд были держательницами той самой «Mappa Mundi», которая послужила моделью для внутренней структуры этих очерков. К сожалению, род Херефордов зачах без наследников мужеского пола и постепенно сошел со сцены истории к концу XIV века. В отличие от властолюбивого интригана Джона Гонта его брат Эдмунд, родившийся в замке Лэнгли, и его юный сын Эдуард Омерль, граф Рет­ленд, были спокойными и уравновешенными сторонниками племянника Ричарда II. За что и получили от него в 1385 году титул герцогов Йорка. К началу «Ричарда II» Эдмунду Йорку уже пятьдесят семь лет, то есть он всего на год младше «старого Джона Гонта», а его сыну Эдуарду Омерлю около двадцати. Старого Йорка в нашем фильме играет Давид Суше, который после роли сыщика Пуаро не нуждается в представлении. Эдмунд Йорк и его брат Джон Гонт Ланкастер были женаты на испанских инфантах – дочерях Педро Жестокого. Так что братья были еще и свояками, женатыми на сестрах. Реальная Изабелла – жена Эдмунда Йорка – ко вре­мени действия нашего фильма уже шесть лет как умерла, но Шекспир для усиления драматизма оживляет её в финальной сцене при раскрытии заговора против нового короля Генриха IV. Самый младший, последний из оставшихся в живых сыновей Эдуарда III – То­мас Вудсток Глостер – больше всех страдает, что корона обошла его стороной. Он был женат на старшей дочери графа Херефорда. А значит, приходился своему племянни­ку Генри Болинброку свояком, ведь тот был женат на младшей из дочерей Херефорда. Какое переплетение родовых интересов! Томас Вудсток был на пятнадцать лет млад­ше Джона Гонта и тоже активно претендовал на опеку над юным Ричардом II. Именно он со временем выдавил старшего брата Джона Гонта в Испанию, соблазнив испан­ской короной, а сам сплел вокруг Ричарда такую прочную паутину влияния, что до­бился даже титула герцога Глостерского. Впрочем, в оправдание интриг дядьев надо сказать, что нрава Ричард слыл скверного, вспыльчивого, изнеженного и капризного. Хуже того: как и его злополучный прадед Эдуард II он был излишне привязан к «без­родным» фаворитам, что бесило знать вплоть до «мятежа лордов-апеллянтов». В этой борьбе за власть Генри Болинброк кооперировался с дядей и свояком Томасом Глостером против юного короля Ричарда. Что, возможно, и спасло послед­него от окончательной погибели: ведь если бы старый Джон Гонт не вернулся из Ис­пании, а Ричарда бы низложили, то еще неизвестно, кому досталась бы корона – че­столюбцу дяде Томасу или его не менее амбициозному племяннику Генри. Пришлось Томасу Глостеру оставить все как есть. Ричард II ко времени действия нашего первого фильма, выучив все горькие уроки царедворства, восстановил разгромленную дядей Глостером партию своих сто­ронников и даже переманил на свою сторону кузена Генри Болинброка. И в 1397 году нанес коварный и сокрушительный ответный удар: он внезапно арестовал дядю Гло­стера и сослал его в Кале, а всех его союзников казнил. Так Генри Болинброк получил титул своего дяди-свояка и сам стал герцогом Херефордом. А Ричард вступил в послед­ние полтора года своего единоличного правления, которые были столь плачевны, что невольно задаешься вопросом: может, узурпация власти его дядьями была к лучшему? К сожалению, тридцатилетний король Ричард был так же легкомыслен в во­просах наследования власти, как и его отец, Черный Принц. Женившись первым бра­ком на дочери императора Карла IV Люксембурга, стараниями которого Прага стала одним из самых дивных мест в Европе, Анне Чешской (1366–1394), он не нажил с ней детей. Но овдовев, Ричард вторым браком, желая укрепить отношения с Францией и продлить шаткое перемирие в столетней войне, взял в жены французскую малолетку Изабеллу (1389–1409) – дочь Карла VI Безумного. Семилетнюю «королеву на вырост» привезли в 1396 году в Англию, но брак этот так и не был реализован. По едва устоявшемуся закону престолонаследия, если у самого Ричарда не случится сыновей, корона должна перейти к потомству следующего сына Эдуарда III, а именно к детям Лайонела. Сам он к тому времени уже умер, и эта ветка Плантагене­тов оказалась слишком слабой, чтобы тягаться с такой хищной родней, как Джон Гонт и его сын Генри Болинброк. В любом случае отсутствие наследников делало трон Ричарда шатким, а будущее страны – гибельным. Остается загадкой, как, имея перед глазами все негативные последствия слишком запоздалого брака своего отца, Ричард II сделал ту же ошибку, легкомысленно полагая, что времени впереди еще много. Но то, что когда-то удалось Барбароссе с юной Беатрис Бургундской, скорее редкостная удача, чем закономерность. Шекспир все эти факты игнорирует вовсе, просто подправляя королеве воз­раст. В фильме вы увидите вполне взрослую девицу, королеву Изабеллу, в исполне­нии француженки Клеманс Поэзи, которую мы знаем по роли Марии Стюарт в фильме «Заговор против короны». Шекспиру – величайшему специалисту по усилению дра­матических эффектов – нужна была взрослая, страдающая по «неверному» супругу королева, наподобие её ментальной прабабки «волчицы» Изабеллы. Взрослая коро­лева могла: во-первых, отягчить вину фаворитов за то, что те развратили короля и разлучили его с богоизбранной женой, а значит – нравственно узаконить их смерт­ный приговор. Что, конечно же, было клеветой не только на фаворитов, но и на Ри­чарда, потому что подчеркивало его развращенность, а значит – невозможность быть эталоном нравственности для своих подданных. За Ричардом, несмотря на всю его изнеженность, не водилось гомосексуальных наклонностей, наоборот, все говорит о том, что он любил свою первую жену Анну Чешскую и был под большим ее влиянием, а до Анны – под влиянием своей матери – прекрасной девы Кента. Во-вторых, взрослая королева пригодилась Шекспиру для усиления трагич­ности расставания Ричарда с любимой женой после отречения, когда вчерашние соратники, а сегодня жестокосердные каратели, лишили короля даже последних горьких объятий с супругой. Взаправдашняя девятилетняя Изабелла после смерти Ричарда довольно скоро вернулась во Францию и снова вышла замуж, позже расска­жем, за кого. Узкий исторический контекст. Фильм Ричард II» Руперта Гулда Действие фильма и пьесы начинается в 1398 году в хорошо знакомом нам Виндзор­ском замке. Этот замок, ставший при Эдуарде III королевской резиденцией, был возве­ден еще Вильгельмом Завоевателем. А когда «ганноверским крысам», как злобно ве­личали потомков короля Георга I якобиты, надо было обрубить свой немецкий хвост, они во время Первой мировой войны стали Виндзорскими. Но режиссер фильма Руперт Гулд не уделяет этим историческим деталям ни места, ни времени. Лента выдержана в стиле притчи библейских времен. Свобода условной интерпретации событий приходится весьма кстати при скромном бюдже­те фильма и позволяет закрыть глаза на то, почему королевский десант в Ирландии состоит из одной утлой лодки рыбаря. В картине много вневременных пейзажей, много простора: водной, морской пустыни, по краю которой бредет почти утратив­ший земную корону, но не утративший небесного венца Ричард II в сопровождении величественного мавра в длинных одеждах (Лусиан Мсамати). Многие зрители воз­мущались, почему авторы выбрали на роль могущественного епископа Карлайла темнокожего актера? Ведь это не стыкуется с реалиями XIV века. Но я думаю, что по библейской версии событий, взятых режиссером за эстетическое лекало, священнос­лужитель мавр по сути видится нам таинственным волхвом, сопровождающим Мес­сию. И его загнутый завораживающей спиралью бесконечности епископский посох лишь подчеркивает эту ассоциацию. Недаром через весь фильм проходит рефреном страданий несчастного короля Ричарда мученичество св. Себастьяна, молодого вои­на, пронзенного вражескими стрелами. В нашем случае стрелами неблагодарности и предательства. И на суд из застенков Тауэра короля Ричарда в белоснежных одеждах мученика везут на маленькой белой лошадке, так напоминающей «молодого ослятю», на котором Господь въезжал в Иерусалим. Но чтобы не впасть в сусальность, режис­сер, словно дергая нас за рукав, чтобы мы очнулись, в промельк дает различные от­резвляющие кадры. Например, пронзенного стрелами несчастного юношу-натурщи­ка, которого невозмутимо рисует придворный живописец. И невыносимые страдания «св. Себастьяна по неволи» ничуть не беспокоят ни художника, ни дворцовую челядь, ни самого Ричарда II, заглянувшего посмотреть на неоконченное полотно. И, конечно, самая большая удача – выбор на главную роль Бена Уишоу – мощ­ного молодого британского актера с французской примесью, который сыграл столь же прекрасного и бесполого Ариэля в «Буре» Джули Теймор и Джона Китса в «Яркой звез­де» Джейн Кемпион. Кстати, хорош Бен Уишоу и в фильме «Меня там нет» Тодда Хейса, где он исполнил роль Артура – одну из ипостасей Боба Дилана. Его отрешенно-андро­гинный Ричард II завораживает странной смесью притягательности и отвращения, где изысканность и утонченность молодого монарха уживаются с высокомерием и душев­ной немощью. А бесконечное самолюбование, улавливание краем глаза своего отраже­ния на всех полированных поверхностях от зеркала до короны, гармонично сочетается со спокойствием мудреца перед лицом неминуемой смерти. Радует, что для озвучания Бена Уишоу на русском наши продюсеры нашли очень удачного актера. Единственное, что меня огорчает в этой ленте, так это невнятное, смазанное начало, где разбор ссоры между двумя баронами короля показан как рядовой кон­фликт для «затравки» действия. Между тем это совсем не рядовая ссора, а ключевой спор между сыном Джона Гонта, кузеном и ровесником короля – Генри Болинброком (будущим Генрихом IV) и другом юности короля Томасом Моубрейем, графом Ноттин­гемским, получившим за поддержку короля в борьбе с дядьями титул герцога Нор­фолка. И спор этот – ключ к пониманию всего остального действа. К 1398 году Ричард II только год как стал полновластным королем и хозяином своей земли, сломив оппозицию дядьев. Своего злейшего врага – арестованного дядю Томаса Глостера – король отдал под надзор верному другу Томасу Моубрею, которо­го играет Джеймс Пьюрфой. Опасаясь, что найдутся охотники освободить могуще­ственного врага, король выслал его на континент, в Кале. Но суда Томас Глостер так и не дождался, так как неожиданно умер в заточении по неизвестной причине всего лишь сорока двух лет от роду. Что было довольно подозрительно. Генри Болинброк обвинил несчастного Моубрея во всех смертных грехах, включая убийство узника, справедливо полагая, что разбирательство причин смерти Томаса Глостера очернит и самого короля, которому смерть дяди была очень на руку. Моубрею пришлось в ответ обвинить Генри Болинброка во лжи и вызвать на публичное королевское слушание, с которого начинается действие нашего фильма. На нем речь об убийстве Томаса Глостера не успевает зайти, потому что королю Ричарду совсем не хочется поднимать этот скользкий вопрос. Он быстро сворачивает разбира­тельство между вассалами, разрешая им убить друг дружку в поединке, а позже и во­все высылает обоих из страны. Ссылка была очень распространенным приговором для Англии того времени. В Англии не было галер, поэтому её флот не нуждался в греб­цах-заключенных в отличие, например, от испанского. В Англии даже не было пыток в системе судопроизводства. Но если человек не хотел судиться, то в тюрьме ему могли создать невыносимые условия, равные пыткам. Изгнание решало массу проблем, вклю­чая траты на содержание преступников в тюрьме. Когда изгнанник Моубрей жалобно восклицает, что ему теперь нет пользы от языка, – это чистая правда. В то время на английском говорили только на острове, причем до XIV века знать все еще предпочитала французский, а ученые и чиновники – латынь. Пока не родился Джеффри Чосер – оруженосец Эдуарда III и отец английской литературы. Кстати, это не имеет отношения впрямую к фильму, но после Эдуарда III Чосеру покровительствовал его сын, «наш» Джон Гонт, и даже с ним породнился: тре­тья жена Джона Гонта (а до свадьбы его многолетняя любовница) Катерина Свинфорд приходилась Чосеру свояченицей – родной сестрой жены. Английский парламент принял Акт о судопроизводстве на английском в 1362 году, но реально его начали вести на родном языке только пятьюдесятью годами позже, в 1417-м. В фильме, как и в пьесе, все события сжаты в пружину непрерывного экшена и следуют друг за другом в бешенном темпе историко-библейского боевика, хотя в реаль­ной жизни они тянутся больше полутора лет. Одна подготовка к поединку между Моу­бреем и Генри Болинброком заняла восемь месяцев. Кстати, это тоже не имеет прямого отношения к сюжету фильма, потому что в картине дуэль происходит в чистом поле. А в пьесе поединок проходит в принадлежавшем королю по наследству городе Ковен­три, в центральной части Англии, которая раньше называлась Мерсией. В XI веке женой графа, вернее эрла, Мерсии была красавица леди Годгифа, имя которой с годами плавно изменилось на Годиву. Да, именно по улицам Ковентри «на спор» с мужем, чтобы облег­чить тяготы жителей, проехала обнаженная леди Годива, прекрасную наготу которой ловко скрыли её роскошные рыжие волосы. Рыжие, если верить Осипу Мандельштаму. Казалось, избавившись разом от двух смутьянов, Ричард мог вздохнуть спо­койно и насладиться царствованием. Но его зачем-то несет на войну, что особенно странно, ведь ему не свойственна брутальная воинственность отца. Более того, браком с принцессой Изабеллой он надолго «заморозил» столетнюю распрю с Францией. В его военном