Культура речи – важнейшая часть профессиональной культуры специалиста

1. Культура речи – важнейшая часть профессиональной культуры специалиста Презентация Введение 1.1. Культура речи как языковедческая дисциплина 1.1.1. Предмет и задачи дисциплины «Русский язык и культура речи» 1.1.2. Краткие сведения из истории культуры речи 1.1.3. Современная концепция культуры речи 1.1.4. Характеристика основных толковых словарей русского языка 1.1.4.1. Типы и виды словарей 1.1.4.2. Краткая история создания толковых словарей 1.2. Аспекты культуры речи 1.2.1. Нормативный аспект культуры речи 1.2.2. Коммуникативный аспект культуры речи 1.2.3. Этический аспект культуры речи 1.3. Литературный язык в системе русского национального языка 1.3.1.Система русского национального языка 1.3.2. Литературный язык – высшая форма существования национального языка. 1.3.3. Этапы развития русского литературного языка 1.3.4. Просторечие 1.3.5. Социолект 1.3.6. Жаргон 1.4. Коммуникативные качества хорошей речи 1.4.1. Учение о качествах речи 1.4.2. Правильность речи 1.4.3. Богатство речи 1.4.4. Чистота речи 1.4.4.1. Неологизмы 1.4.4.2. Устаревшие слова 1.4.4.3. Иноязычные слова 1.4.4.4. Профессионализмы 1.4.4.5. Жаргонизмы 1.4.4.6. Диалектизмы 1.4.4.7. Разговорные и просторечные слова 1.4.4.8. Канцеляризмы 1.4.4.9. Речевые штампы 1.4.5. Логичность речи 1.4.6. Ясность и простота речи 1.4.7. Краткость речи 1.4.8. Точность речи 1.4.9. Уместность речи 1.4.10. Образность речи 1.4.11. Выразительность речи 1.4.12.1. Благозвучие речи 1.5. Коммуникативный кодекс Заключительная часть Вопросы для проверки Литература              Хрестоматия Федеральный закон Российской Федерации от 1 июня 2005 г. N 53-ФЗ О государственном языке Российской Федерации Грайс Г. Логика и речевое общение. Крысин Л.П. О некоторых изменениях в русском языке конца ХХ века Леонтьев А.А. Лингвистическое моделирование речевой деятельности Лихачев Д.С. Земля Родная Ломоносов М.В. Отрывок из «Предисловия о пользе книг церковных в российском языке Сиротинина О.Б. Система русского языка и представление о ней в языковом сознании населения Г. Н. Скляревская Толковый словарь русского языка конца ХХ века Стернин И.А. Русский речевой этикет Радио «Говорит Москва»: Как Интернет влияет на культуру и грамотность?(И. Игорев, Г. Трофимова) Химик В.В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи (Предисловие) Чуковский К.И. Живой как жизнь. ГЛ.6 Канцелярит Шишков А.С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка 1. Культура речи – важнейшая часть профессиональной культуры специалиста Введение В настоящее время в профессиональной сфере все больше внимания уделяется тому, насколько специалист владеет речью, письменной или устной. Современный специалист, особенно представитель профессии так называемой повышенной речевой ответственности, не просто носитель комплекса знаний, это, прежде всего, человек, умеющий адекватно выразить мысль и совершать речевые действия. Поэтому знание основ культуры речи имеет большое значение для роста престижа, конкурентоспособности, карьеры каждого человека. Культура речи как наука о языке может и должна научить отличать литературную речь от примитивной разговорной, помочь овладеть нормами литературного языка. Содержание данного учебного пособия отличается актуальностью, т.к. в настоящее время одной из важных проблем является целесообразное использование языкового материала в речевой практике. Поэтому важно знание законов культуры речи как науки о целесообразной и убедительной речи. Все это представлено в содержании данной дисциплины, что позволяет студентам овладеть основами курса, способствует формированию компетенций разного уровня: от коммуникативных до этических. Студенты получают представление о формах речи (устной и письменной), о литературном языке как основе существования национального языка, вырабатывают навыки грамотной речи. Помимо этого, в учебном пособии дается материал по современному русскому языку, рассматриваются грамматические категории. В практической части пособия используются примеры последних лет из различных сфер речевой практики социума: из средств массовой информации, деловой документации, письменных работ студентов. Целью учебного пособия является систематизация основ курса «Русский язык и культура речи» и формирование у студентов навыков хорошей речи. Тема раздела 1 – Культура речи – важнейшая часть профессиональной культуры специалиста В разделе 1 будут освещены вопросы (рис.1.1): 1.1. Культура речи как языковедческая дисциплина. 1.2. Аспекты культуры речи. 1.3. Литературный язык в системе русского национального языка. 1.4. Коммуникативные качества хорошей речи. 1.5. Коммуникативный кодекс Культура речи как языковедческая дисциплина Аспекты культуры речи Литературный язык в системе русского национального языка Коммуникативные качества хорошей речи Коммуникативный кодекс Рис. 1.1. Основные вопросы раздела 1 1.1. Культура речи как языковедческая дисциплина 1.1.1. Предмет и задачи дисциплины «Русский язык и культура речи» Культура речи как наука о языке может и должна научить отличать литературную речь от примитивной разговорной, помочь овладеть нормами литературного языка, Наша речь, как любой живой организм, развивается и изменяется, она не может быть одинаковой во все времена. Процессы демократизации, происходившие в обществе в 90-е годы, нашли широкое отражение и в языке. В речи стали активно использоваться не только разговорные слова, но и просторечные слова и выражения, жаргонизмы. В настоящее время ученые выделяют четыре типа речевой культуры носителей литературного языка. Элитарная - эталонная речевая культура, означающая свободное владение всеми возможностями языка, включая его творческое использование. Ей присуще строгое соблюдение всех норм, безусловный запрет грубых выражений. Среднелитературная характеризуется неполным соблюдением норм, чрезмерным насыщением речи книжными либо разговорными словами. Носителями этой речевой культуры является большинство образованных горожан; проникновение ее в некоторые современные средства массовой информации, художественные произведения способствует широкому распространению. Литературно-разговорный и фамильярно-разговорный тип объединяет тех коммуникантов, которые владеют только разговорным стилем, который используется даже в официальной обстановке. Фамильярно-разговорный отличается большей стилистической сниженностью и огрубленностью речи, что сближает его с просторечием. Используется "ты" как обращение в независимости от возраста собеседника и степени знакомства с ним, отсутствует знание этических и коммуникативных норм. Элитарный тип Среднелитературный тип Литературноразговорный тип Фамильярноразговорный тип Рис. 1.2. Четыре типа речевой культуры носителей литературного языка Причем, если раньше сфера употребления разговорных, просторечных и грубо-просторечных элементов, жаргонизмов была ограничена, то в настоящее время такие слова употребляются и в СМИ, и в публичных выступлениях. Нынешнее состояние языка ученые называют вульгаризацией, или общим жаргоном, и выступают с призывами о сохранении русского языка. Еще в начале 90-х годов, понимая, что идет загрязнение русского языка, литераторы Санкт-Петербургской организации Союза писателей России подняли вопрос о принятии на государственном уровне Закона о защите русского языка. Такой закон был принят только в начале 98-го года, в нем говорится об обязательном введении курса русского языка, культуры речи во все вузы страны и о принятии особых мер в повышении уровня грамотности российского населения. Вопрос 1. Сколько существует типов речевой культуры? Вопрос 2. Чем отличаются данные типы речевой культуры? В своих ценностных рекомендациях культура речи всегда опирались на элитарную культуру, к овладению которой должны стремиться участники современного делового общения. 1.1.2. Краткие сведения из истории культуры речи Учение о речевой культуры зародилось в Древней Греции и Древнем Риме - в теории и практике ораторского искусства. Как сделать речь убедительной и выразительной, доступной и краткой, точной и уместной, богатой и чистой? Над этим вопросом размышляли ораторы и ученые, полководцы и общественные деятели еще в 4в. до н.э. Именно тогда, в античности, возникла наука о красноречии, или риторика. Расцвет ораторского искусства в России приходится на XVII-XVIII вв. Первым риторику оригинально осмыслил и развил на материале общественной словесности М.В. Ломоносов. Во второй половине XIX в. сфера риторики сужается: образуются как самостоятельные дисциплины стилистика, литературоведение, культура речи и др.. Важнейшая эпоха в становлении культуры речи как особой дисциплины в российском языкознании связана с именем профессора С.И. Ожегова. Он был основателем сектора культуры русской речи в Институте русского языка Ан СССР в 1952 г. и организатором научной работы в этой области Академия наук, как считал С.И. Ожегов, должна активно следить за современным состоянием живого и развивающегося литературного языка. Центральные проблемы этой науки: теория нормы, теория ортологии (или, как чаще говорят, правильности речи и ее практической кодификации). С.И. Ожегов был инициатором и ответственным редактором научно-популярной серии "Вопросы культуры речи", в выпусках которой освещались наиболее острые и актуальные научные проблемы. Теоретические и практические задачи культуры речи рассматриваются в работах таких ученых, как В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, С. И. Ожегов, Л. К. Граудина, Д. Н. Шмелев, Е. Н. Ширяев, Б. Н. Головин, Л. И. Скворцов. И в наши дни культура речи как наука продолжает развиваться. Вопрос 3. Перечислите имена ученых, внесших значительный вклад в развитие культуры речи как научной дисциплины? 1.1.3. Современная концепция культуры речи Культура речи – самостоятельный раздел филологии. Это теоретическая и практическая дисциплина, обобщающая достижения и выводы грамматики, стилистики, истории литературного языка с целью оперативного воздействия на речевую практику путем определения основных норм и тенденций развития языка. Культура речи как научная дисциплина имеет теоретико-прикладной характер. Она связана с двумя группами основных дисциплин: лингвистикой внутренней и внешней. В первую группу входят дисциплины:  Фонетика – наука, изучающая звуки речи;  Лексикология – наука о словарном составе языка;  Словообразование – наука, изучающая способы и средства образования новых слов;  Грамматика состоит из морфологии и синтаксиса. Морфология – наука о способах и средствах построения и изменения слов; синтаксис – наука о словосочетаниях и предложениях;  Стилистика изучает стили языка – научный, деловой, публицистический, художественный, разговорный. Внешняя лингвистика включает те дисциплины, в которых изучается функционирование языка в обществе:  Диалектология – учение о территориальных и социальных разновидностях языка;  Лингвистическая география изучает ареалы распространения языковых факторов;  Социолингвистика – наука об условиях социального развития языка;  Этимология изучает происхождение и историю слов;  Лексикография – наука о составлении словарей. Лингвистика внутренняя связана с внутренним устройством языка и выделение дисциплин этой группы обусловлено структурой языка. Структура является важной характеристикой любой системы и представляет собой совокупность отношений между элементами этой системы. В связи с этим необходимо определить единицы языка, которыми являются фонема, морфема, слово, словосочетание, предложение. Фонема – звуковая единица языка, представленная рядом позиционно чередующихся звуков, служащая для опознавания и различения значимых единиц языка. Например, в словах вода – водный – водоворот в первом слоге мы произносим разные звуки [а] - [о] – [ъ] (сверхкраткий гласный), однако они являются материальным воплощением одной фонемы <о>, благодаря которой мы воспринимаем слова как родственные. Морфема – минимальная значимая единица языка. В отличие от фонемы, морфема обладает значением. Ср., например, в глаголах белеть, чернеть, краснеть, зеленеть суффикс е имеет значение «приобретать признак»; приставка пере в словах перешить, переделать, переписать имеет значение «сделать иначе, по-другому» и др. Слово – номинативная единица языка, для которой характерны следующие признаки: цельность, выделяемость и свободная воспроизводимость в речи. Словосочетание – синтаксическая конструкция, состоящая из 2 или более знаменательных слов, связанных между собою подчинительной связью. Как и слова, словосочетания имеют номинативную функцию, т.е. служит для называния. Предложение – это коммуникативная единица языка, представляющая грамматически организованное соединение слов (или слово), обладающая смысловой и интонационной законченностью. Однородные единицы, объединяясь, создают подсистемы (уровни, ярусы) языка. Совокупность фонем создают фонетический уровень языка, совокупность морфем – морфологический уровень, совокупность слов – лексический уровень, совокупность словосочетаний и предложений – синтаксический. Сказанное можно изобразить в виде таблицы единицы языка уровни языка разделы лингвистики фонема фонетический фонетика морфема морфологический морфология слово лексический лексикология словосочетание синтаксический синтаксис предложение Рис. 1.3. Уровни языка и разделы лингвистики Вопрос 3. Назовите основные единицы языка, дайте им определение. Вопрос 4. Дайте определение термина «культуры речи» Задание. Покажите взаимосвязь уровней языка на примере следующего текста: С чем сравнить язык в устах человека? Это ключ сокровищницы! Когда дверь заперта, никто не может знать, что там – драгоценные камни или только ненужный хлам. (Саади). 1.1.4. Характеристика основных толковых словарей русского языка 1.1.4.1. Типы и виды словарей Словари имеют важное значение при освоении предмета «Русский язык и культура речи». Словари делятся на энциклопедические и лингвистические. Словари Энциклопедические Лингвистические сообщают сведения о мире и явлениях: они объяс­няют научные понятия, дают биографические справки знаменитых людях; содержат информацию о словах: об их значении, написании, произношении, об их происхождении, о сочетаемости с другими словами и т. п. Рис. 1.4. Типы словарей Лингвистические словари включают слова разных частей речи: существительные (только нарицательные), прилагательные, глаголы, наречия, предлоги, местоимения, союзы и т. п. и в зависимости целей и задач исследования выделяют основные виды лингвистических словарей. Толковые словари Этимологические словари Словари иностранных слов Фразеологические словари Словари синонимов, антонимов, паронимов Грамматические словари Орфоэпические словари Орфографические словари Обратные словари Рис. 1.5.Виды лингвистических словарей. Современные толковые словари отражают лексику современного русского литературного языка. В словарях есть и некоторое количество архаизмов, историзмов, диалектизмов и пр. — в основном это те слова, которые встречаются в произведениях русской литературу от Пушкина до наших дней. ТОЛКОВЫЕ СЛОВАРИ дают лексическое значение русских слов, отражают лексику современного русского языка Другими словами, в толковых словарях дается толкование слова объяснение значения слова. Виды толкований слова 1. При помощи 3. Значение толкуется с словосочетания или 2. Указывается родовое помощью подбора предложения, в котором понятие и видовые синонимов, антонимов и данное слово особенности данного др.: БЕЗБОЖНО, нареч. объясняется с помощью понятия: БЕССЕМЯНКА, других, более простых по Разг. 1. Бессовестно, и, ж. Особый род груши бесчестно. 2. Очень, смыслу: МЕТЕЛЬ, -и, ж. (или плода) без зерен. Сильный ветер со чрезвычайно, крайне снегом, вьюга. Рис. 1.6. Виды толкования слов Способы расположения слов в толковых словарях - Алфавитный: каждое слово имеет словарную статью, т.е. последовательное описание значения или значений слова, его грамматических характеристик и примерами употребления слов в речи; - Алфавитно-гнездовой: каждое слово имеет словарную статью, т.е. последовательное описание значения или значений слова, его грамматических характеристик и примерами употребления слов в речи. В словарях используются следующие знаки: знак "ромба", знак "параллельки", пометы. Знак "ромба" - ♦ - указание на зону фразеологии. Знак "параллельки" - || - указание на гнездовую зону. В словарях распространена система помет – специальных знаков, с помощью которых даются разнообразные сведения о слове. Пометы могут указывать на тип значения многозначного слова: перен. - переносное значение, на стилистическую характеристику слова, на историческую перспективу. Пометы, указывающие на стилистическую характеристику слова: Книж. - слова, связанные с подчеркнуто официальным характером отношений субъекта речи и адресата и значимостью высказывания, часто эти слова иноязычные по происхождению: эксперимент, масшабность. Высок. – слово придает речи оттенок торжественности: незабвенный Офиц. – слово свойственно официальной, канцелярской речи: нижеследующие, наниматель. Разг. - слово свойственно обиходной, разговорной речи, придает речи непринужденностью: огрызаться, мегера. Прост. – слово свойственно массовой городской разговорной речи: ложить, Обл. – диалектные слова: баско. Спец. – употребление слова в профессиональной сфере: напайка Презр. – презрительное: хлюпик Неодобр. – неодобрительное: сборище Шутл. – шутливое: попрыгунья Бран. – бранное: дурак Пометы, указывающие на историческую перспективу: Стар. – слово принадлежит к терминам русской старины. Устар. – слово является архаизмом, т.е. вышедшим из живого употребления. ЖИВОТ… 3. То же, что жизнь (стар.) В качестве иллюстративного материла используются цитаты из художественной литературы, пословицы и поговорки или короткие предложения, словосочетания, составленные авторами словаря. Например: АРКАДА, -ы, ж. Ар х и т. Ряд одинаковых по форме и величине арок, опирающихся на столбы или колонны. Вот они, вздыбленные кони на Аничковом мосту, памятник Екатерине, ... аркады Гостиного двора. 1.1.4.2. Краткая история создания толковых словарей Толковый словарь предназначается для широкого круга читателей, он является не только справочным пособием, но и средством обучения людей, расширения круга их языковых представлений. Не случайно, что исторически раньше всего начали составлять именно толковые словари. Так, лексические богатства русского языка впервые были представлены в «Словаре Академии Российской», изданном в 1783-1794 гг.. Собиранием материалов для словаря занимались Д.И. Фонвизин, Г.Р. Державин, И.Ф. Богданович, А.И. МусинПушкин и другие известные деятели русской литературы. Этот словарь был впоследствии переработан и издан в 1806-1822 гг. Следующий толковый словарь русского языка был составлен П. Соколовым и издан в 1834 г. под названием «Общий церковно-славянороссийский словарь». Толкования слов даны удачнее, более подробно описаны грамматические характеристики слова. Особую страницу в истории отечественной лексикографии занимает «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, который впервые был издан в 1863-66 гг., а затем выдержал еще ряд изданий. Словарь В.И. Даля — уникальное явление в отечественной лексикографии. Автор сменил ряд профессий: после обучения в Морском корпусе служил моряком, затем, окончив медицинский факультет, работал врачом в действующей армии, затем занимал ответственные посты на государственной службе, выступал беллетристом. Над словарем В.И. Даль работал практически всю жизнь (первые слова записал, когда ему было 19 лет, последние — за неделю до смерти) и составил его единолично. От предшествующих словарей «Толковый словарь...» Даля отличается тем, что в нем наиболее полно представлена лексика, характеризующая быт русского народа — промыслы, обычаи, предметы материальной и духовной культуры. Позиция автора в отношении народного языка сформулирована в «Напутном слове» достаточно четко: «...Никак нельзя оспаривать самоистины, что живой народный язык, сберегший в жизненной свежести дух, который придает языку стойкость, силу, ясность, целость и красоту, должен послужить источником и сокровищницей для развития образованной русской речи взамен нынешнего языка нашего...» В словаре В.И. Даля нашли место слова литературного языка и диалектные, общеупотребительные и профессиональные, исконно русские и заимствованные. Ср. слова, оказавшиеся в качестве заглавных, на одной странице словаря: гимн, гимнот (зоол. терм.), гини (морск. терм.), гипербола, гиппопотам, гипотеза, гипс, гирвас (диал.), гирготать (диал.), гирка (диал.), гирло (диал.), гирлянда, гирча (биол.), гиря, гитара и т. д. Это самый большой по объему словарь: в нем 200 тыс. слов. Словарь отражает лексический состав русского языка второй половины XIX в. Автор «Толкового словаря...» отказался от алфавитного расположения слов. В «Напутном слове» он писал: «...Этот способ крайне туп и сух. Самые близкие и сродные речения... разносятся далеко врозь и томятся тут и там в одиночестве; всякая живая связь речи разорвана и утрачена. Второй способ, корнесловный, очень труден на деле, потому что знание корней образует уже само по себе целую науку и требует изучения всех сродных языков». В одной словарной статье соединяются слова одного корня, начинающиеся с одной и той же буквы. В качестве заглавных слов выступают чаще глаголы, но могут быть и имена существительные, прилагательные. Поэтому в словарную статью с заглавным словом стоять включены производные: стоянье, стойка, стостойковый, стоичный, стойчатый, стоячий, сто-, стоялец, стоялъник, стояк, стойком, стоймя и многие другие. В.И.Даль отрицательно относился к объяснению значения слова через раскрытие понятия. Он писал в «Напутном слове»: «Общие определения слов и самих предметов понятий — дело почти неисполнимое и притом бесполезное. Оно тем мудренее, чем предмет проще, обиходнее... Передача и объяснение одного слова другим, а тем паче десятком других, конечно, вразумительнее всякого определения, а примеры еще более поясняют дело». Поэтому в словаре широко используются объяснения значения слова через синонимы; немало сведений о предметах народного быта, ремесел, обычаев, например: КАФТАН, м. татарск. верхнее, долгополое мужское платье разного покроя: запашное, с косым воротом, чапан, сермяга, сукон-ник, армяк; обычно кафтан шьется не из домотканины, а из синего сукна; он бывает круглый, с борами, кучерской, немецкий или разрезной сзади, короткий или полукафтан, сибирка, прямой или кафтанчик, казачий, казакин; французский кафт., широкополый, круглый фрак, какие носили в прошлом веке; мундирный кафтан, сертук с шитым стоячим воротом. Становой кафтан, стар, косой, с широк, рукавами. Иллюстративный материал в «Толковом словаре...» В-И. Даля — это преимущественно пословицы, поговорки. Их в четырех томах рассыпано более 30 000. Это кладезь народной мудрости. В словаре В.И. Даля весьма ограничена система стилистических помет. Автор писал по этому поводу в «Напутном слове»: «Словарь составляется для русских, почему я почти не делаю отметок о том, насколько слово в ходу, опошлело ли оно, в каком слое общества живет и в этом пусть всяк судит и рядит по своему вкусу: про шаткости неустановившегося языка нашего тут строгой черты или грани провести нельзя». Грамматические пометы также весьма скупы: у сущ.— указание на род, у глаголов — управленце и некоторые другие. «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля получил высокую оценку как при жизни автора так и в более позднее время. В начале XX в. вышло третье издание этого словаря — под редакцией И. А. Бодуэна де Куртенэ, который дополнил его словник и внес изменения в ряд словарных статей. Изменения в русском языке, произошедшие в связи с крупными социальными потрясениями, в связи с научными открытиями, техническими изобретениями, с новшествами в повседневной жизни людей, — привели, в частности, к тому, что появилось много новых слов, а у ряда издавна употребляющихся слов возникли новые значения. Кроме того, в 20-е гг. шли интенсивные процессы демократизации литературного языка: к нему приобщались массы крестьян и рабочих, не владевших (или не вполне овладевших) литературной нормой. Они привносили в язык собственные — диалектные и просторечные — навыки, и тем самым традиционная норма расшатывалась, видоизменялась. Многие языковеды того времени ясно сознавали, что нужен новый толковый словарь, который отразил бы все эти новые явления в русском языке и в то же время упорядочил бы их в соответствии с требованиями литературной нормы. Эту задачу в значительной степени выполнил «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова; 4 тома этого словаря вышли в 1935-1940 гг. Словарь Ушакова (как его впоследствии стали называть) был для своего времени новаторским во всех отношениях. Прежде всего по отбору лексики: в него вошли и новые, иногда «сиюминутные» слова, и слова, традиционно употребляющиеся различных речевых жанрах, наиболее употребительные диалектные и просторечные лексические элементы, профессионализмы, специальные термины. Новаторство было в типах толкования слов, в системе стилистических помет, в системе грамматических сведений о слове, в комментариях, которые предупреждают неправильное употребление. Например, при слове брелок указано: формы «брелка», «брелки» неправильно (надо брелока, брелоки. Словарь Ушакова оказал огромное влияние на русскую лексикографию. Выход его стал событием не только в филологическом мире, но и в культурной жизни страны. Расположение слов в словаре строго алфавитное, объяснения значений слова краткие, четкие. Большое место в словаре занимает иллюстративный материал (цитаты из художественной, публицистической и другой литературы, или словосочетания, составленные авторами словаря). В 1947-1948 гг., а затем и позднее «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова переиздавался неоднократно, так как заметно ощущалась острая нехватка такой справочной литературы. Однако было ясно, что словарь к этому времени уже несколько устарел: не было новых слов, активно вошедших в лексику литературного языка в военные и послевоенные годы, устаревшими стали объяснения некоторых слов. Например, министр, генерал, солдат толкуются в словаре как историзмы, т. е. слова, обозначающие реалии, которые были лишь в прошлом; между тем со времен Великой Отечественной воины эти слова входят в активный оборот. Кроме того, изменились нормы произношения ряда слов, их стилистические характеристики. Отчетливо сознавая все перечисленные недостатки словаря под редакцией Д.Н. Ушакова, один из его составителей — С.И. Ожегов взялся за создание более современного более компактного по объему словаря русского языка. Первые издания «Словаря русского языка» С.И. Ожегова отразили нормы литературного языка середины XX в., которые определились достаточно четко. Однотомный «Словарь русского языка» С.И. Ожегова стал массовым словарем. Нормативность словаря С. И. Ожегова проявилась, во-первых, в отборе лексики. Автор писал: «Средний, а тем более краткий словарь включает в свой состав только актуальную для современности лексику, практически возможную в тех или иных стилях современного употребления, необходимую для языкового обслуживания многообразных нужд современной общественности» (Ожегов С. И. О трех типах толковых словарей современного русского языка // Ожегов СИ. Лексикология. Лексикография. Культура речи. — М., 1974. — С. 170). В последующих изданиях состав словника обновлялся, а в толкования слов и в иллюстративный материал вносились уточнения. После смерти автора в 1964 г. этот словарь, начиная с 1972 г., выходил под редакцией профессора Н.Ю. Шведовой и выдержал более двадцати изданий. Характерно, что при переизданиях автор, а затем и редактор включали в словник новые слова типа газик, гандбол, марганцовка, мим, параметр, мормышка и т. п., а явно устаревшие или узкоспециальные слова и значения исключали (например: азиатчина, аллилуйщик, бювар, вруб-машина, диабаз, гемофилия и др.). Расположение слов в словаре С.И. Ожегова алфавитно-гнездовое, что заметно экономит место. Например, в словарной статье ПЯТАК даны слова: пятаковый,, пятачок, пятачковый, а в статье РАСКВАРТИРОВАТЬ — производные от него: расквартировывать, расквартирование, расквартироваться, расквартировываться. Иллюстративный материал в словаре С.И. Ожегова представляет собой преимущественно короткие предложения ил словосочетания, составленные автором. Они дополняют краткое толкование, показывают типичные связи данного слова с другими словами, указывая на оттенки, на значение фразеологизмов с данным словом. Например: СИНИЙ, -яя, -ее; синь, синя, сине. 1. Имеющий окраску одного из основных цветов спектра — среднего между фиолетовым и зеленым. С. цвет. Синяя краска. Синее небо. Синие васильки. 2 О коже: сильно побледневший, приобретший оттенок этого цвета. Синие от холода руки. Синее лицо. ♦ Синий чулок (неодобр.) — сухая педантка, лишенная женственности и погруженная в книжные, отвлеченные интересы. || уменьш. синенький, я, -ое. Нормативность словаря С. И. Ожегова, во-вторых, заключается в разветвленной системе помет, характеризующих слово с разных сторон: ударение в заглавном слове и его формах, грамматические, стилистические и другие пометы. Например: ПРИБРАТЬ, -беру, -берёшь; -ал, -ала, -ало; прибранный, сов., что (разг.). 1. Слегка убрать, привести в порядок. П. комнату или в комнате. П. на столе. 2. Убрать, положить куда-н. П. книги в шкаф. ♦ Прибрать к рукам кого-что — всецело подчинить себе кого-н. или завладеть чем-н., захватить себе что-н. || несов. прибирать, -аю, -аешь || сущ. приборка, -и, ж. (к 1 знач.). П. палубы. «Словарь русского языка» С.И. Ожегова явился первым, весьма успешным опытом советской лексикографии в создании общедоступного однотомного словаря. Продолжая и развивая этот опыт, Н.Ю. Шведова на базе словаря С.И. Ожегова создала новый лексикографический труд — «Толковый словарь русского языка» (авторы С.И. Ожегов и Н.Ю. Шведова), первое издание которого вышло в 1992 г. Сохраняя основные принципы однотомного толкового словаря — актуальность описываемой лексики, краткость толкований, компактность словарной статьи, Н.Ю. Шведова значительно обновила состав словника (внесено 3000 новых слов и выражений), пересмотрела и переработала многие прежние толкования слов, уточнила грамматические и орфоэпические характеристики, приведя их в соответствие с нормами конца XX столетия и освободила от идеологических м политических характеристик, которые были в словаре С.И. Ожегова. Все эти изменения в значительной степени обновили словарь С.И. Ожегова и привели к тому, что «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой явился самостоятельным лексикографическим изданием, в полной мере отражающим состояние лексики русского языка конца XX в. К достижениям современной отечественной лексикографии относится издание академических толковых словарей — «Словаря современного русского литературного я ка» в 17 томах и «Словаря русского языка» в 4 томах. «Словарь современного русского литературного языка» (сокращенное название: Большой академический) составлялся более 20 лет, издавался с 1948 по 1965 г.; в 1970 г ему была присуждена Ленинская премия. Это самый большой, самый полный толковый словарь из всех существующих: словник его охватывает более 120 000 слов (в отличие от «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля, включавшего многочисленные диалектные слова, в «Большом академическом словаре» представлена лексика главным образом литературного языка). Расположение слов в «Большом академическом словаре» — в первых трех томах гнездовое, в остальных четырнадцати томах алфавитное. «Словарь современного русского литературного языка» также нормативный: словарные статьи содержат большой иллюстративный материал с указанием авторов, названий произведений (томов, глав и т. п.). Каждое толкуемое слово или его отдельное значение сопровождается грамматическими и стилистическими пометами; при иноязычных словах указывается этимологическая справка об их происхождении; указано, когда слово было зафиксировано впервые русскими словарями. Например: МИНИСТР (1793 г., в Словаре Академии Российской). ТЕРМОИЗОЛЯЦИЯ (1949 г., в Словаре иностранных слов). «Словарь русского языка» (в 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой) АН СССР, сокращенно — Малый академический (МАС), вышел из печати в 1957-1961 гг., позднее (1981— 1984) осуществлено второе, исправленное и дополненное его издание. В предисловии ко второму изданию авторы отмечают, что задача словаря остается такой же, как и в первом издании и состоит в полном представлении словарного состава современного литературного языка, а также той части широкоупотребительной лексики русского языка XIX века, знание которой необходимо при чтении произведений классической художественной литературы, публицистики и т.п.. В первом издании было представлено состояние словарного состава литературного русского языка 40- 50-х годов, второе издание показало состояние словарного состава 60-70-х годов XX века. В «Малом академическом словаре» краткие четкие толкования сопровождаются разнообразными пометами, а также иллюстративными примерами (словосочетания и цитаты с указанием автора и названия произведения). Например: ВОЛЬНОСТЬ, -и, ж. 1. Устар. Свобода, независимость. Мы ждем томленьем упованья Минуты, вольности святой. Пушкин, К Чаадаеву. И если псковичи На помощь к нам не подойдут, придется И впрямь княжой нам вотчиною стать Или за вольность нашу без остатка Всем лечь костьми! А.К.Толстой, Посадник. 2. Несдержанность, фамильярность в поведении; развязность, нескромность. Излишняя вольность в обращении. Но сохрани тебя Бог кокетничать с ним или позволить себе какую-нибудь вольность! А. Островский, Лес. Ася считает себя некрасивой, сторонится мужчин, не любит никаких вольностей. Первенцев, Честь смолоду. 3. Отступление от общих правил, от нормы в чем-л. Поэтическая вольность. Офицеры шли не в рядах — вольность, на которую высшее начальство смотрело в походе сквозь пальцы. Куприн, Ночлег. Спивак и Петренко, когда бывали вдвоем, позволяли себе вольность называть друг друга не по чинам, а по имени. Овечкин, С фронтовым приветом. 4. Устар. Привилегия, преимущество, льгота. Указ о вольности дворянства 1762 года. Объем словника в четырехтомном «Словаре русского языка» АН СССР — более 82 тыс. слов. Вопрос 5. Почему проблемы культуры устной речи актуальны на современном этапе? 1.2. Аспекты культуры речи Выделяют следующие аспекты коммуникативный, этический. культуры Нормативный речи: нормативный, • соблюдение норм литературного языка Коммуникативный • зависимость литературной нормы от условий, в которых осуществляет­ся речь Этический •соответствие речи правила м должного речевого поведения, основанные на нормах морали, национально-культурных традициях Рис. 1.4. Аспекты культуры речи 1.2.1. Нормативный аспект культуры речи Нормативный аспект подразумевает формирование, соблюдение и изменение норм, которым должны следовать все носители литературного языка. Изменение норм связано с тем, что сам язык находится в постоянном развитии, что соответственно вызывает изменение норм. Для культуры речи как научной дисциплины необходимо вовремя отмечать колебание нормы, выделять стилистическую принадлежность вариантов и фиксировать изменение нормы. Совокупность наиболее пригодных («правильных», «предпочитаемых») для обслуживания общества средств языка, складывающаяся как результат отбора языковых элементов (лексических, произносительных, морфологических, синтаксических) из числа сосуществующих С.И. Ожегов. Норма — это совокупность правил выбора и употребления языковых средств (в данном обществе в данную эпоху)» Беликов В.И., Крысин Л.П. Понятие нормы связано с понятием литературного языка, в соответствии с этим норму еще называют литературной, а литературный язык - языком нормированным. В современном языкознании выделяют такие свойства языковой нормы, как объективность, вариативность, изменчивость. Объективность означает, что нормы не выдумываются специально учеными, а складываются постепенно, вырабатываются исторически в произведениях классических писателей и в речи культурной элиты общества. Нормы помогают литературному языку сохранять свою целостность и общепонятность. Вариативность нормы подразумевает наличие в литературном языке вариантов, что связано с изменением литературных норм и обусловлено постоянным развитием языка. Вариантная (диспозитивная) норма предусматривает возможность свободного выбора вариантов, два из которых признаются допустимыми в современном языке. Например, возможно употребление следующих существительных и в мужском, и в женском роде: лангуст — лангуста, проток — протока. Появление нового варианта приводит к существованию в языке какое-то время двух норм, затем один вариант устаревает, а другой признается нормативным. И то, что было нормой даже в недавнем прошлом, на современном этапе может считаться отклонением от нее. Приведем некоторые примеры изменения норм. Существуют разные типы норм, которые выделяются в зависимости от того или иного признака: 1. По наличию вариантов: обязательные (императивные) и вариантные (диспозитивные) нормы. Обязательная норма закрепляет только один вариант употребления как единственно верный; вариантная - два. 2. По хронологическому признаку: «старшая» и «младшая» нормы. «Старшая» норма предшествует по времени и связана с традицией употребления, «младшая» обычно отражает современные тенденции языкового развития. 3. По уровню языка: лексические и грамматические. В соответствии с тем, какие нормы являются предметом исследования, в практической стилистике выделяют лексическую и грамматическую стилистику. Задание. В соответствии с основными уровнями языка и сферами использования языковых средств впишите типы норм в таблицу: Правила Постановка ударения Нормы Произношение Употребление слов Употребление устойчивых сочетаний Образование слов Образование грамматических форм слов Образование словосочетаний и предложений Написание слов Постановка знаков препинания Употребление языковых единиц в функциональных стилях препинания в предложении Вопрос 4. Перечислите уровни языка. Вопрос 5. Как языковые нормы соотносятся с уровнями языка? 1.2.2. Коммуникативный аспект культуры речи Мало добиться нормативности, правильности речи; нужно, чтобы речь выполняла поставленную коммуникативную задачу, то есть способствовал успешной коммуникации. Язык располагает большим арсеналом средств. Главнейшее требование к хорошему тексту таково: из всех языковых средств для создания определенного текста должны быть выбраны такие, которые с максимальной полнотой и эффективностью выполняют поставленные задачи общения, или коммуникативные задачи. Изучение текста с точки зрения соответствия его языковой структуры задачам общения получило название коммуникативного аспекта культуры речи. Этот аспект имел значение еще в античности, когда развивались основные положения риторики. Зависимость литературной нормы от условий, в которых осуществляется речь, называют коммуникативной целесообразностью. Этот принцип регулирует употребление языковых единиц в соответствии с особенностями функциональных стилей, законами жанра и условиями коммуникации. Например, одно из значений слова «вещь» определяется как «нечто, обстоятельство, явление» и имеет разговорную окраску. В соответствии с этим выражения «сталкиваться с такими вещами» также носит разговорную окраску, и употребление его в деловом письме нарушает стилистическое единообразие текста. Например, отрывок из делового письма: «Уважаемые коллеги, в письме указаны цифры общего количества автомобилей, которые являются подтвержденными и их корректировка может быть вызвана только форс-мажорными обстоятельствами. К сожалению, за последние пять лет мы несколько раз сталкивались с такими вещами и вероятность их повторения в дальнейшем остается». Или прогноз погоды МетеоТВ, который отличается официальностью используемых языковых средств: Циклон принесет на европейскую территорию России настоящую осеннюю погоду. Над столицей прольются дожди. Ожидающиеся метеоусловия будут способствовать рассеиванию вредных примесей в приземном слое воздуха, что заметно улучшит экологическую обстановку. Коммуникативной задачей данного текста является передача информации в официальной ситуации, поэтому использование официально-деловой лексики отвечает принципу коммуникативной целесообразности. А в разговоре двух приятелей такой текст звучал бы нелепо, несмотря на соблюдение в нем литературных норм. Уместным может быть такой текст: Хорошо, что идет циклон, да и дождь обещают. Хоть дышать легче будет, а то в Москве такая загазованность. Или в рассказе В. Шукшина «Чудик» приводится три варианта телеграммы: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка», «Приземлились. Все в порядке. Васятка», «Долетели. Василий». Первый и второй вариант составлены главным героем Чудиком, которому важно не только передать информацию жене, но и сохранить привычный для разговорной речи стиль общения. Третий текст составлен телеграфисткой, которая оценивает коммуникативную задачу данного средства связи только, как передачу информации: «В письмах, можете писать что угодно, а телеграмма – это вид связи. Это открытый текст». В каждом из трех вариантов телеграммы литературная норма не нарушена, но выбор языковых средств обусловлен коммуникативно-прагматическим характером сообщения. 1.2.3. Этический аспект культуры речи И наконец, этический аспект культуры речи. Для каждого общества и для каждой ситуации существуют свои этические нормы речевого поведения. Этические нормы регулируют также вопросы обращения («вы» или «ты», по имени, имени-отчеству, фамилии), способы приветствия и прощания, выражения согласия, одобрения, несогласия и пр. Запрет на сквернословие определяется именно этическими нормами. Речевая этика – это правила должного речевого поведения, основанные на нормах морали, национальнокультурных традициях. Соблюдение данных правил является необходимым условием успешного речевого общения (коммуникации). Речевой этикет регулирует выбор форм приветствия, обращения, прощания; требует выражения внимания и понимания, а также предписывает выражать мысли в ясной форме, ориентируясь на мир знаний адресата. Культура речи – владение нормами письменного и устного литературного языка, а также умение использовать выразительные языковые средства в разных условиях общения в соответствии с целями и содержанием речи. В лингвистической литературе принято говорить о двух ступенях освоения литературного языка: правильности речи и речевом мастерстве. Правильность как одно из основных коммуникативных качеств речи предполагает соблюдение норм на всех языковых уровнях. Оценки различных способов языкового выражения при этом определенны и категоричны: правильно/неправильно; допустимо/недопустимо. Речевое мастерство предполагает не только следование нормам, но и умение выбрать из сосуществующих вариантов наиболее точный в смысловом отношении, стилистически уместный, выразительный, доходчивый, понятный. Оценки вариантов при этом следующие: лучше, хуже, точнее, яснее и пр. Поскольку правильность речи является первой ступенью культуры речи, возможны такие тексты, которые правильны с точки зрения соблюдения норм, то есть не содержат ошибок, но дефектны с точки зрения речевого мастерства (неуместны, нелогичны, неточны и пр.) Следовательно, одной только правильности речи недостаточно. Речь должна быть еще и уместной, и выразительной, и точной, только тогда мы будем говорить об успешной речевой коммуникации. Помимо знания определенных лингвистических принципов, культура речи предполагает достаточно высокий уровень общей культуры человека, культуру его мышления, знания языка. Вопрос 6. Перечислите аспекты культуры речи. Вопрос 7. Какой из аспектов является главным и почему? Вопрос 8. Раскройте сущность каждого аспекта. Задание. Используя данную схему, расскажите об аспектах «Культуры речи» и их особенностях. Структурно-логическая схема «Понятие "культура речи". Типы норм» КУЛЬТУРА РЕЧИ Нормативный аспект Языковые нормы Коммуникативные нормы Орфографические Граммати- ческие Пунктуационные Коммуникативный аспект Лексические Орфоэпичес кие Этический аспект Этические нормы Владение стилями речи Этикет делового письма Соблюдение требований точности, понятности и чистоты речи Этикет устного общения 1.3. Литературный язык в системе русского национального языка 1.3.1.Система русского национального языка Система русского национального языка представляет собой структуру, состоящую из взаимосвязанных и взаимозависимых форм, или подсистем языка: литературный язык, просторечие, жаргон, социолекты. Просторечие Литератур ный язык Социолект Жаргон Рис. 1.5. Основные вопросы раздела 1 1.3.2. Литературный язык – высшая форма существования национального языка Литературный язык – это главная форма существования национального языка, а также языка народности, обслуживающая самые разнообразные сферы жизни общества: науку, политику, культуру, делопроизводство, законодательство, словесное искусство, неофициальное общение, межнациональное общение. Литературный язык – это то, посредством чего создается единство нации: народ становится нацией только тогда, когда он на определенной территории создает государственную форму общежития и литературный язык. Основной задачей культуры речи является Одна из основных задач культуры речи - охрана литературного языка, его норм. Такая охрана является делом национальной важности, т. к. литературный язык объединяет нацию в языковом плане. Создание литературного языка - дело не простое. Ведущую роль в этом процессе играет наиболее передовая, культурная часть общества. Становление норм современного литературного русского языка тесно связано с именем А. С. Пушкина. Язык русской нации к моменту появления литературного языка был весьма неоднороден. Он состоял из диалектов, просторечия и других обособленных образований. А.С. Пушкин смог на основе разных проявлений народного языка создать в своих произведениях такой язык, который был принят обществом в качестве литературного. Литературный язык, конечно, отличается от языка художественной литературы. Но он как бы вырастает из языка художественной литературы. Главная отличительная черта языка художественной литературы состоит в том, что он выполняет большую эстетическую функцию, и для этого привлекаются и литературные и нелитературные элементы (диалекты, просторечия и др.). Один из важнейших признаков литературного языка – его нормированность. Существует ли норма в других подсистемах национального языка, например, в диалекте, жаргоне? Если за норму мы принимаем некие речевые правила, которые сложились в той или иной группе, то, безусловно, нормы проявляются в употреблении тех или иных слов, их грамматических форм, произношении. Они складываются под влиянием речевых традиции (диалектной, профессиональной, разговорной), условий общения и передаются чаще всего устно, воздействуя на человека, попадающего в ту или иную среду. Т.о. нормы данных подсистем носят локальный характер, не имеют всеобщего значения и не повергаются кодификации. В связи с этим социолекты, жаргон, просторечие называют некодифицированными формами национального языка. Нормы литературного языка сознательно культивируются: фиксируются в словарях, грамматиках, им обучают в школе, пропагандируют при помощи средств массовой информации. Литературный язык важен в социальном и коммуникативном отношениях, поэтому литературные нормы изучаются, разрабатываются правила их использования, т.е. нормы подвергаются лингвистической кодификации, что способствует их сохранению и научно обоснованному обновлению. Основные признаки литературного языка  обработанность (литературный язык - это язык, обработанный мастерами слова: писателями, поэтами, учеными, общественными деятелями);  устойчивость (стабильность);  обязательность для всех носителей языка;  нормированность;  наличие функциональных стилей. В отличие от других подсистем национального языка, литературный язык обладает рядом свойств: 1) это кодифицированная подсистема, которая характеризуется более или менее устойчивой нормой, единой и общеобязательной для всех говорящих на литературном языке; 2) это полифункциональная подсистема, которая используется в разнообразных сферах человеческой деятельности. В соответствии с многообразными сферами использования и различными функциями, которые он выполняет, литературный язык делится на разновидности и функциональные стили. 3) литературный язык социально престижен, т.к. представляет собой такую коммуникативную подсистему национального языка, на которую ориентируются все говорящие, независимо от того, владеют они этой подсистемой или какой-либо другой. 1.3.3.Этапы развития русского литературного языка Язык, как общественное явление, неразрывно связан со всем ходом развития общества. Поэтому, говоря о развитии литературного языка, его периодизации, этапах его развития, необходимо учитывать историю народа, который является его носителем. В современном языкознании выделяют следующие этапы развития литературного языка. 1 этап. Литературно-письменный язык восточнославянской народности (10 – нач. 14 вв.). Это период со времени образования государства восточных славян (Киевская Русь) до того, как происходит разделение восточных славян на 3 народности: русских, украинцев, белорусов. Носителем литературного языка в этот период была древнерусская народность, существовавшая в виде племен. Объединяющим началом в языковом отношении было киевское койне. Именно в этот период складываются 2 типа литературного языка: 1) книжно-славянский тип; 2) народно-литературный тип. Указанные типы имели разные источники происхождения. Основой книжно-славянского типа литературного языка послужил старославянский язык. Использовался этот литературный тип в церковной и духовной литературе: жития святых, проповедях, посланиях, поучениях и т.п. В основе народно-литературного типа лежит самобытный язык восточных славян, который в 9-11 вв. обслуживал все сферы жизни. Примером служит «Слово о полку Игореве». Этот литературный тип лежит в основе деловой документации Киевской Руси. 2 этап. Литературно-письменный язык великорусской народности 14 сер. 17 вв. Период формирования великорусской народности происходит одновременно с образованием белорусской и украинской народностей. В 13-14 вв. в результате распада древнерусской народности стали складываться близкородственные, но самостоятельные языки. После Куликовской битвы 1380 г. произошло изменение соотношения политических и культурных сил на Руси, особенно выросла роль Московского княжества. Москва становится центром, вокруг которого складывается русское национальное государство. Язык Москвы складывается на основе северных говоров, но по мере присоединения других земель говор Москвы впитывает в себя особенности и южных диалектов. Так формируется московское койне, послужившее основой народно-литературного типа языка Московского государства. В эту эпоху сохраняется наметившийся в Киевской Руси параллелизм 2 типов литературного языка. Однако различия между книжно-славянским и народно-литературным типами усиливаются и становятся особенно значительными. Книжно-славянский тип подвергается сознательной архаизации, что выражалось в преобладании старославянской лексики и грамматических норм. Причиной архаизации языка послужило возобновление контактов с Византией и южнославянскими землями. В связи с утратой независимости балканских стран (Сербией, Болгарией) в Москву приезжают видные духовные и общественные деятели и занимают ответственные посты. Народно-литературный тип сближается с великорусской народности. Развивается деловой язык. разговорным языком 3 этап. Начало оформления национального языка (сер. 17 – первая пол. 18 вв.). Сложившаяся норма московского говора становится основой общерусской языковой нормы. В язык проникает большое количество заимствованной лексики самой разнообразной тематики (около 3000). Книжно-славянский тип литературного языка еще существует, но претерпевает значительные изменения: вытесняются церковно-славянские традиции и происходит сближение с разговорной речью. В этот период язык пополняется заимствованиями из других языков самой разнообразной тематики. Язык в это время отличается необычайной пестротой лексического состава. В состав книжного литературного языка входили элементы церковно-славянского языка, заимствования, собственно-русские слова. На данном этапе отсутствуют единые правила орфографии и пунктуации. 4 этап. Становление общенациональной литературной нормы (вторая пол. 18 – первая пол. 19 вв.). Разнородность и противоречивость явлений в системе языка обусловили необходимость ее упорядочения. Многие ученые пытались справиться с этой задачей. Но особо следует сказать о теории Ломоносова и его теории 3 штилей. Свое учение Ломоносов обосновал в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке» (1758). Ломоносов выделил 3 стиля: высокий, средний и низкий. Каждый стиль обслуживала определенная группа лексики. Так, высоким стилем писались героические поэмы, оды. Он допускал старославянскую и российскую лексику. Средним стилем писались трагедии, элегии, сатиры, дружеские письма в стихах. Этот стиль обслуживался «общероссийскими» словами и разговорной лексикой культурного общества. Низким стилем писались комедии, басни, эпиграммы, дружеские письма в прозе. Он допускал низкие «презренные» слова. Ломоносов упорядочил систему языка, открыл новый источник обновления языка – разговорную речь. Однако реформа Ломоносова обозначила резкое расхождение литературного и разговорного языков. Надо было выработать язык литературы, приемлемый для всех слоев общества. Эту задачу попытался решить Н.М. Карамзин. Предпринятая им реформа подготовила почву для литературной деятельности А.С. Пушкина. Карамзину предстояло «сгладить» острые расхождения между текстами разного предназначения. Кроме того, ему предстояло приблизить русский литературный слог к общеевропейскому литературному слогу того времени, а для этого найти место в русском литературном языке заимствованным словам из европейских языков. В результате реформы Карамзина русский литературный язык стал беднее в области языковых средств за счет стремления к изящным светским формулам. Но цель была достигнута: литературный язык стал понятен разным слоям населения. Косвенным примером тому служит тот факт, что русский школьник может воспринимать язык «Бедной Лизы» без комментариев и перевода. Преемники Карамзина – А.С. Грибоедов и И.А. Крылов – вовлекают в систему литературного языка поэтические достижения фольклора и живую разговорную речь. Этим путем и пошла далее русская художественная литература. С приходом Пушкина в русскую литературу начинается современный период развития литературного языка. Новизна пушкинского подхода к языку состояла не в том, чтобы отвергать какой-либо разряд языковых средств или вводить новые средства. Пушкин пользовался всеми языковыми средствами, накопленными к тому времени в русском языке, руководствуясь принципом «соразмерности и сообразности». Он свободно соединял церковнославянизмы и разговорные слова, что давало разнообразие стилистических средств и выразительных возможностей. Это равноправие положило начало формированию современной общенациональной языковой нормы. 5 этап. Стабилизация литературной нормы (вторая пол. 19 – нач. 20 вв.). Осваиваются новые пласты лексики, литературный язык сближается с разговорной речью, включаются диалектные и просторечные элементы в художественную речь. Начинается сознательное воздействие на язык, его нормирование, формируется общая система литературной нормы со стилистическими вариантами. 6 этап. Универсализация и демократизация литературной нормы 20 в. Происходит увеличение словарного состава за счет неологизмов, расширение активной части словарного состава, всеобщий интерес к языку, развивается языкознание, ведется языковая политика, активно развивается терминология, происходит расширение функций языка: он становится средством межнационального и международного общения. Закономерности развития литературного языка 1. Эволюция литературного языка заключается в объединении множества диалектов в некое единство, носящее наддиалектный характер. 2. Развитие литературного языка – культурно-исторический процесс. Литературный язык создается людьми, культурной элитой общества, среди которой особое значение имеют создатели и реформаты литературных языков. Говоря о литературном языке, мы всегда связываем его происхождение с теми или иными людьми – Ломоносовым, Карамзиным, Пушкиным и др. 3. Народный язык развивается быстрее, чем литературный язык. Поэтому возникают моменты, когда литературный язык и народный представляют настолько различные стадии развития, что становятся несовместимыми в народно-языковом сознании. Завязывается борьба между двумя стихиями – архаично-литературной и новаторски-разговорной, которая заканчивается победой одной из двух стихий. 1.3.4. Просторечие Просторечие – одна из форм языка, которая наравне с говорами и жаргонами противопоставляется литературному языку. Термином просторечие в 16-17 веках обозначали народный язык; в 18 веке - источник низкого литературного стиля; в 19 веке - все, что находится вне сферы литературного языка. Просторечие в качестве средства общения используют необразованные или малообразованные люди. Оно противопоставлено, с одной стороны, литературной разговорной речи, с другой – диалектам, поскольку понятно, в отличие от жаргонов и диалектов, всем носителям языка. В просторечии представлены единицы всех уровней, на фоне литературного языка просторечие проявляется в области ударения (километр, документ, портфель и др.), произношения (колидор, вострый), морфологии (волосья, положь, раздевши, откудова, оттеда, хотишь, ихний, местов, свежая мяса), лексики (хворать, хаять, сперва, рехнуться, уважить (=любить), благим матом, спинжак, кишка тонка, лезть в бутылку, обвернуть, обгородить), синтаксиса (А чем она больная? Пол вымытый. Я не мывши. Он выпивши. Гости никто не приехали. Что тебе болит? Умер голодом. Пришел с магазина.). 1.3.5. Социолект Социолект – разновидность языка, употребляемая в качестве средства общения лицами, связанными тесной территориальной, социальной или профессиональной общностью. Выделяют территориальные и социальные диалекты. Территориальный диалект – такая форма существования языка, характеризуемая единством фонетической, грамматической и лексической системы и используемая как средство общения на определенной территории. Территориальные диалекты существуют в виде говоров. Говор – это наименьшая территориальная разновидность языка, обслуживающая жителей населенного пункта и имеющая отличительные особенности во всех сторонах языковой системы. Совокупность более или менее однородных говоров образует наречие. В русском языке два наречия – северновеликорусское (признаки: 1) оканье, 2) взрывной г, 3) окончание -я в Р.п. и В.п. ед.ч. личных местоимений я, ты и возвратного себя, 4) твердое [т] в окончаниях глаголов 3 л. ед. и мн. ч. наст. и буд. времени и др.) и южновеликорусское (1) аканье, 2) фрикативное г [γ], 3) окончание е в Р.п. и В.п. ед.ч. личных местоимений я, ты и возвратного себя, 4) мягкое [т’] в окончаниях глаголов 3 л. ед. и мн. ч. наст. и буд. времени и др.). Между этими двумя наречиями располагаются переходные средневеликорусские говоры, которые послужили основой для литературного языка. Как результат растущей потребности в усилении контактов, более тесных экономических и культурных связей между отдельными землями со своими диалектами возникали койне. Койне – междиалектное средство общения. Примером служат киевское койне, существовавшее в Киеве в 9-11 вв., московское койне, послужившее основой современному литературному языку. Социальные диалекты выступают средством общения отдельных социально-сословных, производственно-профессиональных, групповых и возрастных коллективов. Если территориальные диалекты порождены географической разобщенностью народа, то природа социальных диалектов – в социальносословной, профессиональной, социально-возрастной и социально-половой разобщенности общества. 1.3.6. Жаргон Жаргон – совокупность языковых элементов, свойственных определенной возрастной или профессиональной группе людей. Жаргон, в отличие от арго, не создается искусственно, а возникает спонтанно и служит знаком принадлежности к «своим» – к определенной группе или среде. Язык жаргонов отталкивается от литературного языка. Произносительные варианты являются дублетными по отношению к вариантам литературного языка: снайпера, крейсера, рапорта – в языке военных; осужденный – в языке юристов; ветра, шторма, компас – у моряков; добыча – в речи горняков и др. Лексика жаргонов возникает двумя путями: 1) как новое значение уже имеющегося слова в литературном языке (все схвачено, крыша поехала, достать, мочить, кинуть, продвинутый и др.) и 2) как новое слово (герла, отморозок, лопухнуться и др.) Словарь жаргонов, особенно молодежных, быстро меняется: раньше родителей называли предками, затем - черепами, шнурками, в настоящее время можно услышать – динозавры, мамонтяры и др. Употребление жаргонизмов является средством художественной выразительности, жаргонизмы широко используются в художественной речи и публицистике. Однако употребление жаргонизмов в письменной речи не является нормативным. Арго - условный или тайный язык замкнутой группы общества, служащий средством обособления или конспирации: язык бродячих торговцев - офеня, «блатная музыка» – воровское арго, жгонский язык – язык шерстобитов, языки ремесленников, нищих, детские тайные языки (язык беспризорных в 20-30-х гг. ХХ в.). В языковом отношении арго характеризуется условным словарем, который включает в себя около полутысячи особых слов, не считая производных. Обычно это лексика, отражающая характер профессии, быт, нравы и ценности данного сообщества. По происхождению основная часть слов являются заимствованными, остальные – это или переделанные при помощи замены слога (широго – дорого, шивар – товар, кустра – сестра, кулото – золото, спинитра – спина; кубася – баба – в языке офеней), или обычные слова, которым приписываются новые значения (накрой – стол; хоры – полати, ход – дом, двор – из языка офеней; приправа – кастет, святцы – карты, Степан – топор – из блатного арго). Фонетика и грамматика тайных языков ничем не отличается от грамматики национального языка, что еще раз доказывает искусственное, условное происхождение. Задание. Сформулируйте определение литературного языка, назовите его признаки. Сравните свое определение с существующими: 1) «Нормализованный язык, обслуживающий разнообразные культурные потребности народа, язык художественной литературы, публицистических произведений, периодической печати, радио, театра, науки, государственных учреждений, школы и т.д.» (Д.Э. Розенталь); 2) «Представляет собой форму социального (социокультурного) существования национального языка, принимаемую его носителями за образцовую». (В.И. Максимов); 3) «Современный русский литературный язык, хотя и может рассматриваться как язык от А. С. Пушкина до наших дней, не остается неизменным. Он постоянно меняется и, следовательно, нуждается в нормировании». (Е.Н. Ширяев); 4) «Это кодифицированная подсистема; она характеризуется более или менее устойчивой нормой, единой и общеобязательной для всех говорящих на литературном языке, и эта норма целенаправленно культивируется» (Беликов В.И., Л.П. Крысин) Вопрос 9. Назовите отличительные признаки литературного языка. Что делает литературный язык высшей формой существования языка? Вопрос 10. Расскажите о диалектном членении языка. Вопрос 11. Расскажите о собственных наблюдениях над диалектной речью? Вопрос 12. Что такое просторечие? Сопоставьте просторечие и территориальные диалекты. Вопрос 13. В чем, по-вашему, заключается главное отличие жаргонов от арго? 1. Назовите признаки литературного языка. 2. Назовите факторы, определяющие функционально-стилистическую дифференциацию литературного языка. 3. Как вы понимаете, что такое функциональный стиль и функциональная разновидность? 4. Почему считается, что история русского литературного языка начинается с IX века? 5. В чем отличие литературного языка IX века от литературного языка ХХ века? 6. Какой смысл вкладывается в понятие «литературный язык» независимо от времени его существования? 7. Как соотносятся «язык художественной литературы» и «литературный язык»? 8. Как соотносятся два понятия «национальный язык» и «литературный язык»? 9. Назовите негативные явления в нашей речи. Приведите примеры. 10. Расскажите об употреблении жаргонов в наши дни. Каково ваше отношение к жаргонам? 1.4. Коммуникативные качества хорошей речи 1.4.1. Учение о качествах речи Учение о качествах речи берет свое начало в трудах античных философов, ораторов, которые разработали целую систему оценок качеств речи - положительных и отрицательных. Например, Теофраст в книге "О стиле" изложил такие достоинства речи, как чистота, ясность, точность, величавость, суровость, торжественность, стремительность, правдивость, мощность. К недостаткам речи Гермоген относил сбивчивость, напыщенность, ребячливость, ложный пафос. По убеждению Цицерона, чистота и ясность речи важны и необходимы, но и их недостаточно, чтобы оратор мог вызвать восхищение слушателей, - для этого нужна красота речи. По мнению Дионисия Галикарнасского, самое важное и совершенное из достоинств речи уместность. Конечно, не все положения античных мыслителей могут прияты нами. Но многое заслуживает внимания и глубокого изучения. Современное учение о коммуникативных качествах хорошей речи разработал Борис Николаевич Головин. Качества речи он выделяет на основе соотношения речи с другими понятиями: правильност 1 ь Речь - язык: . богатство чистота логичность 2 Речь - мышление: ясность, простота . краткость 3 Речь - объективный мир: точность . 4 Речь - ее обстановка, содержание, уместность . назначение: образность 5 Речь - эстетика: выразительность . благозвучие Основные коммуникативные качества «хорошей речи»:  Правильность - это соблюдение в речи действующих норм языка; Нарушение качества: Мечик навзничь упал на землю и уткнулся лицом в ладони.  Точность - это употребление слов в соответствии с их лексическим значением, отсутствие двусмысленности. Нарушение качества: «Займи мне двести рублей». «Я не знаю, у кого». Следовало сказать: "Дай мне в долг" или "Дай взаймы", "Одолжи", поскольку глагол занять имеет значение "взять взаймы", а не "дать взаймы".  Логичность - строго последовательное соответствие структуры речи законам логики, мышления. Нарушение качества: Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина – зубной техник (Ильф и Петров).  Простота - это отсутствие в речи вычурных, напыщенных слов, это естественность, а не искусственность речи. Нарушение качества: Одним из элементов социального механизма торможения процесса преодоления отставания являются серьезные недостатки в сфере нашего народного образования.  