Церковное социальное служение

Церковное социальное служение. Лекции. Изучение благотворительности в церковной истории нельзя отделять от изучения всей истории в целом, так как христианство - это историческая религия, обусловленная влиянием религиозных, мировоззренческих и культурных обстоятельства и практик, окружавших ее в момент появления и в период ее роста. Итак, необходимо рассмотреть происхождение, значение и применение обсуждаемых нами терминов. Понятия диакония и благотворительность были восприняты древней христианской общиной из языка, мышления и опыта древнего эллинизма. Термин диакония употреблялся для обозначения благотворительного попечения и практики, исполнения долга служения, как это видно из трудов Фукидида, Платона, Демосфена, Эскина и других. Благотворительность, от греческого филантропия, т.е. philen ton anthropon - любить человека, начиналась как теоцентрическая концепция и была впервые употреблена автором трагедий Эсхилом при описании бескорыстной, даже жертвенной любви к человеку, примером которой служит жертва, принесенная полубогом Прометеем ради человека. Благотворительность – проявление сострадания к ближнему и нравственная обязанность имущего спешить на помощь неимущему. Филантропия стала синонимом агапе - термина, впервые употребленного Гомером. Агапе - слово, получившее видное место в христианском богословии, происходит от глагола agapao и agapazo. Гомер использовал его для выражения любви, приятия с любовью, радушного приема. Агапе и филантропия употреблялись как возгласы в первых богослужебных и молитвенных книгах Православной Церкви. Как богословские принципы оба эти понятия послужили своего рода трамплином для благотворительной диаконии Церкви. Филантропия в древнегреческой литературе имеет несколько значений, но в первоначальном смысле означает жертвенную любовь, а не просто доброту, благоволение к людям из того же народа, как мы видим это в позднейшей древнееврейской литературе. Милосердие — инициативное чувство и активное действие проявления к человеку сострадания и любви, это не жалость, это образ жизни целого церковного организма, в котором отсутствуют прагматические критерии. Милосердие — это состояние, когда милосердным человек становится не во имя себя или даже другого, а «ради Христа». Милосердие побуждает заботиться о спасении ближнего. Милосердие существует благодаря возникающим в процессе взаимодействия людей эмоциям и чувствам, главным образом, «конъюнктивным» – объединяющим и сближающим, благодаря симпатии, сочувствию, сорадованию, состраданию, эмпатии (от греч. empatheia - сопереживание). Служением принято называть определенный род человеческого делания, которое может осуществляться в любой человеческой деятельности, но отличается по внутреннему содержанию, идеологии и мотивации. Принцип служения был всегда известен в человеческом мире и означал выполнение человеком предусмотренных определенной процедурой действий, более или менее вынужденных по необходимости для другого лица, высшего по иерархическому, имущественному, возрастному и т.п. признакам. Многократно в Священном Писании и Ветхого и Нового Заветов слова «служить», «служение», «слуга» употребляются именно в этом смысле (включая служение человека Богу, богослужение). В служении личность умеет увидеть и пережить ценности не менее значимые, чем ценности ее собственного бытия: других личностей (прежде всего – Божественной), собственной семьи, своего народа, интеллектуального и культурного призвания и проч. Служение высоко в нравственном отношении не потому, что эти предметы объективно более содержательно ценностны, чем личностное бытие. Духовная красота личности именно в том, что она переживает ценность служения не высшим объектам как безусловно ценную для себя. В этом его религиозно-нравственное внутреннее содержание. В конкретной жизненности служения открывается самоотверженная жертвенность, подвиг, в котором осуществляется смирение и величие духа: смирение, ибо личность сознает свое скромное место по отношению к тем ценностям, которым она готова служить; величие духа, ибо он готов преодолеть (и часто преодолевает) свои слабые возможности, несовершенства и, тем более, порочные склонности. В служении личность обретает гораздо более высокие и верные возможности осуществления себя в соответствии с теми заданиями, которые предложены ей высшими смыслами бытия. Тогда созидается и дело человеческого строительства подлинной жизни, ибо его мотивацией становится выверенная содержательность и ответственность любви. Все виды, формы и содержания служения реализуются в жизни лишь тогда, когда оно как тип жизни реализуется в личности. Наиболее конкретным видом социального служения является обычная человеческая взаимопомощь. Самые простые виды помощи имеют тот же самый вектор, что и любые виды подвижнического служения. Во-первых, потому, что в них проявляется сердечное отношение к другому лицу, которое можно считать начальным выражением любви. Во-вторых, потому, что он, забыв о себе, видит перед собой лицом к лицу человека другого и его нужду. В-третьих, потому, что сердце его, часто помимо всякого рассуждения, стремится исполнить нужду этого человека и помочь ему, послужив необходимым образом.   Осмысливая основные христианские принципы, на которых основано социальное служение Церкви, нельзя обойти вниманием попытки осмысления того же предмета, предпринятые ранее. В частности этого предмета касался профессор МДАиС А.И. Осипов в своей книге «Путь разума в поисках Истины»1, а также, например, монах Диодор (Ларионов) в своей статье: «В мире, но не от мира», опубликованной на портале «Богослов.ру»2. Данные попытки весьма показательны, ибо выражают мнение значительной части мыслящих православных христиан. И несмотря на то, что мы не можем согласиться с их точкой зрения, что будет изложено и пояснено ниже, богословские выкладки названных авторов нами взяты за некую точку отсчёта, от которой мы будем строить наши рассуждения. Сотериология Разговор следует начать с того , что для многих православных верующих, чью точку зрения выражают уважаемые мной авторы, социальный активизм христианина подозрителен, и часто свидетельствует об оскудении веры и измельчании духовной жизни. Сторонники данного взгляда могут привести множество исторических примеров – от Иуды Искариота, который якобы заботился о нищих, – до попа Гапона и обновленцев. Многие западные конфессии, - скажут вам они в подтверждение своей точки зрения, где уже никакой веры не теплится, славятся как раз своей широко развёрнутой социальной деятельностью. Но ведь, резонно заметят они , активная социально ориентированная деятельность далеко не тождественна добродетели милосердия. Вот выдержки из книги проф. А.И. Осипова: «В настоящее время характер деятельности многих христианских церквей, особенно на Западе, свидетельствует о резком падении в них интереса к вопросам духовной жизни и катастрофической вовлеченности в т.н. горизонталистскую, проще говоря, чисто мирскую деятельность.»… «Невольно вспоминаются слова А.