активе был лишь, как всегда безрезультатный, хоть Ричард и сжег в сердцах Эдинбург, поход в Шотландию в 1385 году. А через десять лет с помощью дипломатии и раздачи титулов ирландским вождям Ричард удачно усмирил вечно взбудораженную мятежами Ирландию. Но непокорная Ирландия, жестоко завоеванная сначала Генри­хом II, а потом Эдуардом I, все равно считалась самой неспокойной и дикой окраиной королевства. Восточная её часть с центром в Дублине находилась под неустойчивой властью англичан, а остальная страна оставалась непокоренной вплоть до тотальной кровавой зачистки Оливера Кромвеля. История отношений Великобритании с Ирлан­дией до сих пор настолько болезненна, что её мало кто берется экранизировать. Надо ли удивляться, что стоило Ричарду увязнуть в борьбе с оппозицией и своим дядей Томасом Глостером, как ирландские вожди разорвали перемирие, напали на английские гарнизоны и даже убили английского королевского наместника Род­жера Мортимера, графа Марча. А этого оставить безнаказанным уже нельзя было. Тут надо сделать пит-стоп и пояснить с помощью Айзека Азимова, кто таков этот граф Марч: «Согласно строгому закону престолонаследия, после смерти Ричарда II следующим королем должен был стать потомок второго сына Эдуарда III… Вторым сыном Эдуарда был Уильям Хат­филдский (или просто Хатфилд), умерший в детстве и не оставивший наследников. Третий сын Эдуарда — Лайонел Антверпенский, герцог Кларенс — умер в 1368 году в возрасте тридцати лет; он успел жениться, и у него была дочь Филиппа. Филиппа вышла замуж за Эдмунда Мортимера, третьего графа Марча. (“Марч” означает “марка”, то есть земли, прилегающие к границе; в дан­ном случае имелась в виду граница с Уэльсом.) Эдмунд Мортимер умер в Ирландии в 1381 году. Однако он успел обзавестись сыном. Его сын, Роджер Мортимер, стал четвертым графом Марчем. Четвертый граф, унаследовавший этот титул уже при Ричарде II, строго говоря, должен был унас­ледовать трон, если бы Ричард умер бездетным. По матери Марч был внуком третьего сына Эду­арда III, а Болинброк — всего-навсего сыном четвертого сына Эдуарда. Ричард II признал чет­вертого графа Марча своим наследником и после первой (относительно успешной) экспедиции в Ирландию сделал его наместником Ирландии. Но в 1398 году вице-король Роджер Мортимер был убит ирландцами; именно эта смерть послужила причиной второй экспедиции Ричарда в Ирландию, закончившейся полной катастрофой…» Но карательную операцию «возмездие» Ричард затеял не столько, чтобы ото­мстить за смерть кузена, сколько, чтобы отвлечь народ от скользкой темы убийства Томаса Глостера и не вполне благополучной ситуации внутри страны, а также, чтобы «организовать» добычу всегда голодным до наживы баронам. Да, выгода от «малень­кой победоносной войны» была актуальна и в ХV веке. Вы помните, что ноу-хау «маленькой победоносной войны» принадлежит нам? Так Вячеслав Плеве – российский министр внутренних дел и шеф жандармов – привет­ствовал в 1904 году войну с Японией, считая, что для предотвращения революции нам нужна маленькая победоносная война. К сожалению, наша «маленькая победоносная война» с Японией была так же гибельна для России, как и поход Ричарда II в Ирландию для Англии. Но если война это бизнес, то по законам бизнеса, прежде чем получить при­быль, надо вложить деньги в производство, то есть снарядить войска. И тут подво­рачивается богатенький дядя Джон Гонт, собирающийся к праотцам. Но перед уходом в лучший из миров он произносит тот самый знаменитый патриотический монолог, панегирик Англии и обоснование «нравственной незаконности» законного короля, если тот не заботится об Отчизне («Ричард II», акт 2, сцена 1. Перевод М. Донского): «Подумать лишь, – что царственный сей остров, Страна величия, обитель Марса, Трон королевский, сей второй Эдем, Противу зол и ужасов войны Самой природой сложенная крепость, Счастливейшего племени отчизна, Сей мир особый, дивный сей алмаз В серебряной оправе океана, Который, словно замковой стеной Иль рвом защитным ограждает остров От зависти не столь счастливых стран; Что Англия, священная земля, Взрастившая великих венценосцев, Могучий род британских королей, Прославленных деяньями своими Во имя рыцарства и христианства Далеко за пределами страны, До родины упорных иудеев, Где был Господь Спаситель погребен; Что эта драгоценная земля, Страна великих душ, жилище славы, Та Англия, что скована была Лишь торжествующей стихией моря И берег чей всегда давал отпор Завистливому натиску Нептуна, – Она позором скована теперь…» В этом монологе, как анахронизм, слышатся отголоски недавней для Шекспира победы над великой испанской Армадой. Говорят, при декламации этих строк зрители вскакивали с мест от возбуждения и восторженно кричали «ура»! Монолог Джона Гон­та Ланкастера занимает второе почетное место в духоподъемном списке исторических речей. Первое отдано патриотическому призыву Генриха V в день св. Криспиана перед битвой при Азенкуре, тоже, впрочем, принадлежавшему перу Уильяма Шекспира. А вы при просмотре фильма не пропустите новое и очень важное действую­щее лицо, свидетеля монолога умирающего Джона Гонта – герцога Нортумберленд­ского, одного из знатнейших баронов Англии и отца нашего будущего героя Генри Перси. Его роль в фильме исполнил Дэвид Моррисси – серьезный британский актер и режиссер, несмотря на его участие в «Ходячих мертвецах». Перси – одна из древнейших фамилий Англии. Основатель рода Перси при­плыл в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем. Их земли занимали большую часть севера Англии на границе с Шотландией. Важность удержания границ и частая необходимость принимать самостоятельные «оперативные государственные реше­ния» сделали их фактически независимыми владыками Севера, наподобие герцогов Бретани или Бургундии во Франции. Итак, Ричард II решается отнять все имущество умершего дяди в пользу го­сударства, то есть себя. Но как же сын покойного Генри Болинброк? Ведь он не был признан изменником, а лишь изгнан из страны, причем не навсегда, а на шесть лет. Конфискация имущества при живых наследниках – тяжелое преступление в средневе­ковом мире. Однако Ричард II прибегал к таким грабежам не единожды, и до поры все сходило с его королевских рук. Например, после смерти в 1381 году того самого Эдмун­да Мортимера, графа Марча, его сыну Роджеру было всего семь, но король не постеснял­ся ограбить сироту и раздать владения умершего графа своим фаворитам. А ведь этот граф Марч – потомок третьего сына Эдуарда III – был официально назначен бездетным королем Ричардом своим наследником. Позже подобные бесчинства повторялись не­однократно, всё более ожесточая знать против короля. Но тут Ричард ограбил самого богатого человека в стране, да еще королев­ских кровей, а значит, дал знак: не защищен никто. Политическая элита Англии за­паниковала. Получается, что капризный и недальновидный Ричард сам выкопал себе яму, в которую и угодил со всей трагической шекспировской пышностью. Конечно, Шекспир подводит нравственное обоснование, почему Ричард недостоин королев­ского сана, ибо, пользуясь своим «божественным» правом себе во благо, он прене­брегал интересами государства. Но главное, он попрал земные законы, на которых зиждется порядок в монархическом государстве. Он владел своим королевским саном по праву наследства, но при этом не уважал наследственное право других, то есть подрывал основы государства. Надо ли удивляться, что, тревожась за свои вотчины, почти все бароны отшатнулись от него и обратили взор на безвинно обиженного, но такого мужественного и отважного Генри Болинброка. А тот в изгнании не терял времени даром, подружился с французами, которые даже соблазняли его узами брака, ведь он на тот момент был вдовцом. Но военную помощь, чтобы не выглядеть в глазах соотечественников предателем, дальновидный Генри получил не от французов, а от полунезависимого герцога Бретонского. Тот по­ставил Болинброку суда и солдат для достойного возвращения на родину. Генри Бо­линброк Ланкастер был, очевидно, чертовски обаятелен, раз смог привлечь к себе столько разных людей, и во всем удачно отличался от Ричарда, включая ратную стать и стратегическое мышление. Откуда же взялась у Ричарда эта роковая недальновидность? Откуда появи­лось непробиваемое ощущение своей избранности, несмотря на двадцатилетний гнет дядьев? Возможно, все эти годы Ричард жил, вернее грезил, в лучах самого славного из своих деяний. Когда ему было всего четырнадцать и страной правили дядья-опе­куны, из-за бесконечных и тягостных поборов вспыхнули бунты по всей стране, пере­росшие в опасное восстание Уота Тайлера, когда мятежники фактически захватили Лондон. В решающий момент переговоров с восставшими Тайлер был вероломно за­колот, и толпа ринулась на свиту короля, стремясь растерзать всех на своем пути. Но четырнадцатилетний Ричард дерзко ворвался на коне в гущу неистовствующего на­рода и воззвал к своим подданным, воскликнув, что он теперь будет их возглавлять. И – о чудо! Толпа расступилась перед природным господином, мгновение колебалась, а потом бурно возликовала. Возможно, этот звездный миг истинного всевластия дал Ричарду какой-то нравственный карт-бланш: я не такой, как вы, я богоизбранный властитель и реально вылеплен из другого теста. Природный господин. Это мощное и странное для нас сегодняшних чувство избранности было и у Карла I. Библейская история, полная жестоких расправ с пре­тендентами на власть, и история собственной Англии, включая кровавую войну роз, ничему не научили Карла I, как и Людовика XVI, и даже Николая II. Но именно насиль­ственное отречение Ричарда и попрание божественных прав природного господина на заре ХV столетия привело через двести пятьдесят лет к казни Карла I Стюарта. Некото­рые общественные процессы зреют столетиями, а потом свершаются в считанные дни. Итак, звание «Помазанника Божия», очевидно, полностью застит глаза и без того недальновидным государям, поэтому беспечный Ричард II, отправляясь на войнуш­ку в Ирландию после удачного раскулачивания покойного дяди Джона Гонта, оставил на хозяйстве самого лояльного, но и самого беспомощного дядю Эдмунда Йорка. Надо ли удивляться, что, осмелев при таком «смотрящем», на сторону Болинброка перебежа­ли все, даже граф Вустер – лорд-стюарт (завхоз) короля Ричарда. Впрочем, здесь с нами играет злую шутку коварная привычка англичан называть своих соотечественников не именами, а титулами. Граф Вустер это Томас Перси – брат герцога Нортумберленда и дядя Генри Перси Хотспера – буквально, горячей шпоры. Запомните эту троицу, она еще сыграет важную роль в фильме «Генрих IV». Кстати, однажды наш бравый Генри Перси попал в плен к шотландцам и был выкуплен Ричардом за кругленькую сумму. Но былые заслуги в политике, как и в семейной жизни, редко идут в зачет. Однако Шекспир опускает эту деталь и выводит Генри Перси на историческую сцену неопытным юнцом. Хотя настоящему «юному Перси» уже тридцать пять лет, и он на два года старше Болин­брока. А зачем это омоложение нужно драматургу, увидим позже. Итак, беспечный Ричард отправился в Ирландию морем, шторм задержал его корабли, и тревожная весть о высадке в Англии Болинброка сильно запоздала. Но это была еще половина беды. Ирландские мятежники применяли к англичанам такую же изматывающую тактику партизанской войны, как и шотландские, поэтому военная кампания Ричарда не задалась, и королю оставалось только вернуться в Дублин. Ни подвигов. Ни доблести. Ни славы. Ни добычи. Есть от чего впасть в черную мелан­холию. Напрасно ждала его набранная в Уэльсе верными сторонниками армия вал­лийцев. Король оказался парализован тоской и жалостью к себе. В фильме валлийцы расходятся по домам якобы из-за дурного предзнаменования. Это знак времени: Шек­спиру надо показать, что валлийцы суеверны и якшаются с нечистой силой. Эта тема будет развернута в «Генрихе IV», и мы к ней еще вернемся. Скоро наступит исторический момент свержения Ричарда, и Шекспир спешит еще раз разъяснить суть прегрешений монарха против английской государственно­сти. Для этого он монтирует встык с душевными терзаниями Ричарда сцену, никак не связанную с сюжетом, – дидактический монолог садовника в саду Йорка, подслу­шанный «молодой» королевой. Тут надо напомнить, что садовник в средневековом мироздании был фигурой весьма почетной – ведь и сам Адам был садовником в Эдем­ском саду. Поэтому Шекспир смело приводит привычную для того времени аллего­рию, уподобляя государство саду, а короля – садовнику, который обязан заботиться о процветании сада, выпалывать сорняки, обрезать засохшие ветки и ухаживать за полезными растениями. По мнению мудрого шекспировского садовника, король Ричард позволил рас­тениям-паразитам (то есть фаворитам) расцвести и заглушить ценные цветы и ку­старники (родовую знать), за что будет изгнан из сада, как был изгнан Адам. Садов­ник, кстати, один из любимейших неисторических персонажей Шекспира, если вы помните, в саду, в розарии, прошла по замыслу драматурга и инициация войны Алой и Белой роз. Для нас, свыкшихся с идеей выборной власти, эти рассуждения, казалось бы, стали общим местом. Но они наводят на размышления: всякий, кто берет власть, хо­чет владеть ею как можно дольше и «натянуть» на это владение божественное право. Христианское божественное право, коммунистическое, исламское или конституцион­ное – не имеет значения. Без обоснования может обойтись только власть машин. Но для нас они могут сформулировать