Сжатость- устранение лишних слов, ненужных повторений, избыточных конструкций, многословия. Нарушение качества: Спортсмены прибыли на международные соревнования для того, чтобы принять участие в соревнованиях, в которых будут участвовать не только наши, но и зарубежные спортсмены.  Уместность - это соответствие содержания речи, её языковых средств целям и условиям общения. Нарушение качества: Жена – мужу: В первой половине дня я ускоренными темпами обеспечила восстановление надлежащего порядка на жилой площади, а также в предназначенном для приготовления пищи подсобном помещении общего пользования.  Чистота – отсутствие слов-паразитов (как бы, реально, короче, ну, вот), устранение из речи слов нелитературных, диалектных, жаргонных, просторечных, вульгарных; а также слов иноязычных, которые употребляются без надобности. Вся эта лексика придает речи грубый, фамильярный характер. Нарушение качества: Среди собравшихся превалировали представители молодежи.  Богатство и выразительность речи - это использование выразительных средства, большой объем активного словаря, разнообразие используемых морфологических форм, синтаксических конструкций. 1.4.2. Правильность речи Правильность речи - это соблюдение в речи действующих норм языка:  Норм произношения  Норм ударения  Норм лексики  Норм стилистики Норм морфологии  Норм словообразования  Норм синтаксиса Правильность - это главное коммуникативное качество речи. Правильность речи как бы задана самой языковой структурой: достаточно хорошо знать эту структуру, чтобы говорить правильно. Поэтому и развитие навыков хорошей речи должно, прежде всего, опираться на знание норм литературного языка. 1. Нормы ударения регулируют выбор вариантов размещения ударного слога среди безударных. Например: Можно Нельзя произносить оптовые оптовые поставки проторённый проторенный путь ходатайствова ходататайство ть вать 2. Нормы произношения регулируют правила произношения звуков в каждом слоге отдельного слова, например: Можно произносить Нельзя [золот [зълато’й] о’й] [тэрм [т’эрмин] ин] [фанэ [фан’эра] ’ра] 3. Нормы лексики регулируют правила употребления слов и их значений, а также правила лексической сочетаемости слов. Неправильно: "Речь Дикого кишит грубыми выражениями" Правильно: "Речь Дикого пестрит (или изобилует) грубыми выражениями". 4. Нормы стилистики регулируют выбор речевых средств в различных сферах общения, не допускают столкновения разностилевых средств в узком контексте. Например: По словам К.И. Чуковского, один из переводчиков принес в издательство "Всемирная литература" такой перевод романтической сказки: "За неимением красной розы жизнь моя будет разбита". Горький сказал ему, что канцелярский оборот "за неимением" неуместен в романтической сказке. Старик согласился и написал по-другому: "Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита", чем доказал полную непригодность для перевода романтических сказок.  В стилях речи отражается духовный мир человека, его начитанность, знание, вкусы и симпатии. Каждый образованный человек должен работать над стилем своей речи. 5. Нормы словообразования регулируют выбор морфем (частей слова), их размещение и соединение в составе нового слова. Например: Можно Нельзя произносить наблюдал наблюдатель ьщик охотник охотщик лесной лесовой речной рековой 6. Нормы морфологии регулируют выбор вариантов морфологической формы слова. Например, нельзя говорить: "пирожки с повидлой", т. к. существительное "повидло" не женского рода, а среднего. Нельзя говорить: "потерялся один туфель", т.к. существительное "туфля" женского рода. 7. Нормы синтаксиса требуют соблюдения правил согласования, управления, расположения слов в структуре предложения, правил построения сложного предложения. Можно сказать: "Когда я подъезжал к этой станции и задумчиво глядел в окно, у меня с головы слетела шляпа". Нельзя так строить предложение: "Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа" (такова запись чиновника Ярмонкина в жалобной книге у А.П. Чехова в его рассказе). 1.4.3. Богатство речи Богатство речи - разнообразие используемых языковых средств:  большой объем активного словаря,  разнообразие используемых морфологических форм,  синтаксических конструкций. Оценочные слова "богатая" и "бедная" по отношению к речи применяют и ученые-филологи, и писатели, и литературные критики, и преподаватели. Они исходят из речевого опыта, что художественная речь, например, русских писателей Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова - богатая, а по сравнению с ней речь газеты, конечно, бедная. Речь считается богатой, если она разнообразна по своей языковой структуре. Человек должен обладать большим словарным запасом, из которого он может выбрать нужное слово и применить его в своей речи. Лексическое богатство русского языка отражено в различных лингвистических словарях. Например, "Словарь церковнославянского и русского языка", изданный в 1847 году, содержит около 115 тыс. слов, "Словарь живого великорусского языка" В.И. Даля включает более 200 тыс. слов, Д.Н. Ушаков включил в "Толковый словарь русского языка" около 90 тыс. слов. Богатство русского языка заключается не только в большом количестве слов, но и в разнообразии их значений. Новые смысловые оттенки придают языку гибкость, живость и выразительность. Много в нашем языке различных омонимов, синонимов, антонимов, паронимов, которые делают нашу речь красочной, разнообразной, помогают избегать повторения одних и тех же слов, позволяют образно выразить мысль. Немало в русском языке слов, которые передают положительное или отрицательное отношение говорящего к предмету мысли, то есть обладают экспрессией. Например, слова блаженство, роскошый, великолепный, неустрашимый, очаровать заключают в себе положительную экспрессию, а слова болтун, недотепа, бестолковщина, мазня характеризуются отрицательной экспрессией. Вот пример речи выразительной, эмоциональной: "Хотя Ниловне только сорок лет, она считает себя старухой. Она почувствовала себя старой, не пережив по-настоящему ни детства, ни юности, не испытав радости "узнавания" мира. Горький рисует её портрет Ниловны так, что в нем преобладают печальные, серые тона: "Была она высокая, немного сутулая, её тело, разбитое долгой работой и побоями мужа, двигалось бесшумно и как-то боком... Над правой бровью был глубокий шрам... Вся она была мягкая, печальная и покорная". Удивление и страх - вот что постоянно выражало лицо этой женщины. Печальный образ матери не может нас оставить безучастными..." А вот берем с книжной полки сборник статей о передовых методах в сельском хозяйстве и читаем: "Введение в севооборот бобовых культур, с которыми связана деятельность клубеньковых бактерий, а также создание необходимых условий для лучшего развития этих растений являются важными мероприятиями для накопления азота и обеспечения им последующих культур. Так, внесение фосфатных и калийных удобрений под горох увеличивает его урожай и, следовательно, способствует большему накоплению азота". Эта речь лишена живости, эмоциональности, лишена живых красок, такая речь скучная и стандартная, построена из громоздких высказываний. Не обедняйте свою речь! Используйте все богатства русского языка! 1.4.4. Чистота речи Чистота речи - устранение из речи слов нелитературных, диалектных, жаргонных, просторечных, вульгарных; а также слов иноязычных, которые употребляются без надобности. Вся эта лексика придает речи грубый, фамильярный характер. Выбирая слова при построении высказывания, мы должны учитывать сферу распространения слова. Некоторые слова имеют ограниченную сферу распространения: 1.4.4.1. Неологизмы Неудачно образованные новые слова (неологизмы) являются речевыми ошибками: На ямочный ремонт после весенней распутицы было потрачено 23 тысячи рублей. Только контекст помогает разобраться: "ямочный ремонт" - это ремонт ям. Не проще ли так и сказать? А как вам нравятся, например, такие "неологизмы"?  Мы и дальше будем продолжать обордюривать улицы.  Желающим особачиться: продаются щенки белой масти породы болонка  У вас в столовой однообразный блюдаж. 1.4.4.2. Устаревшие слова Устаревшие слова - это слова, вышедшие из активного употребления, входящие в пассивный состав языка. Слова, как люди, рождаются, живут и служат нам, старятся, уходят на покой и даже умирают, потому что мы не употребляем их, забываем... Например, никто из нас уже не употребляет слова при измерении длины аршин, верста, сажень. А ведь наши прабабушки говорили: Купила два аршина сукна; До города пять верст. Изменились времена, и только в поговорках еще встречаются эти старые слова: мерить на свой аршин, с коломенскую версту... Устаревшие слова включают историзмы (названия исчезнувших предметов, явлений, понятий) и архаизмы (названия предметов и явлений существующих, но вытесненных их синонимами - словами активного употребления). 1.4.4.3. Иноязычные слова Не всегда в контекст удачно вписываются слова иноязычного происхождения: Предлагаем пролонгировать договор о проведении конференции. Следует помнить, что слово "пролонгировать" означает "продлить срок действия чего-нибудь". Так не лучше ли употребить русское слово "продлить". Работа конференции лимитируется из-за отсутствия ведущих специалистов. Иностранное слово "лимитировать" имеет значение "установить лимит чего-нибудь, ограничивать". В данном предложении это слово и следовало бы заменить русскими глаголами: изменилась, идет медленнее, приостановилась. 1.4.4.4. Профессионализмы Профессионализмы - это принятые в определенной просиональной группе просторечные эквиваленты терминов: опечатка - в речи газетчиков ляп; руль - в речи шофёров баранка. Немотивированное перенесение профессионализмов в общелитературную речь нежелательно. Такие профессионализмы, как пошить, пошив, заслушать или обилетить, табелировать (записать в табель) и другие, портят литературную речь. Я уже третий год пошиваю в этом ателье. Пошиваю - шью, работаю швеёй. По ограниченности употребления и характеру экспрессии (эти слова шутливые, сниженные) профессионализмы сходны с жаргонизмами и являются составной частью жаргонов - своеобразных социальных диалектов, свойственных профессиональным или возрастным группам людей (жаргоны спортсменов, моряков, охотников, студентов, школьников). 1.4.4.5. Жаргонизмы Жаргонизмы - это обиходно-бытовая лексика и фразеология, наделенная сниженной экспрессией и характеризуется социально ограниченным употреблением. Хотел пригласить на праздник гостей, да хибара не позволяет. Хибара дом. Тяжеловесные автобусы еврокласса изо дня в день утюжили мостовые Выборга. Утюжили - ездили. В жаргонах искажаются и значения, и облик многих слов. Например, в ученическом и студенческом жаргоне бытуют словечки: пара - "оценка два", удочка, уд - "удовлетворительно", физра - "физкультура как учебный предмет", хвост - "несданный экзамен", преп - "преподаватель" и т.д. Значение жаргонизмов часто неточны, расплывчаты. Например, глагол усечь может означать "понять, усвоить, сообразить, запомнить, заметить", глагол кемарить может означать "отдыхать, дремать, спать, бездельничать". Прилагательное железный употребляется в значении "хороший, прекрасный, надежный, ценный, верный, красивый". Могут ли подобные словечки заменить настоящие, точные и полновесные русские слова? Богатства оценочной лексики, которая в нашем языке выражает тончайшие оттенки человеческих чувств, в жаргоне подменяются условными определениями, которые сводятся к математическим знакам "плюс" и "минус". Положительная оценка выражается в жаргонных словечках блеск, клёво, железно, коронно, обалденно, а отрицательные - в жаргонизмах прокол, муть, мура. Согласитесь, что в речи культурного человека не должно быть места жаргонизмам. А вы как думаете? 1.4.4.6. Диалектизмы Диалектизмы - слова или устойчивые сочетания, которые не входят в лексическую систему литературного языка и являются принадлежностью одного или нескольких говоров русского общенационального языка. Диалектизмы оправданны в художественной или публицистической речи для создания речевых характеристик героев, для отражения местного колорита при описании быта. Большого мастерства в этом достиг М. А. Шолохов в "Тихом Доне", "Поднятой целине". По этим романам мы узнали много донских словечек: баз, гуторить, курень. Нам не кажутся неуместными диалектизмы в рассказе "Бежин луг" И.С. Тургенева: Чего ты, лесное зелье, плачешь? (о русалке); Что намеднись у нас на Варнавицах приключилось; Старостиха... свою дворную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес. А если писатель не был уверен в том, что его правильно поймут, он разъяснял диалектизмы: "...Лужком пошел - знаешь, там где он сугибелью выходит, там ведь есть бучило; знаешь, оно еще камышом заросло..." И. С. Тургенев дает примечания: "Сугибель - крутой поворот в овраге"; "бучило глубокая яма с весенней водой". С 19 века в русский литературный язык пришло немало диалектных слов, которые теперь ничем не выделяются. Среди них есть стилистически нейтральные (тайга, сопка, филин, земляника, улыбаться, пахать, очень) и экспрессивно окрашенные (нудный, аляповатый, мямлить, прикорнуть, чепуха, морока). Многие слова диалектного происхождения связаны с жизнью и бытом крестьянства (батрак, борона, веретено, землянка). Уже в советскую эпоху в литературный язык вошли слова хлебороб, вспашка, зеленя, пар, косовица, почин, новосел и др. И все-таки в наше время пополнение лексики из диалектных источников не оказывает серьезного влияния на развитие языка. Диалекты постепенно отмирают, а литературный язык - через школу, радио, телевидение, кино - распространяется повсеместно. Их используют писатели, которые повествуют о жизни села, привлекая местные слова для описания сельского быта, пейзажа. Попробуем выделить диалектизмы в таком отрывке: Ракита эта была курчава, приземиста. Она стояла одиноко, на взгорке. Сразу же за ней начинался крутой, как изгиб дуги, склон. Все остальные ракиты росли там, в низах, в самом конце огородов, вдоль глубокого суходольного лога... Сразу же за их вершинами виднеется клочок "пажи" бурой, никогда не паханной земли: не то выгон, не то заброшенный луг. ( С. Крутилин. "Липяги" ) В точном значении термина диалектными можно назвать лишь три слова взгорок, в низах, пажа. Эти три диалектизма придают речи писателя особую достоверность, по ним мы догадываемся, что сам он из этих мест и пишет о том, что видел своими глазами. Немотивированное же использование диалектизмов говорит о недостаточном владении нормами литературного языка: Летом в деревне я встаю вместе с кочетами. Кочет - петух. Пришла ко мне шаберка и просидела целый вечер. Шаберка - соседка. Употребление диалектизмов в данных предложениях не оправдано ни стилистикой текста, ни целью высказывания. 1.4.4.7. Разговорные и просторечные слова Разговорные слова входят в лексическую систему литературного языка, но употребляются преимущественно в устной речи, в сфере повседневного общения. Просторечие - слово, грамматическая форма или оборот преимущественно устной речи, употребляемые в литературном языке в целях сниженной, грубоватой характеристики предмета речи, а также простая непринужденная речь, содержащая такие слова, формы и обороты Разговорная и просторечная лексика, в отличие от диалектной (областной), употребляется в речи всего народа. Наш ребенок - кошатник какой-то! Кошатник (разг.) - любитель кошек. У нас на заводе чувствуется нехватка рабочей силы. Нехватка (прост.) - то же, что недостаток. Ошибки возникают в тех случаях, когда употребление разговорных и просторечных слов не мотивированно контекстом. Разговорные, а тем более просторечные слова нельзя употребить в беседе с человеком, с которым мы связаны официальными отношениями, или в официальной обстановке, скажем на уроке. Разве не покажется странным, например, использование разговорно-просторечной лексики в ответах учеников по литературе: "В образе Хлестакова Гоголь показал жуткого нахала, который кружит голову и дочке, и матери, безбожно врет и хватает взятки"; "Чичиков - мошенник, он рвется выйти в миллионщики"? 1.4.4.8. Канцеляризмы Канцеляризмы - слова и выражения, употребление которых закреплено за официально-деловым стилем, но в других стилях речи они неуместны, являются штампами. Смотрите сами:  "Имеет место отсутствие запасных частей".  "На вверенной мне территории какие-либо нежелательные скопления отходов и вторсырья не имеют места".  "Простои рабочих мест имели место из-за необеспеченности металлом". У Корнея Чуковского есть великолепная книга о русском языке "Живой как жизнь". Вот небольшой отрывок из нее: Однажды один посетитель ресторана, желая заказать себе котлету, сказал официанту без тени улыбки: - А теперь заострим вопрос на мясе. Один дачник во время прогулки в лесу заботливо спросил у жены: Тебя не лимитирует плащ? В поезде молодая женщина расхваливала свой дом в подмосковном селе: Чуть выйдешь за калитку, сейчас же зеленый массив! Как бы ни были различны эти люди, их объединяет одно: все они считают правилом хорошего тона вводить в свою речь (даже во время разговора друг с другом) слова и обороты канцелярских бумаг, циркуляров, протоколов, докладов, рапортов. Но ведь эти слова обесцвечивают речь, делают ее невыразительной. 1.4.4.9. Речевые штампы Штампы - это избитые выражения с потускневшим лексическим значением и стёртой экспрессивностью. Штампами становятся слова, словосочетания и даже целые предложения, которые возникают как новые, стилистически выразительные речевые средства, но в результате слишком частого употребления утрачивают первоначальную образность. При голосовании поднялся лес рук. Сфера наших интересов расширяется. Мы не замечаем, как в нашу повседневную речь включаются выраженияштампы развернуть мероприятие, поставить во главу угла, поставить вопрос, поднять на должную высоту, идя навстречу знаменательному юбилею и др. Такие обороты лишают речь простоты, живости, эмоциональности, снижают эффективность устного слова. Любое слово может стать шаблоном, не вызывающим никаких эмоций, если его используют слишком часто. Так произошло со словами битва, штурм, наступление, сражение, которыми раньше называли трудовой процесс. Многочисленны публицистические штампы (труженики полей, город на Волге), литературоведческие (волнующий образ, гневный протест). Появление речевых штампов обусловлено недостаточным запасом слов, низкой речевой культурой, бедностью, серостью и неоригинальностью мысли. Их употребление всегда должны быть мотивировано условиями контекста. 1.4.5. Логичность речи Логичность речи - это строго последовательное соответствие структуры речи законам логики, мышления. Человек, который хочет научиться говорить и писать логично, должен прежде всего научиться логично мыслить. Необходимо воспитывать в себе строгую дисциплину мысли, не допускать в самом мышлении логических ошибок и просчетов. Различают логичность предметную и логичность понятийную. Предметная логичность состоит в соответствии смысловых связей и отношений языковых единиц в речи связям и отношениям предметов и явлений в реальной действительности. Логичность понятийная есть отражение структуры логичной мысли. Эти два вида логичности тесно взаимосвязаны и в конкретной речи выступают в единстве. Условия логичности: 1. овладение логикой рассуждения - "нормами или принципами правильного рассуждения" в поисках новой истины. 2. знание языковых средств, которые организуют правильную и логичную речь. Условия логичности на уровне высказывания: А) Сочетание одного слова с другим должно быть непротиворечивым. Иначе в пределах высказывания в результате объединения несоотносимых понятий могут возникать логические ошибки (алогизмы). Алогизм - тип логической (речевой) ошибки, состоит в нарушении логических связей в тексте, в логических разрывах, в бездоказательных, неправильных выводах. Встречаются алогизмы в устной и в письменной речи. Примеры алогизмов находим в речи политических деятелей: "Моя специальность и жизнь проходили в атмосфере нефти и газа" (из речи Черномырдина). Нарушение логических связей между словами и частями высказывания может привести к непреднамеренному комизму. Например: "Хочу выразить искреннюю благодарность врачу санаторно-лесной школы. Человек этот с всегда улыбающимся лицом и вместе с тем с большим опытом". Соединены в один ряд несоотносимые понятия: располагающая внешность и профессиональный опыт. С точки зрения речевой культуры опасными являются скрытые алогизмы: "Был организован показ слайдов о развитии городов и культуры Франции". Неправильно организован ряд однородных членов: пересекающиеся понятия "города" и "культура" соединены как единые понятия союзом "и". Б) Важным условием создания логичной речи является правильный порядок слов. В синтаксической структуре предложения порядок слов определяет взаиморасположение компонентов словосочетания и общую организацию группы подлежащего и группы сказуемого. Нарушение порядка слов приводит к нарушению логической последовательности изложения, к неясности смысловых акцентов в нем. Вот пример неудачного словорасположения в предложении: "Напоминаю родителям, что без путевок дети на все базы отдыха не принимаются". Это предложение следует исправить так: в начало вынести обстоятельс места и устранить слово "все": "На базы отдыха дети без путевок не принимаются". Часто встречаются алогизмы (как нарушение предметной логичности) в сочинениях учащихся: "Долохова за его бесшабашность произвели в солдаты" (производят в офицеры, а в солдаты могут потом разжаловать). Анализируя идейное содержание драмы "Гроза", школьники пишут: "Старое, умирающее страстно сопротивляется новому" (вместо отчаянно сопротивляется); О пушкинской Татьяне замечают: "Она противопоказана Онегину и Ленскому" (не найдено нужное слово противопоставлена). 1.4.6. Ясность и простота речи Ясность речи достигается использованием таких языковых средств, которые помогают понять смысл речи при наименьшей затрате сил слушателя или читателя. Ясность, понятность речи зависят во многом от правильного использования различных пластов лексического состава языка: терминов, иностранных слов, диалектизмов, профессионализмов, историзмов, архаизмов, неологизмов. Применение слов ограниченной сферы употребления должно быть обязательно мотивировано. Например, употребляя новые слова, говорящий сам должен хорошо знать значение используемых слов, уметь разъяснить их смысл. Это позволит сделать речь доступной для понимания. Простота речи - это отсутствие в речи вычурных, напыщенных слов, это естественность, а не искусственность речи. "Под напыщенностью и неестественностью фразы скрывается пустота содержания" ( Л. Н. Толстой ) Стремясь писать и говорить красиво, но, не умея пользоваться изобразительно-выразительными средствами языка, некоторые говорящие и пишущие строят цветистые фразы, засоряют речь языковыми штампами, трафаретными словами (на арену борьбы, проходит красной нитью, линия показа, поднять на должный уровень и др.). Эпитеты, сравнения, метафоры - не просто должны внешне украшать речь, а помогать глубже и ярче передавать содержание высказывания. Следует соблюдать чувство меры в использовании образных средств языка, иначе появляются речевые ошибки - амплификации. Амплификация - тип речевой ошибки, например, в сочинениях учащихся, состоит в нагромождении излишних "красивостей", образов, тропов, не обязательных для данного сочинения, не оправданных коммуникативной задачей: "В романе с исключительной выпуклостью выступает единство формы и содержания". "Катерина - чистое, небесное создание, хрупкий цветок, выросший в могильном холоде дома Кабанихи". "Павел Власов - орел с могучим размахом крыльев, принесший факел счастья людям, открывший им глаза на окружающий мир". Банальная "красивость", напыщенность стиля встречается в печати, например: "Молодой дояркой овладело неугасимое желание еще больше увеличить надой молока от своей черноокой красавицы буренки". 1.4.7. Краткость речи Краткость речи - устранение лишних слов, ненужных повторений, избыточных конструкций, многословия. Ненужные повторения, многословие лишают речь силы, выразительности, ослабляют выражение мысли. Тот, кто стремится излагать кратко, формирует умения:  умение вычленять главное;  умение при сжатии текста ориентироваться на ситуацию;  умение сокращать текст. Если "краткость - сестра таланта" (А. П. Чехов), то многословие - враг ясности. Нередко встречаются сочетания слов, настолько близких по выражаемому им понятию, что некоторые из данных слов становятся совершенно лишними. Например: "впервые познакомиться", "мы дорожим каждой минутой времени", "вернуться в апреле месяце", "десять рублей денег", "написал свою автобиографию", "отступить назад на два шага", "памятные сувениры", "поступательное движение вперед", "была свободная вакансия" (вакансия - это свободная, незанятая должность). Языковеды называют такое явление плеоназмом. 1.4.8. Точность речи Точность речи (достоверность) - это строгое соответствие слов тем предметам и явлениям действительности, которые они обозначают. Точность слова является не только требованием здорового вкуса, но прежде всего требованием смысла (К. Федин) За каждым словом история языка закрепила особое значение или несколько значений. Точной можно назвать такую речь, в которой употребление слов вполне соответствует их языковым значениям. Неточность речи может возникнуть вследствие плохого знания языка или плохого знания предмета. Например, в русском литературном языке есть слова, которые объединяются сходством, близостью или тождеством своих значений. Так, слова бородатый и бородастый имеют общий корень бород- и сходные суффиксы -ат- и -аст- . Эти слова очень напоминают друг друга по смыслу. Но можно ли одно заменить другим? Однако небольшая разница в их значениях все-таки есть. В толковых словарях отмечено: бородатый - "имеющий бороду", а бородастый означает "имеющий большую бороду". Следовательно, нельзя производить взаимозамену этих слов. Рассмотрим другие примеры: "Наши идеи должны быть результатом материальной жизни, и тот, кто строит свои идеи, не основываясь на этом, тот не мог давать правильной идеи". Едва ли автор этого высказывания понял сам себя: ведь здесь что ни слово, то неточность. Отсюда запутанное представление об отношении идей к условиям материальной жизни общества. Очевидно, автор не знал как следует того, о чем говорил. "Вот, наконец, и знакомая улица, застроенная одноэтажными домами и домиками; Петр прошел по пыльному пути два квартала и, отважно поднялся на крыльцо здания, в котором он провел детство и приметы которого заучил на всю жизнь!" Слово путь по смыслу более отвлеченно, более широко, чем слово дорога, и не соответствует изображенной в данном высказывании реальной картине. Слово отважно неточно, потому что отвага проявляется в минуты серьезнейших испытаний человека, связанных с преодолением очень значительных и опасных препятствий. Это слово не соответствует жизненным фактам. И еще: зданием очень редко называют обыкновенный одноэтажный жилой дом, а заучивание предполагает сознательное преднамеренное запоминание, чего не бывает с человеком, незаметно для себя впитывающим и сохраняющим впечатления детства. 1.4.9. Уместность речи Уместность речи - это соответствие содержания речи, её языковых средств целям и условиям общения. Уместная речь соответствует теме сообщения, его логическому и эмоциональному содержанию, составу слушателей или читателей, информационным, воспитательным и эстетическим задачам письменного или устного выступления. Уместность речи охватывает разные уровни языка, и, в связи с этим, различают уместность:  стилевую,  контекстуальную,  ситуативную,  личностно-психологическую Стилевая уместность состоит в использовании отдельного слова, оборота, синтаксической конструкции в соответствии с целями того или иного стиля (научного, официально-делового, публицистического, разговорного и художественного). Например, речевые штампы, канцелярские выражения характерны для официально-делового стиля. Они не уместны ни в научном стиле, ни в разговорной речи, и, если попадают в эти стили, то разрушают систему и приводят к речевым ошибкам. Нарушается критерий уместности и в том случае, когда в художественной речи писатель увлекается технической терминологией, штампами деловой речи: Виктор понимал, что само бурение дает бригаде выгоды гораздо больше, нежели откачка. Основные деньги шли за погонаж, хотя времени на бурение тратилось меньше, чем на монтаж водопроводного оборудования. Вот и получалось, что все зависело от совести мастера. Виктор хотел предположить отцу новый буровой станок, полученный СМУ по разнарядке. Станок был принципиально новый, бурение на нем производилось с помощью сжатого воздуха без глинистой промывочной жидкости. Какая необходимость вводить в художественную речь обилие технических, профессиональных терминов, значение которых непонятно без специальных словарей и которые никакой эстетической функции не выполняют? Они здесь функционально нецелесообразны, а поэтому и неуместны. Уместность контекстуальная - это уместность использования слова в контексте с учетом речевого окружения. Например, для разговорной речи характерны конструкции-стереотипы: "Где авоська тут лежала?", "Московский вокзал, как мне пройти?", "Талант это когда веришь в себя". Использование таких конструкций за пределами разговорной речи - это нарушение современной грамматической нормы. Однако в художественном стиле, в поэзии такие конструкции встречаются: Грусть - это когда Пресной станет вода, Яблоки горчат, Табачный дым как чад. ( Л. Мартынов ) Уместность ситуативная - это уместность использования речевых средств в определенных речевых ситуациях. Скажем, на остановке вместо "Вот наконец-то и наш автобус" уместно ли использовать энциклопедические сведения и построить следующую фразу: "Вот наконец-то и наш многоместный автомобиль с кузовом вагонного типа, со скоростью 60-100 км/ч" ?! В таких случаях следует рассматривать уместность в определенных речевых системах, в ситуациях речи, в стиле художественного произведения в целом. Уместность личностно-психологическая - это уместность использования речевых средств отдельным человеком в соответствии с культурой его мышления, с его чутким, доброжелательным и уважительным отношением к людям, в соответствии с его идейной позицией и убежденностью. Говоря с собеседником, выступая перед аудиторией, мы не только сообщаем информацию, но и вольно или невольно передаем наше отношение к действительности, к окружающим нас людям. Поэтому важно позаботиться о том, как наша речь подействует на собеседника - не травмирует ли она грубостью, не унизит ли его достоинства. Уместность речи - качество очень важное в социальном аспекте, так как она регулирует все наше речевое поведение. Умение найти нужные слова, интонацию в той или иной ситуации общения - залог успешного взаимоотношения собеседников, возникновения обратной связи, залог морального и даже физического здоровья людей. Например, в словах "спасибо, пожалуйста, извините" скрыта власть над нашим настроением. Каждому приятно получать знаки внимания, за "спасибо" многие из нас готовы отлично работать. Нет таких знаков внимания - и настроение портится, возникает обида. В редакцию одной из газет пришло следующее письмо: "Сегодня я получила паспорт - вроде бы торжественный день в жизни, а у меня на глазах слезы обиды. Мне трудно писать об этом, но этот день надолго запомнится, к сожалению, не с лучшей стороны. Конечно, я надеялась, что человек, который будет вручать паспорт, скажет: "Поздравляю! Теперь вы гражданка России!", и почувствовать пожатие крепкой руки. А я услышала: "Давай 80 рублей, вот тебе паспорт и иди". Неуместно резкое слово, неуместно брошенное замечание; металлические интонации и категоричность суждений могут стать причиной тяжелой душевной травмы человека. Нарушение критерия уместности всегда остро ощущается и в речи устной, и в речи письменной. Как избавить речь от ошибок? Это не дается человеку от рождения; способность менять характер речи применительно к содержанию, условиям и задачам общения воспитывается и переходит в прочный навык, если человек понимает необходимость и добивается этого. 1.4.10. Образность речи Образность речи - это способность слова создавать наглядно-чувственные образы (картины) предметов и явлений окружающего мира. Выделяют 3 типа образности: Потенциальная образность (от франц. рotential - "скрытый, возможный" от лат. рotentia - "возможность") - это заложенная в словах скрытая способность создавать наглядно-чувственные картины внешнего мира. Например, слово ясень в обычной речи создает понятие об определенном дереве, но не вызывает конкретно-чувственного образа этого дерева. Другое дело, когда о слове ясень эмоционально говорит Аркадий Кирсанов в романе И.С. Тургенева "Отцы и дети": "Не находите ли вы, что ясень по-русски очень хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит на воздухе, как он". Здесь - в особо организованном контексте - слово ясень создает вопреки точной этимологии (ясень и ясно - слова разного происхождения) не только понятие дерева, но и конкретно-чувственный образ определенного дерева. Потенциальная образность заложена в разных словах в неодинаковой степени. Чешский стилист И. Бечка сравнивает предложения: В саду расцвели деревья - В саду расцвели яблони. К нам подошел какой-то человек. - К нам подошел какой-то долган. Он приходит к выводу, что слова яблони, долган более образны, чем деревья, человек. Эвидентная образность (от лат. "очевидный") - это образность, заложенная в изобразительно-выразительных средствах языка (метафор, эпитетов, сравнений и т.п.) и являющаяся их постоянным и естественным свойством. Эвидентная образность проявляется, например, в сравнениях: "Соловьем залетным юность пролетела" (М. Кольцов) "Снег словно мед ноздреватый" (С. Есенин) "Лед на речке блестит как модный паркет" (А.С. Пушкин). Художественная образность - это образность, которую создает писатель или поэт индивидуально, обобщенно, при помощи вымысла, как имеющую эстетическое значение. Л.Н. Толстой создал образную перспективу слова (свеча) в романе "Анна Каренина". Одна из последних глав (Анна бросается под поезд) заканчивается так: "И свеча, при которой она читала наполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла". В данном случае, свеча - это образ сознания, разума, интеллекта. Художественная (символическая) образность этого слова обусловила и переносное употребление слова книга в значении жизнь. А десятью страницами ранее автор описал, как в спальне Анны действительно погасла на столе свеча и забегавшие по шторам тени перепугали её. 1.4.11. Выразительность речи Выразительность речи - это такое свойство речи, благодаря которому, используя выразительные средства, можно разбудить не только логическую, но также эмоциональную, эстетическую область нашего сознания. Выразительная речь действует на наши чувства сильнее, чем речь "механическая", однотонная. Это самое трудное для описания качество речи. Почему? Во-первых, потому что каждый из нас оценивает выразительность текста с позиции своего риторического идеала. Во-вторых, потому что выразительность - наиболее "ситуативное" качество речи: в отличие от других качеств выразительность зависит от каждого параметра ситуации общения. В-третьих, выразительность находится в "сложных" отношениях с другими коммуникативными качествами речи: она может усиливаться благодаря достоинствам речи, а может достигаться благодаря ее недостаткам (если это соответствует намерениям автора речи). В-четвертых, набор и соотношение средств выразительности в разных речевых стилях и жанрах существенно различаются. Степень выразительности, средства для достижения нужного эффекта зависят не только от индивидуальности автора и особенностей адресата речи, но и от ситуации общения, которая диктует выбор стиля и жанра высказывания. Выразительность речи отдельного человека зависит от нескольких условий: 1. Самостоятельность мышления, деятельность создания автора речи. Если думаешь только по шпаргалке, а чувствуешь по шаблону и стандарту, не удивляйся тому, что шпаргалочное мышление и шаблонное чувство не позволяют пробиться робким росткам выразительности. 2. Неравнодушие, интерес автора речи к тому, о чем он говорит или пишет, к тому, что он говорит или пишет, и к тем, для кого он говорит или пишет. Нередко лектор, журналист, или учитель, или административный руководитель - все они, попавшие в паутину равнодушия, говорят "без души", по шаблону, по образцу, не желая и не умея этот образец улучшить, изменить. Однако жизнь хочет отказа от равнодушия, хочет пытливости мысли и остроты чувства и требует поисков выразительности. 3. Хорошее знание языка, его выразительных возможностей. 4. Хорошее знание свойств и особенностей языковых стилей. 5. Систематическая и осознанная тренировка речевых навыков. Знание должно перейти в навык. Следует внимательно читать образцовые тексты - художественные, научные, публицистические и иные. Полезно вслушиваться в речь людей, которые умеют выразительно говорить. Нужно учиться контролировать свою речь, замечать, что в ней выразительно, что шаблонно и серо. Навык самоконтроля необходим любому человеку, если он хочет постепенно улучшать свою речь вообще, а в частности - её выразительность. 6. Сознательное намерение автора речи говорить и писать выразительно, психологическая целевая установка на выразительность. Необходимо психологически настраивать себя на выразительность: "я изучу выразительные средства нашего языка (пословицы, поговорки, метафоры, эпитеты, сравнения, гиперболы и литоты и другие), овладею ими, приобрету навыки их использования в речи, научусь оценивать свою речь выразительна ли она? - научусь устранять из речи все, что мешает выразительности". Учиться речевому мастерству следует у русских писателей, так как в их речи можно найти и правильность, и точность, и логичность, выразительность мыслей: "Становилось жарко; белые мохнатые тучки быстро бежали от снеговых гор, обещая грозу; голова Машука дымилась, как загашенный факел; кругом его вились и ползали, как змеи, серые клочки облаков, задержанные в своем стремлении и будто зацепившиеся за колючий его кустарник. Воздух был напоен электричеством. Я углубился в виноградную аллею, ведущую в грот; мне было грустно" (М.Ю. Лермонтов) "А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посеребренные инеем, сугробы. Все небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом..." (А.П.Чехов) Наверное, в таких случаях принято говорить, что тут нельзя изменить ни одного слова: так точно и определенно применено каждое. 1.4.12. Благозвучие речи Благозвучие речи - это соответствие речи требованиям приятного звучания, подбор слов с учетом их звуковой стороны. Большую роль в нашем языке играют носовые согласные [м, н] и плавные [л, р], с которых начинается значительная часть слов языка; эти согласные обладают большой звучностью и музыкальностью. Смягчение согласных перед гласными переднего ряда [и, э] также способствуют благозвучию. В русских словах почти отсутствуют трудно произносимые сочетания звуков, вследствие чего речь приобретает легкость и плавность. Подвижное разноместное ударение в сочетании с разнообразной интонацией создает ритмичность, выразительность русской речи. Неблагозвучность возникает:  в результате скопления гласных звуков на стыке слов: "спроси у Ии и у Инны";  в результате скопления согласных (в том числе шипящих и свистящих) и назойливого повторения одних и тех же слогов: "Жанна с жадностью жевала жженую жвачку"; "взгляд из-за занавески";  в результате повторения одних и тех же слов или однокоренных слов (тавтологии): "одинокий дом одиноко стоит на берегу реки";  в результате употребления одинаковых грамматических форм: "лечение больных туберкулезом хирургическим методом" (рядом стоят три формы в творительном падеже) Практикум по качествам хорошей речи № 1. Определите, какие качества хорошей речи нарушены. Исправьте предложения. 1 А годы спустя стали ее гадкие утята лебедями. Все слетаются к ней в . деревню, как саранча. 2 Автор любит и восхищается своей героиней. . 3 У процентщицы под кабалой находится множество людей. . 4 Русские традиции прижились в этой семье. Они славятся дружелюбием. . 5 Будущее представляется Гоголю в победе жизненной души над . мертвецкими общественными порядками. 6 Но во благо ли это Евгению, россу, человеку, личности? . На мой взгляд, самое удивительное — это то, что природа настолько 7 очаровывает Жуковского , что выразить все то , что рождается в его душе от . общения с невозможной красотой , невозможно. 8 Жизненные неудачи ожесточились. . Пример выполнения задания 1 А годы спустя стали ее гадкие утята лебедями, и по-прежнему . возвращаются к ней в деревню. 2 Автор любит свою героиню и восхищается ею. . 3 В зависимости от процентщицы находится множество людей. . 4 Русские традиции прижились в этой семье, которая славится . гостеприимством. 5 Будущее представляется Гоголю в победе жизни над устаревшими . общественными порядками. 6 Но во благо ли это Евгению как личности? . На мой взгляд, самое удивительное — это то, что природа настолько 7 очаровывает Жуковского, что становится невозможно выразить все чувства, . которые рождаются в его душе от общения с красотой. 8 Жизненные неудачи ожесточили героя. . № 2. Система коммуникативных качеств речи. а ) Точность речи 1. Смешением каких слов (оборотов) вызвано неточное выражение мысли в следующих выражениях? Самолет сделал смертельную петлю. Бойцы стали собираться в наступление. Ульяна Громова — верная дочка своего народа. Плюшкин ходил в дряхлом халате. Свое призвание он видит в службе искусству. Те, кто придут на фестиваль, не пожалеют о потерянном времени. Бывшему шоферу такси будет предложено обвинение в американском суде. Фред Александрович, скажите, какие виды те- лефонных услуг появились у вас в ближайшее время? Напомню, что за 12 дней до приезда американского президента в Австралии изменился премьер-министр. Значительная часть молодежи поселка представлена сама себе. 2. Найдите неточно употребленное слово. Ошибки исправьте. Наш папа по происхождению одессит. Среди многих писем процитируем лишь одно. На ферме есть радиоприемник, и в период отдыха доярки слушают его. Надо выйти на этой остановке и сесть с обратной стороны улицы. Товарищи поздравили юбиляра и вручили ему цветы. Гость, растерянно бормоча извинения, пытался собрать осколки сломанной вазы. Все мы безвозмездно пользуемся медицинской помощью. Разве виноват был Актер в потере своего человеческого достоинства? На картине была нарисована группа людей. Некрасов широко применял русское народное творчество. В левом углу стенгазеты нарисовали голубя, несущего в зубах оливковую веточку. На занятиях технического кружка мы познакомились со строением автомобиля. Для удобства пользования альманах снабжен содержанием. Это постановление положит конец прогульщикам. Игорь Иванов, закончив службу в авиации, пришел в кружок и отдает детям то, что сам горячо любит. Конница нанесла сокрушительный удар по задним частям атакующих. Раскольников убил бабушку. На выставке представлено 25 наименований продукции. У нас в столовой самообслуживание: покушал — убирайся сам. Из клуба выскочила чья-то фигура. Я предлагаю деканам факультетов сейчас тоже выразиться. На пространстве нескольких километров земельное полот- но уже утрамбовано и асфальтируется. Врач осмотрел больного и сокрушительно покачал головой. Многолетними традициями Аэрофлота провозглашается, что каждый пассажир должен быть окружен вниманием и почетом. Далее мы коснемся этого вопроса более подробно. В Ростове зрители увидят на ринге всего лишь несколько имен — Е.Зайцева, М.Ширина, С.Кобозева… Всё стихотворение пронизано революционным уклоном. Белинский и Добролюбов толкнули далеко вперед русскую литературу. Пушкин хотел этим сказать, что дворянское общество занималось пустотой. Они уже начали сдруживаться. Мимо строя проносят знамя. Этот пробел необходимо пополнить. Скоро теплоход должен был уезжать. На уборочной бригада студентов работает хорошо: каждый стара- ется увеличить норму. Газета призывает скорее восстановить разрушения на центральной улице. Притормозив коня, командир подождал Марусю. Сергею поручили очистить котел от пыли и загрязненности. В такую погоду отпросился Алеша пойти к отцу, чтобы отнести ему на поле продовольствие. 21 б ) Краткость и полнота речи 1. Устраните в предложениях лишние слова. Не исключено, что скрипка Страдивари, возможно, находится сейчас у кого- то из деревенских скрипачей. Когда в обществе наступает напряженность, легче создать иллюзию, что якобы можно решить все проблемы, переключив справед- ливое недовольство людей на ненависть к другим народам. Отец и мать дают сыну в дар садовый участок, который они имеют. Истребители взлетали прямо с шоссе, которое было для них взлетной полосой. Как можно исправить фразу, чтобы она была правильной? Площадь виноградника — около пяти квадратных гектаров. Дворяне наносили друг другу визиты в гости. В тачке везли железный лом: старый примус, ржавый водопроводный кран, сплющенный чайник. Ошиб- ки чтеца неприятно режут слух. Госпиталь милосердия разместился в третьей горбольнице, заново переоборудованной и обновленной. Вечер, посвященный дню празднования 8 Марта, был особенно торжествен и радостен. В литератур- ном наследии Салтыкова-Щедрина большое и видное место занимает разоблаче- ние и опровержение ложных эстетических теорий. Бидструп создавал эти кари- катуры без малого почти 50 лет назад. Новый сплав — великолепный сварочный материал для электросварки стальных изделий. Добрый совет библиотекаря, его знания и опыт тоже могут сыграть определенную и немалую роль в том, чтобы увлечь человека книгой. В районной больнице плохо поставлен уход за больны- ми, находящимися на излечении. Итак, речь бабушки в сущности является народно-разговорной. Он быстро спустился вниз, но через несколько минут снова поднялся к себе наверх. 2. Вставьте в предложения пропущенное слово (сочетание слов). Исправьте предложения со смысловыми недочетами, перестроив их. На ваших экранах отдыхает польский боксер. Вернув коров на зимнее со- держание, мы провели большую разъяснительную работу. Чабан Кадыров до- бился увеличения овец. Клиентов в одежде не обслуживаем. На ферме хорошо кормят и ухаживают за телятами. Коллектив хозяйства организованно приступил и ведет жатву колосовых. Анна Владимировна не смогла окончить Академию художеств, но она до сих пор интересуется и любит искусство. Маяковский любил и гордился своей страной. в) Логичность речи. 1. Найти в предложениях логические ошибки. Ученые нашего университета прочно вошли в число если не ведущих, то по крайней мере лидирующих специалистов по этой проблеме. Сначала он произ- водил впечатление замкнутого, нелюдимого человека; потом стало известно, что у него среднее техническое образование. О дальнейшей судьбе Ленского мы ни- чего не знаем, так как он погиб. Скоморохи, актеры Древней Руси, ходили по деревням, били в бубен, водили медведя, выражали интересы трудового кресть- 22 янства. Однако Анну Толстой спасти не может. Нельзя допускать, чтобы отец требовал одно, а мать другое и наоборот. г ) Богатство ( разнообразие ) речи 1. В каждом из приведенных ниже предложений замените «универсальное» слово сделать (делать) более определенным, конкретизирующим характер действия. На стволе березы кто-то сделал ножиком свои инициалы. Ребята стали делать костры у самого ледника. С помощью антифашистов военнопленным удается сделать побег из лагеря. В пятницу мы делаем классный сбор. Для отличников гимназии решили сделать на зимних каникулах экскурсию в Санкт-Петербург. В цехе делают опыты по изготовлению оконной замазки из золы. Медведь натыкался на гвозди, и это делало ему боль. Туристы сделали отдых на берегу реки. Вера научила Джульбарса делать разные поручения. 2. Приведите синонимы прилагательного «глухой» в разных его значениях: глухой (человек) — глухой (край) — глухой (выстрел) — глухой (переулок) — глухой (переулок) — глухая (осень) — 3. Приведите синонимы и антонимы прилагательного «свежий» в разных его значениях: свежий (ветер) — свежая (газета) — свежий (хлеб) — свежая (рубашка) — свежая (мысль) Структурно-логическая схема "Основные направления совершенствования навыков говорения. Типы ошибок" ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ НАВЫКОВ ГОВОРЕНИЯ Простота речи Чистота речи Типы "вирус канцелярита"в части речевые  удовлетворения запросов штампы  населения рассмотреть  под углом слова-спутники зрения  сравнительно небольшой отрезок многословие времени главная суть доклада тавтология свободная вакансия прейскурант цен Языковая точность ошибок Неоправданные неправильное заимствования словоупотребление прайс-лист, кофе-хаус лексические Жаргоны ошибки отпад *Слово баксы словотворчество представляется словакнигоединица "паразиты" типа, как грамматические бы Сокращения ошибки видик телик *Я извиняюсь *Согласно неправильное приказа расположение слов (логические ошибки) орфоэпические Наш народ ошибки будет жить *каталог плохо, но *инциндент недолго 1.5. Коммуникативный кодекс Для гармонизации общения важно, чтобы собеседники отдавали себе отчет в каждом из своих речевых поступков. Если речевые действия собеседников сознательны и преднамеренны, то они могут быть рассмотрены с позиций коммуникативного кодекса. "Коммуникативный кодекс представляет собой сложную систему принципов, регулирующих речевое поведение обеих сторон в ходе коммуникативного акта и базирующихся на ряде категорий и критериев" (Клюев Е.В. Речевая коммуникация. М.: Рипол классик, 2002. С. 112). Главными принципами коммуникативного кодекса являются принцип кооперации Г. Грайса и принцип вежливости Дж. Лича. Грайс описывает принцип кооперации следующим образом: "Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель (направление) этого диалога".В принцип кооперации входят четыре максимы:  максима полноты информации;  максима качества информации;  максима релевантности;  максима манеры. Максима полноты информации связана с дозировкой информации, необходимой для акта общения. Постулаты максимы: «Твое высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется»; «Твое высказывание должно содержать не больше информации, чем требуется». Разумеется, в реальном речевом общении информации не бывает ровно столько, сколько необходимо. Часто люди могут ответить на вопрос или неполно, или с упоминанием некоторых дополнительных сведений, которых вопрос не предполагал. Суть постулатов состоит в том, чтобы говорящий стремился сообщить именно необходимое собеседнику количество информации. Максима качества информации конкретизируется следующими постулатами: «Не говори того, что ты считаешь ложным»; «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований». Максима релевантности предполагает один постулат: «Не отклоняйся от темы». Понятно, что реальный процесс общения не строится вокруг одной темы: в реальном речевом акте часто переходят от одной темы к другой, выходят за пределы обсуждаемой темы, часто что-то мешает извне. Тем не менее, как стратегическая задача неотклонение от темы имеет первостепенную важность именно для сохранения контакта. Психологам хорошо известно, что внимание аудитории рассеивается, если она не в состоянии связать произносимое в данный момент высказывание с объявленной лектором темой. Максима манеры предполагает оценку способа передачи информации и связана не с тем, что говорится, а с тем, как говорится. Общий постулат этой максимы - выражайся ясно, а частные постулаты таковы: «Избегай непонятных выражений»; «Избегай неоднозначности»; «Будь краток»; «Будь организован». Ущерб ясности может возникать вследствие неприемлемых по уровню сложности или плохих формулировок и нарушения баланса известного и неизвестного. Принцип вежливости. Если принцип кооперации характеризует порядок совместного оперирования информацией в структуре коммуникативного акта, то принцип вежливости - это принцип взаиморасположения говорящих опять же в структуре речевого акта. Дж. Лич, формулируя принцип вежливости, предусмотрел следующие максимы такта; великодушия; одобрения; скромности; согласия; симпатии. Соблюдение принципа вежливости создает среду позитивного взаимодействия, обеспечивает благоприятный фон для реализации коммуникативных стратегий. Максима такта предполагает соблюдение границ личной сферы собеседника. В составе каждого речевого акта есть область общих речевых действий и область частных интересов. Максима такта рекомендует говорящему соблюдать осторожность в отношении речевой стратегии и области частных интересов собеседника. Максима великодушия есть максима необременения собеседника, фактически она предохраняет собеседников от доминирования в ходе речевого акта. Максима одобрения - это максима позитивности в оценке других. Несовпадение с собеседником в направлении оценки мира очень сильно влияет на возможность реализации собственной коммуникативной стратегии. Максима скромности есть максима неприятия похвал в собственный адрес. Реалистическая самооценка - одно из условий успешности развертывания речевого акта. Максима согласия - это максима неоппозиционности. Вместо углубления противоречия, возникшего в ходе общения, эта максима рекомендует поиск согласия, для того чтобы акт общения получил продуктивное завершение. Максима симпатии рекомендует благожелательность, она является условием действия других максим, она также предохраняет речевые акты от конфликта. Принцип равной безопасности. Культура речи предполагает также принцип равной безопасности, суть которого в непричинении психологического ущерба партнеру по общению. Принцип децентрической направленности означает непричинение ущерба делу, ради которого стороны вступили в речевое взаимодействие. Суть этого принципа в том, что силы участников общения не должны тратиться на защиту эгоистических интересов. Следует направлять силы на поиск оптимального решения проблемы, не забывать о предмете обсуждения под действием эмоций. Принцип адекватности того, что воспринято, тому, что сказано, заключается в непричинении ущерба сказанному собеседником путем намеренного искажения смысла. Порой участники общения сознательно искажают позицию оппонента, передергивают смысл его слов, чтобы таким путем добиться преимуществ в разговоре. Эта тактика не поможет достичь хороших результатов в общении, так как вызовет новые разногласия и разрушит контакт. К основным факторам, способствующим гармонизации общения, можно отнести следующие:  признание не на словах, а на деле наличия многообразия точек зрения;  предоставление возможности высказать собственную точку зрения;  предоставление равных возможностей в получении необходимой информации для обоснования своей позиции;  понимание необходимости конструктивного диалога;  определение общей платформы для дальнейшего сотрудничества;  умение слушать собеседника. Литература a. Введенская Л.А. Русский язык и культура речи : учеб. пособие для студ. нефилологич. фак. вузов / Л. А. Введенская, Л. Г. Павлова. - Изд. 21-е, доп. и перераб. - Ростов н/Д : Феникс, 2010. - 539 с. b. Бельчиков Ю.А. Стилистика и культура речи. – М., 2009. c. Введенская Л.А., Червинский П.П. Теория и практика русской речи. – Ростов-на-Дону, 2007. Хрестоматия В хрестоматии приводятся тексты, раскрывающие материал, необходимый для успешного усвоения первого раздела учебной дисциплины «Русский язык и культура речи». 1.1. Культура речи как языковедческая дисциплина. 1.1.1. Культура русской речи / Под ред. Л.К. Граудиной и Е.Н. Ширяева. – М., 2001. 1.1.2. Бельчиков Ю.А. Стилистика и культура речи. – М., 2009. 1.1.3.Введенская Л.А., Червинский П.П. Теория и практика русской речи. – Ростов-на-Дону, 2007. 1.2. Литературный язык в системе русского национального языка. 1.2.1.Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика. – М., 1987. 1.2.2.Введенская Л.А., Червинский П.П. Теория и практика русской речи. – Ростов-на-Дону, 1997. 1.2.3.Лаптева О.А. Теория современного литературного языка. – М., 2003. 1.2.4.Лингвистический энциклопедический словарь. – М., 2000. 1.2.5. Мечковская Н.Б. Общее языкознание: Структурная и социальная типология языков. – М., 2003. 1.2.6. Современный русский язык: Социальная и функциональная дифференциация. – М., 2003. 1.3. Нормы русского литературного языка. 1.3.1. Барлас Л.Г. и др. Русский язык. Введение в науку о языке. Лексикология. Этимология. Фразеология. Лексикография. – М.: Флинта: Наука, 2003. 1.3.2.Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика. - М.:Рос.гум.гумвнит. ун-т, 2001. 1.3.3. Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка. – М., 1978. 1.3.4. Русский язык и культура речи / Под ред. В.И. Максимова. – М., 2004. ХРЕСТОМАТИЯ Федеральный закон Российской Федерации от 1 июня 2005 г. N 53-ФЗ О государственном языке Российской Федерации Принят Государственной Думой 20 мая 2005 года Одобрен Советом Федерации 25 мая 2005 года Настоящий Федеральный закон направлен на обеспечение использования государственного языка Российской Федерации на всей территории Российской Федерации, обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации, защиту и развитие языковой культуры. Статья 1. Русский язык как государственный язык Российской Федерации 1. В соответствии с Конституцией Российской Федерации государственным языком Российской Федерации на всей ее территории является русский язык. 2. Статус русского языка как государственного языка Российской Федерации предусматривает обязательность использования русского языка в сферах, определенных настоящим Федеральным законом, другими федеральными законами, Законом Российской Федерации от 25 октября 1991 года N 1807-I "О языках народов Российской Федерации" и иными нормативными правовыми актами Российской Федерации, его защиту и поддержку, а также обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации. 3. Порядок утверждения норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации, правил русской орфографии и пунктуации определяется Правительством Российской Федерации. 4. Государственный язык Российской Федерации является языком, способствующим взаимопониманию, укреплению межнациональных связей народов Российской Федерации в едином многонациональном государстве. 5. Защита и поддержка русского языка как государственного языка Российской Федерации способствуют приумножению и взаимообогащению духовной культуры народов Российской Федерации. 6. При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке. 7. Обязательность использования государственного языка Российской Федерации не должна толковаться как отрицание или умаление права на пользование государственными языками республик, находящихся в составе Российской Федерации, и языками народов Российской Федерации. Статья 2. Законодательство Российской Федерации о государственном языке Российской Федерации Законодательство Российской Федерации о государственном языке Российской Федерации основывается на Конституции Российской Федерации, общепризнанных принципах и нормах международного права, международных договорах Российской Федерации и состоит из настоящего Федерального закона, других федеральных законов, Закона Российской Федерации от 25 октября 1991 года N 1807-I "О языках народов Российской Федерации" и иных нормативных правовых актов Российской Федерации, регулирующих проблемы языка. Статья 3. Сферы использования государственного языка Российской Федерации 1. Государственный язык Российской Федерации подлежит обязательному использованию: 1) в деятельности федеральных органов государственной власти, органов государственной власти субъектов Российской Федерации, иных государственных органов, органов местного самоуправления, организаций всех форм собственности, в том числе в деятельности по ведению делопроизводства; 2) в наименованиях федеральных органов государственной власти, органов государственной власти субъектов Российской Федерации, иных государственных органов, органов местного самоуправления, организаций всех форм собственности; 3) при подготовке и проведении выборов и референдумов; 4) в конституционном, гражданском, уголовном, административном судопроизводстве, судопроизводстве в арбитражных судах, делопроизводстве в федеральных судах, судопроизводстве и делопроизводстве у мировых судей и в других судах субъектов Российской Федерации; 5) при официальном опубликовании международных договоров Российской Федерации, а также законов и иных нормативных правовых актов; 6) во взаимоотношениях федеральных органов государственной власти, органов государственной власти субъектов Российской Федерации, иных государственных органов, органов местного самоуправления, организаций всех форм собственности и граждан Российской Федерации, иностранных граждан, лиц без гражданства, общественных объединений; 7) при написании наименований географических объектов, нанесении надписей на дорожные знаки; 8) при оформлении документов, удостоверяющих личность гражданина Российской Федерации, за исключением случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации, изготовлении бланков свидетельств о государственной регистрации актов гражданского состояния, оформлении документов об образовании, выдаваемых имеющими государственную аккредитацию образовательными учреждениями, а также других документов, оформление которых в соответствии с законодательством Российской Федерации осуществляется на государственном языке Российской Федерации, при оформлении адресов отправителей и получателей телеграмм и почтовых отправлений, пересылаемых в пределах Российской Федерации, почтовых переводов денежных средств; 9) в деятельности общероссийских, региональных и муниципальных организаций телерадиовещания, редакций общероссийских, региональных и муниципальных периодических печатных изданий, за исключением деятельности организаций телерадиовещания и редакций периодических печатных изданий, учрежденных специально для осуществления теле- и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках, а также за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла; 10) в рекламе; 11) в иных определенных федеральными законами сферах. 2. В случаях использования в сферах, указанных в части 1 настоящей статьи, наряду с государственным языком Российской Федерации государственного языка республики, находящейся в составе Российской Федерации, других языков народов Российской Федерации или иностранного языка тексты на русском языке и на государственном языке республики, находящейся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранном языке, если иное не установлено законодательством Российской Федерации, должны быть идентичными по содержанию и техническому оформлению, выполнены разборчиво, звуковая информация (в том числе в аудио- и аудиовизуальных материалах, теле- и радиопрограммах) на русском языке и указанная информация на государственном языке республики, находящейся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранном языке, если иное не установлено законодательством Российской Федерации, также должна быть идентичной по содержанию, звучанию и способам передачи. 3. Положения части 2 настоящей статьи не распространяются на фирменные наименования, товарные знаки, знаки обслуживания, а также телеи радиопрограммы, аудио- и аудиовизуальные материалы, печатные издания, предназначенные для обучения государственным языкам республик, находящихся в составе Российской Федерации, другим языкам народов Российской Федерации или иностранным языкам. Статья 4. Защита и поддержка государственного языка Российской Федерации В целях защиты и поддержки государственного языка Российской Федерации федеральные органы государственной власти в пределах своей компетенции: 1) обеспечивают функционирование государственного языка Российской Федерации на всей территории Российской Федерации; 2) разрабатывают и принимают федеральные законы и иные нормативные правовые акты Российской Федерации, разрабатывают и реализуют направленные на защиту и поддержку государственного языка Российской Федерации соответствующие федеральные целевые программы; 3) принимают меры, направленные на обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации; 4) принимают меры по совершенствованию системы образования и системы подготовки специалистов в области русского языка и преподавателей русского языка как иностранного языка, а также осуществляют подготовку научно-педагогических кадров для образовательных учреждений с обучением на русском языке за пределами Российской Федерации; 5) содействуют изучению русского языка за пределами Российской Федерации; 6) осуществляют государственную поддержку издания словарей и грамматик русского языка; 7) осуществляют контроль за соблюдением законодательства Российской Федерации о государственном языке Российской Федерации; 8) принимают иные меры по защите и поддержке государственного языка Российской Федерации. Статья 5. Обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации 1. Обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации предусматривает: 1) получение образования на русском языке в государственных и муниципальных образовательных учреждениях; 2) получение информации на русском языке в федеральных органах государственной власти, органах государственной власти субъектов Российской Федерации, иных государственных органах, органах местного самоуправления, организациях всех форм собственности; 3) получение информации на русском языке через общероссийские, региональные и муниципальные средства массовой информации. Данное положение не распространяется на средства массовой информации, учрежденные специально для осуществления теле- и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках. 2. Лицам, не владеющим государственным языком Российской Федерации, при реализации и защите их прав и законных интересов на территории Российской Федерации в случаях, предусмотренных федеральными законами, обеспечивается право на пользование услугами переводчиков. Статья 6. Ответственность за нарушение законодательства Российской Федерации о государственном языке Российской Федерации 1. Принятие федеральных законов и иных нормативных правовых актов Российской Федерации, законов и иных нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации, направленных на ограничение использования русского языка как государственного языка Российской Федерации, а также иные действия и нарушения, препятствующие осуществлению права граждан на пользование государственным языком Российской Федерации, влекут за собой ответственность, установленную законодательством Российской Федерации. 2. Нарушение настоящего Федерального закона влечет за собой ответственность, установленную законодательством Российской Федерации. Статья 7. Вступление в силу настоящего Федерального закона Настоящий Федеральный закон вступает в силу со дня его официального опубликования. Президент РоссийскойФедерации В. Путин ГРАЙС Г. ЛОГИКА И РЕЧЕВОЕ ОБЩЕНИЕ // Новое в зарубежной лингвистике: Вып 16. Лингвистическая прагматика. Сборник. Общ. ред. Е.