С. Хомякова: «Есть какая-то глубокая фальшь в союзе религии с социальными треволнениями... Когда Церковь вмешивается в толки о булках и устрицах и начинает выставлять напоказ большую или меньшую свою способность разрешать подобного рода вопросы, думая этим засвидетельствовать присутствие Духа Божьего в своем лоне, она теряет всякое право на доверие людей» «Социальной деятельностью занимаются иерархи, клирики, миряне. И христианская ценность ее может быть очень различна. Их дела могут быть деяниями Церкви лишь в том случае, когда они совершаются не только по решению Священноначалия, но и с христианской любовью, наличие и степень которой, хотя и скрыты от людей, но явны Богу и прямо обусловлены духовно-нравственным состоянием человека». А вот выдержки из статьи монаха Диодора: «Церкви глубоко чужды все гуманистические и «религиозные» идеалы, состоящие в нравственном улучшении и совершенствовании, потому что в них она видит попытку человека получить спасение собственными силами, без Бога…ни одна социальная структура не может быть усвоена Церковью и «воцерковлена»… все внешние по отношению к Церкви социальные институты и способы организации социальной деятельности по своим внутренним мотивам, целям и духовной основе глубоко чужды ей по духу, противоречат основополагающим принципам христианской веры и жизни… Данная точка зрения становится близка верующим, особенно учитывая то, что многие политические, общественные деятели и масс-медиа, желающие устранить или свести к минимуму влияние Церкви на общественную жизнь, в упрёк Ей ставят именно социальные неустройства нашего общества. Вот фрагмент интервью Ирины Хакамады «Нескучному Саду»: «Церковь слишком много вмешивается в политику и недостаточно помогает обездоленным, сиротам, просто людям, ищущим веры. Во всяком случае, попытки представителей Церкви научить всех, как им жить, ходить, одеваться, гораздо заметней, чем реальные добрые дела. А должно быть наоборот»3. В. Иноземцев в своей статье: «Власть – от Бога, Бог – от власти» пишет: « Современная Россия — страна парадоксов. Совсем еще недавно атеистическая, сегодня она формально погружена в религиозность... Однако нравственность отчего-то не возрождается: в стране случается более 46 тысяч убийств и почти 39 тысяч самоубийств в год, число неполных семей достигло 22 процентов их общего количества, армия наркозависимых оценивается в 2,2 млн, а вовлеченных в проституцию — в 180 тысяч человек, каждый год фиксируются 230 тысяч случаев подростковой беременности. Власть и армия пронизаны коррупцией. Сравнивать все это с показателями советских безбожных времен даже опасно — того и гляди сочтут оскорблением чувств верующих. Зато Русская православная церковь, врачующая эти пороки, становится все влиятельнее и богаче»4. А вот фрагмент из интервью известного телеведущего Владимира Познера: «Я думаю, что одна из величайших трагедий для России – принятие православия… Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, и распределить страны по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т.д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более темной и закрытой религией является православие… Я считаю, что Русская православная церковь нанесла колоссальный вред России»5. Таким образом, с точки зрения последнего высказывания, для улучшения «качества» нашей жизни, необходимо устранить или, по крайней мере, минимизировать (путём существенного упрощения) влияние православного вероучения на менталитет нашего общества. Но этого-то допустить как раз и нельзя! Возвращаясь к проф. Осипову: «Подобное обмiрщение современного христианства является серьезным шагом на пути к принятию антихриста. Ибо этот лжеспаситель решит (по крайней мере, создаст видимость решения) все основные социальные и прочие мировые проблемы. И, таким образом, для т.н. христиан, ищущих материалистического спасения сегодня он станет ожидаемым христом». «Материальное благополучие, здоровье, права человека и т. д. сами по себе, без приобретения человеком евангельских духовных ценностей не делают его лучшим. Более того, как справедливо отмечает современный русский писатель М. Антонов, «человек, который в материальных благах уже не нуждается, а потребности в духовном развитии не воспитал, страшен». Поэтому, скажем мы, не нужно нам никакого «качества жизни», не хлебом единым мы живы. Однако, в данном случае мы соглашаемся с утверждением о том, что Православная вера неизменно способствует ухудшению качества нашей, и наших ближних земной жизни. Просто в отличие от наших оппонентов, мы согласны с этим ухудшением, и принимаем его ради иных, духовных ценностей. Но утверждение Познера, высказанное, как аксиома, таковой вовсе не является. Оно подлежит проверке. Для того, чтобы провести для начала умозрительную проверку предположения нашего оппонента, это предположение нужно переформулировать в социологическую гипотезу. Эта гипотеза выражена в виде зависимости примерно такой: «Чем более тёмным и закрытым является вероучение культурообразующей для данного общества конфессии, тем ниже качество жизни этого общества». Чтобы наши выкладки имели какой-то для нас смысл, необходимо сделать некие допущения о том, что для нас, христиан, категория «качества жизни» имеет некоторое значение в нашей иерархии ценностей, ибо мы молимся в том числе о «благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных и временех мирных», а также чтобы «избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды». Зависимость принято выражать формулой, состоящей из переменных. Таких переменных у нас пока две – уровень «качества жизни» и степень «тёмности и закрытости» вероучительной доктрины. Касательно первой переменной, обозначим её заглавной латинской буквой Н ,– с ней относительно всё понятно. (Конечно не всё – можно спорить, что взять в качестве меры «качества жизни»: размер национального ВВП, или демографические показатели, средний доход на душу населения, или количество голодающих, нам сейчас это не столь важно, важно то, что существует множество разных критериев, и они поддаются подсчёту и анализу). Что касается второй переменной – здесь мы сталкиваемся с заруднением: как можно оценить степень «темноты и закрытости» вероучения конфессии? Боюсь, что автор высказывания нам здесь ничем не поможет. Вряд ли он сможет кратко и понятно объяснить, чем Православие «темнее и закрытее», например, Кальвинизма. Но не будем придираться, а постараемся домыслить это за него, как если бы у Познера было богословское образование. На выручку нам приходит профессор А.И. Осипов, который пишет, что главным отличием вероучений христианских конфессий является сотериология, то есть понимание христианами различных исповеданий категории Вечного Спасения. «Переход от средневековой цивилизации к новой произошел на религиозной основе и был обусловлен, прежде всего, «коперникианским» переворотом Реформации в сотериологии. Если в католицизме человек для спасения должен был за свои грехи принести Богу соответствующее удовлетворение добрыми делами, подвигами, молитвами и приобрести надлежащие перед Ним заслуги, то Реформацией условия спасения были сведены к минимуму: не дела, не молитвы и тем более не аскеза, а вера и только вера спасает человека. Сам он в деле своего спасения сделать ничего не может, поскольку и сама вера, единственно которой спасается человек, не от него зависит, но только от Бога». Постараемся разобрать более подробно различия в вероучениях христианских деноминаций с точки зрения именно сотериологии в приложении к социальной деятельности: О Боге есть два высказывания, выше которых придумать ничего нельзя. Первое – это «Бог есть Любовь», принадлежит Иоанну Богослову. Второе же принадлежит святителю Афанасию Александрийскому: «Бог стал Человеком для того, чтобы человек стал богом»6. Всякий шаг с вершины мира – Эвереста есть шаг вниз. Всякий шаг с Северного полюса – есть шаг на Юг. Человек должен стать богом, иначе, за что Христос умер? А как человек может стать богом или уподобиться Богу? Стяжанием в себе любви, как призывал ап. Павел в первом послании к Коринфянам (1Кор.13.) , или стяжанием Благодати Святого Духа, как учил прп. Серафим Саровский. Стяжание – процесс активный, «Царство Небесное нудится и нуждницы восхищают е» - с одной стороны, а с другой – «Без мене не можете творити ничесоже». Таким образом, православную сотериологию можно охарактеризовать, как учение о Спасении, где высшей целью и основным содержанием понятия Спасения признаётся обОжение человеческого естества, что достигается синэргией человеческих усилий и