это так: «Наша власть божественна, потому что мы эффективней. А эффективность – бог механики». Тем временем меланхолия Ричарда привела его к глубочайшему внутреннему надлому. Теперь он не строптивый государь, а несчастный поэт. Нежные причитания про маленькую, бедную, безвестную могилку на обочине дороги в то время, когда Предания о смерти королей. Англия между столетней войной и столетней междоусобицей надо собрать волю в кулак и действовать, влекли безвольного короля к позорному бегству вместе с кузеном Омерлем в ближайший замок Флинт. Деморализованный Ри­чард мог только хныкать. У него не хватило ярости даже достойно умереть в поединке с Болинброком. Царская риза сползла, обнажая ничтожную суть жалкого человека, дрянного государя и слабого военачальника. Его отчаяние объяснимо, но недостойно короля, поэтому от него отшатнулись последние сторонники. Генри Болинброку корона сама прикатилась в руки. Но водрузить её на голову он может только в том случае, если Ричард вернется в Лондон живым-здоровым и до­бровольно отречется, что последний и делает. В надежде на что? На жизнь? На чудес­ное избавление? Надежда – сирых талисман? И здесь сердобольный Шекспир вместе с милостивыми авторами фильма, сострадая низвергнутому монарху, преображают его из ничтожества в мученика. Теперь, когда с монаршим высокомерием покончено, изысканно-поэтический взгляд на мир вновь привлекает нас к Ричарду, возвращая ему величие жертвы. Он «безвинно» подвергается на парламентском судилище из­девательствам, подобно Христу на суде Понтия Пилата. На слушаниях, кстати, разби­рается и смерть его дяди – Томаса Глостера, причем теперь соучастники все валят на кузена короля Омерля, сына Эдмунда Йорка, якобы именно он помчался к Моубрею в Кале с приказом убить Томаса Глостера. Эта выдумка Шекспира нужна драматургу для усиления роли Омерля в заговоре и в пьесе, потому что Омерля Шекспир приберег для эффектной концовки. У самого Моубрея, графа Норфолка уже не спросишь, он так­же подозрительно быстро умер в изгнании. Тайна убийства, с которого начинаются фильм и пьеса, закольцовывается. Омерль, правда, не выслан, а разжалован из герцогов в графы. Он теперь граф Ретланд, можно сказать отделался легким испугом, а еще за него поручился отец Эдмунд Йорк. Нам сейчас кажется дикостью, что после поручительства, узнав о но­вом заговоре с участием сына, старый Йорк бежит «заложить» его королю. Но тогда это было нормой морали. Природный господин – роднее всех родных. А прежний природный господин Ричард II отправляется на библейской лошадке-ослике в свой крестный путь. Сначала в Тауэр, а потом в отдаленный замок Помфрет, подальше от сочувствующих глаз, если таковые найдутся. Остается только отыскать кого-нибудь, кто избавит нового природного господина Генриха IV Болинброка Ланкастера от «жи­вого страха» – господина прежнего. Подобно тому, как доброхоты избавили Генриха II Плантагенета от Томаса Бекета. Своей мученической кончиной, по версии Шекспира, Ричард II окончательно преображается из тирана в жертву, хотя на самом деле мы не знаем точно обстоя­тельств его смерти. Но вопрос о преображении остается актуальным и для нас. Оправ­дывает ли мученическая кончина Николая II негодность его правления, приведшую всю страну к гибельным потрясениям? Можно ли разделить человеческую судьбу и царский путь? Ричард II отрекался через парламент, как и Эдуард II, но за ним не было на­следника, подобного Эдуарду III, поэтому Генри Болинброк чувствовал себя узурпа­тором, тем более что он стал королем по указу парламента, в то время, как в живой очереди престолонаследия были дети и внуки старших братьев его отца, семья графов Марчей. Вопрос роли парламента в низложении короля был настолько актуален среди «протестного электората» времен поздней Елизаветы I Тюдор, что перед неудавшимся путчем в феврале 1601 года заговорщики, молодые аристократы во главе с любимцем королевы графом Эссексом, заказали в театре «Глобус» представление именно «Ричарда II». Кружок Эссекса покровительствовал театру Шекспира, поэтому артисты послуш­но разыграли пьесу, хотя к тому времени она уже вышла из репертуара. За что потом и поплатились: вся труппа после подавления путча подверглись допросу, а сама пьеса, возможно, оказалась под негласным запретом, потому что вновь её начали ставить и переиздавать только при Якове I Стюарте. Кстати, за пределами Великобритании пьеса «Ричарда II» не очень популяр­на, зато её британских киноверсий наберется порядочно. В 1950-х в роли Ричарда отметились Алан Уитли, Питер Кушинг и Морис Эванс, в 1960-х – Дэвид Уильям, в 70-х – Иэн МакКеллен, которого мы еще увидим бесподобным Ричардом III, и Дерек Джакоби, с которым мы тоже еще встретимся в «Генрихе V» у Кеннета Браны в роли «хора». А в 1997 году режиссёр Дебора Уорнер поставила фильм, где роль Ричарда II исполнила ирландская актриса и режиссер Фиона Шоу, известная нам как противная тетя Гарри Потера – Петунья Дурсль. Но для любителей Шекспира я бы выделила современную кинопостановку 2013 года Грегори Дорана, нынешнего руководителя Королевской Шекспировской Компании, который выбрал на роль «Ричарда II» Дэвида Теннанта (десятый доктор Кто, а заодно и Казанова). Хотя меня Дэвид Теннант потряс у того же Грегори Дорана не в «Ричарде», а в «Гамлете». Возможно, ироничная манера игры, свойственная Тен­нанту, больше отвечает характерам Гамлета и Казановы, чем натуре Ричарда, но по­становка все равно стоит трех часов вашего времени. Кстати, обратите внимание на удачную сценографию: сплав театральных и киноэффектов, рождающий у зрителей новые интерактивные впечатления. Однако во всех шекспировских хрониках и снятых по ним фильмах в фина­ле чувствуется какая-то двойственность. С одной стороны, драматург подчеркива­ет, что низложение и убийство богопомазанника легло групповым преступлением, грехом на всю Англию, и за него страна расплатилась братоубийственной граждан­ской войной. С другой – убеждает нас, что «божественной» власть монарха делает не происхождение, а его забота о благе государства. У нас такое же двойственное отношение к Борису Годунову, казалось бы, добротному государю, подарившему, кстати, нашей церкви патриаршество, но все-таки самовыдвиженцу. Впрочем, эта нелинейность шекспировских пьес как раз и дает ту глубину, за которую мы так любим этого драматурга. И эту двойственность, противоречивость человеческой натуры прекрасно передают вполне путанные слова преображенного в Генриха IV Болинброка при виде трупа Ричарда II: «Кому яд нужен, яд тому не мил./ Люблю убитого, хоть смерти сам ему желал…» Хоть Генрих и не повинен в этой смерти, но он стремится (или де­лает вид, что стремится) в паломничество на Святую землю, которое смоет с него грех помыслов. Впрочем, до Иерусалима Генрих IV так и не добрался: будучи благораз­умней своего предшественника, он боялся надолго оставлять Англию без присмотра. Слишком многим корона Англии казалась по-прежнему пустой, то есть свободной, и заговоры следовали один за другим все правление Генриха. Можно сказать, он сидел не на троне, а на пороховой бочке. Друзья, если кто-то заинтересовался сериалом и будет смотреть уже для себя фильм «Генрих IV», то можете прочитать эту часть лекции, Она поможет вам разобрать, что к чему. Если - нет, сразу переходите к «Генриху V» на стр. 29 Фильм «Генрих IV» Ричарда Айра С перекошенным мукой лицом передавая двоюродному брату корону, Ричард во­прошает: «Понимаешь ли ты, что приобретаешь?» Генрих в исполнении Рори Кин­нира этого совсем не понимает. Он человек действия, если корона сама идет в руки, надо её хватать и держать крепко. Другое дело – Генрих зрелый монарх, уже почув­ствовавший всю тяжесть «шапки Мономаха». Действие нашего следующего двухсерийного фильма «Генрих IV» происходит всего лишь через два года после убийства короля Ричарда II, в 1400 году. Но новый ко­роль по задумке Шекспира уже так изнемог под гнетом неправедного венца, настоль­ко постарел и устал, что его играет уже не полный энергии крепыш Рори Киннир, а «утомленный солнцем» Джереми Айронс, хотя реальному Генриху всего тридцать шесть лет. Впрочем, Генрих IV не только дряхл, но и болен. Мы не знаем точно, что это была за болезнь, многие даже считали её проказой – Божьей карой за убийство Ричарда, но большинство нынешних историков предполагает, что это псориаз, тоже весьма мучительная, и главное унизительная для короля, чесотка. Произошла смена режиссера и смена стилистики, хотя режиссер Ричард Айр тоже старается ничего не менять в сюжете и трактовке пьесы Шекспира, пытаясь как можно бережнее перевести её в киноверсию. Никаких стилистических неожиданно­стей при высоком качестве продукта. Все по-британски надежно и стильно. Ричард Айр – сильный режиссер, ставший известным в 2001 году после съемок биографи­ческой ленты «Айрис» о жизни Айрис Мердок с Джуди Денч, Кейт Уинслет и Джи­мом Бродбентом. Но мне больше всего нравится его «Красота по-английски» («Stage Beauty») о театре времен Карла II Стюарта. Итак, наш Генрих IV Ланкастер по-прежнему стремился (или делал вид) на Святую землю, но бесконечные мятежи на его собственной грешной земле держат его слишком крепко. О судьбе очередного такого восстания он и расспрашивал графа Уэстморленда в начале фильма. Уточним, что этот граф – Ральф Невилл – ловкий до скользкости царедворец, женатый на единокровной сестре Генриха IV – Джоан Бо­форт. Он объявляет, что англичане потерпели поражение на западе от валлийцев: их вождь Глендауэр взял в плен главнокомандующего англичан Мортимера. Тут надо снова сделать пит-стоп и уточнить, что это за Мортимер. Помните графа Мортимера, официального наследника Ричарда II, которого убили восставшие валлийцы? Он хоть и умер молодым, но успел родить, как поясняет Айзек Азимов, «…Эдмунда Мортимера, пятого графа Марча, и Ричард тут же признал его очередным наследником престола. Однако в следующем году Болинброк сместил Ричарда и занял престол сам в обход юного Эдмунда Марча (правнука от третьего сына Эдуарда III – Лайонела), которому в то время было всего восемь лет. Восьмилетний «законный наследник» не был опасен, но он мог стать марионеткой в руках взрослых людей, готовых поднять восстание ради соблюдения священного принципа строгого пре­столонаследия. Кроме того, пройдут годы, и ребенок вырастет. Поэтому осторож­ный Генрих IV держал графа Марча и его младшего брата под строгим домашним арестом, который продолжался в течение всего царствования Болинброка». А Мортимер, которого взял в плен вождь валлийцев Глендауэр, это дядя юных наследников, тоже Эдмунд. Шекспир ошибочно или специально называет его претен­дентом на престол, пленение которого становится делом государственной важности. А вот фигура Оуэна Глендауэра или Глендура (1349/50–1416) – очень любопытна. Это реальный исторический персонаж – потомок правителей древневаллийских коро­левств Повис и Дехейбарт. Он был опасным соперником для англичан, потому что сам учился в Англии на адвоката, то есть знал врага изнутри, а после принимал участие во многих сражениях на службе Ричарда II и даже в начале царствования Генриха IV. То есть имел достаточный военный опыт для организации эффективного сопротивле­ния. Как это часто бывает, неудачная частная тяжба с соседом-англичанином за при­граничные владения озлила валлийца настолько, что он, подпитываемый праведным патриотизмом и чувством несправедливости, поднял общенациональное восстание. Глендауэр даже сумел сговориться с вечными соперниками англичан – французами – и получал от них помощь. 