Метафоры пути в творчестве и жизни Николая Гумилева

Лекция 8 Метафоры пути в творчестве и жизни Николая Гумилева. План лекции Биография и биографический миф. Ранние романтические опыты. Жанр баллады. Время, история, современность в поэзии. Тема экзотики в поэзии Николая Гумилева Первая мировая война Историософские размышления «Огненный столп» как книга-завещание поэта Николай Гумилев. Ролик 1 Юность и первые поэтические опыты Николая Гумилева Здравствуйте, в этом блоке мы будем изучать поэзию Николая Гумилева. В первом ролике остановимся на самых общих проблемах восприятия его личности и поэзии, и первых книгах поэта. Николай Гумилев – автор и персонаж чрезвычайно увлекательный. И, употребив слово персонаж, я не оговариваюсь. О Гумилеве часто говорят, что его жизнь не менее интересная, чем его поэзия. И, в самом деле, его жизнь вместила в себя дуэль, несколько путешествий в Африку, участие в Первой мировой войне, при чем, как на Восточном, так и на Западном фронте. Брак с Анной Ахматовой, развод с ней же. Противостояние с Александром Блоком. И, наконец, трагической точкой в конце – расстрел по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре. Боюсь, что сделай автор какого-нибудь романа такую биографию своему герою, то мы бы могли бы осудить его за неправдоподобие. Однако судьба Николая Гумилева была прямо связана с той же установкой на жизнетворчество, что и судьба Александра Блока. Писавший стихи о мужестве и путешествиях, прямоте и принятии судьбы, Гумилев выстраивал по ним свою жизнь. Итак, давайте проследим путь нашего героя так, словно мы читаем о нем книгу. Родился в семье кронштадтского корабельного врача Степана Яковлевича Гумилёва (родился 28 июля 1836 — 6 февраля 1910). Мать — Гумилёва (в девичестве Львова) Анна Ивановна (4 июня 1854 — 24 декабря 1922). Мать была невероятно гостеприимна. Анна Ахматова вспоминала свое пребывание в Слепнёво, усадьбе Гумилёвых в Тверской области с невероятной теплотой, особенно отмечая доброе отношение к ней Анны Ивановны. Очень теплые воспоминания о своей бабушке оставили сын поэта, историк Лев Гумилёв. Учился Николай Степанович в царскосельской гимназии, директором которой был Иннокентий Анненский, которого Гумилёв называл своим учителем и относился к нему с невероятным трепетом. Анненский был и числе первых читателей юного поэта. После окончания гимназии (в 20 лет, в 1906 году) уехал учиться в Сорбонну. К этому периоду относится его знакомство с Осипом Эмильевичем Мандельшатмом. Надо понимать, оба поэта относились к совершенно разным сословиям, представители которых редко сближались. В стране еще существовала законодательно регламентированная черта оседлости. И Мандельштам на протяжении своей жизни не раз сталкивался с антисемитизмом. Но, в случае с Гумилевым, все это не помешало долгой дружбе двух поэтов, которые они пронесли через всю свою жизнь. За год до учебы в Сорбонне в 1905 вышла его книга стихов «Путь конквистадора». Так, уже в заглавии первой своей книги Николай Степанович декларирует несколько моментов принципиально важных для понимания всего его дальнейшего творчества. Прежде всего, это мифологема Пути. Гумилев, который назвал свою музу, как Музу Дальних Странствий, сознательно выстраивал жизнь, как некий Путь, скорее биографический, чем мистический. Его лирический герой, таким образом, неизбежно оказывался путешественником. От прочих вариантов Героя Пути – бродяги, странника, плута, паломника-богомольца его отличал некоторый воинственный характер. Герой Гумилева – это, прежде всего, герой-воин. Это и объясняет появление конквистадора в заглавии. Очень часто Николаю Гумилева уподобляют Редьярду Киплингу. Между ними действительно есть большое литературное сходство (хотя между Константином Симоновым и Киплингом оно намного больше). Однако не стоит считать, что русский поэт одобрял колониализм и был агрессивным милитаристом. Нет, хотя он и посвящал стихи Колумбу, завоевателям, описывал войну. Едва ли собеседника Хайле Селассия, внимательно описывавший бедуинскую культуру, считавший себя кочевником по духу (и даже взявший соответствующий эпиграф к «пути конквистадора») заслуживает подобного