Божьей НЕТВАРНОЙ энергии, называемой Благодатью. Какова же сотериология западного христианства? Споры о filioque, несмотря на догматическую значимость, не отражали явно несогласия в сотериологических вопросах. Впервые несогласие между православием и католицизмом в этих ключевых вопросах было выявлено, благодаря Варлаамо-Паламитским спорам. Это утверждение может показаться спорным, если не странным: обе спорящие стороны были православными. Варлаам считал себя приверженцем Православия и ревность его была направлена как раз на оспаривание правомерности вставки filioque. Но со своей задачей он не справился и пришёл к тому же выводу, что и впоследствии Тридентский собор. С точки зрения Варлаама «зреть Бога», Его нетварную энергию невозможно, так как Бог абсолютно трансцендентен. Тридентский Собор утверждает похожее учение о ТВАРНОЙ благодати. «Согласно Тридентскому Собору освящающая благодать не просто причина, но единственная причина нашего оправдания. Этим решением Собор опроверг заблуждения Бутцера и некоторых католических богословов (Гроппера, Скрипандо и Альберта Пигия) утверждавших роль некоего «внешнего проявления Бога» в сущности оправдания. Этот же Собор низверг ошибочное мнение Питера Ломбарда, что освящающая благодать это Сам Св.Дух, являющийся … нетварной благодатью. Так как спасение - это внутреннее обновление человеческой души, то причиной спасения очевидно может быть только "тварная благодать"»7. Показательно, что в терминологии собора синонимом термину «Спасение» усваивается термин «оправдание». Ещё сильнейшую редукцию претерпела сотериология в протестантизме, а если быть точнее – в кальвинизме. Если у католиков залогом Спасения могли быть добрые дела в некоем достаточном количестве, то кальвинизм напрочь отказывает своим верующим в каком-либо залоге Спасения, ибо учит о безусловном предопределении. Познать волю Бога в отношении себя человек не может. Спасение зависит только от произвола Творца. Верующий должен жить в неопределённости, в постоянном страхе, создающем стресс. Преодолевать же это состояние кальвинизм рекомендует борьбой с сомнениями в своей избранности. А наиболее эффективный способ уйти от этих сомнений – это уйти в кипучую деятельность, в профессиональное служение, которое направлено как раз на улучшение «качества жизни» вокруг себя. И профессиональная успешность человека кальвинизмом признаётся именно как печать избранничества. Таким образом, мы вместе с Максом Вебером8 видим, как протестантская сотериология стала движущей силой при построении западной капиталистической цивилизации. Если говорить о возможности количественно оценить разницу между вероучениями конфессий, для формирования переменной, мы можем говорить условно о «высоте» тербований сотериологического учения, или если так можно выразиться «сотериологической планке», «высота» которой снижается по направлению от Православия к протестантизму: Православие: Чтобы спастись, человек должен обОжиться. Католицизм: Чтобы спастись, нужно набрать достаточное количество «заслуг». Протестантизм: Ты уже спасён, ничего не надо! Сомнения? Рефлексии? Делать тебе нечего! Работай давай! Так мы сформировали вторую переменную. Обозначим её строчной латинской буквой h. Каким же образом высота требований сотериологии влияет на качество общественной жизни. Постараемся гипотетически изложить механизм данного влияния. Чем отличается христианин от неверующего, но просто по-человечески доброго человека? Безусловно, мотивацией своих поступков. Верующий – это тот человек, который позволяет своим религиозным убеждениям влиять на свои поступки. Задача наша - понять, как должно вытекать наше служение милосердия из нашего вероучения. Как - в общем, так и в частности. Для этого имеет смысл разобрать Заповеди Блаженств. Эти заповеди свт. Иоанн Златоуст назвал «золотой цепью добродетелей». Отличие этих новозаветных заповедей от заповедей, скажем Декалога в том, что последние представляют набор правил, каждое их которых абсолютно самостоятельно по отношению к другим. Заповеди же блаженств вытекают одна из другой строго последовательно. Вот что пишет об этом архиеп. Аверкий: …нам необходимо переродиться духовно, чтобы создать на земле Царство Божье, этот потерянный людьми рай, и тем приготовить себе блаженство вечной жизни в Царствии Небесном. И первый шаг к тому - осознать свою духовную нищету, свой грех и ничтожество, смириться. Вот почему «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5:3). Блаженны те, кто, видя и осознавая свои грехи, препятствующие им вступить в это Царство, плачут, потому что тогда у них есть возможность примириться со своей совестью и утешиться. Оплакивающие свои грехи доходят до такого внутреннего спокойствия, что становятся уже неспособными на кого-либо гневаться, делаются кроткими. Кроткие христиане, действительно, унаследовали землю, которой прежде владели язычники, но они унаследуют землю и в будущей жизни, новую землю, которая возникнет после разрушения этого тленного мира, «землю живых» (Исх. 26:13; Апок. 21:1). «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Матф. 5:6), то есть исполняющие во всем волю Божью достигнут той праведности и оправдания Божья, которое дает искреннее стремление во всем исполнять волю Божию. Милостивый Бог требует от людей милосердия . добродетели, которой достигают искренне стремящиеся жить по Его воле. Поэтому «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»  (Матф. 5:7), помилованы Богом, как и наоборот: «Суд без милости не оказавшему милость» (Иаков 2:13). Искренние дела милосердия очищают человеческое сердце от всякой греховной нечистоты, а «чистые сердцем»  своим духовным оком «Узрят Бога» (Матф. 5:8). Зрящие Бога стремятся подражать Ему, уподобляться Сыну Его, примирившему человека с Богом, принесшего мир, то есть спокойствие, человеческой душе. Зрящие Бога ненавидят вражду и поэтому становятся миротворцами, стремятся всюду водворить мир. Поэтому они и блаженны, поскольку «Будут наречены сынами Божьими» (Матф. 5:9). Достигшие такой духовной высоты должны быть готовы к тому, что этот греховный мир, мир, который «Лежит во зле» (1Иоан. 5:19), возненавидит их за ту правду Божью, носителями которой они являются, и начнет гнать их, поносить, злословить и всячески преследовать за их преданность Господу Иисусу Христу и Его Божественному учению. Тех, кто много претерпят здесь за Христа, ожидает великая награда на Небесах (Матф. 5:12)9. Таким образом, мы видим, что в заповедях Блаженств, «Блаженны милостивые» стоит ровно посредине, и награда им («помилованы будут») обещается гораздо скромнее, чем, скажем, для «Чистых сердцем», или «Миротворцев» («Бога узрят» и «Сынове Божии нарекутся»). Но нельзя из цепи изъять центральное звено, чтобы цепь при этом не рассыпалась. Так как делами милосердия происходит очищение сердца, необходимое для созерцания Бога, добродетель милосердия можно считать вершиной деятельной жизни христианина, и начаток жизни созерцательной. Ветхозаветным прообразом христианской жизни святые отцы считают жизнь патриарха Иакова, у которого было две жены – Лия и Рахиль. Лия – образ деятельной жизни, Рахиль – созерцательной. «Жены ми две разумей, деяние же и разум в зрении, Лию убо деяние, яко многочадную, Рахиль же разум, яко многотрудную; ибо кроме трудов, ни деяние, ни зрение, душе, исправится» (Великий Канон прп. Андрея Критского). Не достигнув добродетели милосердия, которую можно считать вершиной деятельной христианской жизни, к совершенству прийти невозможно. Могут быть (и в истории были) исключения, когда Спасение улучали люди, не достигшие определённой меры христианского совершенства. Об этих людях можно сказать, что они были «на правильном пути». Такова судьба, например, благоразумного разбойника (Лк.23:40). Об этих людях Господь говорит, как о пришедших в единыйнадесять час, и получивших мзду наравне с первыми (Мф 20:1-16). Но логика исключений для нас недоступна, мы должны ориентироваться на правило. Главным выводом здесь для нас будет целеполагание служения милосердия для Православия: целью дел милосердия является очищение сердца, для последующего созерцания Бога. Какова же роль дел милосердия для католиков? Поскольку, как мы уже выяснили, Тридентский собор отверг (вслед за Варлаамом, хоть и независимо от него) идею обОжения, как содержания и цели Спасения, заменив оные на «оправдание», обетование Спасителя, что «чистии сердцем… Бога узрят» становится лишь красивой благочестивой метафорой, а обОжение, как цель христианского подвига – плодом болезненного воображения мечтателей – «омфалопсихов» (т.