В. Падучевой. М.: Прогресс, 1985 – с.217 - 237 <…> Обычно диалог представляет собой, в той или иной степени, особого рода совместную деятельность участников, каждый из которых в какой-то мере признает общую для них обоих цель (цели) или хотя бы «направление» диалога. Такого рода цель или направление могут быть заданы с самого начала (например, когда предмет обсуждения назван эксплицитно) или же выявляются в процессе общения; цель может быть четко определена, но иногда она бывает настолько смутной, что у собеседников остается широкая «свобода слова» (как при случайном разговоре о том о сем). В любом случае, на каждом шагу диалога некоторые реплики исключаются как коммуникативно неуместные. Тем самым можно в общих чертах сформулировать следующий основной принцип, соблюдение которого ожидается (при прочих равных условиях) от участников диалога: «Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель (направление) этого диалога». Это принцип можно назвать Принципом Кооперации. Допустим, какой-то общий принцип вроде Принципа Кооперации принят; тогда можно выделить и более конкретные постулаты, соблюдение которых в общем и целом соответствует выполнению этого принципа. Эти постулаты можно разделить на четыре категории, которые, вслед за Кантом, я назову категориями Количества, Качества, Отношения и Способа. Категория Количества связана с тем количеством информации, которое требуется передать; к этой категории относятся следующие постулаты: 1. «Твое высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется (для выполнения текущих целей диалога)». 2. «Твое высказывание не должно содержать больше информации, чем требуется». Второй постулат вызывает сомнения: можно сказать, что передача лишней информации — это не нарушение Принципа Кооперации, а просто пустая трата времени. На это можно возразить, однако, что такая лишняя информация иногда вводит в заблуждение, вызывая не относящиеся к делу вопросы и соображения; кроме того, может возникнуть косвенный эффект, когда слушающий оказывается сбит с толку из-за того, что он предположил наличие какой-то особой цели, особого смысла в передаче этой лишней информации. Как бы то ни было, существует еще и другой источник сомнений относительно необходимости второго постулата: тот же результат будет достигнут с помощью одного из дальнейших постулатов, связанного с релевантностью. К категории Качества относится общий постулат «Старайся, чтобы твое высказывание было истинным», а также два более конкретных постулата: 1. «Не говори того, что ты считаешь ложным». 2. «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований». С категорией Отношения связан один-единственный постулат — это постулат релевантности («Не отклоняйся от темы»). И хотя он сформулирован очень кратко, с ним связаны некоторые проблемы, вызывающие у меня серьезные затруднения, а именно: какие бывают различные типы и фокусы релевантности, как они смещаются в процессе речевого общения, как описать законную смену предмета разговора, и т. п. Подобные проблемы представляются мне чрезвычайно трудными, и я надеюсь обратиться к ним в другой работе. Рассмотрим, наконец, категорию Способа. Я считаю, что она касается не того, что говорится (как остальные категории), а скорее того, как это говорится. К этой категории я отношу один общий постулат — «Выражайся ясно» — и несколько частных постулатов, типа: 1. «Избегай непонятных выражений». 2. «Избегай неоднозначности». 3. «Будь краток (избегай ненужного многословия)». 4. «Будь организован». Возможно, понадобятся и другие постулаты. Очевидно, что соблюдение одних постулатов более обязательно, чем соблюдение других: обычно чересчур многословный человек подвергается менее строгому осуждению, чем человек, который говорит то, что он считает ложным. И действительно, можно думать, что важность первого постулата Качества так велика, что этот постулат не должен включаться в общую схему: остальные постулаты вступают в силу лишь в предположении, что «постулат Качества выполнен. Может быть, так оно и есть на самом деле; но в той мере, в какой речь идет о порождении импликатур, роль этого постулата не отличается существенным образом от роли других постулатов, и по крайней мере здесь мне удобно рассматривать его в одном ряду со всеми остальными. Конечно, существуют постулаты и иной природы (эстетические, социальные или моральные) — такие, как, например, «Будь вежлив»; эти постулаты также обычно соблюдаются участниками диалога, и они также могут порождать неконвенциональные импликатуры. Я думаю, однако, что именно коммуникативные постулаты и относящиеся к ним коммуникативные импликатуры связаны с теми специфическими целями, для выполнения которых приспособлена и в первую очередь используется речь (и, тем самым, речевое общение). Я сформулировал постулаты таким образом, будто целью речевого общения является максимально эффективная передача информации; естественно, это определение слишком узко, и все построение должно быть обобщено в применении к таким общим целям, как воздействие на других людей, управление их поведением и т. п. Поскольку я объявил о своем намерении рассматривать говорение в качестве одного из видов целенаправленного — и, более того, рационального — поведения, то стоит отметить, что конкретные ожидания или презумпции, связанные по крайней мере с некоторыми из перечисленных постулатов, находят свои аналоги в сфере взаимодействий, не являющихся речевой коммуникацией. Я укажу кратко такого рода аналоги для каждой из выделенных коммуникативных категорий. 1. Количество. Если вы помогаете мне чинить машину, мне естественно ожидать, что ваш вклад будет не больше и не меньше того, который требуется: например, если в какой-то момент мне понадобится четыре гайки, я рассчитываю получить от вас именно четыре, а не две и не шесть гаек. 2. Качество. Мне естественно ожидать, что ваш вклад будет искренним, а не фальшивым. Если вы помогаете мне готовить торт и мне нужен сахар, я не ожидаю, что вы подадите мне соль; если я прошу у вас хлеба, я не ожидаю получить камень. 3. Отношение. На каждом шаге совместных действий мне естественно ожидать, что вклад партнера будет уместен по отношению к непосредственным целям данного шага. Когда я замешиваю тесто, я не ожидаю, что вы подадите мне интересную книгу или даже кухонное полотенце (хотя то же самое действие могло бы стать уместным вкладом на одном из более поздних шагов). 4. Способ. Мне естественно ожидать, что партнер даст мне понять, в чем состоит его вклад, и что он выполнит свои действия с должной скоростью. Такого рода аналогии существенны в отношении следующего фундаментального вопроса, касающегося Принципа Кооперации и сопутствующих ему постулатов: на чем основано принятое здесь допущение (которое, как я надеюсь показать, порождает широкий класс импликатур), что говорящие — при прочих равных условиях и при отсутствии указаний на обратное — ведут себя в соответствии с подобными принципами. Неинтересным, но на некотором уровне несомненно адекватным ответом является следующий: эмпирически достоверный факт состоит в том, что люди на самом деле ведут себя именно таким образом; они научаются этому в детстве и не теряют эту привычку в дальнейшем. И вообще, очевидно, что радикальное изменение этой привычки стоит больших усилий. Так, говорить правду проще, чем придумывать ложь. Л. П. Крысин О НЕКОТОРЫХ ИЗМЕНЕНИЯХ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ КОНЦА XX ВЕКА (Исследования по славянским языкам. - № 5. - Сеул, 2000. - С. 63-91) В последнее время появился ряд лингвистических работ, посвященных изучению состояния русского языка в конце XX столетия и происходящих в нем изменений; см., например [О состоянии…1991; Дуличенко 1994; Костомаров 1994; Ферм 1994; Кёстер-Тома 1993, 1994; Купина 1995; Рождественский 1995; Zybatow 1995; Русский язык…1996; Русский язык 1997; Шапошников 1996, 1998] и нек. др. Авторы этих работ исследуют новшества в лексике русского языка (см., например: [Сальников 1992; Ферм 1994]), в частности многочисленные иноязычные заимствования, по преимуществу - американизмы [Брейтер 1997; Костомаров 1996; Крысин 1996], в семантике, словообразовании, грамматике [Ермакова 1996, 1997; Земская 1996; Гловинская 1996, Норман 1998], в стилистических характеристиках слова и в соотношении функциональных стилей и речевых жанров [Какорина 1992, 1996; Виноградова 1998; Жанры…1997, 1999], в стереотипах речевого поведения [Винокур 1993]. Отмечаются социальные причины происходящих изменений: демократизация русского общества, деидеологизация многих сфер человеческой деятельности, антитоталитарные тенденции, снятие разного рода запретов и ограничений в политической и социальной жизни, «открытость» к веяниям с Запада в области экономики, политики, культуры и др. Разумеется, влияние этих факторов на язык обычно осуществляется не прямо, а опосредованно. В некоторых случаях даже трудно определить, какие внешние причины способствуют, скажем, активизации той или иной словообразовательной модели или синтаксической конструкции (но специальный анализ может показать, что толчком к такой активизации послужили социальный по своей природе стимулы; примеры подобного анализа см. В работах [Русский язык…1968, кн.2 и 3; Русский язык…1996]. Однако на некоторых участках языка связь происходящих в нем изменений с изменениями в обществе проявляется более отчетливо: так обстоит дело, например, с увеличением потока англоязычных заимствований, с активизацией некоторых речевых жанров, предполагающих спонтанность речи и относительную свободу речевого поведения (таковы, например, жанры радио- и телеинтервью, в советское время влачившие жалкое существование, - см. об этом, в частности, в работе [Голанова 1997], - разнообразные ток-шоу, телевизионные игры с множеством участников и т. п.). Изменения в обществе влияют и на взаимоотношения подсистем, которые в совокупности составляют систему русского национального языка, на качественные и количественные характеристики каждой из этих подсистем. Именно этому посвящена данная статья. В ней рассматриваются (по необходимости - в сжатой форме) изменения в социальном и коммуникативном статусе разных подсистем русского национального языка, произошедшие (и продолжающиеся) в последней четверти нынешнего столетия, в соотношении этих подсистем друг с другом. Мы будем исходить из традиционного членения русского языка на следующие социально и функционально обусловленные подсистемы: - литературный язык (стандарт); - территориальные говоры; - городское просторечие; - групповые жаргоны (профессиональные и социальные). 1. Социально обусловленные процессы в литературном языке Изменения в литературном языке обусловлены не столько демократизацией контингента владеющих литературной речью (как это было, например, в 20-е годы, когда к традиционному носителю литературного языка интеллигенции - прибавились значительные по численности группы выходцев из рабочих и крестьян), сколько вхождением в публичную жизнь таких групп людей, которые в своих привычках и пристрастиях связаны с разного рода жаргонами и другими формами нелитературной речи. Кроме того, отход в области социальной жизни общества от канонов и норм тоталитарного государства, провозглашение свободы как в общественно-политической и экономической сфере, так и в человеческих отношениях сказываются, в частности, на оценках некоторых языковых фактов и процессов: то, что раньше считалось принадлежностью социально непрестижной среды (преступной, мафиозной, просто малокультурной), начинает приобретать «права гражданства» наряду с традиционными средствами литературного языка. Ср.: «Мы не замечаем, как криминал входит в быт, в лексикон, как языком зэков и урок заговорили телевидение и радио, как поменялись местами минусы и плюсы общественного поведения, как отмененными оказались вековые заповеди и табу, выработанные человечеством для самозащиты» (Известия, 11 ноября 1997 г.). Как следствие этих процессов происходит «смягчение литературной нормы» (Норман 1998:67), допущение в литературный речевой оборот таких средств, которые до недавнего времени считались принадлежностью некодифицированных подсистем русского национального языка. Массовое вхождение в литературно-речевой обиход инноваций вызывает необходимость оценки этих элементов как с позиций нормы, так и в отношении их социальной маркированности: многие из новшеств имеют отчетливо выраженное «социальное происхождение». Рассмотрим здесь только некоторые из социально маркированных фактов, характерных для литературной речи обсуждаемого периода. 1.1. Так, обращает на себя внимание чрезвычайная активизация форм множественного числа существительных мужского рода с ударными флексиями:взводА, срокА, обыскА, тросА, приискА, вызовА, сейнерА, тортА, супА, юпитерА и под. Многие из этих форм проникают в литературный речевой обиход из профессиональной среды: взводА (взводОв, взводАм и т.д.) - из речи военных; срокА и обыскА - из речи прокурорских и милицейских работников (ср.: Незаконно увеличиваются срокА пребывания подследственных в СИЗО. Из выступления по телевидению зам. Министра юстиции России, 11.06.99; Прокуратура дала санкцию на проведение обыскОв в помещениях обеих фирм. - Телевидение, май 1999, из выступления милицейского начальника). Работники скорой помощи сетуют на то, что в иную ночь у них бывает по несколько вызовОв, кулинары рассказывают о том, как они варят супА и изготовляют тортА, строителям не дают покоя слабые такелажные тросА, старатели вслух выражают недовольства задержками зарплаты на приискАх и даже писатель Михаил Жванецкий признался, что устал стоять под светом юпитерОв (телевидение, 24.07.99), а скульптор В. Малолетков считает Мухину одним из великих скульпторОв XX века (телевидение, 5.07.99). Распространенность подобных форм в профессиональной речи отмечалась лингвистами давно (об истории изучения этого явления см. [Русский язык…1974:179-187]), однако значительное увеличение частотности этих форм в публичной речи - по радио, телевидению, в газете - можно считать характерной чертой последнего десятилетия XX в. (приведенные примеры взяты нами как раз из публичной речи говорящих, главным образом из выступлений по телевидению и радио). 1.2. Социально маркированы некоторые факты словоупотребления и синтаксиса. Так, из языка военных распространился в общее употребление глагол задействовать (первоначально он употреблялся, по-видимому, применительно к новым подразделениям, вводимым в военную операцию:задействовать дивизию, задействовать резервы главного командования), особенно активно используемый сейчас в языке административных документов и вообще характерный для речи чиновников. Чиновничий язык порождает такие непривычные для традиционного литературного словоупотребления образования, как проговорить, обговорить в значении ‘обсудить’ (необходимо проговорить этот вопрос на совещании; Обговорим это позднее), озадачить в значении ‘поставить перед кем-н. какуюн. задачу’ (Главное - озадачить подчиненных, чтобы не болтались без дела), подвижка (Произошли подвижки по Югославии. - Из выступления В.С. Черномырдина), наработки (По этой проблеме у нас уже есть некоторые наработки), конкретика (Документ важный, но надо наполнить его конкретикой, применить к реальным ситуациям в разных префектурах Москвы. - Телевидение, июнь 1999, выступление сотрудника Московской мэрии) и нек. др. 1.3. Из новшеств в области синтаксиса отметим только два (но весьма характерных) факта - активизацию конструкций с предлогом по и специфическое управление глагола заказать. 1.3.1. Возникшая в чиновничьей среде конструкция с предлогом по типа: переговоры по Боснии, голосование по кандидатуре NN, инициатива по Чечне, договоренность по Газпрому (предлог по в этой конструкции выражает «валентность темы» - см.: Иомдин 1993:253; М.Я. Гловинская отмечает, что конструкция с по может являться результатом «компрессии текста»: «Выражению программа по земле соответствует словосочетаниепрограмма изменения законов пользования землей. по пользованию землей» - см.: [Гловинская 1996:250]). Как правило, синтаксическим хозяином в этой конструкции является отглагольное существительное, в норме не управляющее предложно-падежной группой с предлогом по; ср.: переговоры, договоренность о чем-либо, голосование за кого-либо, инициатива в чем-либо. Встречаются и сочетания, где в качестве подчиняющего компонента употребляется не существительное, а глагол, в традиционном литературном языке не способный управлять предлогом по: Мы, кстати, встречались с Гайдаром и по банку, и по Парамоновой (В.С.Черномырдин); Необходимо договориться с МВФ по российскому долгу, по его реструктурированию (М.М. Задорнов, министр финансов России). Конструкции с предлогом по этого типа частотны в языке средств массовой информации, в устных выступлениях представителей власти, политиков, финансистов, бизнесменов, то есть наблюдается достаточно широкий «разброс» этой конструкции по разным функциональным разновидностям речи и разным социальным слоям и группам носителей русского языка. Однако нельзя не отметить тот факт, что эта конструкция мало характерна для устно-разговорной речи социальных групп, не связанных с указанными выше сферами деятельности (власть, политика, финансы, бизнес), например, для речи гуманитарной интеллигенции. 1.3.2. Глагол заказать в нормативном его употреблении управляет объектом, который может выражаться только неодушевленным существительным - как конкретным, так и абстрактным (заказать костюм в ателье, заказать столик <ужин> в ресторане и т.п.). Сейчас этот глагол стал употребляться в значении ‘подготовить, организовать убийство кого-либо’ и управлять объектом, который выражается существительным, обозначающим лицо:Киллерам заказали известного политического деятеля, и они привели заказ в исполнение: вчера NN был убит возле своего дома (из газет). Оставаясь в рамках литературной нормы, следовало бы сказать: заказали убийство политического деятеля. Оборот «заказать + S род одуш», представляющий собой результат стяжения нормативной конструкции, родился в речи мафиозных, преступных групп в конце 80-х - начале 90-х гг. XX в., а в современной языковой ситуации он широко используется представителями самых разных социальных слоев. 1.4. Последний из рассмотренных нами примеров - специфическое употребление глагола заказать - один из великого множества фактов, свидетельствующих о явлении, весьма характерном для состояния литературного русского языка в 80-90-х годах нынешнего столетия, - о его значительной жаргонизации. Этот процесс находит отражение прежде всего в устно-разговорной разновидности литературного языка, в непринужденной речи его носителей при их общении со «своими», с людьми близкими и знакомыми. Однако многие жаргонизмы проникают и на страницы печати, в радио- и телеэфир. Таковы, например, жаргонные по своему происхождению, но весьма частотные в разных стилях и жанрах современной литературной речи слова и обороты: крутой (калька англ. tough) - о человеке: решительный и хладнокровный, производящий сильное впечатление на окружающих этими своими качествами; тусовка - собрание людей, объединенных общими интересами (чаще других тусуются артисты, музыканты, журналисты, политики);разборка - (выяснение отношений, обычно агрессивное, с применением насилия; заложить - предать кого-нибудь, донести на него, лимон - миллион рублей или долларов (применительно к другим денежным единицам лимон, кажется, не употребляется); кинуть - обманным путем выманить более или менее крупную сумму денег (Кинули меня на поллимона); вешать лапшу на уши - рассказывать набылицы, врать с какой-либо корыстной целью;крыша едет, поехала (у кого-либо) - некто сошел (сходит) с ума или просто стал плохо соображать, и др. Многие из подобных жаргонных элементов утрачивают свою социальную прикрепленность, становятся хорошо известными и употребительными в разных социальных группах носителей русского языка. Это дает основание некоторым исследователям (см. [Земская, Розина 1994; Ермакова, Земская, Родина 1999]) говорить о начале формирования так наз. общего жаргона языкового образования, которое не просто занимает промежуточное положение между собственно жаргонами (скажем, тюремно-лагерным, воровским, нищенским и др.), с одной стороны, и литературным языком, с другой, но и активно используется носителями литературного языка в неофициальной обстановке (ср. Похожий функциональный статус общего сленга и общего арго в современных American English и французском языке - см. об этом [Швейцер 1983; Хорошева 1996]). Несомненно, жаргонная лексика и фразеология огрубляет литературную речь, и неумеренное и неуместное ее использование резко контрастирует с традициями речевого общения в культурной социальной среде. Но надо сказать, что жаргонизация литературной речи вполне в духе одной из тенденций, которые присущи современному речевому общению, - тенденции к огрубению речи. Эта тенденция проявляется в значительном увеличении употребительности на страницах газет, художественной литературы, в публичных выступлениях политиков грубопросторечных слов типасука, сволочь, падло, подонок, гад и под., лексики, связанной с отношениями полов: трахать, трахаться, кончить, давать, и даже обсценной лексики, которую нередко можно слышать с кино- или телеэкрана и видеть на газетной полосе. Социальные причины подобного огрубения речи очевидны (о некоторых из них см. в работе: Крысин 1994): какова жизнь, таков и язык этой жизни. 2. Социально обусловленные процессы в территориальных говорах Узкий и всё более суживающийся состав носителей территориальных говоров сказывается и на характере их функционирования. Обычно говорят, что сфера употребления территориального диалекта - устные формы общения. Однако для современного состояния диалектных систем такое указание недостаточно. Функции более или менее чистого диалекта неуклонно уменьшаются, и сейчас наиболее типичными сферами его использования являются семья и разного рода ситуации непринужденного общения односельчан друг с другом. Во всех иных коммуникативных ситуациях можно наблюдать смешанные формы диалектной речи, в которых диалект осложнен, «разбавлен» разного рода иносистемными элементами - например, словами и синтаксическими конструкциями литературного языка, городского просторечия (так наз. «полудиалектная речь», о которой диалектологи писали уже тридцать лет назад, - см., например [Коготкова 1970; Орлов 1968]). Петербургский исследователь А.С. Герд ввел в научный оборот термин «региолект», под которым он имеет в виду «особый переходный тип между диалектом, наречием, с одной стороны, и просторечием, жаргоном, с другой… Региолект охватывает ареал ряда смежных диалектов, но ярче всего он представлен в городах и поселках городского типа» [Герд 1998:20-21]. Речь жителей современной деревни, во-первых, расслоена социально и, вовторых, имеет ситуативную обусловленность; иначе говоря, она отличается свойствами, которые традиционно считаются специфическими для литературного языка. Социальная и ситуативная неоднородность современного территориального диалекта - следствие происходящих в нем изменений, совершающихся под мощным воздействием литературного языка, а также следствие значительных социально-экономических преобразований в деревне, в нынешних условиях ведущих к утрате деревенским хозяйством экономической самостоятельности, к его зависимости от города и его экономики. Отсюда более тесные, чем раньше, контакты с городским населением, которое в массе своей является носителем литературного языка или носителем просторечия. Кроме того, постоянное воздействие на жителя современной деревни языка средств массовой информации - прежде всего, радио и телевидения - во всем его жанровом разнообразии способствует формированию представления о более или менее жесткой прикрепленности тех или иных форм речи к определенным ситуациям общения. И хотя это представление, как правило, не перерастает в активный навык: носитель диалекта обычно не может строить свою речь в повседневных коммуникативных ситуациях в соответствии с нормами функционально-стилистических разновидностей литературного языка, речевое поведение сельского жителя меняется под влиянием моделей речевого поведения горожан. Да и в наборе языковых средств, которыми пользуется житель современной деревни, много такого, что не характерно для территориального говора: исследователи отмечают в этом наборе элементы публичного стиля, которые проявляются в ситуациях собраний, совещаний и т.п.., официально-деловой речи, в области словоупотребления - общественнополитическую и производственно-техническую терминологию. В социолингвистическом отношении существенной особенностью современного функционирования территориальных говоров является определенная специфика языкового сознания их носителей: отношение к диалекту как к единственному и естественному средству общения замещается у большинства сельских жителей отчетливо выраженной ориентацией на литературный язык, оценкой его как более престижной коммуникативной подсистемы, а своего говора - как подсистемы социально и функционально ущербной. Ср.: «…в самосознании носителей диалекта их собственная речь воспринимается «вторым сортом» по сравнению с «городской» речью: “Мы серо говорим” и т.п.» [Булатова и др. 1975:37]. Немалую роль в этом самоуничижении сыграла советская школа, в которой преподавание русского языка велось (и ведется до сих пор) с исключительной ориентацией на литературный язык при одновременном третировании диалектной речи как неграмотной, при полном пренебрежении к культурной ценности диалектов и к их роли как в истории национального языка, так и в процессе пополнения литературной речи новыми выразительными средствами. 3. Социально обусловленные процессы в городском просторечии Просторечие - наиболее своеобразная подсистема русского национального языка. Не вдаваясь в детальное сопоставление русского просторечия с близкими - по их функциональным и коммуникативным свойствам подсистемами других национальных языков (см. об этом [Крысин 1989:51-53]), укажем на характерную черту современного состояния этой подсистемы русского языка - его расслоение на две разновидности, «старую» и «молодую». Например, в области просторечной лексики обращают на себя внимание, с одной стороны, единицы типа пущай, страмить, ндравиться, ейный, скидавать и под., обнаруживающие близость с соответствующими диалектными фактами, а с другой - слова и обороты типа поправиться (= ‘прибавить в весе’: Она на два кило поправилась); оформить брак, организовать закуску (примеры из работы [Капанадзе 1984:129]); деловой (Ишь ты, деловая какая! Сама прошла бы [в троллейбусе]; будь здоров (Девка тоже будь здоров!); костыли в значении ‘ноги’ (см. [Ермакова 1984:131,133,136]) и т.п., явно не диалектного происхождения. В связи с такого рода различиями делаются попытки выделить среди носителей просторечия две возрастные группы, различающиеся по набору используемых ими просторечных средств: до 60 лет и старше. «В речи старшей возрастной группы встречаются некоторые слова, характерные для так называемого старого просторечия: туды, отсюдова, охальник, хворый, кликать, дух (в значении “запах”)… Эта категория людей, как правило, не употребляет современную просторечную фразеологию, очень характерную для речи молодежи и людей среднего поколения. Речь более молодых носителей просторечия сближается с современным молодежным жаргоном и не всегда отличается в употреблении некоторых фразеологизмов от речи носителей литературного языка: рога обломать, выпасть в осадок, вешать кому-то лапшу на уши…» [Ермакова 1984:139-140]. Таким образом, выделяются два круга носителей современного просторечия: горожане старшего возраста, не имеющие образования (или имеющие начальное образование), речь которых обнаруживает явные связи с территориальным диалектом (в работе [Крысин 1989] мы обозначили эту разновидность как просторечие-1), и горожане среднего и молодого возраста, имеющие незаконченное среднее образование и не владеющие нормами литературного языка; их речь лишена диалектной окраски и в значительной степени жаргонизирована (просторечие-2). Возрастная дифференциация носителей просторечия дополняется различиями по полу: владеющие просторечием-1 - это преимущественно пожилые женщины, а среди пользующихся просторечием-2 значительный (если не преобладающий) процент составляют мужчины. 3.1. Просторечие-1 отличается специфическими чертами на всех уровнях фонетическом, морфологическом, лексико-семантическом, синтаксическом. 3.1.1. В области фонетики это, например, такие черты, как устранение зияния между соседними гласными в слове (радиво, пиянино), ассимиляция гласных соседних слогов (вилидол вместо валидол, пиримида вместо пирамида), упрощение групп согласных путем вставки гласного (жизинь, рубель), диссимиляция согласных (дилектор, колидор, транвай), упрощение слоговой структуры слова (витинар вместо ветеринар, матафон вместомагнитофон) и нек. др. (подробнее см. [Розанова 1984; Крысин 1989]). 3.1.2. В области морфологии и словообразования характерными особенностями просторечия-1 являются такие: аналогическое выравнивание основ (рот - в роту, ротом; хочу - хочем, хочете, хочут), иная, чем в литературном языке, родовая отнесенность некоторых существительных (свежая мяса, кислый яблок) или иной тип склонения (церква, простынь, болезня), смешение форм родительного и дательного падежей у существительных женского рода (был у сестре - поехал к сестры) и нек. др. (подробнее см. [Земская, Китайгородская 1984]). 4.1.3. В области лексики и лексической семантики характерным является наличие довольно большого числа слов, по форме отличающихся от слов литературного языка: серчать, пущай, шибко, акурат, харич, давеча и под., многик из которых исторически являются диалектизмами. Некоторые слова, по форме совпадающие с литературными, имеют специфическое значение: гулять в значениях ‘праздновать’ и ‘иметь интимные отношения’ (Мы на Май два дня гуляли; Она с ним три месяца гуляла), уважать в значении ‘любить’(Я огурцы не уважаю), разнос вместо поднос, обставиться в значении ‘обзавестись мебелью’ и т.п. Некоторые слова употребляются в «размытом» значении: атом (Они без конца с этим атомом носятся), космос (Ни зимы, ни лета теперь путного нет, а всё космос!) [Журавлев 1984:120]. Наблюдается тенденция к употреблению в личном значении слов, которые в литературном языке не могут употребляться в значении лица: Это всё диабеты идут (вместо: больные диабетом), Наша медсестра за контингента замуж вышла (то есть за человека, принадлежащего к контингенту тех, кого обслуживает данная поликлиника), Дочка, это кто - не рентген пошел? (имеется в виду рентгенолог); о причинах подобной семантической трансформации см. [Крысин 1995]. О лексических особенностях русского просторечия см. также [KoesterThoma 1996:128-142]. 3.1.4. Синтаксическая специфика просторечия-1 проявляется, например, в таких конструкциях (они отмечены Т.С. Морозовой - см. [Морозова 1984]): употребление полной формы страдательных причастий с перфектным значением и полных прилагательных в именной части сказуемого (Обед уже приготовленный: Пол вымытый; Дверь была закрытая; Я согласная); употребление в той же функции и синтаксической позиции деепричастий на вши и -мши (Я не мывши вторую неделю; Он был выпимши); употребление творительного падежа некоторых существительных для обозначения причины (Он умер голодом; Она ослепла катарактой), специфическое управление при словах, формально и по смыслу совпадающих с литературными (никем не нуждаться; Что тебе болит? Она хочет быть врач) и нек. др. 3.2. Просторечие-2 представляет собой разновидность, менее яркую, чем просторечие-1, и менее определенную по набору типичных для нее черт. В области лексики она тесно сближается с общим жаргоном (ср. трудность функционально-стилистической квалификации таких слов и оборотов, какбеспредел, возникать, оттянуться, наезжать, придурок, прокол, штука (тысяча рублей или долларов) и под: это единицы общего жаргона или единицы просторечия-2?), а также с некоторыми социальными жаргона наркоманов, употребляющиеся и в просторечии-2. В области фонетики и морфологии просторечие-2 менее специфично, чем просторечие-1: фонетические и морфологические особенности имеют спорадический, случайный характер и нередко локализованы в отдельных словах и словоформах. Например, диссимиляция согласных по месту и способу образования представлена здесь фактами типа транвай, в словах же типа директор, коридор, где расподобление согласных более ярко, контрастно, диссимиляции не происходит. Почти не встречается в просторечии-2 такое яркое явление, как устранение зияния между гласными (радиво, пиянина). Отличия от литературного языка в родовой отнесенности некоторых существительных хотя и наблюдаются, но у значительно меньшего круга слов и в менее «бросающихся в глаза» случаях: так, толь, тюль, шампунь склоняются как существительные женского рода (пришлось крыть крышу толью, занавески из тюли, вымыла голову новой шампунью), а мозоль - как мужского, но слова типа мясо, село не употребляются как существительные женского рода (что свойственно просторечию-1). Для просторечия-2 характерно использование диминутивов типа огурчик, документики, справочка и под., среди которых встречаются формы, образованные по специфической модели, не представленной в литературном языке: ср. мяско при литературном мясцо. Диминутивы оцениваются носителями просторечия-2 как формы вежливости. Ср. в речи медсестры при обращении к взрослому пациенту: Подбородочек вот сюда поставьте, а грудочкой прижмитесь к краю стола; в речи официантки: Вот ваш лангетик, а водичку я сейчас принесу; в речи парикмахера: Вам височкипрямые или косые сделать? В социальном отношении совокупность носителей просторечия-2 чрезвычайно разнородна и текуча во времени: здесь и выходцы из сельской местности, приехавшие в город на учебу или на работу и осевшие в городе; и уроженцы небольших городов, находящихся в тесном диалектном окружении; и жители крупных городов, не имеющие среднего образования и занятые физическим трудом; носителей просторечия-2 немало среди представителей таких несхожих профессий, как продавцы, грузчики, портные, парикмахеры, официанты, железнодорожные проводники, сапожники, уборщицы и др. С коммуникативной точки зрения более живо, активно именно просторечие-2, а просторечие-1 постепенно сходит на нет. 4. Социально обусловленные процессы в групповых жаргонах Групповыми мы называем две разновидности жаргонов профессиональные и социальные. 4.1. Для современной ситуации характерно полное вытеснение из сферы коммуникации профессиональных жаргонов, обслуживавших кустарные профессии: ср., например, детально описанные В.Д.Бондалетовым жаргоны офеней, шаповалов, шерстобитов, сыроваров и др. [Бондалетов 1974], - и активная коммуникативная роль жаргонов, которые обслуживают новые профессии, например, жаргона «компьютерщиков». Компьютерный жаргон целиком основан на английской по происхождению терминологии. Однако носители этого жаргона не просто приспосабливают английские технические термины к русской языковой почве, а всячески обыгрывают эти термины, искажая их, сближая с русскими словами, наполняя двойным смыслом и т.п. - и всё это с сознательной установкой на шутку, на каламбур. Это получается достаточно легко и непринужденно, тем более, что «творцы» компьютерного жаргона - люди, в массе своей молодые, недалеко ушедшие от студенческого времени с его столь же шутливым, ёрническим молодежным жаргоном, свободно искажающим и обыгрывающим английские слова (ср., например, такие намеренные искажения, как герла, пренты, шузы, трузера, вайтовый, ворковать - от to work ‘работать’, аскать - от to ask ‘спрашивать’, фейсануть‘ударить по лицу’ - от face ‘лицо’ и т.п.). Помимо вполне «серьезной» специальной терминологии, которая в последнее время становится популярной не только среди специалистов, но и на страницах печати, в передачах по радио и телевидению, в устном общении представителей интеллигенции (типа дисплей, файл, интерфейс, драйвер, сайт и мн. др.), в сфере компьютерной обработки информации обращается масса шутливых, но понятных только профессионалу словечек и оборотов, которые и придают компьютерному «языку» свойства профессионального жаргона. Ср., например, такие образцы намеренной русификации английских терминов: пижамкер (из page maker), брякпойнт (из break point), чекист (из названия текстовой программы Check It), трупопаскаль (языкTurbo Pascal), Емеля (из E-mail) и т.п. (примеры из работы [Шейгал 1996]; см. также: [Садошенко 1995]. Многие общеупотребительные слова получают здесь своеобразное употребление, либо изменяя свое значение, либо вставляясь в непривычный (для литературного языка) контекст: компьютер зависает, отказывает, в него загружают информацию, которую можно скачать на дискету,распечатать на принтере, а в случае ее ненужности - переместить в корзину. Начинающего пользователя называют чайником (и даже есть специальные пособия по работе на компьютере, адресуемые чайникам), в отличие от истинного пользователя, к которому применяют англицизм юзер(англ. user - от to use ‘пользоваться’), и от того, кто только мнит себя знатоком компьютеров, но в действительности таковым не является, за что получает прозвище ламер (от англ. lame ‘хромой, слабый’). Ввиду всё возрастающей роли компьютеров и процесса компьютеризации разных сторон человеческой деятельности компьютерный жаргон делается социально активным, как бы попадает в фокус социального внимания. Разумеется, свои профессиональные «языки» имеют и многие другие отрасли науки и техники, и в свое время некоторые из них также были в фокусе социального внимания: например, в 50-60-е годы такую роль играл профессиональный «язык» физиков-ядерщиков, немного позднее - жаргон, обслуживающий сферу космических исследований и разработок; в 70-е - начале 80-х модными становятся некоторые слова и обороты, используемые разного рода экстрасенсами, йогами, телепатами (и до сих пор слова аура, энергетика, биополе, транс и под. в ходу не только у парапсихологов). В 90-х годах из всех других профессиональных жаргонов по своей коммуникативной роли явно выделяется компьютерный жаргон - не только как средство внутригруппового общения, но и как своеобразный символ времени. 4.2. До сравнительно недавних пор в отечественной русистике считалось, что коммуникативная роль социальных жаргонов и арго невелика, во всяком случае она гораздо меньше, чем коммуникативная роль литературного языка и даже профессиональных жаргонов. У этого мнения были некоторые основания. Так, достаточно хорошо развитое в дореволюционное время нищенское арго к середине XX века как будто полностью утратило свою социальную базу; арго беспризорников, впитавшее в себя многие элементы блатного жаргона и бывшее довольно активным в 20-е годы, позднее угасает, не имея устойчивого контингента носителей. Однако в конце века оба арго возрождаются на новом социальном и языковом материале, поскольку множатся ряды и нищих, и беспризорников, которые пользуются некоторыми специфическими формами языкового выражения, по большей части отличными от тех, что были в ходу у их предшественников. Эти два арго составляют лишь часть многоцветной палитры современных социальных жаргонов и арго: они существуют наряду с языковыми образованиями, которыми пользуются уголовники, мафиози, проститутки, наркоманы, фальшивомонетчики, карточные «кидалы» и другие социальные группы, составляющие некоторую часть городского населения современной России. Эти многочисленные жаргоны по большей части несамостоятельны, «перетекают» друг в друга: например, жаргоны наркоманов, проституток и нищих имеют значительное пересечение в области лексики и фразеологии, у сленга хиппи немало общих элементов со студенческим жаргоном, «челноки» активно используют в своей речевой деятельности торговое арго и т.д. В основе этого многообразия лежит тюремно-лагерный жаргон. Он сформировался в социально пёстрой среде советских лагерей и тюрем на протяжении ряда десятилетий. Восприняв многое из лексикофразеологического арсенала дореволюционного воровского арго, тюремнолагерный жаргон значительно расширил не только набор выразительных средств, но и социальный состав тех, кто им активно пользовался: с ним были знакомы, его активно употребляли как «воры в законе», «домушники», «медвежатники», «скокари», «щипачи» и прочие представители уголовного мира, так и недавние инженеры, совпартслужащие, военные, крестьяне, врачи, поэты, журналисты, студенты, рабочие - словом, все те, кто составлял многомиллионное население сталинских лагерей. Тюремно-лагерный жаргон нашел отражение и в литературе, особенно в начале 60-х и в 80-е гг., - в прозе А.И. Солженицына, В.Т. Шаламова, В.П. Гроссмана, А.Н. Рыбакова, А.В. Жигулина, О.В. Волкова, А. Марченко, в поэзии В. Высоцкого, А. Галича и других. В современных условиях тюремно-лагерный жаргон находит себе новую «среду обитания» и модифицируется в указанных выше социальных группах, пополняясь новообразованиями и изменяя значения традиционно используемых языковых средств; ср., например: напарить‘обмануть’, капуста ‘деньги’ (первоначально только о долларах - из-за их зеленого цвета), поставить на счетчик ‘начать ежедневно увеличивать проценты от неуплаченного вовремя долга’ и мн. др. В последнее десятилетие появилось немало лингвистических работ и лексикографических изданий, посвященных социальным жаргонам; см., например: [Балдаев и др. 1992; Быков 1994; Грачёв 1992; Дьячок 1992; Елистратов 1994; Ермакова, Земская, Розина 1999; Зайковская 1993; Земская, Розина 1994; Кёстер-Тома 1993, 1994; Рожанский 1992; Юганов, Юганова 1997] и др. Столь заметный всплеск исследовательского интереса к жаргонам вполне понятен: раньше в отечественной русистике это была запретная тема, поскольку официальная пропаганда предписывала считать несуществующими такие социальные явления, как проституция, наркомания, рэкет и др. В наши дни эти всегда существовавшие «язвы» на теле общества необычайно разрослись и приобрели новые формы. Тем самым социальная база соответствующих жаргонов еще более реальна и осязаема, чем раньше, и задача русистики заключается, в частности, в том, чтобы изучить многообразие современных социальных жаргонов и их связи с порождающей эти жаргоны человеческой средой. Основы теории речевой деятельности/ Отв. ред. А.А. Леонтьев. – М.:Наука, 1974. Леонтьев А.А. Лингвистическое моделирование речевой деятельности. – с.36-63 Таких основных лингвистических антиномий можно указать семь. Наименуем их для экономии места при помощи соответствующих лингвистических терминов: А. Язык — речь; Б. Этический — эмический; В. Система — норма; Г. Синтагматика — парадигматика; Д. Синхрония — диахрония; Е. Активный — пассивный; Ж. Дескриптивный — прескриптивный. Кроме того, можно выделить три антиномии, коренящиеся более непосредственно в сущностных свойствах языка: 3. Устный — письменный; И. Общий — диалектный; К. Литературный — нелитературный. ЯЗЫК — РЕЧЬ Эксплицитное противопоставление языка и речи обычно приписывается одному из основоположников современного теоретического языкознания Ф. де Соссюру, развивавшему свою концепцию в университетских курсах по общему языкознанию, позднее обработанных и изданных в виде монографии его учениками [Соссюр, 1933]. Впрочем, идея такого противопоставления была популярна в лингвистике и ранее. Так, ее можно найти у И. А. Бодуэна деКуртенэ (см. об этом [Березин, 1968, 109 и след.]), у Г. Штейнталя и даже у В. Гумбольдта. Однако интерпретация этих понятий и прежде всего понятия ≪язык≫ была очень различной в разных направлениях лингвистики. (Следует с самого начала оговориться, что употребление термина ≪язык≫ далеко не всегда предполагает коррелированное с этим понятием понятие речи. Достаточно сослаться на явно глобальный,—включающий и язык в собственном смысле, и речь,—смысл этого термина в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса). Прежде всего она была различной внутри психологии и языкознания. Для психологов язык, пользуясь словами Штейнталя,— ≪не покоящаяся сущность, а протекающая деятельность≫ [Stemthai, 1871, 85], система бессубстанциональных процессов. В лингвистике конца XIX —начала XX в., в особенности в так называемых младограмматической и социологической школах, язык рассматривается в первую очередь как застывшая система, взятая в абстракции от реальной речевой деятельности. Другой вопрос, что у младограмматиков это —система психофизиологических навыков в голове каждого отдельного индивида, а для социологической школы —≪идеальная лингвистическая форма, тяготеющая над всеми индивидами данной социальной группы≫ [Вандриес, 1937, 224] и реализующаяся у каждого из этих индивидов в виде пассивных ≪отпечатков≫ —таких же индивидуальных систем речевых навыков. Наряду с понимаемым так языком выступает в разных формах процесс его реализации. Таким образом, между психологией и лингвистикой образовалось своего рода историческое размежевание предмета исследования, прежде всего и диктующее различение языка и речи в современной науке. Если, однако, попытаться вскрыть актуальное основание для разграничения языка и речи, а не просто следовать за существующей традицией, окажется, что дизъюнкция языка и речи производится не по одному, а по нескольким основаниям, обычно не разграничиваемым и более того —остающимся имплицитными. В качестве подобных ≪координат≫ выступают чаще всего отношения ≪социальное —индивидуальное≫ и ≪потенциальное —реальное≫. Оба эти отношения были разграничены Соссюром (см. [Godel,1957]), но смешаны Ш. Балли и Л. Сешэ, готовившими к изданию ≪Курс общей ЛИНГВИСТИКИ≫. Первое из них мы находим в работах таких лингвистов и психологов, как О. Есперсен, Г. де Лагуна, А. А. Реформатский; второе — у Л. Ельмслева. Р. Якобсона, А. И. Смирницкого. Можно, однако, пойти по иному пути, не интерпретируя априорно заданные категории, а формулируя их на основе принятых принципов. Попытаемся выделить те главнейшие принципы, которые существенны для различных наук, изучающих речевую деятельность, те оппозиции, которые должны быть положены в основу выделения категорий типа категорий языка и речи. Для психолога такой важнейшей оппозицией является противопоставление механизма и процесса (ср. физиологическое устройство глаза и процесс зрения). Но с другой стороны, речевой механизм не является заранее и раз навсегда данной, ≪вложенной≫ в человека системой готовых элементов: при овладении языком он переходит из предметной формы в форму деятельности и лишь затем ≪застывает≫ в виде речевого механизма. Таким образом, вторым важным для психолога противопоставлением является противопоставление языка в предметной форме и языка как процесса. Аналогичны подходы к этой проблеме у лингвистов, правда, ограничивающихся как правило различением предмета и процесса, логиков (формы мышления и формы знания), философов. В целом представляется наиболее оправданным вслед за Л. В. Щербой выделять не две (язык и речь), а три соотнесенные друг с другом основные категории: язык как предмет, язык как процесс и язык как способность. Однако главная проблема здесь не в количестве категорий, а так сказать, в их качестве. Для многих авторов язык и речь суть категории, различие которых абсолютно и конечно,— это как бы две рядоположенные субстанции. Для других это разные способы интерпретации одного и того же материального объекта,— того, что мы называем в настоящей книге ≪речевой деятельностью≫, способы, зависящие от нашего подхода к этому объекту. Мы безоговорочно присоединяемся к последнему пониманию. (Конечно, читатель понимает, что как сама возможность, так и разные способы интерпретации единого объекта отнюдь не зависят от нашей доброй воли, а диктуются объективными свойствами речевой деятельности и состоянием науки). Следовательно, противопоставление языка и речи в его традиционной форме не вполне корректно. Более подробное рассмотрение этого вопроса см. [А. А. Леонтьев, 1965а] и [А. А. Леонтьев, 1969д]. Анализ проблемы ≪язык — речь≫ с других точек зрения см. прежде всего в материалах конференции ≪Язык и речь≫ [Тезисы, 1962], в работах [Андреев и Зиндер, 1963] и [Звегинцев, 1968, 94—111]. ЭМИЧЕСКИЙ — ЭТИЧЕСКИЙ Проблема, обозначенная в заголовке параграфа противопоставлением этих терминов, гораздо старее, чем сами термины. Эти последние принадлежат К. Л. Пайку [Pike, 1967, 37] и образованы от слов ≪фонемика≫ и ≪фонетика≫. Под ≪эмическим≫ подходом понимается такой подход, который учитывает значимые различия в речевом поведении; ≪этический≫ подход трактует речевое поведение как целостный комплекс, как внешнюю реализацию, в которой не разграничено значимое и незначимое. (Ср. фонетический подход к звучащей речи как к результату действия артикуляции или как к акустическому объекту и подход к ней с точки зрения фонемики, или фонологии). Что касается проблемы, то она была эксплицитно поднята несколькими десятилетиями раньше В. Матезиусом в его статье о потенциальности языковых явлений [Матезиус, 1967], а по существу она выступает задолго до Матезиуса во всех сколько-нибудь значительных теоретических исследованиях по лингвистике. Ср., например, противоположение значимых и незначимых звуковых различий у П. Пасси, Винтелера, П. К. Услара и И. А. Бодуэна де Куртенэ в ≪дофонемный≫ период его деятельности [А. А. Леонтьев, 1963]. С общеметодологической точки зрения эта проблема тождественна проблеме варианта и инварианта. В сущности, речь идет о том, насколько внутренняя структура языка диктует единообразие его конкретного проявления в текстах и в речевой деятельности вообще, а в той мере, в какой такого диктата нет,— чем обусловлено появление той или иной конкретной реализации. Чаще всего рассматриваемая проблема отождествляется с проблемой языковых единиц. Действительно, проблема единиц языка в методологическом ее аспекте прежде всего связана с идеей инвариантности. Однако здесь мы имеем дело, так сказать, с пересекающимися множествами; точно так же, как вопросом об инварианте не исчерпывается проблематика единиц языка, этой последней нельзя исчерпать круг приложений идеи инварианта в исследовании речевой деятельности. Это тем более очевидно, если мы обратим внимание на тот факт, что в речевой деятельности человека возможны в принципе разные виды инвариантности — наряду с инвариантностью статической, которая только и выступает в проблеме лингвистических или языковых единиц, еще и динамическая инвариантность, касающаяся процессов, а не застывших сегментов. Этот вид инвариантности в особенно явной форме выступает в таких (маргинальных) сферах исследования языка, как, например, теория функциональных стилей. Вообще недостаточно представление проблемы варианта —инварианта как соотношения инвариантных единиц языка и вариантных единиц текста, как бы широко мы ни рассматривали круг факторов, обусловливающих эту вариантность. По-видимому, необходимо ввести понятие иерархии уровней инвариантности (или, что то же, уровней вариантности), соответствующих различным принятым в языковом коллективе нормам (в социопсихологическом понимании последнего термина). На каждом из этих уровней возможно функциональное отождествление материально различных элементов. Чем дальше мы уходим от формальной характеристики языковых единиц в область употребления, тем, с одной стороны, большее многообразие форм возможно в рамках идентичной функции и, с другой стороны, тем более генерализован принцип функционального объединения. Ниже нам придется столкнуться с некоторыми из форм такого объединения. Иначе говоря, понятие инварианта и варианта в известной мере зависит от нашей точки зрения на речевую деятельность, от уровня, на котором мы производим функциональный анализ этой вариантности (инвариантности). СИСТЕМА —НОРМА Противопоставление системы и нормы было последовательно проведено Э. Косериу. Система того или иного языка в его понимании —это совокупность языковых явлений, которые выполняют в языке определенную функцию (например, применительно к фонологическому уровню —прежде всего функцию смыслоразличения) и могут быть представлены в виде сети противопоставлений (структуры). Норма же языка —это совокупность языковых явлений, которые не выполняют в языке непосредственной различительной функции и выступают в виде общепринятых (традиционных) реализаций. См. в этой связи [Косериу, 1963;Coseriu, 1952, 1954, 1969]. Приведем конкретные примеры из области фонетики (фонологии). Как известно, корреляция согласных по твердости —мягкости не распространяется в русском литературном языке на шипящие и ц (система). Однако некоторые из шипящих (ж, щ) и ц во всех положениях звучат как твердые согласные: жир, шес'т', цеп' и т. д.; другие, не соотносительные с ними (по транскрипции Р. И. Аванесова —ш:', ж:' ч') во всех положениях реализуются как мягкие: иш:'у, даж:'а, ноч' и т. д. (норма)2. В русском языке существует корреляция согласных по звонкости— глухости, имеющая функциональную нагрузку, т. е. служащая для различения (система). Однако в конце слова (и в некоторых других позициях) происходит нейтрализация этой корреляции, т. е. оглушение звонких (норма). То, что явление нейтрализации фонематических противопоставлений (как, впрочем, и всякое позиционное чередование) следует отнести к области нормы, а не системы, ясно из того, что позиционное чередование, являясь общим достоянием всех говорящих, не носит в то же время императивного характера; если вместо нормального в'еш:'ъj ал'ек 2 Эта норма нередко нарушается в русской речи нерусских, например азербайджанцев, что дает эффект акцента: ж'ир, ш'ес'т'. мы произнесем в'eш:'.'uj ол'ег, это не нарушит понимания, хотя и произведет несколько странное впечатление.Явления нормы располагаются в двух планах или, образно говоря, в двух измерениях. Во-первых, константным может считаться, отдельное слово. Во-вторых, константной может считаться совокупность слов, образующая словарный состав языка. Таким образом, сравнение двух норм может быть как качественным (то, а не иное звучание), так и количественным (в таком, а не ином числе слов). Однако независимо от измерения мы всегда имеем дело в норме не с голыми абстракциями фонем, морфем и др., а со словом в его целостности. Норма —это всегда система словоформ. Естественно, что сравнение двух систем обязательно протекает в одном ≪измерении≫ и может быть только качественным. Как нам уже приходилось отмечать выше, фонологические корреляции мы находим в совершенно идентичной форме в речи любого носителя данного языка. Здесь не может быть сомнения в ≪правильности≫ или ≪неправильности≫. Между тем ряд явлений фонетической нормы —скажем, характер редукции гласного или степень ассимиляции —варьируются от говорящего к говорящему. Рад'илс'а или рад'илса, ван'з'ит или ванз'ит, лиса или лиеса —эти различия несущественны для общения, не несут никакой коммуникативной нагрузки. Поэтому-то в языковой практике и возникает проблема нормализации, по существу своему внеязыковая и обычно решаемая либо статистическим путем, либо путем апелляции к тому или иному ≪языковому авторитету≫ (см. гл. 20). Хотя явления нормы и не образуют никаких функциональных противопоставлений,—это система идентификаций, а не оппозиций, не структура,—можно говорить об известной функциональной нагрузке явлений нормы. Эта нагрузка связана с противопоставлением одной нормы другой норме, одной системе реализаций другой системе реализаций. Так, противопоставление разных степеней редукции может служить для различения стилей речи; с другой стороны, противопоставление одной нормы другой норме может отражать социальную дифференциацию языкового коллектива [А. А. Леонтьев, 1965а, 136—39]. Применительно к фонетике понятие нормы как продукта усреднения наиболее типичных фонетических особенностей речи индивидов (или нормы как ≪совокупности константных звуковых элементов независимо от их функции≫ [Coseriu, 1954, 74]) не является открытием Э. Косериу. В неявной форме это понятие встречается во многих фонетических и фонологических работах, особенно у лингвистов, принадлежащих к Пражской школе. Развивая взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ, близко подошел к идее нормы Г. Улашин, противопоставивший ≪субъективную систему на основе... субъективного акустически-артикуляторного единства≫ и ≪объективизированную систему на основе внутреннего, функционального единства≫. Наконец, понятие нормы встречается в работах представителей ≪фонометрического≫ направления, на которых мы не имеем возможности остановиться. См., йапр. [Zwirner и Zwirner, 1936]. Однако лишь Э. Косериу последовательно разграничил явления системы и нормы, выделив место двух традиционных ветвей учения о звуках речи (фонетика и фонология) три самостоятельные дисциплины —алофонетику, нормофонетику и фонологию. Алофонетика имеет дело с индивидуальным говорением, нормофонетика —с общеязыковой ≪системой≫ реализаций, фонология —с функциональной системой или структурой. Утверждая вслед за Э. Бейссенсом [Buyssens, 1949], что ≪язык есть система отождествлений и различий≫, Косериу считает, что ≪так называемая проблема субстанции совпадает с проблемой лингвистического тождества≫ 3. При этом отношение негативной и позитивной функций языковых явлений (отношение различения и тождества) соответствует отношению системы и нормы. Таким образом, оперируя понятием системы, мы имеем дело с системой противопоставлений. Система противопоставлений, или структура, присуща языку как общественному явлению, как абстракции; в ≪индивидуальном языковом сознании≫ она просто воспроизводится в неизменном виде. Говоря о норме, мы имеем дело с совокупностью тождеств (идентификаций) или констант. Эти тождества образуют некоторое взаимосвязанное единство лишь внутри речевой деятельности; будучи спроецирована в план абстрактного языка, норма вторична, в то время как система в этом смысле первична. В советской научной литературе идея различения системы и нормы была подхвачена и развита рядом лингвистов, в том числе Н. Д. Арутюновой [1961], Н. Н. Коротковым [1963], А. А. Леонтьевым [1962] и [1965а], Г. В. Степановым [1964], а затем и многими другими. Следует особо упомянуть развиваемое Ю. С. Степановым (см., напр., [Ю. С. Степанов, 1966]) противопоставление системы, нормы и индивидуальной речи, несколько отличное по интерпретации. Наконец, укажем, что проблема нормы может ставиться и как проблема культуры речи; о соотношении этого и изложенного здесь понимания см. [Костомаров и Леонтьев, 1966], а также ниже (глава 20). 3 С психологической точки зрения концепция Бейссенса - Косериу, выдвигающая на первый план лингвистические тождества, представляется более удовлетворительной, чем традиционное учение о чисто различительной функции элементов языка (Трубецкой, Якобсон и др) См по этому поводу [А. А. Леонтьев, 1961]. Заметим, кстати, что в истории учения о фонеме разработка учения о тождествах предшествовала разработке учения о дифференциальной функции фонем 4 Говоря о тождествах, мы имеем в виду как тождество явления с самим собой, так и тождество общих элементов в разных явлениях; это разграничение (см. [Coseriu, 1954, 581]) для нас здесь несущественно. СИНТАГМАТИКА —ПАРАДИГМАТИКА Это различение, как и многие другие, было в эксплицитной форме введено Ф. де Соссюром [Соссюр, 1933]. Сущность его сводится к следующему. Все связи между единицами языка (в их конкретной текстовой реализации) или элементами текста двояки. Во-первых, это связи перехода во времени: произнося слово стол, мы последовательно произносим четыре сегмента —с, т, о и л, находящиеся в синтагматических отношениях друг к другу. Во-вторых, это связи, определенные потенциальной возможностью взаимозамены. Так, в рассматриваемом случае мы могли бы, заменяя гласную, получить слова стал или стул. В этом случае о, а ж у оказываются в парадигматических отношениях. Такой, наиболее распространенный подход, однако, недостаточно отражает внутреннюю специфику организации языка. Представляется важным поставить вопрос не о внешней, касающейся лишь закономерностей лингвистического описания, категориальной системе, а прежде всего о внутренних структурных основаниях для выделения такой системы. С этой точки зрения возникает понятие парадигмы и парадигматика ограничивается не любой возможностью субституции, а лишь значимыми противопоставлениями, взаимосвязанными альтернациями, входящими в один альтернационный ряд (см. об этом понятии [Бернштейн,1956]; [Бернштейн, 1962]). В этом случае о, а и у в приведенном примере не образуют парадигмы, но, скажем, о и а (точнее Л) В СТОЛ И стола такую парадигму образуют. Несколько менее ясен вопрос о реальной базе для определения синтагматики. Здесь, видимо, целесообразно задаться проблемой: существуют ли именно линейные закономерности организации языковых единиц, т. е. такие случаи, когда только порядок появления тех или иных элементов значим, релевантен? Безусловно, да. Можно указать по крайней мере на два таких случая. Во-первых, организация звуков в составе слога и слогов в составе фонетического слова; известно, что существуют языки, в которых возможность появления того или иного класса звуков в той или иной (особенно, финальной) позиции в слоге крайне ограничена; с другой стороны, существуют весьма строгие ограничения на сам алфавит позиций. (Теоретический анализ этой проблематики и богатый конкретный материал см. в работах В. В. Шеворошкина, напр. [Шеворошкин, 1969]). Во-вторых, синтагматические связи единиц релевантны на уровне синтаксиса. По существу можно говорить о двух параллельных системах синтаксиса —≪лексемном≫ и ≪морфемном≫ [А. А. Леонтьев, 1965а]. Повидимому, эта мысль принадлежит А. В. де Грооту, разделившему ≪последовательность слов≫ и ≪синтаксис≫ как две самостоятельные структуры, находящиеся в разных языках в различных соотношениях [Groot, 1949, 54—6]. Дальнейшее развитие этой мысли находим у Л. Теньера, который исходит из противопоставления ≪структурного порядка≫ и ≪Линейного порядка≫ [Tesniere, 1959]. Ср. также понятие ≪логотактики≫ у С. Левина [Levin, 1963], типологические соображения П. Мериджи, высказанные им еще в 30-х годах [Meriggi, 1933], и др. Очень специфическое и в то же время принципиально новое освещение (ибо оно является по своему существу динамическим, это идея развертывания, а не простого линейного порядка) получила проблема релевантности лексемного синтаксиса в работах В. М. Павлова [1958, 1960] и др. Интересные проблемы возникают, если мы в поисках основания для противопоставления синтагматики и парадигматики обратимся к специальным формам речевого общения, в особенности —к спонтанной мимической речи. Оказывается, в ней существуют универсальные закономерности организации содержательных элементов. Ср. в этой связи [А. А. Леонтьев, 1965а, 203, 205], а также ниже, гл. 12. Совершенно другой подход развивается в рамках морфемного синтаксиса. Сейчас создано несколько логических систем лингвистического описания, где противопоставляется этап нелинейной схемы и этап линейного развертывания этой схемы. Можно сослаться на обобщающую работу Г. Карри, различающего ≪тектограмматику≫ и ≪фенограмматику≫. Это ≪два уровня грамматики: первый, где мы имеем изучение грамматической структуры самой по себе, и второй, который так относится к первому, как морфофонетика к морфологии≫ [Карри, 1965, 112]. Иначе эти двеь ступени определяются как два различных типа формальных систем —система абстрактных объектов (ob systems) и синтаксические, или конкатенативные, системы (syntactical or concatenative systems). В первых связи между символами лишены пространственных характеристик, во-вторых они связаны при помощи линейной операции конкатенации, или сочленения. Близкую параллель этому разграничению можно найти в понятиях фенотипической и генотипической ступеней порождающей грамматики, введенных С. К. Шаумяном и положенных им в основу созданной им совместно с П. А. Соболевой аппликативной порождающей модели [Шаумян, 1965; Шаумян и Соболева, 1963; 1969]. Далее, сходные идеи высказываются в последнее время сторонниками так называемой ≪стратификационной грамматики≫ (см. об этом [Арутюнова, 1969]). Детальный анализ необходимости подобных двух этапов в порождении синтаксической структуры текста дал Д. С. Уорт [Уорт, 1964]. Ср. также [А. А. Леонтьев, 1969а]. Различение синтагматики и парадигматики, основанное, помимо логических, на психологических и психопатологических соображениях, можно найти в ряде работ Р. Якобсона (сошлемся лишь на самую популярную из них [Jakobson and Halle, 1956]. Якобсон употребляет термины ≪выбор≫ (selection) и ≪сочетание≫ (combination) и стремится дать их психологическое наполнение, обращаясь к различным типам афазий. Однако собственно психологического анализа он не дает, ограничиваясь лишь феноменологическим описанием. Такой анализ можно найти в фундаментальном исследовании А. Р. Лурия ≪О двух видах синтетической деятельности коры человеческого мозга≫. Здесь, между прочим, указывается, что идея ≪симультанности≫, противопоставленной ≪сукцессивности≫, применительно к психической деятельности не вполне корректна: ≪На самом деле, в первом случае речь идет о синтезе отдельных (пусть сукцессивно поступающих) элементов в одновременные (симультантные) пространственные схемы, а во втором —о синтезе отдельных элементов в последовательные ряды≫ [Лурия, 1963, 70]. А. Р. Лурия приходит к выводу, что различие категорий типа синтагматики —парадигматики коренится в различии физиологической обусловленности соответствующей деятельности, в ≪преимущественном участии разных мозговых систем, в осуществлении двух основных видов синтетической деятельности≫ [Лурия, 1963, 110]. Анализ возникающей в этой связи психолингвистической проблематики можно найти в статьях И. А. Зимней [1969] и Т. В. Рябовой [1967]. СИНХРОНИЯ —ДИАХРОНИЯ Под синхронией в лингвистике понимается категория, соответствующая изучению языка в его бытии в данный момент, вне исторического изменения. Диахрония —категория, соответствующая изучению языка в его движении, изменении (обычно от прошлого к настоящему). Противопоставление синхронии и диахронии ведет свое начало от ≪Курса общей лингвистики≫ Ф. де Соссюра. Оно возникло как закономерная реакция на методологическую крайность младограмматиков, признававших научным лишь историческое изучение языка. Учение Соссюра о синхронии и диахронии сводится к следующим основным положениям. Язык есть система, всечасти которой могут и должны рассматриваться в их синхронической связи. Предмет синхронической лингвистики —≪логические и психологические отношения, связывающие сосуществующие элементы и образующие систему, ... как они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием≫. Предмет диахронической лингвистики, напротив, ≪отношения, связывающие элементы в порядке (исторической) последовательности, не воспринимаемой одним и тем же коллективным сознанием,—элементы, заменяющие ся один другим, но не образующие системы≫ [Соссюр, 1933, 103]. Диахронический подход несовместим с синхроническим, и наоборот; их противопоставление носит абсолютный и бескомпромиссный характер. Синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящих только он —подлинная реальность. Сущность диахронического изменения —в сдвиге отношения между ≪означающим≫ и ≪означаемым≫ языкового знака. Диахроническая лингвистика, однако, не сводится к констатации сдвига синхронических единиц: синхронические единицы не совпадают с единицами изменения, или диахроническими единицами. Диахронический закон императивен, но не всеобщ; синхронический —всеобщ, но не императивен. Возможно ≪прямое≫ и ≪обратное≫ направление движения вдоль диахронической оси: первое есть направление языковой эволюции, второе отражает ход мысли исследователя, реконструирующего факты истории языка. Из числа последователей Соссюра лишь Ш. Балли принял его точку зрения на синхронию и диахронию почти без критики. Большинство же, разделяя взгляды Соссюра по другим вопросам, в то же время отрицает абсолютность противопоставления синхронии и диахронии. Например, по А. Сешэ, все вопросы, связанные с обусловленностью существования и эволюции языка (langue) психологическими, социальными и биологическими факторами, относятся к панхронической ≪лингвистике речи≫ (parole); таким образом, на долю синхронической лингвистики остаются только логические отношения, связывающие элементы языка. Э. Бейссенс доказывает, что противопоставление синхронии и диахронии покрывается противопоставлением ≪внутренней≫ и ≪внешней≫ лингвистики, и предлагает различать функциональную и этиологическую (≪причинную≫) лингвистику. Это различение перекликается с различением ≪системы≫ и ≪нормы≫ у Э. Косериу, который считает синхронию лишь способом описания языка. Пражский лингвистический кружок (Н. С. Трубецкой, Р. О. Якобсон и др.), соглашаясь с основным тезисом Соссюра, в то же время вслед за Бодуэном де Куртенэ считает, что ≪диахроническое изучение не только не исключает понятия системы..., но, напротив, без учета этих понятий является неполным≫. С другой стороны, и ≪синхроническое описание не может целиком исключить понятия эволюции≫ [Тезисы Пражского...,1967, 18]. Это мнение разделяется большинством современных языковедов. Русским языковедам с самого начала было чуждо гипертрофирование противопоставления синхронии и диахронии (само это противопоставление, безусловно, оправдано как методический прием). Так, И. А. Бодуэн де Куртенэ (независимо от Ф. де Соссюра) разделил ≪законы равновесия языка≫ и ≪законы исторического движения языка≫, относя изучение первых к задачам ≪статики≫, изучение вторых —к задачам ≪динамики≫. При этом Бодуэн считал ≪статику≫ лишь частным случаем ≪динамики≫, утверждая, таким образом, примат диахронии перед синхронией. Диахроническим изменениям, по Бодуэну, в той же мере присуща системность, как и синхронно взятым фактам языка. Он предлагал выделять при диахроническом подходе к языку две взаимно дополняющих одна другую дисциплины, которые названы им (применительно к фонетической стороне языка) исторической и динамической фонетиками. Историческая фонетика занимается констатацией фонетический изменений на уровне общеязыковой системы, динамическая фонетика изучает причины и условия этих изменений, оставаясь на уровне ≪индивидуальных языков≫. Логическим развитием этой идеи Бодуэна является подразделение фонологии на теорию фонем как синхронических тождеств (≪знаков слов≫) и теорию фонем как элементов системы противопоставлений (Э. Бейссенс, А. В. де Гроот), частично связанное и с концепцией Ф. де Соссюра. Успешную попытку преодолеть противопоставление синхронического и диахронического аспектов мы находим у Л. В. Щербы, Е. Д. Поливанова и Г. О. Винокура. Все эти лингвисты правильно искали единство синхронии и диахронии в социальной природе языка: ≪системы действуют, рождаются и разлагаются не в безвоздушном пространстве, а в определенной общественной среде, жизнь которой регулируется общими законами исторического процесса≫,—указывал Г. О. Винокур [Винокур, 1959, 215]. Однако конкретный механизм эволюционного процесса в языке остается до сих пор неясным. Для того чтобы полностью преодолеть абсолютность противопоставления синхронии и диахронии, необходимо обратиться к достижениям современной логики науки. Если мы сделаем это (см.