отношения. Когда он говорило завоеваниях, то имел в виду, прежде всего, завоевание мира вещей – возвращения себе всей радости физического бытия. Если Хлебников провозглашал борьбу за время, то Гумилева с полным основанием можно было бы назвать борцом за радости земного существования. Неслучайно извечная дихотомия душа-тело подвергается у него так часто анализу. Вместе с тем конквистадор – это еще и нечто экзотическое, путешественник, вступающий в новый, полный красок мир. Все эти мотивы сопутствовали всему творчеству Гумилёва. Но все же, книга «Путь конквистадора» - скорее юношеская. Впоследствии, наиболее удачные стихи из этой книги поэт включит во вторую, однако значительно их переработает. Первые поэтические опыты и первая книга приводит к переписке с Брюсовым, который становится еще одним поэтическим наставником Гумилёва, что, кстати, заложит Одновременно он переписывается с Анной Горенкой, будущей Ахматовой, с которой они познакомились в Царском Селе, и которая сыграет такую важную роль в его судьбе. Осенью 1908 году Николай Степанович осуществил свою мечту – состоялось его первое путешествие в Африку. Правда, пока это был только Египет, относительно освоенный европейскими туристами. Туда путешествовал даже Бальмонт. Однако дальше в своих путешествиях, Гумилев будет забираться все дальше и дальше от традиционных маршрутов. Египту же, наполненному европейскими любителями древностей, достанется от него в пьесе «Дон Жуан», представляющей собой вообще любопытную травестию вечного сюжета. Еще до этого, в январе 1908 года он выпустил книжку «Романтические цветы», в Париже. Вообще, Гумилёв никогда не отказывался от своей генетической связи с поэтами Парнаса, тем более от увлечения Теофилем Готье. «Романтические цветы» — это отчасти переработанные тексты первой книги, причем в переработке можно увидеть некоторое движение в сторону будущей прекрасной ясности – поэт уплотняет образы, как бы лишая их прежнего символистского тумана. Это видно даже на уровне языка – существительные начинают заменять длинный ряд прилагательных. Книга «Романтические цветы» вышла с посвящением Анне Андреевне Горенко. И вот 1910 год стал становится развитием и творческой темы и биографической. В 1910 году вышел сборник «Жемчуга», который можно считать последнем условно «символистским сборником» Гумилева, 25 апреля того же года в Николаевской церкви села Никольская Слободка Гумилёв обвенчался с Анной Андреевной Горенко (Ахматовой). Среди современников этот брак вызвал огромное количество разговоров, их отношения были едва ли не самыми обсуждаемыми в богемном Петербурге того времени. Многие из тех, кто считал и называл себя подругами Анны Ахматовой утверждали, что она Гумилева не любила по-настоящему. Сама поэтесса иронично заметила, что ей просто очень хотелось сбежать из Киева, а Николай обещал ей Париж. Девушки, которые были влюблены в Гумилева, утверждали, что именно их он любил по-настоящему. Один из биографов поэта и вовсе приписывал почти все беды в его жизни Ахматовой, опираясь, главным образом на ее строчку «я гибель накликала милым». Многие связывали разлад в отношениях с тем, что Ахматова как поэт быстро стала популярнее, чем Гумилев. Однако он сохранял по крайне мере внешнее спокойствие, сравнивая их брак с со знаменитым союзом Браунингов, где Элизабет при жизни была популярнее мужа, поэзия же Роберта стала предметом культа потом. Это сравнение гораздо глубже, чем поверхностное сопоставление - между ними было определенное сходство в поэтике, не говоря уже о том, что Николай Степанович вообще был очень хорошим переводчиком и переводы Браунинга у него одни из самых удачных. Что же до отношения Гумилева к Ахматовой, то в одном из своих стихотворений-завещаний – «Мои читатели»,он напишет: И когда женщина с прекрасным лицом, Единственно дорогим во вселенной, Скажет: я не люблю вас, Я учу их, как улыбнуться, И уйти и не возвращаться больше. В этих строках, очевидно, слышится другое стихотворение, знаменитый текст Ахматовой: Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Всё, что было. Уйдешь, я умру.» Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру» Такой вот диалог поэтов через десятилетие, где Гумилев, когда-то, написавший про Ахматову «нельзя назвать ее красивой», говорит о ней (адресат понятен именно из этой цитаты) «женщина с прекрасным лицом, единственно дорогим во вселенной». Мне кажется, что это лучше другого показывает то, что чувствовал Николай Гумилев на протяжении своих отношений с Анной Ахматовой. Ролик 2 Становление акмеизма и участие в Первой мировой войне Здравствуйте. В этом видео мы разберем моменты, касающиеся становления акмеизма, дальнейшего формирования его индивидуальной поэтики и события, связанные с Первой мировой войной. В 1911 год вместе с Городецким основал Цех Поэтов, созданный в противовес «Башне» и ставший ядром для будущего акмеизма. Это мы обсудили на прошлой лекции. Как результат существования «Цеха поэтов» появляется новое направление и в 1912 выходят два манифеста акмеистов, один из которых пишет Гумилев. В этом же году выходит книга «Чужое небо», которую многие называют первой акмеистической книгой Гумилева. Хотя Анна Андреевна Ахматова и настаивала на том, что вся поэтика Гумилева на редкость последовательна и представляет собой единый путь от первой и до последней его книги. Тоже самое можно с полным основанием отнести и к его жизненному пути. 1 октября 1912 года у супругов рождается сын – Лев Гумилев, будущий историк и географ. Уже сами обстоятельства его рождения – накануне большой войны, революции, гибели отца, репрессий, от которых он потом пострадает, не обещали ему легкой жизни. Несмотря на рождение сына и не лучшее состояние жены, Гумилев в 1913 году совершает экспедицию в Африку в сотрудничестве с Академией Наук. Позже сын, проведший огромное время в научных экспедициях, его полностью поймет оправдает, сказав, что такими предложениями не разбрасываются. В 1914 году начинается Первая мировая война. После начала войны записывается добровольцем в кавалерию, уланы. Хотя по состоянию здоровья он имеет право на освобождение от военной службы, Гумилев добивается того, чтобы его записали вольноопределяющим и вскоре после обучения попадает на Восточный фронт. К тому моменту отношениями между ним и Ахматовой находятся в кризисе, однако война и опасность гибели на какое-то время отодвигают разрыв. Военным событиям посвящена книга «Записки кавалериста». Она несколько выделяется на фоне прочей литературе о Первой. Прежде всего, в ней очень мало ненависти к противнику. Поэт сохраняет как бы рыцарственное отношение к немцам – они достойные противники. Далее, сам характер Восточного фронта отличается от Западного с его линиями окопов и грязью Фландрии. Этот ли характер или спокойный склад души самого автора объясняет несколько отличную тональность этих заметок. Вместе с тем, в текстах Гумилева о войне есть и много того, что сближает его с другими фронтовыми поэтами, вроде Ричарда Олдингтона. И вот эта причастность к войне резко отличает все, что написано буквально в окопе от того, что писалось в тылу. На фоне последних даже милитарист Эрнст Юнгер будет выглядеть сдержанным протоколистом. Первого своего Георгия второй остепени он получил за участие в разведывательных разъездах на Волыни У Ахматовой, в стихотворении «Колыбельная» есть такие строки Долетают редко вести К нашему крыльцу, Подарили белый крестик Твоему отцу. Было горе, будет горе, Горю нет конца, Да хранит святой Егорий Твоего отца. Второго – Георгия третьей степени за участие в отражение ночной вылазки противника. 28 марта 1916 года приказом Главнокомандующего Западным фронтом № 3332 Гумилёв был произведён в прапорщики с переводом в 5-й Гусарский Александрийский полк. Александрийский полк- знаменитые «черные гусары («гусары смерти», «бессмертные гусары»), один из самых известных прославленных полков Русской армии, выделяющиеся своим полковым талисманом «мертвой головой» - белым черепом на черном фоне. Полк, службой в котором Гумилев гордился. Шефом пока была императрица Александра Федоровна и от того последующий расстрел царской семьи стал для поэта особенно болезненным событием. До нас дошло несколько полковых стихотворений, написанных «по случаю» и связанных с теми или иными событиями в жизни полка. При этом сослуживцы Гумилева вспоминали, что текстов этих было намного больше. В 1917 году, находя армию полностью разложившейся и желая активных боевых действий, Гумилёв решил перевестись на Салоникский фронт и отправился в русский экспедиционный корпус в Париж. Путь поэта пролегал через Швецию и Норвегию. Швеция очень понравилась Гумилеву, в письме писательнице Ларисе Рейснер, с которой у него был, вероятно, роман, он называет «Швецию- игрушечкой».