Страшное итальянское предание о красной немецкой бороде

Лекция 1 Страшное итальянское предание о красной немецкой бороде «…В его чудесной бороде таится сила роковая, И, всё на свете презирая, доколе борода цела - Изменник не страшится зла». А.С.Пушкин «Руслан и Людмила» О фильме Наш первый герой – император Фридрих Барбаросса (1122-1190) из одноименного фильма «Барбаросса» 2009 года итальянского режиссера Ренцо Мартинелли с бесподобным Рутгером Хауэром в главной роли. Ренцо Мартинелли, выходец из Милана и крепкий кинематографический середняк старой закалки, родился в 1944 году. Но свою первую ленту в качестве режиссера он снял довольно поздно, в пятьдесят три. «Барбаросса» – лучший из его фильмов. Возможно, вы видели и вышедшую в 2012 году его историческую ленту «11 сентября 1683 года» о спасении поляками христианской Европы от могущественной османской империи. Но эта картина сильно уступает фильму «Барбаросса», хоть и пытается повторить и развить его успех, а значит и стилистику. Для нас также важно, что мы будем разбирать итальянский, а не голливудский фильм, а значит, у нас будет возможность проанализировать взгляд изнутри европейского общества на самого себя, а не универсальное видение вселенной, как часто бывает у американских режиссеров. «Барбаросса» – хорошее, добротное кино и в художественном, и в историче- ском смыслах. Классика показа в кино Истории. Хотя сами итальянцы не выдвинули его ни на одну из премий и много ругали, называя даже «грудой сырых спагетти». Одних возмутило, что Ренцо поступил непатриотично, истратив два миллиона евро на свой фильм не в родной Италии, а в более дешевой Румынии, наняв вместо итальянцев цыган и построив им декорации средневекового Милана и фасад церкви в Сан-Пьетро в Павии, где Барбаросса был увенчан короной Ломбардии. Другие не могли простить режиссеру участие в съемках Умберто Босси – лидера «Лиги Севера», которая ратует за отделение богатого, цивилизованного севера Италии от бедного, варварского юга. Умберто сыграл в фильме эпизодическую роль итальянского вельможи. Для нас этот факт любопытен тем, что нынешняя «Лига Севера» считает себя преемницей легендарной «Ломбардской Лиги», о создании которой рассказывается в фильме. Так что события XII века до сих пор питают современную жизнь Италии. Одна из причин мирового успеха картины – удачный выбор Рутгера Хауэра на роль Барбароссы. Несмотря на то, что Рутгер был сильно старше исторического Фридриха, но море мужского обаяния, исходящего от актера, буквально накрывает зрителя с головой, затмевая все мелкие огрехи. Возможно, Ренцо также заметил, что Рутгер как две капли воды похож на рыцаря в латах со знаменитой картины Лукаса Кранаха Младшего «Самсон и Далила». Во всяком случае, художник и гримёр буквально наложили на Рутгера этот образ. Рутгер Улсен Хауэр – настоящая звезда кино. Он снялся, большей частью в главных ролях, почти в двухстах лентах. По нашей исторической тематике, конечно, сразу приходит на ум «Плоть и кровь» Пола Верховена, но больше всего я его люблю у Ридли Скотта в «Бегущем по лезвию». Рутгер – фриз с двойным гражданством Нидерландов и США и со знанием английского, немецкого, французского, голландского и фризского языков. (Фризский – второй государственный в Нидерландах и Германии.) Я упоминаю об этом, потому что в интервью актер часто замечал, что знание немецкого лучше помогло ему почувствовать себя германским императором. Другой удачей режиссера был выбор Фарида Мюррея Абрахама на роль ита- льянского ставленника германцев Бароцци, этакого «двойного агента». Роль революционера и патриота Альберто да Гузано досталась любимцу итальянцев Разу Дегану, которому даже пришлось похудеть на восемь килограммов, чтобы заполучить эту роль. Впрочем, это пошло ему на пользу, на следующий (2010) год Раз Деган вышел в финал шестого сезона итальянской программы «Танцы со звездами». А Беатрис Бур- гундская осталась за красавицей Сессиль Касель. Но кроме Барбароссы в фильме присутствует еще один очень важный для истории Германии персонаж. Это св. Хильдегарда Бингенская (1098–1179) – одна из четырех женщин-учителей Церкви, настоятельница бенедиктинского монастыря Рупертсберг под Бингеном (земля Рейланд-Пфальц). Эта необыкновенная женщина крупный в Германии того времени автор мистических трудов, духовных стихов и песнопений, а также работ по естествознанию и медицине. В нашем фильме её роль исполнила испанская актриса Анхела Молина, дочь актера и певца Антонио Малина. Анхела – очень уважаемая киноперсона, возглавлявшая в 1999 году жюри Берлинского кинофестиваля. Возможно, собственный творческий вес придает дополнительную весомость и её персонажам, ибо в нашем фильме её Хильдегарда – почти прорицательница, христианская пифия. Кстати, в том же 2009 году еще одна легенда немецкого кино Маргарете фон Тротта (её бывший муж – Фолькер Шлёндорф) сняла картину «Видения – Из жизни Хильдегарды Бингенской» с Барбарой Зуковой. По внутренней наполненности и свежести восприятия этот фильм даже актуальней своего ровесника «Барбароссы», и там прекрасный саунд-трек песен самой Хильдегарды. Но меня в этом фильме огорчило, что Барбаросса напоминает скорее недалекого любителя пива с брюшком, чем мощного государя-воина. Злые языки кинокритиков усмотрели в этом излишне жесткий феминизм режиссера, а в фильме в целом слишком явные «лесбийские мотивы». Я так подробно останавливаюсь на образе Хильдегарды, которой в нашем «Барбароссе» отведена эпизодическая роль, потому что она необыкновенная историческая личность и чуть ли не единственная женщина в немецкой истории (вместе с Беатрис Бургундской) вплоть до Маргариты Австрийской (1480–1530) – дочери императора Максимилиана Габсбурга. А в немецком историческом кино после неё зияет пробел вплоть до образа волевой и строптивой жены Мартина Лютера. У немецкой средневековой истории мужское лицо. Даже Матильда Английская (1102-1167) – мама Генриха II Плантагенета, успешно воевавшая со Стефаном Блуаским за английскую корону, была тише воды ниже травы, пока числилась немецкой мператрицей, женой Генриха V. В минусы «Барбароссы» можно записать небрежный перевод и невнятный дубляж. Так «серп», которого по предсказанию св. Хильдегарды нужно бояться Фридриху Барбароссе, в середине фильма плавно переходит в «косу», а потом и вовсе становится «мечом». Небрежность наших переводчиков, часто граничащая с безграмотностью, – бич нашего проката. Чаще всего переводчики даже не смотрят фильм, над которым работают. Поэтому я предпочитаю фильмы в оригинале или с субтитрами, а зрителям советую учитывать, что истинные киногерои говорят не таким примитивным языком, как озвучивающий их переводчик. Широкий исторический контекст Итак: давным-давно, тысячу лет тому назад... Сердцевина Средневековья. XI–XII века. Европа, каждый кусочек которой сегодня обихожен и «вымыт шампунем», тогда была покрыта дремучими лесами, по которым рыскали, щелкая зубами, голодные волки. Как сейчас по пустырям и заброшенным стройкам у нас рыскают своры бездомных собак. Всюду непролазные болота с ядовитыми туманами, в которых прячутся ведьмы и прочая нечисть. Чужие. Хищники. Любое путешествие, даже из деревни в деревню, опасно для жизни. Мощеных дорог, оставшихся от римлян, мало. Города и поселки так далеки друг от друга, что иногда нужно несколько дней с рискованными привалами в лесу, чтобы добраться до ночлега. Постоялых дворов еще нет, так что надо проситься на ночь к кому попало. Может, накормят, а может, прирежут. Почты нет, только личные гонцы, если уйдут от волков и разбойников. Поэтому не только прошлогодние новости, но и вести пятилетней давности считаются свежими. Например, известие о смерти нашего героя – императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссы, утонувшего в Малой Азии во время Третьего крестового похода, – достигло Германии только через четыре месяца. Фамилий нет. Есть только имена и прозвища, даже у королей. Причем прозвище «добрый» подразумевало тогда не душевные качества, а боевые. Добрый воин, то есть отчаянно храбрый и безбашенный рубака. А всем известный сегодня «bluetooth» получил свое название от Синезубого короля Дании Гарольда I, объединившего враждующие племенав единое королевство, так же, как теперь «bluetooth» объединяет протоколы связи вединый стандарт.Так что наш герой, прозванный Краснобородым, – типичный представительотряда средневековой знати. Правда, назван он так на итальянский манер, потому чтожелезная корона лангобардов была для него желанней венца Карла Великого. А Павия желанней Ахена. Казалось бы, быть краснобородым (рыжим) лучше, чем синезубым, но не все так просто. Ведь эта рыжесть роднит Барбароссу с предателем ХристаИудой Искариотом. Изначально это был всего-навсего Иуда из Кариота, поселения южнее Хеврона, но в немецком языке это безобидное звукосочетание разложилось на «ist gar rot» – т.е. «совершенно красный». Красный стал цветом Иуды, ибо в его сердце полыхает адское пламя, отсвечивающее на его рыжей бороде. Каноническая грешница Мария Магдалина тоже была рыжей. Впрочем, нелюбовь к рыжим – это не христианская привилегия. Если я не ошибаюсь, страшный египетский бог Хаоса длинноухий Сет тоже был рыжий. Рыжий цвет стал знаком коварства и предательства. Рыжим был предатель Ганелон из «Песни о Роланде». Рыжим был и Мордред, сын-предатель из легенды о короле Артуре. В России тоже рыжих не жаловали. Петр I даже издал указ, запрещающий рыжим занимать государственные должности, потому как «…Бог шельму метит». Надеюсь, Барбаросса не был еще и конопатым, ведь в Средневековье это признак нечистоты и бесовщины. Все так боялись оспы, что пугались даже веснушек. Получается, что он стал рыжим героем скорее вопреки традиции, оказался своеобразной антитезой. Так легли звезды. Кстати о звездах. Мы не знаем, кто Барбаросса по гороскопу. Чаще всего человек Средневековья не помнил, сколько ему точно лет и в какой день он родился. День крестин по умолчанию считался и днем рождения, поэтому жизни человека и святого, имя которого он носил, так прочно сливались воедино. Да что там дня рождения, самой Личности тоже нет. Нет личного права, только сословное: рыцарское, церковное и крестьянское, а потом и ремесленное. Коллектив – это всё, и даже семья – не ячейка общества. Почти так же, как в начале XX века в нашей стране при военном коммунизме: все общее, коллективное – земля, фабрики, дома (коммуналки), жены и даже дети, которых надо после рождения сдавать государству на воспитание. Томмазо Кампанелла в своей утопии XVI века «Город Солнца» предлагал похожие меры, поэтому в СССР мы радостно считали его не мистиком и последователем Гермеса Трисмегиста, а прото-коммунистом и пламенным революционером, называя в его честь пионерские дружины и комсомольские отряды. В Средневековье с детьми тоже не церемонились, ведь дети – это просто взрослые маленького роста. Возможно, именно поэтому тогдашние художники изображали детей как уменьшенных взрослых, а не потому, что не умели рисовать детские фигуры и лица. Итак, о детстве Барбароссы мы почти ничего не знаем. Личность четко не определена. Все спят в одной постели. Нагота не постыдна. Даже граница тела не определена, что же говорить о пространстве. Все комнаты или общие, или проходные. Изолированными были только монашеские кельи, ибо должны были напоминать могилы. Человек как личность, индивидуальность, то, что больше всего ценится сейчас в западной культуре, никого не интересовал. От «Исповеди» в IV веке необычайнейшего св. Августина до автобиографических записок «История моих бедствий» Пьера Абеляра в XII веке нет по сути ни одной автобиографии. Даже исповедь стала частной только в 1215 году после IV Латеранского собора. В одной итальянской средневековой новелле текстильщик идет в баню и боится, что голым он потеряет свою личность, поэтому делает себе «пометку» соломенным крестом на плече. Но, о ужас, крест при мытье сползает на соседа и тот говорит, что текстильщик теперь он! Жуть! Кстати, психологи считают, что сегодняшняя лихорадочная популярность всевозможных селфи продиктована страхом вновь потерять свою индивидуальность, но теперь уже в потопе информации. Но пока «жители Средневековья» свою индивидуальность еще не прочувствовали и не осознали, и вместо портретов людей использовали портреты качеств: Добродетели, Жадности, Смелости, Скупости. Наш герой носитель качества Благородного Рыцаря. Ведь подлинной реальностью, согласно представлениям Средневековья, обладал не мир физических явлений и людей, а мир божественных сущностей. Нам это кажется смешно преувеличенным, гротескным. Но тогда гротеск был не смешным, а страшным и величественным. Вернее, смех шел под руку со страхом. Смешно, а через секунду жутко. Если вы хотите почувствовать дух того времени, прочитайте книгу А. Я. Гуревича «Категории средневековой культуры». Хотя этой работе без малого полвека, никто у нас не написал об этом живее и умнее этого замечательного историка. Впрочем, в СССР даже далекого от проблем современности медиевиста могли уволить (в данном случае из Института философии АН СССР) за то, что его генезис феодализма ставил под сомнение некоторые установки Бога Отца советской религии – Карла Маркса. Известно, что в России надо жить долго: в 1993 году уже в Российской Федерации Гуревич получил все-таки Государственную премию в области науки. Трудно поверить, но в последние тринадцать лет своей жизни уже ослепший ученый продолжал работать: коллеги и ученики читали ему тексты, а он обдумывал статьи и диктовал их помощникам. Когда речь заходит о подвижниках нашего времени, Арон Яковлевич приходит мне на ум одним из первых. В его книгах ярко описан символизм, пронизывающий всю средневековую жизнь, где главным везде был Ритуал (гербы, девизы). Ритуалы посвящения в рыцари, монахи и монархи; ритуалы истовой веры в чудеса и знамения; понимание магической сопричастности вещи и ее хозяина; видение человечества как общности живых и мертвых. Жизнь души средневекового человека была насыщена великими и таинственными событиями и божественными знаками каждый день. Поэтому средневековый человек был очень эмоционален, быстр на расправу, на смех, на слезы, на раскаяние. Если бы кто-нибудь из нас мог перенестись в Средневековье, думаю, он решил бы, что попал к каким-то психам. Вот как это формулирует другой прекрасный исследователь Средневековья Йохан Хейзинга, к книге которого «Осень Средневековья» мы еще не раз вернемся: «Дух пылкий, грубый и твердый, и одновременно слезообильный, постоянно колеблется между мрачным отвержением мира и алчным его поглощением. Без церемонии все бы превратилось в хаос». Самым важным индивидуальным составляющим средневекового человек была его кровь. Кровью Христа причащались, а собственной скрепляли клятвы. Благородство крови и её достоинство было непререкаемым. Она, как хорошее вино, чем древнее и выдержаннее, тем ценнее. Поэтому при разговоре о Средневековье так важны династические таблицы. Это костяк Средневековья. В них довольно сложно вникать нам, сегодняшним, освобожденным французской Декларацией прав человека от сословного неравенства. И даже попытка в СССР восстановить эту систему в обратном порядке, когда наиболее ценным признавалось рабоче-крестьянское происхождение, быстро потерпела исторический крах, став анкетной формальностью. Пусть вас не смущает, что за этими абстрактными разговорами мы далеко отклонились от нашего частного фильма – «Барбароссы». Во-первых, его создатели учили все перечисленные черты Средневековья, поэтому герои фильма так легки на гнев и радость, так щедры и наивны. А во-вторых, я веду рассказ не в стиле нашего времени, то есть стиле узких специалистов в своем секторе знания, а в стиле мышления и видения мира средневекового человека, который хотел не вычленить часть, как мы сейчас, а объять необъятное. Объять всю вселенную разом и всему найти место и объяснение. Мои очерки написаны в манере человека Средневековья, который пытался удержать в своей бедной голове всю систему мира. Придется вам помучиться вместе со мной. Обратите внимание, насколько густо заселены средневековые витражи, карты, книжные заставки. Нет ни одного пустого клочка пространства. К примеру, знаменитая карта из Херефордского собора, датированная примерно 1300 годом. На цельном куске телячьей кожи размером сто пятьдесят восемь на сто тридцать три сантиметра можно разглядеть около пятисот рисунков, четыреста двадцать городов, пятнадцать библейских историй, тридцать три растения, животных, птиц, а также тридцать две картинки людей и восемь мифологических сюжетов. То есть реальные географические названия перемежаются там воображаемыми, а