напр. [Грушин, 1961]), то окажется, что ограничиваться противопоставлением синхронии и диахронии некорректно. Возникает несколько нетождественных противопоставлений, лингвистами обычно смешиваемых. Остановимся на этих вопросах несколько подробнее. Всякое историческое исследование языка (как и любого другого объекта) имеет дело не с внешней связью явлений, не с ≪отношениями, связывающими элементы в порядке последовательности≫ (Ф. де Соссюр), а с внутренним строением самого исторического процесса, развитием объекта как системы; Процесс развития может быть охарактеризован с точки зрения его составляющих —элементов, связей и зависимостей объекта, участвующих в процессе. Составляющие процесса делятся на образующие (то, что развивается) и условия процесса. Сопоставляя лишь образующие процесса в начальном и конечном его пунктах, мы получаем представление о сущности процесса; привлекая также и условия, мы получаем представление и о механизме процесса. Под этим углом зрения можно разделить диахронический подход (исследование только образующих, т. е. регистрация происходящих изменений) и подход исторический (исследование процесса в целом, учет и его причинной стороны). Это разделение мы и находим в работах И. А. Бодуэна де Куртенэ. Составляющие процесса бывают двух типов. Одни из них даны нам непосредственно —это эмпирические или внешние составляющие целого. Другие могут быть вычленены лишь в результате анализа внешних —это внутренние составляющие. К ним относятся, в частности, все связи и зависимости. Воспроизводя историю объекта в модели, мы можем брать ее на уровне внешних составляющих (эмпирическая история объекта) или на уровне внутренних составляющих (структура развития объекта). Иными словами, эмпирическая история языка —это последовательность текстов, а структура развития —эволюция языковой системы. Строго говоря, мы никогда не имеем дела с последовательностью текстов —мы изымаем из них и рассматриваем отдельные слова, формы слов, аффиксы, звуки. Когда мы констатируем, что слово кот раньше звучало kotu, это и есть исследование на уровне эмпирической истории. ≪...Логический метод... в сущности является не чем иным, как тем же историческим методом, только освобожденным от исторической формы и от мешающих случайностей≫ [Энгельс, 1959,497]. Не вскрывая внутренних закономерностей строения нашего объекта, мы можем исследовать его историю лишь на уровне эмпирической, внешней истории. Различие логического и исторического путей исследования лишь в конечной модели, но отнюдь не в принципиальном пути рассуждения. Всякое историческое исследование языка предполагает, таким образом, теорию языка. Что же собой представляет такая теория языка, которая должна удовлетворять потребностям исторического исследования? Она должна вскрывать структуру языкового процесса, т. е. давать исчерпывающую характеристику как элементам, так и связям и отношениям, в которые они вступают. На современном этапе развития языкознания этому требованию удовлетворяет скорее ≪структурная≫ лингвистика, чем лингвистика ≪традиционная≫. ≪Структурная лингвистика выдвигает определенные гипотезы о структуре языка, которые должны проверяться экспериментально. Важнейшим лингвистическим экспериментом, поставленным самим развитием человеческого общества, является история языка≫ [Ревзин, 1965, 59). Такая теория языка должна, однако, выходить за пределы совокупности образующих историко-языкового процесса и брать язык в таких границах, в которых мы могли бы полностью учитывать все факторы, обусловливающие его развитие. Иными словами, мы должны выйти за пределы языка как такового и иметь дело с речевой деятельностью. Подобная трактовка исторического процесса в современной лингвистике дается Э. Косериу, который подчеркивает системный характер самой деятельности, создающей язык. Таким образом, полноценное историко-лингвистическое исследование предполагает: а) различение истории и диахронии, истории и развития, б) раскрытие структуры объекта (языка), в) анализ в качестве объекта не языка как такового, а речевой деятельности. Подробный анализ проблемы диахронии (истории, развития) в намеченном здесь аспекте см. [А. А. Леонтьев, 1969д]. Более широкое изложение проблематики синхронии и диахронии см. [Климов, 1972], а специальный анализ развития языка как объекта [Климов и др., 1970]. Кроме того, проблемы синхронии, диахронии и истории языка детально рассмотрены также в [О соотношении, 1960], [Будагов, 1965] и [Косериу, 1963]. АКТИВНЫЙ - ПАССИВНЫЙ Начнем с точки зрения И. И. Ревзина. Он предлагает различать аналитические и обратные по отношению к ним синтетические модели ≪в зависимости от того, исходим ли мы из множества отмеченных кортежей (аналитическая модель) или получаем отмеченные кортежи в результате некоторых операций (синтетическая модель или, как иногда говорят, модель порождения)≫. Далее И. И. Ревзин указывает, что эти два вида моделей соответствуют двум возможным видам лингвистического описания, а именно: один путь —от речевых фактов к системе языка, а второй —от системы языка к речевым фактам. ≪В какой-то мере они соответствуют и двум аспектам акта коммуникации: слушанию (≪анализ≫) и говорению (≪синтез≫). Кроме того, обоим типам моделей противопоставляются ≪распознающие модели≫. Это такой тип моделей, ≪в котором считаются заданными и множество отмеченных кортежей, и система порождения и рассматривается процесс перехода от кортежей к системе, а именно исследуются способы такого перехода в минимальное число ≪шагов≫≫ (Ревзин, 1962, 12). В понимании И. И. Ревзина, как видно из сказанного, аналитические и синтетические модели обратны друг другу, а модель порождения отождествляется с синтетической. Но это понимание весьма уязвимо в нескольких пунктах. Во-первых, обратимость лингвистических моделей бывает разного качества. Первый из них —обратимость в понимании И. И. Ревзина, т. е. возможность перейти от Б к А при данных правилах перехода от А к Б. Но очевидно, что с интересующей нас точки зрения сам факт такой возможности без дополнительных ограничений, наложенных на характер используемых правил, представляет весьма малый интерес, ибо трудно допустить, что при порождении и восприятии речи могут быть использованы принципиально различные психофизиологические механизмы. Скорее наоборот (по крайней мере, такова господствующая сейчас точка зрения). Таким образом, для нас интересен другой тип обратимости, где модели обращены не только по общему направлению и конечным результатам, но и —хотя бы частично —по конкретным шагам, по используемым на определенных этапах единицам и операциям. Но именно эта сторона И. И. Ревзина как раз и не интересует. Во-вторых, даже в таком узком понимании аналитическая и синтетическая модели все же в принципе не являются обратными друг другу. Аналитическая модель имеет дело с потоком речи как материалом для анализа; чтобы разобраться в этом материале, лингвисту (или слушающему; не будем их здесь противопоставлять) необходимо в качестве первого шага или шагов выделить в этом потоке речи лингвистически релевантные черты, преобразовать его в текст и далее работать с ним. Если же рассматривать как исходный материал текст или корпус текстов, это совершенно не соответствует никакой психолингвистической реальности. С другой стороны, совершенно неясно, можно ли при равнивать друг к другу материал анализа и исходный материал для синтеза. Вообще психолингвисту (а также психологу, физиологу и вообще всякому не ≪чистому≫ лингвисту и нелингвисту) нечего делать с текстом как таковым. В-третьих, и самая изощренная лингвистическая модель, будь она аналитической или синтетической, никогда не будет отражать психологической или психолингвистической реальности уже по той причине, что речевая деятельность, как мы стремились показать выше,—это всегда система значимых операций, качественно определенных элементарных действий, в то время как даже процессуальная или претендующая на процессуальность лингвистическая модель типа трансформационной есть всегда система переходов от одного качественного состояния к другому. В модели языка мы имеем дело с единицами и операциями над ними; в модели речевой деятельности —с единичными операциями или операционными единицами, некоторыми предпосылками их осуществления и некоторыми функционально, но не формальнолингвистически определенными промежуточными и конечными состояниями. Задача, скажем, говорящего —не построить определенное (в смысле формальной структуры или даже семантического инварианта) высказывание, но добиться решения определенной невербальной задачи. Поэтому форма высказывания может весьма свободно варьироваться, и говорить в данном случае о его формальной или содержательной инвариантности можно лишь условно. ≪Модель для говорящего≫ и ≪модель для слушающего≫ (ср. [Хоккетт, 1965], [Успенский, 1967] и т. д.) —явное недоразумение 5.Мы взяли здесь для анализа взгляды И. И. Ревзина как наиболее детально и систематично изложенные. Основное же содержание разбора справедливо mutatis mutandis и в отношении любой другой формализованной модели языка, да и вообще любой собственно лингвистической модели языка. Правда, общеизвестно введенное Л. В. Щербой различение активной и пассивной грамматики именно на лингвистической основе, имеющее, казалось бы, и психологическую значимость. Постараемся, однако, разобраться в критериях, используемых Щербой. Ярче всего его позиция изложена в последней статье ≪Очередные проблемы языковедения≫, где говорится, что в активном синтаксисе ≪рассматриваются вопросы о том, как выражается та или иная мысль≫, а при пассивном ≪приходится исходить из форм слов, исследуя их синтаксическое значение≫ [Щерба, 1958в, 21]. В другой, тоже посмертно изданной работе Щерба дает следующие определения: ≪Пассивная грамматика изучает функции, значения строевых элементов данного языка, исходя из их формы, т. е. из внешней их стороны. Активная грамматика учит употреблению этих форм≫ [Щерба, 1947, 84]. Следовательно, для Щербы главным и основным критерием ≪активности≫ —≪пассивности≫ является то, идем ли мы от форм к их содержанию или от содержания к формам. Иными словами, в активной грамматике мы уже имеем некоторое лингвистическое содержание, и конечным звеном пассивной является опять-таки это содержание. Причем содержание это —языковое; но в реальном порождении, конечно, не происходит перехода от содержания языковых форм к самим этим формам. ≪Содержание≫, выступающее начальным звеном порождения,—это нечто совсем иное, как мы стремились показать выше 6. Одним словом, существующее в лингвистике противоположение активного и пассивного мало плодотворно с точки зрения теории речевой деятельности и прежде всего почти совершенно иррелевантно соотношению психолингвистического порождения и восприятия речи. К тому же и внутри самой лингвистики нет единства в понимании указанных категорий. ДЕСКРИПТИВНЫЙ —ПРЕСКРИПТИВНЫЙ В отличие от других лингвистических антиномий, эта не всегда осознается самими лингвистами. Едва ли не единственными отечественными авторами, четко поставившими проблему дескрипции —прескрипции, являются Г. О. Винокур [1929а; 19296] и В. Г. Костомаров [Костомаров, 1970; Костомаров и Леонтьев, 1966]. Совершенно не случайно имена обоих этих авторов тесно связаны с теоретической проблематикой культуры речи. Действительно, именно культура речи чаще всего сталкивается с абстрактно-оценочным взглядом на язык или речь: правильно—неправильно, плюс—минус, так можно—так нельзя. Между тем такой подход глубоко не научен. Это не означает, что мы предлагаем отказаться от конкретных рекомендаций практического порядка напротив. Но такого рода рекомендации (≪говори так-то≫) должны опираться не на вкусовые критерии и не на абстрактно-лингвистические суждения, а на конкретный анализ возможности (употребительности) и характера функционирования данного явления при различных социальных и психологических 6 Подробнее см. [А. А. Леонтьев, 1970б]. В методике преподавания иностранного языка существует противопоставление рецепции и продукции, близкое к нашей антиномии. Ср. [3. М. Цветкова, 1966]. условиях, в различных речевых ситуациях. Проводя такой анализ, мы вскрываем тенденции развития данного явления, устанавливаем временную и, так сказать, пространственную (насколько широко оно распространено и сужается или расширяется сфера его употребления) динамику этого развития. Только в этом случае мы имеем право высказывать практические рекомендации, они должны являться конечным звеном нашего рассуждения. Другая область, в которой антиномия ≪дескрипция—прескрипция≫ играет значительную роль,—это проблема, обучения языку. Очевидно, что без прескрипции (нормализации) здесь в принципе нельзя обойтись. Однако и здесь необходимо четко различать описание, констатацию состояния и —с другой стороны — оценки и рекомендации относительно употребления. Мы можем, допустим, отметить, что в русском языке имеется стилистический слой, включающий слова типа ≪рожа≫, ≪жрать≫, ≪сволочь≫. Иностранный учащийся не может не знать о существовании слов этого типа. Однако он должен отдавать себе отчет в том, что применение этих слов в общении крайне ограниченно (можно сказать, специализированно), а для него как для иностранца, пожалуй, и вовсе невозможно. Иными словами, он должен знать факторы, позволяющие и, напротив, запрещающие употребление данного явления; иначе говоря, прескрипция в этом случае выступает в форме прямой функциональной характеристики данного явления. Более подробно о различии дескрипции и прескрипции см. также [Пешковский, 1922]. УСТНАЯ РЕЧЬ —ПИСЬМЕННАЯ РЕЧЬ Нет сомнения, что понимание письма лишь как одного из возможных способов кодирования звукового языка справедливо, если рассматривать их отношение в генетическом плане. Ни один лингвист не будет отрицать ни исторического приоритета устной речи перед письменной, ни того, что в онтогенезе ребенок начинает с овладения устной речью и лишь на ее основе овладевает письменной. Рассуждая подобным образом, Ф. де Соссюр, однако [Соссюр, 1933], не сумел последовательно приложить к исследованию письма свою систему антиномий и, в частности, категории синхронии и диахронии, что с успехом сделал Бодуэн несколькими годами раньше в книге ≪Об отношении русского письма к русскому языку≫ [1912]. Если же при исследовании письменной речи мы откажемся от привнесения генетических соображений, то придем к выводу, что в мозгу взрослого грамотного человека на равных правах сосуществуют две языковые подсистемы7; автономия письменной подсистемы, между 7 Их сосуществование аналогично тому виду билингвизма, который Л. В. Щерба охарактеризовал как владение ≪смешанным языком с двумя термами≫ [Щерба, 19586, 48]. Каждая из используемых подсистем "креолизована" в смысле Вяч. Иванова [Вяч. Вс. Иванов, 1961а]. прочим, явствует из того, что в языковом коллективе всегда есть группа, владеющая только письменной речью,—это грамотные (на данном национальном языке) глухонемые (ср. [Шубин, 1959, 45—6]). С другой стороны, в некоторых языках, например, китайском, возможны тексты, доступные и предназначенные лишь для зрительного понимания: приведем в качестве примера цитируемый Чжао Юань-Жэнем [Yen, 1955, 65—6] рассказ о господине Ши, который ел львов, а также так называемые ≪палиндромы≫, описанные акад. В. М. Алексеевым, см., напр., [Алексеев, 1932 и 1950]. Но и в европейских языках можно усмотреть доказательства структурной автономности письменной речи —это прежде всего несовпадение номенклатуры и границ структурных единиц и устной и письменной речи, образующее возможность и целесообразность описательной грамматики письменной формы того или иного языка. Примером такой грамматики является [Волоцкая и др., 1964]; о теоретических вопросах, связанных с нею, см. также [Николаева, 19611 Развернутая концепция языковой подсистемы, обслуживающей письменную речь, была создана лингвистами Пражской школы А. Артимовичем и Й. Вахеком. Первый из них [Пражский.., 1967] впервые четко сформулировал проблему, второй эксплицировал основные понятия. Он ввел, в частности, понятие ≪письменного языка≫ (≪норма, или лучше —система графических... средств, признаваемых за норму внутри определенного коллектива. Письменные высказывания представляют собой, напротив, отдельные конкретные реализации названной нормы≫ [Вахек, 1967, 524]), противопоставив его графике как таковой. По Вахеку, ≪письменная и устная нормы должны рассматриваться как рядоположенные величины, которые не подчинены какой бы то ни было высшей норме и связь между которыми объясняется лишь тем обстоятельством, что они выполняют комплементарные функции в использующем их языковом коллективе≫ [Вахек, 1967, 531]. В более поздней работе Вахек понимает письменный и устный языки соответственно как две функционально специализированные системы знаков, которые могут быть реализованы в различных субстанциях [Вахек, 1967, 535]. Понятия, введенные Вахеком, весьма плодотворные для своего времени, для современного языкознания недостаточны. Начнем с того, что Вахек все же неправомерно тесно связывает специфику письменной и устной формы или нормы 8 языка с графической и соответственно фонетической субстанцией. Эта связь обычна, но не облигаторна. Возможны такие типы письменной речи, которые структурно в большей или меньшей степени аналогичны устной речи; эти переходные типы объединяются под общим названием ≪транскрипции≫. С другой стороны, мыслима устная речь, 8 В отличие от Вахека, предпочитающего второй термин, мы считаем более подходящим первый и в дальнейшем употребляем только его. построенная на модели письменной. Известным приближением к такому типу может считаться корректорское чтение при считке [Каменецкий, 1959, 80]. По терминологии Э. П. Шубина [1959, 53], мы имеем здесь дело с ≪несобственно устной≫ и ≪несобственно письменной≫ речью. Далее, у него нечетко противопоставлены различные критерии, по которым можно разделить устную и письменную речь. Прежде чем попытаться предложить такие критерии, дадим рабочее определение основных понятий. Письменность языка можно определить как совокупность специфических функциональных средств письменной речи, т. е. графических элементов, которые могут быть использованы для семантического выделения и (или) противопоставления единиц плана содержания. Письмо — общее понятие, так относящееся к понятию конкретной письменности, как испанский термин lingua (язык как общая категория) относится к термину idioma (конкретный язык, например, испанский) . Письменная речь —форма речи, а) реализуемая в графической субстанции и б) обладающая определенной структурной организацией, отличающейся от организации устной речи. Письменная форма языка —подсистема языка, обеспечивающая такую структурную организацию. Не всякая письменная речь, по-видимому, требует существования письменной формы языка. Наконец, можно поставить вопрос о соответствующем функциональном стиле; см. об этом в дальнейших главах. Таким образом, можно выделить следующие критерии: а) характер субстанции; б) наличие специфических функциональных средств на уровне письменности; в) наличие специфической структурной организации письменной (устной) речи (комбинация); г) наличие специфической подсистемы языка, обслуживающей эту организацию (отбор); д) существование определенной функционально-стилевой специализации. К сожалению, если теория письменности разработана относительно полно (см. указанные выше работы, особенно книгу 3. И. Волоцкой и других, где приведена и обширная библиография), то другие аспекты письменной речи нуждаются в более детальном исследовании с позиций современной лингвистики. ОБЩЕЯЗЫКОВЫЙ —ДИАЛЕКТНЫЙ В такой обнаженной форме данная антиномия выступает крайне редко. Обычно говорят отдельно о так называемых ≪территориальных диалектах≫ и о так называемых ≪социальных диалектах≫. Литература по тем и другим весьма обширна. Из теоретических трудов по территориальным диалектам укажем [Жирмунский, 1956], [Coseriu, 1956], [Эдельман, 1968], [Вопросы теории, 1964]; по социальным [Жирмунский, 1936], [Шор, 1926],[Вопросы социальной лингвистики, 1969]. В настоящем параграфе охватить теоретическую проблематику, связанную с понятием диалекта, крайне трудно. Поэтому ограничимся тем, что укажем на некоторые методологические аспекты, получившие в литературе, на наш взгляд, недостаточное освещение. Во-первых, укажем на то, что практически не существует в абсолютном смысле общеязыковых элементов. Всякий говорящий, всякий носитель языка ведет себя по отношению к общеязыковому фонду избирательно. Весь вопрос в том, на основе каких критериев этот выбор происходит, вообще чем он детерминирован. Эта детерминация может в своей основе быть: а) социологической, б) социально-психологической, в) личностной (индивидуально-психологической), г) ситуативной в широком смысле, т. е. связанной с той или иной референтной областью, д) функциональной, т. е. связанной с включением в ту или иную типовую деятельность. Применительно к детерминации типа а), т. е. когда носитель языка выбирает свое ≪языковое лицо≫ в силу независящей от его воли и не осознаваемой им принадлежности к определенной социальной группе, мы чаще всего и говорим о территориальных диалектах, так как группы этого рода, резко разделенные внутри общества, соответствуют чаще всего различным территориальным объединениям. Сюда же относятся гораздо более редкие различия возрастных и других демографических групп. Что же касается детерминации типа б), то здесь мы имеем несколько потенциальных возможностей, из которых носитель языка более или менее сознательно выбирает, подчеркивая свою принадлежность к одной группе, заведомую ≪непринадлежность≫ к другой и т. д. Характер критериев избирательности здесь совершенно иной. Социальные диалекты связаны именно с этим типом детерминации. (Дальнейшие критерии мы здесь не анализируем) . Во-вторых, из сказанного выше следует различие ≪социального диалекта≫ и профессиональной речи,—вещей, обычно смешиваемых. В-третьих, что касается ≪территориальных диалектов≫, следует указать на одну связанную с характером детерминации особенность. Мы имеем в виду то, что диалектная норма имеет несколько измерений. Она —по крайней мере в современных обществах —никогда не является исключительно территориальной. Человек, говорящий на ≪горизонтальном≫, территориальном диалекте, тем самым относит себя к определенной ≪вертикальной≫ группе; да он и не будет во всех случаях говорить на диалекте, а постарается, приехав в райцентр, в область или в Москву, минимально отличаться от окружающих в речевом отношении. Кроме того, территориально-диалектная норма всегда соотнесена и с демографией —с возрастным расслоением в первую очередь. Наконец, вчетвертых, укажем на одну особенность детерминации типа б), отличающую ≪социальные диалекты≫ от всех других видов языкового группирования. Это сознательная ориентация на образец не только в отношении языковой формы высказывания, но и в отношении содержания. Лишь здесь мы имеем регламентацию не только того, как говорить, но и того, что говорить. Подводя общий итог, можно лишь констатировать, что проблема диалекта в лингвистике пока ставится и решается абсолютно без учета данных конкретной социологии, социальной психологии, да и психологии вообще. Видимо, предстоит известный перелом в этой области, и надо надеяться, что он недалек. От ≪внешней≫ социологии лингвистике давно пора перейти к социологии ≪внутренней≫. ЛИТЕРАТУРНЫЙ —НЕЛИТЕРАТУРНЫЙ Проблема ≪литературного языка≫ широко известна и разработана довольно подробно [Виноградов, 1946, 1967]; [Гухман, 1959]. Однако, как и в предыдущем случае, есть ряд существенных проблем, нуждающихся, на наш взгляд, в специальном рассмотрении. Мы укажем здесь на три подобные проблемы. Одна из них есть проблема литературной нормы как своего рода ≪социального диалекта≫, с одной стороны, т. е. как показателя принадлежности к определенной социальной группе, и как функционально-стилистической категории —с другой (т. е. литературная речь не только противопоставлена нелитературной, например, просторечной, но и, скажем, разговорной.). Занимая известную позицию в обеих иерархиях, литературная речь является как бы точкой их пересечения, равнодействующей двух сил, и в этом смысле является —хотя и в разных своих признаках— нормой в социологическом смысле. Каковы эти ≪нормативные≫ признаки литературной речи? Иными словами, каковы дифференциальные признаки, позволяющие противопоставить друг другу а) различные стили речи, б) различные ≪социальные диалекты≫? Чаще всего вопрос этот решается простым обращением к номенклатуре языковых средств (≪литературная≫— ≪нелитературная≫, скажем, просторечная лексика; разные ≪стили языка≫). Это некорректно, во всяком случае применительно к стилям речи. Вопрос остается далеко не ясным. Думается, что очень многое в специфике литературного языка следует отнести именно за счет этой его ≪двусторонности≫. Вторая проблема есть соотношение литературного языка с языком литературы. На эту тему написано очень много, но и здесь вопрос темен. При его решении чаще всего не учитывается различная социологическая и социально-психологическая функция литературы в различных обществах и вообще ее статус в системе культуры. Наконец, третья проблема —это соотношение литературного языка со школьным обучением родному языку. Ранее мы затрагивали этот вопрос [Костомаров и Леонтьев, 1966], ср. в этой связи также соображения А. М. Пешковского [1922]. В заключение настоящей главы мы считаем целесообразным дать краткий очерк основной литературы по теоретическим вопросам языкознания, существующей к настоящему времени и доступной читателю с разным уровнем владения языковедческой проблематикой. Мы упоминаем здесь лишь самые общие работы, дающие сводную картину онтологии языка и состояния современной лингвистики. Наиболее элементарное освещение основ языкознания можно найти в учебниках Р. А. Будагова [1958], А. А. Реформатского [1967], Б. Н. Головина [1966]. Также вводный, но более сложный характер имеют пособия Ю. С. Степанова [1966], Б. И. Коссовского [1968 и 1989]. Из других ≪Введений в языкознание≫, изданных на русском языке, можно рекомендовать книгу В. Н. Перетрухина [1968]. Из более фундаментальных общих книг по теории языкознания, принадлежащих советским ученым, следует назвать трехтомное ≪Общее языкознание≫, уже неоднократно цитированное нами в настоящей главе [Общее языкознание, 1970, 1972, 1973]. К сожалению, пока других книг этого класса нет. Материалы по истории мирового языкознания (важнейшие сведения и первоисточники) собраны в двухтомнике В. А. Звегинцева [1964 и 1965]. Лучший общий курс истории языкознания до XX в. принадлежит датчанину В. Томсену [1938]. Развитие советского языкознания описано в двух сборниках, выпущенных к 50-летию Советской власти [Советское языкознание, 1967; Теоретические проблемы, 1968]. Из числа общих курсов языкознания, переведенных с иностранных языков, можно назвать, кроме классического ≪Курса≫ де Соссюра [1933], книги Э. Сепира [1931], Ж. Вандриеса [1938], Г. Глисона [1959], А. Мартинэ [1963]. В книге [Блумфилд, 1968] собрана огромная библиография по всем основным вопросам языкознания. Своеобразной ≪энциклопедией≫ лингвистики является и переведенный на русский язык сборник статей лингвистов Пражской школы [Пражский, 1967]. Общий обзор ряда направлений современного языкознания дан в книге ≪Основные направления структурализма≫ [1964]. Некоторые аспекты ≪математической≫ лингвистики освещены в сборнике ≪О точных методах исследования языка≫ [Ахманова и др., 1961]. Полезна также обзорная книга Ю. Д. Апресяна [1966]. Существуют достаточно полные обзоры всей вышедшей после 1918 г. на русском языке лингвистической литературы общего характера [Общее, 1965]. Все языки СССР описаны в издании ≪Языки народов СССР≫ [1966—968]. По другим языкам мира единственная обзорная работа имеется лишь на французском языке [Les langues, 1952]. Дмитрий Сергеевич Лихачев Земля Родная Учиться говорить и писать Прочтя такой заголовок, большинство читателей подумает: "Этим я занимался в раннем детстве!" Нет, учиться говорить и писать нужно все время. Язык – самое выразительное, чем человек обладает, и если он перестанет обращать внимание на свой язык, а станет думать, что он овладел им уже в достаточной мере, он станет отступать. За своим языком – устным и письменным – надо следить постоянно. Самая большая ценность народа – его язык, язык, на котором он пишет, говорит, думает. Думает! Это надо понять досконально, во всей многозначности и многозначительности этого факта. Ведь это значит, что вся сознательная жизнь человека проходит через родной ему язык. Эмоции, ощущения только окрашивают то, о чем мы думаем, или подталкивают мысль в каком-то отношении, но мысли наши все формулируются языком. О русском языке как языке народа писалось много. Это один из совершеннейших языков мира, язык развивавшийся в течение более тысячелетия, давший в XIX в. лучшую в мире литературу и поэзию. Тургенев говорил о русском языке: "…нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!" Речь в этой моей заметке пойдет не о русском языке вообще, а о том, как этим языком пользуется тот или иной человек. Вернейший способ узнать человека – его умственное развитие, его моральный облик, его характер – прислушаться к тому, как он говорит. Итак, есть язык народа как показатель его культуры и язык отдельного человека как показатель его личных качеств, – качеств человека, который пользуется языком народа. Если мы обращаем внимание на манеру человека себя держать, его походку, его поведение, на его лицо и по ним судим о человеке, иногда, впрочем, ошибочно, то язык человека гораздо более точный показатель его человеческих качеств, его культуры. А ведь бывает и так, что человек не говорит, а "плюется словами". Для каждого расхожего понятия у него не обычные слова, а жаргонные выражения. Когда такой человек с его "словами-плевками" говорит, он хочет показать, что ему все нипочем, что он выше, сильнее всех обстоятельств, умнее всех окружающих, над всем смеется, ничего не боится. А на самом деле он потому и обзывает своими циничными выражениями и насмешливыми прозвищами те или иные предметы, людей, действия, что он трус и робок, неуверен в себе. Посмотрите, послушайте, о чем такой "храбрец" и "мудрец" цинично отзывается, в каких случаях он обычные слова заменяет "словами-плевками"? Вы сразу заметите, что это все то, что его страшит, от чего он ждет неприятностей себе, что не в его власти. У него будут "свои" слова для денег, для заработков – законных и особенно незаконных, – для всякого рода махинаций, циничные прозвища людей, которых он боится (бывают, впрочем, прозвища, в которых люди выражают свою любовь и ласку к тому или иному человеку – это другое дело). Я этим вопросом специально занимался, поэтому, поверьте мне, я это знаю, а не просто предполагаю. Язык человека – это его мировоззрение и его поведение. Как говорит, так, следовательно, и думает. И если вы хотите быть по-настоящему интеллигентным, образованным и культурным человеком, то обращайте внимание на свой язык. Говорите правильно, точно и экономно. Не заставляйте окружающих выслушивать свои длинные речи, не красуйтесь в своем языке: не будьте самовлюбленным болтуном. Если вам приходится часто публично выступать, – на собраниях, заседаниях, просто в обществе своих знакомых, – то, прежде всего, следите, чтобы ваши выступления не были длинными. Следите за временем. Это необходимо не только из уважения к окружающим – это важно, чтобы вас поняли. Первые пять минут – слушатели могут вас слушать внимательно; вторые пять минут – они вас еще продолжают слушать; через пятнадцать минут – они только делают вид, что слушают вас, а на двадцатой минуте – перестают делать вид и начинают перешептываться о своих делах, а когда дойдет до того, что вас прервут или начнут друг другу что-нибудь рассказывать, – вы пропали. Второе правило. Чтобы выступление было интересным, все, что вы говорите, должно быть интересным и для вас. Можно даже читать доклад, но читайте его с интересом. Если выступающий с интересом для себя рассказывает или читает и аудитория это чувствует, то и слушателям будет интересно. Интерес не создается в аудитории сам, – интерес внушается аудитории выступающим. Конечно, если тема выступления неинтересна, из попыток внушить интерес слушателям ничего не выйдет. Постарайтесь так, чтобы в вашем выступлении не было просто цепи разных мыслей, а чтобы была одна, главная мысль, которой должны быть подчинены все остальные. Тогда вас будет легче слушать, в вашем выступлении окажется тема, интрига, появится "ожидание конца", слушатели будут догадываться – к чему вы ведете, в чем вы их хотите убедить – и будут с интересом слушать и ждать, как вы сформулируете в конце вашу основную мысль. Это "ожидание конца" очень важно, и его можно поддерживать чисто внешними приемами. Например, выступающий два-три раза говорит в разных местах своем выступлении: "Я еще об этом скажу", "Мы еще к этому вернемся", "Обратите внимание на…" и т. д. А уметь хорошо писать нужно не только писателю и ученому. Даже хорошо, свободно и с известной долей юмора написанное письмо другу характеризует вас не меньше, чем ваша устная речь. Через письмо дайте почувствовать себя, свое расположение духа, свою раскованность в обращении к симпатичному вам человеку. Но как научиться писать? Если научиться хорошо говорить, надо, постоянно обращая внимание на речь свою и других, записывая иногда удачные выражения, точно выражающие мысль, существо дела, то, чтобы научиться писать, – надо писать, писать письма, дневники. (Дневники следует вести с юных лет, потом они будут вам просто интересны, а в момент их написания вы не только учитесь писать – вы невольно отчитываетесь в своей жизни, обдумываете то, что с вами было и как вы поступили). Одним словом: "Чтобы научиться ездить на велосипеде, надо ездить на велосипеде". Любите читать! Замечали ли вы, какое большое впечатление производят те произведениялитературы, которые читаются в спокойной, неторопливой и несуетливой обстановке. Литература дает вам колоссальный, обширнейший и глубочайший опыт жизни. Она делает человека интеллигентным, развивает в нем не только чувство красоты, но и понимание, – понимание жизни, всех ее сложностей, служит вам проводником в другие эпохи и к другим народам, раскрывает перед вами сердца людей, – одним словом, делает вас мудрым. Но все это дается вам только тогда, когда вы читаете, вникая во все мелочи. Ибо самое главное часто кроется именно в мелочах. А такое чтение возможно только тогда, когда вы читаете с удовольствием, не потому, что то или иное произведение надо прочесть (по школьной ли программе или по велению моды и тщеславия), а потому, что оно вам нравится – вы почувствовали, что автору есть что сказать, есть чем с вами поделиться и он умеет это сделать. Если первый раз прочли произведение невнимательно, – читайте еще раз, в третий раз. У человека должны быть любимые произведения, к которым он обращается неоднократно, которые знает в деталях, о которых может напомнить в подходящей обстановке окружающим и этим то поднять настроение, то разрядить обстановку (когда накапливается раздражение друг против друга), то посмешить, то просто выразить свое отношение к происшедшему с вами или с кем-либо другим. Бескорыстному чтению научил меня в школе мой учитель литературы. Я учился в годы, когда учителя часто вынуждены были отсутствовать на уроках, – то они рыли окопы под Петроградом, то должны были помочь какой-либо фабрике, то просто болели. Леонид Владимирович (так звали моего учителя литературы) часто приходил в класс, когда другой учитель отсутствовал, непринужденно садился на учительский столик и, вынимая из портфеля книжки, предлагал нам что-нибудь почитать. Мы знали уже, как он умел прочесть, как он умел объяснить прочитанное, посмеяться вместе с нами, восхититься чем-то, удивиться искусству писателя. Так мы прослушали многие места из "Войны и мира", несколько рассказов Мопассана, былину о Соловье Будимировиче, другую былину – о Добрыне Никитиче, "Повесть о Горе Злочастии", басни Крылова, оды Державина и многое, многое другое. Я до сих пор люблю то, что слушал тогда, в детстве. А дома отец и мать любили читать вечерами. Читали для себя, а некоторые понравившиеся места читали и для нас. Читали Лескова, Мамина-Сибиряка, исторические романы, что нравилось им, то постепенно начинало нравиться и нам. "Незаинтересованное", но интересное чтение – вот что заставляет любить литературу и что расширяет кругозор человека. Умейте читать не только для школьных ответов и не только потому, что ту или иную вещь читают сейчас все – она модная. Умейте читать с интересом и не торопясь. Почему телевизор вытесняет сейчас книгу? Да потому, что телевизор заставляет вас не торопясь просмотреть какую-то передачу, сесть поудобнее, чтобы вам ничего не мешало. Он вас отвлекает от забот, он вам диктует, как смотреть и что смотреть. Но постарайтесь выбирать книгу по своему вкусу, отвлекитесь на время от всего на свете, сядьте с книгой поудобнее и вы поймете, что есть много книг, без которых нельзя жить, которые важнее и интереснее, чем многие передачи. Я не говорю: перестаньте смотреть телевизор. Но я говорю: тратьте свое время на то, что достойно этой траты. Смотрите с выбором. Читайте же больше и читайте с величайшим выбором. Обретите сами этот свой выбор и никому не подчиняйтесь в выборе чтения, кроме той силы, которую приобрела в истории человеческой культуры книга классическая. Это значит, что в ней что-то существенное есть. Да, может быть, это существенное для культуры человечества окажется существенным и для вас. Классическое произведение – то, которое выдержало испытание временем. С ним вы не потеряете своего времени. Но классика не может ответить вам на все вопросы сегодняшнего дня. Поэтому надо читать и современную литературу. Не бросайтесь только на каждую модную книгу. Не будьте суетны. Суетность заставляет человека безрассудно тратить самый большой и самый драгоценный капитал, которым он обладает, – свое время. Экология культуры Воспитание любви к родному краю, к родной культуре, к родному селу или городу, к родной речи – задача первостепенной важности, и нет необходимости это доказывать. Но как воспитать эту любовь? Она начинается с малого – с любви к своей семье, к своему жилищу, к своей школе. Постепенно расширяясь, эта любовь к родному переходит в любовь к своей стране – к ее истории, ее прошлому и настоящему, а затем ко всему человечеству, к человеческой культуре. Советский патриотизм – неотъемлемая часть действенного интернационализма. Когда я хочу себе представить истинный интернационализм, я воображаю себя смотрящим на нашу Землю из мирового пространства. Крошечная планета, на которой мы все живем, бесконечно дорогая нам и такая одинокая среди галактик, отделенных друг от друга миллионами световых лет! Человек живет в определенной окружающей среде. Загрязнение среды делает его больным, угрожает его жизни, грозит гибелью человечеству. Всем известны те гигантские усилия, которые предпринимаются нашим государством, отдельными странами, учеными, общественными деятелями, чтобы спасти от загрязнения воздух, водоемы, моря, реки, леса, чтобы охранить животный мир нашей планеты, спасти становища перелетных птиц, лежбища морских животных. Человечество тратит миллиарды и миллиарды не только на то, чтобы не задохнуться, не погибнуть, но чтобы сохранить также ту окружающую нас природу, которая дает людям возможность эстетического и нравственного отдыха. Целительная сила природы хорошо известна. Наука, которая занимается охраной и восстановлением окружающей природы, называется экологией и как дисциплина начинает уже сейчас преподаваться в университетах. Но экологию нельзя ограничивать только задачами сохранения природной биологической среды. Для жизни человека не менее важна среда, созданная культурой его предков и им самим. Сохранение культурной среды – задача не менее существенная, чем сохранение окружающей природы. Если природа необходима человеку для его биологической жизни, то культурная среда столь же необходима для его духовной, нравственной жизни, для его "духовной оседлости", для его нравственной самодисциплины и социальности. А между тем вопрос о нравственной экологии не только не изучается, он даже и не поставлен нашей наукой как нечто целое и жизненно важное для человека. Изучаются отдельные виды культуры и остатки культурного прошлого, вопросы реставрации памятников и их сохранения, но не изучается нравственное значение и влияние воздействующей силы на человека всей культурной среды во всех ее взаимосвязях, хотя сам факт воспитательного воздействия на человека его окружения ни у кого не вызывает ни малейшего сомнения. Вот, к примеру, после войны в Ленинград вернулось, как известно, далеко не все довоенное население, тем не менее вновь приехавшие быстро приобрели те особые "ленинградские" черты поведения, которыми по праву гордятся ленинградцы. Человек воспитывается в определенной, сложившейся на протяжении многих веков культурной среде, незаметно вбирая в себя не только современность, но и прошлое своих предков. История открывает ему окно в мир, и не только окно, но и двери, даже ворота. Жить там, где жили революционеры, поэты и прозаики великой русской литературы, жить там, где жили великие критики и философы, ежедневно впитывать впечатления, которые так или иначе получили отражение в великих произведениях русской литературы, посещать квартиры-музеи, домамузеи – значит постоянно обогащаться духовно. Улицы, площади, каналы, дома, парки напоминают, напоминают, напоминают… Ненавязчиво и ненастойчиво творения прошлого, в которые вложены талант и любовь поколений, входят в человека, становясь мерилом прекрасного. Он учится уважению к предкам, чувству долга перед потомками. И тогда прошлое и будущее становятся неразрывными для него, ибо каждое поколение – это как бы связующее звено во времени. Любящий свою родину человек не может не испытывать нравственной ответственности перед людьми будущего, чьи духовные запросы будут все множиться и возрастать. Если человек не любит хотя бы изредка смотреть на старые фотографии своих родителей, не ценит память о них, оставленную в саду, который они возделывали, в вещах, которые им принадлежали, – значит, он не любит их. Если человек не любит старые улицы, старые дома, бывшие "участниками" его юности, свидетелями исторических, революционных событий, – значит, у него нет любви к своему городу. Если человек равнодушен к памятникам истории своей страны, он, как правило, равнодушен и к своей стране. Итак, в экологии есть два раздела: экология биологическая и экология культурная, или нравственная. Убить человека биологически может несоблюдение законов биологической экологии, убить человека нравственно может несоблюдение законов экологии культурной. И нет между ними пропасти, как нет четко обозначенной границы между природой и культурой. Разве не влияло на среднерусскую природу присутствие человеческого труда? Крестьянин веками трудился, ласково гладил холмы и долы сохой и плугом, бороной и косой, оттого-то среднерусская, а особенно подмосковная, природа такая родная, приласканная. Крестьянин оставлял леса и перелески нетронутыми, обходил их плугом, и потому они вырастали ровными купами, точно в вазу поставленные. Избы и церкви деревенский зодчий ставил как подарки русской природе, на пригорке над рекой или озером, чтобы любовались своим отражением. Деревянные стены долго сохраняли тепло рук их строителей. Золотая маковка не только издали светилась, как яркая, веселая игрушка, но и была ориентиром для путника. Не само здание как таковое было нужно человеку, а здание, поставленное в определенном месте, украшающее его, служащее гармоническим завершением ландшафта. Поэтому и хранить памятник и ландшафт нужно вместе, а не раздельно. Вместе, в гармоническом их сочетании, они входят в душу человека, обогащая его представления о прекрасном. Человек – существо нравственно оседлое; даже и для того, кто был кочевником, тоже существовала "оседлость" в просторах его привольных кочевий. Только безнравственный человек не обладает оседлостью и способен убивать оседлость в других. Все мною сказанное не значит, что надо приостановить строительство новых сооружений в старых городах, держать их "под стеклянным колпаком" – так искаженно хотят представить позицию защитников исторических памятников некоторые не в меру рьяные сторонники перепланировок и градостроительных "улучшений". А это значит только то, что градостроительство должно основываться на изучении истории развития городов и на выявлении в этой истории всего живого и достойного продолжать свое существование, на изучении корней, на которых оно вырастает. И новое должно также изучаться с этой точки зрения. Иному архитектору, может, и кажется, что он открывает новое, в то время как он только разрушает ценное старое, создавая лишь некоторые "культурные мнимости". Не все то, что воздвигается нынче в городах, есть новое по своему существу. Подлинно новая культурная ценность возникает в старой культурной среде. Новое ново только относительно старого, как ребенок по отношению к своим родителям. Нового самого по себе, как самодовлеющего явления, не существует. Так же точно следует сказать, что простое подражание старому не есть следование традиции. Творческое следование традиции предполагает поиск живого в старом, его продолжение, а не механическое подражание, иногда отмершему. Возьмем, скажем, такой древний и всем хорошо знакомый русский город, как Новгород. На его примере мне легче всего будет показать свою мысль. В древнем Новгороде не все, конечно, было строго продумано, хотя "продуманность" в строительстве древнерусских городов существовала в высокой мере. Были случайные строения, были случайности и в планировке, которые нарушали облик города, но был и его идеальный образ, как он представлялся в течение веков его строителям. Задача истории градостроительства – выявлять эту "идею города", чтобы продолжать ее творчески в современной практике. Новгород строился по обоим низким берегам Волхова, у самых полноводных его истоков. В этом его отличие от большинства других древнерусских городов, стоявших на крутых берегах рек. В тех городах бывало тесно, но из них всегда виднелись заливные луга, столь любимые в Древней Руси широкие просторы. Это ощущение широкого пространства вокруг своих жилищ было характерно и для древнего Новгорода, хотя и стоял он не на крутом берегу. Волхов мощным и широким руслом вытекал из Ильмень-озера, которое хорошо было видно из центра города. В новгородской повести XVI в. "Видение пономаря Тарасия" описывается, как Тарасий, забравшись на кровлю Хутынского собора, видит оттуда озеро, как бы стоящее над городом, готовое пролиться и затопить Новгород. Перед Великой Отечественной войной, пока еще цел был собор, я проверял это ощущение: оно действительно очень острое и могло повести к созданию легенды о том, что Ильмень грозил собой потопить город. Но Ильмень-озеро виднелось не только с кровли Хутынского собора, но прямо от ворот Детинца, выходящих на Волхов. В былине о Садко поется, как Садко становится в Новгороде "под башню проезжую", кланяется Ильменю и передает поклон от Волги-реки "славному Ильмень-озеру". Вид на Ильмень из Детинца, оказывается, не только замечался древними новгородцами, но и ценился. Он был воспет в былине… Историк архитектуры Г. В. Алферова в своей статье "Организация строительства городов в русском государстве в XVI – XVII веках" обращает внимание на "Закон градский", известный на Руси начиная, по крайней мере, с XIII в. Восходит он к античному градостроительному законодательству, заключающему четыре статьи: "О виде на местность, который представляется из дома", "Относительно видов на сады", "Относительно общественных памятников", "О виде на горы и море", "Согласно этому закону, – пишет Г. В. Алферова, – каждый житель в городе может не допустить строительства на соседнем участке, если новый дом нарушит взаимосвязи наличных жилых сооружений с природой, морем, садами, общественными постройками и памятниками. Византийский закон апопсии ("вид, открывающийся от здания") ярко отразился в русском архитектурном законодательстве "Кормчих книг"…". При анализе 38-й грани 49-й главы "Закона градского", действовавшего на Руси, легко выявить рассматриваемые в этой главе градостроительные аспекты. В первую очередь внимание закона обращено на взаимосвязь построек города друг с другом и с природой. Иначе говоря, закону апопсии придавалось важнейшее значение не только в византийском градостроительном законодательстве, но и в русском. Русское законодательство начинается с философского рассуждения о том, что каждый новый дом в городе влияет на облик города в целом. "Новое дело творит некто, когда хочет или разрушить, или изменить прежний вид". Поэтому новое строительство или перестройка существующих ветхих домов должны производиться с разрешения местных властей города и согласовываться с соседями: в 4 закона запрещается лицу, обновляющему старый, ветхий двор, изменять его первоначальный вид, так как если будет надстроен или расширен старый дом, то он может отнять свет и лишить вида ("прозора") соседей. Особенное внимание в русском градостроительном законодательстве обращается на открывающиеся из домов и города виды на луга, перелески, на море (озеро), реку. Связь Новгорода с окрестной природой не ограничивалась только видами. Она была живой и реальной. Концы Новгорода, его районы, подчиняли себе окружающую местность административно. Прямо от пяти концов (районов) Новгорода веером расходились на огромное пространство подчиненные Новгороду новгородские "пятины" – области. Город со всех сторон был окружен полями, по горизонту вокруг Новгорода шел "хоровод церквей", частично сохранившихся еще и сейчас. Один из наиболее ценных памятников древнерусского градостроительного искусства – это существующее еще и сейчас и примыкающее к Торговой стороне города Красное (красивое) поле. По горизонту этого поля, как ожерелье, виднелись на равных расстояниях друг от друга здания церквей – Георгиевский собор Юрьева монастыря, Нередица, Андрей на Ситке, Благовещение на Городце, Кириллов монастырь, Ковалево, Волотово, Хутынь. Ни одно строение, ни одно дерево не мешало видеть этот величественный венец, которым окружил себя Новгород по горизонту, создавая незабываемый образ освоенной, обжитой страны, – простора и уюта одновременно. Долг современных градостроителей перед русской культурой не разрушать этот идеальный строй, а поддерживать его и творчески развивать. Новгород, как и Киев, Владимир, Суздаль, в мировом, архитектурном наследии (не только русском) занимает не меньшее место, чем Флоренция, Венеция, Афины… Наш общественный и патриотический долг не только это декларировать, но и ясно знать, а соответственно этому решать судьбу исторических городов на конференциях архитекторов, художников, историков, археологов, реставраторов и писателей. Да – писателей, ибо писатели ощущают внутреннюю красоту наших городов, как и природы, знают нужды людей и вдумываются в наше будущее. Стоит вспомнить о предложении академика Б. Д. Грекова, высказанном им еще в конце войны после освобождения Новгорода: "Новый город следует строить несколько ниже по течению Волхова в районе Деревяницкого монастыря, а на месте древнего Новгорода устроить парк-заповедник. Ниже по течению Волхова и территория выше, и строительство будет дешевле: не надо будет нарушать многометровый культурный слой древнего Новгорода дорогостоящими глубокими фундаментами домов". А как все-таки строить, если это необходимо, рядом со старыми зданиями? Единого метода предложено быть не может, одно бесспорно: новые здания не должны заслонять собой исторические памятники, как это случилось в Новгороде и в Пскове. Невозможна также никакая стилизация. Стилизуя, мы убиваем старые памятники, вульгаризируем, а иногда невольно пародируем подлинную красоту. Приведу такой пример. Один из архитекторов Ленинграда считал самой характерной для города чертой шпили. Шпили в Ленинграде действительно есть, главных три: Петропавловский, Адмиралтейский и на Инженерном (Михайловском) замке. Но когда на Московском проспекте появился новый, довольно высокий, но случайный шпиль на обыкновенном жилом доме, семантическая значимость шпиля, отмечавшего в городе главные сооружения, стерлась. Поставленный по необходимости среди старых домов новый дом должен быть "социален", иметь вид современного здания, но не конкурировать с прежней застройкой ни по высоте, ни по своим прочим архитектурным модулям. Должен сохраняться тот же ритм окон, должна быть гармонирующей окраска. Но бывают иногда случаи необходимости "достройки" ансамблей. На мой взгляд, удачно закончена застройка Росси на площади Искусств в Ленинграде домом на Инженерной улице, выдержанным в тех же архитектурных формах, что и вся площадь. Перед нами не стилизация, ибо дом в точности совпадает с другими домами площади. Есть смысл в Ленинграде так же гармонично закончить и другую площадь, начатую, но не завершенную Росси – площадь Ломоносова: в дома Росси на площади Ломоносова "врезан" доходный дом XIX в. Вообще же следует сказать, что ленинградские дома второй половины XIX в., которые принято бранить за отсутствие вкуса, обладают той особенностью, что не столь уж резко конкурируют с домами великих архитекторов. Архитектура второй половины XIX в. при всех ее недостатках "социальна". Взгляните на Невский проспект: дома этого периода времени не очень его портят, хотя их очень много на участке от Фонтанки до Московского вокзала. Но попробуйте представить на их месте новые, всемирно распространенного стиля дома, и весь Невский проспект, на всем его протяжении, будет безнадежно испорчен. Культурную экологию не следует смешивать с наукой реставрации и сохранения отдельных памятников. Культурное прошлое нашей страны должно рассматриваться не по частям, как повелось, а в его целом. Речь должна идти не только о том, чтобы сохранить самый характер местности, "ее лица не общее выражение", архитектурный и природный ландшафт. А это значит, что новое строительство должно возможно меньше противостоять старому, с ним гармонировать, сохранять бытовые навыки народа (это ведь тоже "культура") в своих лучших проявлениях. Чувство плеча, чувство ансамбля и чувство эстетических идеалов народа – вот чем необходимо обладать и градостроителю, и в особенности строителю сел. Архитектура должна быть социальной. Культурная экология должна быть частью экологии социальной. Пока же в науке об экологии нет раздела о культурной среде, позволительно говорить о впечатлениях. Вот одно из них. В сентябре 1978 г. я был на Бородинском поле вместе с замечательнейшим энтузиастом своего дела реставратором Николаем Ивановичем Ивановым. Обращал ли кто-нибудь внимание на то, какие преданные своему делу люди встречаются именно среди реставраторов и музейных работников? Они лелеют вещи, и вещи платят им за это любовью. Вещи, памятники дарят своим хранителям вкус и понимание искусства, понимание прошлого, проникновенное влечение к людям, их создавшим. Именно такой, внутренне богатый человек и был со мной на Бородинском поле – Николай Иванович. Пятнадцать лет он не уходит в отпуск: он не может без Бородинского поля. Он живет самим временем Бородинской битвы: седьмым сентября (по новому стилю) и днями, которые предшествовали битве. Поле Бородина имеет колоссальное воспитательное значение. Я ненавижу войну, я перенес ленинградскую блокаду, нацистские обстрелы мирных жителей из теплых укрытий в позициях на Дудергофских высотах, я был очевидцем героизма, с каким защищали советские люди свою Родину, с какой непостижимой стойкостью сопротивлялись врагу. Может быть, поэтому Бородинская битва, всегда поражавшая меня своей нравственной силой, обрела для меня новый смысл. Русские солдаты отбили на батарее Раевского восемь ожесточеннейших атак, следовавших одна за другой с неслыханным упорством. Под конец солдаты обеих армий сражались в полной тьме, на ощупь. Нравственная сила русских была удесятерена необходимостью защитить Москву. И мы с Николаем Ивановичем обнажили головы перед памятниками героям, воздвигнутыми на Бородинском поле благодарными потомками… *** Итак, экология культуры! Есть большое различие между экологией природы и экологией культуры, к тому же весьма принципиальное. До известных пределов утраты в природе восстановимы. Можно очистить загрязненные реки и моря, можно восстановить леса, поголовье животных, конечно, если не перейдена известная грань, если не уничтожена та или иная порода животных целиком, если не погиб тот или иной сорт растений. Удалось же восстановить зубров – и на Кавказе, и в Беловежской пуще, даже поселить в Бескидах, т. е. там, где их раньше и не было. Природа при этом сама помогает человеку, ибо она "живая". Она обладает способностью к самоочищению, к восстановлению нарушенного человеком равновесия. Она залечивает раны, нанесенные ей извне: пожарами, вырубками, ядовитой пылью, сточными водами. Иначе обстоит дело с памятниками культуры. Их утраты невосстановимы, ибо памятники культуры всегда индивидуальны, всегда связаны с определенной эпохой, с определенными маcтерами. Каждый памятник разрушается навечно, искажается навечно, ранится навечно. Можно создать макеты разрушенных зданий, как это было, например, в Варшаве, разрушенной нацистами, но нельзя восстановить здание как "документ", как "свидетеля" эпохи своего создания. Всякий заново отстроенный памятник старины будет лишен документальности – это только "видимость". От умерших остаются портреты. Но портреты не говорят, они не живут. В известных обстоятельствах "новоделы" имеют смысл и со временем сами становятся "документами" эпохи, той эпохи, когда они были созданы. "Запас" памятников культуры, "запас" культурной среды крайне ограничен в мире, и он истощается со все прогрессирующей скоростью. На земле становится тесно для памятников культуры не потому, что земли мало, а потому, что строителей притягивают к себе старые места, обжитые и оттого кажущиеся особенно красивыми и заманчивыми для градостроителей. Чтобы сохранить памятники культуры, необходимые для "нравственной оседлости" людей, мало только платонической любви к своей стране, любовь должна быть действенной. А для этого нужны знания, и не только краеведческие, но и более глубокие, объединяемые в особую научную дисциплину – экологию культуры. Отрывок из «Предисловия о пользе книг церковных в российском языке М.В. Ломоносова (1758 г.) Сие происходит от трех родов речений российского языка. К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как: обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные. К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Выключаются отсюда презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях. От рассудительного употребления и разбору сих трех родов речений рождаются три штиля: высокий, посредственный и низкий. Первый составляется из речений славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских, россиянам вразумительных и не весьма обветшалых. Сим штилем составляться должны героические поэмы, оды, прозаичные речи о важных материях, которым они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются. Сим штилем преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими, пользуясь языком славенским из книг церковных. Средний штиль состоять должен из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностию, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. И словом, в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славенское положено будет подле российского простонародного. Сим штилем писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли; в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных. Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая со средними, а от славенских обще не употребительных вовсе удаляться по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни, в прозе дружеские письма, описание обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению. Но всего сего подробное показание надлежит до нарочного наставления о чистоте российского штиля. Сколько в высокой поэзии служат одним речением славенским сокращенные мысли, как причастиями и деепричастиями, в обыкновенном российском языке неупотребительными, то всяк чувствовать может, кто в сочинении стихов испытал свои силы. Сия польза наша, что мы приобрели от книг церковных богатство к сильному изображению идей важных и высоких, хотя велика, однако еще находим другие выгоды, каковых лишены многие языки, и сие, во- первых, по месту. Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и в селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например в Германии, баварский крестьянин мало разумеет мекленбургского или бранденбургский швабского, хотя все того ж немецкого народа. Подтверждается вышеупомянутое наше преимущество живущими за Дунаем народами славенского поколения, Которые греческого исповедания держатся, ибо хотя разделены от нас иноплеменными языками, однако для употребления славенских книг церковных говорят языком, россиянам довольно вразумительным, который весьма много с нашим наречием сходнее, нежели польский, невзирая на безразрывную нашу с Польшей пограничность. По времени ж рассуждая, видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было: не так, как многие народы, не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время. Рассудив таковую пользу от книг церковных славенских в российском языке, всем любителям отечественного слова беспристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, от чего к общей и к собственной пользе воспоследует: 1) По важности освященного места церкви божией и для древности чувствуем в себе к славенскому языку некоторое особливое почитание, чем великолепные сочинитель мысли сугубо возвысит. 2) Будет всяк уметь разбирать высокие слова от подлых и употреблять их в приличных местах по достоинству предлагаемой материи, наблюдая равность слога. 3) Таким старательным и острожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то еще чрез латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Сие все показанным способом пресечется, и российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием божиим на славянском языке украшаться будет». Сиротинина О.