Э то же впечатление послужило основой для стихотворения «Стокгольм» и для прочих обращений к скандинавской тематике в стихотворения «Ольга», «На Северном море». Революция заставляет его вернуться обратно. Военный опыт поэта отражен в вышедших в 1916 и в 1918 годах книгах «Колчан» и «Костер». Эти книги можно уже без всякого сомнения считать примером зрелой поэтики Николая Степановича Гумилева. Помимо того, они представляют интерес еще и как редкий пример русской военной поэзии Первой мировой. Не пропагандистских текстов, не сочинений в тылу, а стихи, отражающие реальный опыт участника боевых действий. Таких текстов очень много в английской традиции, но досадно мало в русской. Однако среди стихов поэта, описывающих войну есть и удивительно своеобычные тексты. Вот, стихотворение, которое называется «Детство». Открывается оно действительно как воспоминание о детстве: Я ребенком любил большие, Медом пахнущие луга, Перелески, травы сухие И меж трав бычачьи рог Вторая строфа разворачивает следующую тему – единство со всем живым, причем описанную, по-прежнему как бы с позиций наивного ребенка, что отличает ее от привычного пантеизма романтизма. Каждый пыльный куст придорожный Мне кричал: «Я шучу с тобой, Обойди меня осторожно И узнаешь, кто я такой!» И дальше возникает тема смерти. При чем возникает именно, как смена календарного цикла, естественного для всего живого – неслучайно ее приносит именно осенний ветер, прекращая игры мальчика и разлучая его с друзьями-травами. И это осознание смерти становится странной и сладкой тайно лирического героя: Только, дикий ветер осенний, Прошумев, прекращал игру, — Сердце билось еще блаженней, И я верил, что я умру Но смерть эта- именно естественна, природа. И эта сопричастность всему живому как бы снимает этот трагизм одиночества и оторванности, свойственный человеческому бытию Не один, — с моими друзьями. С мать-и-мачехой, с лопухом. И за дальними небесами Догадаюсь вдруг обо всем. И последней строфой, Гумилев вдруг меняет восприятие этого стихотворения: Я за то и люблю затеи Грозовых военных забав, Что людская кровь не святее Изумрудного сока трав. Здесь упрек в милитаризме, насилии, прославлении насилия снят самым неожиданным образом- существование человека – это не существование одного, оторванного, уникального. Это часть природы, ее цикла. С одной стороны, это лишает человека право на трагическую уникальность и переживание каждой смерти, как трагедии, но в тоже время это возвращает ему мир. Это очень неожиданный и тонкий ход, он нетипичен как для русской, так и для европейской поэзии. 5 августа 1918 года, вскоре по возвращению в Россию состоялся развод Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Ролик 3 Книга стихов «Огненный столп» Здравствуйте. В этом ролике речь пойдет о книге стихов «Огненный столп» и послевоенном периоде жизни Николая Степановича Гумилева. После революции он активно участвует в литературном процессе. Возрождает Цех Поэтов, преподает в студии Дома Искусств, где среди его учеников – будущие «Серапионовы братья», один из которых, Николай Тихонов, позаимствует очень много у своего учителя. Кроме того, Гумилев работает над переводами для серии «мировая литература». Вместе с Корнеем Чуковским создает одну из первых работ по теории художественного перевода. В 1920 году женился вторым браком на Анне Энгельгардт. В 1921 году у него выходит книга стихов «Шатёр». Он готовит книгу «Огненный столп», которая будет восприниматься и как вершина творчества и как завещание поэта. Такое прочтение неслучайно. Книга открывается стихом «Память», которое содержит последовательность ролей-образов самого Гумилева: мечтательного мальчика («колдовской ребенок»), поэт-декадент, мореплаватель