реальные животные мифическими. Потому что если уж карта, то «Mappa Mundi» – карта мира, не меньше. Всего мира. И даже не карта мира, а картина мира. Вернее, мироздания. Кстати, там можно разглядеть реальные названия, но соотнести их с нынешними представлениями не удастся, так как карта не ориентирована на привычный нам север. Глаз и мозг средневекового человека не терпит пугающих пустоты, свободы и неопределенности. В цифрах и в головах еще нет обозначения и понятия «нуля». Никакой двусмысленности, иначе её сразу захватит хаос. Всё должно быть под контролем в жесткой иерархической системе. Любые исторические записки начинались от сотворения мира и соотносились с библейскими событиями не потому, что автор хотел увеличить объем своего труда за счет плагиата, а потому, что он хотел прочно встроить описываемое событие в систему мироздания. А жаркие научные споры теологов о том, сколько ангелов может поместиться на кончике иглы или сколько перьев у этих духовных сущностей на крыльях, это не интеллектуальный маразм, а лишь желание всему найти свое место в божественной иерархии. Если бы средневековый человек увидел «Черный квадрат» Малевича или даже просто современный плакат с изображенной на нем, как сейчас модно, половиной лица, то у него случился бы нервный срыв. Эта особенность мышления хорошо видна в готике. Каждая архитектурная деталь готического собора прекрасно продумана и имеет отдельную целостность, но она четко встраивается в общий, пусть даже и очень сложный, иерархический замысел и связана с ним многочисленными композиционными повторами. Гармонию всегда можно было разъять на части. Прибавьте к этому, что время в средние века течет так медленно, что жизнь словно стоит на месте, подтверждая милую сердцу законченность, завершенность картины мира. Забавно, что еще через тысячелетие, в нашем XXI веке, некоторые философы вернулись к этой символически-знаковой модели вселенной и сформулировали это примерно так: «Мы живем в знаковой системе такой высочайшей категории сложности, что рядовые пользователи этой системы считают её не знаковой». Круг замкнулся. Итак, всматриваясь в этого странного средневекового человека, будем помнить, что личности, индивидуальности нет не из-за примитивности развития, а потому, что отношение к жизни было сугубо религиозным. Человек – не царь природы, а лишь сосуд для Божьего Промысла и только этим интересен. Индивидуальность же – опасна, она снимает сословную защиту, и человек остается один на один с хаосом мироздания. Средневековый человек боялся быть оригинальным. Вот почему так важен для нас Барбаросса – личность настолько яркая, что смогла пробиться к нам из глубин XII века. Испуганные этой яркостью современниками сумели лишь немного прикрыть её божественной сущностью – Истинного Рыцаря. И эта маска «Истинного Рыцаря» так прочно приросла к нашему германцу, что даже итальянский режиссер «со стороны противника» оставил её нетронутой. О патриотизме А ведь для любого итальянца-патриота Барбаросса в первую очередь должен быть средневековым иноземным захватчиком. Возможно, это великодушие связано с тем, что итальянцы победили германцев Барбароссы в битве при Леньяно, о которой идет речь в фильме. Простые итальянские горожане одолели великого императора Барбароссу, «доблестного рыцаря» Европы. В этом случае чем грознее и величественнее соперник, тем почетнее победа. А Джузеппе Верди (1813–1901) в свое время так воодушевился этими событиями, что сочинил оперу «Битва при Леньяно». На премьере итальянцы встретили оперу с таким энтузиазмом, что последний акт пришлось исполнить еще раз «на бис». Битва при Леньяно упоминается и в гимне Италии. А в наши дни Тото Кутуньо завершил всё шлягером «Итальяно веро». (Итальянец – настоящий мачо!). Это трогательное «итальяно веро» присутствует во всей итальянской культуре и в сегодняшнем кино в частности. Не дерзко, как у французов, не высокомерно, как у британцев, и не брутально, как у германцев. У итальянцев врожденное трогательное чувство неагрессивного патриотизма. Как, кстати, и у чехов. Меня всегда печалило, что немцы, имея в анамнезе двух таких могучих героев, как Фридрих I Барбаросса и его внук Фридрих II (наш будущий герой), не сняли про них ни одного серьезного фильма, а наоборот, словно пытаются замолчать их существование. Может, потому что наши Фридрихи были кумирами Гитлера и жаждали быть властелинами мира? Может, теперешние немцы, пережив трагедию фашизма и Второй мировой войны, хотят убрать из памяти германского народа любые идеи, касающиеся создание сверхчеловека, истинного арийца, естественного владетеля мира? Как стараются не восхищаться Вагнером – еще одним любимцем Гитлера. Барбаросса – символ имперского, милитаристского духа. Недаром Гитлер именно его именем назвал план нападения на СССР в 1941-м. Вот почему фильмы о немецких героях снимают итальянцы. Даже о прапра- дедушке Барбароссы, императоре Генрихе IV, пьесу написал не немец, а итальянец Луиджи Перанделло. А Марко Беллоккьо в 1984 году снял по ней фильм с Марчелло Мастроянни и Клаудией Кардинале, номинированный на Золотую пальмовую ветвь на Каннском МКФ. Кстати, оператор ленты – Джузеппе Ланчи – снимал почти все фильмы Паоло и Витторио Тавиани и «Ностальгию» Андрея Тарковского.На первый взгляд, ничего особенно в этом нет. В конце концов, о шотландцах фильмы тоже снимают не англичане, а американцы, не боящиеся затрагивать «взрывоопасные» темы шотландской независимости. Взять хотя бы голливудские «Храброе сердце» Мела Гибсона, о котором у нас еще будет разговор, или недавний сериал «Чужестранка». Но мне жаль, что немцы не снимают больше фильмов про свой могучий эпос – подобно «Нибелунгам» Фрица Ланга 1924 года выпуска. Надеюсь, вы видели эту ленту гения немецкого экспрессионизма? Часть первая «Зигфрид», часть вторая «Месть Кримхильды». А заодно и его провидческую антиутопию «Метрополис», и самый страшный фильм, который я видела в своей жизни, «Кабинет доктора Калигари», где Фриц Ланг соавтор сценария. К фашистской пропаганде Ланг не имел никакого отношения, а нацисты просто растащили цитаты из «Нибелунгов» по всем своим парадам и шествиям. В 1933 году его последний немецкий фильм «Завещание доктора Мубазе» был запрещен цензурой. Как сам Ланг рассказывал, ему позвонил министр пропаганды Геббельс и вызвал к себе, но не для того, чтобы призвать к ответу, а чтобы предложить пост руководителя германской киноиндустрии. Фюрер, оказывается, видел его «Нибелунгов» и «Метрополис» и сказал: вот человек, способный создать национал-социалистическое кино!.. В тот же вечер умница Фриц Ланг (Фридрих Кри- стиан Антон) побросал вещи в чемодан и бросился сначала в Париж, а потом в США. Эрнст Любич (1892–1947), Фридрих Мурнау (1888–1931) и австриец Джозеф фон Штернберг (1894–1969), прихватив Марлен Дитрих (1901–1992), сбежали туда еще раньше. А вот великолепные Теа фон Харбоу (1888–1954) – жена Фрица Ланга и сценарист всех лучших немецких фильмов Ланга, Мурнау и Драера – и Эмиль Яннингс –величайший актер немецкого кино – остались и сотрудничали с нацистами. Эмиль Яннингс (1884–1950) – первый лауреат премии «Оскар» за лучшую мужскую роль. В «Последнем приказе» Джозефа фон Штернберга он сыграл роль великого князя С.А. Романова. Да, и помните, что Яннингс умер на своей вилле, а не взорвался вместе с Гитлером, Геббельсом и Герингом в 1944 году в парижском кинотеатре на премьере фильма о нацистском герое-летчике, как считает Квентин Тарантино в «Бесславных ублюдках». А самого Фрица Ланга вы можете увидеть живьем (играет сам себя) в картине Жана-Люка Годара «Презрение» 1963 года по роману Альберто Моравия с Бриджит Бардо. Думаю, в эмиграции Фриц Ланг так и не оправился от разрыва с Харбоу и родиной, как и многие другие вынужденные эмигранты. Это трагедия гениев немецкой культуры – еще одно преступление Гитлера. Хотя сами они сделали все возможное, чтобы, по словам Томаса Манна, разделить нацизм и немцев в памяти человечества. Посмотрите один из величайших художественно-документальных фильмов-биографий «Семья Манн – столетний роман» Генриха Брелёра с Армином Мюллер-Шталем и Себастьяном Кохом. Фильм удостоен девяти международных наград, в том числе «Эмми», а шестерым исполнителям главных ролей была вручена Национальная Баварская телепремия.О горькой участи таланта, перешедшего на «темную сторону», снят и оскароносный фильм Иштвана Сабо «Мефисто» по роману Клауса Манна (сына Томаса) «История одной карьеры» с Клаусом Марией Брандауэром. И чтобы закрыть эту тему и понять до конца весь ужас, пережитый немецкой творческой элитой, посмотрите ленту «Еврей Зюс – фильм без совести» Оскара Лёрера. Для немецкого кинематографа трагедия нацизма тоже отозвалась прерванным полетом, а для исторического кино стала просто катастрофой, потому что надолго наложила табу на бытописание – в том числе и воинственных средневековых германцев. И это одна из основных причин, почему деяния Фридриха Барбароссы с его стремлением к миродержию, которым теперь в Германии тяготятся, отданы на откуп итальянцам. Немцы до сих пор не хотят подчеркивать свою генетическую связь с этим доблестным германским героем. Узкий исторический контекст По средневековому порядку вещей мы тоже начнем свой кинорассказ от сотворения мира. Припомним, кто такой Барбаросса и почему он оказался в Италии. Из уроков истории вы, наверняка, знаете, что к XII веку жители Европы уже нащупали в потемках варварства пути развития. Общество структурировалось, разделилось на рыцарей – тех, кто воюет на земле; церковников – тех, кто воюет на небесах; и хлебопашцев – тех, кто трудится и кормит первых двух. Сформировался принцип наследования, майората, когда основное наследство получает старший сын. Помните «Кота в сапогах»? Старшему сыну в наследство досталась мельница (недвижимость), среднему – осел (транспортное средство), ну а младшему – кот, символ домашнего очага, которого он теперь лишен. Да, младшим мальчикам в семье оставалось поприще монаха или воина. Самым младшим дворянам иногда даже не разрешали жениться, чтобы не плодить родовитую нищету. Кстати, через пятьсот лет этот принцип майората будет принят по указу Петра I и в России. Появились первые ростки общеевропейского согласия, водяного перемирия: «Божий мир» и «Божье перемирие», когда по церковным праздникам рыцарям нельзя было свободно грабить и убивать, как в другие дни. Даже какая-то битва на юге Испания с маврами была отложена на три дня. Войска противников стянулись к полю битвы к вечеру четверга. Но пятница неподходящий день по религиозному календарю для мусульман, суббота – для иудеев, а воскресенье – для христиан. Все мирно дождались понедельника и всласть поубивали друг друга. Уже сформировался обширный и активный христианский мир с Папой рим- ским во главе. А населяющие его народы связал общеевропейский эпос, например, легенды о рыцарях Круглого стола или печальная история любви Тристана и Изольды. Если вы хотите поразмыслить над влиянием этих мотивов на современность, посмотрите две установочных ленты «Ланселот Озерный» Робера Брессона с Люком Саймоном и «Вечное возвращение» Жана Деллануа в соавторстве с Жаном Кокто, где Тристана играет Жан Маре. А после распада империи Карла Великого определились сердцевины будущих европейских государств: Франции, Германии, Англии, а через пару веков и Испании. Только Италия, рассеченная посредине папскими владениями, долго оставалась раз общенной. Почему Италия, страна, само расположение которой облегчает образование государства (со всех сторон море, а с Севера от остальной Европы её отделяют Альпы), и итальянцы – потомки римлян, которые генетически помнили империю и были наиболее образованными из всех европейцев, почему они основали государство самыми последними в Европе, только к XIX веку? И позволили терзать свою прекрасную землю сначала германцам, а потом испанцам с французами? Возможно, виноват Папа римский, разрезавший страну на две части папской областью и сам ставший крупным феодалом? А возможно, итальянцы слишком рано стали индивидуалистами, горожанами-индивидуалистами, яростно отстаивающими свой местный суверенитет. К югу от папских владений до Х века хозяйничали греки и византийцы, а потом у них отняли эти земли норманны и основали королевство обеих Сицилий. А на севере Италии образовался конгломерат разнородных мелких княжеств во главе с крупными городами. Здесь, как мы уже говорили, первыми в средневековой Европе начали развиваться города, да так бурно, что становились маленькими государствами со своими карликовыми деспотами во главе. Подобно миланскому Галеаццо Висконти, любившему устраивать охоту на людей на улицах своей столицы. Парад суверенитетов. Таких калачом не заманишь объединяться. В фильме вы увидите конфликт между миланцами и жителями соседнего Лоди, причем соперники ведут себя как самостоятельные карликовые государства и ненавидят друг друга больше, чем поработителей германцев.Силовые линии европейской истории того времени проходят между Англией и Францией и между Германией и Италией. И только к XVI веку к ним присоединяется новый игрок Испания, меняя прежний баланс сил. Cегодня мы занимаемся дуэтом Германия – Италия и стараемся вслед за авторами фильма разобраться, что забыли суровые германцы в солнечной Италии? Начнем с того, что хотя потомками имперских римлян были итальянцы, но держателями бренда римской империи оказались германцы. Римская империя XII века была могущественной германской, а не итальянской империей, и в неё, кроме нынешней Германии, частично входили земли Франции, Чехии, Австрии, Швейцарии, Польши и севера Италии. Во главе этих огромных и рыхлых владений стоял германский король, титул которого, к несчастью, был не наследственным, как во Франции, Англии или Испании, а выборным. Короля выбирали шесть главных епископов страны и крупные землевладельцы, курфюрсты. А потом Папа (если хотел) короновал его императором. Причем не где-нибудь, а в Риме – центре западного христианства. Кстати, «Священной» Римскую империю назвал именно наш сегодняшний герой император Фридрих Барбаросса в 1152 году. Представляете, как трепетно он относился к идее вседержавия, то есть мирового господства!? Поэтому у германцев, с мощным зарядом лидерства и национального превосходства, на протяжении многих веков недопокоренная Италия была вечной головной и сердечной болью. Ведь, избравшись королем, германцу предстояло не заниматься обустройством своей страны, состоящей из множества обособленных княжеств, а первым делом тащиться через Альпы в Рим за имперской короной. А это удовольствие не из приятных, вспомните картину Василия Сурикова «Переход Суворова через Альпы». А преодолев суровые и заснеженные Альпы, германцы первым делом упирались в недружественный Милан. Город не очень жаждал признавать над собой имперскую власть, ведь он стоял на торговых путях и без всяких германцев был кум королю. А им надо было сначала короноваться древней лангобардской короной в близлежащей Павии, как это сделал в 1555 году Барбаросса, а потом отправляться за имперской короной еще дальше, в Рим. Когда вы попадете в Милан, истратьте один день на поездку в Павию – прежнюю столицу Ломбардии. Побродите по её узким улочкам, остановитесь у осевшей в землю, в прошлое, древней базилики Сан Микеле Маджоре со смытыми ветрами времени горельефами фантастических существ на нефе. В отличие от большинства старых церквей её сложили не из кирпича, а из песчаника. Вглядитесь в весело взбегающие наверх к небу по самой кромке фасада ступенчатые арки лоджий, на которых могут передохнуть только перелетные ангелы. Именно здесь венчался на ломбардское царство наш Барбаросса, о чем сохранилась память в виде фрагмента до сих пор яркой росписи на потолке. Местные патриоты, организовавшие в церкви дежурство экскурсоводов-волонтеров, убеждены, что первую базилику на этом месте заложил император Константин. Во всяком случае, даже сейчас в её убранстве тесно переплетаются византийские и римские мотивы. Хорошо помню напольную мозаику с бравым козлом, скачущим во весь опор на собаке к иконе Богоматери, спрятавшейся в нише стены и выполненной в стиле синайского собрания или даже фаюмского портрета. Кстати, древняя корона лангобардов всего лишь железный обруч с каменьями. А сами лангобарды короновались плащом и мечом, но средневековая эпоха жеста и ритуала внесла свои изменения в мистерию сочетания браком с властью. Но если с Папой отношения не ладились, то добыть следующую имперскую корону можно было только силой, а значит, германским королям приходилось усмирять и папскую область. Однако лояльность Папы иногда стоила дальнейшего военного похода