е. пуподушников), как насмешливо называл Варлаам афонских монахов-исихастов. Златая цепь добродетелей рассекается, и термин «Спасение» нагружается другими смыслами. Милосердие становится крайним звеном этой усечённой цепи, автоматически становясь высшей добродетелью, измеряемой количественно (должные и сверхдолжные заслуги). Уделом подвижников в католическом мире становится исключительно практическая деятельность, из всех видов которой наиболее благодатной является служение страдающему ближнему. Надо сказать что в этой деятельности католики преуспели и оставили нам множество блестящих примеров. Для кальвиниста же религиозной мотивации дел милосердия в принципе быть не может, ибо с точки зрения его доктрины, дела не спасают. Но отсутствие религиозной мотивации не значит, что самих дел не нужно. Напротив, только одни дела и остаются. Просто, в отличие от католиков, протестант не делит свою жизнь – это – Господу, а это – себе. Ощущение цельности своей жизни (столь недостающее порой нам, православным) – характерная черта пуританина. И если служение милосердия (например в виде профессии врача, юриста, социального работника) – его профессия, он этому делу отдаётся без остатка. Таким образом мы видим, что социальное служение в разных конфессиях ставится в различные доктринальные рамки со следующей закономерностью: чем ниже сотериологическая планка, тем поток духовно-нравственной энергии христиан, более локально направлен на социальную плоскость. С вытекающими из этого практическими последствиями (повышением «качества жизни» при снижении сотериологической планки). Примерно так же формулирует свою мысль проф. Осипов: «Энергия духа, таким образом, уходящая у средневекового человека на аскезу ради достижения спасения, оказалась теперь полностью освобожденной. Весь ее религиозный пафос был перенесен с неба на землю, с целей духовных на жизненно-практические. Задача Церкви как общества верующих отныне свелась, по существу, к социальной деятельности».10 Можно сказать, следовательно, что зависимость между нашими переменными H и h, является обратно пропорциональной. Переменная H, обозначающая уровень «качества жизни», таким образом, оказывается в левой части формулы, выражающей зависимость, а переменная h, обозначающая высоту «сотериологической планки» - в правой части формулы, причём под дробной чертой, в знаменателе: H=?/h Мы видим, что формула выглядит неполной. Раз есть знаменатель, должен быть числитель, стало быть, ещё одна переменная или константа. Что же это за показатель? От чего зависит благосостояние общества прямо пропорционально? Мы разобрали влияние религиозного вероучения на социальное служение христиан в трёх конфессиях. Но никакая доктрина сама по себе не может подвигнуть своего сторонника на служение, не может заставить человека любить. Во всех трёх случаях источником этого служения, безусловно, является Любовь. Любовь к Богу и Любовь к ближнему. Более того, латинское слово «Каритас», во всём западно-христианском мире использующееся в значении «милосердие», изначально и означает «Любовь»: … Deus caritas est. Поэтому, состояние общественной жизни напрямую зависит от величины этого потока энергии Любви, или если так больше устроит наших светских собеседников – некоего потенциала созидательной энергии. Обозначим его латинской Р. Тогда: Н=Р/h, где Н – уровень «качества жизни» общества, h – высота требования сотериологии культурообразующей конфессии, а Р – потенциал созидательной энергии общества. Является ли Р хотя бы относительной константой для общества принадлежащего к любой конфессии? Или его величина как-то зависит от исповедуемой обществом веры? Предположим, что не зависит. Если предположить, что созидательный потенциал, в разных конфессиях примерно одинаков, то уровень благополучия в православном обществе будет стремиться к бесконечно малой величине, (при том, что сотериологическая планка Православия – бесконечно высока), а в обществе традиционно-кальвинистском, при стремлении высоты сотериологической планки – к нулю, – соответственно будет до бесконечности возрастать. На деле же мы этого не видим. Да, на Западе – жизнь обустроена получше, но далеко - не Царство Небесное (люди и страдают, и болеют, и умирают, есть и преступность, и несправедливость, и обездоленные). И у нас – жизнь тяжёлая, но пока - не ад кромешный (люди живут, радуются жизни, любят друг друга, творят, молятся Богу). Таким образом, если следовать логике утверждения Познера до конца, приходишь к выводу, что созидательный потенциал православного общества намного выше западно-христианского. И суждение о том, что Православие препятствует благоденствию общества, становится не столь убедительным. И вовсе неубедительными звучат разговоры о том, что активизируя церковное социальное служение, направленное к пользе наших ближних, мы как-то изменяем своему высокому призванию – Спасению через обОжение. Ведь это сначала происходило снижение требований сотериологии, и как следствие, возрастала социальная активность христиан. А не наоборот. Одной из причин снижения требований сотериологии на историческом пути разделений Церкви – от Православия – к протестантизму было стремление отказа от «избыточного», «лишнего» аскетизма. Так, например, Варлаам, споря с афонскими монахами о возможности видеть Фаворский Свет, возможно, руководствовался вполне здравыми соображениями необходимости трезвения. А одним из побудительных мотивов протестантов к отказу от учения о «должных и сверхдолжных заслугах», а, следовательно, от большинства церковных институций было чёткое, и по сути правильное понимание невозможности «откупиться» от Бога и желание цельности своей жизни. Но ошибкой и первого и последних было возведение своих аскетических воззрений в ранг догматов, или небрежное отношение к церковному наследию. Ведь, если я по моим грехам не могу созерцать Фаворский Свет, это не означает принципиальной невозможности такого созерцания: этот Свет видели собеседники прпп. Сергия Радонежского и Серафима Саровского. А если от Бога невозможно откупиться, это не означает, что я, будучи связан повседневной суетой, и не имея возможности всю жизнь прожить праведно, не должен хотя бы иногда делать добрых дел «ради Христа». Однако, в целях пастырской икономии и педагогики, возможно целенаправленное сужение круга тактических задач жизни христианина, при сохранности стратегии Спасения. Не отказываясь от обОжения, как конечной, стратегической цели, пастырь может, например, поставить перед своим чадом задачу выработать добродетель милосердия: «Твоя задача – стать к людям добрее, а когда ты сможешь созерцать Бога – не твоё дело. И не пытайся!». Или отговорить молодого человека, который просит в храме особое послушание: «Твоё послушание – твоя работа. Относись к ней, как к служению, а в храм приходи на Исповедь и Литургию». Такая мотивация вполне может лечь в основу социального служения православных христиан, без утраты ими своего главного религиозного призвания. Христология и экклезиология Говоря о богословии церковного