1405 год был назван в Уэльсе «французским». Это были славные времена мудрого Карла V, который с помощью не менее славного Бертрана Дюгеклена сумел оттеснить англичан из Аквитании и склонить чашу весов столетней войны на свою сторону. Он же пытался укусить врага на его земле и отправил на помощь ирландцам франко-бретонский рыцарский десант во главе с Жаном де Рё, благополучно выса­дившийся в западном Уэльсе. Но в фильме, следуя Шекспиру, вы увидите, что Гленда­уэр (роль которого исполняет могучий валлиец Роберт Пью – он же Крастер в «Игре престолов») хвастается перед родовитыми заговорщиками не дипломатическими и военными успехами, а царственно-мистическим происхождением, тоже подводя сво­еобразную базу под свою языческую богоизбранность. Шекспир величает его «великим колдуном Глендауэром», ведь англичане того времени были уверены, что валлийцы запросто якшаются с нечистой силой. Языче­ские кельтские верования валлийцев и необычные обряды друидов казались христи­анизированным англосаксам таинственными и устрашающими. Например, в хрониках приводились слухи, что Мортимер проиграл битву Глендауэру потому, что валлийские шаманы наслали на англичан бурю. Понятно, что валлийцы не рассеивали страхов ан­гличан, ведь такая мистическая аура была им только на руку. В бою все средства хоро­ши. Чехи, например, в составе войска Барбароссы при осаде Милана лепили фигурки детей из теста и демонстративно жарили их на вертеле, тем самым нагоняя на милан­цев, наблюдавших за этим «людоедством» с городских стен, смертельный ужас. Забегая вперед, скажу, что, несмотря на подавление восстания, англичане так и не смогли поймать самого Глендауэра. Считается, что он, подобно королю Артуру, упокоился до времени под холмом, чтобы прийти на помощь в нужный момент и ото­брать у британцев не только Уэльс, но и северную Ирландию. Кстати, Глендауэр – вто­рой по значимости национальный герой Уэльса после короля Артура. В 2000 году там широко праздновали 600-летнюю годовщину поднятого им восстания. Однако, вернемся во дворец Генриха IV. Встык к новостям о захвате в плен Мор­тимера королю приходит известие о битве на другой границе – с Шотландией. А с этим известием на сцене и экране появляется один из двух главных героев фильма – Генри Перси – сын Нортумберленда – правой руки нового короля Генриха IV, которого рань­ше называли Болинброком, а теперь к нему отошел титул отца – Ланкастер. Шекспир умышленно называет его «юным Перси», «Марсом в пеленках», «дитем в доспехах», хотя этому «дитяти» уже тридцать восемь, и он на два года старше самого Генриха IV. Шекспиру нужно выставить на ристалище истории новую пару героев. Если в прошлом фильме главным было противостояние короля Ричарда и Генри Болинброка, то теперь по замыслу Шекспира пришла очередь двух Генри: Генри Перси Хотспера и принца Гарри – сына Болинброка. Для этого Шекспир первому срезает года, а второму, на тот момент четырнадцатилетнему подростку, набавляет. А вместе с годами снабжает и раз­гульным прошлым, дружбой с темными личностями и склонностью к пьянству. Можем ли мы упрекнуть драматурга за эту фальсификацию? Очевидно, нет. С исторической точки зрения эта подмена мало что меняет, зато психологическая правда легенды о принце Гарри, или как его часто называют принце Хэле, значительно возрастает. Ведь в английской истории есть устойчивый миф об удивительном преображении гуляки принца Хэла в величайшего героя ан­глийской истории, рыцаря на троне, автора самых громких побед и идеального мо­нарха. Мы и сами вольно интерпретируем не только историю, но и того же Шекспира, начиная с Александра Петровича Сумарокова, который написал мелодраму по моти­вам «Гамлета», где принц в финале благополучно женится на Офелии. В нашем фильме бешеного Генри Перси играет Джо Армстронг. Забавно, что его отца Генри Нортумберленда играет отец Джо – Алун Армстронг и они по- родственному очень схожи. И эта неожиданная родовая схожесть на фоне двулико­сти прочих персонажей выглядит тоже диковинной. По образу, который создает Джо Армстронг, и по брутальной темпераментности он очень напоминает в этой роли Ке­вина МакКидда из фильма «Ричард II» Деборы Уорнер. Кстати, потом Кевин МакКидд блистательно сыграет такого же безбашеного возлюбленного королевы Марии Стю­арт, ради которого она решилась на мужеубийство. Многие хорошо знают и родовой замок Перси – Алник (или Алнвик), потому что именно он стал Хогвартсом в кино­эпопее о Гарри Поттере. Но самое удивительное наследие Перси - это названный в его честь футбольный клуб из Лондона «Тоттенхэм» (полное название — «Тоттенхэм Хотспур»). Итак, пока беспутный принц Гарри шатается по кабакам (забудем о его ма­лолетстве), доблестный Генри Перси сражается с шотландцами. Для Шекспира это противостояние становится основной пружиной действия с первых страниц пьесы, потому что хоть она и называется «Генрих IV», но её главные герои – тезки Генри Перси и принц Гарри. Вы помните, что земли Нортумберлендов на севере граничили с землями мятежных скоттов? И сражение, о котором идет речь в начале нашего фильма, ока­зывается столь успешным для Хотспера, что ему удается взять в плен несколько вы­сокородных воинов, самый важный из которых – «сын и наследник Дугласа — граф Мордейк» (в современном написании – Мердок). Дуглас – это Дуглас Стюарт, млад­ший брат короля Шотландии Роберта III, а на тот момент Дуглас за немощью брата еще и регент королевства. Взять в плен его сына – большая удача, ведь война это биз­нес, и за такого пленного могут дать хороший выкуп. А деньги Перси очень нужны, чтобы выкупить у валлийцев того самого графа Мортимера. Вы спросите, зачем ему сдался Мортимер? За тем, что Генри Перси женат на его сестре. Однако у короля Генриха IV другие виды на пленников. Он хочет, несмотря на давнюю традицию оставлять пленных своим «пограничным» подданным, отобрать лакомый кусок у Хотспера. Тем более Генрих IV совсем не стремится выкупить из плена своего родственника Мортимера, ведь тот не только (по Шекспиру) угроза его трону как несостоявшийся наследник. В плену Мортимер умудрился жениться, воз­можно по принуждению, на дочери Глендауэра. Фактически он породнился с врагом, а значит предал короля и отчизну. Ирония судьбы заключается в том, что королем Генриху Болинброку помогло стать недовольство крупных баронов стремлением короля Ричарда присвоить себе их владения и увеличить налоги, то есть желание укрепить свою королевскую власть. Но став королем, Генрих IV начал действовать совершенно в духе предшественника. И хотя притеснение баронов не привело на этот раз к отречению, но стоило Генриху многочисленных и кровавых восстаний и заговоров. Так, частная ссора из-за плен­ных стала заводной пружиной очередного заговора против Генриха IV, в котором от­важный и доблестный Хотспер обернулся предателем, как впрочем и его отец, и дядя Вустер, а непутевый гуляка принц Гарри преобразился в достойного короны моло­дого воина, отстоявшего честь отца и королевство. И отцовское отвержение – самая горькая боль всех сыновей во все времена – сменилось отеческим восхищением и благословением. Этот фильм – утешение всем отверженным сыновьям. И как полагается, после множества злоключений героев, которых вы увидите в фильме, если не читали пьесу Шекспира, соперники в финале сошлись в рыцарском бою в битве при Шрусбери в июле 1403 года, о чем живописует Шекспир, но умалчивает история. Тем не менее, шестнадцатилетний принц действительно бился при Шрусбери и чуть не погиб от вражеской стрелы, угодившей ему прямо в лицо. Юного воина уда­лось спасти, но шрамы на лице остались на всю жизнь. Возможно, поэтому в следующем фильме «Генрих V», признаваясь в любви французской принцессе Екатерине, он пенял на свою грубую внешность. Зрители могут воспринять это как кокетство, потому что, хотя современники описывают его как высокого и худого юношу с грубым лицом, но в кино, как и в театре, его играют обычно статные красавцы. В нашей ленте Том Хиддл­стон. А в прошлых: Лоуренс Оливье, Тимоти Далтон, Кеннет Брана и Джуд Лоу. Чтобы затемнить неисторичную победу принца Гарри над Генри Перси, принц милостиво уступает лавры победителя Фальстафу, ведь прекрасному принцу важна не личная слава и награда за поверженного врага, а только одобрение отца, а значит – ми­лой Англии. Перси в этой битве действительно погиб, но так как встревоженную страну наполняли слухи о его возможном спасении, то труп вырыли из могилы, обезглавили, а саму голову выставили на всеобщее обозрение на сторожевой башне Йорка. Преда­телем он был объявлен уже после гибели, как через пять лет и его отец, и все их земли отошли короне. А почти шестьдесят лет спустя те же ворота будет украшать голова Ричарда Йорка, отца будущих королей Эдуарда IV и Ричарда III. Но об этом еще пойдет речь в следующем эпизоде. К сожалению, снятые во вполне классической, добротной манере, с прекрас­ным динамичным монтажом, обе серии фильма «Генрих» очень небрежно дублирова­ны. Там все время мелькают какие-то «клеенчатые плащи» и прочий переводческий «мусор». К слову сказать, стилизованные под XV век костюмы героев выглядят неве­роятно стильно: с одной стороны, пижонские кожаные штаны и «косуха» заставляют зрителей сквозь принца увидеть мальчика-мажора XXI века, с другой – вы не найдете на этом «прикиде» ни одной вульгарной «неисторичной» пуговицы, всё, как полагается, на тесемочках. Сменились и декорации. Вместо изнеженной роскоши вневременных облачений Ричарда II мы видим сдержанность и аскетизм двора Генриха IV, где все вы­держано в темных, неброских тонах. А сам Генрих – Джереми Айронс – носит темную вязанную шапочку, словно у него на старости лет темечко мерзнет в промозглых ан­глийских тронных залах, а может, неправедная корона натерла голову. С исторической точки зрения фильм, как и пьеса, рассказывает нам о «типич­ном случае» рядового заговора времен Генриха IV, поэтому я не буду пересказывать сюжет. Но с культурологической – мы никак не можем пройти мимо вымышленного Шекспиром персонажа, так любимого публикой и зрителями на протяжении трехсот лет, – мимо старого друга принца пьянчуги и весельчака Джона Фальстафа. В фильме его блистательно сыграл Саймон Расселл, трижды лауреат премии Лоуренса Оливье, получивший за своего сэра Джона и премию BAFTA TV в номинации «Лучшая муж­ская роль второго плана». У меня такое чувство, что именно его образ витал в мыслях Питера Джексона, когда он придумывал своего гнома Гимли во «Властелине колец». Якобы доблестного воина и грозного драчуна, но на самом деле озорного мальчишки с приклеенной бородой, хвастунишки и сластены, который только с возрастом пре­вратится в сладострастника. Шекспир проникся такой симпатией к Фальстафу, что даже растянул «под него» «Генриха IV» до двух частей. Если, путешествуя по Англии, вы зарулите когда-нибудь на родину Шекспира в Стратфорд-на-Эйвоне, то кроме театра можете там найти в саду памятник драматур­гу, окруженному персонажами, работы лорда Рональда Гауэра, – шотландского поли­тика, скульптора и писателя конца XIX – начала XX столетий. Один из четырех, самых важных шекспировских персонажей, выбранный Гауэром, именно Джон Фальстаф. Шекспир и его публика так полюбили толстяка, что драматург не только специально растянул события второй части «Генриха IV» на целую пьесу, но и написал для него отдельную комедию «Виндзорские проказницы». Кинематографический «Генрих IV» тоже полон блистательной пикировки Фальстафа и принца Гарри, к сожалению, почти утратившей смысл для нас сегод­няшних и смотрящейся в фильме довольно блекло и обыденно. Почти все их шутки нуждаются в пояснении, что сразу делает их несмешными. Да и чувство юмора, даже английское, несколько изменилось за последние четыреста лет. Например, надо пояснять, что, когда принц заговаривает о буйволовой курт­ке, то использует слово «durance», которое означает не только «прочность», но и «тюремное заключение». Получается, что принц Хэл, отпуская невинное замечание о прочности вещи, намекает, что Фальстаф закончит свои дни в тюрьме, ведь желто­вато-коричневые куртки из буйволовой кожи носили шерифы. Или другой пример: Фальстаф, разыгрывая сцену предполагаемого разговора принца с отцом, уверяет: «Я буду играть с большим чувством, как в “Царе Камбизе”». Публика времен Шекспира при этом покатывалась со смеху, ведь Камбиз – древний персидский царь, выведен­ный Геродотом гневливым и безумным святотатцем, – стал героем первой историче­ской драмы Елизаветинской эпохи «Жизнь Камбиза, царя Персии», написанной То­масом Престоном и поставленной на сцене в 1569 году. Эта кровавая трагедия имела оглушительный успех. А так как Камбиз изображался там буйнопомешанным, то его имя стало нарицательным для ролей, в которых актер чудовищно переигрывал, то есть «рвал страсть в клочья». Но сегодня от всего шекспировского блистательного острословия нам оста­лись крохи. Поэтому хвастливые слова Фальстафа, что он «не только сам остроумен, но и является источником остроумия других», нам придется просто принять на веру. Хотя афоризм Фальстафа: «Херес приводит в действие военное искусство» – сочетается со знаменитой фразой, приписываемой Веллингтону в битве при Ватерлоо: «Джин – вот весь их патриотизм». А фальстафовская сентенция, что «честь это воздух. Кто владеет честью? Тот, кто умер в среду» – прекрасно соотносится с модной ныне присказкой, взятой из Библии, о живой собаке, которая лучше мертвого льва. Хотя библейские слова из Экклезиаста вовсе не о разумной трусости, конечно, а о надежде. «… Кто находится среди живых, у того есть надежда, ведь и живой собаке лучше, чем мёртвому льву. Живые знают, что они умрут, а мёртвые ничего не знают, и нет им больше возна­граждения, потому что память о них предана забвению. Исчезла их любовь, и нена­висть, и ревность, и вовеки не будет им доли ни в чём, что делается под солнцем». Как далеко иногда отходят смыслы от своего первоисточника. И хотя апогей популярности Фальстафа давно пройден, а пьеса «Генрих IV» не получила такого мирового отклика, как «Генрих V» или «Ричард III», но в 1965 году великий Орсон Уэллс снял замечательный испано-швецарско-французский фильм про Фальстафа – «Полуночные колокола». Лента была номинирована на «Золотую пальмовую ветвь» и получила еще два приза каннского МКФ. А в 2002 году Уэллс был признан Британским институтом кино величайшим режиссёром всех времён. Эта лента – шедевр операторской работы и монтажа. Даже теперь, через пятьдесят лет, картина поражает виртуозными стыками калейдоскопа сцен средневековой бит­вы, снятых короткими, какими-то головокружительными планами, которым на смену приходят длинные завораживающие сцены бесконечных проходов в королевских резиденциях, снятые единым кустом, фактически без склеек. В его фильме есть ощу­щение интерактивной толпы, чувствуемой кожей тесноты вокруг, которое мы потом встретим у Патриса Шеро в «Королеве Марго». Сэра Джона там играет, понятное дело, сам Орсон Уэллс, и эта одна из самых его искрометных и жизнерадостных ролей. Хотя его Фальстаф намного пронзитель­нее и трагичнее, чем у нежного и смешливого Саймона Расселла. Кстати, при про­смотре у вас будет возможность сравнить не только их, но и Генрихов IV: Джереми Айронса и Джона Гилгуда – крупнейшего исполнителя шекспировских ролей во всем мире и обладателя всех основных кино- и театральных премий от «Оскара» до «Зо­лотого глобуса». Впрочем, не думаю, что ему в чем-то уступает Айронс, играющий своего Генриха с такой страстностью, с таким вниманием к каждой реплике, каждой детали туалета, что часто перетягивает на себя всю пьесу, изначально скроенную под принца и Генри Перси. Там же вы увидите юных Жанну Моро в роли кабацкой возлю­бленной Фальстафа и Марину Влади в роли жены Генри Перси. Орсон Уэллс любил Шекспира, много его ставил и в театре, и в кино, и сам играл многих шекспировских героев. Я бы сказала, что они были творцы одного масштаба. Поэтому на его трактовку великого английского драматурга можно поло­житься. Он живо чувствует отвращение Шекспира к войне, просачивающееся сквозь ликование от военных подвигов принца Гарри, и показывает войну лишенной героиз­ма и патетики. Более того, он смещает привычную систему ценностей, симпатизируя пьянчуге Фальстафу больше, чем властолюбцу и безжалостному воителю принцу Гар­ри. Мы привычно считаем, что Фальстаф сбивает принца Гарри с истинного (королев­ского) пути. Но настоящий ли этот «истинный» путь? Да, правильная дорога ведет к Власти, но любая власть разрушительна для своего носителя. Мы видим, как корона Англии пожрала Генриха IV и снова осталась пуста, вожделенно взирая на золотые (или темные?) кудри принца Гарри. Так пра­вилен ли этот путь власти, заставляющий предавать друзей «ради высших государ­ственных целей» и отправлять тысячи живых душ на бойню войны? Вопрос этот ак­туален для нас так же, как и четыреста лет назад. Более того, из-за демократизации власти этим вопросом теперь задаются не только монархи, единоличные природные властители, но и многочисленные политические элиты, а порой, идя на выборы, даже средний класс – то есть мы с вами. С этой точки зрения эволюция принца Гарри так же печальна для Орсона Уэллса, как и эволюция его гражданина Кейна. С той только разницей, что Кейну ре­жиссер сочувствует, а Гарри – осуждает. Его сердце на стороне Фальстафа, ворюги, похабника и пацифиста, пусть и трусоватого. «Любовь, а не война», – девиз всей мо­лодой Америки того времени, которая начала бурно протестовать против войны во Вьетнаме. Война ко времени выхода фильма шла в США уже десять лет, и она так же чудовищна, как в фильме Орсона: грязь, кровь и смерть. Фильм «Генрих V» Теа Шэррок Автор ленты «Пустая корона. Генрих V» – талантливый театральный режиссер Теа Шэррок. «Генрих» – её телевизионный дебют, за которым последовал и недавний ки­нематографический – фильм «Я до тебя» или «До встречи с тобой» («Me before your») по роману английской писательницы Джоджо Мойес. Перед Теа Шэррок стояла гораздо более трудная задача, чем перед Рупертом Гулдом и Ричардом Айром, ведь зрители помнят полную могучего военного энтузиазма киноверсию «Генриха V» Лоуренса Оливье 1944 года и не менее мощную и успешную ленту Кеннета Браны 1989 года, проникнутую противоположным, антивоенным духом того времени. Шэррок постаралась пройти своим срединным, королевским путем. С од­ной стороны, весь фильм (как и пьеса) пронизан ликованием в предвкушении победы, которое даже смягчает печальную сцену смерти Фальстафа в начале повествования, вы­держанную в лирически-пасторальных тонах. С другой, режиссер выносит на первый план в характере монарха зрелый ум Генриха Ланкастера – стратега, государя и фило­софа. Генрих у Шэррок это человек, способный как губка впитывать знания и навыки. Он слушает и слышит окружающих, и за его цепким взглядом чувствуется постоянная работа мысли. В этой трактовке задумчивый мальчишка, следующий повсюду за Ген­рихом, – юный осиротевший паж покойного Фальстафа, – смотрится не как печальное напоминание о предательстве прежней дружбы, а как память о её прекрасных плодах, например, умение превращать слова в оружие. Язвительное или полное участия. Да и была ли она, эта дружба, на самом деле? Или она фантазия доброго сердца Фальстафа? Кстати, по воле Шекспира его паж все еще остается мальчишкой и не принимает уча­стия в битвах, а ведь на тот момент ему должно быть не меньше двадцати лет. Генрих – стратег, государь и философ – вполне гармонично вписывается и в горестные раздумья Шекспира о бренности бытия, поэтому Теа Шэррок окаймляет своё киноповествование трагическим стенанием хора по усопшему во цвете лет пре­красному королю Генриху V. Это траурное обрамления сюжета с величественными монологами Джона Хёрта, озвучивающего слова Хора, придает всему происходящему эпичность древнегреческой трагедии и сбивает немного градус ликования по поводу блистательных побед англичан, в конечном итоге пошедших прахом. Потому что в боях они потеряли главное – могучего государя, способного на великие свершения. Одним из удачных решений режиссера было оставить в фильме того же актера, что играл принца Гарри у Ричарда Айра в «Генрихе IV». У зрителей появилась замеча­тельная возможность наблюдать, как дерзкий принц Гарри Тома Хиддлстона превраща­ется в полновесного, заматеревшего властителя страны и вершителя судеб. У Генри- ха – Хиддлстона меняется даже пластика и тембр голоса. Виртуозное преображение. Узкий исторический контекст Что ж, раз пришло время рассказа о Генрихе V (1386–1422), то надо вернуться к репер­ной точке его монархического бытия – столетней войне. Хронисты пишут, что цере­мония коронации Генриха была омрачена ужасной снежной бурей, и современники долго тревожились, что означает это грозное предзнаменование. Великие свершения или великие потрясения? Оказалось и то, и другое. Уже в первые годы правления Ген­рих V показал себя толковым властителем, ведь из-за болезни отца он с юности при­нимал участие в государственных делах, а шляясь с Фальстафом по кабакам, набрался опыта общения с простыми смертными, то есть освоил науку популизма. Генрих, по возможности, расчесал колтуны на королевской шевелюре Ланка­стеров: покойный Ричард II был с почестями повторно предан земле, а молодой Мор­тимер отпущен из-под домашнего ареста. Многим юным наследникам знатных бунта­рей в знак примирения были возвращены титулы и владения, в том числе и потомках злополучного Генри Перси. Но угроза распрей все равно оставалась. Всего за не­сколько месяцев до событий «Генриха V» младший брат заговорщика времен Ричарда II Омерля – граф Ричард Кембридж Йорк – устроил заговор против Генриха V и был за это повешен. Шекспир намекает, что предателя подкупили французы, но не надо забывать, что Ричард был женат на Анне Мортимер, младшей сестре пресловутого Эдмунда Мор­тимера, пятого графа Марча. Именно Эдмунд Марч и был «законным» наследником Ричарда II. И если бы Генрих V Ланкастер умер бездетным (а в ту пору он не был даже женат), то престол, скорее всего, достался бы Эдмунду. А если бы Эдмунд умер, не оставив наследников (а так и случилось), то следующей по очереди была бы сестра Эдмунда Анна, приходившаяся графу Ричарду Кембриджу женой, а после нее трон унаследовал бы сын Ричарда. Ирония судьбы заключается в том, что в свое время сын повешенного Ричарда Кембриджского предъявит права на престол, а внук Ричарда в один прекрасный день действительно получит корону Англии. Так что заговор Ри­чарда Кембриджа был для молодого Генриха V звоночком из будущего. Кстати, в фильме самого Омерля, а ныне герцога Йоркского, играет черно­кожий актер Патерсон Джозеф, что, конечно, в первый момент сбивает с толку. Воз­можно, это просчет театрального режиссера, привыкшего к иной, большей степени условности на подмостках. А может быть, это избыточная политкорректность со­временной Великобритании. Для меня в этом случае такая политкорректность при выборе актеров с точки зрения художественного замысла неудачна. Ведь она дает Предания о смерти королей. Англия между столетней войной и столетней междоусобицей насмешникам повод для фривольных шуточек по поводу легкого поведения матери Омерля, испанской инфанты, «залетевшей на стороне» от негра. Чтобы не сбивать восприятие, я для себя решила эту «загвоздку» неполиткорректно: забыла, что это герцог Йорк. И посчитала, что это потомок привезенного из крестовых походов бла­городного мавра, ставший при дворе близким государю человеком. Что-то вроде ара­па Петра Великого. Современники Шекспира всю эту политкоррекность вряд ли бы поняли. Но нынешние авторы трех наиболее удачных фильмов по «Генриху V» опустили сцены поношения шотландцев английскими вельможами во главе с королем, как и сцену ссоры солдат, где Флюэллен дубасит Пистоля за оскорбление лука- порея – нацио­нального символа Уэльса. Давно минули те времена, когда герцог Веллингтон, раздо­садованный, что ему слишком часто напоминают о его ирландском происхождении, хотя он был чистокровным англичанином, родившимся в Дублине, злобно отшучи­вался: «Если я родился в конюшне, это еще не значит, что я лошадь». В любом случае, когда наш, пусть и темнокожий, герцог Йоркский вызывается возглавить отряд в битве при Азенкуре, можно предположить, что этот благородный жест он делает, стремясь искупить как собственные былые грехи, так и грехи пове­шенного младшего брата. Итак, в начале царствования любому молодому монарху нужна маленькая победоносная война для сплочения нации вокруг престола. И для Англии, разумеется, это война с Францией, которая была в то время легкой добычей. Шекспир предполагает, что к вторжению Генриха подбивают церковники. Пусть, мол, юноша потешится войной вместо того, чтобы зариться на владения Церкви, рассма­тривая в парламенте билль, который давал королю право отчуждать церковные земли в пользу государства. Тут надо напомнить, что церковь не платила короне налогов, а значит, если её «безналоговые» владения расширялись, то отчисления в казну мирян должны были пропорционально возрастать, чтобы сбалансировать бюджет. Это вызы­вало ропот рядовых налогоплательщиков. Обвинить в замыслах войны Церковь было очень умно: с одной стороны, Шекспир подчеркивал жадность и корыстолюбие като­лической церкви для сограждан, которые уже стали к тому времени протестантами, с другой – валил на церковников всю вину за кровопролитие и «разжигание». Корысть не должна испачкать светлых одежд короля-героя Генриха V, ведь он даже «из скром­ности» не признался в победе над Генри Перси Хотспером в прошлом фильме. А в это время во Франции Итак, король Карл V Мудрый к несчастью для Франции умер слишком рано, оставив страну на двенадцатилетнего сына и алчных братьев-регентов. Как и в случае с Ричар­дом II Английским, началась разнузданная эпоха (1380–1388) всевластия дядьев мало­летнего Карла VI, которая, как пишут в учебниках, «характеризовалась безраздельным разгулом личных амбиций принцев крови». Наконец, к своему двадцатилетию, Карл VI смог кое-как обуздать родню, и власть регентов сменилась на власть «мармузетов» (1388-1392), в основном старых сотрудников прежнего короля, но во главе с новым со­ветчиком – младшим братом короля Людовиком Орлеанским (1372–1407). И тут приключилась еще одна напасть: король занемог, а, может, был отрав­лен. После длительной горячки он стал подвержен приступам безумия, переходящего в глубокое забытье. При первом таком приступе на охоте в лесу под Ле-Маном король заколол нескольких человек из свиты, а прочих спасло только то, что меч в его руке надломился, и тогда кастелян двора бросился на круп лошади и обезоружил монарха. Потом был знаменитый «бал объятых пламенем», усугубивший душевную болезнь короля. Кстати, этот сюжет послужил основой рассказа Эдгара По «Прыг-скок». А дальше болезнь Карла VI приобрела цикличный характер, периоды долгого умопомешательства сменялись короткими просветлениями. Считается, что король не менее пятидесяти раз впадал в длительное беспамятство, когда придворные вынуж­дены были запирать его в резиденции-тюрьме с решетками на окнах и балконе. То есть корона Франции была так же пуста внутри, как и корона Англии. Мистик и поэт-романтик (а также драматург, прозаик и переводчик) Жерар де Нерваль (1808–1855), – так блистательно переложивший на французский «Фауста» Иоганна Гёте, что растрогал самого автора, – посвятил безумному королю стихотво­рение «Сон Карла VI». Не знаю, переводил ли его кто-нибудь на русский. Это вну­тренний монолог самого короля на пороге безумия. Какая ему грезится счастливая и дивная жизнь, если бы судьба не сделала его королем! Жизнь есть сон. Думы, созвуч­ные и горьким жалобам Ричарда II, и мрачной меланхолии самого поэта, ведь «шапка Мономаха» тяжела и для королей Поэзии, таких, как сам Нерваль, тоже страдавший душевным расстройством. Генрих VI кормил рыбок монетками, а Нерваль выгуливал на синей ленточке живого омара. Но внешнее выражение умопомешательства – лишь рябь на поверхности бы­тия. Не поленитесь, загляните в книгу новелл и стихотворений Нерваля «Дочери огня», и вы найдете в ней много химер, приоткрывающих завесу человеческого безумия. А когда будете в Париже, зайдите в потаенный скверик у подножья башни Сан-Жак. Там на лужайке дремлет огромный памятный камень с выбитыми на нем стихами Нерваля о смерти. Считается, что неподалеку от башни в приступе черной тоски он написал свой последний сонет и пошел вслед за своей единственной Звездой – смертью. Конечно, у Шекспира впрямую не говорится о безумии французского короля не только для усиления пафоса победы Генриха V, но и потому что английские монар­хи Тюдоры были по женской линии потомками этого безумца. Однако, упоминание о том, что послов в Англию со злополучными мячами для тенниса прислал не король, а дофин, косвенно указывает на неспособность Карла