на юг. Понтифику оружием германцев надо было приструнить слишком независимого вассала – Сицилийского короля из норманнов. Все Папы римские балансировали между норманнами, занявшими юг Италии, и германцами, занявшими север Италии, и натравливали по возможности их друг на друга, чтобы ослабить обоих. Так судьбы Германии и Италии оказались надолго связанными. А между германским императором и римским Папой возник хронический конфликт за первенство в вопросах власти. Кто же главнее – Церковь или Империя? Попутчик Умберто Эко Все германские императоры до и после нашего героя – Фридриха I Барбароссы – так и сновали взад-вперед через Альпы, пока итальянцы к XIX веку их окончательно не замотали. Эти броски, как вся средневековая жизнь, тягучая и лихорадочная одновременно, замечательно описаны в романе Умберто Эко «Баудолино» о смышленом итальянском подростке, ставшем приемным сыном Фридриха Барбароссы. В фильме тоже есть мальчишка, сын ремесленника, спасший однажды Барбароссу на охоте, а потом ставший его непримиримым противником и национальным героем Альберто да Гузано. Умберто Эко (1932–2016) – писатель, философ, специалист по средневековой семиотике и эстетике, блестящий эрудит, автор захватывающих романов о европейской цивилизации: «Имя розы», «Баудолино», «Остров накануне», «Маятник Фуко», «Пражское кладбище». Но главное его достижение в наш век коммерции в том, что он доказал, что интеллектуальный роман может стать бестселлером. Кстати, если в других странах, например в Испании, подкидышей или неза- 22 Кино. Европа. Средние века коннорожденных детей записывали как «сын земли» (так был назван и дон Хуан Австрийский – незаконный сын Филиппа IV), то в Италии таких детей записывали как «дарованный небесами». Аббревиатура – ЭКО. Таким «даром неба» был дед Умберто. Вот откуда у него такая необычная фамилия. Наверняка вы видели фильм «Имя розы» Жан-Жака Анно с Шоном Коннери и Кристианом Слэйтером 1986 года, к которому мы еще вернемся. А сегодня мы берем себе в литературные попутчики роман «Баудолино», ведь в нем Умберто Эко дал остроумную и захватывающую версию жизни Барбароссы. Итак, Фридрих Барбаросса, фильм о котором мы будем сегодня обсуждать, совершил шесть горных переходов в Италию и провел в этих походах двадцать лет. То есть почти всю сознательную жизнь он прожил, покоряя Италию. Все германские императоры были властолюбцы и мечтали походить на Карла Великого – императора всего Запада, а Фридрих Барбаросса даже объявил его святым в обход Папы, с «черного хода». В отличие от православных у католиков в святые «дамки» прошли только трое монархов: король Франции Людовик IX, король Англии Эдуард Исповедник и креститель Венгрии король Иштван (Стефан). Поэтому самостоятельно объявить Карла Великого святым было большой дерзостью. Умберто Эко, правда, считает, что идею канонизировать Карла Великого подбросил Барбароссе неугомонный Баудолино. Идея проста и гениальна. Папа кичится тем, что его священнический сан восходит к апостолу Петру, которому сам Господь завещал ключи от Царствия Небесного! Но если протащить Карла Великого в святые, получается, что Барбаросса тоже потомок святого, причем не только по духу, но и по крови, поэтому он как бы уравнивается в святости с Папой. Остроумное решение. Противник Папа римский К счастью для императора, должность Папы – наместника Бога на земле – была тоже выборной и сопровождалась борьбой различных партий, так что иногда у божественного штурвала оказывалось по два и даже по три рулевых. Плюс Папами обычно становились «почтенные старцы», поэтому естественная усушка-утруска тоже вела к ротации. А к несчастью для германских императоров, основные Папы XII–XIII веков были великими личностями и яростными теократами, то есть тоже стремились к тотальному господству и в разное время кроме собственно Папской области вассалами Рима были Сицилия, Арагон и даже Англия. А значит, борьба с германскими императорами шла не на жизнь, а на смерть. Коса всё время находила на камень и высекала искры. Итак, с одной стороны, ключами от Царствия Небесного владеет Папа, а не император. С другой – власть императора от Бога, а не от Папы, плюс императоры существовали и до появления Пап. Зато за плечами понтификов был несколько сомнительный «дар Константина». Якобы император Константин Великий, признавший в 313 году христианство государственной религией, передал Папе бразды духовного правления всей западно-римской империей. Конечно, этот «дар» был ложным, поддельным, но не торопитесь обвинять церковников в подлоге. Перед нами еще один классический пример особой категории мышления средневекового человека, с его отличной от нас сегодняшних системой координат: документ мог быть подделан ради высшей истины, ради высшей справедливости, ради высшей иерархии. А что может быть выше возвеличивания Господа над миром? Однако этот «нас возвышающий обман» при соприкосновении с земным превращается в кровавую мешанину. Казалось бы, Господь оставил нам ясные указания: «Богу – богово, а Кесарю – кесарево». Но где проходит эта граница между Божьим и кесаревым, когда речь заходит, допустим, об инвеституре? Как определить, кому назначать епископов на своей земле: императору или Папе? В чью казну эти епископаты будут платить налоги? И кому приносить присягу верности («омаж»)? Посмотрите на карту Европы тех лет, испещренную владениями Папы, и вам станет ясно, что вопрос инвеституры – самый важный не только для Германии, но и для всей остальной Европы. Архиепископы в Германии были в эпицентре этой борьбы между Римом и императором еще и потому, что именно они были главными выборщиками королей. А значит, от этого выбора зависели их собственное благополучие, власть и даже жизнь. Папы с переменным успехом тянули одеяло на себя и с других европейских королей. Но тем легче было отбиться, ведь их земли были дальше от Папской области, чем германские. И главное: их короли в отличие от германского не претендовали на мировое, имперское господство. С духовной точки зрения двоевластие – дело благое. Оно помогает сохранить смирение у сильных мира сего и хорошо исцеляет от гордыни. Двоевластие также ведет к разделению полномочий и правовой защите от тирании простых смертных. Но установить равновесие при этом двоевластии стоит, как и все «стоящие» вещи, очень дорого. И в XII веке Европа была еще в начале этого трудного пути. Подведем промежуточный итог: император, про которого наш сегодняшний фильм – Фридрих I Барбаросса – получил в наследство: во-первых, традиционный конфликт с Папой за власть над миром; во-вторых, тоже традиционную борьбу итальянцев с немецкими «хозяевам», в-третьих, традиционные трения внутри страны со своими собратьями-феодалами из-за попыток в качестве короля урезать их самостоятельность, и, в-четвертых, свой собственный «семейный» конфликт престолонаследия между Вельфами и Гогенштауфенами, который отражен в фильме, поэтому остановимся на нем подробнее. Дела в Германии Из-за выборности королей Германию всё время лихорадило, и одна междоусобица сменяла другую. И так из года в год, из десятилетия в десятилетие, из века в век. Ведь курфюрсты предпочитали выбрать монарха внешне видного, но не очень влиятельного и богатого, чтобы он не притеснял их, став королем. Плюс там, где выборы, а не престолонаследие, всегда есть возможность давления на выборщиков, фальсификация результатов и война компроматов, а часто и реальная война. Это мы знаем даже по нашей новейшей истории. Но если сейчас к власти приходят лидеры различных партий или финансовых групп, то тогда к власти приходили лидеры различных феодальных родов или династий. Вы помните, что в Германии это были: Саксонская династия; Гогенштауфены из Швабии, к которым принадлежит наш герой Фридрих I Барбаросса; Люксембурги (Чехия, Моравия и Силезия), Виттельсбахи (Бавария после Генриха Льва Вельфа и Голландия), а позже Габсбурги (Австрия) и Гогенцоллерны (Пруссия). На фоне этой выборной кровавой неразберихи «семейный» конфликт Барба- россы можно понять, только рассмотрев династическую таблицу. Почти весь XI и часть XII века на германском троне была Франконская династия, ведущая свой род от праправнука Карла Великого. Самый известный император из этой династии – Генрих IV (1050–1106), о существовании которого мы помним из-за его конфликта с Папой Григорием VII (1020/25–1085) и «стояния в Каноссе». А также из-за позорной ссоры состаршим сыном предателем Конрадом, который вместе с мачехой – русской княжной бешеного нрава Евпраксией Всеволодовной – и Матильдой Тосканской пытался свергнуть отца, обвинив его во всех смертных грехах и даже объявив николаитом. Немилость судьбы обильно пролилась на этого многострадального императора: он начал жизнь сиротой, а закончил бомжем: его тело после смерти пять лет не предавали земле. Его столь же неблагодарный младший сын, император Генрих V (1081/86–1125), не сумел обзавестись детьми. И всю свою отеческую любовь изливал на племянников Фридриха и Конрада, сыновей своей сестры Агнессы, которая вышла замуж за Фридриха из Швабии с прекрасным замком Штауфен или Гогенштауфен. Швабия – это современный Штутгарт. Генрих V очень хотел, чтобы королем Германии, а затем и императором стал после него старший племянник – Фридрих Бесстрашный Гогенштауфен. Это еще не наш герой Барбаросса. Это его отец. Однако Господь распорядился по-другому. После неожиданной смерти Генриха V сорока лет от роду курфюрсты под нажимом архиепископов, ставленников Папы, выбрали королем Лотаря II (1075–1137) из саксонской династии. Причем на выборах епископы (архиепископ Майнца) пошли на грубую фальсификацию, незаконно, по сговору, сняв Фридриха с выборов. Лотарь II, которому уже стукнуло шестьдесят (по тем временам – глубокий старец), сначала опешил от такой удачи, считая себя номинальным кандидатом, и даже пытался отказаться от короны. Но потом быстро оправился, вошел во вкус, процарствовал десять лет и вполне успешно пытался отнять у Фридриха Гогенштауфена часть дядиного королевского наследства. Германия в очередной раз погрузилась в распри и смуту. Эта распря затихла, когда Фридрих Бесстрашный Гогенштауфен проиграл и Штауфены покорились власти Лотаря II, а потом вспыхнула вновь, когда Лотарь,которого, конечно, понесло усмирять Италию, неожиданно умер в походе. Тут надо сказать, что у Лотаря II тоже не было сыновей, а лишь единственная дочь Гертруда, которая вышла замуж за Генриха Гордого из Баварии из рода Вельфов. Так в руках Вельфов оказалась Саксония, Бавария и Тоскана (наследство Матильды Тосканской, переданное Лотарю через Папу римского). Генрих Гордый Вельф стал любимым зятем и правой рукой императора, и, конечно, именно его завещал Лотарь сделать своим преемником. Но на этот раз чаша весов качнулась в другую сторону, и мудрые делегаты выбрали не официального преемника Вельфа, который хоть и прибрал к рукам знаки императорской власти, но пугал всех своей надменностью, недаром был прозван Гордым. А выбрали… нет, не отца нашего Барбароссы Фридриха Бесстрашного, а его младшего брата Конрада (III) Гогенштауфена, которого, кстати, все любили за добрый и веселый нрав. А архиепископ Трира даже исхитрился спешно короновать его в Ахене короной Карла Великого. Вы спросите, почему не самого Фридриха Бесстрашного? К несчастью, Фри- дрих потерял глаз в боях с Лотарем II, а вместе с глазом и право быть королем. В то время король должен был быть физически совершенен. Увечье считалось знаком преступления, бесчестия. Ворам отрубали уши или руки. Получившие увечье в бою или на стройках феодализма должны были запастись свидетельствами своей боевой чести. Такие «справки» брали вплоть до XV века. Например, известен случай с аристократом Робертом де Ганторпом, которому свинья отгрызла ухо еще в колыбели, и тот просил короля Англии Эдуарда I засвидетельствовать это письменно, чтобы его не принимали за вора. (Из книги Зальцмана Л. Ф. Жизнь Англии в Средние века. Евразия, СПб., 2009). Поэтому в историю отец Барбароссы вошел уже не как Фридрих Бесстрашный Штауфен, а как Фридрих Одноглазый. Кстати, мы знаем еще одного знаменитого одноглазого Штауфена. В фильме «Операция Валькирия» Брайна Сингера о покушении на Гитлера тоже одноглазого и тоже доблестного Клауса фон Штауфенберга играет Том Круз. К одноглазому Фридриху Гогенштауфену у нас есть еще одна любопытная кинематографическая привязка: именно он построил знаменитый замок О-Кенингсбург в Эльзасе, который раньше звался Штауфенберг по названию горы, на которой находился. Когда вы будете в Страсбурге, не поленитесь истратить день на путешествие к этому замку, восхитительно отреставрированному в начале XX века благодаря пристрастию императора Вильгельма II к средневековой истории Германии и желанию тем самым возродить боевой дух германского рыцарства в немецкой армии. Именно в этом бывшем бастионе тевтонской доблести (ведь после Первой мировой Эльзас и Лотарингия перешла к Франции) в 1937 году Жан Ренуар снял свою знаменитую военную драму «Великая иллюзия» с Жаном Габеном, номинированную на «Оскара», несмотря на неканонический для американцев французский язык. Пленные французские летчики сидят в заключении именно в замке О-Кенингсбург, который немцы в Первую мировую приспособили под военную тюрьму. Мощный антивоенный посыл ленты действовал настолько разлагающе на солдат, что Геббельс запретил её показ в Германии, назвав Ренуара «кинематографическим врагом № 1». Сарказм судьбы заключается в том, что в 1940 году французское правительство по тем же причинам тоже запретило «Великую иллюзию» Ренуара «на время военных действий». А когда немецкие войска вошли во Францию, негатив и копии фильма были конфискованы, и оригинал долго считался утерянным. Потом оказалось, что его отправили в берлинский киноархив, попавший в зону советской оккупации, и негатив перевезли в Москву. У нас он неопознанной лентой хранился до 60-х, а потом его вернули французам. Но беспечные французы даже не удосужились поинтересоваться безымянной лентой, и она провалялась у них еще тридцать лет до своего повторного открытия. Однако мы сильно забежали вперед. На целое тысячелетие. Пока у нас рубеж X века, и графы Штауфены оказались на звездном пути, ведущем их к владычеству над империей. Но вместе со славой и почетом они получили родовую войну с обойденными величием Вельфами. Заметьте, что в обоих случаях к власти рвались не прямые наследники, а мальчики «по женской линии». А для Средневековья их легитимность была второсортной. Положение спасал только принцип выборности. И не думайте, что мы слишком оторвались от нашего фильма. Конфликт, о котором я вам рассказываю, заложил фундамент для итало-германских отношений на двести лет, если не больше, и им пронизано все действие нашей сегодняшней ленты. Вельфам принадлежал почти весь север Германии (Бавария и Саксония), а Гогенштауфенам – юго-запад (Швабия и Бургундия). Конрад III Штауфен отобрал у Генриха Вельфа Саксонию (Альбрехту Медведю потом досталась Бранденбургская Марка) и Баварию. Конечно, Генрих Гордый не смирился с тем, что у него отняли власть и землю, и злоумышлял как мог, но сгорел от гнева в тридцать пять лет, успев только влить яд родовой ненависти в своего юного сына Генриха Льва. Так что история Штауфенов – Вельфов это история германских Монтекки и Капулетти, которая будет тянуться весь XII и часть XIII века. Но это брутальная военная версия без любовной интриги. В этой вражде был замешан и понтифик, который поддержал Вельфов (Гвельфов), поэтому так стали называть всех сторонников римских Пап. А гибеллинами – сторонников императоров из рода Гогенштауфенов, а позже и всех сторонников светской власти. Сначала их называли Вайблингами по названию замка Штауфенов, а потом упростили до «гибеллинов». Вражда эта перетекла через Альпы в Италию и продолжалась гражданской войной и противостоянием «Папа – император» или даже шире: «церковная власть» -«светская власть» еще долго после того, как эти два великих рода угасли и канули в черные воды Леты. Более того, появились даже такие персонажи как белые гвельфы, выступавшие против Папы, за светскую, но не императорскую власть. Таким отщепенцем был, например, Данте Алигьери, подробно описавший эту вражду в «Божественной коме- дии», ведь он стал её жертвой – изгнанником из родной Флоренции. Конрад Гогенштауфен, дядя нашего Барбароссы, став королем Германии и процарствовав долгих восемнадцать лет, все эти годы боролся рука об руку с племянником Фридрихом против римских Пап и зятя покойного Лотаря II, Генриха Гордого Вельфа. И в этих хлопотах так и не успел сделаться императором. Нам эта бесконечная междоусобица интересна только тем, что в одной