социального служения и об институциализации последнего, нельзя не коснуться вопросов, во-первых о Богочеловеческой природе Церкви, и во-вторых о Халкидонском догмате, который уточнил Богооткровенное учение о двух природах в единой личности Господа нашего Иисуса Христа. Этот догмат дал врачество от двух главных христологических ересей того времени: монофизитства и несторианства. Для справки попробую расшифровать оба термина, не претендуя на абсолютную корректность, на уровне студента или семинариста: Монофизитство – христологическая ересь, заключающаяся в утверждении, что в Лице Христа – Божественная природа является если не единственной, то существенно перевешивающей, «поглотившей» человеческую. Христос – Бог по преимуществу, человек же – по остаточному принципу, одна видимость. Несторианство – христологическая ересь, видимо противоположная монофизитству, утверждающая, что Бог-Слово и человек-Христос – изначально две разные личности, на некотором этапе пришедшие к единству. Иисус, как человек, был столь свят и праведен, что к нему пришёл Бог-Слово и вселился в него (примерно так). Данные ереси представляли собой доведённые до абсурда богословские концепции двух ведущих позднеантичных богословских школ – Антиохийской и Александрийской. Школу Александрийского богословия интересовал Господь с точки зрения его Божественной природы и Божественной личности. А Антиохийские богословы делали акцент на реальности человеческой природы Спасителя. Практические следствия этих ересей примерно таковы: Монофизитство не может объяснить, почему христиане должны подражать Христу в терпеливом несении креста? Ведь Христос был Богом, а мы-то - слабые человеки. Практически обесцениваются монофизитским учением Страсти Господни: Божество бесстрастно, страдать не может, следовательно, страдания Христа – одна видимость (то есть обман!). Смерть Господа на Кресте при Его знании о Своём Воскресении уже не выглядит Жертвой, а скорее, «фокусом». А по логике несторианства, Бог непосредственно не участвовал в Искуплении: на кресте пострадал один конкретный человек - Иисус (ибо Божество опять-таки страдать не может, так как бесстрастно) – почему же мы говорим. что: во-первых искуплено всё Человечество, и во-вторых искуплено Богом? Бог остался бесстрастным, далёким и равнодушным, а пострадал очередной «козёл отпущения». Мы можем, подобно Высоцкому воскликнуть: «…вот только жаль распятого Христа!», но верить в бога, обрекшего своего сына на позорную и мучительную смерть, и оставшегося при этом бесстрастным, как-то не хочется, так же, как и в монофизитского бога-иллюзиониста. Православное же видение Искупления примерно таково: Бог, попустивший грехопадение людей с вытекающими последствиями в виде человеческого зла, страданий и смерти, не остался равнодушным к страданиям падшего человека, приняв на Себя полноту человеческой природы, и воплотившись, принял на Себя все последствия грехопадения людей. Страдая, воплощённый Бог не прибегал к Своему Божественному Всемогуществу для облегчения Своих страданий: голодая в пустыни, Он отверг искушение превратить камни в хлеба для утоления собственного голода(Мф.4:4;Лк 4:4). Испытывая жажду, Он просил самарянку напоить Его, вместо того, чтобы извести воду из земли, или из камня (Ин. 4:7). Имея возможность призвать на помощь двенадцать легионов ангелов в Гефсимании, Он смиренно отдаётся в руки спиры (Мф.26:53). Несмотря на вызов иудеев: «Сойди с креста и уверуем в тебя!», остаётся на кресте, терпя муки(Мк.15:29). Все свои страдания Он терпит одними своими человеческими силами. Его Божественная природа не является для него анестезией. При этом, субъектом страданий остаётся именно Бог, как Личность. Именно поэтому – «Господь терпел, и нам велел». Но терпение наших страданий Господь нам вменяет в соучастие в Его Страстях, как сопричастникам Его преображённого Человечества, что осуществляется в Таинстве Евхаристии. Почему мы, являясь Телом Христовым, остаёмся теми же личностями, что и были? Потому что Человечество Господа не было представлено автономным ипостасным человеческим носителем. Поэтому Господь исправил всё человечество. Его Человеческая природа потенциально стала достоянием всех людей всех времён и народов. Церковь является мистическим Телом Христовым. И все проявления церковной жизни – это жизнь Богочеловечества под главой – Христом. Именно на этом акцентируют внимание уже уомянутые нами богословы, профессор А.И. Осипов и монах Диодор (Ларионов), рассуждая о природе социального служения Церкви. Беря в качестве примера католическое и протестантское социальное служение, лишённое с их точки зрения духовного измерения, и совершающееся методами секулярного мира, они усваивают эту практику мировоззрению близкому к несторианству: Профессор А.И.Осипов: … двуприродность Церкви не предполагает и несторианского ее деления на земную и небесную, при котором каждая из них ведет обособленную жизнь. «Удвоенное» понимание Церкви не соответствует цельному и единому образу Христа. Нет двух Церквей, есть одна единая, и она богочеловечна. Но в ее человеческой, видимой части лишь то соединено с Божественным и входит в спасительное богочеловечество, что соответствует святой человечности Христа, Его евангельским заповедям.11 Монах Диодор: Современное стремление обосновать «социальное служение» Церкви, исходя из ее богочеловеческой природы, оканчивается «несторианским провалом», потому что в основе этого обоснования лежит разделение, а не единство двух природ Христа и Церкви. Когда говорят, что Церковь богочеловечна, поэтому она должна заниматься не только божественными вещами, но и земными, происходит классическое несторианское разделение природ в богочеловеческой реальности Церкви. Как следствие разделения природ в Богочеловеке, разделяются и две сферы жизни - духовная и материальная.12 Вывод оба автора, не ссылаясь друг на друга, делают один: организованное систематическое социальное служение не может быть органической частью жизни Церкви, как Богочеловеческого организма. Почему с этим нельзя согласиться? Утверждение о «несторианском» характере попыток разделения природ в богочеловеческой реальности Церкви некорректно. Ошибка, ересь несторианства – не в разделении природ, а в разделении ипостасей, а точнее, в утверждении двух ипостасей во Христе. В экклезиологическом же контексте не может быть аналогии несторианства, ибо Церковь составляют множество разумных существ, множество личностей, или ипостасей (разница между понятиями «личность» и «ипостась» существует, но в данном контексте можно поставить между ними знак равенства). А вот аналогия монофизитства в экклезиологии теоретически возможна. Довольно близко к этому - утверждение, что в богочеловеческой реальности Церкви человеческая природа полностью подчинена божественной. Этого не было даже у Спасителя. Если бы так было, не было бы Гефсиманского борения. В том и суть этого подвига, что Господь усилием, стоившем кровавого пота, подчинил Свою человеческую волю Воле Божественной, когда первая была готова воспротивиться(Лк.22:44). Данное утверждение покушается на тезис о неслитности соединения божественной и человеческой природ во Христе, и, следовательно, в Церкви, как Теле Христовом. А если Церковь – Тело Христово, то служение Христа становится служением Церкви. Каково же, однако, было служение Спасителя во время Его земной жизни? Учительство? Конечно! Миссионерство? Пожалуй. Молитва и Литургическое служение? Да, есть в Евангелиях такие указания. Таинство Евхаристии, установленное Господом – центральная часть жизни Церкви. Однако, народ ходил за Ним толпами не по этим причинам. Всё основное время у Господа занимало оказание помощи страждущим. Есть ли у нас основание усвоять это служение Господа нам? Выше мы говорили о том, что Господь не использовал Своё