Б. Русский язык: система, узус и создаваемые ими риски. - Саратов, 2013, гл. 1, с. 6-22 Глава 1. Система русского языка и представление о ней в языковом сознании населения Система русского языка, как и любого другого, является результатом длительного развития. При этом складывалась она стихийно. И хотя постепенно создавались и некоторые регулирующие институты (словари, грамматики, а потом и исследования), сыгравшие несомненную роль в развитии системы: через обучение, кодификацию формирующихся узуальных норм (то с ускорением, то замедлением её стихийного развития), происходит не только реальное функционирование языка – узус, но и его влияние на изменения в системе. Научные знания о системе языка и представления о ней в языковом сознании народа, говорящего на данном языке, далеко не всегда совпадают. Никогда ни в чьём сознании (ни рядового носителя языка, ни высококвалифицированного лингвиста) система языка не существует во всей её сложности, а часто и противоречивости из-за стихийного формирования и постоянных в ней изменений, а, главное, из-за её огромности. Лингвист знает основные принципы системной организации какой-либо её части. Именно поэтому появляются всё новые и новые исследования разных подсистем языка, детализация знаний об их конкретных участках или выявлении «болевых участков» системы, их проявлениях в узусе, обнаружение ранее неизвестных фактов и т. д. См., например, статьи об употреблениях глаголов вернуть и возвратить [Богуслав- ская, 2012] и проявлениях категории одушевлённости в сочетаниях существительных с числительными [Микаэлян, 2012], а также обобщающую монографию [Даль, 2009], рассматривающую прин- ципиальную сложность любых языковых систем. И предела познанию всех сложностей системы как русского языка, так и других языков, видимо, быть не может. В языковом сознании рядового носителя русского языка знания о системе не только значительно менее полные, но, как это будет показано в следующих главах, нередко ещё и ошибочные. Однако творит язык народ, а не лингвисты, которые только пытаются по мере своего разумения системы предотвратить её искажения путём разъяснения сложных случаев, запрета на распространение явно ошибочных употреблений (далеко не всегда это оказывается эффективным), создавая нормативные словари, учебные пособия и популярные издания. Раньше на развитие системы языка и её узуальные нормы очень сильно влияла русская литература своим примером использования богатейших смысловых возможностей языка. Общепризнана роль А. С. Пушкина, сочинения которого ознаменовали создание современного русского языка, и М. Ю. Лермонтова, предвосхитившего его дальнейшее развитие: недаром еще один гений русской литературы – А. П. Чехов советовал учиться русскому языку, переписывая лермонтовскую «Тамань» предложение за предложением. Перед глазами россиян в XIX в. были эталонные факты русской речи, но не всему населению России они были доступны из-за неграмотности большинства. В ХХ в. в советский период сначала на русский язык обрушивается речь ещё недавно неграмотного, ставшего полуграмотным большинства, но в этот период огромную роль сыграли два фактора: завоевание грамотности привело народ к чтению, началось всеобщее школьное образование – с одной стороны, и с другой стороны, были большие тиражи нормативных словарей и шла ак тивная работа по кодификации норм. Большие тиражи учебников, популярных пособий, лекции членов общества «Знание» смогли довольно скоро заменить поток малограмотной речи речью грамотной, но при широком распространении в советской литературной речи «канцелярита», а в СМИ – советского новояза. В целом же система русского языка устояла и до сих пор обладает огромными смысловыми возможностями лексической, словообразовательной, морфологической и синтаксической синонимии. Во многом это обеспечивается балансом аналитизма и морфемных средств в выражении тех или иных значений, способностью к относительно быстрой адаптации ко всему новому, в том числе и к заимствованиям в литературный язык из нелитературных страт национального языка и других языков. В истории русского языка менялись источники заимствований, продиктованные контактами страны с другими народами, разной ролью этих народов и стран (а теперь и их языков) в мире и разной ролью тех или иных слоев населения в общественной жизни России в ту или иную эпоху. Именно поэтому, хотя играют свою роль и внутренние законы развития языка, система русского языка, как и любого другого, все время изменяется. В 60–70 гг. ХХ в. издавались «Словарные материалы», фиксирующие новые слова (от 40 до 100 тысяч ежегодно!), сейчас процесс освоения новых слов ещё ускорился, но подобных изданий не практикуется. А ни один словарь отразить всё многообразие лексики не в состоянии. Отстает и всё время пополняемый электронный Национальный корпус русского языка (ruscorpora.ru) – НКРЯ. К сожалению, даже среди некоторых филологов, не говоря уж о работниках СМИ, бытует совершенно неверное представление о большем богатстве английского языка на основании количества слов в издаваемых словарях без учета лексикографических принципов их составления. Самые объемные словари русского языка (Большой академический, рассчитанный на 200 тыс. слов, и Орфографический словарь 2012 г., включающий 200 тыс. слов) несопоставимы с объёмом словарной картотеки Большого академического словаря, количество слов в которой ещё несколько лет назад уже превысило 8 миллионов. Лексикон, как и другие подсистемы любого языка, имеет когнитивное своеобразие, позволяющее отразить, по мнению одного из гостей радиопередачи И. Затевахина о животных, свойственное человеку в отличие от животных стремление к любопытству и упорядочиванию в названиях всего в окружающем человека мире. И сам мир, окружающий человека в пустыне или в горах, на Юге или на Севере, в государствах с разным устройством и т. д., не одинаков, но различны и принципы такого упорядочивания. См., например, системы цветообозначений, несопоставимость в русском и английском языках, казалось бы, элементарных представлений о доме / home и house, столе / table с их разными производными значениями (в русском стол не только ‘предмет мебели’, но и ‘разнообразие еды’, а в английском ‘расписание’ и даже ‘газета’ – таблоид), о внутренних ощущениях (в русском волнение, тревога воспринимаются как процесс, в английском – как его результат) и т. д. Именно в этом – когнитивном – различии языков состоят основные трудности их изучения и использования (затруднен абсолютно адекватный перевод). Ни один человек не может похвастаться полным знанием ни лексикона своего языка, ни даже его грамматических возможностей. По степени языковой компетенции и умения ею пользоваться люди не одинаковы. В 1991 г. академик Н. И. Толстой предложил выделять разные типы речевой культуры: элитарный, просторечный, арготический и народно-речевой [Толстой, 1991]. Можно дать и более дробное деление речевых культур в зоне литературного языка: полнофункциональный тип (компетентность в функционально-стилевой дифференциации языка, привычка во всем себя проверять), неполнофункциональный тип (владение не всеми функциональными стилями), среднелитературный (владение только разговорным и профессионально необходимым стилем, систем- ные ошибки в речи, «самоуверенная неграмотность») и характерный для не очень образованного большинства населения (иногда и с высшим образованием) обиходный тип (владение только раз- говорной речью, стилевая монотонность). Подробнее см. [Сиротинина, 2003а] и параграф 2.2. Функционально-стилевая дифференциация как свойство системы литературного языка признается не всеми. Основоположник функциональной стилистики М. Н. Кожина считает функциональные стили явлением речи [Кожина, Дускаева, Салимовский, 2008], а Б. Н. Головин, хоть и определял их как типы функционирования языка, всетаки относил к явлениям языковой системы [Березин, Головин, 1979]. В. Г. Костомаров, отрицая реальность функционально-стилевой дифференциации в современных текстах, выделяет тем не менее конструктивно-стилевые векторы (КСВ), под действием которых строятся тексты [Костомаров, 2005], а что же это, если не представления о функционально-стилевой дифференциации языка. Думается, что владение ею носителями полнофункционального типа (факт неоспоримый), неполное, но всё же владение носителями неполнофункционального типа и хотя бы частичное – носителями среднелитературного (минимум двумя сти- лями) доказывает существование представлений о функциональ- но-стилевой дифференциации литературного языка в языковом сознании его носителей [Сиротинина, 2005]. Все дело, очевидно, в том, что несмотря на многолетние иссле- дования представителей Пермской, Нижегородской, Саратовской школ изучения функционирования русского языка, доказавших роль доминант и КСВ каждого стиля в самой организации языко- вых единиц, их количественной представленности, а не только на- личия / отсутствия специфических для каждого стиля (стилистически окрашенных) единиц, в сознании многих лингвистов всё ещё отсутствует целостное понимание сущности функционального стиля и функциональностилевой дифференциации литературного языка [Кибрик, 2009]. Разумеется, языковая компетентность носителей литературного языка не сводится к владению функционально-стилевой дифференциацией. Прежде всего, это знание и соблюдение в речи точных значений и коннотаций употребляемых слов, что наблюдается далеко не всегда (см. главу 2). Приведем только несколько наиболее ярких примеров звонков в саратовскую интерактивную радиопередачу «Служба русского языка» людей с низким уровнем речевой культуры: Почему в газетах пишут приватизация, надо же правотиза- ция. Это же право на собственность. КвАртал и квартАл – это разные слова: одно обозначает участок между перекрестками, а другой – время (три месяца года). При этом разные звонящие / пишущие распределяют эти значения противоположно. Не надо думать, что неправильное употребление касается только заимствованных слов. Одна из позвонивших «уличила» журналистов в «неправильном» употреблении слова количество по отношению к людям. По ее мнению, о людях можно говорить только число, хотя в приведенном ею примере Количество протестующих уменьшилось слово было использовано правильно (число не может ни увеличиваться, ни уменьшаться). К сожалению, очень часто можно услышать и даже прочитать Я одел пальто; указал о том, что; доказал о том, что и т. д. Недостаточная языковая компетентность приводит к непра- вильному употреблению форм того или иного падежа (частотны по приезду, препонов), профессиональными становятся формы мн. ч. слесаря, выезда, вызова, широко распространены неправо- мерные ударения (это не только квАртал, но и ходатАйствовать, профессионально укрепившиеся у юристов осУжденный, дело возбУждено, у медиков Алкоголь, наркоманИя, кОклюш, диспАн- сер). Частотны нарушения в образовании форм повелительного наклонения (поедьте), сравнительной степени (более лучший) и т. д. Русский язык очень богат синонимами во всех своих подсистемах и постоянно пополняет ими свой лексикон, но носители литературного языка не всегда достаточно компетентны в оттенках их значения, поэтому часто выбирают далеко не самый нужный вариант. Так, в ряду синонимов как раз, именно, точно, ровно не только появилось, но и стало модным (особенно в газетных текстах, где оно совершенно недопустимо) просторечное аккурат (аккурат в этот день; аккурат около его дома). В лексической подсистеме языка есть слова-номинации предметов, явлений, процессов в окружающем нас мире с разной степенью конкретности / обобщенности. Применительно к истории русского языка выделяется синкретизм значений [Николаева, 2008; Пименова, 2011], развивающийся постепенно в явление полисемии, есть слова, специализированные на максимальную диффуз- ность значения – местоимения, образующие в современном языке особую систему (я – ты – он; кто – что; ктолибо – что-либо; кто-то – что-то; когда – тогда; всегда – иногда – никогда; где – везде – нигде; там – тут / здесь; какой – такой – никакой – какой-то; который – некоторый – всякий / любой – некий. И эта система все расширяется – появляются прилагательные (причастия) с местоименным (диффузным) типом значения (определенный, последний, вышеназванный), к уже давно образовавшимся существительным-диффузам (дело, штука, вещь) и глаголу (делать) добавляются предельно обобщенные в научной речи категория, явление, проблема, называющие не определенный денотат, а разделяющеупорядочивающее познаваемое. В развитии лексики сосуществуют и противоборствуют с переменным успехом тенденция к уточняющей конкретизации, в том числе за счет развития полисемии (употребление слова с разным значением в зависимости от контекста и ситуации), и тенденция к диффузности, позволяющая не тратить время и умственные усилия на поиск точного слова. Результат действия тенденции к конкретизирующей точности проявляется, например, в пополнении обозначений мужчины в его отношениях с женщиной (муж – любовник – сожитель – бойфренд), убийцы, который может быть и невольным, и профессиональным, а теперь еще и осуществляющим убийство по заказу (убийца – палач – киллер). Пополнение синонимических возможностей обогащает систему [Дементьев, 2007, 2013]. Тенденция к диффузности явно побеждает в серии сформировавшихся модных слов: вряд ли кто-нибудь определит точное значение таких модных сейчас, а потому очень употребительных слов, как прикольно / прикольные, продвинутый. В паре надеть – одеть побеждает более диффузное употребление слова одеть. Диффузный элемент значения развивается в словах направление (подготовки бакалавров и работы со школами); уж не говоря о перво- степенном пространственном значении слова платформа, которое употребляется и как основа чего-то, и своеобразная организация, площадка для обсуждения какихлибо проблем (подробнее см. об этом в [Сиротинина, 2013] и в главе 2). При этом происходит не столько увеличение возможностей системы, сколько, скорее, обеднение лексикона. Система языка развивается в узусе и, как уже не раз было сказано, это развитие происходит под влиянием двух противоборствующих тенденций: к упрощению и обогащению системы. При этом при упрощении одновременно может наблюдаться и ее усложнение, и обогащение лексикона. Поясним сказанное на нескольких наглядных примерах. Увеличение синонимического ряда означает обогащение лексикона, но одновременно при этом сокращается объём передаваемых значений каждым из членов этого ряда, а следовательно, одновременно усложняется поиск самого точного слова для конкретного сообщения. Так, например, обстоит дело с выбором номинации для обозначения человека, убившего по заказу (киллер) в отличие от других убийц. При этом номинация убийца по отношению к слову киллер более обобщённая (отношения рода-вида), поэтому её сочетаемость разнообразнее (жестокий убийца; случайный убийца; убийца задумал своё преступление давно; убийца выдал себя, вернувшись на место преступления; как оказалось, убийца вовсе не хотел убивать и т. д.), богаче возможности словообразовательных связей (убить – убийца – убийство – убийственно). Тогда как киллер и палач имеют меньший объём понятия (видовое обозначение), а отсюда и сочетаемости, и словообразования (пожалуй, возможно только узуальное образование прилагательных киллерский, палаческий, но и то не вошедших в систему). Узуальное появление видовых разграничений у двувидовых глаголов (агитировать – сагитировать или, наоборот, организовать – организовывать), что особенно заметно при адаптации к системе русского языка заимствованных глаголов: сымитировать, проинициировать, сынициировать, заматериализировать и т. д. Значение двувидового глагола имеет бóльший объём, чем ограниченный только предельностью (сорганизовать) или только его отсутствием (организовывать). Но для системы русского языка характерно именно соотнесение глаголов по совершенному и несовершенному виду и, казалось бы, при более простом (не нужно выбирать) обозначении действия двувидовым глаголом узус всё же стремится к использованию для каждого из видовых значений своего слова, применяя для этого либо типичный для русского языка приставочный способ выражения (сорганизовать), либо суффиксальный, образуя особую форму несовершенного вида (организовывать). По наблюдениям доцента кафедры русского языка и речевой коммуникации СГУ Г. С. Куликовой, изучающей языковое сознание саратовцев по вопросам в радиопередачу «Служба русского языка», особенно частотен приставочный способ (см. также [Янда, 2012; Горбова, 2011]). Системные отношения внутри лексикона уже давно обнаружены, но еще далеко не до конца изучены и очень сложны, а потому трудны для отражения в словарях. Отдельные составляющие лексической системы представлены в терминологических словарях, словарях синонимов и омонимов, в словарях экспрессивных слов и т. д., но не в целом, как, казалось бы, должно быть в толковых словарях. Сделана попытка создать 6-томный «Семантический словарь» (пока вышли 4 тома), но и он полного представления из-за сложности и объёмности лексической системы не даст. В какой-то мере лексическая система будет отражена в «Активном словаре русского языка» как словаре нового типа [Проспект, 2010], но, конечно, тоже не во всей своей сложности. Не лучше обстоит дело с учебниками по лексике современного русского языка, наличие системных отношений в них заявлено, но даже в [Крысин, 2007] реализовано не полностью, видимо, еще и из-за традиционности современных образовательных стандартов и программ. В научных исследованиях системность в лексике остается одной из самых актуальных задач [Современный русский язык: Система – норма – узус, 2010; Иорданская, Мельчук, 2007], но из-за необозримости реализуемого лексикона исследователи до сих пор не вскрыли всю лексическую систему в целом. Удивительно, что ребёнок овладевает ею довольно быстро, и его ошибки в образовании и употреблении тех или иных слов свидетельствуют как раз об усвоении системы, а не узуса с его отступлениями от системы ([Цейтлин, 2012] и обсуждение её доклада на международной конференции). Разработаны далеко не все лексико-семантические поля, хотя уже многие исследованы (диссертации, серия статей Э. А. Столяровой). Изучены синонимические, антонимические отношения в рамках тех или иных концептов и с точки зрения этнолингвистической специфики, сделаны попытки обобщения взаимодействия узуса и системы [Современный русский язык: Система – норма – узус, 2010]. Появившиеся технические возможности работы с Национальным корпусом русского языка (www. corpora.ru) дают основания надеяться на значительный прогресс в работе над выявлением всей структурной сложности русской лексической системы с её «болевыми участками», порождающими отступления от системы в узусе и дающими основания для прогнозирования её изменений [Сиротинина, 2010а]. В этом плане характерны приведённые выше примеры узуальных «исправлений» отступлений от системных отношений. Характерно также появление ставшего модным слова тренд – более обобщенного, родового по отношению к менее обобщенному (как бы видовому) тенденция. Отличающая литературный язык кодификация его норм получит в результате таких исследований бóльшие основания для санкционирования или отказа в нем для распространенных в узусе нарушений в зависимости от их следствий: обогащения или обеднения языка [Сиротинина, Мякшева, 2012]. К сожалению, современные толкования значения и употребления слов в толковых словарях эти следствия не всегда учитывают [там же]. К еще большему сожалению, роль кодифицирующей лексикографии ощутимо снижается, несмотря на появившиеся возможности справок через Интернет (словари дороги и потому малодоступны населению): большинство населения – носители среднелитературного и обиходного типов речевой культуры, у которых из-за их «самоуверенной безграмотности» отсутствует привычка проверять свою компетентность. Так, студенты I курса отделения журналистики (!) уверены в равнозначности и полной взаимозаменяемости таких слов, как инвестор и вкладчик, интеграция и сотрудничество. Проверить себя по словарю им даже в голову не приходит: ведь инвестор же тоже вкладывает деньги. Система живёт, и её изменения происходят под влиянием узуса. Кодификация может только ускорить или притормозить эти изменения, хотя иногда ей удаётся сыграть и более значимую роль. Так, например, во время проведения реформ орфографии 1917 г. обсуждался вопрос о разрешении употреблять системные, но ненормативные формы глагола хотеть (хочем, хочете, хочут). Отказ в их кодификации не затормозил, а фактически даже снял возможность устранения из системы неправильных глаголов, хотя в отношении глагола чтить (разрешение на употребление формы чтят) система победила нормы (иногда употребляемое чтёт осталось ненормативным и встречается очень редко, а чтят вытеснило чтут, которое в моей картотеке в 2012–2013 гг. зафиксировано только два раза). Но это уже реализация не лексической, а морфологической подсистемы языка, изучение которой, как и словообразовательной, продвинулось значительно дальше, чем лексической, из-за их меньшей сложности и объёмности. Синтаксическая система обозримее лексической, но значительно объемнее морфологической, отсюда и проблемы в установлении норм сочетаемости, трудности в кодификации управления, а в некоторых случаях и согласования, координации. Однако эти процессы менее связаны с обогащением или обеднением языка, а потому узуализация изменений легче кодифицируется: изменяется не система, а норма узуса литературного языка. Однако это не касается некоторых узуальных явлений, затрагивающих реализацию системы (например, нормы употребления деепричастий, невозможности причастий будущего времени и, несмотря на это, довольно часто встречающееся употребление причастия могущий (Кроме того, российской Арктической зоной считаются открытые и могущие быть открытыми в дальнейшем земли к северу от побережья России – Поиск, 2013, № 7). «Болевые участки» системы возникают и не всегда преодолеваются в жизни языка из-за стихийности его развития. Преодоление может идти различными способами. 1. Развитие чёткой полисемии. Так, например, в [Толковый, 2007] в результате употребления слова стол с разным значением в разных контекстах зафиксировано четыре основных значения: предмет мебели; специальное оборудование (операционный стол); питание; учреждение, отдел (паспортный стол, справочный стол) и особые употребления (круглый стол – обсуждение чего-либо на равных, писать в стол – не для опубликования, а также уже омоним в значении ‘престол’). В ряде случаев происходит стилистическое разведение слов с одним и тем же значением. Так, заимствование слова топор при первоначальном сохранении слова секира под влиянием разницы в их фоносемантике (топор – ‘нечто тяжёлое’, а секира – ‘нечто острое’ [Журавлёв, 1974]) сначала привело к их ассоциации с разными предметами, а потом с появлением сабли, заменившей секиру в военном деле, развело топор и секиру по сферам употребления, сохранив секиру как поэтическое средство (Острою секирой ранена берёза), а основной номинацией стал заимствованный топор, фоносемантически более соответствующий реалии. 2. Простое вытеснение одного из двух близких синонимов. Одна из таких нежелательных попыток узуса под влиянием СМИ наблюдалась в конце ХХ в. с появлением в них ставшего модным заимствованного слова тинейжер, по своему значению и словообразовательным возможностям ничем не отличающегося от исконно русского с прозрачной внутренней формой подросток. Слово подросток в 90-е было уже вытеснено из лексической системы русского языка не только в СМИ, но и в торговле, в популярной психологии использовалось уже только тинейджер (одежда для тинейджеров, психика тинейджеров, поведение тинейджеров и т. д.). К счастью, обыденный узус эту моду не подхватил, и постепенно СМИ тоже отдали предпочтение использованию слова подросток (данные НКРЯ и моей картотеки). В словарь модных слов [Новиков, 2012] тинейджер уже справедливо не включен. В моей картотеке в 2012–2013 гг. тинейджер единичен, подросток регулярно используется (в 90-х гг. соотношение было обратным). Так происходило не только с заимствованным чужим словом: были горница – светелка – потом появилось заимствованное комната (первоначально ‘с камином’, потом с расширением значения до любой). Функционально ограниченные русские гостиная – спальня – заимствованные зал / зала, которые окончательно вытеснили из литературного языка и горницу, и светелку, остались только обобщённое комната и конкретизированные функционально гостиная, спальня, столовая, кабинет, детская и по размерам – зал. Ещё не закончилось создавшееся в жизни языка сосуществование разных, но очень близких по передаваемому смыслу глаголов вернуть – возвратить [Богуславская, 2012]. А есть возникший из-за некомпетентности журналистов 90-х гг. «болевой участок» прилагательных / наречий неприятный / неприятно и нелицеприятный / нелицеприятно, ранее имевших четкие смысловые различия в их употреблении: неприятный – ‘объективно и субъективно воспринимаемый как плохой, вредный – антоним приятный’, а нелицеприятный – ‘беспристрастный, сообщающий что-либо невзирая на лицо адресата, для которого услышать это неприятно – антоним льстиво’. В СМИ 90-х гг. появилась неожиданная для кодификаторов русской речи (не предвидевших такой возможности и поэтому не включавших нелицеприятный / нелицеприятно в толковые словари и считавших нелицеприятный по сравнению с беспристрастный устаревшим) дублетность в употреблении этих разных и по внутренней форме, и по смыслу слов. Журналисты подхватили именно слово нелицеприятный, но стали употреблять его вместо неприятный, образовали антоним (лицеприятно знать). И началось было вытеснение более обобщающих по своему значению слов неприятный / неприятно даже в тех случаях, когда слово применяется там, где речь идет о том, что никак не связано с лицом адресата (нелицеприятные факты), или о чем-то неприятном для самого адресанта (нелицеприятно думать, нелицеприятны мысли). И только введение в толковый словарь под ред. С. А. Кузнецова [СТС, 2004] с пометой устаревшее толкование этих слов приостановило, но ещё не остановило процесс вытеснения неприятный / неприятно. 3. Упрощение системы за счет её обеднения, когда вместо разветвленного синонимического ряда начинает употребляться лишь один его член. Пока это индивидуальная «модернизация» системы – индивидуальный выбор одного из синонимов (например, А. Чубайс всегда использует только ровно из возможных точно, как раз, именно в два часа / у самого подъезда и т. д.). Но в СМИ состоялся коллективный выбор, да ещё просторечного аккурат, фактически вытеснившего из них все другие синонимы. Это для судьбы языка уже страшно. К счастью, по моим наблюдениям, пока это не стало узусом населения. Использование аккурат не только не может быть следствием отзеркаливания речи масс, но пока, в отличие от многих других случаев, и массы не отзеркалили СМИ. Подробнее о проблеме отзеркаливания см. в главе 2. Явное обеднение системы фактически состоялось из-за вытеснения в языковом сознании даже, казалось бы, высококультурных носителей русского языка одного из близких по смыслу глаголов надеть и одеть первого из них, видимо ещё и потому, что одеть имеет более разветвленный ряд производных (одеваться, одежда, одеяние, переодеться). Судя по данным НКРЯ процесс этот начался ещё в XIX в. [Сиротинина, Мякшева, 2012], а в 2013 г. достиг своего апогея. Возможно, что сыграла роль и нечеткость словарных толкований их значений через общее слово надеть при отсутствии запрещающих помет на неправильное употребление типа одел шляпу. Наиболее типично для языка преодоление «болевых участков» через выработанное в узусе чёткое разведение синонимов по значениям или сферам употребления, что находит отражение и в толкованиях многих слов через «номера» значений, а нередко и четкие указания сфер употребления (см., например, толкование слов стол, идти в словарях). Разведение дублетных (и близких к ним) синонимов – одна из основных тенденций, наблюдаемых в жизни языка. Если значения близки, то в них есть различия – нюансы (оттенки), которые тоже надо знать, если владеешь языком, или коннотации, возникающие в сознании не только адресанта, но и адресата. К сожалению, «языковое чутьё», так как максимально полная компетентность в отношении всех «подводных камней» не всегда есть не только у рядового носителя языка, иногда подводит и больших поэтов. Так, окказионализм В. Маяковского Я наших планов люблю громадьё, размаха шаги саженьи неслучайно не вышел за пределы поэмы: суффикс, при помощи которого показана громадность планов, имеет в системе русского языка негативную коннотацию ‘чего-то плохого, ненужного’ (ср. тряпьё, бабьё, нытьё, старьё, ворьё) и поэтому противоречит корню слова и замыслу автора. У хороших писателей такие просчёты – редкость, у журналистов, к сожалению, встречаются далеко не как исключение. Так, например, в очень авторитетной, так называемой качественной оппозиционной «Новой газете» 02.03.13 на первой полосе огромным шрифтом видим: Стылить всё, под этой анонсирующей надписью заголовок Ловушка для Шойгу (см. статью на с. 2–3, 8–9). Конечно, непонятное слово интригует и заставляет обратиться к самой статье. Наверно, у большинства читателей возникнет ассоциация с глаголом стырить, но останется недоумение «что же это за слово такое». По прочтении статьи становится ясно, что окказионализм создан по аналогии с сор – сорить, мусор – мусорить с приставкой с как в глаголе стащить, сбежать и нелитературном стырить, при помощи которой в русском языке передается результативность совершенного вида. Но в образованном стылить ни одного из приведённых системных отношений не соблюдено (мусорить – ‘что-то сделать с мусором, разбрасывать мусор’, а стылить – в данной статье не результат того, что сделано с тылом, а наоборот то, что делает тыл с Министерством обороны, при этом само слово тыл – вовсе не принятое обозначение хозяйственных структур, созданных экс-министром обороны. И уже хотя бы, как это делается в некоторых газетах, корень слова – тыл был бы выделен шрифтом, так и этого нет! Такое вольное пренебрежение системой языка – национального достояния народа – недопустимо. У грамотного читателя такое отношение редактора к языку вызовет возмущение, а некомпетентного заразит стремлением к ненормативности речи (всё можно). И это, как будет показано в следующих параграфах, не случайность. Тенденция к разведению значений близких синонимов не всегда соответствует «духу» системы. Так, несостоятельно уже упоми- навшееся мнение одного из позвонивших в саратовскую радиопередачу «Служба русского языка» о том, что количество не может употребляться по отношению к людям: число людей, а каких-либо предметов – количество. Однако вряд ли целесообразно было мешать складывавшимся в узусе разграничениям в употреблении глаголов изумляться (чему-то хорошему) и удивляться (плохому). В словарных толкованиях это разграничение отсутствует, подчеркнута общность значений. В словаре под ред. С. А. Кузнецова изумить, изумиться – ‘привести в изумление, удивить’; изумление – ‘крайнее удивление’; удивить – ‘вызвать удивление, поразить кого-то’; удивление – ‘состояние, вызванное сильным впечатлением от чего-либо необычного, неожиданного, странного, изумление’ [СТС, 2004]. Словарь под ред. Н. Ю. Шведовой дает: изумить – ‘привести в изумление’, изумление – ‘крайнее удивление’; удивить – ‘привести в удивление, недоумение’ – ‘впечатление от чего-то неожиданного, странного, непонятного’ [Толковый, 2007]. Фактически одно толкуется через другое и только в словаре под ред. Н. Ю. Шведовой есть хоть какая-то разница (‘недоумение’ при слове удивить). Неудивительно, что, если в 2002 г. студенты возмущались журналистским высказываниям К изумлению москвичей теракт пришел в Москву; Москвичи изумились, что террористы добрались до Москвы, то теперь студенты 2012– 2013 гг. не понимают, почему когда- то это вызывало возмущение. В некоторых случаях вытеснению одного из близких синонимов способствует «системная» нечёткость их различий (то, что наблюдается в паре надеть – одеть – разница не в самом действии, а только в связанном с характером приставки управлении). До сих пор все примеры «болевых участков» системы и разных подходов к их преодолению в узусе были из лексической подсистемы как наиболее наглядные, но они есть и в других подсистемах. В главе 2 приводится пример из словообразовательной системы (размороженные батареи), явно не всё просто с использованием страдательных причастий прошедшего времени от глаголов подвергать / подвергнуть (Человек подвержен болезням, но подвергнут наказанию, что далеко не всегда соблюдается журналистами, хотя это необходимое разграничение). Сложность для общения создают некоторые глаголы. Можно принять невозможность употребить в I лице настоящего времени глаголы победить (нескромно) и стонать (недопустимо, если человек в сознании), но почему нельзя образовать эту форму от глагола пылесосить? Затруднения вызывают и так называемые неправильные глаголы (хотеть – хочешь, хочет, но хотим, хотите, хотят), теперь в речи образованных людей они практически преодолены. Но, как уже говорилось, для глагола чтить узус пошёл по пути устранения противоречий: чтишь – чтит и чтим – чтите, значит и чтят (только однажды мне встретилось Он чтёт, но и – чтут всего дважды за год наблюдений). В нарушение законов фонетического чередования регулярно даже в СМИ можно услышать зажгёт (ведь рядом нормативное зажгите). В некоторых случаях противоречивость системы для современного языкового сознания оказывается непреодолимой. Как показала в своей статье И. Л. Микаэлян, так обстоит дело с выбором формы винительного падежа для одушевленных существительных в сочетаниях с некоторыми числительными [Микаэлян, 2012]. Ошибки в узусе – следствие не только некомпетентности говорящих и пишущих, но и несовершенства стихийно сложившейся системы. Однако и многие несовершенства этой системы – следствие изменений, произошедших в узусе. Их отношения – взаимозависимость. Г. Н. Скляревская ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ РУССКОГО ЯЗЫКА КОНЦА ХХ ВЕКА I. Материал словаря: Слово в меняющемся мире § 1.»Установить и закрепить наш язык навечно», разумеется, невозможно. В этом случае он не мог бы выполнять главного своего назначения — отражать меняющийся мир. Наиболее подвержена изменениям лексика — самая подвижная и чувствительная часть языка. Возникая и формируясь в речи, в живом функционировании слова, изменения в той или иной мере воздействуют на лексическую систему. § 2. Лексическая система обладает такими определяющими качествами, как динамизм, открытость, неравномерность, сложность структуры, предполагающая наличие внутренних систем и подсистем, асимметричных и неравнозначных, что обусловливает разные темпы развития и допускает рассогласованность элементов на отдельных участках системы. Иными словами, постоянное изменение и допущение чужеродных элементов заложены в самом характере системы — речь может идти только о понимании ее целостности и адекватности самой себе на том или ином этапе эволюции. В периоды социальной и исторической стабильности процессы языкового развития протекают размеренно, постепенно, и языковые изменения затрагивают отдельные, незначительные участки системы: в речевой обиход входит некоторое количество новых слов, формируются новые значения слов, часть устаревшей лексики уходит из активного употребления, происходят частичные перемещения из одного стилистического разряда в другой и т. д. В пору исторических и социальных потрясений и революций процессы языкового развития ускоряются. Из этого наблюдения Е. Д. Поливанова можно сделать вывод: ускорение языковой эволюции приводит к тому, что на единицу времени приходится большее количество языковых изменений, они нагромождаются, не успевая адаптироваться в лексической системе, отчего создается впечатление хаоса и нестабильности. Кажется, что новшества затопляют родной язык, размывая его границы и угрожая его целостности. Такие процессы мы могли изучать и наблюдать в обозримом прошлом: так было в начале XVIII века в эпоху реформ Петра I, после революции 1917 года, такие явления мы наблюдаем и сейчас. § 3. Понимание стабильности лексической системы было обосновано Н. Ю. Шведовой: «Мы убеждаемся в том, что внутренняя организация класса в целом устойчиво сохраняется на протяжении длительного времени и не меняется ни под влиянием процессов формального либо семантического словообразования, ни под влиянием внутригрупповых и межгрупповых перемещений, ни под напором посторонних вхождений. Все такие процессы не разрушают лексической системы: они происходят внутри ее». [1] Стабильность лексической системы реализуется и воспринимается через посредство определенных условий, которые могут быть названы условиями языковой стабильности. К ним относятся следующие: 1) ступенчатый и постепенный характер процесса словообразования, когда словообразовательные дериваты образуются поэтапно в соответствии с узусом, а словообразовательное гнездо формируется на протяжении достаточно длительного времени; 2) регулируемый (а в некоторых случаях и контролируемый) характер языковых контактов и заимствований; 3) семантическая устойчивость, четкость семантических границ и соответствие речевой практики словарным описаниям; 4) очевидный характер стилистической стратификации. Эти условия, имея не абсолютный, а относительный характер, могут нарушаться в зависимости от внешних причин, поэтому степень стабильности лексической системы на разных этапах языковой эволюции бывает разной. Русский язык последнего десятилетия демонстрирует низкий уровень стабильности лексической системы. § 4. Языковые изменения последнего десятилетия, насыщенного стремительными общественными переменами, социальными потрясениями, которые вызвали настоящий лексический взрыв, послуживший объектом пристального внимания исследователей. [2] Эти изменения обобщенно можно свести к следующему. § 5. Словообразование имеет сейчас лавинообразный характер, новые производные слова образуются и входят в речевое употребление не постепенно и ступенчато, как это бывает в периоды «спокойного» языкового развития, а стремительно, одномоментно, когда в соответствии с потребностями языкового коллектива в обиход входит целое словообразовательное гнездо. Так сформировались и быстро стали широко употребительными гнезда вокруг слов, отражающих наиболее актуальные понятия нашего времени: перестройка (перестроечный, перестроечник, антиперестроечный, доперестроечный, постперестроечный, контрперестройка, по-перестроечному и др.); рынок (рыночник, антирыночник, антирыночный, дорыночный, нерыночный, квазирыночный и др.). Активизировались некоторые словообразовательные аффиксы, например, приставки раз-/рас- (разбалансирование, разбюрократить, разгосударствление, раскультуривание, расчеловечение, расказачивание); де- (декоммунизация, департизация, десоветизация, дефедерализация, деполитизация, деидеологизация). Наблюдается новая волна аббревиации, причем как правило, аббревиатуры также вступают в словообразовательный процесс, образуя целые ряды новых производных слов: ОМОН, омоновец, омоновский. Некоторые аббревиатуры не только адаптируются в языке как обычные существительные со своей парадигмой склонения, но и порождают словообразовательное гнездо. Так, слово бомж (первоначально официальная аббревиатура БОМЖ — Без Определенного Места Жительства) функционирует в массовой речи как существительное мужского рода (бомжа, с бомжом, бомжами), легко образуя ряд производных: бомжиха, бомжонок, бомжевать. § 6. Следующее проявление языковых преобразований нашего времени вызвано социальной ситуацией — открытостью современного общества для международных контактов, что обусловило массовое вхождение в русский язык заимствований (преимущественно из американского варианта английского языка): консенсус, приватизация, презентации, менеджер, маркетинг, брифинг, рейтинг, триллер, киллер, имидж, эксклюзивный и множество других. § 7. Еще одно проявление языковых инноваций нашего времени — семантические преобразования, которые также протекают сейчас чрезвычайно интенсивно. Стремительно расширяется сочетаемость слов, что приводит к быстрому образованию новых значений. В русском языке до описываемого периода слово рыночный имело три значения (по МАС-2): 1. Прил. к рынок (в 1 знач.). 2. Экон. Определяемый спросом и предложением. 3. Разг. устар. Сделанный для продажи на рынке; грубый, небрежной работы, низкого качества. Вполне понятно, что в этой словарной статье не нашли отражения неактуальные для советской действительности 70-х гг. современные понятия рыночная экономика, рыночная реформа, рыночные страны, рыночные стимулы производства, рыночная инфраструктура, рыночные условия, рыночные механизмы, рыночное мышление. Подобным образом расширено употребление прилагательного рублёвый, которое также вышло за пределы своих традиционных значений «достоинством в один рубль» и «стоимостью в один рубль» и сформировало новое значение («оцениваемый в рублях; такой, где расплачиваются в рублях; такой, где функционирует только отечественная валюта — рубль»), антонимичное прилагательному валютный: рублевые средства, кредиты; рублевая прибыль; рублевый счет, рублевый бизнес; рублевая зона; рублевый бар, магазин; рублевое казино. § 8. На словарный состав языка влияет также интенсивная демократизация языка, которая в сочетании с отменой цензуры привела к тому, что потоки сниженной, жаргонной, а нередко и нецензурной лексики вышли за пределы устной бытовой речи и буквально затопили все жанры, требующие экспрессии: газетные и телевизионные репортажи, публицистические выступления, политические дебаты. Балдёж, беспредел, лажа, лимон, затрахать, разборка, фанера, качать права «добиваться чего-л., грубо подавляя волю других», вешать лапшу на уши «обманывать, вводить в заблуждение», на халяву — подобная лексика прежде относилась «на границу литературного употребления» и крайне осторожно допускалась в словари нормативной лексики, однако сейчас ее удельный вес в разных жанрах очень велик, нередко она полностью нейтрализуется, утрачивая экспрессию сниженности (как слово беспредел), а ее социальная база вышла за пределы молодежи и охватывает почти все слои населения. § 9. Наконец, мы имеем возможность наблюдать еще одно, уникальное, языковое явление: уход в пассив той части лексического состава русского языка, которая 10 лет назад составляла его идеологическое ядро и оказывала большое влияние на формирование массового языкового сознания (речевые штампы и клише коммунистической идеологии): агитпункт, идейновоспитательный, народный избранник, партийно-воспитательный, партийнохозяйственный, партвзыскание, соцлагерь, соцреализм и др. II. Специфика Словаря § 10. В Словаре сделана попытка описать не статичное состояние лексической системы (или ее фрагмента), а ее динамику, те сложные, перекрещивающиеся и противоречивые процессы, которые происходят в настоящий момент. В связи с этим в Словарь включены слова старые, привычные, давно освоенные языком, но претерпевшие изменения в описываемый период; новые и относительно новые слова; слова, вернувшиеся с периферии языкового сознания (маркируемые в предшествующих словарях как устарелые, относящиеся к чуждому быту и т. п.), а также уходящие из активного употребления в пассивный лексический запас (идеологические штампы и клише советского времени). • Словарь ставит задачу показать живое слово, продемонстрировать с максимальной полнотой его реальное функционирование в речи (в контекстах разных типов). • Словарь свободнее, чем это делали предшествующие издания, описывает некоторые разряды лексики, прежде не допускавшиеся в лексикографические труды по соображениям идеологической цензуры (термины религий, публицистики, а также жаргон). • Помимо собственно лексикографической информации (толкование, пометы, иллюстрации и т. д.) Словарь дает разнообразные сведения о самом предмете или явлении, выраженном словом (энциклопедические данные, указание на его особенности в наше время и в прошлом, на меняющиеся «на глазах» смысловые, оценочные и другие характеристики). • Впервые разработаны принципы компьютерной версии Словаря. Весь объем информации словарной статьи был структурирован по логическим полям: заголовочное слово, окончание или ряд окончаний, род, другие типы грамматической характеристики, этимология, произношение, особенности написания, стилистические пометы, толкование, речения и т. п. Компьютерная обработка информации позволила выйти на новый уровень составления и редактирования толкового словаря. • Эмпирической базой Словаря послужила Электронная картотека, насчитывающая к настоящему моменту около двух миллионов словоупотреблений, составленная авторским коллективом по материалам прессы, публицистической, научно-популярной и художественной литературы. В качестве источников использовались также записи живой речи, в том числе спонтанная речь радио- и телеинтервью. Основу словника составляет лексика, отражающая языковые изменения и так или иначе воздействующая на языковое сознание наших современников. В соответствии с этим принципом и с концепцией Словаря в целом в словник не вошли многие разряды слов, в том числе образованных по активным словообразовательным моделям, а также новых, еще не зафиксированных в лексикографии: ветеринарша, влагоотдача, дизель-моторный, анальгетический, водоохлаждение, мелкочешуйчатый, микросейсмический, малопосещаемый. Лексика, образованная по однотипным моделям, в зависимости от установок Словаря может оказаться то в пределах словника, то за его пределами: слово многоплатформный оставлено за пределами Словаря, в то время как слово многопартийный описано. Включены в словник слова антиармейский, антидемократ, антиноменклатурный, антиправовой, антирыночный, антирыночник и другие, но оставлены за его пределами антирастворитель, антимикробный, антимагнитный, антиколониализм и т. д. Подобным образом Словарь описывает слова неблагонадежный, недвижимость при отсутствии соотносимых с ними благонадежность, движимость. • В Словаре нашла отражение специфическая особенность языка наших дней: определенные слова, преимущественно термины информатики, употребляются в текстах современных газет, журналов, деловой литературы в написании латиницей, что демонстрирует их недостаточную освоенность языком (Windows, Unix, notebook). Словарь не мог оставить за своими пределами этого важного для современного языкового сознания лексического материала, который разработан в Приложении. Словарь опирается на традиции русской академической лексикографии. Традиционно словарные статьи разрабатываются на обширном лексическом материале, используются разные типы и виды толкований, грамматических, стилистических и других квалификаций, показываются системные связи и отношения между словами. III. Содержание Словаря § 11. Словник Словаря описан в разных аспектах: в аспекте динамического состояния или положения слова в настоящий момент, в аспекте функционально-стилистическом, тематическом и некоторых других. С точки зрения динамического состояния Словарь описывает 4 разряда лексики. § 12. Первый разряд составляет лексика так называемого основного фонда, претерпевшая в описываемый период семантические, стилистические, сочетаемостные, оценочные и другие изменения. Например, слово валютный, прежде семантически реализуемое в свободных сочетаниях валютные операции, валютный обмен, валютные поступления и в устойчивых валютное законодательство, валютный демпинг и валютный курс (БАС-2), в наше время существенно меняет и расширяет сочетаемость, формируя новые значения и устойчивые сочетания: валютная система, политика; валютный обмен, отдел банка, счет, вклад, штраф, запас; валютные отчисления, поступления; валютный бар, ресторан, магазин, прокат, рэкет, товар, продукт; валютное кафе, а также многочисленные новые устойчивые сочетания, требующие истолкования: валютный аукцион, валютная биржа, валютное законодательство, валютный резерв, валютная спекуляция (к 1 зн.) и валютный арбитраж, валютный демпинг, валютный кризис, валютный курс, Международный валютный фонд, валютная монополия, валютный рынок (ко 2 зн.), а также (уже зафиксированная в НСЗ-80) идиома валютная проститутка. См. также власть, война, взвинтить, вклад, закон, партийный, политический, пособие, посредник, правительство, право, развал, разгон, реформа, рублевый, рынок, рыночный, свободный, собственность. Существенно меняет разработку многих слов снятие идеологических наслоений и запретов. Слово диссидент (в МАС-2: Устар. Тот, кто отступает от господствующего в стране вероисповедания; вероотступник) на основании обширных материалов разрабатывается следующим образом: 1. Рел. Верующий, отступающий от официального религиозного учения или не подчиняющийся церковной дисциплине. 2. В советск. время: тот, кто не разделял коммунистической идеологии, противостоял существующему режиму и подвергался за это преследованиям и репрессиям. См. Антисоветчик. Отщепенец. Правозащитник (СНС: Тот, кто защищает чьи-л. гражданские права) истолковывается с большей определенностью: Участник правозащитного движения; тот, кто защищает права человека, оказывает помощь тем людям, чьи права были нарушены. Это толкование подтверждается соответствующими цитатами. В слове посмертный (ОШ-92: Осуществляемый или возникший после смерти (о чем-н. относящемся к деятельности умершего). Посмертное издание сочинений. Награжден посмертно. Посмертная слава.) разрабатывается актуализовавшееся старое значение: Относящийся к проявлениям человека после его физической смерти. Посмертное состояние. Посмертное существование. Прижизненные и посмертные чудотворения. Ср. также консервативный, Масленица, западник, ликвидатор, компания, пират и др. § 13. Второй разряд составляет новая лексика, к которой относятся как слова абсолютной новизны, то есть впервые зафиксированные в данном Словаре (антиправо, антиправовой, антисоциалистический, аудирование, безвалютный, безналоговый, бизнесменка, бомжатник, бомжевать, бомжиха, бюджетники, Госдума, отсидент, тамиздат, расказачивание, реинкарнация и др.), так и слова относительной новизны, уже описанные в словарях новых слов, в очередных изданиях Словаря С. И. Ожегова или в вышедших из печати томах БАС-2 (алкаш, андерграунд, антиармейский, антисталинизм, бандформирование, бартер, безналичка, беспредел, ваучер, грант, гулаговский, дедовщина, дембель, имидж, инвалюта, качок, кришнаизм, мануальный, менталитет, сериальный, силовой и др.). При определении факта новизны слова в лексикографии учитывались только филологические словари, имеющие лексикографическую разработку (при этом не учитывались словари энциклопедические, орфографические и т. п.). Не учитывались ежегодные выпуски «Новое в русской лексике. Словарные материалы» (1977-1988), поскольку, как считала автор идеи создания таких выпусков Н. 3. Котелова, представленные в них «сами подлежащие описанию явления еще не стали отчетливыми в течение наблюдаемого периода, не определился статус слова, значения, выражения) в языке и речи, его стилистические и иногда даже грамматические свойства». [3] Не случайно ежегодные выпуски словарных материалов не учитывались при определении лексикографической фиксации слова во втором издании Словаря современного русского литературного языка в 20-ти томах, а также в Сводном словаре русского языка. § 14. Третий разряд составляет лексика, бывшая прежде на периферии общественного языкового сознания и сопровождавшаяся в словарях либо пометой «Устар.», либо комментарием «В старину», «В дореволюционной России» и т. п. (акциз, благотворительность, милостыня, меценат, призрение, святой, праведник, атаман, аудитор, двунадесятый, думец, казна, казнокрад, казнокрадство, костоправ, казачество, кадетский корпус, престол, приют, прислуга, чиновник и др.). Так же вернулась с периферии лексика, стойко ассоциировавшаяся с категориями буржуазного общества и имевшая соответствующие комментарии в словарях («в буржуазном обществе», «в капиталистических странах») и обозначающая теперь реалии, соотносимые с нашей действительностью: инфляция, мафия, коррупция, многопартийность, стачка, забастовка, стачком, неимущий, безработица, бизнес, бизнесмен, капитал, банкир. Сюда же относятся наименования реалий и явлений, заимствованных из социального устройства зарубежных стран (мэр, мэрия, парламент, муниципалитет, офис, фермер) и наименования «вернувшихся» в жизнь нашего общества реалий (гильдия, гимназия, градоначальник, лицей, губернатор, гувернёр). Все эти слова описаны в Словаре на уровне современного языкового сознания и проиллюстрированы цитатами из прессы и литературы наших дней. § 15. Четвертый разряд лексики составляют слова и выражения, уходящие или ушедшие из активного употребления, отражающие реалии и категории советской эпохи, составлявшие в прошлом своеобразный языковой фон и обладавшие наибольшей активностью в официальном языке. Они разрабатываются с соответствующими комментариями: Вахта, ы, ж. Перен. чего, какая. В советск. время: о работе, отличающейся повышенной интенсивностью, особо трудными условиями и т. п., приуроченной к какому-л. идеологически важному событию. Трудовая в. Космическая в. Научная в. В. мира. Ленинская вахта (ударный труд в честь празднования дня рождения В. И. Ленина). Вахта памяти (дни, отличаемые высокой производительностью труда в память о погибших в годы Великой Отечественной войны). Ударная вахта (выполнение повышенных обязательств, приуроченное к какой-л. дате). Обычно разработки таких слов, помимо комментариев, сопровождаются иллюстрациями из прессы и литературы советского периода: Советские люди готовятся достойно встретить знаменательную годовщину на ударной вахте пятилетки. Множатся ряды передовиков соревнования за высокую эффективность и качество работы, которые обязались выполнить к 7 ноября личные пятилетние задания. Правда, 16. 10. 79. § 16. В аспекте функционально-стилистическом Словарь описывает широкий диапазон лексики — от научной терминологии до жаргона. Основной массив составляет лексика нейтральная, общая для разных сфер употребления, не имеющая оценочных и других характеристик и никак не маркируемая в Словаре. Лексика, значимая в функциональном, социальном, стилистическом и других отношениях, маркируется соответствующими пометами. Помимо функциональных, собственно стилистических, эмотивных и оценочных помет, применяются также пометы нормативные, имеющие запретительный характер (неправ. — неправильно), а также отражающие эвфемистический (эвфем.) или окказиональный (окказ.) характер слова. § 17. В аспекте тематическом Словарь описывает те лексические разряды и группы, которые с наибольшей полнотой отражают изменения, происходящие в жизни общества: • политика, социальное устройство, идеология: административнокомандный, антиноменклатурный, департизация, конфронтировать, посткоммунистический, фундаменталист, авторитаризм; • экономика, финансовое дело: акционирование, акционерно-биржевой, антирыночник, бартер, бартерный, брокер, безвалютный, бизнес-центр; • армия, охранительные органы: декриминализация, КГБ, кагэбэшник, ОМОН, омоновский, омоновец, отказник; • техника, автоматизация: компьютеризировать, компьютерщик, ксерокопирование; • массовая культура: андеграунд, рок-клуб, дискотека, шоу, шоу-бизнес, диск-жокей; • религии, верования: всенощная, освящение, крещение, буддийский, карма, чакры, йога; • область паранормальных явлений: полтергейст, экстрасенс, НЛО, инопланетяне, телекинез, телекинетический, астральное тело; • медицина, быт и некоторые другие сферы: антиспидовский, мануальный, СПИД, хоспис, акупунктура; гамбургер, йогурт, слаксы, адидасы. § 18. В аспекте словопроизводства Словарь включает в себя лексику разных типов: • непроизводные слова: авангард, алтарь, белый, лагерь, рынок; • производные: авангардизм, авангардист, лагерник, лагерница, лагерный, лагпункт; • ряды слов, образованных активными аффиксами де-, раз-, пост-, после-, не- и др.: деидеологизация, декоммунизация, департизация, десоветизация, деструктивный; послеавгустовский, послеоктябрьский, послеоттепельный, послепутчевый, послесоветский, послесталинский; постсоветский, посткоммунистический, постперестроечный; разгосударствление, раскрестьянивание; неотоваренный, неконвертируемый, неполитизированный, недемократ, недемократичный, неправовой, нерыночный, неформальный; • ряды слов, образованные активными формантами: анти-, видео-, аудио-, нарко-, секс-, спец- и др.: антивоенный, антидемократ, антиреклама, антирыночник, видеоиндустрия, наркобизнес, наркорубли, наркосредства, сексменьшинства, сексуализация, спецдача, спецназ, спецпсихушка, экогенез, эко-катастрофа, экосистема; • составные слова: административно-командный, арендатор-единоличник, бизнес-центр, депутатско-парламентский, добровольно-принудительный, индивидуально-трудовой, исправительно-трудовой, лечебно-исправительный, тоталитарно-административный, секс-туризм, секс-бизнес, секретарь-референт, шоу-бизнес; • аббревиатуры: ГУЛАГ, ГПУ, БТР, ДР, ЗК, КГБ, КПРФ, ЛДПР, НЛО, ОВИР, ОМОН, СКВ, СПИД, ЧИФ; • производные аббревиатур: гэкачепист, гэкачепистский, гэпэушник, зэк, зэчка, кагэбэшный, кагэбэшник, омоновец, омоновский. § 19. Словарь включает также некоторые имена собственные, важные для современного языкового сознания или ставшие символическими (Христос, СНГ, СССР, ВАЗ, Лубянка, Кремль), производные от имен собственных (бериевщина, ежовщина, ельцинист, ельцинизм), а также окказионализмы (абсурдистан, агрогулаг, гайдарономика). § 20. В Словаре прослеживаются системные связи и отношения на том участке лексической системы, который служит его объектом и ограничивается словником. Системное описание лексики в толковом словаре традиционно предполагает выявление и описание внешних связей и отношений слова с другими словами (к ним относятся синонимические, антонимические, словообразовательные связи, тематические и семантические группировки). § 21. Для показа системных соотношений в Словаре применяются разные способы, в зависимости от типа корреляционной связи: как дефиниция (при дублетах), как составная часть дефиниции (при синонимах и антонимах), как указание на близкозначные слова (в справочном отделе), как совокупность отсылок, показывающая родовидовые отношения. § 22. Помимо собственно лингвистической информации Словарь дает разнообразные энциклопедические и фактические сведения; с этой целью применяются разные методы и способы описания самого предмета или явления, обозначаемого тем или иным словом: в толковании, в иллюстрациях, а также в справочном отделе, в той его части, которая называется легендой <…> . Печатается по кн. Толковый словарь русского языка конца ХХ века. Языковые изменения. М., 1998. С. 7-25 СТЕРНИН И.А. РУССКИЙ РЕЧЕВОЙ ЭТИКЕТ ПОНЯТИЕ РЕЧЕВОГО ЭТИКЕТА И ЕГО ФУНКЦИИ С тех пор как возникло человеческое общество, люди стали вырабатывать правила и принципы поведения и общения в обществе. Эти правила и принципы определяют взаимоотношения людей в самых различных житейских ситуациях—в семье, на работе, в соседской общине, в кругу друзей, среди малознакомых или совсем незнакомых людей, в высшем свете, в отношениях с начальником и подчиненным, старшим и младшим и т. д. Эти правила именуются этикетом (от французского слова, обозначающего «ярлык, этикетка»). Соблюдение правил этикета как бы «наклеивает» на человека ярлык о принадлежности его к разряду воспитанных, культурных людей; наоборот, несоблюдение норм этикета позволяет, «наклеить» на человека ярлык грубого, некультурного, не уважающего других людей человека. Родиной этикета нового времени является Италия Х1У века, где в условиях прекращения войн, развития культуры, образования и искусства стали развиваться и совершенствоваться правила поведения в высшем свете, при дворе. В России возникновение и развитие этикета в его современном понимании связано с эпохой Петра 1, который решил преобразовать русские нравы на западный манер. Важнейшим достижением Петра 1 в этой области было то, что он ввел в общество русскую женщину, которая до этого должна была в основном сидеть в тереме, предоставив право светского общения мужчинам. Именно на отведении особых функций в обществе мужчине и женщине, на провозглашении обязанностью кавалера ухаживать за дамой и был основан этикет того времени. Этикетное поведение мужчины по отношению к женщине и сегодня составляет основу этикета. Этикет предписывает некоторые правила поведения, следуя которым все члены общества чувствуют себя комфортно, а ситуации общения и поведения людей предсказуемы. Есть любопытная притча о происхождении этикета, которая хорошо иллюстрирует сказанное. Однажды на каменном плато ежей застала снежная буря. Они с трудом отыскали небольшое укрытие среди камней, где сбились вместе, чтобы не замерзнуть. Однако те, кто попал в середину кучи, задыхались, а те, кто оказался с краю, мерзли. Ежи пробовали самые различные комбинации, но никак не могли отыскать «золотой середины» - то они кололи друг друга иголками, то замерзали. Но в конце концов они нашли то, что искали: устроились так, что никто никого больше не колол иголками и всем было тепло. И вот это идеальное расположение, удобную для всех позицию, они и назвали хорошими манерами, то есть этикетом. Этикет есть совокупность правил «хорошего тона», принятых в обществе и регулирующих порядок поведения и общения людей. Этикет представляет собой сложную систему материальных (физических, речевых) знаков, которые указывают на отношение говорящего к собеседнику, оценку собеседника и в то же время на оценку человеком себя, своего положения относительно собеседника (Формановская, 1982, с. 4 - 5). Этикет предполагает обмен этими знаками между людьми в процессе их социального взаимодействия. Этикет включает в себя этикет внешнего вида, речевой этикет и этикет поведения. Этикет внешнего вида—принятые в обществе требования к внешнему виду членов общества, признаваемые образцовыми для тех или иных ситуаций. Этикет внешнего вида определяет одежду, прическу, силуэт, цветовую гамму и другие внешние признаки. Этикетная внешность человека создает о нем благоприятное впечатление, является его визитной карточкой. Наоборот, небрежная, неэтикетная внешность побуждает отказаться от общения с таким человеком, отталкивает людей, дает почву для обсуждения 4 недостатков человека. С небрежно одетым человеком хочется говорить небрежно, порой—на “ты”, в то время как этикетно одетый человек побуждает собеседников к вежливому, культурному общению, к уважительному отношению. Этикет поведения — это совокупность действий людей в обществе, признаваемых образцовыми для тех или иных ситуаций. Этикет поведения определяет поведение людей в общественных местах, этикет отношений мужчины и женщины, юноши и девушки, детей и родителей, поведение в гостях, за столом, в семье, на танцевальном вечере и др. Э т и к е т поведенияподразделяетсянаэтикетповседнев -ногопо в е д е н и я и с п е ц и а л ь н ы й э т и к е т (дипломатический, военный, международный, морской и др.). Этикетом повседневного поведения должны владеть все члены общества, специальным этикетом - только те члены общества, которые профессионально связаны с той или иной специальной областью деятельности. Речевой этикет - это совокупность правил речевого поведения людей, определяемых взаимоотношениями говорящих и отражающих вежливые отношения между людьми. Вежливость как категория этикета, согласно точке зрения В. Е. Гольдина, определяется через понятие “отведение роли адресату речи”: “Невежливым по отношению к адресату обычно является то этикетное действие, которое отводит адресату роль ниже, чем положено ему в соответствии с принятыми в данном обществе представлениями о первенстве (= степени важности ролей). Тогда вежливым по отношению к адресату этикетным действием является то, которое отводит адресату место (=роль) не ниже, чем положено ему в соответствии с принятыми в данном обществе представлениями о первенстве” (Гольдин, 1978, с. 28). Речевой этикет подразделяют на этикет устного общения и этикет письменного общения. Этикет устного общения включает формулы вежливости и правила ведения разговора (этикет общения), этикет письменного общения - формулы вежливости и правила ведения переписки (этикет переписки). Таким образом, речевой этикет в целом - это часть этикета, связанная с общением людей. Он, разумеется, тесно связан с этикетом поведения, так как, по существу, является особым видом поведения человека - коммуникативным поведением. Можно выделить некоторые п р и з н а к и р е ч е в о г о э т и к е т а, отличающие его от других видов общения. Совокупность этих признаков позволяет сказать, что данный вид общения относится к речевому этикету. Эти признаки таковы: 1. Ситуативность. Речевой этикет выражает определенное отношение говорящего к его собеседнику только в конкретной ситуации, только применительно к конкретному собеседнику, в момент общения, в данном месте общения. Изменение какого-либо из названных параметров требует и изменения, используемых этикетных формул. Можно сказать, что для каждой ситуации общения существует свой речевой этикет. 2. Регулятивность. Речевой этикет регулирует отношения между людьми, участвующими в общении. Он распределяет коммуникативные роли, устанавливает статус собеседников и определяет тональность общения. 3. Согласованность. Речевой этикет предполагает, что этикетные нормы выполняются согласованно всеми участниками общения, что в этикетной ситуации должен состояться обмен этикетной информацией, хотя бы в степени «замечено». 4.. Наличие коммуникативной рамки. Известный исследователь речевого этикета В. Е. Гольдин указывает на наличие обязательных элементов, организующих акт этикетного общения в тех или иных ситуациях. Например, приветствие при появлении и прощание при уходе, вызов, «кто говорит», прощание при телефонном разговоре и т.д. 5 Этикетные речевые акты, как правило, предполагают стандартное начало и стандартное завершение. В. Е. Гольдин отмечает также, что этикетная информация неравномерно распределена в процессе общения: основные моменты обмена этикетной информацией начало и конец разговора, причем начало беседы более насыщено этикетной информацией (Гольдин, 1987, с. 76). РЕЧЕВОЙ ЭТИКЕТ И СИТУАЦИЯ ОБЩЕНИЯ Ситуативность—важнейшая черта речевого этикета. Выбор этикетных форм, коммуникативное поведение человека должны меняться с изменением коммуникативной ситуации, состава общающихся, с изменившейся целью и проблематикой общения и другими ситуативными изменениями в общении. 