из таких стычек в 1140 году Штауфены при взятии после долгой осады Вейнсберга пощадили женщин и разрешили им покинуть город, взяв только самое ценное, что те могли унести на себе. И тогда эти мужественные и любящие германские женщины взвалили на плечи своих мужей-воинов и выволокли их на себе за ворота. Этот эпизод часто встречается в исторических фэнтези, но он совершенно реален. (Когда Тимур Бекманбетов был еще начинающим режиссером, он делал очень завлекательные исторические ролики для давно уже почившего банка «Империал». Всемирная история. Банк «Империал». Сюжет о мужественных германках в 90-х годах все время «крутили» по телевизору.) Итак, у Генриха Гордого Вельфа (зятя покойного императора Лотаря) родился сын Генрих Вельф Лев. Вы увидите его в фильме. А у Фридриха Бесстрашного Гогенштауфена, ныне Одноглазого, родился сын Фридрих: наш главный герой – Барбаросса. Наконец-то мы до него добрались! Германия вывела на средневековое ристалище двух достойных рыцарей, равных кандидатов и соперников. В этой бесконечной междоусобице младшему Фридриху Гогенштауфену никакая корона не светила, ведь у его дяди короля Конрада III были свои сыновья. Но под конец царствования бедняге королю Конраду III пришлось отправиться под нажимом неистового Бернара Клервоского во Второй крестовый поход, настолько неудачный и тяжкий, полный бессмысленных потерь и жертв, что король в нем занемог. К тому же его подкосила гибель в сражении с Вельфами старшего, тринадцатилетнего сына. Конрад III умер в пятьдесят восемь лет, и у него хватило трезвости ума и духа оставить своим преемником племянника Фридриха Барбароссу. Отличный выбор, ведь мать Фридриха происходила из рода Вельфов и приходилась сестрой Генриху Гордому. К несчастью, его мать очень рано умерла и не могла скрепить эту распрю своей любовью. Фридриха воспитывали отец с мачехой. Может поэтому кровь отца, кровь великих Гогенштауфенов, оказалась сильнее? В любом случае формально он был идеальным кандидатом-миротворцем. И сначала, став королем, он пытался наладить отношения с враждебным кланом. Даже вернул родне отнятую ранее у Вельфов Баварию. Утешив её прежних, временных владельцев тем, что отщипнул им от Баварии Восточную Марку (окраину) – нынешнюю Австрию. В фильме Барбаросса всё время ласково величает Генриха Льва кузеном, но это ритуальная ласка. Жаркие угли соперничества под тонким слоем пепла родства. А мы, наконец, докатились до средины XII века, когда в 1152 году двадцатипятилетний рыжебородый красавец Фридрих Гогенштауфен, тоже недавний участник Второго крестового похода (для пиара это очень важно), стал королем Германии, а через четыре года, силой захватив Рим, и императором теперь уже Священной Римской империи. Это краткое содержание предыдущих серий. Вот мы и добрались, в конце концов,до нашего фильма. Фридриха I Барбароссу из рода Гогенштауфенов называют романтиком цезаризма. Его кумиром, как мы уже говорили, был Карл Великий. И подобно Карлу Великому Барбаросса хотел покорить весь христианский мир и стать миродержцем. Если верить Эрнсту Висту, написавшему книгу о Гогенштауфенах, и его ис- точникам, то Барбаросса гордо бросил Риму: «Не хочешь ли ты узнать былую славу твоего Рима? Честь сенаторского звания? Порядок в войсках? Выносливость и дисциплину рыцарства, его несгибаемую, неодолимую доблесть, когда оно вступает в бой? Взгляни на нашу страну! Все это, перешедшее к нам с императорской властью, ты найдешь у нас. Императорство досталось нам не голым. Оно пришло облаченным силой и красотой. Твои консулы и твой сенат теперь у нас. И у нас войско!» Германцы – вот наследники римской доблести. Демонстрация этой доблести и влечет нашего германца Барбароссу в Италию. Что ж, будем считать, что с теоретической частью покончено. Переходим к практической. Я не хочу портить вам удовольствие, пересказывая сюжет фильма. В нем есть место и для нежных сестер, история любви и смерти которых переплетается с судьбой Барбароссы и его соратников, а также для приключений и подвигов итальянских патриотов во главе с Альберто да Гузано. Но я хочу остановиться лишь на некоторых любопытных исторических аспектах, на которые вам стоит обратить внимание при просмотре. Кабаны и прочие свиньи Фильм «Барбаросса» начинается сценой охоты на дикого кабана. Это очень символично. Для нас сегодняшних привычнее, что короли охотятся на оленя. Но мода охоты на оленя окончательно укрепилась в Европе только к XV веку благодаря неустанным хлопотам церкви, невзлюбившей древнего, языческого, слишком дикого кабана. А пока повсюду, и в Германии особенно, царствует греко-римский кабан. Вепрь – символ настоящего воина, грозный зверь, восхищающий своей силой и отчаянной смелостью. Это Воин, бьющийся до конца, способный сразить охотника одним ударом клыков – этих устрашающих рогов, растущих из пасти. Загнав вепря, охотник должен был спешиться и выйти со зверем один на один, добить его ударом ножа в горло или между глаз. В такой схватке в XIV веке в Фонтенбло в Компьенском лесу погиб в расцвете сил французский король Филипп Красивый. Поэтому сцена охоты на вепря в фильме – это признак личной храбрости императора Барбароссы. Собственно, это и образ самого Барбароссы, он и есть вепрь устрашающий, бешено несущийся сквозь бурелом препятствий. Тут надо сделать пит-стоп и поговорить не только о кабанах, но и о хрюках вообще. Хрюки, наравне с лошадьми и крысами, играли исключительную роль в жизни средневекового человека. Свиньи, в отличие от коров, достаточно небольшие животные, и жители часто держали их прямо в своих городских домах. Средневековый город – место, полное нечистот, и поэтому свиньям там никто не удивлялся. Из домов все помои, потроха от разделки свиней, содержимое ночных горшков выплескивали на улицу, где все это догнивало, благоухая на мостовой, а чаще всего просто на утоптанной земле, ведь далеко не все городские дороги были мощеными. Первые мостовые появятся только в XIV веке, а пока грязь была непролазной. Кое-где деревянные мосточки перекидывали на другую сторону улицы через гниющие остатки и смрадные помои. Некоторые умельцы использовали башмаки на платформе, а то и просто ходули. Если бы вы попали на улицу средневекового города, то вам стало бы дурно от смрада, а некоторые и в обморок бы упали. Говорят, даже такой закаленный нос, как у французского короля Филиппа II Августа (нас еще ждет фильм о нем), не выдержал подобной «газовой атаки». Филипп подошел к открытому окну в Лувре, а мимо проезжающая телега подняла колесами такой смрад со дна лужи, что король грохнулся в обморок. Лучше всех себя чувствовали в этом свинстве сами свины, которые днем вольно бродили по улицам. Причем некоторые из них были плотоядными, бывало даже, что они пожирали зазевавшихся маленьких детей. Потому что грязь была такой глубокой, что лежащую в ней в засаде свинью можно было не заметить. Конечно, их (свиней) за эти зверства хватали, судили и казнили! Почитайте Филиппа Арьеса, Фернана Броделя или того же Арона Гуревича. Например, в 1386 году в Фалезе, в Нормандии, «празднобродную» свинью-трехлетку (в полном расцвете сил) за то, что она обглодала руку и часть лица трехмесячного младенца, оставленного родителями без присмотра, схватили и девять дней держали в темнице, пока она под пытками не призналась в содеянном. Так, по крайней мере, утверждал её адвокат. Затем злодейку, одетую в куртку и короткие штаны и с натянутыми на передние копытца белыми перчатками, проволокли, привязав к кобыле, по всему городу до эшафота на рыночной площади. Там при большом стечении людей и свиней палач изуродовал её так же, как она изуродовала ребенка, порезал ей пятачок и ляжки. Вы думаете, они там все сбрендили? Нет, это классика Средневековья. Суд над животными не пережиток язычества, а сугубо христианская практика, утвердившаяся после тысячи лет христианства. Вы помните, что главное – это жесткое структурирование всего мира и универсальный принцип мироздания? Закон един для всех. А значит на животных (включая насекомых и прочую мелочь) тоже распространяются и церемония, и ритуал, и жест, и, конечно, суд. Поэтому палач, надев на свинью маску с человеческим лицом, ритуально «повесил» виновную, подвесив её за задние ноги к виселице, а потом уже бездыханную хрюшку символически задушили и еще раз совершили позорный ритуал волочения. А остатки несчастной сожгли на костре. Вот такой сложный средневековый рецепт приготовления шашлыка. В 1394 году в соседнем Мортене в той же Нормандии другая «празднобродная» свинья была подвергнута пыткам перед повешением за то, что не только убила инаполовину сожрала ребенка, но еще сделала это в пятницу – в постный день. Мерзкий свин на одной из парижских улиц бросился под копыта лошади наследного принца Филиппа Молодого, сына французского короля Людовика VI Толстого. Испуганная кобыла встала на дыбы, скинула венценосного седока в грязь, и хлоп – нет королевича. А ведь он был не только героем войны, участником боевых действий на Востоке (все того же Второго крестового похода, как и наш Барбаросса), но уже коронованным со-королем. Ужас! Может, про такие случаи и говорят: «подложить свинью»? Не знаю, как наказали этих свинью и лошадь, но надо помнить, что так жест- ко в судах обходились только с большими животными, и в особенности со свиньями, которые были ближе всего по физиологической природе к человеку, ведь даже анатомию вплоть до XIX века изучали именно на свиньях. И обходились с ними жестоко потому, что все эти животные были в ведение светского суда. Крыс, саранчу и других мелких вредителей судил церковный суд, который чаще всего накладывал на них отлучение от христианского мира. Не знаю, как на саранчу, а вот на «празднобродных» крыс, кишащих среди гниющих объедков на городских улицах, отлучение мало действовало. Могли запросто цапнуть за ногу прохожего. В фильме, конечно, такую антисанитарию разводить не стали, но сняли другой охотничий эпизод, когда наместник Барбароссы отсекает схваченному браконьеру руку за охоту в императорских лесах. В этом случае тяжесть наказания была продиктована не жестокостью, а реальными нуждами: дичь – это каждодневная еда, а не охотничий трофей для забавы, как сейчас. Поэтому «незаконная охота» – это грабеж провианта короля. Грязь Конечно, образ нашего героя, «Рыцаря с Большой Буквы», эти грязные, бытовые мелочи запачкать не могли, в истории и в фильме он пребывает в легендарном измерении, иначе победа над ним обесценивается. Поэтому, пока простые горожане в фильме роются в грязи, Фридрих всегда шикарно одет, и его покои чисто убраны и роскошны. Но мы должны учитывать, что мебель тогда была допотопной – кованые лари, вместо шкафов и комодов. Вместо стульев – скамьи вдоль стен. А сами столы были шаткими и крепились к стене и полу, ведь шурупов тоже не было. В обеденных залах столешницы ставили на козлы. Вы думаете, у богатых феодалов на глиняных или каменных полах лежали роскошные медвежьи шкуры, как это показывают в кино? Куда там! Нет, друзья мои. Солома. Вульгарная солома. Даже короли X–XIII столетий были скромны в быту. Например, король Франции Филипп II Август (фильм о котором «Лев зимой» мы еще будем обсуждать) и его семейство меняли платье всего три раза в год: в праздник св.Андрея, в Рождество и на Успенье Богородицы в августе. А полы во дворце устилали летом травами, а зимой соломой. Рачительный и благочестивый Филипп (прозванный за это Августом) отдавал использованную во дворце солому в парижский госпиталь. Позже на стены стали вешать шпалеры – тканые ковры, этакие переносные обои. Всю мебель таскали с собой из замка в замок. Свечи – роскошь. Обычно даже в покоях знатных вельмож ставились чадящие масляные светильники. А окна затягивали бычьим пузырем. Так что обилие свечей в нашем фильме – это уступка сложившему современному стереотипу. Так же, как и сцена, когда герои нашего вполне достоверного фильма плещутся в воде. Мыться фактически запрещалось. Многие умудрялись мыться всего два раза в жизни. После рождения и в день свадьбы. Например, Изабелла Кастильская, королева Прото-Испании, о которой у нас еще будет фильм, хвасталась именно этим. Хотя из всех европейцев испанцы больше других знали о пользе бани благодаря соседству с чистоплотными маврами. Впрочем, на замеченных в частом посещении бани могли накатать донос инквизиции как на идейно нестойких. Считается, что мой любимец, французский король Генрих IV, о котором у нас тоже будет рассказ, хоть и красил по молодости зубы для шика золотой краской, но мылся три раза в жизни. Может, поэтому все и говорили, что от него несет козлом? Но наши средневековые предки были не природными, а идейными грязнулями. Грязь – это добродетель. Ибо мыться вредно. Во-первых, люди боялись смыть с себя святую воду, в которую их окунали при крещении, считая, что таким образом они сохраняют полученную при этом таинстве Божью благодать. Вы помните, что главное в человеке – это отсвет жития Божьего, остальное – пустое? Во-вторых, считалось, что сквозь открывшиеся после мытья поры в тело могла попасть вредоносная хворь или заползти чужеродная духовная сущность. Мылись, когда Господь пошлет: попадая под дождь или переправляясь вброд через реку. Клопы и вши считались «священными животными», потому что, кусая христиан, они причащались христианской кровью. Вошь – это «божья жемчужина» для монахинь. Никакой личной гигиены, поэтому вплоть до XVI столетия самая распространенная смерть – от дизентерии. (Если не в бою и не от чумы.) Понос – смертельная болезнь, от которой умерли величайшие люди в истории, включая короля Людовика IX Святого Французского и короля Эдуарда I Английского.Впрочем, почти любая болезнь – смертельна. Заболел, значит умер. Обезболивающих никаких, кроме оглушения. Дубиной по голове. Способы лечения до XVII века: кровопускания, рвотное и клизмы. Ведь человек состоит из черной желчи, желтой желчи, флегмы и крови, которые вольно обтекают кости и мясо. Должно пройти еще пятьсот лет робких поисков в собственном теле, чтобы английский врач Уильям Гарвей наткнулся, наконец, на кровообращение. А пока каждая третья женщина умирает при первых родах, а большинство младенцев в первые месяцы жизни. Раны редко заживают, даже если их для дезинфекции прижигают раскаленным железом. От желудочных колик используют язык повешенного. Надеюсь, что прикладывают, а не съедают. Само собой разумеется, большая часть людей не бреется и не стрижется. Понимаете, что это значит? Грязные, обломанные ногти, спутанные космы, нечесаные бороды с крошками хлеба или соломы. Запах перегара и чеснока изо рта. Как при такой жизни наш Фридрих – Рутгер и остальные герои фильма так хорошо выглядят, остается только гадать, да еще все сверкают белыми зубами. Ведь зубов тогда практически не было. О вреде кариеса еще никто не знает, и зубы не чистят, разве что какой знахарь дубовой корой иногда отшлифует. К двадцати пяти годам у большинства людей все зубы гнилые. А раз зубов нет, чаще всего хлебают кашу или похлебку из пшеницы, причем из общего котла или из хлебной корки. Впрочем, двадцать пять – это уже почти старость. Доживают в среднем до тридцати пяти – сорока лет. Наш герой Барбаросса умер глубоким библейским старцем в шестьдесят два года. Но вернемся к зубам. Врачи предлагают при зубной боли (и любом другом недуге) перевернуть больного головой вниз и трясти, пока зубной червь (причина боли) не выпадет из дупла. Или нюхать самые вонючие экскременты, какие найдутся, чтобы зубной червь задохнулся от смрада и выполз из зуба подышать. Тут его надо схватить и обезглавить. Или четвертовать. (Шутка!) Впрочем, изо рта так воняет, что зубной червь существо закаленное, чужими экскрементами его так просто не проймешь. Помните, как в «Ромео и Джульетте» Шекспира вполне молодая кормилица восклицает: «Четырнадцать зубов своих отдам (хоть жаль – их всех-то у меня четыре), Что ей еще четырнадцати нет...» Милан. Рим. Далее – везде Я уже говорила, что бешеный Фридрих Барбаросса шесть раз «мотался» покорять Италию и истратил на это двадцать лет жизни. И хотя он получил императорскую корону от Папы Адриана почти сразу, использовав кредит доверия, но доверия этого не оправдал. Он дерзил и ссорился с понтификами, выбирал им в пику своих альтернативных антипап (в фильме есть эпизод, где он низлагает выбранного в Риме Папу Александра и утверждает своего – Виктора). Барбаросса перенес «на ногах» отлучение от церкви, пытался подмять под себя независимые итальянские города, побеждал и был побежден ими, но никогда не сдавался. Это был человек железного духа и твердой христианской веры. А его жизнь – это бесконечная схватка вепря с врагом, умная, неистовая