и стрелок, воин и заканчивается видением Нового Иерусалима, цитированием Откровения Иоанна Богослова. Для художника, всегда говорившем о себе как о православном, для человека, который по воспоминаниям Владислава Ходасевича отличался, в том числе, бытовой набожностью, наконец для поэта, который в самых серьезных своих текстах рассматривал смерть именно с точки зрения христианской перспективы (посмотрите, например, стихотворение «Я и вы») – финал логичный. Следующее стихотворение –«Лес» — это возвращение к романтической эстетике «страшных стихов», так характерной для ранней поэзии Гумилева. Однако возвращение это на новом этапе и поэтому лес оборачивается не столько экзотикой кошмаров («вышла женщина с кошачьей головой»), сколько аллюзией к Данте. Два следующих текста сложно воспринимать иначе как программные. Так, «Слово» снова связано с именем с Иоанна Богослова, но не с Откровением (текстом довольно популярным в начале ХХ века), а с Евангелием от Иоанна, его первыми строками «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Одним из коренных отличий акмеистической поэтики от символизма стало принципиально иное отношение к слову. Для символистов слово несовершенно, оно приблизительно. Слово – лучший инструмент для выражения невыразимого и познания непознаваемого. Это отношение в прямом смысле мистическое. Слово здесь становится посредником. Для акмеизма в понимании Гумилёва слово – скорее цель. Оно не отсылает нас к божественному, но само содержит в себе божественное. Неслучайно, Осип Мандельштам сочувственно относился к имябожцам и наследию исихастов. Следующий программный текст – «Шестое чувство», содержащий в себе рассуждения о причинах поэзии. Ей становится некая метафизическая тоска, чувство, вероятно, родственное тому, что экзистенциалисты позже назовут «заброшенность» (Geworfenheit), присутствующее и в ранних его стихах. Вообще, книга стихов «Огненный столп» содержит все основные черты, присущие поэтике Гумилева: повествовательность, пластичность образности, и мифологичность сознания с очень специфическими, модернистским временем. Так, в качестве примера специфической повествовательности в поэзии автора можно привести стихотворение «Дева-птица», которое написано вполне в духа интроспективной драмы Браунинга. Некоторая легенда, из которой мы видим лишь кульминационный момент, корни и последствия которого нам неясны. Название местности – легендарный бретонский лес Бросселиана, где, согласно преданиям, находится могила Мерлина, мало проясняет происходящее – это скорее некоторый локус чудес. Мистическую интерпретацию этого текста, предложенную Маковским, тоже следует счесть маловероятной. Ирина Одоевцева, в своих воспоминаниях, упоминала, что девушка-птица «будто сошла с картин Самокиш-Судаковой и это не было положительной характеристикой. Вместе с тем это недосказанность, сама направленность на повествование, неизбежность трагического финала – все это вполне вписывается в традиции Роберта Браунинга, чьим читателем и переводчиком был Гумилев. Это повествование, но повествование, организованное совершенно с особым образом, нехарактерным, например, для предыдущей балладной традиции. Русский поэт обращается и к опыту Браунинга, в том числе, к приему маски, когда в качестве повествователя выступает персонаж не тождественный лирическому герою, использует редуцированный сюжет, прибегает к фрагментарности, но ему повествование свойственно больше, чем какому-либо из русских поэтов. Теперь о пластичности и телесности. Безусловно, отчасти это восходит и к традиционному восприятию античности (одинаково дорогой и для Гумилева и для Мандельштама) и к опыту чтения литературы позднего Средневековья и Возрождения – Вийона, Рабле и Шекспира с их полнотой и радостью восприятия телесного бытия. Вот две строфы из триптиха «Душа и тело», из второй его части: Закат из золотого стал как медь, Покрылись облака зеленой ржою, И телу я сказал тогда: — Ответь На всё провозглашенное душою. — <…> — Люблю в соленой плескаться волне, Прислушиваться к крикам ястребиным, Люблю на необъезженном коне Нестись по лугу, пахнущему тмином. Здесь Любовь Гумилева к мифу, к