9 Владение нормами речевого этикета - это, во-первых, знание норм соответствующих определенной ситуации, во-вторых, адекватное использование этих норм, в-третьих, умение изменить свое коммуникативное поведение, перейти к иным нормам речевого этикета в связи с изменением коммуникативной ситуации. В коммуникативной ситуации выделяется целый ряд факторов, которые учитываются говорящими людьми при этикетном общении. Эти факторы таковы: Тип ситуации. В о ф и ц и а л ь н о й с и т у а ц и и (начальник—подчиненный, клиент—служащий, учитель—дети, незнакомый—незнакомый и др.) действуют самые чет- кие нормы речевого этикета. Эта сфера общения наиболее четко этикетно регламентирована, и именно здесь наиболее заметны нарушения речевого этикета, именно здесь эти нарушения могут иметь наиболее серьезные последствия для общающихся. В н е о ф и ц и а л ь н о й с и т у а ц и и (знакомые, друзья, влюбленные и др.), нормы речевого этикета наиболее свободны; в ряде случаев можно даже говорить об отсут- ствии норм речевого этикета для таких ситуаций. В общении в неофициальных ситуациях позволено говорить все или почти все; правда, необходимо иметь в виду, что если в неофициальной ситуации присутствует посторонний, то на всю ситуацию сразу распространяются действующие правила этикета. В п о л у о ф и ц и а л ь н о й с и т у а ц и и (общение коллег, общение в семье), ко- гда сочетаются и официальные нормы, и, отсутствие норм, свойственное неофициаль- ным отношениям, нормы речевого этикета носят размытый характер—они есть, но их трудно сформулировать, и, кроме того, большую роль начинают играть групповые эти- кетные нормы, принятые в коллективе, семье, сообществе близких по какому-либо при- знаку людей. В этих случаях важно следовать нормам речевого этикета конкретной семьи, ~коллектива. Степень знакомства собеседников. Нормы речевого этикета изменяются в зависимости от того, в какой степени собеседники знакомы друг с другом. Наиболее жесткие нормы речевого этикета существуют для общения незнакомых людей. Несколько менее жестко регламентируется этикет общения малознакомых, еще менее регламентирована этикетом сфера общения коллег, хороших знакомых; наконец, речевой этикет наименее характерен для инициативного общения друзей и подруг. Влияет на этикетность общения так называемая психологическая дистанция общающихся. Под психологической дистанцией понимают отношения людей по линии «равный с равным» и по линии «неравные отношения». При общении людей, равных друг другу по какому-либо существенному для данной ситуации признаку—по возрасту, степени знакомства, служебному положению, полу, профессии, уровню интеллигентности, месту проживания и др., этикетные правила соблюдаются менее строго, чем при общении людей неравных— начальник с подчиненным, старший с младшим, мужчина с женщиной. Более короткая психологическая дистанция, устанавливающаяся при равенстве собеседников по существенному признаку, таким образом, предполагает большую этикетную свободу, нежели более значительная психологическая дистанция, устанавливающаяся между людьми, неравными по какому-либо существенному для ситуации признаку. То, какой признак оказывается существенным, зависит от самой ситуации; этот признак может измениться в ходе общения. Например, один собеседник начинает разговор запросто, поскольку ориентируется на то, что другой собеседник—земляк, но тот оказывается начальником, и приходится от упрощенного стиля общения переходить к более этикетному. Функция участия собеседников в разговоре. Можно выделить несколько различных функций участия собеседников в разговоре, по-разному связанных с этикетностью осуществляемого общения. К о н т а к т н а я фу н к ц и я - функция поддержания ком- муникативного контакта с собеседником. Эта функция реализуется в процессе светского или фатического общения, когда процесс общения важнее его содержания или ре- 10 зультата. Это так называемый разговор на общие темы—об отдыхе, спорте, погоде, домашних животных и др. Если собеседник в разговоре реализует контактную функцию общения, то формулы речевого этикета и правила общения соблюдаются очень четко. И н т е л л е к т у а л ь н а я ф у н к ц и я - функция общения, заключающаяся в аргументации своей точки зрения, в высказывании своих мыслей и анализе мыслей собесед- ника. При реализации интеллектуальной функции общения важен его результат; нормы речевого этикета соблюдаются, но уже не имеют такого самодовлеющего значения, как при реализации контактной функции общения. Э м о ц и о н а л ь н а я ф у н к ц и я —функция общения, заключающаяся в поддержке чувств и эмоций собеседника, в демонстрации сочувствия ему и выражении собственных чувств и эмоций. В этом случае допустимы отклонения от строгого речевого этикета, хотя и в определенных рамках: эмоциональное общение также имеет свой речевой этикет, допустимые и недопустимые формы. Ф у н к ц и я н а б л ю д а т е л я —функция общения, когда участник общения при- сутствует при общении других, но сам в общении не участвует (например, пассажир в купе при разговоре двух других пассажиров). Речевой этикет в этом случае сведен к минимуму, хотя и здесь он присутствует: необходимо прежде всего невербально показывать, что вы в разговоре не участвуете и как бы его не слышите. Отношение к собеседнику. То, как в данной ситуации говорящий относится к собеседнику, влияет на выбор им этикетных формул (а иногда и на отказ от них, использование неэтикетных выражений), на выбор тематики общения и соблюдение правил общения. В зависимости от отношения к собеседнику говорящий выбирает речевые формулы, по своей стилистической отнесенности соответствующие тому отношению, которое он хочет продемонстрировать. Различные оттенки отношения к собеседнику демонстрируют, к примеру, следующие единицы речевого этикета: вежливое: «Уважаемый», обращение на «вы», «Пожалуйста», «Спасибо»; повышенная вежливость: «Глубокоуважаемый», «Позвольте мне», «Разрешите мне»; куртуазное (изысканно-вежливое): «Ваш покорный слуга», «Покорнейше прошу»; высокопарное: «Не выразить словами мою благодарность»; возвышенное: «Друзья мои!»; патетическое: «Братья и сестры!», «Сограждане»; уважительное: «Прошу Вас, не могли бы Вы», «Будьте добры»; почтительное: «Искренне Вам благодарен», «Глубоко сожалею»; учтивое: «Будьте так любезны», «Не откажите в любезности»; ласковое: «Миленький, дружочек», уменьшительно-ласкательные формы имен; дружеское: «Ба! Кого я вижу! Какая встреча! Друг, привет!»; шутливое: «Какие люди и без охраны!»; фамильярное (излишне непринужденное): «Земляк, братишка», «Эй, парень»; почтительно-шутливое; «Милостивый государь»; снисходительное: «Паренек, малышка»; пренебрежительное: «Ты, сопляк», «А ну иди сюда», «А ну топай отсюда»; ироническое: «Ну, умник, давай иди сюда»; грубо-шутливое: «Ну что, обормот, набегался?»; вульгарное: «Козел, дурак, кретин». Существуют и нейтральные этикетные формулы, которые демонстрируют как бы отсутствие какого-либо особого отношения к собеседнику—они выражают нейтральное отношение (хотя это, строго говоря, тоже вид отношения) - коллега, товарищ, гражданин и др. 11 Речевой этикет предписывает использование в речи формул, демонстрирующих веж- ливое, повышенно вежливое, уважительное, ласковое и дружеское отношение говорящего к слушающему; все формулы, отражающие сверхвысокий уровень вежливости, уместны лишь в ограниченном числе особых ситуаций общения; формулы, отражающие низкий уровень вежливости, носят неэтикетный характер и уместны тоже только в ограниченном количестве ситуаций, при определенных отношениях говорящих между собой и особом составе группы общения. Говорящий может относиться к собеседнику так, как он считает нужным, в соответствии с тем отношением, которое собеседник заслуживает, но демонстрировать в общении необходимо лишь хорошее отношение в форме умеренной вежливости, - таково требование речевого этикета. Характеристика говорящего. Личность говорящего оказывает заметное влияние на употребление речевых этикетных формул. Так, мужчины менее склонны к тщательному соблюдению норм речевого этикета, чем женщины; мужчины и менее внимательны к соблюдению речевого этикета своими собеседниками. Старшие нередко пренебрегают нормами речевого этикета в общении с младшими, разрешая себе отклонения от этикетных норм, но не допуская отклонений в речи младших, обращенных к ним. Соблюдение речевого этикета всеми участниками общения—важная этикетная норма, пренебрегать которой не следует никому, в том числе и старшим. То же самое можно сказать и о соблюдении речевого этикета вышестоящими по отношению к нижестоящим: нередки случаи демонстративного обращения начальника к подчиненным на «ты» (ведь подчиненный не может ответить тем же!), пренебрежения им правилами вежливого обращения. Это значительно осложняет отношения начальника с подчиненными. В зарубежных руководствах для менеджеров всегда рекомендуется, к примеру, благодарить подчиненных за выполненную работу, хотя она и входит в их служебные обязанности. Хорошо бы, чтобы эти правила усвоили наши начальники. Характеристика адресата. Личность того, к кому обращена речь, также влияет на выбор формул речевого этикета, на выбор тех или иных правил, которых считает необходимым придерживаться в общении говорящий. Так, замечено, что к плохо одетым и неэтикетно выглядящим людям говорящий инстинктивно испытывает желание обратиться на «ты», минуя общепринятые нормы этикета. Принято обращаться на «ты» к детям, если с ними разговаривает человек много старше их. К незнакомым и малознакомым принято обращаться и беседовать с ними максимально этикетно, с друзьями— без особого этикета. С равными — менее этикетно, чем с вышестоящими и старшими, с нижестоящими — менее этикетно, чем с равными. К женщине принято обращаться строго этикетно, к мужчине — несколько более свободно. Место и время общения. Место общения также оказывает влияние на этикетное общение. Есть определенные места, оказавшись в которых в той или иной ситуации, говорящие должны произнести определенные этикетные ритуальные фразы, принятые для данного места и ситуации. Например: «Горько!» - на свадьбе, «Пусть земля будет пу- хом» - на поминках, «Приятного аппетита!» - за обедом, «С легким паром!» - при выходе из бани, «Спокойной ночи» - отправляясь спать и т. д. Эти этикетные фразы обусловлены культурной традицией народа, и их произнесение—часть его культуры. Существуют также этикетные формулы, которые должны быть произнесены в определенный момент общения: «В добрый путь!» - уезжая, «Добро пожаловать!» - когда пришли гости, «С добрым утром!» - когда проснулись, «Мир вашему дому!» - приходя в гости и др. Место и время общения тесно взаимосвязаны. Таким образом, речевой этикет тесно связан с ситуацией общения: выбор формул речевого этикета, реализация правил общения ситуативны и зависят от целого ряда ситуативных факторов, которые должны быть приняты говорящим во внимание. ФУНКЦИИ РЕЧЕВОГО ЭТИКЕТА Речевой этикет в общении людей выполняет ряд важных функций. Эти функции таковы: Установление контакта между людьми. Речевой этикет позволяет привлечь внимание собеседника, побудить его к вступлению в контакт, осуществить знакомство с собеседником. Поддержание контакта между людьми. Эта функция речевого этикета осуществляется в форме светского (фатического) общения. При помощи средств речевого этикета собеседники, не углубляясь в тему разговора, могут провести за беседой определенное время, необходимое для того, чтобы поддержать отношения, составить или возобновить впечатления друг о друге, узнать друг о друге некоторые сведения. Поддержание контакта—необходимая часть человеческого общения в современном обществе, и именно речевой этикет делает это возможным. Демонстрация вежливого, уважительного отношения к собеседнику. Значительная часть средств речевого этикета обслуживает именно эту функцию—формы обращения, извинения, благодарности, выражения сочувствия, просьбы, приветствия и др. Демонстрация позитивного отношения и собеседнику универсальная черта речевого этикета. Регуляция поведения людей в обществе. Соблюдение норм и правил речевого этикета, делает поведение людей в процессе общения предсказуемым, понятным для окружающих; соблюдение правил речевого этикета проясняет социальную роль того или иного участника общения— раскрывает эту роль, показывает говорящим, с кем они имеют дело, а это дает окружающим возможность определить, как они должны действовать в данной ситуации. Профилактика конфликтов. Как писал американский писатель Х1Х века Г. Торо, этикет не дает нам право вступать в бой. Соблюдение правил речевого этикета (демонстрация уважительного отношения к собеседнику, своевременное извинение за какой-либо проступок, соблюдение правил вежливости и др.) предотвращает возможные конфликты в самом их зародыше. С этикетно ведущим себя человеком никто не будет вступать в конфликт. А если конфликт все же в силу каких-то причин разразился, соблюдение этикета общения позволит выйти из него, либо не даст ему разгореться еще больше. Кстати, переход с неформального уровня общения на этикетный (например, переход с «ты» на «вы») очень заметен для собеседника, является, для него явным сигналом изменения к нему отношения, но, как правило, заметно способствует погашению конфликта в отношениях. Никогда не надо разрывать этикетное общение (ср.: «Я ему руки больше не подам, я с ним теперь не разговариваю» и т.д.). Необходимо сохранять этикетный уровень общения со всеми, и это будет способствовать профилактике конфликтов. Разрыв же общения не дает человеку никакого выигрыша. Поддержание этикетного общения со всеми без исключения членами своего коллектива, своей группы общения, соседями—важнейшее условие нормальных человеческих отношений, надежное средство профилактики конфликтов. Соблюдение норм речевого этикета является также средством речевого воздействия на собеседника. Как писал великий Сервантес, «ничто не обходится нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость». Этикетное поведение человека в общении наделяет его в мнении окружающих целым рядом положительных качеств, что, в свою очередь, облегчает данному человеку речевое воздействие на его окружение. В чем это проявляется? 13 Человека, соблюдающего нормы речевого этикета, в обществе замечают и выделяют из окружающих, его охотнее слушают, проявляют большее внимание к нему как личности, а также к тому, что он говорит. Носителя этикетной, культурной речи общество воспринимает как носителя положительных личностных качеств. Ср. такие, например, реплики: «Какой симпатичный паренек, всегда скажет: «Извините, я не помешал?», «Какая у вас славная девочка, всегда здоровается!»; «Какой приятный человек, всегда скажет «спасибо, пожалуйста», «Такая милая женщина, всегда поздравит с днем рождения», «Какой хороший парень, всегда спросит: «Как ваше здоровье?». И наоборот: «Такой неприятный человек, всем говорит «ты»; «Противный человек, всегда кричит, если с ним не соглашаются», «Хоть бы раз спасибо сказал, такой противный» и т., д. Культурная этикетная речь вызывает доверие к ее содержанию. Люди склонны думать так: «Хорошо говорит — значит правильно говорит». Конечно, это далеко не всегда так, но подобное восприятие правильной, культурной, красивой речи—это коммуникативнопсихологический факт. Этикетное общение вызывает у собеседников желание подражать такой манере, изменить свой стиль общения, если он далек от этикетного (т. н. закон отзеркаливания стиля общения). Участвуя в общении, в котором партнер—носитель этикетных норм, человек автоматически начинает говорить тише, медленнее, спокойнее и т. д. Этикетная речь успокаивает собеседника; снимает его эмоции, побуждает его к нормальному общению и поведению. Все сказанное свидетельствует о том, что носитель этикетных норм общения обладает большей воздействующей силой на собеседников, нежели лицо, не владеющее этикетными нормами и правилами общения. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОГО ЭТИКЕТА Речевой этикет обладает рядом универсальных черт, общих для различных народов. К универсальным чертам речевого этикета разных стран можно отнести прежде всего сами принципы этикетного общения, лежащие в основе конкретного национального речевого этикета: сдержанность, вежливость, использование стандартных речевых формул в стандартных ситуациях общения, позитивное отношение к собеседнику. Однако само конкретное речевое воплощение этих и других принципов в каждой отдельной лингвокультурной общности имеет свою специфику, свое конкретное речевое и поведенческое выражение. Различаются и сами стандартные коммуникативные ситуации, вернее, их набор. При совпадении коммуникативных ситуаций в разных культурах возможно их разное этикетное наполнение: у одного народа коммуникативная ситуация, к примеру, приветствия или знакомства, может быть очень ритуализована; могут быть дифференцированы формы приветствия и знакомства с самыми разными категориями людей, а у другого народа может преобладать в общении стандартное приветствие или представление. В русском языке разграничиваются «ты» и «вы» в общении, в английском языке существует только «вы» «ты» вышло из употребления в английском языке еще в ХV1 веке; как шутят англичане, теперь в Англии хозяин даже к своей соба- ке обращается на «вы»), а в японском, вьетнамском, малайском и других языках ЮгоВосточной Азии есть десятки местоимений, дифференцировано обозначающих говоря- щего и слушающего в зависимости от его возраста, пола, служебного положения и т. д. Укажем лишь на некоторые различия в речевом этикете разных стран. Вежливость—центральная категория, речевого этикета—в разных языках выражается разными системами средств. Вьетнамцы из вежливости не подходят близко к собе- 14 седнику, смотрят в пол (особенно девушки), как бы жмутся к стене. Этим они демонстрируют, как правило, именно вежливость по отношению к собеседнику, а вовсе не стеснение, как русские часто интерпретируют такое поведение. Сомалийский студент российского вуза, отвечая на экзамене, в процессе ответа говорил все тише и тише, несмотря на просьбы преподавателя «говорить смелее». Российский преподаватель в такой ситуации обычно думает, что тихий голос студента— свидетельство незнания предмета, в то время как это демонстрация повышенной вежливости в общении: чем тише говорит человек, обращаясь к собеседнику, тем большую степень вежливости по отношению к нему он демонстрирует. Нигерийцы, прежде чем обратиться к кому-либо с просьбой, долго и многословно извиняются за беспокойство, чем нередко раздражают русских: в русском речевом этикете извинение за беспокойство должно быть кратким, а многословные извинения рассматриваются как свидетельство того, что просьба будет деликатной или незаконной. Нигерийские студенты российских вузов часто жалуются, что в ответ на многословные извинения, которые в нигерийском речевом этикете символизируют повышенную вежливость обращения, россияне нередко просто отказываются вступать в разговор, отгоняя их как назойливых гадалок или попрошаек. Важной чертой вежливого английского общения является негромкость речи. Из вежливости англичанин как бы разговаривает сам с собой, а не с собеседником. Немнгословие также считается важным условием коммуникативной вежливости в английском речевом этикете. Если англичанин говорит вам, что вы хорошо говорите по-английски (а любой воспитанный англичанин вам это обязательно скажет), помните, что это демонстрация вежливости к собеседнику, а вовсе не объективная оценка вашего уровня владения иностранным языком. Японский речевой этикет предписывает, как и английский, негромкость речи и немногословие как способы демонстрации вежливости в отношении к собеседнику. Вместе с тем, японцы не будут, подобно англичанам, делать вам комплимент по поводу вашего знания японского языка—если же они вас похвалили, можете гордиться—вы действительно это заслужили. Признаком вежливости к собеседнику в Японии неизменно является немногословие, европейское же многословие в диалоге японцы расценивают весьма пренебрежительно. В. Б. Богданов приводит суждение японского предпринимателя о европейцах: «Некоторые люди выражают себя таким образом, что кажется, если друг друга не забросают словами с ног до головы, не успокоятся» (Богда-нов, 1990, с. 11) . Ярким сигналом вежливости к собеседнику в японском общении является улыбка. Демонстрация вежливости — основная ее функция. По мнению В. В. Богданова, «Япония — общество с максимальной ритуализацией общения (вежливости)» (Богданов, 1990, с. 13). Именно демонстрация вежливости по отношению к самым различным категориям людей, причем вежливости, дифференцированной по категориям адресатов,самая характерная черта японского речевого этикета. «Японская вежливость это отнюдь не верность определенным нравственным принципам уважения к окружающим. Это нормы подобающего поведения, выдрессированные в народе острием меча. Если на Западе вежливость в значительной степени выросла на религиозной почве, отталкиваясь от понятия греха, то в Японии она сложилась на основе феодального этикета, нарушение которого считалось тягчайшим преступлением. Черты этой древней дисциплины доныне видны в поведении японцев. Отношения по вертикали — между повелителем и подданными, между отцом и сыном, между старшим, и младшим — были четко определены, и мельчайшие детали их общеизвестны. Однако японская мораль почти не касалась того как должен вести себя человек по от- 15 ношению к людям незнакомым, что на Западе считается одной из основ подобающего поведения. Японская вежливость — это, если можно так выразиться, вежливость не по горизонтали (человек — общество), а по вертикали. Она как бы предписание устава, который обязывает солдата отдавать честь офицеру, но вовсе не каждому встречному» (Овчинников, 1975, с. 89). Китайцы для демонстрации вежливости и уважения долго трясут руку собеседника, что вовсе не считается вежливым (а скорее—наоборот) в русском общении. Улыбка у китайцев, как и у японцев, признак вежливого, уважительного отношения к собеседнику. Улыбаясь собеседнику, китайцы как бы осуществляют профилактику его хорошего настроения, вне зависимости от того, что они сообщают собеседнику. И. Эренбург писал о своих впечатлениях от общения с китайскими коллегами: «Один писатель сказал мне, что не мог встретиться со мной — его жена была тяжело больна, три дня назад она умерла; говоря это, он смеялся. У меня мурашки пошли по коже; потом я вспомнил, что Эми Сяо мне говорил: «Когда у нас рассказывают о печальном событии, то улыбаются — это значит, что тот, кто слушает, не должен огорчаться» (Эренбург, т. 9, с. 693). В. русском речевом этикете улыбка при извещении о неприятности недопустима. Демонстрацией уважения к собеседнику в китайском общении служит траектория приближения к нему: «Две недели спустя мы были на приеме в честь второй годовщины провозглашения Народной Республики. Нас выстроили в шеренгу и объявили: «Вы подойдете к Мао Дзедуну и поздравите его с праздником». В первой шеренге оказалась Люба. Выйдя в зал она направилась к президиуму, где сидели члены- правитель- ства. Китайцы вовремя ее остановили — нужно было описать полукруг» (Эренбург, т. 9, с. 693). Уважительно подойти к человеку по дуге; по китайской мифологии; черт идет напрямик (поэтому в китайских домах вход в дом загорожен ширмой, чтобы черт не мог проникнуть в жилище). Интересна и такая деталь: в Китае признаком уважения к гостю считается предложить ему сигарету; но если он не курит и отказывается, проявлением вежливости счита- ется упорно настаивать, чтобы он закурил. В русском речевом этикете это считается невежливым. Приветствуя друг друга, немцы обязательно улыбаются—это условие вежливого приветствия. Лапландцы трутся друг о друга носами, японцы, приветствуя знакомого, должны сказать что-нибудь о погоде, причем собеседник должен ответить на реплику о погоде, типа: «Здравствуйте, Есихира-сан! Сегодня похолодало, кажется?» – «Здравствуйте, Юки-сан! Да, видимо в горах выпал снег!» или: «Сегодня, кажется, потеплей чем вчера?» - «Да, видимо, в горах начались пожары!», Японцы также кланяются при приветствии, используя несколько видов поклонов, в зависимости от степени уважения, которую они хотят продемонстрировать собеседнику. «Зрелище это, - как пишет В. Овчинников, поистине незабываемое. Заметив знакомого, японец считает долгом прежде всего замереть на месте, даже если дело происходит на середине улицы и прямо на него движется трамвай. Затем он как бы переламывается в пояснице, так что ладони его вытянутых рук скользят вниз по коленям, и, застыв еще на несколько секунд в согбенном положении, осторожно поднимает вверх одни лишь глаза. Выпрямляться первым невежливо, и кланяющимся приходится зорко следить друг за другом, Со стороны же эта сцена производит впечатление, что обоих хватил прострел и они не в силах разогнуться. Токийские газеты подсчитали, что каждый служащий ежедневно отвешивает таких официальных поклонов в среднем 36, агент торговой фирмы - 123, девушка у эскалатора в универмаге - 2560. ...Но еще больше поражает приезжего поклон, которым встречает его хозяйка японского дома или гостиницы. Женщина опускается на колени, кладет руки на пол перед собой и затем прижимается к ним лбом, то есть буквально про- 16 стирается ниц перед гостем» (В. Овчинников, 1975, с. 12, 86). Современные японцы — среднее и младшее поколение — реже уже используют глубокие поклоны, но ритуал поклона и зависимость его глубины от степени выражаемой вежливости остается незыблемым. Аналогичное отношение к поклонам при приветствии наблюдается у таджиков: «Воспитанный человек будет приветствовать так: правая рука или обе руки одна над другой складываются ниже груди, корпус наклоняется, при этом глубина поклона зависит от возраста приветствуемого и от уважения к нему» (Национально-культурная спе- цифика, 1982, с. 130). В ряде культур Кавказа и Востока длительность речи, обращенной к собеседнику или собеседникам, рассматривается как важный показатель вежливости. Любопытный пример приводит В. Е. Гольдин; журналист, побывавший в Сванетии, так описывает свои впечатления: «Однажды группа милиционеров, щеголявших новенькой формой, угощала меня вином в бечойской столовой... Я произнес тост за процветание новой Сванетии, милиционеры понимающе кивали, но чего-то им было мало. Учтиво пожав мне руку, они сели на лошадей. Упитанный зав. столовой напомнил мне картину, где изображен содержатель невзыскательной средневековой харчевни... Я обратился к нему за разъяснениями. Отирая руку о засаленный передник, он ответил тотчас же: «Вы очень коротко говорили, надо было больше говорить» (Гольдин, 1987, с. 77). Чем дольше длится речь, тем большую вежливость демонстрирует говорящий, тем больше уважение к собеседникам он демонстрирует. Отсюда традиционно длинные кавказские тосты. В арабском мире ритуал словесного приветствия достаточно громоздок, причем длительность ритуала приветствия зависит от степени близости людей друг к другу и, соответственно, степени уважения, которую они должны друг к другу продемонстрировать в разговоре. Вот как описывает йеменский студент ритуал приветствия у него на родине в домашнем сочинении на тему «Различия в общении русских и йеменцев»: «В Йемене вы всегда можете услышать примерно такой диалог: -Добрый день! -Добрый день! -Как дела? -Спасибо, хорошо. А как ваши? -Спасибо, хорошо. В семье все здоровы? -Спасибо, да. А в вашей семье? -Спасибо, все в порядке. Жена здорова? -Спасибо. А ваша? -Спасибо, хорошо. Дети здоровы? -Да, а ваши? Все в порядке. Как дела на работе? -Все хорошо, спасибо. А у вас? -Спасибо, хорошо. Если мой собеседник — близкий друг, то диалог окажется значительно длиннее. Чем больше он меня уважает, тем дольше приветствия. Два уважающих себя йеменца, даже если им предстоит нелицеприятный разговор, не начнут его, пока не выполнят этот ритуал». В русском речевом этикете подобное детализированное обсуждение состояния дел не принято. Своеобразен речевой этикет приветствия у китайцев. По европейским понятиям, у китайцев отсутствует ритуал приветствия близких знакомых, родственников, хороших друзей. Общепринятые приветствия при встрече адресуются только малознакомым или незнакомым; увидев же знакомого или родственника, китайцы произносят фразы типа 17 «А, вы уже пришли», «А, вы читаете», «А, вы уже пообедали?». В русском речевом этикете такие обращения расцениваются как невежливые, бесцеремонные. В русском речевом этикете поклон (без словесного сопровождения общепринятыми формулами приветствием не считается, в то время как китаец может приветствовать другого только молчаливым поклоном. При знакомстве в английском речевом этикете большую роль, играет процедура представления: вас должен кто-то представить новому знакомому, познакомить вас. В прошлые времена у англичан было не принято разговаривать с людьми, отвечать на вопросы тех, кто не был им представлен. Ср. известный анекдот: «На необитаемом острове нашли трех англичан, каждый из которых провел там по 20 лет и выстроил себе дом в отдельном месте острова, но эти англичане друг с другом не разговаривали. На вопрос спасителей: «Почему вы не разговариваете друг с другом?» - все трое ответили: «Но ведь нас никто друг другу не представил!» В современной Англии постепенно обязательность представления людей друг другу ослабевает, но важность ритуала представления при знакомстве все еще остается весьма высокой. В русском речевом этикете допускается самопредставление, и вообще процедура представления не играет существенной роли при знакомстве. При знакомстве англичане мало информации сообщают о том, кого они представляют друг другу. В. Овчинников так описывает знакомство англичан: «Знакомя гостей, хозяева прежде всего представляют их друг другу просто по имени: «Это Питер, это Пол, а это его жена Мери». Если и добавляется какая-то характеристика, то чаще всего шутливого характера: «Вот наш сосед Джон, принципиальный противник мытья автомашины». Или: «Позвольте представить вам сэра Чарльза, который не живет в Лондоне, поскольку его ирландский терьер предпочитает свежий воздух» (Новый мир, 1979, № 4, с. 216). У англичан не принято подробно расспрашивать новых знакомых о чем-либо, этикетно проявить нелюбопытство. У японцев, напротив, принято подробно расспросить нового знакомого обо всем, получить о нем как можно больше сведений и обменяться с ним визитными карточками. Китайцы при знакомстве спрашивают: «Как ваша фамилия?» либо «Как ваша драгоценная фамилия?». В русском речевом этикете при знакомстве вопрос о фамилии считается невежливым, фамилию должен сообщить собеседник, а если он этого не делает - спрашивать его не принято. Не принято при знакомстве долго трясти руку, как это делают китайцы. Существенно различается речевой этикет обращения к знакомым и незнакомым в разных странах. В большинстве стран Запада и Востока неэтикетным считается любое обращение к незнакомому лицу, не связанное с просьбой об оказании помощи. Не принято заговаривать с попутчиками в Англии, Франции, Германии, Китае. Тем более не- этикетным является любое требование, замечание в адрес незнакомого лица, и даже просьба личного характера. В Европе не принято просить закомпостировать абонемент в транспорте, незнакомых не просят передать деньги за что-нибудь. Англичанин, посещавший в России баню, крайне удивлялся просьбам незнакомых мужчин потереть спину: это немыслимо в английской культуре. В Англии можно обратиться за помощью к незнакомому человеку на улице, он окажет эту помощь, проводит, поможет найти адрес и т. д., но при этом не будет вступать в какие-либо личные отношения, знакомиться и т. д. Русский этикет позволяет спрашивать закурить у незнакомых — это исключено в Европе, Афганистане и многих других странах. Обращаясь к незнакомому человеку, и Китае можно использовать наименование профессии человека — учитель, водитель, руководитель, профессор а также названия по родственным признакам — дедушка, бабушка, тетушка, дядюшка. В русском рече- 18 вом этикете обращение по должности или профессии, за исключением редких случаев, рассматривается как неэтикетное, грубое. Обращения типа дедушка, тетушка носят в русском общении разговорный или просторечный характер, считаются недостаточно этикетными. При выражении извинения английский речевой этикет предполагает взаимное извинение как со стороны того, кто, например, нечаянно толкнул собеседника или незнакомого, так и со стороны того, кто пострадал: слово «извините» одновременно произносят оба участника события. В речевом этикете большинства стран это правило отсутствует: извиняется тот, кто причинил другому неудобство или допустил ошибку. У китайцев не принято извиняться перед близкими друзьями и родными, извинения адресуются малознакомым и незнакомым. Аналогичное явление наблюдается и при выражении благодарности: китайцы родных и близких друзей не благодарят. Если поблагодарить китайца за что-либо, что он для вас сделал, можно услышать: «К чему? Ведь мы же друзья». Подарок, угощение, повышенное внимание к человеку могут в Китае выступать как заменители словесной благодарности, в то время как русский речевой этикет обязательно предполагает благодарность, выраженную словесно, и отсутствие словесного выражения благодарности рассматривается как очень грубое нарушение речевого этикета. При прощании в русском речевом этикете принято поблагодарить хозяев за проведенное время; в немецком речевом этикете прямое выражение благодарности не принято, и немцы нередко удивляются, когда русские, уходя из гостей, говорят «Спасибо!». «За что?» - спрашивают немцы. В китайском общении принято предложить проводить гостя до дома, а он должен отказаться. В русском речевом этикете принято сказать гостю, который собирается уходить, «еще рано». У немцев есть специальное телефонное прощание, отличающееся, от прощания в устной речи: если в устной речи говорят буквально «до повторного увидения», то по телефону – «до повторного услышания». Этикет общения на улице заметно различается в разных культурах. Для англичан не принято собираться на улице в группы и вести оживленный разговор между собой — окружающие воспринимают это с неизменным осуждением, как нарушения правил приличий. В русском этикете это допустимо, но громкость речи не должна быть высокой. Китайцы гораздо менее разговорчивы на улицах, чем русские, не принято на улице шутить, смеяться. Немцы, наоборот, допускают шумное общение на улице, если они общаются в группе «своих». Зато у китайцев и европейцев практически исключены любые замечания, советы в адрес незнакомых людей на улице, что допускается русским речевым этикетом. Неэтикетным в русском общении является вопрос о нахождении туалета, обращенный к лицу противоположного пола, что допустимо в Китае, Германии. Различия обнаруживаются и в такой сфере, как этикет общения мужчин и женщин. Эти различия выявляются в разных культурах как в связях с различиями в положении мужчины и женщины в конкретном обществе, стране, что выражается в коммуникативном неравноправии мужчин и женщин при их совместном общении, так и непосредственно в речевом этикете мужчины и женщины. Известно, что в мусульманских странах женщина обладает меньшими правами, чем мужчина. Это проявляется и в общении. Так в Афганистане, в арабских странах женщине предписывается молчать в присутствии мужчин, она не имеет права вмешаться в мужской разговор, не может идти: впереди мужчины. В Нигерии женщина не должна провожать мужчину — считается, что это принесет несчастье. 19 Речевой этикет женщины во многих странах носит дискриминационный характер по отношению к тому, что допустимо в общении мужчины. Этикет требует, чтобы мусульманская женщина, когда она ведет разговор, говорила тихо, не смеялась громко, не ругала своего мужа в присутствии посторонних, не повышала голос на мужа, не распоряжалась в семье. Речевой этикет мужчины подобных ограничений не содержит. Традиционно предполагается, что за столом в присутствии мужчин (т. е. в смешанной компании) женщина не должна выступать как организатор общения, тем более не должна доминировать в общении — беседу за столом организует и направляет мужчина. В присутствии мужчин за столом не принято, чтобы женщина была тамадой, чтобы она проявляла инициативу в произнесении тостов. Тосты должны предлагать мужчины. За столом женщины не должны рассказывать анекдоты — это также считается «привилегией» мужчин. В русском речевом этикете женщина также может говорить не все. Традиционно предполагается, что женщина в присутствии мужчин не может вести за столом беседу (являясь ее инициатором, организатором), беседу за столом организует мужчина. Женщина в присутствии мужчин за столом также не может быть тамадой, не может самостоятельно предлагать тосты - она может это делать только в очень узкой компании и если ей представил слово мужчина. Не принято, чтобы женщина рассказывала в компании анекдоты. В английском светском общении, на светском обеде во второй его половине, после тоста за королеву, женщины вообще покидают мужское общество и переходят в другую комнату. Вместе с тем, английская женщина за столом может предложить тост или рассказать анекдот, может взять нить беседы в свои руки. В китайском речевом этикете женщину можно в обществе спросить, сколько ей лет, но нельзя допускать шутки на тему взаимоотношений между мужчинами и женщинами. В русском речевом этикете вопрос о возрасте женщины, адресованный ей, считается грубым нарушением этикета, абсолютно бестактным. Шутки же на тему «мужчина и женщина» считаются в непринужденной обстановке допустимыми. Речевой этикет общения со старшим поколением очень развит и строго соблюдается во многих странах, особенно в странах Востока. Во многих языках существуют специальные формы обращения к старшему поколению, отличающиеся повышенной степенью вежливости. Дети по первому зову, родителей должны приходить к матери или отцу, они не могут в ответ на зов ответить «Че?», как и не могут разговаривать с родителями на удалении, на большой дистанции. Старших не принято перебивать в разговоре. В Афганистане, например, принято здороваться с незнакомыми старыми людьми, когда проходишь мимо них. Англичанин или немец может договариваться со своим собеседником о встрече, обсуждать или планировать что-либо, так как в англосаксонской традиции принято планировать на две-три недели вперед, назначая точный час встречи, но не принято перепроверять, напоминать собеседнику о запланированной и обговоренной встрече. Русский же этикет избегает длительного планирования, а также предполагает напоминание о назначенной встрече. Вместе с тем, по сравнению с китайской традицией, русские договариваются точнее: не принято, как в Китае, обозначать время встречи приблизительно – «приду до обеда», «приду после обеда». Русский этикет требует уточнения «около 12 часов», «после четырех» и т.д. Круг причин, считающихся уважительными для отклонения приглашения в гости, у русских гораздо шире, чем у китайцев. В ситуации поздравления русский этикет делает упор на устное, личное поздравление, которое, хотя и может сопровождаться вручением текста, обязательно включает его зачитывание. Для англичан очень важным является наличие именно письменного поздравления, благодарности, пожелания и т. д. Нередко англичанин, даже пожелав вам счастливого пути, еще вручает вам открытку, на которой написано: «Желаю вам счастливого пути». Это считается необходимым элементом демонстрации вежливости и уважения. Нередко ситуация поздравления требует и определенного ритуального поведения, ритуальных жестов, как, например, у монголов: «Существует и особая форма приветствия во время празднования Цаган Сар. Монголы протягивают друг другу руки, слегка согнув их в локтям. Младший по возрасту кланяется и как бы подкладывает свои руки под руки старшего, затем, соприкасаясь, щеками, они трижды обнюхивают друг друга и произносят: «Здравствуйте! Хорошо ли встретили Новый год?» (Национально- культурная специфика, 1982, с. 24). Этикет общения с коллегами в России значительно более либерален, чем в большинстве стран Европы и Азии. Практически во всех странах, кроме России, нарушением этикета, причем грубым, является, например, звонок домой коллеге или подчиненному и, разумеется, начальнику по служебным делам: обсуждение служебных дел проводится только на работе, в рабочее время. Обсуждение служебных дел в нерабочее время — нарушение этикета. Аналогично не принято звонить на работу по личным вопросам, например, своему знакомому, родственнику, подруге. Личные дела в рабочее время не обсуждаются. Русский речевой этикет подобных ограничений практически не содержит: иностранцы давно придумали о русских афоризм: «Русский дома говорит о работе, а на работе о домашних делах». В Японии не принято обращаться к коллегам за какой-либо помощью, просить их о каких-либо одолжениях. В. Овчинников описывает такой случай: «Иностранец, работающий переводчиком в редакции японской газеты, закончил срочную статью и понес ее в типографию. У входа на лестницу он столкнулся с японским коллегой, который тоже направлялся вниз. - Раз вы идете в типографию, то не передадите ли заодно этот текст линотипистам? - попросил переводчик. Японец остолбенел, словно ему предложили броситься в лестничный пролет. Молча взяв текст, он с трудом превозмог себя и зашагал вниз. Лишь когда японские сослуживцы принялись корить иностранца, он понял, что нанес оскорбление. - Как можно было обращаться с такой просьбой к отцу двоих детей? Ему пришлось нести вашу статью вниз, словно простому курьеру. Это в его-то возрасте, в его-то положении» (Овчинников, 1975, с. 65). По-разному у разных народов развито светское общение, то есть разговор на общие темы, имеющий целью поддержание отношений людей через совместное общение. В современном русском общении этикетные требования к светскому общению практически отсутствуют, они сводятся к декларации общих принципов— обобщенная тематика, бесконфликтность, учтивость и др. Для сравнения отметим, что в Англии светское общение играет огромную роль во взаимоотношениях людей, и оно имеет довольно строгие этикетные правила, исключающие любую тематику и любые выражения, способные нарушить мирный ход разговора «ни о чем». Вот как описывает английскую светскую беседу В. Овчинников: вы в гостях, и хозяева представляют вам некоего сэра Чарльза; сообщают о нем лишь то, что он «он не живет в Лондоне, так как его ирландский терьер предпочитает свежий воздух». Что же происходит дальше? «Тут, само собой, завязывается длительная беседа о последней собачьей выставке, о родословной призера, о новом виде консервированного корма для щенков, который начали рекламировать по телевидению, И, может быть, уловив, что чужеземца не так уж волнует собачья жизнь, сэр Чарльз из вежливости осведомляется, сохранилась ли еще в России псовая охота на зайцев и лисиц. 21 Лишь недели три спустя, упомянув при новой встрече с хозяином, что «давешний седой собаковод на удивление хорошо знает Тургенева», с досадой узнаешь, что сэр Чарльз—известный писатель, побеседовать с которым о литературе было бы редкой удачей, ибо он почти не бывает в Лондоне. -Что же вы не сказали мне об этом раньше! упрекаешь своих знакомых. Но даже когда тебе в другой раз шепнут, пару слов о собеседнике, результат бывает тот же самый. Директор банка в Сити уклонится от расспросов о невидимом экспорте и заведет речь о коллекции старинных барометров или об уходе за розами зимой. А телевизионный комментатор по проблемам рабочего движения проявит жгучий интерес к методам тренировки советских гимнастов. Несколько упрощая, можно сказать, что англичанин будет скорее всего разговаривать в гостях о своих увлечениях и забавах, искать точки соприкосновения с собеседником именно, в подобной области и почти никогда не станет касаться того, что является главным делом его жизни, особенно если он на этом поприще чего-то достиг. Так что при знакомстве нечего рассчитывать на серьезную беседу о том, что тебе в этом человеке прежде всего хотелось бы выяснить. Англичанин придерживается правила «не быть личным», то есть не выставлять себя в разговоре, не вести речи о себе самом, о своих делах, профессии. Более того, считается дурным тоном неуверенно проявлять свою эрудицию и вообще безапелляционно утверждать что бы то ни было (если одни убеждены, что дважды два четыре, то у других может быть на сей счет другое мнение). На гостя, который страстно отстаивает свою точку зрения за обеденным столом, в лучшем случае посмотрят как на чудака-эксцентрика, а в худшем — как на человека, плохо воспитанного. В Англии возведена в культ легкая беседа, способствующая приятному расслаблению ума, а отнюдь не глубокомысленный диалог и тем более не столкновение противоположных взглядов. Так что расчеты блеснуть знаниями и юмором в словесном поединке и завладеть общим вниманием не сулят лавров. Каскады красноречия разбиваются об утес излюбленной, английской фразы: «Вряд ли это может служить подходящей темой для разговора». Остается лишь нервно звякать льдинками в бокале джина с тоником (завидуя тем, кто может солидно набивать или выколачивать трубку) и размышлять: как же все-таки проложить путь к сердцам собеседников сквозь льды глубокомысленного молчания и туманы легкомысленного обмена ритуальными, ни к чему не обязывающими фразами?» (Новый мир, 1979, № 4, с. 216 - 217). А вот пример английского светского общения, приводимый О. Орестовым: «Стремление к респектабельности отражается и на разговорах англичан, особенно с малознакомыми людьми. Входишь и гостиную, полную людей. Подходишь к хозяйке, встречающей гостей, представляешься. - 0, как приятно встретить русского! Как вам нравится Англия? Понимаешь, что ей совершенно безразлично, нравится тебе Англия или нет, и отвечаешь невнятно: -0, да, конечно... -Как замечательно! Бетси, милая, - обращается она к проходящей мимо знакомой, - познакомься, это мистер Борестон, он русский и ему очень нравится Англия. Хозяйка ускользает, и ты остаешься перед Бетси, держа в руке стакан с виски. -0, мистер Корестор, как вам нравится английский климат? Замечаешь, что ее глаза шныряют по залу в надежде найти кого-нибудь, кому можно передать эстафету любезностей, и отвечаешь назло: -Чудесный климат! -0, впервые это слышу, у вас развито чувство юмора. Джонни, дарлинг, познакомься, это мистер Полистон, как ни странно, он доволен нашим ужасным климатом. 22 Джонни, выпивший уже три-четыре стаканчика, с трудом различает твое лицо. Он, конечно, не уловил, кто ты и откуда. -Э... я не раз бывал у вас... во Франции. -Простите, но я русский. -0, русский... Э... э... Как вам нравится Англия? Круг завершился, ты снова на исходной точке. С хозяйкой ты увидишься теперь только у выхода, когда она скажет: -Я так рада, что мы познакомились! Было так интересно поговорить о России! Надеюсь, что мы встретимся еще не раз... Каждый раз после таких вечеров я не знал, смеяться или плакать. Сколько поколений передавали друг другу эти заученные фразы, характеризующие хороший тон в обществе, это умение говорить, говоря ни о чем, так, о чем-то. Казалось бы, тебя не обидели, тебе не сказали ничего плохого, более того, тебя приобщили к респектабельному обществу. А уходишь все же с чувством пустоты, будто разговаривал с восковыми фигурами из музея мадам Тюссо» (Орестов, 1970, с. 50). Подобное английскому светское общение, хотя и в более умеренном варианте, характерно для немцев; французы же в гораздо большей степени близки к русским и «не любят» церемонного светского разговора, горячо и эмоционально спорят за столом, пренебрегая «светскостью». Ритуал спора у разных народов тоже существенно различается. В русском общении возможны жаркие споры за столом, высказывание крайних точек зрения, высокая эмоциональность обсуждения, но это не приводит к ссоре, это допустимое русским речевым этикетом явление в компании. Сходные традиции у французов; англичане же тщательно избегают любых споров, стараясь вести беседу так, чтобы даже возможность какого-либо несогласия, а тем более открытого столкновения мнений, не возникла. «Английская в вежливость, - как замечает В. Овчинников, - вообще предписывает сдержанность в суждениях как знак уважения к собеседнику. Отсюда склонность избегать категоричных утверждений или отрицаний, отношений к словам «да» или «нет» словно к неким непристойным понятиям, которые лучше выражать иносказательно. Отсюда тяга к вставным оборотам вроде «мне кажется», «я думаю», «возможно, я не прав, но...», предназначенным выхолостить определенность и прямолинейность, способную привести к столкновению мнений. Когда англичанин говорит: «Боюсь, что у меня дома нет телефона», он сознательно ограничивает это утверждение рамками собственного опыта. А вдруг за время его отсутствия телефон мог неведомо откуда взяться? От англичанина вряд ли услышишь, что он прочел прекрасную книгу. Он скажет, что нашел ее небезынтересной или что автор ее, видимо, не лишен таланта. Вместо того, чтобы обозвать кого-то дураком, он заметит, что человек этот не выглядит особенно умным. А выражение «по-моему, совсем неплохо», в устах англичанина означает «очень хорошо». Самыми распространенными эпитетами в разговорном языке служат слова «весьма» и «довольно-таки», смягчающие резкостью любого утверждения или отрицания («Погода показалась мне довольно-таки холодной»). Иностранец, привыкший считать, что молчание— знак согласия, часто ошибочно полагает, что убедил англичанина в своей правоте. Однако умение терпеливо выслушивать собеседника, не возражая ему, вовсе не значит в Британии разделять его мнение. Когда же пытаешься поставить перед молчаливым островитянином вопрос ребром: да или нет? за или про- тив? - он обычно принимается раскуривать свою трубку или переводит разговор на другую тему>. (Новый мир, 1979 М~ 5, с. 230 - 231). Английский спор — это обмен точками зрения, допускающими правоту собеседника в той же мере, как и правоту говорящего. 23 Этикет японского спора напоминает английский. Японский спор носит как бы изначально примирительный характер. В японском языке есть специальные выражения для «сохранения лица собеседника», то есть для «утешения» того” кто оказался по ходу спора не прав. У китайцев существует этикетный ритуал спора в ресторане—после того как все поужинали, начинается яростный спор тех, кто готов оплатить ужин: спорят громко, демонстративно отталкивая деньги, предлагаемые другими участниками застолья. Такой спор является демонстрацией уважения к присутствующим и носит как бы обязательный характер. В разных культурах существуют различные традиции в формах и способах выражений несогласия. Так, в японской культуре этикетной формой выражения несогласия является контрвопрос. Если японцу предложить встретиться завтра в пять часов, а он восклицает: «Ах, завтра? Ах, в пять часов» - это означает не то, что он не расслышал, а то, что ему этот день и час не подходят. Если японец, переспросил, значит надо предложить что-то другое. Различаются в разных странах традиции ритуального обсуждения дел при встрече. Вопрос «Как дела?» при встрече знакомых — традиционный вопрос для всех культур. Вместе с тем, как традиции отвечать на него, так и степень детальности обсуждения взаимного состояния дел существенно различаются. Уже отмечалось, что в арабских странах и на Востоке состояние дел обсуждается при встрече знакомых очень летально, по установленным речевым этикетом для таких ситуаций «пунктам» - дела в семье, на работе, здоровье жены, детей, родителей и др. В русском этикете традиция предусматривает краткий ответ, как и в большинстве западных культур. Но если у американцев на вопрос «Как дела?» принято отвечать «0-кей!», «Отлично!», у немцев – «Хорошо», то у русских принято говорить более скромно: «Ничего», «Нормально», «Да вроде все в порядке» и т. д. Здесь русская традиция близка французской, причем французы часто отвечают фразами типа «Держимся». В культуре каждого народа есть явления, которые занимают особое положение в жизни — они важны для жизни данного народа, представляя собой определенную деятельность или события, которые привлекают внимание людей. В речевом этикете существуют так называемые благопожелания — специальные фразы, произносимые людьми, которые наблюдают то или иное жизненно важное явление или деятельность своих сограждан, и содержат обычно пожелание успеха в этой деятельности, благоприятных последствий того или иного события. Естественно, различия в культуре определяют и различия в тех благопожеланиях, которые являются составной частью речевого этикета народа. Так, русский речевой этикет предусматривает такие благопожелания, как: «С легким паром! С обновкой! Ни пуха ни пера! Приятного аппетита! Бог в помощь! Приятного сна! Приятного путешествия! В добрый путь! и др.». У арабов есть благопожелание по поводу только что сделанной стрижки, удачной покупки. Немцы, как и русские, желают приятного аппетита тем, кто ест, но в русской традиции приятного аппетита желают только в предприятиях общественного питания, а не дома, где предполагается, что аппетит и так будет приятным. Немцы же желают приятного аппетита всегда, когда садятся за стол. У адыгейцев есть благопожелание «Хороший урожай вырастить!», на что тот, кто работает в поле, отвечает фразой типа «Вместе съедим!». Важной частью речевого этикета народа являются действующие в национальном общении коммуникативные табу—запреты на употребление определенных выражений или затрагивание определенных тем в тех или иных коммуникативных ситуациях. Во всех европейских странах существует табу на вопросы, касающиеся доходов, зарплаты, источников существования собеседника. Вопрос «Сколько вы получаете?» для европей- 24 ских народов представляется грубым нарушением этикета. Аналогично не принято спрашивать, за кого вы голосовали, к какой политической партии принадлежите, какую религию исповедуете. В Америке и Европе дома, за столом, в частной компании существует табу на обсуждение, проблем политики и религии. Русский речевой этикет не имеет подобных ограничений. Вместе с тем, в русском общении не принято обсуждать за столом, в компании проблемы секса, не принято громко интересоваться местонахождением туалета, сообщать о проблемах своего желудка. Все это возможно в немецком общении. Английский речевой этикет не поощряет шуток в смешанной (по полу и возрасту) компании. У китайцев нельзя шутить на тему взаимоотношения полов, это считается неприличным. У французов нельзя спрашивать о зарплате, но можно спросить о том, сколько они платят налогов: расскажут охотно, так как все считают, что платят чрезмерно. В английском общении нельзя критиковать собственность присутствующих людей, нельзя вообще обсуждать в обществе какие-либо серьезные проблемы. Существуют особые ритуалы в общении с высокопоставленными лицами, и прежде всего с высшими лицами государства, в особенности с монархами. В России правилами этикета предписывался следующий порядок общения с императором: «Допущенный в кабинет или залу, где назначена аудиенция, проситель делает почтительный поклон при самом входе в комнату, потом второй поклон подвинувшись несколькими шагами вперед, и наконец, в расстоянии никак не менее трех шагов от того места, где находится Высочайшая Особа, делается третий поклон. Начинать говорить не должно прежде, чем Его Величество обратится с каким бы то ни было вопросом. Ответы должно давать явственно, отчетливо, но стараясь не удлинять фраз без нужды. Осанка просителя должна быть свободна и носить отпечаток чувства со6стненного достоинства.... Когда аудиенция окончена, должно выйти из комнаты, не оборачиваясь спиной к Высочайшей Особе, а пятясь задом и до самого порога произведя те три поклона, которые назначены придворным церемониалом. На пороге только можно обернуться» (Правила светской жизни, 1991, с. 160 -161). В Китае к высшему государственному лицу по традиции необходимо подойти, описав полукруг, и лишь затем вступать с ним в общение. В Великобритании общение с королевой обставлено различными церемониальными правилами, обеспечивающими высшему лицу государства право самому регулировать общение с подданными. В. Овчинников так описывает ежегодный традиционный прием, который устраивает королева на лужайке около своего дворца: «На лужайке парка были разбиты шатры, где угощали чаем и печеньем. Елизавета 11 ходила от одной группы гостей к другой. Причем все присутствующие неукоснительно соблюдали правила дворцового приема: разговаривать с королевой полагается лишь тому из гостей, к кому она обратилась» (Овчинников, 1975, с. 229). Соблюдению дворцового этикета в Великобритании придается огромное значение; всем памятен скандал с вновь избранным премьер-министром Австралии Полом Китингом во время визита Елизаветы 11 в Австралию в 1992 г.: «В своей речи новоизбранный премьер министр Пол Китинг напомнил своему формальному сюзерену, что во время ее первого посещения Австралии 38 лет назад в парламенте заседали депутаты, родившиеся еще в эпоху королевы Виктории. С тех пор много воды утекло: Британия примкнула к Европейскому сообществу, а брошенная ею на произвол капризного рынка Австралия ищет себе партнера среди стран азиатского региона. Далее случился конфуз, придавший высказываниям премьера дерзкий и вызывающий характер. Представляя именитых гостей, а их собралось более 800, П. Китинг, вероятно, непроизвольно, взял английскую 25 королеву за талию... Вдобавок его супруга, голландка по происхождению, Аннита не исполнила реверанс, уважительное коленопреклонение перед монархом, как того требует дворцовый этикет. Это не прошло незамеченным и подняло гневную бурю на Британских островах. «Руки прочь — с таким аршинным заголовком вышла газета «Дейли миррор». «Королева опечалена оскорблениями» - подхватила «Дейли экспресс». П. Китинг, оправдываясь и одновременно нападая, заявил: он рассматривает королеву Елизавету II как «королеву Австралии, нашу королеву» («Известия», 1992, 22 февр.). А вот как приветствуют жители Тонга своего монарха: «Издали слышен клаксон, среди гуляющих заметно волнение. Приближается большой лимузин. На одном из крыльев трепещет красный, с фиолетовым оттенком флаг с красным же крестом на белом фоне. Все вокруг приседают, а затем садятся на обочине со скрещенными ногами. На заднем сиденье лимузина виднеется массивная фигура—король Тубоу IV. Его положено приветствовать, усевшись со сложенными ладонями. Это не просто обычай, это закон, соблюдение которого строго проверяется местными полицейскими» (Формановская, 1989, с. 45). Необходимость знания ритуалов и речевого этикета той страны, где мы находимся— настоятельная необходимость, важное условие эффективной деятельности, залог успеха в общении и деловом взаимодействии с местными жителями. Незнание или невыполнение правил местного речевого этикета, неправильное понимание речевых действий жителей той страны, где мы находимся, может привести к серьезным недоразумениям и даже конфликтам. Русские не должны обижаться на то, что незнакомые англичане и немцы могут разговаривать с ними через порог—это нарушение этикета в России, но вполне этикетно в Западной Европе. Не стоит обижаться на китайцев, которые в праздник или день рождения своего знакомого могут прийти к нему в 7 утра, подняв с постели - чем раньше китаец приходит поздравить своего друга, тем больше уважения он демонстрирует. Англичане и немцы должны понимать, что свобода, с которой русские могут к ним обратиться на улице, просьбы, которые могут им адресовать - дать сигарету, дать прикурить, закомпостировать абонемент—не являются отражением грубости, бесцеремонности русского человека, а соответствуют нормам принятого в России этикета общения. То же самое относится к вопросам о зарплате, которые русский этикет позволяет задавать каждому встречному. Спокойно надо отнестись и к вопросам китайца «Сколько вам лет?», Как ваша фамилия?» - он действует в рамках своего речевого этикета, где это считается допусти- мым. С другой стороны, китаец не понимает, как можно грубо разговаривать с иностранцем — в Китае это исключено. Изучая иностранный язык, необходимо пристальное внимание уделить изучению речевого этикета страны изучаемого языка — этот компонент владения иностранным языком чрезвычайно важен для общения, ошибки здесь сразу бросаются в глаза и особенно привлекают внимание, порой — настораживают окружающих. Н. И. Формановская приводит примеры: «правильно грамматически построенная фраза оказывается неприемлемой (так не говорят). Например, в магазине: - Могу я получить хлеб? - спрашивает немец; - Здесь Келишкова,— говорит в телефонную трубку чешка; Пожалуйста, где здесь станция метро? - спрашивает англичанин и т. д. (Форманов- ская, 1982, с. 12 - 13). Можно добавить и еще примеры: Преподаватель! - обращается китайский студент, - Доцент! - обращается вьетнамка и т. д. 26 Типичной ошибкой русских, изучающих немецкий язык, является употребление при прощании в условиях телефонного разговора формы «до свидания», в то время как необходимо употребить специальную форму телефонного прощания «до услышания». Усвоение речевого этикета народа—важнейшая сторона овладения его языком. ОСНОВНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ РУССКОГО РЕЧЕВОГО ЭТИКЕТА Основой этикета является сдержанность, умеренность. Сдержанность в одежде, поведении, общении— ядро этикета любого народа, в том числе и русского. Основополагающим принципом функционирования речевого этикета является принцип вежливости. Вежливость — это основное требование речевого этикета: речевой этикет существует для выражения, в общении вежливых отношений между собеседниками. Сдержанность, умеренность входят в понятие вежливости, но не исчерпывают его, когда речь идет о речевом этикете. Выражение вежливости в речевом этикете конкретизируется определенными требованиями к общению, совокупность которых и составляет речевой этикет; если эти требования реализованы в конкретном общении, о нем можно говорить как об этикетном, т. е. как о таком, в котором соблюдены правила речевого этикета. Правила речевого этикета могут быть подразделены на нормы и традиции. Н о р м ы р е ч е в о г о э т и к е т а — это обязательные для выполнения правила, невыполнение которых привлекает внимание окружающих и вызывает их осуждение. Примеры норм речевого этикета: со знакомым надо здороваться, за услугу надо благодарить, за проступок надо извиниться, нельзя перебивать собеседника, ругаться нецензурно и т. д. Т р а д и ц и и о б щ е н и я (этикетные традиции) - это правила, которые не являют- ся обязательными для соблюдения, но в силу тех или иных причин их принято придерживаться. Отступление от традиций общения, пренебрежение ими тоже замечаются окружающими и тоже вызывают неодобрительную оценку, но менее категоричную и единодушную, чем в случае с нормами. Нередко несоблюдение традиций общения вызывает удивление, сожаление и др. Примеры этикетных коммуникативных традиций: тещу и свекровь принято называть мамой, принято разговаривать с попутчиками в длительной поездке, не следует выяснять отношения в присутствии детей и др. Как нормы, так и традиции этикетного общения бывают национальными и групповыми. Нормы обычно описываются при помощи слова «необходимо», традиции — при помощи таких слов, как «принято», «обычно», «в большинстве случаев», «чаще всего» и др. Важной особенностью русского речевого этикета, отличающего его от речевого этикета западноевропейцев, японцев, китайцев, является то, что в нем мало норм и много традиций, в силу чего русский речевой этикет не представляет жесткой системы правил и не может быть описан как жесткая нормативная система хотя бы в какой-либо своей значительной части. Это, естественно, затрудняет его описание и обучение русскому речевому этикету. При описании речевого этикета нормы и традиции описываются совместно. Можно говорить о существовании общих требований речевого этикета. Общие требования речевого этикета — это правила (нормы и традиции) этикета общения, выполнение которых необходимо или принято во всех коммуникативных ситуациях, независимо от того, кто участвует в общении и в какой ситуации, каков, пол, возраст, социальные и коммуникативные роли, профессия общающихся, где они общаются и т. д. 27 Существуют требования к соблюдению речевого этикета в конкретных стандартных ситуациях общения— приветствие, прощание, прием гостей, сочувствие и др. Речевой этикет может быть описан в рамках общих требований либо в рамках требований к отдельным коммуникативным ситуациям и их участникам; возможны оба подхода. При обучении речевому этикету на практике более оправдан подход «по коммуникативным ситуациям», он продуктивней в методическом плане; при систематическом же изложении удобнее подход «через общие требования», который позволяет более логично и целостно раскрыть функции и содержание национального речевого этикета. В данной работе мы выбираем второй подход. Отдельные коммуникативные ситуации и поведенческие ситуации используются при описании речевого этикета в качестве иллюстративного материала. Итак, рассмотрим общие требования речевого этикета в русском общении. СДЕРЖАННАЯ МАНЕРА ОБЩЕНИЯ Сдержанность, как уже отмечалось, является основой этикета в целом. Основа сдержанной манеры общения — умеренная громкость речи. Громкость речи должна быть средней, а при общении с одним собеседником или при разговоре в небольшой тесной группе она может быть даже несколько ниже средней. Темп речи тоже должен быть средним или чуть-чуть замедленным, для лучшего понимания. Необходимо помнить, что чем старше люди, тем хуже они понимают быструю речь, и надо говорить с ними, используя замедленный темп речи. Вообще, этикетен скорее медленный темп речи, чем быстрый. Интенсивность артикуляции также должна быть средней, очень интенсивная артикуляция - удвоение согласных, растягивание гласных выглядит некрасиво, неуважительно. Эмоциональность речи должна тоже быть умеренной. Сухая, неэмоциональная манера общения неэтикетна, вызывает неприятие окружающих; вместе с тем слишком эмоциональная манера общения тоже находится уже за пределами речевого этикета. Детей необходимо обучать менее эмоциональной манере общения в разговоре. Важным компонентом общения является интонация речи. Интонация—сложное речевое явление, состоящее из многих компонентов. Для этикетного общения важно, чтобы интонация была ровной, без резких скачков, пиков и перепадов, без длительных или неожиданных пауз, «разрывов». Этикетная интонация должна быть достаточно ровной и гладкой. Сдержанность манеры общения предполагает также умеренность реакции человека на слова его собеседника. Особенно важна умеренность в проявлении негативных эмоций. Если собеседник ведет себя грубо, ни в коем случае не надо отвечать грубостью: так вы унижаете себя, переходите на его уровень. Отвечайте сдержанно, спокойно — именно такое поведение диктуют нам нормы речевого этикета. К примеру, если на вас кричит симпатичная внешне продавщица, можно поступить так, как советует поэтесса Лариса Васильева, высказывание которой приводит Н. И. Формановская: «Попробуйте обезоружить: «Девушка, милая, да можно ли такую красоту так портить? На хамство отвечать вежливостью? На злобные выкрики мягкостью? На нетерпимость терпимостью? Да, это один из путей борьбы с повседневным, мелким, бытовым хамством. Увы, и он не всегда достигает цели, потому, что есть заскорузлые хамы. Но даже в этом случае пострадавший не так волнуется и переживает, как если бы хамством на хамство отвечал» (Формановская, 1989, с. 59). Другой способ - помогите тому, кто кричит, сформулировать его чувства: скажите чтонибудь типа «Я вижу, вы очень расстроены», «Вас, видимо, кто-то обидел» и т. д. 28 Можно молча выслушать грубость или бестактность и затем продолжить разговор как ни в чем не бывало. Это, конечно, трудно, но способ очень эффективный. Можно просто извиниться перед тем, кто повышает голос: «Извините, если я чем-то вас обидел», «Простите, если я сказал, что-то не так» и т. д. Вы, конечно, ни в чем не виноваты, но извинившись, вы разрядите накал страстей, который возник. Можно также перенести общение на другое время, сказав: «Вы сегодня расстроены, давайте я зайду завтра» или «Может быть, сейчас не время и не место об этом говорить, давайте поговорим после обеда (утром, завтра)» и т. д. Необходимо иметь в виду, что в общении действует закон отзеркаливания: собеседник начинает подражать манере общения собеседника, причем делает это он непроизвольно. Если разволновавшийся партнер видит, что вы говорите спокойно, он начнет вам подражать; главное, чтобы вы как воспитанный человек избежали искушения начать подражать ему, а для этого надо вырабатывать в себе такое умение — вести беседу этикетно, в сдержанной, умеренной манере в любых условиях. Радио «Говорит Москва»: Как Интернет влияет на культуру и грамотность? В гостях у Игоря Игорева Галина Трофимова, доктор филологических наук, профессор РУДН, член правления Гильдии лингвистов-экспертов по документации и информационным спорам, член Союза журналистов И.