и беспощадная. Итак, на стороне императора военная сила, а на стороне Папы – оружие не менее страшной разрушительной силы – отлучение от церкви императора и даже всей его страны. Интердикт на всю страну, когда не ведутся церковные службы, а значит не отпускаются грехи, не венчают, не соборуют, не отпевают. Жизнь средневекового человека прекращается. Покойники не только не отпеваются, но и не погребаются. Трупы заполняют улицы сел и городов. И так месяцами. В 1200 году, спустя восемь месяцев после епитимьи, наложенной на французского Филиппа II Августа из-за того, что он заточил свою законную жену в темницу и женился снова, ему пришлось покориться Папе, потому что в народе начались волнения. Но главное – отлучение освобождает вассалов от клятвы верности господину. А значит, они могут считать его смещенным и выбирать себе нового короля. И надо иметь очень крепкие нервы, чтобы выдержать такую психическую атаку. В фильме шесть походов Барбароссы в Италию слиты в один всепобеждаю- щий, все сметающий, могучий потоп. Но самые важные моменты проносятся пред нами: взятие и разграбление строптивого Милана; покорение Рима; нашествие чумы; основание «Лиги Севера»; отчаянное сопротивление городов и славная для итальянцев битва при Леньяно. Итак, из-за междоусобицы Милана с соседними городами и высокомерия его собственной городской верхушки, когда дерзкие миланцы в ответ на обвинения бросили Барбароссе в лицо: «Мы, конечно, клялись, но ведь не обещали соблюдать клятву!», итальянцам пришлось сполна испробовать императорского гнева. В реальности у Фридриха Барбароссы были стычки со многими итальянскими городами в Ломбардии. Для взятия Кремы пришлось применить артобстрел. Привязать к осадным орудиям пойманных лазутчиков Барбароссе пришло на ум в Кремоне. А мост-ловушку для переправы немецкой армии придумали жители Вероны. Но в нашем фильме все эти тяготы войны легли на жителей Милана. Барбаросса был взбешен не столько сопротивлением миланцев, сколько пре- небрежением, выказанным итальянцами к его священному сану. Поэтому при взятии Милана ему было важно подрубить под корень их величие. Жителям, в знак унижения с петлями на шее (Средневековье – это эпоха жеста, символа), было велено покинуть родной город навсегда. И сам провинившийся Милан был тоже наказан (словно празднобродная свинья) и унижен. Его центральную площадь вспахали и посыпали солью. Кстати, Барбаросса унижал Милан вполне в русле исторической и библейской традиции: так был разрушен и посыпан солью древний и горделивый Карфаген в Третью пуническую войну во II веке до н.э. Так в XVII веке н.э. граф Анри Гюро, владетель замка Шеверни на знаменитой Луаре, после того, как отравил неверную молодую жену и убил её любовника, разрушил свой старый замок как замаравший его честь, и выстроил новый. Если, конечно, верить местной легенде. Это рецепт символического поругания на все времена. Да что там города и замки, персидский царь Кир даже реку приговорил к смертной казни, так как непочтительная негодница посмела утопить его любимую лошадь, и повелел вырыть десятки каналов, чтобы её обмелить. А вот как помогали расправиться с Миланом свои же соседи-итальянцы, обрадовавшиеся падению могущественного конкурента. Так увидел это глазами Баудолино Умберто Эко: «… Фридрих собирался было уничтожить враждебный город поджогом, но потом передумал и решил предоставить свободу действия итальянцам, которые ненавидели Милан значительно больше, чем он. Солдатам из Лоди было велено заняться районом у восточных ворот, так называемых Порта Ренца. Кремонцам предстояло снести Порта Романа. Дело павийцев было не оставить камня на камне от Порта Тичи-незе; о Порта Верчеллина должны были позаботиться ребята из Новары, комаски – сокрушить Порта Комачина, а ополченцы из Сеприо и Мартезаны – испепелить Порта Нуова. Такие задания пришлись по нраву посланцам итальянских городов, они немало денег вложили в экспедицию императора именно для того, чтобы ныне воспользоваться наконец-то правом свести свои давешние счеты с бессильным, изувеченным Миланом. Наутро в день начала погрома Баудолино заехал в середину города. Окинув ее взглядом, он не сумел разглядеть ничего, только тучи пыли. Лишь с трудом можно было различить: фасады зданий обхватывались крепкими канатами, и с гиканьем их шатали, объединяя усилия, пока фасады не подавались, а дальше опытные каменщики молотили своими кирками по подстенкам, они же карабкались на церкви и, подбивая, сносили купола, сшибали стены сваебитными бабами, а чтобы повалить столбы, меткими ударами кувалд вгоняли под цоколь клинья… …Баудолино ходил несколько дней по развороченным улицам, он видел, как рушилась колокольня главного собора, столь величественного, столь мощного, что не имел равных в других городах Италии. Усерднее всех показывали себя жители Лоди. Ими двигала только месть. Они ранее других разнесли в щебень свои кварталы города и помчались пособничать кремонцам, разорявшим Порта Романа. А павийцы, те были всех мастеровитее, долбили не куда попало, а с расстановкой, умело сдерживая запал; выковыривали сухой строительный раствор из щелей между камнями, подводили подкопы под стены, и здание падало само...». И след от этих, казалось бы, далеких событий вы легко отыщете в сегодняшней Италии. В конце 2009 года жители Лоди специально поставили конный памятник Барбароссе, чтобы досадить соседним миланцам и напомнить им о пережитом унижении. Ведь 2008 год – время начала съемок нашего фильма и год решения о возведении памятника – был юбилейным, ровно 850 лет со дня взятия Милана. То есть итальянцы до сих пор при случае подпихивают друг друга локтями под ребра. Да, ярость Барбароссы, который двинулся после очередного взятия Милана на Рим, вызвала такой страх и ужас в Италии, что тогдашний Папа Александр III бежал во Францию. Исторически очередь Рима трепетать перед Барбароссой подошла только через пять лет, летом 1167 года, но в нашем фильме она следует сразу. Большая, но недисциплинированная римская армия атаковала германцев и, невзирая на численное превосходство, была полностью разбита. Из тридцати тысяч вступивших в бой итальянцев в живых осталась едва ли треть. Путь на Рим был открыт! Германцы одним стремительным и яростным натиском снесли городские ворота, но, ворвавшись внутрь, обнаружили, что собор Святого Петра окружен укреплениями и поспешно вырытыми траншеями. Еще восемь дней гарнизон оборонялся и сдался, только когда германцы начали уже рушить сам Собор. Никогда еще величайшая святыня Европы не подвергалась такому надруга- тельству. Даже сарацинские пираты в IX веке ограничились тем, что сорвали с дверей серебряные накладки, но не вошли внутрь. На этот раз на мраморном мозаичном полу нефа лежали мертвые и умирающие, а главный алтарь был залит кровью. И это совершили не неверные, а властитель западной христианской империи. Фридрих Барбаросса решил наказать Храм Христа за неприятие его власти, как древние римские императоры наказали иудеев разрушением Иерусалимского Храма. Удивительно, что подобное разграбление произошло и через четыреста лет, в XVI столетии, при другом христианнейшем императоре Карле V. Но его солдаты, взбунтовавшись, самостийно взяли Рим, потому что не получили вовремя жалования. Все в этом мире мельчает и причины для гнева тоже. Конечно, кровавых сцен в Соборе Петра в нашей ленте нет. В ней все празднично убрано и вымыто в предвкушении торжества битвы при Леньяно. А возможно, режиссер оставил их за кадром, чтобы не возбуждать излишнюю ненависть к германцам Барбароссы. Не в ней основное по- слание фильма.Уже через несколько дней в главном алтаре, оскверненном пролитием христианской крови, антипапа Пасхалий отслужил мессу и возложил на голову жены Фридриха I – Беатрисы Бургундской – корону императрицы. Этот день был днем величайшего торжества Фридриха. Он заставил римлян подчиниться, он возвел своего ставленника антипапу Пасхалия на престол святого Петра. Северная Италия если не приклонила колени, то опустила почтительно голову. С армией, по-прежнему боеспособной и могучей, и в союзе с пизанцами, сразу перешедшими на сторону сильного и предложившими в приданое свои корабли, он собирался захватить всю Италию, уничтожить Сицилийское королевство норманнов и захватить юг полуострова. А дальше, кто знает? Возможно, его путь проляжет в сторону Греции и Византии, а возможно, в сторону Польши и Скандинавии, а может, и России. По крайней мере, Барбаросса наводил мосты с князьями Андреем Боголюбским и Юрием Долгоруким, если верить историку В.Н. Татищеву, и даже послал зодчих строить Успенский Собор в Кремле. Одной из особенностей внешней политики Барбароссы было то, что он не зарился на земли западных соседей: Франции, Англии, Испании, а внимательно приглядывался к восточным землям. Однако на обиды, причиненные Папе и собору Св. Петра, ответил сам Господь: наслал на город чуму, которая менее чем за неделю нанесла гордой армии Барбароссы урон, которого ей не мог бы нанести ни один земной враг. И этот поворот судьбы искусно вплетен в сюжет нашего фильма. Через несколько дней негде стало хоронить мертвых; и от разлагающихся на августовской жаре тел по городу стремительно распространились болезнетворное зловоние и ужас смерти. Фридрих, в отчаянии видя, что цвет его армии мертв или умирает, приказал свернуть лагерь; и на вторую неделю августа император, «подобный башне, объятой пламенем», по описанию хронистов, двинулся в обратный путь через Тоскану, а чума шла с ним и его войском. В Риме скончался его верный и преданный друг рыцарь Райнальд Дассельский, канцлер-архиепископ, который есть в нашем фильме. В общей сложности чума унесла двадцать тысяч воинов. Господь отнял столько же жизней, сколько забрал Барбаросса у итальянцев в битве за Рим. Но на этом кошмар не закончился. Вести о чуме распространились по Лом- бардии, и города один за другим закрывали ворота перед императором и его людьми. В конце концов, они с трудом добрались до императорской штаб-квартиры в Павии, и там Фридриху пришлось остановиться, чтобы отдышаться. В бессильном отчаянии он узнал, что пятнадцать крупнейших городов Ломбардии, благословленные изгнанником Папой Александром III, образовали «Ломбардскую Лигу» на основе соглашений, которые были заключены за восемь лет до того. Внешняя угроза все-таки смогла сплотить разобщенные итальянские города-республики. Все прежние завоевания Барбароссы были обесценены, а сам он отброшен на позиции 1154 года, когда первый раз вторгся в Италию. А в 1991 году, через семьсот лет, «Ломбардская Лига» возродилась в образе «Лиги Севера», той самой, которую так долго возглавлял Умберто Босси, сыгравший знатного итальянца в «Барбароссе», что вызвало настоящий скандал в СМИ. Сегодняшние члены партии «Лига Севера» выступают за создание из пяти регионов севера – Венеции, Ломбардии, Пьемонта, Фриули и Лигурии – макрорегиона Падании (по долине реки По) и предоставление ей широкой автономии. И хотя карьера самого Босси довольно плачевно закончилась в 2012 году потерей контроля над партией и судебным обвинением в растрате денег, предоставленных ей из госбюджета, но дело «Лиги Севера» продолжает жить, и осенью 2017 года она провела референдум в Ломбардии и Венеции за предоставление этим регионам большей автономии от центра. Города Здесь надо сделать четвертую остановку и пояснить, почему Барбаросса сражался именно с итальянскими ГОРОДАМИ, а не с папскими землями, герцогствами, княжествами или монастырями. До XII века основой феодального общества было земледелие, а не торговля и ремесла. Города – это юная сила Средневековья. В это время они возникают и бурно растут по всей Европе. Но в Италии, с большим отрывом ушедшей вперед от остальной Европы, города уже окрепли и давно процветают, и здесь уже выработано свое законодательство, отличное от феодально-земледельческого. И на севере страны, в Ломбардии и Тоскане, города – будущее прогресса Европы – уже громко заявили о себе как о новой силе. Милан. Венеция. Флоренция. Пиза. Сиена. Лука. Генуя. И десятки других. Важно и то, что большинство горожан было обязано своим положением не происхождению, а работе, мастерству. Здесь зарождалась будущая цеховая гордость и независимость европейских рабочих. Явления, которого, к сожалению, отчасти из-за татаро-монгольского нашествия не сложилось в России, кроме рано погубленных Новгорода, Твери и Пскова. Эта цеховая структура городского общества оказалась настолько сильной и жизнеспособной, что в XX веке Муссолини вернулся к ней для сплочения итальянской нации. Он упразднил классы и отдал власть профсоюзам. В те времена, как и теперь, не человек красил место, а место – человека, при- чем в прямом, а не переносном, как сейчас, смысле. Если крестьянским хозяйством (мансом) владел раб (серв), то это место навсегда становилось «сервильным», ведь он запятнал землю своей неволей. А имение знатного рыцаря, перешедшее к новому владельцу, могло его облагородить. Сословность была и остается очень важной для человеческого общества. Ведь «знатный» обозначало не богатый, а «благородный», «достойный». В то время как «простолюдин» был в первую очередь не бедный, а «подлый». В XVII–XIX веках богатые простолюдины в Европе стали покупать дворянские титулы, чтобы избавиться от «подлости» происхождения. Помните «Мещанина во дворянстве» Жана-Батиста Мольера? А совсем недавно в нашей стране классово-сословный титул «интеллигент» значил – гнилой, а «пролетарий» – истинный, честный. Итак, земельные угодья в эпоху Средневековья имели собственную сословную репутацию, благородную или рабскую. А главной сословной чертой Города была – свобода. Вот почему «пятно рабства» само собой сходило с раба (крепостного), когда он ступал на свободную землю города. Именно поэтому немецкая поговорка гласит: «Городской воздух делает свободным». Процесс очищения от рабства происходил автома- тически, благодаря самому воздуху города, его энергетике, как мы бы сейчас сказали. Бежавший в город серв получал официальную свободу, если мог продержаться там год и один день. Впрочем, в XII веке в Европе уже началось постепенное освобождение крестьян от крепостной зависимости, многим было позволено выкупить свою свободу и свою землю. Это влекло за собой проявления особого духа независимости у горожан и формировало особые законы самоуправления, которые иногда теряли силу, стоило выйти за городские ворота. Порою сам город в Италии был вольным, а местность вокруг города принадлежала имперской короне. В этом казусе часть конфликта между городами и Барбароссой. В некоторых итальянских городах – невиданное дело – вольнодумство за- ходило так далеко, что община открывала даже школы для девочек! Эта особая структура новых поселений хорошо показана в нашем фильме. В Италии это время архитектурного бума. Начинается бурное строительство соборов и особенно любимых итальянцами городских башен, подпирающих своими дерзкими, независимыми головами само небо. В Сан-Джаминьяно, например, высился настоящий средневековый Манхэттен, около сорока башен. Мы, сегодняшние, по-прежнему любим башни как символ величия, и то, что целью исламских террористов в 2011 году были именно американские башни-близнецы, имеет глубокие культурологические корни Сам дух этой вольности был противен Барбароссе, словно он чуял грядущую опасность для всего феодализма, поэтому он подобно Господу, разрушившему Вавилонскую башню, всегда рушил при случае башни Ломбардии. Ведь стоило простым горожанам-ремесленникам нарастить жирок и стать буржуазией, как они начали решительно сопротивляться аристократии. Там, где горожане в Европе особенно окрепли, как например, во Фландрии и произошел первый надлом аристократического хребта. В самом начале XIV века обыкновенные ополченцы-лавочники впервые в истории Европы разбили десятитысячное войско рыцарей французского графа Артуа. Это сражение назвали «битвой золотых шпор». Семьсот снятых с убитых рыцарей золотых скальпов, ой, извините, золотых шпор, горожане в назидание вывесили в церкви города Куртре. Итак, города были рассадниками свободы, независимости, самоуправления и гражданского общества, новых торгово-денежных отношений. Низкородные горожане могли нанять себе войско из благородных рыцарей или не очень…. Они были наглые, богатые и независимые. Я как-то наткнулась на исторические заметки Директора Императорской Ни- колаевской Царскосельской гимназии К.