попытке, если не воспроизвести, то хотя бы воспринять архаичное сознание - все это черты именно модернистского модуса, сближающие его с европейскими писателями рубежа веков. Это проявляется и в его стихе «Современность», и в «Стокгольме» Очень интересно то, как он пишет стихотворение «Звездный ужас». Оно повествует о племени, которое впервые сталкивается со звездным небом, впервые поднимает к нему глаза. И воспринимает его не в том смысле, в котором его воспринимал Кант – как свидетельство мудрости Творца или творения, нечто близкое нравственному закону, а непосредственно, как нечто невыразимо прекрасное: И она ответила с досадой: — Ничего не вижу. Только небо Вогнутое, черное, пустое, И на небе огоньки повсюду, Как цветы весною на болоте. — Старый призадумался и молвил: — Посмотри еще! — И снова Гарра Долго, долго на небо смотрела. — Нет, — сказала, — это не цветочки, Это просто золотые пальцы Нам показывают на равнину, И на море и на горы зендов, И показывают, что случилось, Что случается и что случится. Сознание ребенка здесь как бы одомашивает чужое небо (это практически автоцитата Гумилева, отправляющая нас к его книге «Чужое небо»), она словно захватывает его, делая своим, в том смысле, в котором сам поэт делал своим этот мир. И неслучаен финал текста: Он свое оплакивал паденье С кручи, шишки на своих коленях, Гарра и вдову его, и время Прежнее, когда смотрели люди На равнину, где паслось их стадо, На воду, где пробегал их парус, На траву, где их играли дети, А не в небо черное, где блещут Недоступные чужие звезды. С одной стороны, здесь можно увидеть даже некоторое следование принципам символизма. То, в чем он их упрекал – любовь к далеким звездам вместо внимания к радостному миру. Однако нельзя сказать, что Гумилев вовсе был лишен некоторых метафизических амбиций. Когда-то в своем манифесте он так сформулировал свои принципы: «всегда идти по линии наибольшего сопротивления.». И это высказывание полностью отражает его поэтику. Когда весь мир пройдет, остается лишь один последний шаг – шаг сквозь, шаг за грань небес. И эта недоступность звезд – это, по сути, тот цветок, что последним, посмертным усилием добывает конквистадор в его первом, знаковом стихотворении. И вот, как развитие этой мысли о движении по пути наибольшего сопротивления становится текст «Мои читатели», текст, который многим воспринимается как своеобразное завещание и декларация собственного credo: Я не оскорбляю их неврастенией, Не унижаю душевной теплотой, Не надоедаю многозначительными намеками На содержимое выеденного яйца, Но когда вокруг свищут пули Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать что надо. Читатель Гумилева оказывается адекватен автору -он тоже вождь, воин, путешественник. И он ждет от своего писателя соответствующего отношения. И, как мы не раз уже говорили в ходе этой записи, текст завершается последним движением, последней встречей, наполненной здесь любовью к жизни во всей ее полноте и невероятным невероятным смирением: А когда придет их последний час, Ровный, красный туман застелит взоры, Я научу их сразу припомнить Всю жестокую, милую жизнь, Всю родную, странную землю, И, представ перед ликом Бога С простыми и мудрыми словами, Ждать спокойно Его суда. Ролик 4 Конец пути поэта Здравствуйте. В этом ролике мы поговорим с вами о стихотворении «Заблудившийся трамвай» и о трагическом финале жизни поэта. «Заблудившийся трамвай» текст очень любопытный. Кажется, что даже те, кто не принимает поэзию Николая Степановича Гумилева отдают должное этому тексту, считая его гениальным. Многие говорили об этом стихотворении, как о нетипичном для Гумилева- вместо экзотических имен, экзотических названий, цариц и их рабов он пишет текст адресованный Машеньке и завершает его очень простыми слова, на выдохе Машенька, я никогда не думал, Что можно так любить и грустить. Как будто это противоречит его поэтике. Однако в тексте довольно много цитат типичных для Гумилева- реминисценции к Рембо, Бодлеру, характерные для него автоцитаты. При этом «Трамвай» очень тесно связан в тем, что называется «петербургский текст» - некоторой совокупности всех текстов, связанных с