править страной самостоятельно. Правда, Шекспир подчеркивает, что по сравнению с молодым Генрихом V молодой до­фин – дерзкий и пустой забияка, не заслуживающий короны. Тут надо приостановиться и заметить, что для нас есть только один знаменитый дофин, сын Карла VI – «милый дофин» Жанны д’Арк – Карл (впоследствии VII). Но время подвигов Жанны придет еще через пятнадцать лет. А в «Генрихе V» речь идет о совсем другом дофине – Людовике, старшем сыне Карла VI. И тут снова придется сделать «загогулину» и сказать два слова о венценос­ном семействе. К сожалению, в королевы Карл VI выбрал себе Изабеллу Баварскую из Виттельсбахов, тоже с безумием в родовом анамнезе. Мы помним, что один из первых Виттельсбахов зарезал в припадке ярости Филиппа Швабского – сына Барбароссы, когда тот не захотел отдать за него свою дочь, и перекроил этим убийством судьбу всей центральной Европы. Так что Изабелла Баварская тоже была дамой с большими странностями, казавшаяся многим нормальной только по сравнению с откровенным безумием своего мужа. Например, она была страшной модницей, и говорят, чтобы сохранить себя в форме, экспериментировала с купанием в молоке ослиц и покрыва­ла лицо кремом из мозгов кабана, вытяжки крокодильих мускусных желёз и птичьей крови. Мы также обязаны ей вычурной женской средневековой модой сбривать бро­ви и волосы на лбу, чтобы тот казался выше. А также носить платья с таким глубо­ким декольте, что оно почти открывало грудь. Это была скандальная новация, потому что в обозримом прошлом соблазнительные женские шея, плечи и грудь были всегда стыдливо прикрыты. А «углубленное» Изабеллой декольте навсегда сделало из дамы охотницу, делающую вид, что она добыча. Именно королева придумала сначала огромные чепцы, совершенно скрывав­шие волосы, которые потом так прижились в Нидерландах, Германии и Англии. А за­тем, повышая градус оригинальности, она изобрела эннен – причудливый высокий и «рогатый» головной убор средневековых фей, на каркасе из китового уса или накрах­маленного льна в виде конуса с вуалью или шлейфом. Мужчины, чтобы не казаться карликами, ответили высокими шляпами, напоминавшими сахарные головы. Вы уже поняли, что Изабелла Баварская была очень сексапильной и чувствен­ной особой. Взаимная склонность к безумию, по-видимому, лишь усиливала сексуаль­ную энергию супругов, и они родили двенадцать детей. Среди них Изабелла – юная жена Ричарда II, два Карла, умерших в младенчестве, тот самый дофин (с 1401 года) Людовик, а к 1415 году номинальный глава партии арманьяков и наместник при своём отце. Людовик не погиб при Азенкуре, как можно было бы предположить по году его смерти, а вскоре после битвы банально простудился и подхватил горячку. А его место в придворной иерархии занял вовсе не наш «милый дофин», а его старший брат Иоанн, который через два года тоже умер, на этот раз от опухоли и нарыва за ухом. И лишь тогда очередь дошла до «милого дофина Карла» (1403–1461), которому во время битвы при Азенкуре было всего двенадцать. Да, забыла упомянуть старшую сестру Карла – Екатерину – будущую жену Генриха V и королеву Англии, о которой речь еще пойдет. Итак, несмотря на свое безумие, Карл VI правил целое поколение, заняв пре­стол в 1380 году двенадцатилетним мальчиком. За время его правления Франция мог­ла бы совершенно оправиться от ран, нанесенных ей Эдуардом III и Черным Принцем, ведь Ричарду II Бордоскому и Генриху IV Ланкастеру было не до продолжения столет­ней войны. Но вместо этого Франция вместе со своим королем надолго погрузилась в безумие гражданской войны. Сначала страну рвали на части королевские дядья, потом подросли не менее алчные братья короля, в первую очередь честолюбивый гер­цог Орлеанский Людовик. А ко времени нашего повествования основными соперни­ками Людовика за право опеки над невменяемым королем оказались его ближайшие родственники – герцоги Бургундские. Кто такие эти бургундцы? Бургундцы Вы помните, что король Франции Иоанн II Добрый был добрый воин и доблестный рыцарь, но недальновидный правитель. Он проиграл англичанам битву при Пуатье в 1356 году, попал в позорный плен, в котором его впоследствии заменил сын Людовик. К тому же Иоанн совершил (в нашем понимании) одну долгоиграющую глупость. Его младший сын Филипп, который, несмотря на юный возраст, участвовал в битве при Пуатье и единственный не покинул родителя на поле сражения, получил от отца за преданность в подарок герцогство Бургундию. А Бургундское герцогство – это прекрасная, богатая страна со столицей в Ди­жоне, куда входили западные земли Франции, а позже земли Фландрии, Нидерландов, Брабанта и Люксембурга. Это богатейшее, передовое в индустриально-ремесленной сфере герцогство (во Фландрии, например, уже к концу XV века открылась первая в Европе биржа) было в то время самым лакомым кусочком Европы. Но нам с вами важна не экономическая, а эстетическая составляющая. После воцарения династии герцогов Бургундских Валуа эта земля прославилась шикарным средневековым двором, где надолго задержалось сущностное Средневековье, его эти­ка и эстетика. Двор герцогов это и родина Ордена Золотого руна. Кстати, когда вы бу­дете смотреть фильм, обратите внимание на согнутого пополам золотого барашка на нарядной золотой цепи у короля Франции Карла VI в исполнении Ламбера Вильсона. Это историческая небрежность, ведь Орден Золотого руна появился только через пят­надцать лет после Азенкура, в 1430 году. И еще сто лет, вплоть до пресечения мужского рода на герцоге Карле Смелом (1433–1477), средневековая рыцарская идея в Бургундии продолжала заботливо взращиваться и возрастать, невзирая на ее всеобщий естествен­ный упадок в остальной Европе. Оазис Средневековья. Жизни этой дивной страны по­священа книга замечательного нидерландского историка и философа Йохана Хейзинги «Осень Средневековья». Это не книга, а песня. Правда, очень длинная. Итак, благодаря излишней доброте Иоанна II от Франции откололся восхи­тительный кусок и едва не уплыл в самостоятельное плавание. Уже в следующем по­колении сын Филиппа II Смелого (1342–1404) герцог Иоанн Бесстрашный (1371-1419) настолько заматерел, что сцепился со своим двоюродным братом Людовиком Орлеан­ским, то есть с братом «нашего» короля Карла VI Безумного, в борьбе за влияние при дворе. В результате Франция раскололась на два лагеря; одни поддерживали млад­шего брата короля, Людовика Орлеанского (по слухам даже его любовница королева Изабелла Баварская), а другие – герцогов Бургундских. Причем Париж несколько раз в этой кровавой распре был буквально разорван на части, а страна оказалась в таком разорении, что к появлению на континенте англичан вокруг столицы уже свободно рыскали голодные волки. Француз Людовик Орлеанский, пытаясь завоевать популярность в народе, вы­ступал против англичан, а его кузен-бургундец Иоанн Бесстрашный от противного ра­товал за дружбу с ними. Наконец, в 1407 году они, не без помощи Изабеллы Баварской, тоже вступившей в политическую борьбу, заключили что-то вроде перемирия. Каза­лось, забрезжила надежда на мир и спасение. Но через три дня Людовик Орлеанский был подло убит на одной из парижских улиц бандитами, подосланными Иоанном Бес­страшным. Ужасным было не только само убийство. Особенно гнусным для современ­ников оказалось его исполнение, попрание всех канонов рыцарства и чести. Так герцог, провозглашавший у себя на родине самые высокие рыцарские идеалы, «в быту» упал до уровня черни. Правда, сам герцог оправдывал это убийство тем, что хотел отомстить кузену за позор короля, так как все знали, что королева изменяет ему с деверем. Но после убиенного Людовика Орлеанского остался сын и наследник Карл (1394-1465), новый герцог Орлеанский, племянник короля. Во время этой трагедии Карлу было всего тринадцать лет, но годом раньше он успел жениться, причем не на ком-нибудь, а на хорошо нам знакомой Изабелле, вдове Ричарда II Английского. Будучи дочерью Карла VI, она приходилась своему мужу двоюродной сестрой и была на пять лет его старше. К сожалению, через пару лет Изабелла умерла, оставив Карла молодым вдовцом. Тот, пятнадцати лет от роду, женился вторично на Бонне, дочери честолюбивого Бернара VII, графа Арманьяка (1360–1418). Так сторонников юного герцога Орлеанского прозвали арманьяками, а сторонников герцогов Бургундских – бургиньонами. Когда же в 1413 году королем Англии стал наш Генрих V Ланкастер, во Франции по-прежнему вовсю полыхала гражданская война, так что время для вторжения было очень подходящим. А пропаганда похода настолько удачной, что многие англичане восприняли его как новый Крестовый поход. Обратите внимание, как добровольцы в фильме повязывают себе на рукава белые лоскуты с красными крестами – символ са­мых первых походов на Святую землю. К началу действия «Генриха V» в Париже верх одерживали арманьяки. Поэтому герцог Бургундский Иоанн Бесстрашный в отместку сохранял военный нейтралитет, оставляя арманьяков сражаться с англичанами в одиночку. Враг моего врага – мой друг или хотя бы попутчик. В то время (как и сейчас) такое поведение не считалось пре­дательством национальных интересов. Тогда и самих национальных интересов еще не было, по крайней мере, во Франции, не такой территориально и ментально компактной, как Англия. Для осознания себя нацией французам пришлось отдать на заклание Жан­ну д’Арк. Нейтралитет Бретани Такой же двойственной политики лавирования между Англией и Францией придержи­вались герцог Нормандии и герцог Бретани. Например, пятым герцогом Бретонским был Иоанн Мудрый (1389–1442), прозванный так за свою исключительную «политиче­скую гибкость» и человеческую изворотливость. Став во главе Бретани десятилетним ребенком, он сразу окунулся в мир большой политики, ведь к тому времени мальчик уже был женатым человеком, причем на третьей из дочерей Карла VI – Иоанне (1391– 1433). Подростом находясь под дружественной опекой Филиппа Смелого Бургундского, юный герцог Бретани сумел однако впоследствии сблизился с враждебными опекуну арманьяками. Но это сближение не отразилось на его хороших отношениях с англича­нами. Хотя формально он выступал против Генриха V, но к битве при Азенкуре он так сильно «опоздал», что поспел только к разгрому французов. Одним словом, Иоанн Бретонский вел себя как другой осторожный герой на­шего прежнего фильма – английский герцог Нортумберлендский Перси. Но бретонец был гораздо более удачлив: впоследствии он участвовал в качестве посредника при заключении договора в Труа, радовался провозглашению Генриха V Английского на­следником Карла VI Французского, но не порывал добрых отношений с опальным на­следником – дофином Карлом. И в результате сорвал банк, получив все: верную жену, хороших детей, брата коннетабля Франции, независимость своего герцогства, благо­дарных за мудрое правление подданных и Орден Золотого руна. А пока нынешнему коннетаблю Франции (командующему армией) Карлу д’Альбре и формальному главе арманьяков Карлу Орлеанскому пришлось отдуваться самим за всю землю француз­скую. К несчастью, оба они были бездарнейшими полководцами. Карл Орлеанский Единственное, что оправдывало военное убожество Карла Орлеанского, его огром­ный поэтический дар. Он написал более ста тридцати баллад и несметное количе­ство рондо, большинство из которых были вполне сравнимы по поэтической силе с балладами Франсуа Вийона (1431/32–после 1463), включая их знаменитые версии «От жажды умирая над ручьем», написанные во время поэтического соревнования в Блуа – резиденции герцога. Сцену знаменитого турнира поэтов можно увидеть во всех фильмах о Франсуа Вийоне. Почитайте Карла Орлеанского – этого последнего трубадура Франции – в переводе Алексея Парина, получите массу удовольствия. Кстати, Карл Орлеанский был одним из первых литературных «двуязычни­ков». В английском плену, куда он угодил после битвы при Азенкуре, он в таком со­вершенстве выучил этот местный островной язык, что писал на нем как на родном, французском. Да, после Азенкура Карл Орлеанский попал в плен, и провел в Тауэ­ре немыслимо долгих двадцать пять лет, а потом его все-таки выкупили французы на приданое новой жены, и, вернувшись, он на старости лет родил будущего короля Франции Людовика XII, о котором у нас еще будет очерк по фильму «Людовик XI: угроза королю». Поистине герцог прав: «Надежда – сирых талисман». Карл Орлеан­ский еще одна колоритнейшая историческая фигура, ждущая своего кинематографи­ческого воплощения. Возвращаемся к англичанам Никто из французских военачальников не мог тягаться с Генрихом V Ланкастером – эталоном государя и военного стратега. Именно таким выведен он у Шекспира: устра­шающим в своих угрозах французам, но милостивым правителем, запрещающим гра­бить не только сдавшихся на милость победителей горожан Арфлера, но и крестьян из окрестных деревень. Так король велел повесить мародера Бардольфа, пойманного на краже распятия из деревенского храма. Впрочем, надо понимать, что подобное по­ведение монарха было не только гуманным, но и разумным. Малочисленная и страда­ющая от болезней английская армия была уязвима даже перед лицом озлившихся от грабежей крестьян, обратившихся в партизан-разбойников. Вы увидите в фильме, что англичане во Франции сначала осадили город Арф­лер – порт в устье Сены. Сейчас название этого города ничего нам не говорит, а в то время это был важнейший французский порт на Ла-Манше. Его стратегическая и промышленная значимость перешли потом к Гавру. Англия уже давно владела другим французским портом – Кале (Эдуард III захватил его в 1347 году), в результате чего восточная часть пролива Ла-Манш (Па-де-Кале) находилась под ее полным контро­лем. Захватив Арфлер, Генрих установил бы контроль над всем Ла- Маншем и мог бы легко снабжать свои войска во Франции и одновременно мешать французам нане­сти ответный удар по Англии. Более того, Арфлер находился в устье Сены, и от него можно было быстро доплыть по реке до самого Парижа. Шекспир ускоряет события, делая сдачу Арфлера почти молниеносной, но на самом деле победа стоила Генриху пятинедельной осады и, по сути, стала пирровой. В результате потерь на поле боя, дезертирства и болезней от первоначаль­ной армии Генриха осталась лишь одна треть, а на дворе стоял холодный, дождливый октябрь. Зимовать в полуразрушенном Арфлере было невозможно, и Генрих принял единственно правильное, но трудное решение: перейти на зимовку в Кале. Город Кале был мощной крепостью, с хорошими запасами, где армия могла бы отдохнуть и переформироваться, зализать раны и, одержав несколько пропагандистских побед, вернуться домой. Война оказалась бы в таком случае вполне маленькой и победонос­ной. Итак, в октябре 1415 года сильно поредевшая армия Генриха V, в которой оста­лось не более пятнадцать тысяч бойцов, начала почти двухсоткилометровый марш-бросок от Арфлера до Кале. А пока голодные и больные английские солдаты топали на северо-восток, в Па­риже юная принцесса Екатерина Валуа пыталась учить английский с помощью пожи­лой камеристки. Весь юмор этой сцены даже во времена Шекспира был понятен только образованной публике, знавшей французский. А остальных веселило то, что абсолютно приличные английские слова звучали для Екатерины французскими вульгаризмами. К сожалению, в русском переводе эта непристойная игра слов совершенно потерялась и осталась всего лишь милая и необязательная девичья болтовня Екатерины. 