А. Иванова «Средневековый город и его обитатели». В них автор приводит анекдотический случай из XIII века о богатом купце, горожанине из Валансьена, который прибыл ко двору французского короля и увидев,что скамейки предлагались только лицам духовного и благородного сословия, снял с себя дорогой плащ, вышитый золотом и жемчугом, сложил его и уселся. А уходя, просто оставил его валятся на полу. Когда королевский служитель поднял плащ и подал его купцу, думая, что тот просто его забыл, купец гордо (дерзко) ответил, что не имеет привычки уносить с собой скамейки. Это классическое «Пальто не надо» из «Мимино» Георгия Данелия. Такие харизматичные персонажи быстро оказывались членами городских со- ветов (в фильме вы их тоже найдете), а позже становились деспотами-вельможами, с которыми через век-другой начинала родниться знать и даже аристократы королевской крови, правда, за хорошее приданое. Так в XIV веке за шестьсот тысяч флоринов французский король Иоанн II Добрый отдал свою дочь Изабеллу в жены миланскому деспоту Висконти, который, как и его потомки, славился охотой на людей, потому что охота на дичь ему прискучила. Впрочем, деньги королю были позарез нужны, чтобы выкупить самого себя из английского плена. Конечно, по уровню жизни город не намного обгонял деревню. Та же грязь и скученность, да еще помноженная на полную неразбериху узких кривых улочек без названия и нумерации домов. Жители ориентировались по церквям или кузницам. Даже вывески были не везде. Причем часто эта путаница производилась самими горожанами: это самый древний способ уклонения от налогов. Сборщики часто просто не могли отыскать плательщика в этом лабиринте, а тот, разумеется, не спешил объявляться. В нашей ленте эти контрасты сильно сглажены и поэтому нет ощущения, на- сколько у жизни в средние века было много резких перепадов. Если тьма – то кромешная, если холод – то лютый, если жара – то адская. Жестко континентальным являлся не климат, а стиль жизни. У средневекового города даже не было окраин. Он просто обрывался за крепостными стенами. Днем, кроме ярмарочных циркачей и карнавала, лучшее развлечение – это публичные казни. Особенно если преступника сначала вешали, а потом еще четвертовали. А если еще и кожу живьем сдирали – это считалось отдельным бонусом. Некоторые городские советы даже выкупали преступника, чтобы помучить его всласть. Несмотря на то что в нашем фильме внешняя жизнь горожан, по возможно- сти, подтянута к современному бытию, зато хорошо передана суть конфликтов внутри итальянского общества. Феодальная знать Ломбардии в лице сенешаля Бароцци враждовала с торгово-ремесленной знатью, и это давало Барбароссе пространство для дипломатического и военного маневров. Славный Рыцарь Мы уже знаем историческую канву деяний нашего Фридриха, который шесть (!) раз переваливал через Альпы в Италию и не единожды был отлучен Папами от церкви. Но мы почти ничего не знаем о его характере, кроме того, что он носитель исторической маски «достойнейшего рыцаря». Поэтому из глубины столетий до нас докатилось только эхо, что это был хра- брый воин и хороший полководец. Каждое из европейских государств внесло свой вклад в науку войны. Англичане – легендарных лучников, испанцы – знаменитую пехоту, французы – отличную фортификацию. Но немцы были первыми. Они во главе с Барбароссой создали тяжелую и до поры несокрушимую Рыцарскую Конницу. Под рыцарями была не тягловая лошадь и не чистокровный арабский скакун. Это был мощный ратный конь, который не только нес рыцаря, но и сражался сам, топтал, лягал, а при возможности и кусал противника. Вероятно, этот тип лошади пришел к нам из Азии, ведь античная Римская империя его не знает. Вместе с появлением боевого коня усовершенствовались седло и сбруя, а главное – появились стремена. Конь, тоже закованный в латы, представлял собой единое военное целое с рыцарем – средневековый танк. Мы увидим эту мощную конницу в фильме. Если верить тому же Эрнсту Висту,вот как описывал её итальянский современник: «Самые красивые из тех, кто приходил в нашу страну, великолепно вооруженные, они как литые сидели на лошадях –мужественные рыцари высокого образа, еще юные, но преисполненные бесстрашной отваги. Простыми, скромными и честными они вышли со своей родины, но вскоре были развращены на нашей». Барбаросса почитал рыцарское звание и любил одаривать своих воинов именно атрибутами рыцаря: перевязью, поясом и золотыми шпорами. Теми самыми золотыми шпорами, которые фламандские бюргеры двести лет спустя вывесят в знак победы в церкви Куртре. Говорят, что на одно из его пышных рыцарских собраний на Троицу 1184 года в честь посвящения в рыцари его сыновей Фридриха и Генриха съехалось несметное число воинов со всех концов Европы. И что съедено и выпито было на многие тысячи марок серебра. Марка – это мера веса, в то время около двухсот двадцати граммов серебра. Сейчас посчитаем: получается больше двух тонн серебра! «Императору Фридри- ху было воздано столько почестей, что можно без преувеличения рассказывать обэтом чудеса до самого Судного дня», – так примерно говорили об этом пире современники. Что ж, события такого рода происходили тогда раз в десятилетия, поэтому вполневероятно, что рассказ о них мог быть интересен и двадцать – пятьдесят лет спустя. От своих рыцарей Барбаросса требовал умения не только ездить верхом, стрелять из лука и управляться с копьем, но и слагать стихи, и играть в шахматы. Кстати, первое время церковь выступала против игры в шахматы, потому что очередность ходов определялась бросанием костей. А значит божий промысел, как слепой случай, подвергался осмеянию. Соратники Барбаросса был любим войском, простыми солдатами и высокородными соратниками, среди которых выделялся пламенный приверженец идеи миродержия Райнальд фон Дассель или Дассельский (1120–1167) – ученик Абеляра и отважный боец. Канцлер Германии, архиепископ Кёльна, архи-канцлер Италии. Именно он убеждал императора, что Рим душой и телом принадлежит Священной Римской империи, как Реймс – Франции, а Кентербери – Англии. Именно он в 1164 году после покорения Милана привез в Кёльн мощи трех царей (Святых волхвов), которые подарил ему Барбаросса за верную службу. Вы помните, что по преданию мощи волхвов были найдены императрицей Еленой и определены в Константинополь, но в IV веке их перенесли в Медиолан (позже Милан). Умберто Эко очень живо описывает, как благодаря Баудолино мощи волхвов были обретены вновь. Тогда же Райнальд Дассельский велел расширить и перестроить кафедральный собор в Кёльне – самый большой европейский долгострой. Собор достроили только в XIX веке. А мощный, похожий на базилику саркофаг из серебра, золота и драгоценных камней для мощей лучшие золотых дел мастера во главе с Николаем Верденским (Никалаус Вердунский) изготовляли более сорока лет. Райнальд Дассельский, умерший от чумы в Риме, изображен там на одном из барельефов как архиепископ Кёльна. Кстати, Барбаросса так вольно обращался с инвеститурой, что послал Райнальда возглавить епископат, даже не озадачившись возвести его в священнический сан. В нашем фильме Райнальда играет болгарин Христо Шопов. Многие историки упрекают фон Дасселя в излишне страстной и категоричной позиции по отношению к Италии и Папе, которая вредила достаточно гибкой политике самого Барбароссы. Но что же тогда говорить о бешеном норове другого товарища Барбароссы – Отто Виттельсбаха (1117–1183), друга детства и соратника по Второму крестовому походу?! Безбашенный знаменосец Империи. Именно он разогнал, рискуя жизнью, дерзких итальянских разбойников, которые засели в горном ущелье на узкой, заснеженной горной дороге в Альпах и не пускали измотанный чумой отряд Барбароссы на родину. Именно он чуть не зарубил в Безансоне кардинала Роланда Бандинелли, ставшего потом Папой Александром III. А тот всего лишь зачитал послание тогдашнего Папы Адриана IV со спорной формулировкой о вассальной зависимости императора от Папы. А когда в 1180 году Барбаросса лишил Генриха Льва родовых владений, Ба- вария досталась именно Отто Виттельсбаху и, как оказалось, навсегда. Будете в Мюнхене, подойдите к его конному памятнику перед Баварской государственной канцелярией. Постамент не очень высокий и можно хорошо рассмотреть гордый, полный скрытого бешенства, взгляд первого герцога Баварии. Так Виттельсбахи, которые почти все были очень вспыльчивы и, видимо, не совсем здоровы психически, навсегда закрепились в Баварии. Вплоть до самого известного – короля Баварии Людвига II, почитателя Вагнера и строителя сказочных замков, эксцентричность которого тоже граничила с душевной болезнью. Барбаросса умел привлечь к себе и использовать самых разных людей и за- ставить их работать солидарно. Он прессовал и утрамбовывал ситуации и людей на сколько хватало сил, а потом делал паузу и договаривался. Это был мощный средневековый стратег, много времени и сил уделявший предварительной артподготовке, как военной, так и дипломатической. Задолго до собственных походов он высылал в Италию Отто и Райнальда как послов-пропагандистов, как «котов в сапогах» для организации своей рекламной компании. В нашем фильме хорошо показаны эти брутальные посольства. И последний соратник Барбароссы, о котором невозможно не упомянуть, это Архиепископ Майнца и архиканцлер Германии Христиан фон Бух (1130–1183). Отчаянно храбрый, как Райнальд и Отто, воин-священник. Памятуя о запрете для церковников обнажать меч, Христиан бросался на противника с булавой. Будучи главнокомандующим армии Барбароссы, он сражался с войском Мануала Комнина, был захвачен в плен Конрадом Монферратским (1145–1192) и больше года находился в плену у противников императора, но не предал своего сюзерена. Личная отвага сочеталась в нем с государственным умом и дипломатической изворотливостью. Именно он подготавливал мирные переговоры Барбароссы и Генриха Вельфа, а также мирные соглашения императора и Папы Александра III, подписанные ими в Венеции. Хорошим дипломатом был и сам Барбаросса. Он обладал редким для прави- телей Средневековья даром – учиться на ошибках. Еще в юности он сначала выбрал себе в лидеры дядю Вельфа, Генриха Гордого, потом переориентировался и перешел под знамена дяди Конрада III Гогенштауфена. Он долго медлил с возвращением Баварии Генриху Льву, чтобы не обидеть нового владельца Генриха Язомиргота, пока не придумал «отщипнуть» ему Австрию. Это не только примирило соперников друг с другом, а самого Барбароссу с кузеном Вельфом, но и упорядочило всю вассальную структуру Германии. А архиепископа Зальцбургского, преданного ему, но признавшего Папу Александра III, он оставил «в должности», чтобы на всякий случай иметь связь с папской партией. И, конечно, Барбаросса понял бесперспективность войны с городами и… «подружился» с ними. Иногда сила в том, чтобы в нужный момент от- казаться от борьбы. Истина, доступная только по-настоящему сильным духом. Грамматика Хотя Барбаросса и считал, что рыцари должны уметь слагать стихи, но афоризм: «Я римский император, и я выше грамматики» – тоже приписывают ему. С грамматикой, как вы понимаете, у него было не ахти. Он выучился читать и писать уже вполне зрелым человеком и потому любил, когда ему читали вслух разные умные книги. Вот почему сцены домашнего чтения с его ученой женой Беатрис в нашей ленте приобретают особый смысл. Беатрис, скорее всего, читала жития святых. Но в это время сквозь церковную культуру уже стала пробиваться светская. Уже сформировались первые Университеты, в которых учили тривиальным наукам (тривиум – лат.: грамматика, риторика и логика) или «квадриальным» (квадриум: геометрия, арифметика, музыка и астрономия). К XIV столетию в Италии уже было четырнадцать университетов, во Франции только восемь, а в Германии всего один и тот в Праге. Барбаросса как король Ломбардии после сейма в Ронкалье 1158 году даровал студентам, изучавшим в Болонье римское право, множество свобод. Среди прочего – право свободно путешествовать по всем странам под эгидой его авторитета и право подлежать суду только профессоров или епископа. А также разрешил учиться женщинам. Обучение, разумеется, велось на латыни. Появились уже и первые светские романы, например, написанный в 1053 году на латыни монахом из Баварии «Руодлиб». Англичанин Аделяр Батский уже перевел на латынь с греческого «Начала» Евклида. Учебник математики, по которому будут учиться до XIX века. Однако, то, что юная жена Барбароссы была не только грамотна, но и начитана, считалось все-таки редкостью, особенно среди женщин. Книг очень мало. Скрепя гусиными перьями, монахи переписывали Библию на толстых листах пергамента – коже молодых телят или ягнят. Чтобы издать Библию приличного формата, допустим, для собора, нужно было порешить триста агнцев. Понятно, почему в соборах и библиотеках книги приковывались цепями, как у нас на почтах привязывают за веревочку шариковые ручки. Мельчаем. Впрочем, тридцать лет назад, в конце 1980-х, в период тотального дефицита, в советских кафе столовые ложки специально просверливали посерединке. Портили, чтобы посетители их не растащили. Хлебать супчик можно было, только заткнув дырочку хлебным мякишем. Нет, мы не очень сильно изменились за тысячелетие. Кстати, в Российской империи одно время на пергаменте «печатались» деньги, и они были такими прочными, что имели хождение на Аляске вплоть до XIX века. Итак, греческий забыт, говорят на грубой варварской латыни с массой примесей, из которых только еще формируются национальные языки. Но грамотных, даже среди переписчиков, немного, поэтому верят всем на слово. А клятва заменяет любые доказательства. Правосудие осуществляет «Божий суд», а не суд присяжных. Кто победит в поединке, на стороне того и Бог. Чаще всего Бог оказывался на стороне сильного.Поэтому физическая сила и ловкость были очень важны. Продавая их, можно было хорошо подзаработать. Допустим, выступая на судебном поединке от лица истца или ответчика. Любая победа – это «рука Бога». Что ж, легенда аргентинского футбола Диего Марадона тоже считал, что в четвертьфинале чемпионата мира в 1986 году, если он и забил мяч в ворота Англии рукой, то это была «рука Бога»! Мы близко, друзья, близко! Средневековье буквально дышит нам в затылок! Кстати, в фильме тоже есть эпизод Божьего суда. Степень вины или невиновности миланца в стычке с горожанами Лоди определяют, наблюдая, спасется ли закованный в цепи подозреваемый, если его бросить в глубокий водоворот. Но не думайте, что малограмотность, в том числе и судей, вела к скудоумию и мелкости души. Нет, это время самой бурной её жизни. Дерзких сомнений в вопросах веры христианского философа француза Абеляра, сомнений, которые до сих пор волнуют христиан. Например, может ли нечестивый священник отпускать грехи? Переходит ли сам грех родителей на детей или только кара за этот грех? И может ли Господь послать верующим в наказание негодного пастыря? И одновременно это время страстных, самозабвенных проповедей монаха, христианского мистика и аскета Бернара Клервоского и друга Хильдегарды Бингенской (в будущем святого Бернара) с призывом к крестовым походам и апостольской простоте и аскетизму. Забавно, в детстве я считала, что породу собак сенбернаров назвали в честь этого самого святого Бернара Клервоского. Но оказалось, что так звали и итальянского монаха, основавшего в XI веке первый приют для путников на горном альпийском перевале. Кроме Абеляра и Бернара в то же время совершал свое тайное богословское служение малоизвестный прозорливый монах-цистерцианец Иоахим Флорский. Великий отшельник в горах Калабрии, проповедующий революционный Третий Завет – грядущий «Новейший Завет Святого Духа». Духовными исканиями этих подвижников до сих пор питаются наши души. Женский вопрос В фильме и в истории Барбаросса представлен нам добрым семьянином и однолюбом. Одни историки утверждают, что его первая жена Адельгейда, дочь германского маркграфа, которая за шесть лет брака так и не смогла родить ребенка (тяжкий грех для императрицы), умерла родами. По другой версии, из-за невозможности завести детей Папа римский их милостиво развел. В любом случае Фридрих стал душой и телом предан второй супруге юной Беатрисе Бургундской (1145–1184). И даже взял силой Рим, чтобы короновать её там императрицей. На момент свадьбы Беатрисе было всего двенадцать, а Барбароссе – тридцать четыре. И, возможно, как это показано в фильме, Барбаросса действительно немного подождал, как истинный джентльмен, прежде чем «узаконить брак». Во что я лично не верю. Вы помните, что дети – это всего лишь взрослые маленького роста? Юной супруге тридцатисемилетнего немецкого императора Генриха V англичанке Матильде тоже было всего девять лет. И нам доподлинно известно, что тремя веками позже другой богатой двенадцатилетней сироте и матери первого короля из рода Тюдоров Маргарет Бофор пришлось сразу узаконить свой брак. Её супруг Эдмунд Тюдор – единоутробный брат короля Англии – отправлялся наутро в поход и не мог оставить молодую жену без присмотра. Слишком велико было приданое. И как в воду глядел: из похода он не вернулся, а сына, да еще какого, на свет произвел. Будет у нас разговор и о другой богатой невесте – принцессе Эболи. Её испанский Филипп II отдал своему тридцатисемилетнему фавориту тоже двенадцатилетней. Надо сказать, что и Беатриса была самой богатой сиротой и невестой Европы того времени – хозяйкой графства Бургундия. В те времена почти самостоятельного королевства. О! Это сказочное сокровище Бургундия! Сколько будет еще поломано за неё копий. Но даже в XII веке Беатриса уже могла выставить по призыву целую армию в пять тысяч рыцарей. Это огромная сила! Если взять для сравнения ближайшую к нам Вторую мировую, то это крупное стратегическое соединение (масштаба целого фронта). Вы помните, что в то время регулярной армии не было, вассалы сходились на призыв господина, вооруженные кто чем мог? Оставшись сиротой в трехлетнем возрасте, Беатриса была под опекой, а фактически под домашним арестом у дяди, который хотел выдать её за своего сына. К счастью, на Бургундию с Беатрисой вместе нацелился еще один претендент – герцог фон Церинген, на сторону которого и склонялся Конрад III в споре о невесте. Но пришедший к власти Барбаросса решил затянувшуюся распрю между вассалами по-своему: просто взял Беатрису в жены себе, а вместе с ней и Бургундию. Сюжет для настоящего рыцарского романа, где роль дракона исполняет коварный дядюшка. Описание, данное Беатрисе Умберто Эко, полностью укладывается в средне- вековый идеал прекрасной дамы: «Беатриса Бургундская имела от роду двадцать лет и красоту неслыханную, по меньшей мере так показалось ему. Увидев императорскую невесту, он был не в силах двинуть ни одним мускулом и глядел на нее во все очи. Волосы золотого отлива, лик миловидный. Рот, небольшой и алый, напоминал спелый плод. Ее зубы были ровны и белы, поступь пряма, взгляд прост, а глаза были светлого цвета. Целомудренная и мудрая в речи, тонкая станом, она озаряла сиянием своей привлекательности всех, кто ее окружал. Она казалась (высшая добродетель для правительницы) подчиненной своему мужу, которого робела как повелителя, но и владычествовала над ним своим супружеским влиянием, и все это настолько обходительно, что всякая ее просьба немедля выполнялась как приказание. Те, кто хотел прославить прочие достоинства императрицы, приписывали ей дар сочинительства, музыкальный талант и нежный голос. И посему, подытожил Баудолино, Беатриса вполне оправдывала свое имя: благословенная…» Как и велит средневековый обычай, Баудолино влюбился в чужую жену и сделал её своей прекрасной дамой, ведь она была по-настоящему недоступна. Да, в жестокой, кровожадной, мрачной и вонючей средневековой жизни родился культ «прекрасной дамы» (но не жены и матери, не натуральной женщины – а символа). У женщины-символа, как и у нынешней куклы Барби, должны быть длинные, золотистые, вьющиеся волосы и зеленые или голубые глаза. Веселые и улыбающиеся губы, подобные свежему персику. Дальше идеалы расходятся по весу (килограммов на десять-пятнадцать). Например, «параметры» Клаудии Шиффер 180/57, Наоми Кэмпбелл 187/56. Натальи Водяновой 176/ 48,5. А Кейт Мосс просто толстуха – 169/51. Средневековая же красавица должна была иметь пышные формы и широкий таз, ведь ей надо было родить наследника благородного рыцаря. Читайте замечатель- ную книжку с картинками того же Умберто Эко «История красоты». Красавицы Средневековья разнятся с нашими не только по форме, вернее по формам, но и по содержанию. Ибо средневековая дама должна была блистать не только красотой, но добротой, верностью и прочими добродетелями, утерявшими для нас, сегодняшних, свою ценность. Например, страшно сказать: целомудрием. Нам сегодня важен её антипод – сексапильность. И, разумеется, она должна была быть хрупкой и нежной – как роза, весьма почитаемый в то время цветок, который начал как раз тогда вытеснять в быту благовещенскую Божественную лилию. Розами украшали обеденный стол, лепестки роз плавали в чашах с вином, юноши и девушки носили венки из роз. И в нашем фильме влюбленный Барбаросса тоже закладывает страницу книги для юной жены розовым бутоном. А на юге Франции уже появились трубадуры со своей нежной любовной лирикой, которые ценились и в Бургундии. Именно Беатрису надо благодарить немцам за появление германских миннезингеров, ведь это она привезла с собой из Бургундии в свите много певцов и поэтов. Почти в это же время Алиенора Аквитанская привезла трубадуров в Париж, заложив основы французской поэзии. Немецкие миннезингеры, правда, больше воспевали войну, чем любовь. Наиболее известные Рейнмар Старый (фон Хагенау) и Вальтер фон дер Фогельвейде. Вы наверняка видели картинки из средневекового песенника «Манесский кодекс» – наиболее известного средневекового сборника светской поэзии на средневерхненемецком языке. Изданный около 1300 года в Цюрихе, он считается шедевром готического иллюмирования. Картинками из него обычно иллюстрируют истории из жизни рыцарей и их прекрасных дам. Тут надо сделать маленькую остановку и объяснить, почему поэзия трубаду- ров была новым словом в мировом литературном процессе, приведшим к созданию куртуазной культуры. Античность тоже воспевала томления и страдания любви, но это томление было всего лишь отсрочкой в верном завершении свиданья. Трагическая разлука была возможна для уже состоявшихся любовников, но никак не томления по поводу нереализованного сексуального желания. Поэтическим идеалом трубадуров была как раз невозможность слиться с возлюбленной физически, поэтому их поэзия была посвящена чужой прекрасной даме, а не собственной жене. Беатриса прожила в браке счастливых двадцать восемь лет, родила Барбарос- се одиннадцать детей, что даже по тем чадородным временам было много. Надеюсь, в жизни она была такой же красивой, как в романе и в фильме, где её роль исполнила Сесиль Кассель, а не такой, как на единственной сохранившей её изображение старинной фреске. Жаль, но Барбаросса так и не смог приехать, чтобы похоронить свою возлюбленную, застрял в Италии, хотя тело супруги «придерживали» для него почти год. Она похоронена в крипте Шпайеровского собора вместе с дочерью Агнесс. По всей видимости, Барбаросса был не только хорошим воином, дипломатом, другом и мужем, но и хорошим человеком. Все любили и уважали его, включая собственных сыновей, которые преданно шли по жизни в фарватере своего доблестного отца, а не торопились выхватить корону у зажившегося старика. Месть Говорили, что Барбаросса нрав имел живой, непоседливый и гневливый, но отходчивый. Психотип сангвиника-холерика. Он все время был в движении, как ветер. Все время носился, усмиряя вассалов не только по враждебной Италии, но и по собственной Германии. Кстати, частная собственность феодалов в то время была не совсем священна, король мог её отобрать, ибо давал её в пользование, типа бессрочной аренды, в «лен», за который вассалы приносили ему присягу верности («омаж»). Вы наверняка видели коленопреклоненные фигуры с поднятыми вверх руками со сложенными вместе ладонями на многочисленных фресках и книжных миниатюрах? Знакомый жест? Склоняясь в такой же позе перед иконами, мы приносим свой омаж Господу. Император постоянно «инспектировал» своих вассалов. Заодно они должны были его со свитой кормить и поить. Эта манера гостить по замкам вассалов была у всех европейских королей и сильно поправляла семейный королевский бюджет. Правда, к XII веку уже были выработаны положения, регулирующие размер бедствия от этого «гостевания». Так вот, рассказывая о буйном нраве Барбароссы, современник ужасался, что он заставил одного провинившегося немецкого графа идти босиком и нести на руках собаку. Страшное оскорбление для них и загадочное для нас, потерявших нить ритуальной символики. Такое же загадочное, как награждение рыцаря, победившего на турнире, призовой щукой. К сожалению, из-за традиции выборности королей, которые чувствовали себя в безопасности только в родовых замках, германская империя так и не обзавелась приличной столицей. Такой, как Лондон или Париж. Король Фридрих и все другие императоры вынуждены были скитаться по стране, и им голову негде было приклонить, кроме родового замка. Вот такие венценосные бомжи. Среди городов выделялся только Ахен, старая столица Карла Великого, где традиционно проходила коронация германских монархов. Вы увидите, как в финале фильма надменный Генрих Лев отказывает «кузену» Фридриху в помощи и хочет заменить её денежным взносом. Барбаросса долго умолял Генриха. Говорят, даже встал на колени, хотя эта степень уничижения в фильме опущена. Не укладывается в образ. Но Генрих Лев хотел получить за помощь обратно серебряные рудники Гослара, которые он вынужден был отдать за примирение с князьями Саксонии. Вернувшись в Германию и оправившись после поражения при Леньяно, Барбаросса отнял у Генриха Льва его лены и отправил кузена в Англию в изгнание, так как тот был женат на сестре Ричарда Львиное Сердце Матильде Плантагенет. Кстати, невесту из Англии ему сосватал Райнальд Дассельский. Император оставил кузену только его семейное наследие в Брауншвейге и Люнебурге. В результате этого появилось герцогство, а позже королевство Ганновер, которое просуществовало до 1866 года, а земля Брауншвейг аж до 1946 года. Остальные земли Вельфа Барбаросса не присоединил к королевскому домену, а роздал соратникам. Из-за системы выборности король должен был постоянно «мониторить» лояльность своих избирателей. Алессандрия. Битва при Леньяно Вы помните, что город Алессандрия, который осаждает Барбаросса в конце фильма, назван итальянцами в честь любимого Папы Александра III? Для них он стал отцом не только небесного, но и земного Отечества, всю свою жизнь боровшимся с императором и возглавившим «Ломбардскую Лигу» – союз итальянских городов против императора. Барбаросса своей властью почти на двадцать лет расколол церковь и несколько раз выбирал своих антипап, но Папа Александр единственный, кто выстоял против натиска этого вепря. Алессандрию строили беженцы из разоренного Барбароссой в 1162 году Милана, строили наспех, поэтому большая часть крыш была из со- ломы, и Алессандрию называли «соломенным городом». Вот что говорит выходец из этих мест Баудолино о строительстве города: «…Потом он увидел дальше кучу мужчин, пытавшихся сладить галерейку; они клали плохо обтесанные камни на плохо обструганные балки, а что до колонн и особенно до капителей, было похоже, будто их высекали рогами быки и козы. Для поднятия тяжестей эти тоже использовали какой-то ворот. Баудолино подумал, что в сравнении с этими новыми те предыдущие работяги –просто несравненные мастера, какими славится приозерный город Комо. Скоро он перестал сравнивать одних олухов с другими, потому что, идя по площадке, видел, что иные строители были и того нелепей: в точности малые дети, что играют в куличики. Вот последнее творение их рук (хотелось бы сказать – ног): глинобитная халупа, нет, не одна, а целых четыре, прилепившиеся плотно друг к другу. Крыши были из плохо спрессованной соломы. Видимо, замышлялась целая улица халуп, строители которых как будто соревновались, кто скорее подведет дома под крышу, без наималейшей оглядки на правила ремесла…» И, конечно, надо упомянуть, что Умберто Эко – тоже уроженец легендарной Алессандрии. Теперь это небольшой провинциальный городок на границе Ломбардии и Пьемонта, настолько по итальянским меркам непримечательный, что он даже не внесен в туристический путеводитель Киндерсли. Зная чувство юмора Умберто Эко, я не удивилась, когда узнала, что тезка главного героя его романа – Баудолино, – святой покровитель городка. Несмотря на епископское облачение, его обычно изобража- ют в компании гусей, собак, оленей и прочей живности, которая любила слушать его проповеди. Предтеча Франциска Ассизского. Конечно, Барбаросса пришел очередной раз в бешенство, когда узнал, что непокорные миланцы без его имперского благословения заложили еще один город, и решил разрушить его, как совсем недавно порушил Милан. Поэтому уничтожение Алессандрии было скорее делом чести, чем военной необходимости. Но осада оказалась неожиданно долгой и изнурительной для обеих сторон. И тогда Баудолино нашел блистательный выход, чтобы император мог снять осаду, не потеряв лица, а милые сердцу Баудолино жители Алессандрии не умерли с голоду. Отрывок, приведенный ниже, довольно длинен, но зато он прекрасно отражает лучезарный, озор ной стиль прозы Эко. Итак, по совету Баудолино, жители Алессандрии с трудом разыскали последнюю, подыхающую от голода, корову и решили вдосталь накормить её остатками зерна и выпустить из города. Столь же голодные германцы, рыскавшие в поисках еды по окрестностям, схватили её, закололи, вспоров брюхо, и в изумлении обнаружили, что осажденные прибывают в таком благоденствии, что кормят коров зерном: «…Под портики постоянно прибывали мешки с пшеницей и иными семенами, все, что наметали в пустых сусеках. Гальяудо подпихивал мешки к морде угнетенной твари, чтоб она занялась едой. Но корова уже взирала на мир с трагической отрешенностью, и совсем не умела припомнить, как производится жевание. Кончилось тем, что одни помощники ухватили корову за ноги, другие за голову, широко растянули ей рот и, в то время как она протестовала бессильным мычанием, стали впихивать зерно ей в глотку…Когда забитой вспарывали живот, случилось то, чему было назначено случиться. Весь ею заглотанный впопыхах корм пополз из кишок на землю, ничто не успело перевариться, и перед народом неопровержимо открылось, что в брюхе коровы полно зерна… Это противоречило всем законам божьим и человечьим. Один из них был сержант, и он сумел успокоить прожорливых соратников, укротить собственную алчбу и отдал приказ: непонятную убоину следует показать командованию. Как молния, новость об открытии долетела до императора, при котором находился Баудолино. С виду воплощение равнодушия, в душе напряженный как струна, он трепетал в ожидании развязки. Розинину тушу, холщовый потник, на котором перекатывалось подобранное зерно из брюха, и Гальяудо в оковах доставили пред светлы очи Фридриха Барбароссы. Мертвая, рассеченная пополам корова уже не выглядела ни худой, ни толстой, видно было только, какая куча добра у нее содержалась в брюхе и была из него добыта. Фридрих оценил по достоинству эту картину, поэтому он резко спросил у мужика: – Кто таков? Откуда? Чья корова? – Гальяудо же, не поняв ни единого слова, понес на самом простолюдном наречии Палеи как полагается: не знаю, не был, не припомню, я мимо проходил, корову впервые вижу, да и впервые слышу от тебя, что это корова…» Кстати, в центре сегодняшней Алессандрии стоит очень трогательный памят- ник с барельефом этой знаменитой корове, которую тянет за собой Гальяудо. А на обороте монумента высечен приведенный мною отрывок. Что ж, военная хитрость удалась. Барбаросса разумно посчитал, что если у неприятеля коровы так жируют, то дальнейшая осада бесполезна, и снялся с места. А может, сделал вид, что поверил. Поэтому и сама битва при Леньяно для него была случайной, неподготовленной стычкой при отступлении из-под Алессандрии. Считается даже, что он потерялся среди бескрайних заболоченных полей Ломбардии. Впрочем, потеряться там легко даже сейчас, через семьсот лет, особенно весной и осенью, когда над равниной сгущается молочно-дымчатый туман, скрывающий ориентир далеких Альп. Воздух становится зыбким, и кажется, его можно отдернуть как занавес. И хотя сама битва происходила в конце мая, но на одной из самых известных картин, посвященных сражению, на полотне Амоса Кассиоли (1832–1891), все погружено в тот самый туман, подсвеченный розовым от обилия в воздухе капель крови. Но вы все равно легко отыщете на нем обернувшегося к зрителям Альберто да Гузано – противника Барбароссы с устрашающей эмблемой черепа и костей на груди – знака принадлежности обществу смерти. Случайно или нет, главное, доблестный Барбаросса потерпел от «Ломбардской Лиги» сокрушительное поражение и сам едва не погиб. И если вы любитель исторических реконструкций, то запланируйте путешествие на север Италии в мае, тогда вы сможете полюбоваться на эту битву воочию. Общество смерти и каррочио На картине того же Кассиоли, как и в нашем фильме, вы увидите «каррочио», специфическую итальянскую боевую повозку, запряженную волами, на которой устанавливался алтарь с хоругвями и знаменем города. В битве при Леньяно распятие на каррочио было так велико, что возвышалось, как мачта корабля, и удержать его могли только четверо крупных