Божественное Всемогущество для облегчения Своих страданий или решения Своих личных трудностей. Но, когда дело касалось страданий других людей, – всё менялось: отказавшись в пустыни превратить камни в хлеба для утоления собственного голода (Мф.4:4;Лк 4:4), Он чудесно умножает хлеба для утоления голода народа, следующего за ним (Мф 14:20). Когда речь идёт об исцелениях и многих других чудесах, обращает на себя внимание лёгкость при совершении этих чудес: какие-то человеческие действия – наложение рук, молитва и проч., как и Сам Господь свидетельствует, нужны больше для народа, «да уверуют…»(Ин 11:42). Можно сказать, что служение Господа нуждающимся, постоянно сопровождаемое чудесами, - почти целиком является проявлением Его Божественной Сущности, и может показаться, что мы не можем это экстраполировать на наше социальное служение. Да, мы верим в чудеса, которые случаются в нашей жизни, но мы не дерзнём претендовать на дар чудотворения в ходе нашего служения страждущим, поэтому и разделяем наше служение от служения Господа. Но мы во-первых забыли, что мы – Церковь, и обетование Господа о том, что «верующий в Меня, дела, которые Я делаю, сделает, и больше сих сделает» (Ин 14:12). А во-вторых, я не случайно сделал оговорку, что служение Господа – «почти» целиком проявление Его Божества. Были и проявления Его человечества. Например, при насыщении народа хлебами в пустыне, кроме чудотворения, Господь проявил и человеческую распорядительность, организовав эту «акцию»: выяснил, сколько у Его учеников съестных припасов, посчитал народ, рассадив его прямоугольником сто на пятьдесят, организовал «конвейр» раздачи, распорядился учесть остатки после раздачи. Мы об этой стороне эпизода забываем, ибо блеск чуда, преодолевающего закон сохранения материи, затмевает какие-то «второстепенные» детали. Но второстепенного в Евангелии ничего нет, и детали подчёркивают реальность, воплощённость, а не призрачность происходившего. Если бы мы не знали, сколько хлебов имели ученики перед чудом насыщения, мы бы не поняли, что произошло чудо. Если бы народ не был рассажен в указанном порядке, до нас бы не дошло число вкушавших, и мы могли бы сомневаться, а была ли толпа народа? Если бы Господь не распорядился собрать остатки в определённом количестве, мы могли бы «насыщение» народа приписать эффекту внушения, гипноза и проч. Мы, в отличие от Господа, не властны преодолевать законы природы своими человеческими усилиями. Однако, прилагая эти усилия, и все наши человеческие ресурсы – разум, волю, расчёт и даже хитрость для исполнения заповеди о любви к ближнему, с молитвенным призывом ко Господу, мы часто становимся свидетелями и участниками похожих событий: вот у нас ничего нет – начали работать, и появляется нечто, невесть откуда, причём, зачастую с изобилием. Но человеческая составляющая общественного служения Господа далеко не исчерпывается приведённым эпизодом. Можно в качестве наиболее показательного момента в Евангелии взять воскрешение праведного Лазаря Четверодневного. В Субботу Лазареву синаксарь предваряется двустишием: "Рыдаеши, Иисусе, сие смертного существа; оживляеши друга Твоего, сие Божественныя крепости."13 Т. е. "Ты плачешь, Господи – это свойство, или принадлежность, или качество смертного существа, Твоей человеческой природы. Ты оживляешь друга Твоего, воскрешаешь близкого Тебе человека – и это "Божественныя Крепости," это явление Твоей Божественной силы». После того, как Иисус прослезился над гробом Лазаря, многие от иудеев говорили: «смотри, как Он любил его!». Этот евангельский отрывок приходит на память при чтении строк одного из документов II Ватиканского Собора – Пастырской конституции о Церкви в современном мире «Gaudium et spes»: «Он есть и совершенный человек, возвративший сынам Адама подобие Божие, искажённое первым грехом. Поскольку человеческое естество было в Нём воспринято, но не исчезло, постольку и в нас оно было возведено в наивысшее достоинство. Ибо Он, Сын Божий, через Своё воплощение некоторым образом соединился с каждым человеком. Человеческими Своими руками Он трудился, человеческим разумом Он мыслил, человеческой волей действовал, человеческим сердцем любил».14 Данный документ в католическом мире вызвал неоднозначную реакцию. Достаточно критически отнёсся к нему папа Бенедикт XVI15. Но что для нас (и католиков и православных) в этом документе существенно: это – серьёзная попытка богословски обосновать социальную активность христиан, социальное служение Церкви. В документе содержится важная интуиция: социальная активность христиан оправдана высочайшим достоинством человека, которое выводится из Человечества Спасителя. Правда, выводится в данном случае несколько невнятно, и в этом – главная претензия к авторам Конституци. Утверждение этого католического соборного документа о том, что Господь «любил человеческим сердцем» нельзя понять недвусмысленно вследствие неопределённости понятий как «любовь», так и «сердце». Любовь в значении «ἀγάπη» может быть свойством природы, как Божественной, так и человеческой, но исходить она может только от ипостасного носителя природы. А в данном случае – это Бог Слово, совмещающий в себе две природы, и трудно определить, какая именно природа в какой степени, и посредством чего эту любовь проявляет. Однако, этих сомнений и возражений вполне можно избежать, отказавшись от употребления в данном контексте слова «любовь», имеющего много значений и толкований, в пользу понятия «сострадание», определив последнее, как естественное свойство человеческой природы реагировать страданием на страдание ближнего. И вот способность к этой-то реакции Господу, как Совершенному Человеку, не была чужда. Совершая чудеса исцеления для всех, как Бог, чуждый лицеприятия, Господь сострадает людям, как Человек. Над гробом своего друга Лазаря Он плачет (хотя тот в следующий момент воскреснет). При исцелении сухорукого скорбит об ожесточении сердец окружающих(Мк. 3:5). Женщине – хананеянке в ответ на просьбу об исцелении дочери говорит суровые слова, сравнивая её народ с «псами», и всё равно помогает(Мф 15:26). Такое горячее эмоциональное восприятие происходящего – наглядное свидетельство его Человеческой природы с ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ природной склонностью к состраданию. И здесь Господь не «включает» своего Божественного свойства – безстрастия, принимая, как одну из сторон Своего Креста, «страдание сострадания». Поэтому мы, хотя и не можем уподобиться Господу в совершении чудес, вполне способны, по крайней мере, сострадать нашим ближним. А сострадание, если мы его не заглушаем в себе искусственно, способно подвигнуть нас на служение ближнему, или хотя бы на некое участие в таковом служении. Методика же, и принципы организации такого служения могут быть созданы нами, а могут быть взяты извне и адаптированы к нашим задачам. Вопрос годности их, или негодности, это уже вопрос подбора инструментария. Этот вопрос не последний, но он скорее нравственный и практический, если угодно, может содержать элементы христианской антропологии или аскетики, но он - не догматический. Нет необходимости каждую методику поверять догматикой. Критерием пригодности того или иного метода может быть его эффективность при условии этичности. Методы, основанные на лжи, просто не будут работать. Догматических же препятствий (по крайней мере, в области христологии и экклезиологии) к институциализации церковного социального служения мы не видим. А основания для создания у нас такого церковного института – очевидны. Создание такого института помогло бы нам не ставить судьбу церковного социального служения во всецелую зависимость от наличия или отсутствия активности и энтузиазма организаторов этого служения, обеспечить стабильность и поступательность развития церковного служения