И. – В русском языке не без основания ищут национальную идею и объединяющее начало для всего российского народа, но как представляется – он во многом сегодня разделяет людей уехавших и оставшихся, старых и молодых, живущих в реале или в Интернете. Но тот же Интернет лексикон с его явной порчей орфографии, хотя можно было бы вообще не обращать внимание, ну а сленг – подумаешь, ведь необычайная популярность, вызывает бурю эмоций. Ну и вообще сегодня об этом пишут многие, дескать великий и могучий сегодня превратился в язык "подонков". А действительно ли сказывается пагубнее влияние Интернета на культуру и грамотности общества? Галина Николаевна, действительно ли это такая большая проблема, язык подонков? Существуют ли подобные языки в других странах или это такое наше изобретение, в конце концов, не марсиане же нам это все принесли, не американцы на которых все списывают, а мы сами? Г.Т. – Вообще про язык подонков не скажу, потому что мы проводим исследования по разным языкам и знаем, что вопрос вхождения компьютерно– сетевых слов в язык вообще, это проблема интернационально естественная и в английском языке это явление называется вэбинглиш, и в нашем языке тоже самое происходило. Сейчас этот процесс заканчивается, поскольку закончились те нововведения, новые приемы, предметы, которыми мы должны владеть для того, чтобы владеть компьютером и Интернетом. Действительно, на первом этапе много слов англоязычных, потому что Интернет это изобретение англоязычное, хлынуло в русский язык, но русский язык это такая система очень жизнеспособная и достаточно быстро те слова, которые были необходимы для того, чтобы работать с компьютером и Интернетом, они уже практически русифицировались, что проявилось в том, что они стали склоняться, спрягаться по закону русского языка, и от многих этих слов стали образовываться русскоязычные слова, другие части речи, как это всегда бывает. Вопрос был еще в том, что такое этот компьютерный бытовой сленг, в котором очень многие слова, практически 80–90% слов несут ироническую окраску. Это произошло потому, что компьютер и Интернет это сфера овладения молодым поколением. Во–первых, это было что–то непонятное и язык должен был с этим справиться, а когда что–то непонятное и страшноватое, всегда возникает тенденция иронизировать над этим, чтобы не было так страшно. И во–вторых, молодеешь всегда привыкла иронизировать над всем и поэтому у нас появились аськи, мыло и так далее, огромное количество слов, может даже со сниженной окраской. Которые на самом деле говорили о том, что ничего страшного, мы ничего не боимся, мы с этим компьютером сейчас справимся и действительно справились и в языковом отношении тоже. И.И. – И не только молодые люди этим занимаются, вообще этим занимаются люди грамотные, грамотно переделать слова так, чтобы было и понятно, и смысл оставался, и все это бы воспринимали как должное, надо обладать большим интеллектом. Г.Т. – Да любой человек, мы же сейчас говорим про русский язык, человек русскоязычный находится в рамках в понимания того, как слова склоняются, спрягаются и так далее. Он просто его осваивает и вводит в язык. Понятно, что если бы это была какая–нибудь другая сфера, то это бы осталось в пределах профессионального жаргона и многие компьютерные слова, которые нужны только программистам или системным администраторам, они и остались в пределах профессионального жаргона. И.И. – Как и у других профессий. Г.Т. – Естественно. Но ведь мы же идем к всеобщей интернетизиции и компьютеризации, поэтому все в большей или меньшей степени, вся массовая аудитория стала потребителем этих услуг и соответственно должна тоже какие– то представления иметь и этим апеллировать. Какие–то слова им нужны и они должны их осваивать, поэтому компьютерная сетевая лексика просто вышла за пределы профессионального жаргона и соответственно какие–то самые необходимые слова, их не так уж много по сравнению с другими периодами заимствования и Петра первого и других эпох. Понятно, что мы пытаемся их освоить и понять, что они значат, и это постепенно происходит. У нас открываются курсы для пенсионеров, потому, что мы все должны эту лексику, так или иначе, освоить. И.И. – Эта лексика в основном употребляется в Интернете, в блогах, чатах, журналах, просто на каких–то сетевых информационных ресурсах она не употребляется. Г.Т. – Вы имеете в виду те слова, которые нужны для работы в Интернете или уже сленг, в этом значении? И.И.– И сленг и сленговые словечки и те, которые обозначают какие–то технические устройства. Потому что сетевые издания их не используют, они есть внутри, в комментариях. Г.Т. – Понятно, но мы же говорим не только о средствах массовой информации, но и о функционировании этого сленга вообще. И.И. – Но этот сленг употребляется в ограниченных очень пространствах, там, где люди общаются. Г.Т. – Но как вам сказать, у меня были несколько студентов, которые на эту тему специально писали курсовые, по поводу того, что как раз средства массовой информации стали шире распространять разные словечки сетевого сленга, перефразирую их, использую их в виде языковой игры. Например, сплошное спамство, это тоже из какой–то статьи массовой информации и там речь шла не о компьютерах, это был совершенно другой материал. Но журналисты часто используют такие слова, потому что они постоянно находятся в поиске новых метафор, новых оригинальных словечек, которые им помогут сделать свой материал оригинально неповторимым и естественно это поле ими тоже осваивалось и они вынесли их в широкую аудиторию. И.И. – А ведь иначе не как не скажешь, если обрушился какой–то сайт, то была хакерская атака, а если вы открываете свой ящик, то там будет несколько писем содержащих спам и кнопка удалить как спам. Ну как можно еще это назвать? Г.Т. – Нет, но вы говорите не об языковой игре, но их не так много. Если вы зададитесь задачей подсчитать, то вы увидите, что это не проблема, а вот языковая игра и различные словечки уже обыгрываются как хотят, для того, чтобы стало смешнее, там иногда, как и другие слова, не обязательно из компьютерного сетевого сленга, различные слова иноязычного происхождения, которые не всегда объективно нужно использовать. Они появляются, потому хочется поиграть словами. И.И. – Ну например? Г.Т. – По поводу других слов политической окраски. И.И. – Абсолютно любой, "привет медвед", это уже известная, "ржунемогу". Ну что здесь иностранного, здесь все наше?! Г.Т. – Нет, конечно, язык "подонков" это совсем другая тема и надо сказать, что он бы тоже не получил такого развития если бы не Интернет как средство массовой коммуникации и распространения всего что только можно. Ну появилось такое средство и сейчас ведутся разного рода работы, вы прекрасно знаете, на самых разных уровнях, с тем, чтобы каким–то образом решить проблему очистки Интернета, хотя это вопрос тоже очень тонкий, потому что это всегда у нас вызывает ассоциацию с не очень приятными вещами в нашей жизни. Очистка, цензура и так далее. Это уже более широкий вопрос и он тоже будет так или иначе решаться, потому что иначе мы не найдем тех вариантов при которых мы сможем общаться с друг другом. И.И. – Каким образом повлияет язык "подонков" находящийся в сети на дальнейшую культуру и грамотность людей? Г.Т. – Вы знаете, что он влияет не прямолинейно, мы сейчас должны сказать, что плохо влияет, что грамотность снижается и так далее. Но, честно говоря, эти процессы, снижение языковой грамотности, языковой речи и так далее, они были и до широкого распространения Интернета, они еще и тогда начинались. Активные процессы, которые происходили в русском языке последние 10 лет, они только Интернетом проявились, усугубились, потому что он выявил, показал, он фиксирует все в письменном виде, мы на это можем посмотреть. Это стало более ярко и видно для нас. Кроме того, наоборот, в связи с тем, что это видно, большая часть пользователей заинтересовалась языковой грамотностью, и не случайно, что большой популярностью пользуется один из первых порталов широкого применения по русскому языку, не только для профессионалов, грамота ру. И мы знаем и другие сайты, много тем обсуждающих темы русского языка. Уже одно это говорит о том, что народ заинтересовался, уже массовый потребитель, не просто профессионал, не просто преподаватель русского языка, а массовый потребитель заволновался, а будут ли их дети понимать друг друга разговаривая на одном языке. Это вопрос философский, вы мне сейчас тоже скажете, что любой человек любого уровня, а тем более профессиональный и грамотный человек. Мы философски понимаем, что до конца мы друг друга не понимаем. Еще Тютчев нам рассказал, что мысль изреченная есть ложь и другому, как понять тебя. И.И. – Множество людей не пользуется Интернетом, а компьютер видели в сериалах по телеку, они не представляют себе, что это такое, но они, тем не менее, все равно безграмотны и ничему их не научишь. Все–таки Интернетом и компьютером пользуется определенная часть общества, скажем средний класс, который может это себе позволить, который занят какой–нибудь интеллектуальной работой. А остальные абсолютно выключены из этого процесса и грамотнее от этого не становятся. Г.Т. – Об этом и речь, что Интернет на грамотность в общем–то как таковой не влияет. Когда начали эту тему обсуждать, был такой эксперимент, даже не эксперимент, а такая проба. Безграмотное написание слова и грамотное, посмотрели в поисковых системах процент соотношения использования, по ссылкам, которые пришли на запрос. Безграмотное употребление было во много раз меньше по употреблению, чем грамотное. Что касается языка подонков, вы правы, такую языковую игру придумать смогли только вполне грамотные люди, потому что они прекрасно понимали какие существуют трудности в русском языке и их прекрасно обыграли. И оглушение озвончение, и безударные гласные, которые произносятся по одному, а пишутся по другому, они именно это и обыгрывали. И.И. – Однако, если человек будет писать этим языком, может это будет молодой человек, каким образом он переключит свои мозги на правильно произнесение и написание этих слов. Сначала он будет писать "ржунемогу", а потом языком Пушкина? Г.Т. – Язык Пушкина это такое понятие. И.И. – Сочинение ему надо будет писать по литературе. Г.Т. – Ну да. Надо сказать, что молодое поколение легче, чем мы усваивает правила игры, прекрасно ориентируется в этих правилах и прекрасно знает, где надо употреблять ржу не могу, а где нужно писать языком Пушкина. Кроме того, они прекрасно понимают, что эти все языковые тонкости, они оцениваются только тогда, когда мы грамотны, когда мы безграмотны, то мы не поймем никакой языковой игры и никаких иронических нюансов, подтекстов, которые за этим скрываются. Конечно хотелось бы, чтобы у нас более немного строго подошли к вопросам, которые связаны с тем, что русский язык, это инструмент объединения. И неслучайно, все его приводят в пример, потому что это наверное пример, что во Франции самая почетная должность это академик по французскому языку. Их там 40, им присуждают эти должности пожизненно, и они до конца жизни занимаются только тем, что смотрят, исследуют и дают рекомендации по поводу сохранения французского языка. Пускай это будет перегиб в другую сторону, потому что равносильственно сохранить что–либо в языке невозможно, но на самом деле я бы обратила внимание на другой вопрос. Честно говоря, эти "ржунемогу" и "привед медвед", они не повредят нашему языку и не повредят нашей идентичности, а вот реклама, которая опять же очень часто в виде языковой игры нарушает грамматический строй слова и причем выносит это на экран и на плакаты, которые повсеместно везде расклеиваются, вот тут уже вопрос возникает. Сейчас очень много таких примеров, я запомнила один из первых, когда была реклама бульона "Кнор" и было написано, что "Кнор вкусен и скор". И слово скор с двумя р писалось на всех рекламных щитах, вот это вот нарушение языковой идентичности, потому что это один из элементов того, что ребенок начнет писать это слово с двумя р. И.И. – Это способ привлечения внимания, эти два р были написаны с применением другой графики. Г.Т. – Ребенок этого не поймет, он не будет разбираться, он запомнит само написание, больше ничего. И.И. – Очень много людей произносят не правильно слова и пишут их не верно и ударение ставят не там, это очень даже распространенная вещь. Но ведь это никак не влияет на грамотность, как произносили их десятилетиями и ударение делали не правильно, так их и произносят до сих пор. Что делать? Г.Т. – Так если это не влияет на грамотность, то наверное ничего не делать. В общем–то это не так и страшно, если какие–то люди это не правильно произносят. Поправлять их, чтобы они начали произносить правильно. И.И. – Ну известная вещь, с употреблением тся и ться, повальное, совершенно неверное написание, но никого это не заботит. В ворде есть красное подчеркивание ошибок. Г.Т. – Вы имеете в виду, что неформальные сегменты Интернета, разговорные все варианты, где в процессе разговорной практики все это сокращается и так далее? И.И. – Нет, я бы сказал, что не Интернет, ни наши все попытки сделать людей грамотнее, они ни к сему не ведут, на самом–то деле, потому что люди как говорили не грамотно, так они и продолжают это делать. Виноват ли в этом Интернет, люди изначально не грамотные. Г.Т. – Мы же решили, что Интернет в это не виноват, что это средство либо распространяющее более широко, ну в этом может быть, но это опять же не его вина. У нас много изобретений, которые принесли человечеству не только положительное, но и отрицательное, достаточно много и Интернет в этом списке, наверное, не исключение. Да он распространяет на большую территорию все, что в нем находится и хорошее и плохое, и грамотное и безграмотное. И.И. – Но в первую очередь мы распространяем и грамотное и безграмотное, а уже потом идет Интернет. Г.Т. – Правильно, мы же там находимся. Мы подошли к тому, что дело не в Интернете, а в нас самих, вопрос не в том влияет ли Интернет на культуру речи и на грамотность, а в том, как мы сами относимся. А сами мы относимся не так уж и хорошо, считаем, что это все нормально и все равно нас все поймут. Когда перестанут понимать, тогда мы больше озаботимся тем, что мы говорим. Это опять же зависит от нашего окружения, это опять же не языковой вопрос с кем мы общаемся, кто нас окружает, и с кем мы хотим общаться. Ну конечно еще проблема в том, что мы мало читаем, а когда мы мало читаем, то мало зрительных слов отпечатывается в нашей зрительной памяти, а это очень важное подспорье в общей грамотности. Ну опять же, что с этим делать, наверное здесь есть какие–то объективные причины. Я не думаю, что это так серьезно, думаю, что это все зависит от развития общества. А развитие общества это тоже не языковой вопрос, это все шире и многогранней. Будет развиваться общество, будет нужен язык, значит нужен, будет развиваться общество, когда язык уже не нужен, нужно только работать на кого–то и молчать, значит так. И.И. – Вы вспомните качество школьного образования, с этого все начинается, и у многих высшее без среднего и смотришь у человека диплом, а он пишет и говорит не грамотно. Г.Т. – На самом деле вспомним Францию, где все регулярно сдают экзамен по французскому языку, на каких бы должностях, и где бы они не работали, потому что это важно для французов, чтобы их чиновники грамотно говорили и собой являли пример, и чиновники и политики. Те, кто публично открывает рот и говорит на языке, чтобы они это делали грамотно, чтобы они были примером. И.И. – Вообще нужно урегулировать язык, издавать какие–то специальные законы, постановления, таким образом, ограничивая граждан, носителей этого языка, как это сделали во Франции? Г.Т. – Закон о русском языке у нас есть, другое дело, что достаточно обтекаем и не касается достаточно справедливо, как принять закон о языке, чтобы люди использовали в различных ситуациях стили, соответствующие данной ситуации. Это невозможно и не надо, потому что язык потому и развивается, потому именно русский язык такой жизнестойкий и жизнеспособный, потому что он достаточно свободно развивается. А что касается языковых норм, то они у нас в достаточной степени отрегулированы и может быть я сейчас скажу крамольную вещь, но все недавние, закончившиеся ничем попытки реформирования русской орфографии, они как раз и показывают, что в принципе общество не хотело бы упрощать эти правила. Оно хотело бы, чтобы все–таки не смотря на то, что оно к ним относится достаточно небрежно их сохранить, и сохранить язык на котором мы бы понимали, что написано в XIX веке. 22 апреля 2008 | 20:10 Бурдье П. О производстве и воспроизводстве легитимного языка// Отечественные записки – 2005 №2// // http://www.stranaoz.ru/print.php?type=article&id=1040&numid=23 В. В. Химик БОЛЬШОЙ СЛОВАРЬ РУССКОЙ ЭКСПРЕССИВНОЙ РЕЧИ (Предисловие) (СПб.., 2004) РАЗГОВОРНОЙ Живая речь всегда экспрессивно окрашена, говорящий стремится к выразительности, так или иначе отражающей его эмоциональное состояние, настроение, внутреннюю самодостаточность или неудовлетворенность, одобрение или неодобрение происходящего, вследствие чего им даются самые разнообразные ценностные, образно-ассоциативные, игровые, комические и пр. характеристики окружающего мира и самого субъекта речи. Русский язык располагает широким набором средств для реализации этой естественной потребности говорящего, для репрезентации самых разных экспрессивных состояний и характеристик. Это стилистические, мотивационные, оценочные, эмотивные, образные и многие другие языковые и речевые средства, добавочные компоненты экспрессивности в составе значения слова и фразы экспрессемы, либо собственно выразительные слова и идиомы, так называемые экспрессивы. Разумеется, экспрессия окрашивает не всякое повествование. Существует немало нормативных и функциональных ограничений к ее использованию: в зависимости от темы, от условий или от целевой установки общения повествование может строиться исключительно с помощью нейтральных слов и выражений, либо с преимущественным применением общенаучной и специальной терминологии, стандартизированных оборотов, общепринятых клише, как это происходит в строго научной и официально-деловой речи, особенно в их письменных формах и жанрах. В текстах такого рода принято воздерживаться от экспрессивных единиц и совершенно недопустимо использовать снижающие слова и обороты типа сдохнуть, балдёж, туфтовый, дурья башка, гнать тюльку. Некоторые ограничения предполагает и так называемая публичная речь повествование, предназначенное для широкого, массового восприятия. Прежде всего это устные и письменные формы средств массовой коммуникации, передачи телевидения, радио, публикации общенациональных и региональных газет и журналов, рекламные тексты. В некотором смысле к ним тяготеет и массовая литература, современная беллетристика «широкого потребления», особенно приключенческая. Сложившаяся в русской культуре традиция требует сдержанности и умеренности слова в публичной печати и в публичной речи, в которые «непечатное слово» и «нецензурная брань» до недавнего времени категорически не допускались. Между тем, в последнее время ситуация резко изменилась. Печатные средства массовой информации, новейшая публицистика, звучащая публичная речь отбросили большинство из привычных для читателя и слушателя нормативных, стилистических и этических ограничений и по выразительности и эмоциональной окраске максимально приблизились к живой обыденной речи со всеми присущими ей функциональными особенностями. Более того, разговорные, а то и сниженные единицы языка стали использоваться даже в деловой и научной речи. Произошло глобальное снижение, массовая «экс-прессивация» публичного общения, официальной коммуникации, в которых совсем не редкими стали не только экспрессивы разговорной речи, но даже и прежде невозможные за пределами обыденной речи грубые, бранные, вульгарные речевые единицы. Чем объяснить эту резко возросшую популярность низкого стиля и активное проникновение его единиц в другие стилистические сферы? Объяснений может быть множество, но главное состоит в том, что к началу ХХI столетия в русском культурном и языковом пространстве произошла «смена нормативной основы литературного языка»: нормотворческая значимость письменного языка художественной литературы стала уступать свою функцию устной речи публичных каналов общенациональной коммуникации. Практически это означает, что постепенно языковое сообщество стало ориентироваться в своем представлении о речевых идеалах и эталонах не на образцовый язык русских писателей, «властителей дум», как это было в XIX веке и отчасти в первой половине ХХ столетия, а на звучащую публичную речь средств массовой информации (СМИ). Причины такого «культурного переворота» очевидны. Во-первых, и прежде всего, это цивилизационные процессы - бурное развитие электронных средств массовой информации, радио и телевидения, которые несомненно превзошли не только письменную книжную речь, но и газетнопублицистическую по широте охвата адресатов, по оперативности распространения информации, моментальности и текущей актуальности коммуникации, а значит, и по влиянию на массы. Во-вторых, причиной переориентации культурных эталонов стало демографическое изменение русскоязычного этноса. К концу ХХ столетия в составе российского населения стали абсолютно преобладать горожане во втором-третьем поколениях, резко уменьшилось количество исконно деревенских жителей, сохраняющих особенности местной речи. Важную роль сыграла и политика всеобщего и обязательного среднего образования. В итоге число носителей нормы литературного языка (или, во всяком случае, разговорно-литературной речи) среди всего говорящего по-русски этноса стало определяющим, массовым. Вместе с тем по целому ряду исторических причин в России на протяжении всего ХХ столетия существенно сокращался, истончался слой высокообразованных людей, интеллектуальной элиты, русской интеллигенции, уменьшалось и число (а значит, и процентное соотношение) основных носителей кодифицированной нормы литературного языка, строгого языкового стандарта. В-третьих, причиной культурно-языковой переориентации стало омолаживание социально и профессионально активной части общества нового времени: значительную роль в общественной жизни, а следовательно, и в публичной коммуникации (особенно в электронных СМИ) стала играть молодежь, молодое поколение со свойственной ему радикальностью вообще и в публичном речевом поведении в частности. Доминантой общественной жизни молодежи является естественное стремление к динамичности и экспрессивности. Динамичной и экспрессивной становится и речь нового поколения. Наконец, и это, в-четвертых, нельзя не учитывать и влияния фактора резких социально-политических изменений в стране. Как утверждение советской власти в 1920-х годах, так и ее крах в конце ХХ столетия закономерно сопровождались резким увеличением в живой речи количества снижающих лексических новаций: вульгаризмов, жаргонизмов, варваризмов. В результате всех названных причин и факторов к началу ХХI столетия в русском (и, надо полагать, не только в русском) культурно-языковом пространстве произошло серьезное изменение: переориентация идеалов с высокой и элитарной культуры на массовую, общеэтническую. В языке это отразилось «тектоническим смещением» функциональных стилей: резко сузилась, почти исчезла сфера высокого, патетического, пафосного, ее место занял нейтральный стиль речи, в свою очередь потесненный экс-прессией разговорных и разговорно-сниженных элементов национального русского языка. Очередная варваризация языка города - проникновение в него нелитературных единиц, заимствованных, диалектных или жаргонных (о подобном языковом процессе еще в 1920-е годы писал известный лингвист Б. А. Ларин), привела и литературный язык, языковой стандарт к ослаблению строгости, усреднению, а значит, к снижению, понижению его уровня. Существенно возросло количество проблемных, с точки зрения литературной нормы, фактов языка: вариантов ударений, морфологических форм, дублетных слов, фразеологических вариаций, многие из которых и представлены в Словаре. Центральную, эталонную позицию в языковой культуре стала занимать устная публичная речь средств массовой информации со всем ее жанровым многообразием: программы радио- и теленовостей, репортажи, комментарии, беседы, интервью, дискуссии, ролевые игры, сериалы и т. п., т. е. многофункциональная, динамичная, преимущественно диалогическая, часто спонтанная, нерегламентированная и почти всегда экспрессивная живая речь, в которой кроме привычных нейтральных или публицистических слов и оборотов активно стали использоваться просторечные экспрессивы, жаргонизмы, неустоявшиеся англо-американские заимствования, вульгаризмы и прочие субстандартные единицы. Многие из таких «новаций» устной публичной речи мгновенно были подхвачены и письменной речью - газетно-журнальной публицистикой, которая, как известно, также подверглась заметному стилистическому снижению и экспрессивному окрашиванию. Не следует, однако, думать, что массовое снижение речевого стандарта исключительное следствие объективных социальных и демографических процессов. Резко возросшая популярность низкого - грубого, комического, ненормативного - связана и с особым функциональным потенциалом единиц этой сферы коммуникации, с их особой выразительностью, привлекательностью и доступностью для самого широкого круга носителей русского языка. Низкие, бранные и вульгарные языковые средства обладают особыми возможностями воздействия на адресата, прямого и непосредственного выражения коммуникативного намерения, негативной эмоциональной оценки и речевой агрессии. И напротив: обращение к сниженным и часто к нелитературным, субстандартным единицам позволяет говорящему эффективно снимать эмоциональное напряжение, «расслабляться», отказываясь в определенных ситуациях от следования языковым правилам или нормам речевого поведения. Наконец, область низкого - это специфическая сфера массового, доступного всем словотворчества, юмористического самовыражения и языковой игры. Вполне закономерно, что экспрессивный потенциал сниженных языковых средств не может игнорироваться устной публичной речью СМИ, через которые во многом и формируется мыслительный уровень средней языковой личности и общества в целом. Средства массовой коммуникации являются речевой средой обитания подавляющего большинства носителей современного русского языка, чтение газет и журналов, просмотр телепередач и общение с Интернетом - часто единственная сфера речевой деятельности, в которой задаются речевые «эталоны», «нормы», «эстетика» для массового носителя языка. Поэтому значительную долю иллюстративного материала Словаря составляет язык СМИ - газет, телевидения и Интернета. Бурное развитие средств массовой информации и вся совокупность цивилизационных, культурных, социальных и собственно языковых условий привели к легализации и активизации такие слои русской лексики и фразеологии, которые до недавнего времени были функционально и нормативно ограниченными либо даже запретными. Естественно, возникла потребность и полной лексикографической фиксации, систематизации и описания этих слоев как единого понятийно-смыслового и функциональностилистического континуума своеобразного единства слов и фразеологических единиц с общим содержанием сниженности, неофициальности, фамильярности, шутливости, насмешливой или грубой оценки, брани, издевки, непристойности, т. е. особым образом систематизированного функционально-стилистического поля экспрессивов, которое и составляет объект непосредственного описания в данном Словаре. Формирование словника и актуальное толкование словарных единиц Словаря осуществлено на основе определенного круга источников разных функциональных типов: из публичной устной речи радио- и телепередач, из письменной речи газетно-журнальных публикаций за последние 8–9 лет, из текстов русского Интернета, из обиходной городской речи, включая идиоматику современного фольклора, а также из текстов художественной литературы, преимущественно современной. «Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи» можно воспринимать двояко: с одной стороны, как дополнение к словарям общего, тезаурусного типа, которое объединяет сниженную, сугубо разговорную, преимущественно субстандартную лексику и фразеологию, с другой - его можно рассматривать как специальное собрание слов и выражений сниженной экспрессивной речи, русского обиходного общения во всем его разнообразии и без всяческих прикрас. Увы, предлагаемое собрание не всегда льстит ментальному образу человека, говорящего по-русски. Наряду с обогащающими русский язык блестящими по звуковой или словообразовательной форме, богатыми по семантическому наполнению и остроумными по яркой образности единицами, в живой русской речи немало и ходовых штампов, откровенно грубых номинаций, популярных циничных вульгаризмов и просто отвратительных образов. Но такова объективная реальность русской речи, исправлять, улучшать, а значит и искажать лексико-фразеологический состав которой лексикограф не вправе. Это задачи других изданий и других специалистов. Поэтому читатель найдет в предлагаемом Словаре самый широкий диапазон сниженного экспрессивного и эмоционально-оценочного самовыражения русского человека: от шутливо-разговорного до насмешливоиронического, грубого или вульгарного, весь спектр массового народного словотворчества современного города: простонародного и интеллигентского, бюрократического и уголовного, молодежного и детского. Каков состав словника Словаря и каковы его пределы? Пожалуй, это самый сложный вопрос для словаря разговорной речи. И все же установим, с некоторой долей условности, два главных его предела относительно языковой нормы и употребительности рассматриваемых единиц: «верхний» и «нижний». «Верхний» предел - это граница, отделяющая литературную норму, языковой стандарт от языкового субстандарта. Разумеется, установить жесткую границу между стандартом и субстандартом затруднительно, особенно в лексике. В языке немало смешанных, переходных случаев, поэтому в Словарь включено и некоторое количество слов и значений, которые хотя и относятся к литературной норме, но составляют ее периферию либо даже находятся на границе между стандартом и субстандартом. Это сравнительно небольшое количество эмоционально выразительных, экспрессивных слов и выражений с традиционной пометой «разговорное», например: бахнуть, допрыгаться, заарканить, загогулина, не до жиру, чемоданное настроение и др. Но гораздо больше в Словаре единиц, которые составляют промежуточный слой между стандартом и общеупотребительным субстандартом и сопровождаются пометой «разговорно-сниженное», например: балаболка, барахлить, дылда, мордобой, мотануть, захапать, мурыжить, дерябнуть, до поросячьего визга и т. п. «Нижний» предел словника - это граница, за которой оказываются территориально или социально ограниченные единицы, распространенные и употребляющиеся исключительно в деревенских говорах или в городских жаргонах. В Словарь включается только так называемый общеэтнический лексикон, социализованная лексика и фразеология - известная и понятная большинству носителей русского языка. Заметим, что и в этом случае затруднительно провести жесткую границу между общеэтническими единицами и диалектными или жаргонными. Существует немало примеров лексической и семантической переходности, когда слово или фразеологизм сохраняют очевидную территориальную либо социально-групповую окрашенность, но тяготеют к наддиалектному или общежаргонному употреблению. Единицы такого рода также включаются в Словарь, но сопровождаются специальными пометами «областное» или «жаргонное». Таковы крайние пределы, приблизительные границы формирования словника Словаря. Между этими границами, часто условными, переходными, проницаемыми, размещается основной лексико-фразеологический корпус Словаря, который можно квалифицировать в целом как общерусский субстандарт. «Субстандарт» означает верхний предел, все, что находится за пределами языковой нормы, а «общерусский» - нижний предел словника: слова и выражения, более или менее известные всему говорящему по-русски этносу. Для общеизвестных, но ненормативных единиц традиционно используется наименование - городское просторечие. Термин, казалось бы, понятный своей внутренней формой: «простая» речь - раскрепощенная, незамысловатая, не ограниченная системно-языковыми, этическими или эстетическими нормами. В то же время использование этого термина связано и с некоторыми неудобствами, поскольку в русской лингвистической традиции рассматриваются две разновидности просторечия. Первая - социальное просторечие, т. е. речевые ошибки малообразованных людей, чаще пожилых, обычно негородского происхождения, тех, кто говорит «как может», например: зв'онит (вместо звон'ит), ш'офер (вместо шофёр), ехай (вместо поез жай),культурный (в значении вежливый), влазить, извиняюсь, ндравиться, выпимши и т. п. Единицы такого рода не включаются в Словарь, за исключением немногих слов или выражений, которые регулярно используются в бытовой речи как имитации простонародности для преднамеренного снижения, комического упрощения повествования, например: аванец, давеча, папаня, завсегда, отсюдова, таперича, фатера, фря, за бесплатно, ходить на двор и т. д. Социальному просторечию противопоставлен другой его тип функционально-стилистическое просторечие, природа которого заключается в сознательном, преднамеренном использовании субстандартных единиц грубых, вульгарных или непристойных слов и идиом (включая и простонародные имитации) для выражения особой экспрессии снижения и упрощения речи, для резко негативной оценки, эпатирования собеседника, для языковой игры и пр., например: алкаш, босота, впендюриться, встояка, дерьмо и многие другие, которые, несомненно, являются наддиалектными, общеэтническими, но при этом остаются субстандартными, не входят в сферу литературного лексикона, хотя и тяготеют к разговорной норме. Единицы такого рода, чаще всего грубые экспрессивы, составляют основу Словаря, самый обширный его состав, поэтому традиционная лексикографическая помета «просторечное» здесь не используется, как не используется обозначение «нейтральное» в традиционных толковых словарях. Функциональностилистическое просторечие выполняет в живом общении ту же роль, что и разговорная разновидность литературного языка («нестрогий» стандарт), но гораздо более сильными, резкими, выразительными и часто даже конвенционально запретными средствами. Однако закономерность развития языка такова, что некоторые просторечные единицы в живом и массовом употреблении постепенно становятся разговорно-сниженными, литературными и пополняют языковой стандарт. Такими, например, стали слова болтать, буянить, горб, зачастую, ладно, мудрить, наверняка, парень, в относительно недавнем прошлом бывшие низкими, просторечными. Следовательно, функционально-стилистическое просторечие и есть та промежуточная, переходная сфера национального русского словаря, его общеэтнический субстандарт, в котором, с одной стороны, происходит популяризация, социализация частных диалектизмов и жаргонизмов, а с другой - вызревает пополнение для разговорно-литературной и тяготеющей к ней разговорно-сниженной лексики. Это обстоятельство определяет структуру общерусского субстандарта в целом и характерную пестроту его состава, который, впрочем, тоже имеет системный характер и может быть представлен в виде трех основных слоев общеупотребительных ненормативных слов и выражений в зависимости от их происхождения и от связей с литературным языком: разговорно-деловые, традиционные, общежаргонные. Первый слой - так называемые разговорно-деловые или просторечноделовые номинации бюрократизированной речи. Источник таких единиц литературный язык, его система словообразовательных средств, распространенных преимущественно в разговорной речи: это разного рода сокращения, усечения, сжатия смыслов, слов и словосочетаний, а также некоторые продуктивные способы морфологического словообразования. Под воздействием таких словообразовательных способов в живой речи формируется множество разных специфически разговорных сокращений или производных от сокращений слов (бомж, бэу, бэушный, нал, безнал, гэбист, эсэнговский). С ними сопоставимы универбаты - сокращения словосочетаний, и подобные им образования (аморалка, платёжка, конкретика, обменник, отказник, вещевик, экстремалы, органы). Сниженный разговорно-деловой характер имеют также многочисленные отглагольные слова (наработки, подвижки) и компактные идиоматизации форм слов или словосочетаний (без разницы, без вариантов, без проблем, возможны варианты). Все эти новообразования создаются с установкой на динамичность жизни современного города, на «простоту» обозначения, понимаемую как оперативную экономность и стереотипность номинаций, и потому большинство таких единиц имеет своеобразный разговорно-сниженный или просторечно-деловой характер обиходного речевого употребления, когда соединяются официальный статус коммуникации и мобильная «простота» современного общения. Многие из таких единиц отличаются специфической «канцелярской» образностью (ср. семантические новообразования продавить, оприходовать, пересечься, озвучить), с которой вступает в противоречие их сугубо разговорное назначение. В результате многие из таких словоупотреблений приобретают сниженный характер, грешат против языкового вкуса. Деловые разговорно-просторечные новообразования имеют в русской речевой стихии свои словообразовательные предпочтения, «модные» деривации, среди которых, например, приставка от-: отъехать (ненадолго уехать), отксерить, отслеживать, отзвониться, или высокочастотный суффикс -к- в популярных ныне универбатах - нормативно неустойчивых порождениях чиновничьей речи: оборонка, платёжка, гуманитарка, социалка, нефтянка, нобелевка и т. п. Это весьма нестабильный слой общеэтнической лексики и фразеологии. Часть подобных единиц очень быстро проникает в сферу обиходной речи, претендует на нормализацию (бюджетник, продлёнка, обменник, органы), они отмечаются в Словаре как разговорные, хотя при этом сохраняют некоторую окраску упрощенности или фамильярности общения. Другие новообразования остаются в сфере субстандарта - функционального просторечия и отличаются явной ненормативностью, грубоватой упрощенностью (отксерить, нобелевка, пищёвка, социалка). Большинство единиц такого рода сопровождается в Словаре функциональной пометой «деловое», а в некоторых случаях - «специальное» (вещевик, оборонка, оперативник, переноска, платёжка). Второй слой общеэтнического субстандарта, традиционный - наиболее обширный и разнородный пласт «старого» просторечия. К нему относятся уже упоминавшиеся единицы социально-просторечного и областного происхождения, когда они приобретают наддиалектный характер и используются преднамеренно. Единицы с социальной окраской сопровождаются пометами «простонародное» - обычно это шутливые имитации неграмотной речи:армян, бабаня, брульянт, в аккурат, ветеринарка, вдарить, зазря, нехай, окромя, накось выкуси и т. п. Если же наддиалектные слова отличаются очевидной региональной отнесенностью, то в Словаре они обозначаются пометой «областное»: ботало, карзубый, котяхи, облыжный, отчекрыжить, пыром и др. К социализованным «простонародным» и «областным» единицам отчасти близки так называемые традиционно-народные номинации, которые привносят в речь особую выразительность фонового традиционно-культурного содержания: портки, посиделки, присушка, барабашка, окаянный, все глаза проглядеть, отдай и не греши, разрази меня громом и др. Подобные слова и выражения фиксируются пометой «традиционное» (в узком традиционно-культурном смысле). Употребление в живой речи современного города перечисленных субстандартных единиц простонародных, областных и традиционно-культурных - обычно преследует цель снизить стилистический уровень общения, сделать повествование более простым в социальном плане, хотя и усложненным по содержанию: более выразительным, ярким, эмоционально напряженным, часто шутливым и грубоватым. Однако основной состав традиционного общеэтнического субстандарта составляют другие слова и выражения - так называемое экспрессивное просторечие, которое специально предназначено для выражения низкого, насмешливого, грубо-фамильярного, бранного и вульгарного: блажить, втихаря, гнида, кумпол, харя, жертва аборта, заткнуть фонтан, свербеть в заднице и др. Семантические приращения к базовому смыслу таких единиц обозначаются соответствующими оценочными пометами: «неодобрительное», «презрительное», «уничижительное», «насмешливое», «грубое», «бранное» и др. Традиционное экспрессивное просторечие непосредственно смыкается с разговорно-сниженными единицами, отделить от которых их можно не всегда. К экспрессивному просторечию относятся единицы, которые несут в себе этические и эстетические ограничения в употреблении - это не столько сниженные номинации, сколько низкие и вульгарные, оскорбительные или бранные, не рекомендуемые для использования не только в письменной, но и в устной разговорной речи. Если литературный язык представляет собой в некотором смысле идеализированную, обработанную, общепризнанную и цивилизованную картину мира, то общеэтнический субстандарт и особенно функциональностилистическое просторечие являет собой другую языковую реальность: более натуральную, стихийную, грубую, минимально обработанную и во многом нелицеприятную. Так, например, экспрессивное просторечие содержит широкий набор шовинистических оценочных номинаций: абрам, азер, америкашка, армяшка, жид, китаёза, косоглазый, макаронник, нацмен, поляндия, хохляндия, тундра, чучмек и т. п., что вполне уживается с таким же бесспорным фактом, как национально-этническая терпимость русского народа. Впрочем, обиходная русская речь не щадит и собственные ценности, в речевой практике глубоко укоренилось насмешливо-уничижительное использование традиционных русских имен, как правило, с негативным смыслом ‘дурачок, неумный’, ср.: Эх ты, ваня! (лёха, стёпа, федя, вася). Иногда в этом же значении используются даже и имена в полной форме, с усилением иронического, насмешливо-презрительного отношения к человеку (‘глупец, неумный, недалекий человек, деревенщина’): иван, степан. То же и с женскими именами: маруха, марушка, умная Маша, дунька, матрёна и др. К числу традиционных в широком смысле единиц общеэтнического субстандарта, или просторечия, относится также обширный круг слов, сочетаний и выражений маргинального характера: грубого или вульгарного сквернословия, в том числе обсценного, путь которому в литературный язык закрыт по этическим или эстетическим причинам. Можно выделить два подслоя традиционного сквернословия. Один из них - грубые вульгарные единицы первичной физиологической номинации: говно, жопа, ссать, срать, бздеть, старый пердун, жопа с ручками и т. п. Они сопровождаются пометой «вульгарное» (т. е. до крайности сниженное и упрощенное, а потому не рекомендуемое к употреблению). Другой подслой - так называемые матизмы, или единицы русского мата: хуй, пизда, ебать и многочисленные их переосмысления и производные. Это наиболее грубые единицы, жесткое ограничение или полный запрет на открытое, публичное и особенно печатное (отсюда и характерный эпитет «непечатные») употребление которых в речи является традиционным для русской культуры. В Словаре они отмечаются пометой «нецензурное». Сквернословие - это развитая и, увы, очень распространенная в русской языковой действительности сфера общеэтнического субстандарта, неотъемлемая часть традиционного просторечия. Отсутствие лексикографической информации о сквернословии или ее недоброкачественность, недостаточность ведет не к исправлению нравов и речи говорящих по-русски, а напротив, возбуждает нездоровый интерес к маргинальным единицам. Словарь включает в свой состав сквернословие в достаточно широком наборе наиболее распространенных единиц, слов и фразеологизмов с соответствующими стилистическими пометами, которые подсказывают читателю общественный статус этих единиц и остерегают от неоправданного их использования или от употребления вообще. Непосредственно к обсценизмам и прежде всего матизмам примыкает обширный круг эвфемистических (заменяющих запретные) образований, слов и фразеологических единиц, смысл и выразительность которых зачастую становятся ясными только при соотнесении с непристойным «прототипом», ср.: блин, бляха-муха, едрёна мать, едрёна-матрёна, ёлки-палки, ё-моё, японский бог, туды твою в качель, выёживаться, грёбаный, послать на три буквы и др. Третий слой общеэтнического субстандарта - жаргонное просторечие, сниженная экспрессия которого сопровождается своеобразной эпатирующей образностью, социально-групповой претенциозностью и, нередко, вызывающей грубостью. Основным источником жаргонного просторечия являются частные жаргонные подсистемы, социальные и профессиональные диалекты социолекты. Взаимодействие разговорной речи с жаргонами приводит к тому, что некоторые из социально-групповых слов и выражений подвергаются социализации, становятся общеизвестными (как это стало, например, с пресловутым мочить) или даже общеупотребительными. В этом случае их рассматривают как интержаргон, или общий жаргон, т. е. совокупность ненормативных, но социализованных общеизвестных или общеупотребительных слов и фразеологизмов, пополняющих общеэтнический субстандарт, а в ряде случаев и разговорно-литературную речь. Такие, например, ныне нормативные образования, как беспредел, расклад, промазать, прокрутить, втереть очки, по блату, подначивать и пр. - элементы недавнего просторечия, прежде служившие в более узком смысле обозначениями криминальных реалий, а теперь общеупотребительные разговорные единицы. В других случаях общеупотребительные просторечные слова и выражения сохраняют жаргонную окраску, привнося в живую речь некоторый «шлейф» вульгаризованности (балдёжный, кайф, крутой, трахаться, тусовка, мочить; вешать лапшу на уши; крыша поехала и т. п.), поэтому в Словаре они сопровождаются пометой «жаргонное», смысл которой следует понимать как «общежаргонное, жаргонно-просторечное». Впрочем, в живой русской речи встречается немало и популярных собственно жаргонных слов, которые сохраняют социально-групповую или профессиональную окраску, т. е. такие единицы, которые более или менее понятны всякому говорящему, но соотносятся им с определенной жаргонной сферой, чаще всего уголовной (базлать, барать, жиган, заказуха, малина, шмонать), а также с молодежной (гулялово, двинутый, депрессуха, лавэ), подростковой (законно, камчатка, мотик), армейской (дембель, калаш, парадка) речевой средой и рядом других. Такие словоупотребления также попадают в Словарь в силу их известности и частого использования в современной речи. Подобные единицы, очевидно пограничные, переходные относительно общерусского субстандарта, общего жаргона и частных жаргонов, сопровождаются двумя пометами: общей «жаргонное» и какой-л. из частных, уточняющих - «криминальное», «молодежное», «подростковое», «армейское», «музыкальное» и т. п. Заметим, что рассматриваемые в Словаре речевые единицы с экспрессией сниженности хотя и имеют общеэтнический характер, однако отличаются и некоторой социальной ориентацией, дают представление о группах его носителей. Б. А. Ларин в связи с этим писал: «Язык - оказывается фактором социальной дифференциации не в меньшей степени, чем социальной интеграции…» [8]. Так, разговорно-деловые и просторечно-деловые образования - характерный признак непроизвольной, обиходной речи чиновничества, деловых людей и журналистов. Жаргонное просторечие шире по социальной ориентации, но особенно часто окрашивает речь молодежи, части творческой интеллигенции и обслуживающих их работников масс-медиа. Более разнообразен по социальным связям пласт традиционного субстандарта. Так называемая простонародная и традиционно-народная лексика и фразеология соотносятся прежде всего с лицами старшего возраста, горожанами в первом поколении и часто с людьми недостаточного общего образования. Разговорно-сниженная лексика и грубые экспрессивы отличаются максимальной универсальностью употребления как наиболее близкие языковой норме средства снижения речи. Известной универсальностью и всеохватностью характеризуется и обсценный пласт традиционного просторечия (нецензурная, и в том числе «матерная», лексика и фразеология), всегда популярного в «силовых», сугубо мужских социально-профессиональных сферах: армейской, милицейской, пролетарской и т. д. Однако в последнее время открытое употребление обсценизмов стало распространяться и в других социальнопрофессиональных слоях, включая интеллигенцию, которая стала рассматривать эту маргинальную часть русского словаря как особое средство эффективной выразительности, языковой игры, а в некоторых случаях и протестного речевого поведения. Итак, весь лексико-фразеологический континуум экспрессивной разговорной речи, описанный в «Большом словаре русской разговорной экспрессивной речи», можно представить в виде следующих групп: 1) разговорно-литературные слова и выражения с элементами снижающей экспрессии, эмоциональности и образной оценки; 2) разговорно-сниженные экспрессивы, промежуточные между языковой нормой и общерусским субстандартом; 3) элементы сниженной деловой лексики, находящиеся на периферии языкового стандарта; 4) простонародные единицы преднамеренного шутливо-имитационного употребления и областные слова с наддиалектным статусом; 5) традиционно-народные номинации с фоновой культурной окраской; 6) собственно просторечные грубые и бранные экспрессивы; 7) низкая маргинальная лексика и вульгарное «физиологическое» сквернословие; 8) нецензурные обсценизмы (русский мат) и связанные с ними дисфемизмы и эвфемизмы; 9) общежаргонное просторечие; 10) собственно жаргонные единицы (криминальные, молодежные, подростковые, армейские и др.), тяготеющие к широкой употребительности или общеизвестные. Автор-составитель выражает искреннюю признательность проф. В. П. Беркову - вдохновителю и строгому рецензенту Словаря, щедро делившемуся с автором идеями и соображениями о работе в целом и об отдельных словарных статьях, проф. В. М. Мокиенко - за неизменную поддержку, доброжелательную критику и ценные советы, проф. А. С. Герду - за важные замечания и полезные рекомендации. Низкий поклон сотрудникам издательства «Норинт», выполнившим огромную и неоценимую работу по совершенствованию Словаря. Сердечная благодарность моему главному помощнику и постоянному «внутреннему» рецензенту И. А. Химик за помощь в подборе и анализе речевого материала. Корней Чуковский ЖИВОЙ КАК ЖИЗНЬ Глава шестая КАНЦЕЛЯРИТ Куда скрылось живое, образное русское слове? М.Е. Салтыков-Щедрин ...это все продолжает быть удивительным, именно потому, что живые люди, в цвете здоровья и силы решаются говорить языком тощим, чахлым, болезненным... Ф.М. Достоевский I Два года назад в Учпедгизе вышло учебное пособие для школы, где мальчиков и девочек учат писать вот таким языком: «учитывая вышеизложенное», «получив нижеследующее», «указанный период», «означенный спортинвентарь», «выдана данная справка» и даже: «Дана в том, что... для данной бригады». Называется книжка «Деловые бумаги», и в ней школьникам даются указания, как писать протоколы, удостоверения, справки, расписки, доверенности, служебные доклады, накладные и т. д. Я вполне согласен с составителем книжки: слова и выражения, рекомендуемые им детворе, надобно усвоить с малых лет, ибо потом будет поздно. Я, например, очень жалею, что в детстве меня не учили изъясняться на таком языке: составить самую простую деловую бумагу для меня воистину каторжный труд. Мне легче исписать всю страницу стихами, чем “учитывать вышеизложенное” и “получать нижеследующее”. Правда, я лучше отрублю себе правую руку, чем напишу нелепое древнечиновничье “дана в том” или “дана... что для данной”, но что же делать, если подобные формы коробят только меня, литератора, а работники учреждений и ведомств вполне удовлетворяются ими? “Почему-то, - пишет в редакцию газеты один из читателей, - полагают обязательным оформлять различные акты именно так, как оформлял их петровский дьяк, например: “Акт восемнадцатого дня, апреля месяца 1961 года”, и уже дальше обязательно традиционные: мы, нижеподписавшиеся и т. д. Почему не написать просто: “Акт 18 апреля 1961 года”. И без нижеподписавшихся? Ведь внизу акта подписи, и ясно, что комиссия является нижеподписавшейся. Можно привести много примеров, когда в служебной переписке фигурируют такие шедевры, как: “на основании сего”, “означенный”, “а посему”, и другие такие же перлы, “которым от души позавидовал бы любой гоголевский герой” (из письма В.С. Кондратенко, работника Липецкого совнархоза). Но при официальных отношениях людей нельзя же обойтись без официальных выражений и слов. По крайней мере один из современных филологов убеждает читателей, что директор учреждения поступил бы бестактно, если бы вывесил официальный приказ, написанный в стиле непринужденной беседы: “Наши женщины хорошо поработали, да и в общественной жизни себя неплохо показали. Надо их порадовать: скоро ведь 8 Марта наступит! Мы тут посоветовались и решили дать грамоты...” Филолог убежден, что в данном случае этот стиль нe имел бы никакого успеха: его сочли бы чудаковатым и диким. По мнению филолога, тот же приказ следовало бы составить в таких выражениях: “В ознаменование Международного женского дня за выдающиеся достижения в труде и плодотворную общественную деятельность вручить грамоты товарищам...”. Возможно, что филолог и прав: должен же существовать официальный язык в государственных документах, в дипломатических нотах, в реляциях военного ведомства. Но представьте себе, что в этом же стиле заговорит с вами ваша жена, беседуя за обедом о домашних делах. “Я ускоренными темпами, - скажет она, - обеспечила восстановление надлежащего порядка на жилой площади, а также в предназначенном для приготовления пищи подсобном помещении общего пользования (то есть на кухне. - К.Ч.). В последующий период времени мною было организовано посещение торговой точки с целью приобретения необходимых продовольственных товаров”. После чего вы, конечно, отправитесь в загс, и там из глубочайшего сочувствия к вашему горю немедленно расторгнут ваш брак. Ибо одно дело - официальная речь, а другое - супружеский разговор с глазу на глаз. “Чувство соразмерности и сообразности” играет и здесь решающую роль: им определяется стиль нашей речи. Помню, как смеялся А.М. Горький, когда бывший сенатор, почтенный старик, уверявший его, что умеет переводить с “десяти языков”, принес в издательство “Всемирная литература” такой перевод романтической сказки: “За неимением красной розы, жизнь моя будет разбита”. Горький указал ему, что канцелярский оборот “за неимением” неуместен в романтической сказке. Старик согласился и написал по-другому: “Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита”, чем доказал полную свою непригодность для перевода романтических сказок. Этим стилем перевел он весь текст: “Мне нужна красная роза, и я добуду себе таковую”. “А что касается моего сердца, то оно отдано принцу”. “За неимением”, “ввиду отсутствия”, “что касается” - все это было необходимо в тех казенных бумагах, которые всю жизнь подписывал почтенный сенатор, но в сказке Оскара Уайльда это кажется бездарною чушью. Поэтому книжка “Деловые бумаги” была бы еще лучше, еще благодетельнее, если бы ее составитель обратился к детям с таким увещанием: - Запомните раз навсегда, что рекомендуемые здесь формы речи надлежит употреблять исключительно в официальных бумагах. А во всех других случаяхв письмах к родным и друзьям, в разговорах с товарищами, в устных ответах у классной доски - говорить этим языком воспрещается. Не для того наш народ вместе с гениями руского слова - от Пушкина до Чехова и Горького - создал для нас и для наших потомков богатый, свободный и сильный язык, поражающий своими изощренными, гибкими, бесконечно разнообразными формами, не для того нам оставлено в дар это величайшее сокровище нашей национальной культуры, чтобы мы, с презрением забросив его, свели свою речь к нескольким десяткам штампованных фраз. Сказать это нужно с категорической строгостью, ибо в том и заключается главная наша беда, что среди нас появилось немало людей, буквально влюбленных в канцелярский шаблон, щеголяющих - даже в самом простом разговоре! - бюрократическими формами речи. Я слышал своими ушами, как некий посетитель ресторана, желая заказать себе свиную котлету, сказал официанту без тени улыбки: - А теперь заострим вопрос на мясе. И как один дачник во время прогулки в лесу заботливо спросил у жены: - Тебя не лимитирует плащ? Обратившись ко мне, он тут же сообщил не без гордости: - Мы с женою никогда не конфликтуем! Причем я почувствовал, что он гордится не только отличной женой, но и тем, что ему доступны такие слова, как конфликтовать, лимитировать. Мы познакомились. Оказалось, что он ветеринар, зоотехник и что под Харьковом у него есть не то огород, не то сад, в котором он очень любит возиться, но служба отвлекает его. - Фактор времени... Ничего не поделаешь! - снова щегольнул он культурностью своего языка. С таким щегольством я встречаюсь буквально на каждом шагу. В поезде молодая женщина, разговорившись со мною, расхваливала свой дом в подмосковном колхозе: - Чуть выйдешь за калитку, сейчас же зеленый массив! - В нашем зеленом массиве так много грибов и ягод. И видно было, что она очень гордится собою за то, что у нее такая “культурная” речь. Та же гордость послышалась мне в голосе одного незнакомца, который подошел к моему другу, ловившему рыбу в соседнем пруду, и, явно щеголяя высокой “культурностью речи”, спросил: - Какие мероприятия предпринимаете вы для активизации клева? - Стерегу индивидуальных свиней! - сказал мне лет десять назад один бородатый пастух. Как бы ни были различны эти люди, их объединяет одно: все они считают правилом хорошего тона возможно чаще вводить в свою речь (даже во время разговора друг с другом) слова и обороты канцелярских бумаг, циркуляров, реляций, протоколов, докладов, донесений и рапортов. Дело дошло до того, что многие из них при всем желании не могут выражаться иначе: так глубоко погрязли они в своем департаментском стиле. Молодой человек, проходя мимо сада, увидел у калитки пятилетнюю девочку, которая стояла и плакала. Он ласково наклонился над ней. и, к моему изумлению, сказал: - Ты по какому вопросу плачешь? Чувства у него были самые нежные, но для выражения нежности не нашлось человеческих слов. В “Стране Муравии” даже старозаветный мужик Моргунок, превосходно владеющий народною речью, и тот нет-нет да и ввернет в разговор чиновничий оборот, канцелярское слово: А что касается меня, Возьмите то в расчет, Поскольку я лишен коня, Ни взад мне, ни вперед. Иные случаи такого сочетания двух стилей не могут не вызвать улыбки. Эта улыбка, и притом очень добрая, чувствуется, например, в стихах Исаковского, когда он приводит хотя бы такое письмо одной юной колхозницы к человеку, в которого она влюблена: Пишу тебе Официально И жду дальнейших директив. Признаться, и я улыбнулся недавно, когда знакомая уборщица, кормившая голубей на балконе, вдруг заявила в сердцах: - Энти голуби - чистые свиньи, надо их отседа аннулировать! Фраза чрезвычайно типичная. Аннулировать мирно уживается в ней с отседа и энти. Но хотя в иных случаях сосуществование стилей и может показаться забавным, примириться с ним никак не возможно, ибо в стихию нормаль-1ной человеческой речи и здесь врывается все та же канцелярия. Официозная манера выражаться отозвалась даже на стиле объявлений и вывесок. Уже не раз отмечалось в печати, что “Починка белья” на нынешних вывесках называется “Ремонтом белья”, а швейные мастерские - “Мастерскими индпошива” (“индивидуальный пошив”). “Индпошив из материала заказчика” - долго значилось на вывеске одного ателье. Эта языковая тенденция стала для меня особенно явной на одном из кавказских курортов. Там существовала лет десять лавчонка, над которой красовалась простая и ясная вывеска: “Палки”. Недавно я приехал в тот город и вижу: лавчонка украшена новою вывескою, где те же палки именуются так: “Палочные изделия”. Я спросил у старика продавца, почему он произвел эту замену. Он взглянул на меня, как на несомненного олуха, не понимающего простейших вещей, и не удостоил ответом. Но в лавке находился покупатель, который пояснил снисходительно, что палочные изделия гораздо “красивше”, чем палки. Едва только я вышел из этой лавчонки, я увидел вывеску над бывшей кондитерской: “Хлебобулочные изделия”. А за углом в переулке меня поджидали: “Чулочно-носочные изделия”. Соберите эти отдельные случаи, и вы увидите, что все они в своей совокупности определяют собою очень резко выраженный процесс вытеснения простых оборотов и слов канцелярскими. Особенно огорчительно то, что такая “канцеляризация” речи почему-то пришлась по душе обширному слою людей. Эти люди простодушно уверены, что палки - низкий слог, а палочные изделия - высокий. Им кажутся весьма привлекательными такие, например, анекдотически корявые формы, как: “Обрыбление пруда карасями”, “Крысонепроницаемость зданий”, “Обсеменение девушками дикого поля”, “Удобрение в лице навоза” и т. д., и т. д., и т. д. Многие из них упиваются этим жаргоном как великим достижением культуры. Та женщина, которая в разговоре со мною называла зеленым массивом милые ее сердцу леса, несомненно, считала, что этак “гораздо культурнее”. Ей - я уверен - чудилось, что, употребив это ведомственное слово, она выкажет себя перед своим собеседником в наиболее благоприятном и выгодном свете. Дома, в семейном кругу, она, несомненно, говорит почеловечески: роща, перелесок, осинник, дубняк, березняк, но чудесные эти слова кажутся ей слишком деревенскими, слишком простецкими, и вот в разговоре с “культурным” городским человеком она изгоняет их из своего лексикона, предпочитая им “зеленый массив”. Это очень верно подметил П. Нилин. По его словам, “человек, желающий высказаться “покультурнee”, не решается порой назвать шапку шапкой, а пиджак пиджаком. И произносит вместо этого строгие слова: головной убор или верхняя одежда”. “Головной убор”, “зеленый массив”, “в курсе деталей”, “палочные изделия”, “конфликтовать”, “лимитировать”, “гужевой транспорт” для этих людей парадные и щегольские слова, а шапка, лес, телега - затрапезные, будничные. Этого мало. Сплошь и рядом встречаются люди, считающие канцелярскую лексику коренной принадлежностью подлинно литературного, подлинно научного стиля. Ученый, пишущий ясным, простым языком, кажется им плоховатым ученым. И писатель, гнушающийся официозными трафаретами речи, представляется им плоховатым писателем. “Прошли сильные дожди”, - написал молодой литератор В. Зарецкий, готовя радиопередачу в одном из крупных колхозов под Курском. Заведующий клубом поморщился: - Так не годится. Надо бы литературнее. Напишите-ка лучше вот этак: “Выпали обильные осадки”. Литературность виделась этому человеку не в языке Льва Толстого и Чехова, а в штампованном жаргоне казенных бумаг. Здесь же, по убеждению подобных людей, главный, неотъемлемый признак учености. Некий агроном, автор ученой статьи, позволил себе ввести в ее текст такие простые слова, как мокрая земля и глубокий снег. - Вы нe уважаете читателя! - накинулся на него возмущенный редактор. - В научной статье вы обязаны писать - глубокий снежный покров и избыточно увлажненная почва. Статья или книга может быть в научном отношении ничтожна, но если общепринятые, простые слова заменены в ней вот этакими бюрократически закругленными формулами, ей охотно отдадут предпочтение перед теми статьями и книгами, где снег называется снегом, дождь - дождем, а мокрая почва - мокрой. “Изобрети, к примеру, сегодня наши специалисты кирпич в том виде, в каком он известен сотни лет, они назвали бы его не кирпичом, а непременно чем-то вроде легкоплавкого, песчано-глинистого обжигоблока или как-то в этом роде”, - пишет в редакцию “Известий” читатель Вас. Малаков. И “научность” и “литературность” мерещится многим именно в этом омертвелом жаргоне. Многие псевдоученые вменяют себе даже в заслугу такой тяжелый, претенциозно-напыщенный слог. Это явление не новое. Еще Достоевский писал: “Кто-то уверял нас, что если теперь иному критику захочется пить, то он не скажет прямо и просто: “принеси воды”, а скажет, наверное, что-нибудь в таком роде: - Привнеси то существенное начало овлажнения, которое послужит к размягчению более твердых элементов, осложнившихся в моем желудке” Конечно, со стороны представляется диким, что существует эстетика, предпочитающая бесцветные, малокровные, стерилизованные, сухие слова прекрасным, образным, общенародным словам. Но невозможно отрицать, что эта эстетика до самого последнего времени была очень сильна и властительна. У многих и сейчас существуют как бы два языка: один для домашнего обихода и другой для щегольства “образованностью”. Константин Паустовский рассказывает о председателе сельсовета в среднерусском селе, талантливом и остроумном человеке, разговор которого в обыденной жизни был полон едкого и веселого юмора. Но стоило ему взойти на трибуну, как, подчиняясь все той же убогой эстетике, он тотчас начинал канителить: “- Что мы имеем на сегодняшний день в смысле дальнейшего развития товарной линии производства молочной продукции и ликвидирования ее отставания по плану надоев молока?” “Назвать этот язык русским, - говорит Паустовский, - мог бы только жесточайший наш враг”, Это было бы справедливо даже в том случае, если бы во всей речи почтенного колхозного деятеля не было ни единого иноязычного слова. К сожалению, дело обстоит еще хуже, чем полагает писатель: канцелярский жаргон просочился даже в интимную речь. На таком жаргоне мы видели - пишутся даже любовные письма. И что печальнее в тысячу раз - он усиленно прививается детям чуть не с младенческих лет. В газете “Известия” в прошлом году приводилось письмо, которое одна восьмилетняя школьница написала родному отцу: “Дорогой папа! Поздравляю тебя с днем рождения, желаю новых достижений в труде, успехов в работе и личной жизни. Твоя дочь Оля”. Отец был огорчен и раздосадован: - Как будто телеграмму от месткома получил, честное слово. И обрушил свой гнев на учительницу: - Учите, учите, а потом и вырастет этакий бюрократ: слова человеческого не вымолвит!.. Письмо действительно бюрократически черствое, глубоко равнодушное, без единой живой интонации. Горе бедного отца мне понятно, я ему глубоко сочувствую, тем более что и я получаю такие же письма. Мне, как и всякому автору книг для детей, часто пишут школьники, главным образом маленькие, первого класса. Письма добросердечные, но, увы, разрывая конверты, я заранее могу предсказать, что почти в каждом письме непременно встретятся такие недетские фразы: “Желаем вам новых достижений в труде”, “желаем вам творческих удач и успехов...”