мужчин. Управляли и защищали каррочио «рыцари смерти». Сейчас знаменитый крест, который был водружен на каррочио, я обнаружила в собрании реликвий миланского собора. Оказывается, это древний крест с надгробия лангобардского короля Ариберта. В соборе святыня скромно занимает самый незаметный правый угол при входе, обычно наполовину заставленный переносными ограждениями, так что не пропустите. Лидером «Общества смерти» действительно был Альберто да Гузано (Джуссано) (1105–1177) – гвельф-кондотьер. В фильме он оставлен под своим именем, а играет его Раз Деган. Некоторые историки считают, что он был не простолюдин, а рыцарь и организовал союз себе подобных «смертников», куда вошли девятьсот рыцарей. Они поклялись биться против императора до смерти и обвенчались с ней золотыми, а не железными, как в фильме, кольцами. Через восемьсот лет, в 1900 году, молодое итальянское государство почтило своего патриота памятником в Леньяно, так, по крайней мере, считают сами итальянцы. Хотя официально он называется «Воин Леньяно». Кстати, «Лига Севера», лидер которой снялся в «Барбароссе», взяла этот памятник на свою эмблему. В честь него назван и военный крейсер, участвовавший во Второй мировой. В 1941 году его, правда, потопили англичане. После битвы «общество» не только распалось, но и навсегда исчезло с лица истории. Все-таки итальянцы не испанцы, они гораздо легкомысленнее относятся к смерти. Художники Обратите внимание на отличную работу в фильме художников (их целая бригада). Присмотритесь к одежде: на ней нет пуговиц. Нет петель для их застегивания. Их изобретут только в XIII веке в Германии. А пока всё на тесемочках. Если женщина богата и имеет служанку, тесемочки, затягивающие талию, сзади. Если бедна и одевается сама – спереди. Тоже с рукавами. Если они длинные и из дорогой ткани, то дама знатна и не занимается возней на кухне. Если рукава льняные, короткие или с нарукавниками – то перед вами хлопотливая хозяйка из простых. Нательные рубахи передавались по наследству и стоили дорого, иногда, на- пример, цену теленка. Общество не всеобщего, а ничтожно малого потребления. Мужчины и женщины носили рубахи с узкими рукавами, подобранные по- ясом. Сверху надевали безрукавки или плащ на застежках. Кстати, по форме обувь была одинаковой для правой и левой ноги. Ковыляй, как хочешь. А если к этому прибавить, что вязать чулки еще не умели, их шили из сукна или толстой холстины, поэтому они никак не могли удобно обтянуть ногу, то летящую походку «от бедра», как у Клаудии Шиффер или Линды Евангелисты, вряд ли кто-нибудь из прекрасных дам мог себе позволить. Зато всё ярких цветов: огненно-красного, карминового, небесно-голубого, травянисто-зеленого. Одна половина одного цвета, другая другого – так потом одевались шуты и паяцы. Но цветовой гаммы еще не знают, еще не ведают, что зеленый – это смесь желтого и синего. Цвета важны не по тону, а по насыщенности. Чем насыщеннее цвет, тем богаче обладатель одежды, ведь растительные красители стоят очень дорого. А однотонного черного вообще нет, этот цвет не научились еще закреплять на ткани. До XII века одежда была довольно проста и шилась из льна, домотканого холста, сукна, меха и кожи, а уже во времена Барбароссы, после первых крестовых походов, в моду вошли восточный и византийский шелка и парча. В Англии и Нидерландах стали изготовлять великолепную шерстяную ткань – шарлах – огненно-красного цвета. В Германии придумали бархат. Кстати, в средние века существовал очень жест- кий дресс-код. Ношение одежды не своего сословия считалось подлогом, потому что всех встречали по одежке. И провожали тоже. Ведьмы А вот сцена с сожжением ведьмы скорее относится к XIII или XIV веку. Хотя первые еретики и были сожжены в Орлеане Робертом Благочестивым в 1023 году, но сама инквизиция была утверждена Папой только двести лет спустя. В XII веке, особенно в Италии, жгли мало. Ужасно цинично звучит, правда? Хотя отмеченная ударом молнии героиня – отличный кандидат в ведьмы, ведь во всех колдовских и шаманских преданиях удар молнии – это мгновенная инициация. А во всех многобожьих религиях молния – символ Божественного возмездия разгневанного божества, которое мечет смертоносные снаряды по всему провинившемуся миру. Через двести лет, в 1360 году, на следующий день после пасхального воскресенья, победоносное войско английского короля Эдуарда III попало в страшную бурю с такими грозой и градом, что они разметали и погубили почти все войско, вселив в солдат мистический ужас отверженных Господом. Отсюда пошла присказка про «черный понедельник». Гром и молния предшествовали явлению Господа пред Моисеем на горе Си- най. Прибавьте сюда римско-итальянского Юпитера, которого символически изображали в виде молнии или держащим три молнии в руках, символизирующие случай, судьбу и предусмотрительность. Три силы, формирующие будущее. Становится понятным, почему императрица Беатриса так заинтересовалась «меченой» ведьмой. Лингвистика и фашизм Обратите внимание на сцену с пучком розог (прутьев) в руках итальянского агитатора за независимость, когда он объясняет, как легко сломать один прутик и как трудно сломить связку прутьев. Они (эти розги) называются по-итальянски «фаши», а по латыни «фасции». В Древнем Риме даже был такой обычай: торжественный проход судьи с топором, украшенным красной лентой и пучком розог, как образ «силы в единстве». Именно от этого образа единства и пошел термин «фашизм». Избыточность «хорошего» (единства) всегда превращается в свою противоположность. Даже вкус определяют как «чрезвычайное чувство меры». Краткое содержание следующих серий Что произошло с нашим героем за рамками фильма? Умный Фридрих I Барбаросса Гогенштауфен, для которого цель всегда оправдывала средства, через несколько лет после событий в нашем фильме не только помирился с Папой, принеся ему очередное фальшивое покаяние, но и сошелся с миланцами (он признал их городские права, а они – его императорство). Фридрих обладал, очевидно, мощнейшим стратегическим чутьем, и это делает его фигуру в историческом масштабе более внушительной, чем просто носитель маски «Истинного Рыцаря». Он понял и принял ломбардские города как новую историческую силу, новый мир экономического единства, торговли, расписок, денег, а не натурального обмена. Что, кстати, не смог сделать его внук Фридрих II и из-за чего потерпел чудовищный крах на пороге мирового господства. А с миланцами Барбаросса сошелся так тесно, что даже с их помощью женил своего сына Генриха – будущего императора Генриха VI Грозного – на престарелой Констанции Сицилийской, сестре прежнего короля Сицилии Вильгельма I Злого и тетушке здравствовавшего короля Вильгельма II Доброго. Причем Барбаросса буквально вырвал невесту для сына у самого Христа – Констанция была старой девой и едва не приняла монашеский постриг. С точки зрения её династических прав это было довольно опасное решение, потому что оставляло для злоумышленников лазейку признать её брак и потомство от этого брака незаконным, так как она, возможно, «по- бывала» Христовой невестой. Так приключилось с императрицей Матильдой, матерью Генриха Плантагенета. Из-за того, что собственная её мать воспитывалась в монастыре, враги императрицы пытались доказать, что брак её родителей незаконный, а она сама – плод греха. Барбаросса отпраздновал свадьбу сына в Милане. Очевидно, за «счет заведения», то есть за счет городской казны Милана. Миланцам Констанция была особенно дорога, потому что накануне именно в городе, носящем её имя, – Констанце – было подписано мировое соглашение с императором! Представляю, какой они закатили пир! Богатые горожане любили устраивать пиры и знали в них толк. Вот описание скромной ежегодной пирушки в честь городского знамени в одном из южно-германским городов, которое я вычитала у Арона Гуревича. Меню, возможно, более скудное, чем миланское, но общий дух застолья уловить можно. Учтите только, что на пирах того времени не было десерта и закуски. Сладкое могло свободно чередоваться с соленым: «На каждый стол ставили большую сдобную булку, 4 вазы с пирожными и 4 золотых кубка вина с пряностями. Потом подавали 4 раза по 11 блюд зараз на каждый стол. Ставили 4 серебряных кувшина с пивом, каждому кубок со старым вином и глиняный кувшин с превосходным новым вином. На первое подавалось в середине большое блюдо с жареной ветчиной, кругом десятьблюд с говядиной, бараньей задней нагой, языком, курами, свежим суповым мясом, бингенской колбасой, кислой капустой, пирожками с мясом молодого барашка и тому подобным… На третье: в середине большое блюдо с тремя сортами печенья, кругом 10 блюд с молодыми щуками, раками, карпами, жаренными в сале, марципанами, миногами, студнем и тому подобным. Потом на каждом столе 24 горой наложенных вазы с шиффенскими пряниками, нюрнберскими пряниками, яблоками, грушами, простыми и грецкими орехами, виноградом, мускатным виноградом, каштанами, кизилом, миндалем, финиками, корицей в полосках, анисом и тому подобным…» Чтобы сбить пафос, напомню, что зубов нет, поэтому бедные хлебали похлебку, а богатые ели жаренное, а потом вываренное мясо, разделенное траширом (слугой) на порции. Мясо брали руками с общего блюда или поддевая его своим кинжалом. Руки вытирали о бока собак или о волосы пажей. Овощей было немного, потому что огороды разводили пока только монахи в монастырях. Дрова экономили, поэтому горячую пищу простолюдины ели раз в день. Кубок (стакан) пускали по кругу, ведь у него было заостренное донце, плоское делать умели не везде, и стакан часто нельзя было поставить на стол, а только опрокинуть кверху дном. Нет тарелок и салфеток. Вилок тоже нет (они войдут в обиход только при Генрихе III Французском, в конце XVI века). Так что ковырять в зубах нечем. Правда, вы помните, зубов тоже нет. Фридрих Барбаросса не только удачно женил сына Генриха, но и, нажав на своих вассалов, короновал его германским и ломбардским королем еще при своей жизни. С точки зрения тогдашнего Папы Урбана, это являлась опасным прецедентом, поскольку любое усиление наследных принципов в передаче королевской и импера- торской власти ослабляло влияние папства. Более того, венчание ломбардской короной по традиции проводил архиепископ Миланский – этот пост сам понтифик занимал до своего избрания Папой, и формально он его не оставлял. Поэтому нынешний Архиепископ был отлучен им за свою самонадеянность, и с этого момента «между императором и Папой вспыхнула ссора, и большая смута началась в церкви Божьей» – как сказали бы хронисты. Надо добавить: в очередной раз. После того как Фридрих вернулся в Германию, оставив Италию на милость своего сына, ситуация только ухудшилась, ведь у Генриха оказался крутой нрав. Недаром его прозвали Грозным, однажды он в гневе отсек нос высокопоставленному папскому чиновнику. Между ним и Папой началась открытая война. Так через десять лет после заключения очередного мира над императором снова нависла угроза отлучения. Фридрих Барбаросса избежал этого. Но не в результате собственных усилий или великодушия Урбана, а благодаря Саладину. В середине октября 1187 года, когда булла об отлучении уже лежала на столе Папы, в Рим прибыли генуэзские послы с известием о падении Иерусалима. Урбан был стар и болен, и удар оказался слишком жесток: он умер от разрыва сердца. Но умер не только Папа, умер и король Обеих Сицилий. Бездетный и безбратный он завещал престол своей тетушке Констанция и ее мужу Генриху Гогенштауфену, по прозвищу Грозный. Им, конечно, пришлось побороться за корону, но в конце концов именно они, вернее он, Генрих Гогенштауфен, стал править Сицилией – богатейшим королевством того времени. Так брачным союзом сына Барбаросса добился большего, чем всеми своими военными походами. Представляете, как обрадовался новый Папа, оказавшись в окружении Гогенштауфенов и с севера, и с юга? Роковой крестовый поход Сам же Барбаросса через двенадцать лет после битвы при Леньяно, на которой за- канчивается действие нашего фильма, для того времени уже глубоким старцем, в шестьдесят восемь лет, во главе стотысячной несметной армии отправился в Третий крестовый поход. Пёхом, по суше, через Константинополь. (Вы помните, что Ричард Львиное Сердце и Филипп II Август поплыли морем из Мессины?) Да, это время крестовых походов (о которых у нас еще будет отдельный раз- говор при обсуждении фильма «Царствие Небесное»), открывших молодым западным варварам величайшие цивилизации востока, их негу, утонченность, изысканность, глубину знаний о вселенной и человеке и, конечно, радость принятия ванны. Арабские цифры (которые на самом деле пришли из Индии) стали заменять тяжеловесные римские. Особенно важным было заимствование числа «0», которого не было в римском счете. В головах появилось понятие «ничто». Это важно и для мировосприятия средневекового человека, с которого мы начали наш сегодняшний разговор. Поход Барбароссы был тяжелым, стояла невыносимая жара, и на пути ока- залась маленькая, но бурная и холодная речка Селиф (или Салеф), что в Анатолии. Думал ли он, что это именно та «вода», от которой его предостерегала прозорливая Хильдегарда Бингенская в начале нашего фильма? Больше его живым не видели. То ли он спешился, чтобы попить, и его сбило с ног быстрое течение. То ли его конь поскользнулся в грязи и сбросил его. То ли его старое усталое тело не выдержало падения в ледяную горную реку. Его вытащили, но слишком поздно. А ведь до Палестины было уже рукой подать! Впрочем, Умберто Эко предполагает, что Фридриха отравили враги, а потом его слуги вместе с Баудолино, боясь наказания, просто сымитировали гибель императора в реке. А верный Баудолино отправился на поиски его отравителя и нашел его в Константинополе. Но этоуже другая история. «Поражу пастыря, и рассеются овцы». Так вышло и в крестовом походе, и в битве при Леньяно, когда, узнав о смерти императора, войско дрогнуло и бежало в Павию. Так и теперь. Лишившись предводителя, огромное войско рассыпалось, словно размагниченная металлическая стружка. А ведь всё могло получиться, останься он в живых. По-моему, у Василия Балакина в его книге о Барбароссе я вычитала, что впоследствии один арабский летописец заметил: «Если бы, по милосердной воле Аллаха, немецкий император не скончался в тот момент, когда он хотел вторгнуться в Сирию, то в последующие времена можно было бы сказать про Сирию и Египет: здесь некогда правили мусульмане». Старший сын Барбароссы, герцог Фридрих Швабский, сопровождавший отца в походе, забальзамировал его тело, надеясь похоронить его в Иерусалиме или переправить в Германию. Но ни Германию, ни Иерусалим ему самому увидеть не удалось: он умер от чумы неподалеку от Аккона, правда, на Святой земле. Для измученных болезнями и поражением германцев два благочестивых не- мецких купца основали госпиталь, вокруг которого сгруппировались изгнанные из Иерусалима тевтонцы. Перед самой гибелью Фридрих Швабский, отдавая дань хра- брости немецких рыцарей при осаде и взятие Акры, преобразовал госпиталь в духовно-рыцарский орден. Тевтонский орден, о котором у нас еще тоже будет кинорассказ. Говорят, что Барбаросса владел знаменитым Копьем Судьбы – одним из главных сокровищ христиан. Именно это копье (пику) римский воин Лонгин вонзил в подреберье Иисуса Христа, распятого на Кресте. Согласно древней легенде армия, чей полководец владеет этим копьем, непобедима. Но если тот, кто владел копьем, утратит его – то он утратит и армию, и жизнь. Во время той злополучной переправы Фридрих действительно выронил Копье. Его долго искали и вроде бы нашли, потому что, говорят, потом его видели в руках внука и тезки Барбароссы – Фридриха II, о котором мы еще будем говорить. Впрочем, сейчас на звание Копья Лонгина претендуют, по меньшей мере, три артефакта. Потом это копье очень усердно искал и Гитлер. Его идеолог Герман Гесс пре- красно понимал и мистическую силу ритуала, и магнетическую силу жеста. Понимал, какая тяга к шествиям, церемониям и инициациям дремлет в европейцах со средних веков, и в германцах в том числе. Он смог разбудить эту силу и довести до неистовства, до психоза. Гесс знал толк в психологической обработке толпы и понимал, как важно иметь на своей стороне настоящих героев. Недаром и плану вторжения фашистской Германии в СССР Гитлер дал имя «Барбаросса». Теперь сами немцы стараются обходить Барбароссу стороной и редко вспоминают о его грандиозном памятнике у пещеры, в которой по легенде император спит, подобно спящей красавице братьев Гримм. Но благодаря обаянию Рутгера Хауэра и таланту Умберто Эко честное имя «Истинного Рыцаря» Фридриха I Гогенштауфена Барбароссы реабилитировано и возвращено в когорту героев.