ближним. Идеи милосердия в Ветхом Завете В Ветхом Завете нам даны некие основания многих важных определений, касающихся социальной жизни. Это те понятия, без которых общество превращается в стадо или толпу. Ветхий Завет предлагает целый ряд таких понятий и идей, которые позволяют обществу состояться, которые отличают это общество от многих других обществ древности и современности, построенных на совершенно других принципах. В Ветхом Завете понятие милосердия имеет долгую и богатую историю. Для определения понятия милосердия (милости) авторы ветхозаветных книг используют, главным образом, два выражения, обладающих различными смысловыми оттенками. Это, во-первых, термин хесед, обозначающий внутреннюю расположенность к добру. Слово хесед встречается в Библии 245 раза. Это термин, который объединяет в целом и все слова Ветхого Завета, и повседневную жизнь, и в то же время некие высокие понятия, связанные с отношениями Бога и человека. Используя его для характеристики отношений между двумя лицами, Ветхий Завет имеет в виду не только их взаимное благорасположение, но также и верность друг другу, основывающуюся на внутреннем обязательстве и, следовательно, также и на верности каждого самому себе. И если понятие хесед обозначает также милость или любовь, то это потому, что и милость и любовь зиждутся именно на такой верности. Также хесед - это милосердие как свойство Бога, но доступное и человеку; не чувство, не единичный поступок, а линия поведения, выражающая в конкретных поступках. Это дар милосердия, приглашающий к ответному поступку. Хесед предполагает неравенство. Если у всех все есть, то хесед проявить нельзя. Неравенство предполагает солидарность и взаимность, дающее возможность для хеседа, т.е. для проявления милосердия друг к другу. Хесед не регулируется законом, так, как детально регулируются жертвоприношения: что принести в жертву, как и куда принести. Про хесед этого не говорится, но если из закона исчезает хесед, остается только ритуал и, следовательно, закон превращается в свою противоположность. Хесед лежит в основании религии и общественных отношений. Хесед - это некий общий принцип мироустройства. Второе слово, которое используется в Ветхом Завете для определения милосердия, - это рахамим. Оно обладает своим, специфическим оттенком. Тогда как хесед служит для обозначения таких понятий, как "верность самому себе" и "верность своей любви" (т.е. в определенном смысле, мужского свойства), семантика слова "рахамим" отражает понятие материнской любви. Глубочайшая изначальная связь, можно сказать, единство матери и младенца создает между ними особые отношения, порождает у матери совершенно особую любовь. Об этой любви можно сказать, что она совершенно бескорыстна и не служит наградой за какие-то заслуги. Такая любовь, следовательно, представляет собой некую внутреннюю необходимость: она и есть внутренняя потребность сердца. В глубинном психологическом плане "рахамим" порождает множество чувств, в том числе доброту, нежность, терпение, участливость - другими словами, постоянную готовность прощать. Когда Ветхий Завет, говоря о Господе, употребляет слово "рахамим", то имеются в виду именно эти Его свойства. Мы читаем у Исаии: "Может ли женщина забыть грудное дитя свое, может ли быть безжалостной к исчадию чрева своего? Но если бы она и забыла, то я не забуду тебя" (Ис 49.15). Верная и непобедимая благодаря таинственной силе материнства, эта любовь по-разному выражена в ветхозаветных текстах: это и "спасение в опасностях" (особенно тех, что исходят от врагов), и прощение грехов - как отдельного человека, так и всего Израиля, - и, наконец, готовность выполнить обещанное и ответить чаяниям (эсхатологическим), невзирая на человеческую неверность. В Книге Осии читаем: "Уврачую от неверности их, возлюблю их по благоволению" (14.5). Помимо этих основных семантических элементов, ветхозаветное понятие милосердия включает также и содержание глагола хамаль, буквально обозначающего "пощадить" (поверженного врага), но также и "проявить жалость и сострадание", т.е., следовательно, содержащего в себе идею прощения и отпущения грехов. Слово хус также выражает жалость и сострадание, но прежде всего в смысле душевном. Впрочем, для обозначения милосердия эти слова используются в библейских текстах значительно реже. Кроме того, следует обратить внимание на термин эмет. Он обозначает прежде всего "устойчивость", "безопасность", но также и "верность", и поэтому, видимо, связан по смыслу с термином хесед. В Ветхом Завете, возвещая Господне милосердие, употребляются многочисленные, но очень близкие по смыслу слова; разнообразие значений этих слов сводится, можно сказать, к одному основополагающему и единственному значению - выразить неисследимое богатство Божьего милосердия и, в то же время показать, насколько это милосердие, в своих различных аспектах, охватывает человека. Ветхий Завет, ободряя горюющих и особенно тех, кто обременен грехами, призывает прибегать к Божественному милосердию и полагаться на него. Ветхий Завет постоянно напоминает о милосердии, и особенно во времена падения и отчаяния. Всякий раз, когда милосердие проявляется и осуществляется в жизни всего народа или отдельного человека. Ветхий Завет возносит ему благодарение и хвалу. Так что милосердие, в некотором смысле, как бы противопоставляется Божественной справедливости, и во многих случаях оно раскрывается как нечто не только более мощное, но и более "фундаментальное". Уже в Ветхом Завете содержится учение о том, что любовь "больше" справедливости. Хотя справедливость есть подлинная человеческая добродетель и превышающее всякое разумение совершенство Бога, тем не менее любовь "больше" ее. Любовь более велика в том смысле, что она первая и основополагающая. Можно сказать, что любовь - это основание справедливости, а справедливость, в конечном счете, служит милосердию. Первенство любви, ее превосходство над справедливостью (что характерно для всего Откровения) проявляется именно в милосердии. Отношение к благотворительности в Ветхом Завете. Ветхий Завет указывает на богоугодность благотворения (Втор 16. 9-10). Благотворение прямо связывается с почитанием Творца («чтущий же Его благотворит нуждающемуся» - Притч 14. 31). Благотворение (милость) избавляет от смерти (Тов 4. 10; 12. 9), очищает всякий грех (Тов 12. 9; «искупи грехи твои правдою и беззакония милосердием к бедным» - Дан 4. 24). Милостыня ставится в ряд с молитвой, жертвой, постом (Тов 12. 8; Ис 58. 6-7). Ветхий Завет оттенил то, что с совершенной полнотой будет раскрыто в новозаветном учении. Ветхозаветное нравоучение определяло благотворительность как первое и неотложное дело: «...к бедному ты будь снисходителен и милостынею ему не медли; ради заповеди помоги бедному и в нужде его не отпускай его ни с чем. Трать серебро для брата и друга и не давай ему заржаветь под камнем на погибель; располагай сокровищем твоим по заповеди Всевышнего, и оно принесет тебе более пользы, нежели золото; заключи в кладовых твоих милостыню, и она избавит тебя от всякого несчастья» (Сир 29. 11-15). «Блажен, кто помышляет о бедном [и нищем]! В день бедствия избавит его Господь» (Пс 40. 2). «Дающий нищему не обеднеет; а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий» (Притч 28. 27). В Ветхом Завете встречаются указания на виды благотворения:         помощь бедному (Иов 29. 16; Лев 25. 35; Втор 15. 7-11; и др.);         долг накормить голодного (Тов 1. 17; Ис 58. 7; и др.);         напоить жаждущего (Притч 25. 21); одеть нагого (Тов 1. 17; Ис 58. 7);         помочь больному и калеке (Иов 29. 15; 2 Мак 8. 28);         поддержать вдову и сироту (Иов 29. 12-13; 31. 16-17; Притч 31. 8 и др.);         оказать гостеприимство бездомным, странникам (2 Цар 17. 27-29; Ис 58. 7);         позаботиться об узниках (Ис 58. 