петербургской топикой, при этом, обладающих способностью к воспроизводству в текстах последующих. Стихотворение Гумилева органично вписывается в «петербургский текст». С одной стороны, оно впитывает в себя и топонимику Петербурга («Верной твердынею православья Врезан Исакий в вышине»), и тексты с Петербургом связаны. Так, появление памятника Петру, знаменитого Медного Всадника неслучайно и отчетливо связывает этот текст с пушкинской традицией. С другой стороны, «Трамвай» настолько органичен с Петербургом, что сам ляжет в основу последующих текстов, принадлежащих к этой традиции. Существует множество вариантов интерпретации «Заблудившегося трамвая». Ряд биографических интерпретаций, где за «Машенькой» видели М. А. Кузьмину-Караваеву, Шухардину, Ахматову. Мистических и оккультных -с путешествием в Индию Духа, новым рождением, особой плотной символикой. Есть более строгие филологические интерпретации, помимо упомянутых выше влияний, отмечающих влияние «Капитанской дочки» Пушкина, Державина, Аполлинера и так далее. Я не стану подробно на них останавливаться, просто хочу удивительное свойство этого текста – сочетать в себе эту плотность, сложность образов и невероятную трогательность, и нежность, которые всегда простота. Так наслоение кошмарных образов – палача, отрубленных голов, мертвого старика прерывается этим отчаянным выкриком обычно сдержанного автора: А в переулке забор дощатый, Дом в три окна и серый газон… Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон! Еще одним знаковым событием 1921 года стала постановка пьеса «Гондла», пожалуй, самого удачного драматического опыта поэта. В ней он обращается к столь любимому им северному мифу. Когда-то еще в первую свою книгу он включит стихотворение, обращенное к героям кельтского эпоса - Кухулину, Финну, Оссиану. Здесь он обращается к нему снова, создавая пьесу на основе этого сюжета, сталкивая в своем произведении воителей-викингов и кельтов-христиан. Пьесу поставят уже после смерти автора и вскоре снимут ее с показа по политическим соображениям. В это же время о продолжает работу над поэмой «Дракон», которая должна была стать его собственным эпосом, с совершенно уникальным миром. Все это прерывается, когда в 1921 году Николай Степанович Гумилев был арестован ВЧК по обвинению в контрреволюционном заговоре и затем расстрелян. Участие Гумилева в так называемом заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева», по делу которого он был расстрелян остается вопросом дискуссионным. Ирина Одоевцева в мемуарном тексте «На брегах Сены» указывает на то, что Николай Гумилев был причастен к заговору и даже согласился написать для них прокламацию, которую потом неосторожно куда-то потерял. Впрочем, это воспоминание нельзя считать до конца убедительным, потому что из него не следует напрямую степень вовлеченности поэта в общество заговорщиков. Анна Ахматова, которая очень нелестно отзывалась о мемуарах Одоевцевой и воспоминаниях Георгия Иванова, мужа Одоевцевой, участие Гумилева в заговоре отрицала. Однако эта позиция могла быть связана, как с общей неприязнью Ахматовой, так и с хлопотами по реабилитации Гумилева и публикации его стихов. Этот процесс был бы невозможен без признания поэта невиновным. Для этого требовалось отделить его от Таганцевского дела, при этом вопросы законности ареста, процесса и вообще легитимность власти, только что пришедшей путем государственного переворота, рассматриваться не могли. Последние исследования, в том числе работа Олега Андершановича Лекманова по составлению комментария к мемуарам Ирины Одоевцевой показывают, что, прежде всего, заговор существовал, Гумилев был довольно близок к заговорщикам и, вероятно, их идеям сочувствовал. Впоследствии, разочаровавшись, он начал от них отдаляться, но на этом этапе изначально неудачная, маловероятная попытка переворота была раскрыта ВЧК и на допросах всплыло имя поэта и унтер-офицера царской армии Николая Гумилева и без того привлекавшего к себя изрядное внимание новой власти своим демонстративным к ней презрением. Судя по воспоминаниям, во время расстрела поэт вел себя мужественно, шутил, отказался завязывать глаза и курил папиросу.