1415 год. Азенкур За три дня армия Генриха одолела восемьдесят километров и достигла окрестностей Дьепа, а затем и устья Соммы. Эта река течет параллельно Сене, но на 100 километров северо-восточнее. До безопасного Кале оставалось пройти сто километров на север. Вот как описывает это Азимов: «…французы придерживались вполне разумного плана, лишенного героизма, но практичного. Они медленно отходили, не вступая в соприкосновение с англичанами, и позволяли климату и болезням довершить то, что началось во время осады Арфлера. (То же самое сделали русские четыреста лет спустя, преследуя отступавшего от Москвы Наполеона; если такая стратегия дей­ствует, то действует безотказно.) Когда англичане достигли Соммы, выяснилось, что мосты через реку сожжены, а на другом бе­регу их ждет французская армия... (Надо было искать брод вверх по течению, удаляясь от Кале, почти без запасов провизии и не­возможности грабить деревни – прим. авт.) …Французы шли параллельным курсом, также не делая попыток форсировать реку, и ждали, пока вторгшиеся англичане не погибнут от болезней... К 18 октября англичане одолели еще 24 мили (38 км), добрались до Неля и, наконец, нашли брод. Добираться до него нужно было через болото, но они разобрали несколько домов, соорудили грубую деревянную гать и в ту же ночь форсировали Сомму. Именно этот подвиг и имеет в виду король Карл: французы опростоволосились. Они не верили в то, что англичане смогут воспользоваться этим бродом, и французская армия оказалась со­всем не там, где нужно. Если бы французы узнали о переправе, то смогли бы атаковать армию Генриха в тот момент, когда та была разделена рекой на две части, и тогда они, несомненно, разгромили бы англичан...» Но даже эта отважная переправа не спасала положения: впереди француз­ская армия уже перегородила англичанам дорогу к спасительному Кале. В такой ситуации шансы Генриха не то что на победу, но даже на спасение – равнялись нулю. Наступил час расплаты за Креси и Пуатье! И здесь Генрих произносит перед обреченной на поражение «горсткой» сво­их голодных и оборванных солдат знаменитую речь. Шедевр на все времена и лекало для написание всех духоподъемных речей для полководцев всех армий мира: воззва­ние Шекспира-Генриха перед битвой при Азенкуре. А слова «вспомнить Криспианов день» – на несколько веков стали боевыми позывными английских воинов. Согласно житиям два брата-христианина, Криспин и Криспиан, во время преследований при римском императоре Диоклетиане бежали из Рима в Суассон в Галлию, то есть во Францию, и стали башмачниками. Но 25 октября (день будущей битвы при Азенкуре) 286 года их схватили и обезглавили, обессмертив в христианском мире. Итак, в своей легендарной речи Генрих не только не жалеет, что у него мало солдат, но уверяет своих воинов, что их должно быть еще меньше. Это равносильно знаменитой присказке советского времени «Нас мало, но мы в тельняшках», взятой из фильма 1936 года Ефима Дзигана «Мы из Кронштадта» по пьесе Всеволода Виш­невского. Нас, англичан, мало, и это удача. Если нас ждет поражение, то наша смерть не нанесет родине особого вреда, а если победа, то нам и нашей стране достанется больше славы. В фильме Шэррок Генрих произносит эту речь не перед войском, а всего для не­скольких приближенных, глядя им прямо в глаза, чтобы вселить уверенность в своих командиров. А для усиления эффекта единения с войском он обходит строй солдат и жмет им руки наподобие кандидата в президенты на встрече с избирателями. Возмож­но, это совершенно новый подход к пониманию задачи военачальника, а может быть, всего лишь удачный ход, «драпирующий» скромный бюджет ленты. В любом случае Том Хиддлстон играет монарха, у которого нет уверенности в победе, но есть ответствен­ность и понимание, что он должен сплотить и воодушевить воинов. Свои сомнения Ген­рих может высказать, только беседуя инкогнито у костра с дозорным. А вот в старой ленте «Генрих V» 1944 года Лоуренса Оливье король сам без­упречный воитель, Бог войны. Кстати, эта шекспировская пьеса в XX веке считалась настолько духоподъемной для воинов, что британское правительство даже освободи­ло Лоуренса Оливье от военных обязанностей специально для съёмок этого фильма. Измотанной войной стране надо было собрать всю волю в кулак для последнего удара по нацистской Германии. И Оливье выложился по полной. Фильм вошёл в список ста лучших британских фильмов за сто лет по версии Британского института кинема­тографии. После войны Лоуренса Оливье – титана британского и мирового кино – удостоили специального «Оскара» за выдающийся вклад в создание фильма в каче­стве актёра, продюсера и режиссёра. А сама лента была представлена в номинациях лучший фильм, лучший актёр (Лоуренс Оливье), лучшая музыка (Уильям Уолтон) и лучшая работа художников и декораторов в цветном фильме. Поэтому если у вас не хватит запала посмотреть все три замечательные (есть еще версия «Генриха» от Кеннета Браны 1989 года) экранизации Шекспира, я советую выбрать «Генриха» Лоуренса Оливье. Тем более, что он снят как постановка пьесы Шекспира «Генрих V» на сцене самого лондонского театра «Глобус», с точно схвачен­ной атмосферой начала XVII столетия. Этот принцип «матрешки», театра в театре, ха­рактерный для барокко, прекрасно выдержан в течение всего фильма, в котором действие словно маятник движется между живыми кинематографическими съемками на натуре и сценами на фоне ловко расписанного театрального задника. Причем все эти переходы выдержаны в едином стиле элегантной французской миниатюры XV века, словно мы перелистываем страницы Великолепного часослова герцога Беррийского или часослова Анны Бретонской. Однажды я даже наткнулась на любопытный разбор этого эффекта у художника – «мирискусника» Мстислава Добужинского (1875-1957). Так что восхищение коллег виртуозной работой художников-постановщиков фильма было более чем справедливо. Итак, Азенкур. Двенадцати тысячам изголодавшихся, измученных англичан противостояли шестьдесят тысяч отдохнувших и сытно пообедавших французов. Цифры у разных историков разнятся, но в любом случае у французов было трех- четырехкратное преимущество. И как же они им воспользовались? Никак. Просто не­вероятно, как застит глаза самоуверенность, до полной слепоты. Смотрю, но не вижу. Слушаю, но не слышу. Думаю, но не мыслю. Бездарные полководцы во главе со злополучным менестрелем Карлом Орле­анским решили сражаться узким фронтом, не больше километра в ширину, потому что с обоих флангов их стеснял густой лес. В результате англичанам выпадал спаси­тельный шанс сразиться только с передовой линией французов, равнозначной им по численности, и огромные резервы французов обесценились. Главной ударной силой французской армии были тяжеловооруженные рыца­ри на закованных в броню лошадях. Всадник, рыцарь на коне, долгое время являлся главной боевой единицей Средневековья. Недаром в фильме французская знать перед битвой хвастается своими боевыми скакунами. Даже «коннетаблем» (командующим армией) сначала звался простой конюх, от латинского «comes stabuli» (смотритель конюшен). Однако боевой конь был настолько важен, что «коннетаблем» стали на­зывать командира кавалерии, а потом и командующего армией. Понятно, что спесивые французские рыцари свысока смотрели на оборван­ную пешую армию англичан, совершенно забыв, что фламандские простолюдины уже срезали однажды их золотые шпоры сто лет назад в битве при Куртре (1302 год). Ненастная осень и бесконечные дожди превратили поле боя в непролазное болото. В фильме «Пустая корона. Генрих V» нет акцента на это роковое обстоятельство, мы видим только сумятицу средневекового сражения. В одном из интервью авторы лен­ты упоминали, что битву при Азенкуре они снимали скорее как побоище футбольных фанатов, что эмоционально гораздо понятней зрителю XXI века. До грязи снизошел только Кеннет Брана. Правда, в его фильме много не только грязи, но и осеннего ту­мана: из-за малобюджетности ленты ему пришлось снимать бой на поле неподалеку от Хитроу и то и дело напускать туман, чтобы скрыть взлетающие самолеты. Когда наступило время атаки, славная французская кавалерия осталась не­подвижной: лошади просто не могли вытащить копыта из вязкой глины. А пехотин­цы-лучники Генриха сохранили не только свою собственную подвижность, смер­тоносную живость сохранили и их длинные тяжелые стрелы, пробивающие латы с большого расстояния. Мы уже говорили о том, как англичан на протяжении нескольких веков вы­ручал в бою знаменитый большой лук, взятый на вооружение у валлийцев еще Эду­ардом I. Тысячи британских мальчишек с детства тренировались натягивать тугую тетиву. Считается, что эти многовековые упражнения даже изменили телосложение англичан. В «Пустой короне» вы видите, что сам Генрих V тренируется в стрельбе из лука на борту корабля. И, наверное, одна из лучших сцен у Лоуренса Оливье та, где стрелы со свистом взлетают в небо. От этого звука кровь застывает в жилах. Айзек Азимов пишет: «Смертоносные стрелы вонзались в плотные француз­ские шеренги, которые с трудом трогались с места. Когда хаос в рядах французов достиг апогея, Генрих послал вперед пехотинцев, вооруженных боевыми топорами и мечами. Началась бойня, в которой у французов не было ни единого шанса на победу». Позор поражения невероятен еще и потому, что восемьдесят лет назад ан­гличане уже разгромили французов в первой битве столетней войны при схожих об­стоятельствах. В битве при Креси французы впервые почувствовали на своей брони­рованной шкуре силу английских стрел. Это классический пример того, что история ничему не может научить. И каждому народу надо наступить на свои грабли поло­женное ему число раз. Зато Господь благоволил Генриху V настолько, что тот даже грязь смог использовать себе во благо дважды, не только для нападения, но и для защиты. Он поставил перед своими лучниками копьеносцев, которые смогли глубоко воткнуть толстые концы копий в размякшую от дождя землю, наподобие круговых шилтронов Брюса Уолесса. Помните «Храброе сердце» Мэла Гибсона? Битва при Азенкуре надолго стала самой победоносной в истории Англии. Прошли годы, прежде чем французы сумели оправиться от этой катастрофы. И нужно было еще одно вмешательство Господа (теперь уже на стороне французов) в лице Жан­ны д’Арк, чтобы придать им мужества. Однако у ошеломляющей победы при Азенкуре были ужасные последствия. У англичан оказалось слишком много пленных и, страшась их побега и возобновления битвы, доблестный и благороднейший Генрих V принял чу­довищное решение убить побежденных и безоружных. Это утилитарное, но бесчело­вечное решение навсегда «официально» закрыло главу о рыцарстве, как о реальном кодексе чести. Если верить хронистам, двести английских пехотинцев убили несколько тысяч французов. Этой позорной расправы вы не найдете ни в одном из английских фильмов, потому что Шекспир «проскальзывает» по крови французов весь этот ужас. Более того, сами англичане, устами того же Шекспира, оправдывают бойню тем, что французские солдаты первыми проявили подлость и разграбили английский обоз, перебив всех защищавших его мальчиков. А англичане ответили им в порыве гнева. Кстати, если помните, юного пажа Фальстафа тоже отправили охранять обоз, а значит, он тоже погиб. У Кеннета Браны мальчика играет юный Кристофер Бейл. Это одна из первых его ролей. После боя камера мучительно долго следует за Генрихом V с мертвым мальчуганом на плече, и за ними вслед льется проникновенная песня автора музыки к фильму Патрика Дойла. Этот «христианский плач» затягивает пехотинец у края поля