Литературный стиль. Фигуры поэтического языка

Тема IV. Литературный стиль. Фигуры поэтического языка. (Источник: Зенкин С.Н. Введение в литературоведение: Теория литературы: Учеб. пособие. М.: РГГУ, 2000). План. 1. Понятие стиля. Стиль и его концепции. 2. Концепции поэтического языка. Поиски единого принципа, организующего художественную речь (прозаическую или поэтическую), составляют предмет особого раздела теории литературы - стилистики, или теории стиля. Стилистика, в отличие от стиховедения, – «полулитературоведческая» дисциплина: стиль имеется не только в художественных текстах, поэтому и исследование его происходит на границах лингвистики и литературоведения. В традиционной риторике выделялись два подхода к стилю – сингуляристский и плюралистский: существует либо один, отмеченный стиль на фоне «обычного» языка, либо открытое множество разных стилей. Исторически более ранней была, по-видимому, плюралистская концепция, хотя она и являлась тогда (в средневековой риторике) жестко нормативной. Выделялись три стиля: высокий, средний и низкий (разумеется, речь шла о художественной литературе, и низкий стиль не совпадал с вульгарным языком простонародья.) Была выработана схема так называемого Вергилиева колеса: у Вергилия сохранилось три основных произведения, из них «Георгики» – поэма о «низких», хотя и вполне достойных трудах земледельца, «Буколики» – пастушеские элегии, отражающие средний тип тематики, и «Энеида» – высокая эпическая поэма. Согласно таблице-«колесу» средневековые риторы распределяли всю типичную лексику Вергилия, расписывая для примера несколько типичных синонимических рядов: так, в низком стиле используется слово «лошадь», в среднем – «конь», а в высоком – «скакун». Но уже к концу классической эпохи появились концепции стиля, противостоящие такому пусть ограниченному, но плюрализму. В XVIII веке с концепцией стиля выступил Бюффон. Для него стиль – идеальный инструмент познания, не просто украшение речи, а средство лучше понять то, что хочешь сказать. Прекрасный стиль, по мысли Бюффона, равнозначен стилю насыщенному мыслью, четкому, продуманному, всякие нарушения стиля обличают собой те или иные недостатки логики. В этом смысле мы до сих пор говорим, что у некоторого человека «есть стиль», то есть имеется определенное содержание; а если « стиля нет», то и в содержании хаос. «Стиль – это человек» : мы привыкли понимать под этими словами некоторый плюрализм («сколько людей – столько и стилей»), Бюффон же имел в виду другое – он понимает стиль в сингуляристском смысле. Человек может приобщиться к стилю, и это будет его заслугой, но не оригинальностью. Стиль един, только подходы к нему могут быть разными. Эта концепция получила отклик у Гёте и Флобера, писателей антиромантического склада. Романтики, с их интересом к индивидуальности, перетолковали мысль Бюффона в плюралистском смысле, а по их следам пошел в XX в. лингвист Л. Шпитцер. Исходя из того, что язык по-разному используется в разных социальных слоях и в разных ситуациях, он предложил различать в рамках национального языка много стилей. Позднее эту концепцию развил Р. Барт, различив индивидуальные варианты речи, возникающие как бы от природы личного характера или таланта, и ее социальные варианты, выражающие некоторую ситуацию, идеологию, тенденцию в использовании языка. Но сингуляристская концепция стиля не умерла. Ее новый подъем связан с русской теорией литературы, и первым ее представителем может считаться А.А. Потебня. Он создал концепцию поэтического языка как языка образного, активизирующего внутреннюю форму слов, их этимологические потенции. Обычному языку, где слово стерто и не выявляет своего поэтического потенциала, противостоит язык образный, где все слова играют. Концепция поэтического языка Потебни была оспорена и вместе с тем развита русскими формалистами: с точки зрения В.Б. Шкловского, поэтический язык не обязательно включает в себя обнажение внутренней формы, цель поэтического языка шире – каким бы то ни было способом обновить наше ощущение языка. Главное понятие этой концепции – автоматизация (привыкание восприятия), с которой борется поэзия. Приемы деавтоматизации не обязательно активизируют то, что уже содержалось в слове, достаточно включить слово в непривычную конструкцию, чтобы оно показалось само необычным. Концепция поэтического языка у формалистов – сингуляристская и ориентированная прежде всего на звучание слова – вопреки Потебне, для которого главное в слове скрытый «внутренний» смысл. При всех этих крайностях формализма, идея поэтического языка как деавтоматизации утвердилась и сохраняется в современных концепциях стиля. Ж. Женетт переосмыслил ее, опираясь на Н. Гудмена, используя его понятие экземплификации. Любое слово, фрагмент речи, текст имеет некоторый смысл, обозначает нечто вне самого себя; но кроме того он и сам чем-то является, обладает физической, социальной, психологической конкретностью. Эта вторая функция, противопоставленная денотации, как раз и называется экземплификацией. Слово «глаза» имеет синонимы «очи», «буркала» и т. д., которые все обладают одной денотативной функцией, но их экземплификативная функция разная. Первое из них экземплифицирует средний литературный стиль, второе – высокий, третье является примером грубого низменного стиля. По мысли Женетта, стиль как раз и представляет собой систему экземплификативных функций языка. В случае «глаза» эта функция равна нулю, в двух других случаях она резко ощущается как иллюстрация определенного стиля. В стиле язык сам являет собой нечто, является примером чего-то; здесь имеет место не дистантная связь означающего и означаемого, а непосредственная связь выражающего и выражаемого. Это, конечно, проявляется не только в отборе слов. Чтобы сделать речь ощутимой, отмеченной по отношению к норме, применяются фигуры речи. Так называются любые отклонения языка от обычного, нейтрального способа сказать нечто – от прямого наименования вещи, от грамматически правильного порядка слов и т. д. В фигурах используются либо другие элементы речи, либо другой способ их организации, и сквозь неправильный порядок как бы просвечивает правильный. Классификацией фигур речи издавна занимается риторика. Попытка заново осмыслить риторику была предпринята в начале 70-х гг. бельгийской группой «мю». Фигуры речи классифицируются ею по двум параметрам: по уровню (форма/смысл) и по амплитуде (слово/фрагмент речи, больший чем слово). Отсюда таблица: Амплитуда слово больше слова Уровень     смысл Метасемема (троп) Металогизм форма Метаплазм Метатаксис Метасемемы – то же самое, что традиционные тропы. В этой категории разграничиваются два разных направления смыслового сдвига – метафора и метонимия. Типологический смысл этого разграничения исследовал Р.О. Якобсон в статье «Два аспекта языка и два типа афатических нарушений», соотнеся его с оппозицией селекции и комбинации (синтагмы и парадигмы). Метафора – это сдвиг смысла по оси селекции, а метонимия – сдвиг по оси комбинации. Возьмем метонимию: в классической риторике это перенос смысла с одного предмета на другой по смежности этих объектов в реальном или логическом пространстве. Скажем, фраза «в полку было две тысячи штыков» (пример фигуры, не имеющей художественной функции) содержит связь по смежности: речь идет не о количестве стальных штыков в полку, а о количестве в нем солдат, имеющих ружья со штыками. Но то же самое можно представить и как связь чисто логическую, без пространственной смежности: говорящий как бы подразумевает более распространенную фразу: «в полку было две тысячи солдат, вооруженных ружьями со штыками». Оба интересующих нас слова – «солдат» и «штык» – соседствуют на оси синтагмы; остается стянуть фразу, перенеся значение одного слова на другое слово. Иначе обстоит дело с метафорой: в выражении «солнечная корона» (также нехудожественный троп) слово «корона» служит заменой ряда других терминов («ореол», «сияние»), которые сополагаются не на оси комбинации, а на оси селекции, – это образный синоним, при выборе которого мы совершили парадигматический сдвиг. Таковы два главных класса фигур, имеющих свои внутренние подразделения. Так, для метонимии важнейшим подклассом является синекдоха – замена части целым или целого частью. Та же «корона» может служить и метонимией, означающей «короля» («владения британской короны»), но ее же можно понять и как синекдоху, в смысле «неотъемлемой части королевской особы». Как видно из данного примера, метафоры и метонимии могут переходить одна в другую, совмещаться в одном и том же слове. Стилистика, как уже сказано, лишь частично принадлежит литературоведению, ее предмет и художественная словесность находятся в динамическом соотношении, что видно и в частном случае тропов. Любые тропы могут исторически стираться, утрачивать свою ощутимость в качестве тропов. Они входят тогда в общеязыковой фонд, лексикализуются. Это может с ними произойти, если они придуманы для обозначения понятия, не имевшего общеязыкового наименования (та же «солнечная корона», которая обозначает явление, не имеющее другого, «буквального» имени), или если это буквальное выражение вышло из употребления, уступив место фигуральному. Итак, критерий фигуральности выражения – наличие зазора между этим выражением и некоторым другим («нормальным»), реально присутствующим в языке выражением того же смысла. Литература: Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983; Бюффон Ж. Речь при вступлении во Французскую академию // Новое литературное обозрение. 1995. № 13; Дюбуа Ж. и др. [Группа « мю» ].Общая риторика». М., 1986; Женетт Ж..Фигуры, Вымысел и слог // Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике». В 2 т. М., 1998; Лотман Ю.М. Риторика // Лот-ман Ю.М.. Избранные статьи. Таллин, 1992. Т. 1.; Томашевский Б.В. Теория литературы (Поэтика)» (ряд изданий); Эйхенбаум Б.М. Как сделана «Шинель» Гоголя // Эйхенбаум Б.М. О прозе. О поэзии. М., 1986; Якобсон Р.О. Заметки о прозе поэта Пастернака // Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М., 1997; Компаньон А. Демон теории: Литература и здравый смысл. М., 2001. Гл. 5.