. “Новые достижения”, “творческие успехи” - горько видеть эти стертые трафаретные фразы, выведенные под руководством учителей и учительниц трогательно-неумелыми детскими пальцами. Горько сознавать, что в наших школах, если не во всех, то во многих, иные педагоги уже с первого класса начинают стремиться к тому, чтобы “канцеляризировать” речь детей. И продолжают это недоброе дело до самой последней минуты их пребывания в школе. Ill Конечно, невозможно считать шаблоны человеческой речи всегда, во всех случаях жизни свидетельством ее пустоты. Без них не может обойтись, как мы знаем, даже наиболее сильный, наиболее творческий ум. Привычные комбинации примелькавшихся оборотов и слов, стертые от многолетнего вращения в мозгу, чрезвычайно нужны в бытовом обиходе для экономки наших умственных сил: не изобретать же каждую минуту новые небывалые формулы речевого общения с людьми! Такие трафареты, как “здравствуйте”, “прощайте”, “добро пожаловать”, “милости просим”, “спит как убитый” и пр., мы всегда говорим по инерции, не вдумываясь в их подлинный смысл, подобно тому как мы говорим “перочинный нож”, невзирая на то, что уже более ста лет никто никаких перьев им не чинит. Но есть такие житейские случаи, когда словесные трафареты немыслимы. Хоронили одного старика, и меня поразило, что каждый из надгробных ораторов начинал свою унылую речь одной и той же заученной формулой: - Смерть вырвала из наших рядов... И мне подумалось, что тот древний надгробный оратор, который впервые произнес эту живописную фразу над каким-нибудь древним покойником, был, несомненно, человек даровитый, наделенный воображением поэта. Он ясно представил себе хищницу-смерть, которая налетела на тесно сплоченных людей и вырвала из их рядов свою добычу. Но тот двадцатый и сотый оратор, который произносит эту фразу как привычный, ходячий шаблон, не вкладывает в нее ни малейшей эмоции, потому что живое чувство всегда выражается живыми словами, хлынувшими прямо из сердца, а не попугайным повторением заученных формул. “Нет, - подумал я, - они не любили покойного и нисколько не жалеют, что он умер”. Из равнодушных уст я слышал смерти весть, И равнодушно ей внимал я. Но вот попрощаться с умершим подвели его ближайшего друга. Он буквально ослеп от слез. Видно было, что горе у него непритворное. Встав у самого края раскрытой могилы, он молча смотрел в нее, потрясенный отчаянием, и, наконец, к великому моему изумлению, сказал: - Смерть вырвала из наших рядов... Вот до чего порабощает ослабевших людей мертвая сила шаблона. Даже самое искреннее, свежее, непритворное чувство выражают они стертыми, стандартными фразами. К счастью, это случается редко, так как в огромном большинстве случаев каждый словесный шаблон - и здесь его главная суть - прикрывaeт собой равнодушие. Шаблонами люди чаще всего говорят по инерции, совершенно не переживая тех чувств, о которых они говорят. Поэтому в старое время было так много шаблонов именно в бюрократической речи, созданной специально затем, чтобы прикрывать наплевательство к судьбам людей и вещей. Подлинная жизнь со всеми ее красками, тревогами, запахами, бурлившая вдали от канцелярий, в ней не отражалась никак. Уводя нашу мысль от реальностей жизни, затуманивая ее мутными фразами, этот жаргон был по самому своему существу -аморален. Жульнический, бесчестный жаргон. Потому что вся его лексика, весь его синтаксический строй представляли собою, так сказать, дымовую завесу, отлично приспособленную для сокрытия истины. Как и все, что связано с бюрократическим образом жизни, он был призван служить беззаконию. Вспомним хотя бы казенную бумагу, название которой воспроизводится Герценом: “Дело о потере неизвестно куда дома волостного правления и об изгрызении плана оного мышами”. Конечно, и сама по себе отвратительна формула этого чиновничьего жаргона: эта “потеря неизвестно куда”, это “изгрызение плана”, но в тысячу раз отвратительнее то, что крылось за этим жаргоном. Ведь дело шло о чудовищной краже: в городе среди бела дня на глазах у всех жителей был похищен огромный дом, и, чтобы упрятать следы преступления, чиновники уничтожили те чертежи, на которых был изображен этот дом, и свалили свою вину на ни в чем не повинных мышей. Такие воровские дела сплошь и рядом скрывались в ту пору за дымовой завесой “канцелярского стиля”. Оттого-то в нашей стране “бюрократ” - одно из наиболее ругательных слов. “Я волком бы выгрыз бюрократизм”, - эта строка Маяковского прозвучала как девиз всей советской эпохи. К сожалению, “выгрызать бюрократизм” приходится нам кое-где и сейчас. Всякий приспособленец, пользовавшийся революционной фразеологией с карьеристскими целями, ловко превращал ее в бездушную мозаику штампованных оборотов и слов. Какой удобной ширмой для злостных очковтирателей служила штампованная казенная речь с ее застывшими словесными формулами, очень наглядно показано в великолепном гротеске Ильфа и Петрова: “Задание, например, следующее: - Подметайте улицы. Вместо того чтобы сейчас же выполнить этот приказ, крепкий парень поднимает вокруг него бешеную суету. Он выбрасывает лозунг: - Пора начать борьбу за подметание улиц. Борьба ведется, но улицы не подметаются. Следующий лозунг уводит дело еще дальше: - Включимся в кампанию по организации борьбы за подметание улиц. Время идет, крепкий парень ие дремлет, и на “неподметенных улицах вывешиваются новые заповеди: - Все на выполнение плана по организации кампании борьбы за подметание. И, наконец, на последнем этапе первоначальная задача совершенно уже исчезает, и остается одно только запальчивое, визгливое лопотанье. - Позор срывщикам кампании за борьбу по выполнению плана организации кампании борьбы”. Даже великое слово “борьба” в устах этих бюрократических лодырей стало дешевым шаблоном, употребляемым специально затем, чтобы уклониться от всякой борьбы! Здесь перед нами вскрывается главная зловредность шаблона: он превращает в пустышку каждую, даже самую эмоциональную, самую пылкую фразу. Даже страстные призывы к труду, сделавшись привычными штампами, служат, в сущности, безделью и косности. К тому же жаргону вполне применимы слова Маяковского: Как нарочно создан он Для чиновничьих делячеств. (“Служака”) Хотелось ли “крепкому парню”, чтобы улицы были очищены от грязи и мусора? Нисколько. Скорее напротив. Единственное, к чему он стремился, это чтобы его безделье показалось начальству работой, а его наплевательское равнодушие к делу-энтузиазмом горячего сердца. И, конечно, он достиг своей цели. Ведь словесные штампы выработаны с древних времен хитроумным сословием чиновников для той специфической формы обмана, которая и называется втиранием очков. Потому-то мы с таким недоверием относимся к штампованным фразам: их так часто порождает стремление увильнуть от действительных фактов, дать искаженное представление о них. Все дело в том, что бюрократическая мысль абстрактна. “Бюрократа, - говорит Александр Морозов, - интересуют не отдельные живые люди, а некие подотчетные единицы, которые занимают “жилплощадь” в “жилмассивах”, завтракают в “диеткафе”, отдыхают в “лесопарках”, работают в “стройорганизациях”, на “медпунктах”, на “птицефермах”... И уже не человек, а безликий “койкодень” обретается в больнице, и не куры кудахчут на “птицефермах”, а некие “яйценосные” отвлеченности. Бюрократизм словно ищет и с успехом находит достойное отражение в языке отчетов, приказов и резолюций. Там, где штамп, рутина, бездушное списывание залежавшихся мыслей, устаревших формул, - там непременно канцелярщина в языке, дремучий лес непроходимых фраз” Недаром В. И. Ленин так часто указывал, что за “казенно русским языком” скрывается реакционная ложь. “Ведь выберут же люди этакий казеннолиберальный стиль”, - возмущался он постепеновцами из социал-демократов, которые при помощи этого стиля пытались утаить контрреволюционную сущность своих идеалов. “Мы должны, - писал Ленин, - выставлять свои... социал-демократические законопроекты, писанные не канцелярским, а революционным языком” [. “Обличая царское самодержавие, - пишет современный исследователь, Ленин никогда не забывал упомянуть о “невероятно тяжелых, неуклюжих, канцелярских оборотах речи” излюбленных царскими министрами и другими высокопоставленными чиновниками”. С горькой иронией отзывался Владимир Ильич об этом зловредном стиле: “...великолепный канцелярский стиль с периодами в 36 строк и с “речениями”, от которых больно становится за родную русскую речь”. Приведя эти строки и сопоставляя их с другими его высказываниями, тот же исследователь приходит к совершенно справедливому выводу, что для Ленина “канцелярский стиль-это механическое повторение штампованных, застывших словесных формул, злоупотребление тяжелыми оборотами, это увертки от конкретных и смелых выводов”. Советская сатира не раз ополчалась против новых канцелярских шаблонов, которые пускаются в ход специально затем, чтобы придать благовидный характер в высшей степени неблаговидным явлениям. Вспомним, например, Маяковского: Учрежденья объяты ленью. Заменили дело канителью длинною. А этот отвечает любому заявлению: - Ничего, выравниваем линию. Надо геройство, надо умение, Чтоб выплыть из канцелярии вязкой, А этот жмет плечьми в недоумении: - Неувязка! Штампованными фразами, как мы только что видели, могут стать самые пылкие, живые, эмоциональные сочетания слов, выражающие благородное чувство - стоит только этим оборотам войти в обиход равнодушных и черствых людей. Об этом очень верно говорит Лев Кассиль: “Такие тирады, как «в обстановке неслыханного подъема», «с огромным энтузиазмом» и другие, часто механически и не к месту повторяемые. уже стираются в своем звучании, теряют свой глубокий первичный смысл, становятся недопустимо ходовыми: для них уже у стенографисток имеются заготовленные знаки - один на целую фразу... действие подобного рода гладеньких, обкатанных уже в десятках или сотнях стандартных докладов, вписанных во все лекторские шпаргалки фраз не менее зловредно, чем влияние слишком лихих оборотов речи, на которые так падки некоторые наши молодые люди”. IV Этот департаментский, стандартный жаргон внедрялся н в наши бытовые разговоры, и в переписку друзей, и в школьные учебники, и в критические статьи, и даже, как это ни странно, в диссертации, особенно по гуманитарным наукам. Стиль этот расцвел в литературе, начиная с середины 30-х годов. Похоже, что в настоящее время он мало-помалу увядает, но все же нам еще долго придется выкорчевывать его из наших газет и журналов, лекций, радиопередач и т. д. Казалось бы, можно ли без радостного сердцебиения и душевного взлета говорить о таких великанах, прославивших нас перед всем человечеством, как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Некрасов, Толстой, Достоевский, Чехов? Оказывается, можно, и даже очень легко. Стоит только прибегнуть к тому языку, какой рекомендует учащимся составитель книжки “Деловые бумаги”: “учитывая вышеизложенное”, “имея в виду нижеследующее”. Даже о трагедии в стихах еще недавно писали вот такими словами: “Эта последняя в общем и целом не может не быть квалифицирована, как...” И о новой поэме: “Эта последняя заслуживает положительной оценки” (словно писал оценщик ломбарда). Даже о Пушкине - “этот последний”: “Внимание, которое проявил Раевский к судьбе Пушкина во время пребывания последнего (!) в Екатеринославле...” “Баллада Мицкевича близка к балладам Пушкина, и не случайно последний (!) восторженно оценил их...” И словно специально затем, чтобы не было ни малейшей отдушины для каких-нибудь пылких эмоций, чуть ли не каждая строка обволакивалась нудными и вязкими фразами: “нельзя не отметить”, “нельзя не признать”, “нельзя не указать”, “поскольку при наличии вышеуказанной ситуации” и т. д. “Обстановку, в которой протекало детство поэта, нельзя не признать весьма неблагоприятной”. “В этом плане следует признать эволюцию профиля села Кузьминского (в поэме “Кому на Руси жить хорошо”)”. Молодая аспирантка, неглупая девушка, в своей диссертации о Чехове захотела выразить ту вполне справедливую мысль, что, хотя в театрах такой-то эпохи было немало хороших актеров, все же театры оставались плохими. Мысль незатейливая, общедоступная, ясная. Это-то и испугало аспирантку. И чтобы придать своей фразе научную видимость, она облекла ее в такие казенные формы: “Полоса застоя и упадка отнюдь не шла по линии отсутствия талантливых исполнителей”. Хотя “полоса” едва ли способна идти по какой бы то ни было “линии”, а тем более по “линии отсутствия”, аспирантка была удостоена ученого звания может быть, именно за “линию отсутствия”. Другая аспирантка приехала из дальнего края в Москву собирать материал о Борисе Житкове, о котором она предполагала писать диссертацию. Расспрашивала о нем и меня, его старинного друга. Мне почудилась в ней тонкость понимания, талантливость, и видно было, что тема захватила ее. Но вот диссертация защищена и одобрена. Читаю - и не верю глазам: “Необходимо ликвидировать отставание на фронте недопонимания сатиры”. “Фронт недопонимания”! Почему милая и, несомненно, даровитая девушка, едва только вздумала заговорить по-научному, сочла необходимым превратиться в начпупса? Я высказал ей свое огорчение, и она прислала мне такое письмо: “Жаргон, которым вы так возмущаетесь, прививается еще в школе... Университет довершил наше языковое образование в том же духе, а чтение литературоведческих статей окончательно отшлифовало наши перья”. И она совершенно права. Представьте себе, например, что эта девушка еще на университетской скамье заинтересовалась поэмой Некрасова “Кому на Руси жить хорошо” и, раскрыв ученую книгу, прочитала в ней вот такие слова: “Творческая обработка образа дворового идет по линии усиления показа трагизма его судьбы...” Тут и вправду можно закричать караул. Что это за “линия показа” и почему эта непонятная линия ведет за собою пять родительных падежей друг за дружкой: линия (чего?) усиления (чего?) показа (чего?) трагизма (чего?) судьбы (кого?)? И что это за надоедливый “показ”, без которого, кажется, не обходится ни один литературоведческий труд? “Показ трагизма”, “показ этого крестьянина”, “показ народной неприязни”, “показ ситуации” и даже “показ этой супружеской четы”.) Нужно быть безнадежно глухим к языку и не слышать того, что ты пишешь, чтобы создать эту чудовищно-косноязычную фразу. Дальше девушка читает о том, что: “Островский проводит линию отрицания и обличения”, а Некрасов “идет по линии расширения портрета за счет внесения сюда...” И в конце концов ей начинает казаться, что это-то и есть настоящий научный язык! Да и не может она думать иначе. Ведь чем больше подобных оборотов и слов она внесет в свои зачетные работы на любую историко-литературную тему, тем больше одобрений получит она от тех, кто руководит ее умственной жизнью. Потому что и сами руководители в той или иной степени питают пристрастие к этому псевдонаучному слогу и употребляют его даже тогда, когда он приводит к полнейшей бессмыслице. Вот, например, каким слогом пишут методисты, руководящие работой педагогов: “Мы убедились, что знания (чего?) динамики (чего?) образа (кого?) Андрея Волконского (кого?) учащихся (чего?) экспериментального класса оказались...” и т.д. Снова пять родительных падежей в самой дикой, противоестественной связи! Прочтите эту нескладицу вслух, и вы увидите, что, помимо всего, она вопиюще безграмотна, ибо слово учащихся поставлено не там и не в том падеже. Если бы я был учителем и какой-нибудь школьник десятого класса подал мне свое сочинение, написанное таким отвратительным слогом, я был бы вынужден поставить ему единицу. Между тем это пишет не ученик, это пишег ученый, и не где-нибудь, а в “Известиях Академии педагогических наук РСФСР”, и цель его статьивнушить педагогам-словесникам, как они должны учить учеников наилучшему обращению со словом. Оказывается, этому профессиональному словеснику все еще осталось неведомо правило, запрещающее такие длинные цепи родительных. С творительным канцелярского стиля дело обстоит еще хуже. Казалось бы, как не вспомнить те yасмешки над этим творительным, которые так часто встречаются у старых писателей. У Писемского: “Дело о влетении и разбитии стекол вороною...” У Герцена: “Дело... об изгрызении плана оного мышами...” У Чехова: “Объявить вдове Вониной, что в неприлеплении ею шестидесятикопеечной марки...” и т. д. (IV, 240). Я не удивился бы, встретив такой оборот в каком-нибудь нескладном протоколе, но может ли словесник, учитель словесников, говоря о величайшем произведении русского слова, ежеминутно прибегать к этой форме? “Особенности изображения Л.Н. Толстым человека...” “Полное представление (!) ими портрета”. В умной книге, посвященной детскому языку (языку!), то и дело встречаются такие конструкции: “Овладение ребенком родным языком”. “Симптом овладения ребенком языковой действительностью”. Между тем нынче не всякий управдом рискнет написать приказ: “О недопущении жильцами загрязнения лестницы кошками”. А литераторы без зазрения совести пишут: “Освещение Блоком темы фараона”, “показ Пушкиным”, “изображение Толстым”. И даже: “Овладение школьниками прочными навыками” (!!!). Как-то даже совестно видеть такое измывательство над живой русской речью в журнале, носящем название “Русский язык в школе” и специально посвященном заботам о чистоте родного языка. Казалось бы, человек, который позволил себе написать “овладение школьниками прочными навыками”, уже из-за одной этой строчки лишается права поучать правильной речи других. Ведь даже пятиклассники знают, что скопление творительных неизбежно приводит к таким бестолковейшим формам: - Картина написана маслом художником. - Герой награжден орденом правительством. - Он назначен министром директором. Но это нисколько не смущает убогого автора. Он храбро озаглавил свою хромую статейку: “За дальнейший подъем грамотности учащихся”, и там, нисколько не заботясь о собственной грамотности, буквально захлебывается милыми ему административными формами речи: “надо отметить”, “необходимо признать”, “приходится снова указывать”, “приходится отметить”, “особо надо остановиться”, “следует особо остановиться”, “необходимо указать”, “необходимо добавить”, “необходимо прежде всего отметить”, “следует иметь в виду” и т. д. И все это зря, без надобности, ибо каждый, кто берет в руки перо, как бы заключает молчаливое соглашение с читателями, что в своих писаниях он будет “отмечать” только то, что считает необходимым “отметить”. Иначе и Пушкину пришлось бы писать: Надо отметить, что в синем небе звезды блещут, Необходимо сказать, что в синем море волны хлещут, Следует особо остановиться на том, что туча по небу идет, Приходится указать, что бочка по морю плывет. Охотно допускаю, что в официальных речах такие обороты бывают уместны, да и то далеко не всегда. Но каким нужно быть рабом канцелярской эстетики, чтобы услаждать себя ими в крохотной статейке, повторяя чуть ли не в каждом абзаце, на пространстве трех с половиной страничек: “необходимо остановиться”, “.необходимо признать”. Человек поучает других хорошему литературному стилю и не видит, что его собственный стиль анекдотически плох. Чего стоит одно это“остановиться на”, повторяемое, как узор на обоях. Теперь этот узор в большом ходу. “Остановлюсь на вопросе”, “остановлюсь на успеваемости”, “остановлюсь на недостатках”, “остановлюсь на прогулах”, и на чем только не приходится останавливаться кое-кому из тех, кто не дорожит русским словом!” - меланхолически замечает современный лингвист Б.Н. Головин. Так же канцеляризировалось слово вопрос: “тут, - говорит тот же автор, и “осветить вопрос”, и “увязать вопрос”, и “обосновать вопрос”, и “поставить вопрос”, и “продвинуть вопрос”, и “продумать вопрос”, и “поднять вопрос” (да еще “на должный уровень” и “на должную высоту”!)... Все понимают, что само по себе слово “вопрос”, - продолжает ученый, - не такое уж плохое. Больше того: это слово нужное, и оно хорошо служило и служит нашей публицистике и нашей деловой речи. Но когда в обычном разговоре, в беседе, в живом выступлении вместо простого и понятного слова “рассказал” люди слышат “осветил вопрос”, а вместо “предложил обменяться опытом” - “поставил вопрос об обмене опытом”,, им становится немножко грустно”. Головин говорит об ораторской речи, но кто же не знает, что все эти формы проникли и в радиопередачи, и в учебники русской словесности, и даже в статьи об искусстве. Так же дороги подобным приверженцам канцелярского слога словосочетания: “с позиций”, “в деле”, “в части”, “в силу”, “при наличии”, “дается”, “имеется” и т. д. “Упадочнические настроения имеются у многих буржуазных поэтов”. “В первоначальном наброске имелась радужная картина косьбы”. “Мужик в этой поэме Некрасова дается человеком пожилым”. “Фадеевым в его романе даются образы советской молодежи”. “У Пушкина Онегин дается большим повесой”. “С позиций писателя, проводившего линию отрицания и обличения”. “В силу слабости его мировоззрения”. Сила слабости! Право, это стоит “линии отсутствия”. Вы только вчитайтесь внимательнее в эти фантастические строки: “Журнал предполагает расширить свою тематику за счет более полного освещения вопросов советского государственного строительства” - такое объявление напечатал в 1960 году один сугубо серьезный ученый журнал. Для всякого, кто понимает по-русски, это значит, что журнал вознамерился наотрез отказаться от полного освещения одного из наиболее насущных вопросов нашей общественной жизни. Ведь если первое дается за счет чего-то второго, это значит, что второе либо сокращено, либо вовсе отсутствует. Между тем ученый журнал и не думал хвалиться перед своими подписчиками, что он сузит, сократит или даже вовсе выбросит одну из самых животрепещущих тем современности! Он, очевидно, хотел выразить прямо противоположную мысль. Но его подвело, как и многих других, слепое пристрастие к канцелярскому слогу. “Линия отсутствия”, “фронт недопонимания”, “полоса застоя”, “показ Пушкиным”, “показ Достоевским”, “поскольку”, “задание”, “за счет” и пр. Мудрено ли, что, когда студентка кончает свой вуз и выходит на литературное поприще, у нее до того притупляется слух к языку, что она начинает создавать вот такие шедевры чиновничьей речи: “Развивая свое творческое задание(?), Некрасов в отличие (?) от Бартенева дает (?) великого поэта (так и сказано: “дает великого поэта”. К.Ч.) и здесь, в окружении сказочного ночного пейзажа, работающим (так и сказано: “дает поэта работающим”. - К.Ч.) и сосредоточенно думающим,имеющим сложную волнующую жизнь (так и сказано: “имеющим жизнь”. - К.Ч.), как-то соотносящуюся с жизнью народа - не случайно так выпукло и рельефно, сразу же за раскрытием только что названной особенности образа Пушкина, воспроизводится Некрасовым татарская легенда о трогательной дружбе русского поэта со свободной певческой (?!?) птичкой-соловьем”. Прочтите эту околесицу вслух (непременно вслух!), и вы увидите, что я недаром кричу караул: если о гениальном поэте, мастере русского слова, у нас позволяют себе писать и печатать такой густопсовый сумбур - именно потому, что он весь испещрен псевдонаучными (а на самом деле канцелярскими) фразами, значит нам и вправду необходимо спасаться от этой словесной гангрены. Мало найдется охотников продираться через густой и колючий бурьян мертвых, затасканных фраз, словно списанных из какой-нибудь чиновничьей ведомости. Люди пишут о величайших художниках, о красоте и силе их поэтической речи и даже не догадаются предъявить к своей собственной речи хоть какие-нибудь, хоть самые минимальные требования. Как может человек услышать речь поэта, если он не слышит даже своей собственной речи и выкамаривает вот такие периоды: “Совершенно несомненно, что и с точки зрения реакционной периодики, и с точки зрения титулованных охранителей, и с точки зрения передового читателя 40-х годов, словом, и с точки зрения врагов, и с точки зрения друзей...” и т. д. и т. д. Подобно тому как моя вагонная собеседница, называя рощи и перелески “зеленым массивом”, воображает, будто речь ее стала “культурнее”, так и многие авторы, отдавая предпочтение всем этим “по линии отсутствия”, “за счет внесения”, “наличие реалистических черт”, “творческое задание”, “показ”, “на фронте недопонимания”, “с точки зрения” (повторенное пять раз), считают такие канцеляризмы неотъемлемой принадлежностью ученого слога. И кто из нас не знает редакторов, которым всякие канцеляризмы эстетически милы. В предисловии к одной своей книге я позволил себе сказать: “Эта книга...” Редактор зачеркнул и написал: “Настоящая книга...” И когда я возразил против этой поправки, он сию же минуту предложил мне другую: “Данная книга...” И мне вспомнилось в тысячный раз гневное восклицание Чехова: “Какая гадость чиновничий язык. «Исходя из положения», «с одной стороны...», «с другой стороны», и все это без всякой надобности. «Тем не менее», «по мере того» чиновники сочинили. Я читаю и отплевываюсь... Неясно, холодно и неизящно: пишет, сукин сын, точно холодный в гробу лежит”. Замечание Чехова относится исключительно к казенным бумагам, но кто же может объяснить, почему авторы, которые пишут о литературных явлениях старого и нового времени, обнаоуживают такое пристрастие к этому “неясному, холодному и неизящному” стилю, связывающему их по рукам и ногам? Ведь только эмоциональной, увлекательной, взволнованной речью могли бы они передать - особенно школьникам - то светлое чувство любви и признательности, какое они питали всю жизнь к благодатной поэзии Пушкина. Потому что дети до конца своих дней возненавидят творения Пушкина и его самого, если вы вздумаете беседовать с ними на таком канцелярском языке, каким пишутся казенные бумаги. “Показ Пушкиным поимки рыбаком золотой рыбки, обещавшей при условии (!) ее отпуска в море значительный (!) откуп, не использованный вначале стариком, имеет важное значение (!)... Повторная встреча (!) с рыбкой, посвященная вопросу (!) о новом корыте...” Эта убийственно злая пародия блистательного юмориста Зин. Паперного хороша уже тем, что она почти не пародия: именно таким языком протоколов и прочих официальных бумаг еще недавно принято было у нас говорить в учебниках, брошюрах, статьях, диссертациях о величайших гениях русской земли. Когда Паперный сочинял “поимку рыбаком” и “отпуск в море”, ему и в голову яе приходило, чтэ для педагогов написана ученая книга, где о том же стихотворении Пушкина говорится вот такими словами: “...в “Сказке о рыбаке и рыбке” А.С. Пушкин, рисуя нарастающее чувство гнева “синего моря” против “вздурившейся” старухи в форме вводных предложений...”. “При второй “заявке” старухи...”, “С ростом аппетита “проклятой бабы” растет реакция синего моря”. Так и напечатано: “реакция синего моря”. Чем же это лучше “показа поимки” и “вопроса о новом корыте”? V Но это еще не все. Главная беда заключается в том, что канцелярская речь по своей ядовитой природе склонна отравлять и губить самые живые слова. Как бы ни было изящно, поэтично и выразительно слово, чуть только войдет оно в состав этой речи, оно совершенно утрачивает свой первоначальный человеческий смысл и превращается в нудный шаблон. Мы только что видели: даже слово борьба. едва оно сделалось примелькавшимся словом, употребляемым буквально на каждом шагу, утратило первоначальную свою динамичность, и им стали пользоваться как дешевым шаблоном даже те, кто уклоняется от всякой борьбы. Так же канцеляризировалось слово протест- конечно, не везде, не для всех, но, во всяком случае, для множества школьников, которые уже давно заприметили, что без этого слова немыслимо ни одно из школьных сочинений. - Ничего, не впервые, изловчусь как-нибудь! - сказал мне десятиклассник, признавшийся, что совсем не читал Гончарова, о котором ему завтра предстоит написать сочинение. - Главное, чтоб было побольше протестов. Я так и напишу непременно: “Гончаров в своих романах протестовал против...” Уж я придумаю против чего. Любое слово, даже, казалось бы, самое ценное, и то рискует превратиться в истертый шаблон, не вызывающий ни малейших эмоций, если его станут применять слишком часто и притом механически. Это произошло, например, с такими словами, как яркий и ярко. Я знаю учебник по литературе для девятого класса, где говорится, что такой-то писатель дает такие-то “яркие образы”, а такой-то “ярко отражает такую-то психику”, а у такого-то “ярко обрисован такой-то характер” и “ярко выявлены такие-то черты”, а такой-то “ярко показал”, а такой-то и сам по себе есть “яркий выразитель” чего-то. Мудрено ли, что уже на пятой странице эта “яркость” начинает ощущаться как “тусклость”, а на шестой окончательно гаснет, и мы остаемся во тьме, ибо кто же не почувствует, что за этим механически повторяющимся стертым клише скрывается равнодушие ленивых умов, даже не пытающихся сказать о замечательных русских писателях свое собственное, свежее, от сердца идущее слово. Боже меня сохрани восставать против слова “яркий”! Это чудесное, яркое слово. Но даже оно умирает, когда становится примелькавшимся термином под пером у равнодушных писак. Такому же омертвению подверглось у них, например, слово волнующий, ибо стало уже закоренелой привычкой повторять это слово на десятках страниц: “таков этот волнующий образ”, “таков этот волнующий гимн природе”, “волнующий показ его 'несчастий”. От механического повторения и этот отличный эпитет в конце концов перестает ощущаться. Таким же омертвелым эпитетом стало, например, очень неплохое слово сочный: “сочный язык”, “сочный образ”, “фантастическое у Некрасова так сочно”, “Погорельский сочно передавал быт и нравы...”, и глядишь: через две-три страницы даже слово сочный засохло. Рецензент “Нового мира” А. Липелес, сурово осудив тот бездушный жаргон, на котором написана одна из подобных литературоведческих книг, приходит к заключению, что такие книги “убивают всякий интерес к своему предмету”. Боюсь, что дело обстоит гораздо хуже. Потерять интерес - полбеды. Несчастье заключается в том, что эти книги нередко внушают читателям ненависть к тому, что они хотят восхвалять. Так как ничего, кроме злой тоски, не может вызвать литературоведческий опус, в котором из страницы в страницу мелькают такие слова: “В повести показаны...”, “в этой сцене показаны”, “писатель без прикрас показал”, “Горький показал”, “М.Шолохов показал”, “Фадеев показал”, и еще раз “Фадеев показал”, “Автор стремится показать”, “Это панорама, показывающая”, “В «Брусках» ярко показан” и т. д., и т. д., и т. д. Когда же все эти показал, показал, показал примелькаются, как еловые шишки, автор для разнообразия вводит словечко раскрыл: “Фурманов блестяще раскрыл...”, “Фадеев раскрыл...”, “(Автор) в своих заметках раскрыл...”, “Образ Бугрова... раскрыт Горьким...” Отнимите у подобного автора его показал и раскрыл, и у него ничего не останется. Требовать у него вдохновения, сердечного жара, новаторства, страсти - все равно, что требовать их у вяленой воблы. Его нищенски бедный словарь только и пригоден для регистрации всех этих раскрыл и показал, а если попадется ему под перо такое колоритное выражение, как сгусток энергии, он делает шаблон и из него: “Васса Железнова изображена как сгусток энергии. “Степан Кутузов выглядит (?) сгустком энергии”. Критик Андрей Турков рассматривает эту книгу как некую забавную редкость. К сожалению, это не так. Беру сочинение десятиклассника Миши Лна “Молодогвардейцы - типичные представители советской молодежи” и там с глубочайшею скорбью читаю: “В образе Олега Кошевого показан... Автор показал наших советских людей... Однако в первом издании была недостаточно ярко показана... Теперь в романе показана... Фадеев глубоко раскрыл... Он показал типичные черты... Фадеев с большой теплотой показывает...” и так дальше, и так дальше. Сочинение вполне удовлетворило учительницу и получило наивысшую оценку. И вот сочинение отличницы Мины Л-ской о “Поднятой целине”, тоже оцененное пятеркой. “М. Шолохов отлично показал... Он показал нам, как... Писатель отлично показал нам классовую борьбу... Он показал нам столкновение лицом к лицу... М. Шолохов в особенности хорошо показал нам казаков, которые... Автор при помощи этого образа указывает, что... Книга показала нам, как, преодолевая все препятствия...” и т. д. и т. д. Показал и раскрыл, и еще показал, и еще, и еще. Да и все прочие слова - до чего они скудны! Словно исчез, позабылся весь русский язык с его великолепным богатством разнообразнейших слов, и уцелели только два-три десятка стандартных словечек и фраз, которые и комбинируются школьниками, нередко при поддержке учителя. В такой же шаблон превратилась и другая литературная формула: “сложный и противоречивый путь”. Если биографу какого-нибудь большого писателя почему-либо нравятся его позднейшие вещи и не нравятся ранние, биограф непременно напишет, что этот писатель “проделал сложный и противоречивый путь”. Идет ли речь о Роберте Фросте, или о Томасе Манне, или об Уолте Уитмене, или об Александре Блоке, или об Илье Эренбурге, или о Валерии Брюсове, или об Иване Шмелеве, или о Викторе Шкловском, можно предсказать, не боясь ошибки, что на первой же странице вы непременно найдете эту убогую формулу, словно фиолетовый штамп, поставленный милицией в паспорте: сложный и противоречивый путь. Повторяю: я не настолько безумен, чтобы восставать против этих словосочетаний и слов. Каждое из них вполне законно и правильно, и почему же не воспользоваться ими при случае? Но горе, если в своей массе, в своей совокупности они определяют собою стиль многих книг и статей, являются, так сказать, доминантами этого литературного стиля! Горе, если признаком научности исследований о том или ином из великих художников слова будет этот якобы научный, а на самом деле канцелярский жаргон, весь насыщенный шаблонными словами. Не отпугиваем ли мы читателей от наших книг и статей именно этим казенным жаргоном? Ведь литературоведение не только наука, но в значительной мере искусство. Главное в этом искусстве - язык, щедрый, изощренный и гибкий. И чтобы дать литературный портрет того или иного писателя, дать характеристику его творческой личности - будет ли это Герцен, Грибоедов, Крылов или Александр Твардовский - требуется богатейшая лексика, изобилующая разнообразными красками. Здесь с такими словечками, как “яркий”, “волнующий”, “сочный” (если даже прибавить к ним “показал” и “раскрыл”), далеко не уедешь. Не помогут тебе и такие трафаретики, как: “с исключительной силой”, “с исключительной любовью”, “с исключительной смелостью”. Здесь стандартная фразеология особенно немощна, потому что на страницах твоей статьи или книги придется же тебе процитировать того гениального мастера, о котором ты пишешь, и контраст между его обаятельным стилем и стилем твоих штампованных, казенных сентенций покажется читателю особенно разительным. Повторяю: если бы школы и вузы поставили себе специальную цельотвадить учащихся от нашей бессмертной и мудрой словесности, они не могли бы достичь этой цели более верными и надежными средствами. А язык наших радиопередач, раздающийся изо дня в день во всех поселках, деревнях, городах! * * Молодому читателю напомним, что Корней Иванович писал о языке радиопередач 50-60-ых годов ХХ века, когда суконный язык дикторского текста контрастировал с замечательными делами современников. Судите сами, согласуется ли стиль нынешних радио и телевидения с нормой жизни большинства окружающих вас людей. - V.V. Ленинградская учительница Н. Долинина - человек большой культуры, большого дарования и вкуса - с грустным недоумением пишет: “Я много думала над тем, откуда берется эта тяга к штампу, советовалась с другими учителями и в конце концов пришла к выводу: говорят и пишут унылыми, казенными словами именно те дети, которые чаще других слушают радио, смотрят телевизионные передачи... Сегодня, например, я шестой раз слышу по радио такие слова: «Трудовыми успехами встречают знаменательную дату труженики района» (области, города, фабрики, завода, колхоза). Здесь что ни слово, то штамп. Слушаешь такое, и труженики, о которых говорит диктор, начинают казаться какими-то механическими фигурами, превращаются в безликую толпу статистов. А ведь речь идет о разных - и прекрасных - людях, о разных - и прекрасных - делах! Почему в газетных статьях и радиопередачах Николай Мамай становится похожим на Валентину Гаганову, а она, в свою очередь, на Терентия Мальцева, как будто это штампованные детали, а не люди, каждый из которых неповторимое чудо?! Штамп так прочно вошел в наш язык, что мы перестаем его замечать-вот в чем самая большая беда. Случилось так, что однажды ко мне один за другим пришли три моих бывших однокурсника - теперь все они журналисты - и каждый попросил напечатать на машинке его небольшую статью. Они писали не об одном и том же: один - о моряках, другой - о практике студентов, третийо рыбачьей артели. Но все три статьи начинались одинаково: «Сурово плещут свинцовые волны Балтийского моря...» Казалось бы, что здесь плохого? Все на месте, никаких нарушений грамматики, даже «художественно». Но ведь этими словами начинались уже десять, двадцать, сорок статей, так или иначе связанных с морем! Если профессиональный журналист не замечает, что он пишет штампами, то чего можно требовать от стенгазет? И вот оказывается, что в школе, в поликлинике, на фабрике, в универмаге висят стенгазеты с совершенно одинаковыми статьями, написанными «как полагается», то есть штампами. Каждый, кому приходилось читать те сотни читательских писем, которые ежедневно приходят в редакции газет и журналов, знает, как трудно бывает добраться до смысла многих писем, понять, что хотел сказать автор, - таким чудовищным канцелярским языком пишут люди. А ведь говорят они иначе! Но когда принимаются писать в газету да еще о чем-то очень важном в их жизни, то стараются приблизить свой язык к тому, какой они привыкли видеть на страницах печатного органа”. Статья написана умной и наблюдательной женщиной, чуткой к красоте родного слова, и когда читаешь статью, хочется обратиться к педагогам, писателям, школьникам и даже надгробным ораторам с самой настойчивой, пламенной просьбой: - Пожалуйста, говорите по-своему, своим языком. Избегайте трафаретов, как заразы. Ибо словесный трафарет есть убийство души, он превращает человека в машину, заменяет его мозги - кибернетикой. А если у школьников из-за канцелярской фразеологии, все еще процветающей во многих классах, мозги уже слишком засорены всевозможными “линиями показа”, “яркими раскрытиями образов”, научите их преодолеть этот вздор, замутивший их мысли и чувства. Правда, это дело нелегкое, и надеяться на быстрый успех невозможно. “Однажды, - рассказывает та же учительница, - я устроила на уроке литературы нечто вроде старой игры - “барыня прислала туалет”. Только вместо запрещенных в этой игре слов мы договорились обходиться в рассказе о литературном произведении без “типичного представителя”, “образа”, “является” и т. д. Один за другим выходили к доске нормальные, умные юноши и девушки и, споткнувшись на первой же фразе, под общий хохот возвращались на место. Я видела: ребятам не только смешно, но и стыдно. Они искренне хотят найти какие-то другие, точные и сильные, свои собственные слова, но у них ничего не получается. Сколько сил и времени нужно потратить учителю, чтобы преодолеть эту инерцию штампа, уже воспитанную в ученике - не только в старшекласснике-в семилетнем!” К сожалению, есть немало педагогов, которые не только не преодолевают эту “инерцию штампа”, а, напротив, всячески содействуют ей. Ибо пятерка часто достается тому школяру, который при помощи удачной подтасовки навязанных ему трафаретов изложит наиболее гладко и “правильно” зазубренные им штампы учебников. Свежему, искреннему, самобытному чувству, свежей (пусть и “еретической”) мысли нелегко пробиться сквозь все эти мрачные “показы” и “линии”. Мне случалось бывать на уроках, где автоматизм речи доведен до предела: ни одного свежего, живокровного, небанального слова. И я с огорчением видел, что есть еще у нас учителя, которые сплошь и рядом питаются только шаблонами - и не могут не питать ими учащихся. Между тем автоматизм баюкает, усыпляет сознание. Что же удивительного, что с теми именами, которые украсили всю нашу жизнь, с именами Пушкина, Гоголя, Герцена, Толстого, Достоевского, Чехова, у множества школьников связана беспросветная скука? Эти величайшие гении русской земли кажутся им нудными, глубоко неинтересными личностями, которые только затем и существовали на свете, чтобы учебники могли плести вокруг них унылую свою канитель, состоящую из затасканных слов. Нужно было сильно стараться, чтобы впечатлительных, пытливых советских подростков отвадить от “Ревизора” и “Медного всадника”, но чего не сделает рутина чиновничьей речи! В том и заключается ее “страшная сила”, что она убивает решительно все, в чем есть задушевность, человечность, поэзия. Никогда не забуду тот горестный случай, который мне довелось наблюдать. Старик привел в детскую библиотеку четырнадцатилетнего внука и в разговоре со мною посетовал, что тот питает слишком большое пристрастие к приключенческой литературе о шпионах. Внук гневно взметнул на него свои черные красивые глаза: - А ты что думаешь, я тебе Пушкина читать буду! Я рассказал об этом случае в газете и получил от одной учительницы такое письмо, в котором слышится слишком уж горькое чувство. “...Нельзя, - говорится в письме, - больше ни одного года терпеть существующий у нас стиль преподавания русской литературы. Если бы вы почитали сочинения выпускников - не одно, а в массе! Страшно становится: “образы”, “представители”, “проходят красной нитью”, “гневный протест” и т. д. А поговоришь с человеком, он и произведения, оказывается, не читал, о котором только что так бойко отзывался. Не вредит ли навязчивое, слишком усердное толкование, пресловутое “анализирование” русских стихов, рассказов, поэм, повестей? Не полезнее ли для ребят просто побольше их читать, может быть, с помощью умного старшего друга? Получается, что между Пушкиным и четырнадцатилетним мальчуганом стоит какой-то страшно тусклый и бездушный посредник, взявший на себя роль переводчика. Почему мы не доверяем поэтам, художникам слова? Ведь художественное произведение тем и замечательно, что доводит какуюто идею до глубин нашего сознания. Кто лучше Льва Толстого скажет мне то, что он “хотел сказать”? Учителя очень часто обращаются к ученикам с общей формулой: “писатель своим произведением (или этими словами) хотел сказать...” Хотел да не мог: не хватило, стало быть, ума и таланта. А вот учебник сейчас вам все растолкует. Слишком далеко зашел в школе отрыв “литературы” от текстов, от самой литературы. Дети, подростки, юноши, по-моему, должны прежде всего знать стихи Пушкина, а уж во вторую очередь - о стихах Пушкина”. Нужно, чтобы эта чудесная мысль, такая простая и ясная, была непременно усвоена всеми преподавателями нашей словесности - мысль о том, что сам Пушкин гораздо важнее, ценнее, нужнее, чем целый батальон методистов, которые, словно специально для школьных шпаргалок, навязывают детям готовые формулы: что именно “раскрыл” он в “Онегине” и что “показал” в “Полтаве”. Непосредственное, прямое, эмоциональное восприятие того или иного произведения поэзии должно предшествовать всяким учительским мудрованиям над ним. “Я бы очень хотел, - сказал Александр Твардовский в своей замечательной речи на Всероссийском съезде учителей, - я бы очень хотел, чтобы наши школьники, читая роман или повесть, не “анализировали” бы их с карандашом в руках, а отдавались бы процессу чтения, как процессу радостного общения с книгой”. “Радостное общение с книгой” - в сущности, только оно и влияет на душевную жизнь учащихся. Что же касается того анализа, о котором иронически упоминает Твардовский,-кому же неведомо, что во многих случаях этот анализ представляет собой чистейшую фикцию! Ведь в учебнике наперед декретировано, что школьнику полагается думать о Лермонтове, и что - о Маяковском, и что - о Некрасове. Зазубри все эти готовые формулы, и ты будешь освобожден от нелегкой обязанности самостоятельно мыслить. Весь производимый тобою “анализ” сведется к механическому повторению вызубренного. Как и всякая схоластика, эта преподаваемая в школах “словесность” догматична по самому своему существу. Между тем именно теперь, когда весь педагогический процесс совершается под лозунгом приближения школы к жизни, особенно дикими кажутся мне эти догматичные методы изучения одной из самых жизненных и жизнелюбивых литератур человечества, вся сила которой в ее органическом слиянии с действительностью. Поэтому так радуют дружные требования передовых педагогов, настаивающих, чтобы этой унылой догматике был положен конец. Их требования достаточно громко звучат на страницах журнала “Литература в школе” (кстати сказать, очень живого и дельного). Вот что пишет, например, в этом журнале учительница Ф.Красухина (Кострома) о преподавании словесности: “Так как мы имеем дело с искусством, то необходимо, чтобы оно взволновало учащихся, чтобы они восприняли его раньше всего сердцем, а потом уж головой...”. Учитель Ю. Недоречко (Таганрог): “Чтобы приготовить учащихся к жизни и практической деятельности, нужно научить их самостоятельности суждений”. О том же говорят и руководители тридцати районных методических объединений Орловской области: “Признавая необходимость борьбы со схематизмом, догматикой, вульгарным социологизмом в методике и практике школьного преподавания литературы, участники совещания считают, что изучение произведений должно углублять непосредственно эмоциональное восприятие”. Все педагоги, выступающие в этом журнале,- все в один голос требуют, чтобы классные сочинения школьников были творческими. Учительница К.Р. Лапина (г. Нижний Тагил) говорит: “Школа раньше всего должна научить излагать свое, а не чужое. Вот почему нужны сочинения творческие”. Учитель Б.И. Степаншин (Львов): “Сочинения на аттестат зрелости должны быть подлинно творческими”. Вообще, когда перелистываешь этот журнал, проникаешься твердой уверенностью, что старые, закостенелые методы преподавания словесности, осужденные передовой педагогической мыслью, уже недолго просуществуют у нас. Лучшие педагоги страны вынесли им смертный приговор. И этих лучших великое множество. Они всей душой откликнулись на призыв о перестройке школы и дружными усилиями покончат с бездумной зубрежкой готовых схематических формул, со стандартной канцелярской фразеологией учебников, со всей той унылой скучищей, какую нагоняли на школьников старые учебные методы. Известный московский педагог С.Л. Айзерман так и озаглавил свою статью - "Творческие работы учащихся”. В ней он требует, чтобы в этих работах дети высказывали “свои, а не книжные мысли”. Нужно, пишет он, чтобы “ничто не сковывало творческую инициативу (детей), не ограничивало ее рамками каких-либо лексических или грамматических требований”. Статья заканчивается такими словами: “Открывать глаза и окрылять сознание - вот задача всех школьных уроков, и язык должен служить этим задачам в максимальной степени”, - это было написано М.А. Рыбниковой два десятилетия назад, но, к сожалению, и до сих пор работа над языком не осознана нами как работа воспи тательная. А пора, давно пора это сделать. Голос общественности, звучащий со страниц газет и журналов, лишний раз об этом напоминает”. Конечно, не все педагоги принадлежат к этому передовому отряду. Есть еще немало отсталых, придерживающихся рутинных приемов. С гневом пишет о них одна новосибирская молодая учительница М. С. Т.: “Я-то знаю, какие учителя литературы выходят из наших вузов. Видела их в действии. После урока одной учительницы о “Евгении Онегине” месяц не могла опомниться: хотелось куда-то бежать, кричать: “Люди, что вы делаете?! Остановитесь!” Лучше совсем не преподавать литературу, чем так ее преподавать (как, например, эта учительница). Но учительница только послушно и в меру своих способностей “осуществляла” методическую разработку. Литература, как известно, воспитывает. При современном стиле и мастерстве ее преподавания - во многих случаях - она воспитывает пустомель, фразеров, а порой и ханжей, формалистов, начетчиков, бюрократов. Девушка с ясным взглядом достает из чулка шпаргалку на тему «Хочу быть похожей на Павку Корчагина», а другая списывает у соседки: «Мой любимый литературный герой»... Во всяком случае, нельзя сомневаться, что на язык молодежи принятый стиль изучения литературы оказывает дурное влияние. Отвлеченная лексика учебников, сложные синтаксические конструкции часто не находят опоры в речи 15-16-летних подростков: они начинают пользоваться ими, не понимая. Переносное употребление, предвосхищая буквальное, не обогащает речи, а только засоряет ее. Оттого-то так часто случается, что родной язык и родная литература для молодого человека порой труднее высшей математики, а сочинения при поступлении в вуз - какое-то пугало”. Около года назад пришел в библиотеку молодой человек лет шестнадцати и попросил деловито: - Не можете ли вы подобрать для меня материал: “За что я люблю Тургенева?” - Какой тут материал? - сказал я. - Это дело вашего личного вкуса. Не спрашиваете же вы у меня материалов для объяснения вашей любви... ну, хотя бы к футболу. - Так ведь футбол я люблю в самом деле, а Тургенева... Вот до чего довели наших талантливых школьников те далекие от жизни схоластические методы преподавания словесности, которые, как мы видим, горячо ненавистны лучшим учителям и учащимся. Теперь их осудила вся общественность, и - я верю - возврата к ним нет и не будет *. * Сцена, виденная в 1998 г. На крыльце гимназии семиклассницы, поступающие в "гумкласс", обсуждают коронный вопрос: "Твой любимый поэт:". Одна робко сказала - Маяковский. Остальные захохотали: "Ты что, дура? Его ж не репрессировали... Только Мандельштам, или там Ахматова". V.V. Пусть мутный и тусклый жаргон станет табу для всех педагоговсловесников. Пусть они попытаются говорить с учениками о великих литературных явлениях образным, живым языком. Ведь недаром же сказал Чехов, что “учитель должен быть артист, художник, горячо влюбленный в свое дело”. Канцеляристы же, строчащие реляции о вдохновенных художниках слова, должны быть уволены по сокращению штатов и пусть занимаются другими профессиями. Никому не уступлю я своей многолетней любви к педагогам. Если неграмотная старая Русь в такие сказочно короткие сроки сделалась страной всеобщей грамотности, здесь бессмертная заслуга советских учителей и учительниц. Их тяжкий и такой ответственный труд требует от них неослабного, непрерывного творчества, постоянного напряжения всех сил. К сожалению, требования, которые еще так недавно предъявлялись к ним школьной программой, не давали развернуться их талантам. От живой жизни она нередко уводила их в область отвлеченной схоластики. Теперь этой схоластике приходит конец. После опубликования Закона об укреплении связи школы с жизнью прежние методы преподавания словесности стали немыслимы. “Я думаю, - сказал на Всероссийском съезде учителей Александр Твардовский, - я даже убежден, что именно эта перестройка (всей системы школьного дела. - К.Ч.), решительно, по-революционному ломающая то, что окостенело, одеревенело, не соответствует нынешнему дню, так же решительно отметет то порочное в практике преподавания литературы, о котором столько уже толкуют наша печать и общественность и в оценке чего сходятся и учащиеся, и родители, и сами учащие”. Так оно и будет несомненно. Все, что в нашей педагогической практике встало в противоречие с действительностью, будет отметено, изничтожено. Поэт оптимистически верит, что эта система уже отодвинута в прошлое. “...Все то, - говорит он,-что мы называем догматической, формалистической, схоластической и иной манерой преподавания литературы, все это относится к прежнему дореформенному периоду школы”. Но старое не сдается без боя. Нам всем предстоит борьба с одряхлевшей рутиной, цепляющейся за привычный стандарт. В эту борьбу попытался включиться и я. Скромная задача настоящей главы-обнаружить один из очень многих изъянов дореформенной школы, который, как мне кажется, до сих пор оставался в тени. Я убежден, что изучение русской литературы станет лишь тогда живым и творческим, если из школьного обихода будет самым решительным образом изгнан оторванный от жизни штампованный, стандартный жаргон, свидетельствующий о худосочной, обескровленной мысли. Против этого жаргона я и восстаю в своей книжке, убежденный в самом сердечном сочувствии педагогов-словесников. Ибо каждый, кому дорого духовное развитие наших детей, обязан, насколько у него хватит умения и сил, способствовать скорейшему преодолению гнилого и затхлого, ради нового - живого и творческого. Александр Семенович Шишков (1754 – 1841) А.С. Шишков положил начало крупнейшей дискуссии о литературе и языке начала XIX века — т. н. полемике о «старом» и «новом» слоге. Причиной разногласий стал подход к основаниям литературного языка. Карамзин считал, что в основе литературного языка должен стоять разговорный язык образованных слоев общества, Шишков в качестве образующей силы признавал только многолетне обработанный книжный язык, по большей части язык старинных книг, в том числе славянского перевода священного писания. «Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка» (1803 год) вызвало огромный интерес. Читающая публика мгновенно разделилась на сторонников и противников шишковских взглядов. Шишков призывал искать истоки литературного языка и словесности в собственной многовековой культуре. Заимствование слов из другого языка, по его мнению — отказ от своего взгляда на вещи, подчинение своего образа мысли чужому. Шишков был одним из наиболее ревностных продолжателей дела Ломоносова в русской литературе. Вслед за Ломоносовым Шишков ратовал за то, чтобы в литературном творчестве соблюдалось строгое соответствие языковых средств выбранному стилю. Упреки, высказанные Шишковым в «Рассуждении», касались, прежде всего, несообразного смешения в литературном языке «высоких» и «низких» слов и конструкций. Шишковские взгляды наследовали теорию «трех штилей», заявленную Ломоносовым в «Предисловии о пользе книг церьковных для российского языка». Ломоносовской по духу была и мысль о церковных книгах как одном из важнейших источников нового литературного языка. В подражание Ломоносову было написано шишковское «Рассуждение о красноречии священного писания». В то же время нельзя считать, что Шишков во всем был только слепым подражателем Ломоносова. Шишков, например, не разделял взгляда Ломоносова на «обветшалые славянизмы» — по его мнению, любое слово, каким бы древним и редко употребительным в нынешнем языке оно ни было, могло использоваться в современном литературном языке. Традиция и норма, по Шишкову, могли быть успешно сохранены только в литературе. Шишков, как и Ломоносов считал, что заимствование возможно, но только в том случае, если налицо отсутствие в языке слова для наименования того или иного понятия или явления. Стоит, однако, учитывать, что при этом Шишков не имел в виду заимствования из западноевропейских, прежде всего, французского, языков. Его волновали заимствования из «наречий славянских», то есть из других славянских языков, которые по большому счету не считались им заимствованиями, так как все славянские языки Шишков считал единым языком: «Хотя наречия их различны с нашим, но язык у нас один», — писал он. А.С. Шишков выдвинул собственную теорию «трех словесностей», в которой первая «словесность» — это священные книги, вторая — народное творчество, а третья — подражательная литература, следующая западным образцам. Эта последняя появилась в России по Шишкову только с XVIII столетия. Разделение литературы на "три словесности" впервые было проведено адмиралом в его «Разговорах о словесности» и затем повторено во вступительной речи на открытии общества «Беседы любителей русского слова». Шишков считал, что русская литература, имеющая многовековую традицию, представленную церковной книжностью и народным творчеством, не должна заискивать перед французской и какой-либо другой. Для него было несущественно то, что, по мнению современников, церковные книги и народная словесность представляли разные языки: церковнославянский и русский. Он прямо утверждал, что не разделяет славянский и русский языки, главным для него было соблюдение меры во всем, а какое слово употреблено — русское или церковнославянское — совершенно неважно: «Нет ни одного известного в языке слова, которое само по себе было худо или хорошо, но бывает таковым смотря по тому, в том ли роде сочинения, у места ли или не у места, и кстати ли или некстати поставлено. Я не разбираю старое ли оно или новое, но смотрю на силу, с какою выражает оно представляемую им мысль или образ». Рассуждение о старом и новом слоге российского языка (Перв.изд. – 1803 г.) Всяк, кто любит Российскую словесность, и хотя несколько упражнялся в оной, не будучи заражен неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к Французскому языку, тот развернув большую часть нынешних наших книг с сожалением увидит, какой странный и чуждый понятию и слуху нашему слог господствует в оных. Древний Славенский язык, {повелитель многих народов} [отец многих наречий], есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сродного ему Эллинского языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины, и многие другие Христианские проповедникИ. Кто бы подумал, что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего, начали вновь созидать оный на скудном основании Французского языка? Кому приходило в голову с плодоносной земли благоустроенный дом свой переносить на бесплодную болотистую землю? Ломоносов, рассуждая о пользе книг церковных, говорит: “таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного Славенского языка купно с Российским, отвратятся и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту от Греческого, и то еще чрез Латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене, и к упадку {3}преклоняют”. Когда Ломоносов писал сие, тогда зараза оная не была еще в такой силе, и потому мог он сказать: вкрадываются к нам нечувствительно: но ныне уже должно говорить: вломились к нам насильственно и наводняют язык наш, как потоп землю. Мы в продолжении сего сочинения ясно сие увидим. Недавно случилось мне прочитать следующее: “разделяя слог наш на Эпохи, первую должно начать с Кантемира, вторую с Ломоносова, третию с переводов СлавяноРусских господина Елагина и его многочисленных подражателей, а четвертую с нашего времени, в которое образуется приятность слога, называемая Французами elegance”. Я долго размышлял, вподлинну ли сочинитель сих строк говорит сие от чистого сердца, или издевается и шутит: как? нелепицу нынешнего слога называет он приятностию! совершенное безобразие и порчу оного, образованием! Он именует прежние переводы Славяно-Русскими: что разумеет он под сим словом? Не уж ли презрение к источнику красноречия нашего Славенскому языку? Не дивно: ненавидеть свое и любить чужое почитается ныне достоинством. Но как же назовет он нынешние переводы, и даже самые сочинения? без сомнения Французско-Русскими: и сии-то переводы предпочитает он Славено-Российским? Правда, ежели Французское слово elegance перевесть по-Русски чепуха, то можно сказать, что мы действительно и в краткое время слог свой довели до того, что погрузили в него всю полную силу и знаменование сего слова! Отколе пришла нам такая нелепая мысль, что должно коренной, древний, богатый язык свой бросить, и основать новый на правилах чуждого, несвойственного нам и бедного языка Французского? Поищем источников сего крайнего ослепления и грубого заблуждения нашего. Начало оного происходит от образа воспитания: ибо какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у Французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством, хвастают и величаются? Будучи таким образом воспитываемы, едва силою необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, толь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, изобилия, силы и красоты языка своего, нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные: из них научаемся мы знаменованию и производству всех частей речи; пристойному употреблению оных в высоком, среднем и простом слоге; различию сих слогов; правильному писанию; красноречивому смешению Славенского величавого слога с простым Российским; свойственным языку нашему изгибам и оборотам речей; складному или не складному расположению их; краткости выражений; ясности и важности смысла; плавности, быстроте и силе словотечения. Между тем как разум обогащается сими познаниями, слух наш привыкает к чистому выговору слов, к приятному произношению оных, к чувствованию согласного или не согласного слияния букв, и одним словом, ко всем сладкоречия прелестям. Отсюда природное дарование наше укрепляется искусством; отсюда рождается в нас любовь к писаниям и разумение судить об оных. Кратко сказать, чтение книг на природном языке есть единственный путь, ведущий нас во храм словесности. Но коль сей путь, толико трудный и требующий великого внимания и долговременного упражнения, должен быть еще несказанно труднейшим для тех, которые от самого младенчества до совершенного юношества никогда по нем не ходили? Когда может быть из превеликого множества нынешних худым складом писанных книг, для вящего в языке своем развращения, прочитали они пять или шесть, а в церковные и старинные Славенские и Славено-Российские книги, отколе почерпается истинное знание языка и красота слога, вовсе не заглядывали? они читают Французские романы, комедии, сказки и проч. Я уже не говорю, что молодому человеку, наподобие управляющего кораблем кормчего, надлежит с великою осторожностию вдаваться в чтение Французских книг, дабы чистоту нравов своих, в сем преисполненном опасностию море, не преткнуть о камень; но скажу токмо рассуждая о словесности: какую пользу принесет им чтение иностранных книг, когда не читают они своих? Вольтеры, Жан-Жаки, Корнели, Расины, Мольеры, не научат нас писать по-Русски. Выуча всех их наизусть, и не прочитав ни одной своей книги, мы в красноречии на Русском языке должны будем уступить сочинителю Бовы Королевича. Весьма хорошо следовать по стопам великих писателей, но надлежит силу и дух их выражать своим языком, а не гоняться за их словами, кои у нас совсем не имеют той силы. Без знания языка своего мы будем точно таким образом подражать им, как человеку подражают попугаи, или иначе сказать, мы будем подобны такому павлину, который не зная или пренебрегая красоту своих перьев, желает для украшения своего заимствовать оные от птиц несравненно меньше его прекрасных, и столько ослеплен сим желанием, что в прельщающий око разноцветный хвост свой готов натыкать перья из хвостов галок и ворон. От сего можно сказать безумного прилепления нашего к Французскому языку, мы, думая просвещаться, час от часу впадаем в большее невежество, и забывая природный язык свой, или по крайней мере отвыкая от оного, приучаем понятие свое к их выражениям и слогу. Мы беспрестанно твердим о множестве разного рода книг и превосходных сочинений, изданных Французами, и жалуемся, что мало имеем их на своем языке; но те ли способы употребляем, чтоб до них достигнуть, или их превзойти? <...> В самом деле, кто виноват в том что мы во множестве сочиненных и переведенных нами книг имеем весьма не многое число хороших и подражания достойных? Привязанность наша к Французскому языку, и отвращение от чтения книг церковных. <...> Французы прилежанием и трудолюбием своим умели бедный язык свой обработать, вычистить, обогатить и писаниями своими прославиться на оном; а мы богатый язык свой, не рача и не помышляя о нем, начинаем превращать в скудный. Надлежало бы взять их за образец в том, чтоб подобно им трудиться в созидании собственного своего красноречия и словесности, а не в том, чтоб найденные ими в их языке, нимало нам не сродные красоты, перетаскивать в свой язык. <...> Рабственное подражание наше Французам подобно тому, как бы кто увидя соседа своего, живущего на песчаном месте и трудами своими превратившего песок сей в плодоносную землю, вместо обрабатывания с таким же прилежанием тучного чернозема своего, вздумал удобрять его перевозом на оный бесплодного с соседней земли песку. Мы точно таким образом поступаем с языком нашим: вместо чтения своих книг, читаем Французские; вместо изображения мыслей своих по принятым издревле правилам и понятиям, многие века возраставшим и укоренившимся в умах наших, изображаем их по правилам и понятиям чуждого народа; вместо обогащения языка своего новыми почерпнутыми из источников оного красотами, растлеваем его не свойственными ему чужестранными речами и выражениями; вместо приучения слуха и разума своего к чистому Российскому слогу, отвыкаем от оного, начинаем его ненавидеть и любить некое невразумительное сборище слов нелепым образом сплетаемых. Сверх сей ненависти к природному языку своему и любви к Французскому, есть еще другая причина, побуждающая новомодных писателей наших точно таким же образом и в словесности подражать им, как в нарядах. Я уже сказал, что трудно достигнуть до такого в языке своем познания, какое имел, например, Ломоносов: надлежит с таким же вниманием и такую же груду Русских и еще церковных книг прочитать, какую он прочитал, дабы уметь высокий Славенский слог с просторечивым Российским так искусно смешивать, чтоб высокопарность одного из них приятно обнималась с простотою другого. Надлежит долговременным искусом и трудом такое же приобресть знание и силу в языке, какие он имел, дабы уметь в высоком слоге помещать низкие мысли и слова, таковые например как:рыкать, рыгать, тащить за волосы, подгнет, удалая голова, и тому подобные, не унижая ими слога и сохраняя всю важность оного.