возле разбитых телег и обломков копий. Обратите на него внимание, этого воина игра­ет сам Патрик Дойл – один из наиболее известных композиторов Британии, участник многих проектов Кеннета Браны, написавший «оскароносную» музыку к фильму Энга Ли «Разум и чувства». Этот трагический проход Генриха с юной, невинной жертвой на руках должен был эмоционально оправдать кровавую месть англичан. Однако историки считают, что если разграбление обоза и было, то оно на совести местных крестьян, а вовсе не французских воинов, тем более благородных кровей. Пьеса «Генрих V» – эталон брутального воинского счастья. В сердцевине её лежит ошеломляющая победа малых сил англичан над огромным войском французов при Азенкуре. Эта победа была необыкновенной, ведь у французов полегло по разным оценкам до одиннадцати тысяч человек, а у англичан – всего четыре дворя­нина и до сотни пехотинцев. Эта победа столь явно показала благоволение Господа к Англии (как и недавняя для Шекспира победа над испанской Великой Армадой), что можно было смело заявить, что сам Господь ходатайствовал перед французским королем Карлом VI о «возвращении» правнуку Эдуарда III, обиженного салическим законом, короны Франции. Недаром Елизавета Тюдор после разгрома Великой Армады выпустила медаль «Господь подул, и они развеялись», подчеркивая божественный умысел победы. Ген­рих V тоже мог бы выпустить медаль: «Господь взглянул, и они пали в грязь», ведь большая часть французской знати даже не смогла принять участие в атаке, увязнув в грязи вместе с лошадьми. Вот почему такой насмешкой звучит в фильме их бахваль­ство перед битвой по поводу великолепия их боевых коней. Итак, победа при Азенкуре снимает проклятие, витающее над родом Ланка­стеров за убийство Ричарда II. А с Ланкастерами прощена и Англия. Эта основная идея структурирует всю пьесу. Господу не может противиться ни один король, даже король Франции. Все христиане должны подчиниться Господу с радостным смирени­ем, поэтому безумный король Франции Карл VI (1368–1422) показан мудрым и благо­родным властителем, с достоинством передающим бразды правления Францией све­тозарному Генриху. Хотя все знают, что мудрым был его отец Карл V. От Азенкура до Труа. Далее везде В пьесе и в фильмах все исторические события (как обычно у Шекспира) спрессованы, и кажется, что после битвы при Азенкуре доблестный король Англии подписывает с без­умным Карлом VI договор о почетной сдаче, по которому после смерти Карла VI корона Франции переходит к Генриху и он женится на дочери Карла – Екатерине. А затем под радостные крики толпы он победоносно входит в Париж. На самом деле эти события разделяют пять долгих и кровавых лет. После победы при Азенкуре Генрих V поспешно отступил в Кале и отплыл в Англию. А вернулся только через два года и отвоевал себе еще за два года всю Нор­мандию. Всю, кроме знаменитого монастыря-острова Мон-Сен-Мишель. Ах, как жаль, что у нас нет времени поговорить об этом удивительном месте. Отправляйтесь туда при первой же возможности, несмотря на обилие туристов и паломников. Я уверена, что это место силы, куда ангелы слетаются на посиделки. Ужасно, но все позорные поражения, все бедствия народа и потеря страны не привели в чувство французскую аристократию. Словно кто-то опоил зельем безумия не только короля, но и все благородное сословие Франции. В затяжном безумии бароны продолжали рвать старого короля и страну на части. Между тем партия арманьяков почти рассыпалась. Одни её вожди во главе с Карлом Орлеанским томились в англий­ском плену, другие, как дофины Людовик и Иоанн – сыновья Карла VI, – умерли. С июня 1417 года номинальным главой арманьякского правительства стал последний сын Кар­ла VI дофин Карл, но за его спиной рулил все тот же деспотичный и жестокий Бернар VII Арманьяк, ставший коннетаблем Франции. Народ, истерзанный междоусобицей, шарахался от бургиньонов к арманьякам и обратно, истекая кровью не в переносном, а в прямом смысле, потому что и те и другие подавляли восстания и мятежи отчаяния, в том числе и парижан, с беспощадной жестокостью. В 1417 году арманьякам удалось, обвинив королеву Изабеллу перед супругом во всех смертных грехах, сослать её в Тур – город на берегу Луары. Если у вас будет минутка, посмотрите очень трогательный немой коротенький фильм «Предательство королевы, преданный король Карл VI Французский», снятый в 1911 году Луи Фейядом. Была ли виновна Изабелла? И в чем? К сожалению, Шекспир выводит королеву Фран­ции за скобки своего повествования, поэтому у нас нет времени рассказать об уди­вительной, невероятно запутанной и трагической судьбе этой баварской принцессы, потерявшейся в дремучем лесу французского безумия. Скажу только в её оправдание, что, ослабев рассудком, Карл VI не только перестал узнавать жену и детей, но и страш­но на них гневался. В хронике певчего королевского аббатства Сен-Дени Мишеля Пентуана говорится, что король, глядя на королеву, злился и требовал убрать от него женщину, которая бесстыдно на него пялится. Можно ли упрекать её, как это делали современники, что она бросила на произвол судьбы своего мужа и тот ходит грязный, нечесаный и неухоженный? Можно ли ставить ей в вину многочисленные любовные связи? Или это была клевета врагов, подтвержденная потом фривольным полотном Эжена Делакруа «Людовик Орлеанский, демонстрирующий прелести одной из своих любовниц»? Своей ли смертью умерли дофины, или она их отравила? Придется оста­вить все эти вопросы на потом. А сегодня напомню только, что герцог Бургундский Иоанн Бесстрашный правильно воспользовался высылкой королевы, выкрал её из Тура, провозгласил регентшей на время болезни короля и на волне очередного вос­стания парижан занял город, перебив всех арманьяков, включая злополучного конне­табля Бернара VII. Чудом удалось спастись только дофину Карлу, который отступил в Бурж и объявил себя альтернативным регентом. А тем временем Генрих V, завоевав всю Нормандию, двинулся на Париж и взял город Понтуаз – почти предместье. Перед угрозой потери столицы враждующие стороны, наконец, очнулись. Но, как выяснилось, только для того, чтобы как следует оттолкнуться от края пропасти и броситься в бездну. В сентябре 1419 года во время переговоров о сотрудничестве на мосту в Монтеро-Фо-Йонн, у слияния Сены и Йонны, примерно в семидесяти километрах юго-восточнее Парижа, дофин Карл собственно­ручно зарубил герцога Иоанна Бесстрашного. Участь Франции была решена, потому что сын и наследник убиенного – Филипп Добрый (1396–1467) – с этого момента жаждал только крови дофина Карла. Недаром существует присказка, что англичане вошли в Париж через голову (герцог получил удар по голове) герцога Бургундского. Филипп Добрый вместе с королевой Изабеллой быстро капитулировали перед Генри­хом V, подписали руками короля договор в Труа и открыли ворота Парижа для англи­чан. Начался распад Франции. Но с точки зрения Шекспира договор в Труа, по которому безумный Карл VI отдавал Генриху V Францию и дочь Екатерину в придачу, был не крахом, а славным деянием. Франция была осчастливлена замечательным государем, а Екатерина – заме­чательным мужем. Прекрасная четырнадцатилетняя французская принцесса Екатерина Валуа (1401–1437) просто обязана была влюбиться в прекрасного двадцативосьмилет­него короля Генриха V Ланкастера. И сцена сватовства Генриха – единственная, где он может сбросить груз ответственности государя и предстать перед зрителями таким, ка­ков он есть, прежним обаятельным и радостным принцем Гарри. И унизительный дого­вор в Труа обернулся не захватом Франции, а радостным союзом двух любящих сердец! «Дружите с англичанами, французы /Пусть Бог скрепит навеки эти узы», – восклицает Шекспир. Но пройдет еще долгих четыреста лет, прежде чем это произой­дет. Англия и Франция первый раз выступили единым фронтом только в Крымскую войну 1853-56 годов и, к сожалению, против России. И одной из причин поражении России была ошибочная уверенность Николая I, что союз этих стран невозможен. Но вернемся к принцессам. Вы уже поняли, что Екатерина Валуа – младшая сестра Изабеллы, жены Ричарда II? Сестры – жены двух королей Англии через поко­ление. Лоуренс Оливье сначала хотел пригласить на роль Екатерины любовь большей части своей жизни – Вивьен Ли, но звезда закапризничала, и роль досталась малоиз­вестной у нас Рене Эшерсон. А в «Пустой короне» роль Екатерины исполнила нежная Мелани Тьерри, знакомая нам по главной роли в «Принцессе де Монпансье» Бертрана Тавернье – вполне приличной исторической мелодраме по новелле знаменитой го­спожи де Лафайет (1634–1693). Зато у Кеннета Браны Екатерину играет моя любимейшая молодая, полная очаровательного задора Эмма Томпсон. Их «Генрих» стал звездным часом для этой красивой влюбленной пары. Весь фильм буквально пронизан их взаимной любовью, сиюминутной радостью жизни и ликующим счастьем бытия, как лучами солнца, и увенчан свадьбой Кеннета и Эммы за полтора месяца до лондонской премьеры карти­ны. Вдохновленный Шекспиром, любовью и сшибающим с ног обаянием Эммы, Кен­нет Брана создал ленту, удостоенную номинаций на премию «Оскар» как лучший ак­тер и режиссер, хотя это был его режиссерский дебют, как, кстати, и Лоуренса Оливье. С той только разницей, что Кеннету Брану было ровно двадцать восемь, как и самому Генриху V в битве при Азенкуре, а Лоуренсу Оливье – тридцать шесть. А сам «Оскар» достался художникам по костюмам. Что вполне ожидаемо, ведь большинство нарядов знаменитого британского дома моды «Angels & Bermans» повторяли костюмы, кото­рые они сорок пять лет назад создали для Лоуренса Оливье. Но Брана не стремился снять ремейк фильма Лоуренса Оливье. Он по-своему «разыграл» сцены с хором, при­думав современного ведущего (знаменитого Дерека Джэкоби), который представляет постановку, включая свет на пустой съемочной площадке и распахивая дверь в ос­новное действие или появляясь у стен осажденного Арфлера под градом пушечных ядер. Стремясь углубить образ короля, Кеннет даже добавил в фильм несколько сцен из «Генриха IV». И, кстати, у Браны все эпизоды, как в телеспектакле, снимались по­следовательно, один за другим, возможно потому, что, будучи театральным режиссе­ром, он не мог сразу освоить ремесло кинорежиссера, часто вынужденного дробить действие и полагаться на монтаж. А возможно, так было привычнее работать боль­шинству актеров из его собственной театральной компании «Ренессанс». Но неопыт­ность не помешала Кеннету закончить съемки в срок, всего за семь недель. Да, забыла сказать, что через много лет два Генриха V – Кеннет Брана и Том Хиддлстон – сошлись вместе в британском детективном сериале про Валландера. Но с точки зрения французов, договор в Труа был катастрофой. Конечно, ар­маньяки еще сопротивлялись, продолжая кое-где партизанскую войну, особенно ког­да Генрих V отбыл вместе с юной королевой Екатериной в Англию. Например, в битве при Боже в 1421 году погиб брат Генриха – Томас Кларенс (1387–1421), оставленный королем присматривать за Францией. Мы видели его в наших фильмах. Правда, там он заменен средним братом короля Иоанном Бедфордом (1389–1435), хотя тот во время битвы при Азенкуре в отсутствие Генриха сторожил Англию. Потом этот Иоанн Бед­форд станет великим полководцем, регентом Франции и губителем Жанны д‘Арк. Вот Шекспир и подчистит ему биографию, сделав его заодно и героем Азенкура. А Томас Кларенс умер бездетным, и вступиться за его светлую память было некому. Приободрившись после отъезда Генриха и смерти его брата, дофин Карл даже двинулся на Париж. При известиях о новых очагах сопротивления Генрих V был вы­нужден вернуться во Францию в июле 1421 года, оставив дома беременную королеву. Но так и не смог до конца дожать дофина Карла, потому что через год неожиданно, во цвете лет и замыслов, умер от лихорадки подобно другому доблестному Генриху – им­ператору Священной Римской империи, – так же ввергнув своей внезапной кончиной целые страны в хаос. Поэтому, несмотря на триумфальный настрой шекспировской пьесы, судьба Генриха V – это евангельская притча о богаче, который вырастил огром­ный урожай, засыпал его в новые закрома и сел пировать в предвкушении счастливой жизни. Но смерть, стоявшая у его плеча на пиру, испортила ему настроение, сообщив, что надо быстро собираться в дорогу. Не евши, не пивши. Краткое содержание следующих серий Карл VI Безумный пережил своего доблестного зятя и наследника всего на два меся­ца. На престол Франции и Англии формально взошел его внук Генрих VI Английский Ланкастер (1421–1471), которому едва исполнился год. Все рассказанные мною исто­рические события опущены в фильме Теа Шэррок, но вы видите траурную процессию и молодую вдову королеву с младенцем на руках в первых кадрах фильма «Пустая корона». Генриха VI впоследствии даже короновали на царство в Париже. Так была исправлена историческая несправедливость, и праправнук Эдуарда III получил на­конец, поправ салический закон, корону Франции. К несчастью, корона эта оказалась так же трагически пуста, как и корона Англии. Прав был Шекспир, восклицая еще в «Ричарде II»: «…Внутри венца, который окружает Нам, государям, бренное чело, Сидит на троне смерть, шутиха злая, Глумясь над нами, над величьем нашим. Она потешиться нам позволяет: Сыграть роль короля, который всем Внушает страх и убивает взглядом; Она дает нам призрачную власть И уверяет нас, что наша плоть – Несокрушимая стена из меди. Но лишь поверим ей, – она булавкой Проткнет ту стену, – и прощай, король!..»