6; 61. 1) и т. д. Закон определял частные случаи и виды благотворительности (например, долг каждого отдавать «десятину» для бедных - Втор 12. 17-18; 14. 28-29; 16. 11; «провозглашение прощения» раз в 7 лет: «всякий заимодавец, который дал взаймы ближнему своему, простил долг и не взыскивал с ближнего... ибо провозглашено прощение ради Господа Бога твоего» - Втор 15. 2). В Ветхом Завете пока еще есть ограничения в отношении того, кому нужно оказывать милость и кто должен быть благотворителем. Понятие «ближнего», в отношении которого следовало осуществлять благотворительность, ограничивалось рамками народа израильского: «С иноземца взыскивай, а что будет твое у брата твоего, прости» (Втор 15. 3); на «земле своей» израильтянин должен был помогать всякому обедневшему (Втор 15. 7-11) и не брать с него роста и прибыли с данного взаймы (Исх 22. 25-27; Лев 25. 35-37), с иноземца же мог взыскивать долг (Втор 23. 20). Подобный подход, хотя и не законодательного характера и в более позднее время, фиксируется разделением лиц благочестивых и грешных, причем не считается обязательным помогать последним. «Если ты делаешь добро, знай, кому делаешь, и будет благодарность за твои благодеяния. Делай добро благочестивому и получишь воздаяние, и если не от него, то от Всевышнего» (Сир 12. 1-2). В Пятикнижии рекомендуется давать милостыню "отпрыскам семени Авраамова... чисто израильского происхождения". Итак, израильтяне должны быть щедры к братьям-израильтянам. Однако в пророческих речах и учительных книгах уже присутствуют возвышенные высказывания о благотворительности, милостыне, как предвидение учения об истинной любви («Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою...» - Притч 25. 21).  Ветхозаветные основания социального служения. Поиск этих оснований представляет определённую трудность, ибо если рассматривать ветхозаветные тексты сами по себе, проникаешься духом их радикального теоцентризма , отвергающего всякое горизонтальное, человеческое измерение, тогда как социальное служение предполагает именно взаимоотношения в социуме, между человеком и человеком, между ближними. Социальное в Ветхом завете подчинено сакральному и, казалось бы, само по себе не рассматривается. Однако это положение является кажущимся. Нельзя ни в коем случае забывать основной принцип христианской экзегетики: ветхозаветные тексты должно рассматривать только в свете Евангелия. Этот главенствующий принцип актуален и для нас. Перечитывая Евангелие, мы всё время чувствуем конфликт между не столько буквальным, сколько искажённым пониманием ветхозаветных заповедей современников Господа и толкованием их Самим Христом. Здесь мы сталкиваемся с т. н. «ветхозаветным» в худшем смысле менталитетом. Ключевой притчей, обличающей этот менталитет является притча о Милосердном Самарянине. Два персонажа этой притчи — священник и левит, прошедшие мимо раненного, поступили так не по злобе и даже не по равнодушию и лени. Трагизм притчи в том, что эти служители руководствовались по-видимому лучшими побуждениями — опасением сорвать службу в Храме вследствие ритуальной нечистоты, возникающей при прикосновении возможно уже к мёртвому телу. Категории святости и скверны для этих носителей ветхозаветного стиля мышления носили именно ритуальный, т. е. лишённый нравственного и рационального обоснования характер. Проповедь же Господа была направлена на то, чтобы вернуть эти обоснования заповедям Ветхого Завета, вдохнуть дух в мертвящую букву Закона. Но Его проповедь была бы вовсе непонятна современникам, и было бы оправданным их непонимание и жестоковыйность, если бы Его проповедь не предваряли многие предшественники — пророки. В свою очередь проповедь пророков также не воспринималась бы, как Послание от Бога, если бы не было соответствующих указаний в Законе. Социальное служение в Церкви подразумевает следование второй части двуединой заповеди о любви к Богу и ближнему, а именно — любви к ближнему. Мы привыкли, что в Декалоге отношениям с ближними посвящены шесть заповедей, начиная с пятой — о почитании родителей, тогда как первые четыре — отношениям человека с Богом. Однако, можно найти социальную составляющую и в заповедях со второй по четвёртую. Так во второй заповеди - «не сотвори себе кумира...», которую иногда сводят к запрету на изображения вообще, ключевым словом является возвратное местоимение «себе», то есть запрет на культовые изображения для индивидуального пользования, (ибо сами священные изображения в древней Церкви были — херувимы, змей ит.п.). Этот запрет предостерегал от социальной раздробленности, а именно - ситуации, когда все молились бы по своим шатрам. И эта же заповедь стимулировала социальную сплочённость Израиля, которая рождалась из совместной молитвы к Яхве. Третья заповедь помимо прочих значений подразумевала недопустимость ложных клятв именем Яхве, и существенно ограничивала возможность обмана в отношениях между соплеменниками. Что касается заповеди о дне субботнем, то её социальное толкование мы видим уже в книге Исхода, только немного ниже: (Исх 23:12) « Шесть дней делай дела твои, а в седьмой день по­койся, чтобы отдохнул вол твой и осел твой и успоко­ил­ся сын рабы твоей и при­шлец»(сама заповедь — Исх. 20:8-11). На социальном понимании этой заповеди («Суббота — для человека, а не человек — для субботы») постоянно настаивал Господь, и даже нарочито своими действиями бросал вызов иному, «ритуальному» пониманию этого установления. Важной чертой пророческой проповеди является т. н. «этический монотеизм». По этой черте можно отличить радикально-монотеистическую религию от условно-монотеистической. Древний Израиль до пророков исповедовал скорее условный монтеизм: культ Яхве по своей атрибутике мало отличался от языческих культов соседних с Израилем народов, и поэтому-то пророки так резко высказываются о проявлениях культа — жертвах, праздниках ит.п., настаивая на необходимости пересмотра отношений внутри общества. Общество необходимо перестроить на началах справедливости и милосердия. Пророки даже настаивают на расширении границ в восприятии человека, как «ближнего». Так, например, книга пророка Ионы добродушно, но высмеивает узко-национальный патриотизм Ионы, а пророчества об окрестных народах, содержащиеся почти во всех книгах пророков, содержат грозные прещения в адрес последних не за то, что они исповедуют ложные религии, а за попрание человечности, т. е. опять этическое измерение оказывается важнее культового.16 Важной, и можно сказать онтологической предпосылкой для социального служения является двуединая тема страдания и сострадания, и их религиозное осмысление. Вопрос о совместимости страданий в мире с такими качествами Бога, как Всеблагость и Всемогущество всегда была камнем преткновения для людей ищущих Бога. Несмотря на обилие апологетических попыток примирить данные противоречия, «вопрошания Ивана Карамазова» остаются неудовлетоврёнными. Аргументы апологетов слишком интеллектуальны. Это прекрасно. Интеллект, разум, безусловно призваны обуздывать разбушевавшиеся эмоции. Но дело не в эмоциях. Страдания – не эмоциональны. Они – экзистенциальны. И разум, а точнее, интеллект не способен в полной мере охватить суть страдания. Поэтому теоретические рассуждения для человека, столкнувшегося с реальным страданием, как неверующего, так и верующего остаются «евклидовской дичью». Ведь увещаниями невозможно утолить даже зубную боль, не говоря уж о более серьёзных проблемах. Если мы обратимся к Священному Писанию Ветхого Завета, мы найдём много повествований о страданиях человека, но очень мало найдём текстов, отвечающих на вопросы о смысле страданий, текстов, оправдывающих страдания. Такие тексты всё же есть. Но они скорее отражают позицию, оспариваемую самим Писанием. Спор этот представляет Книга Иова. Эта книга ставит проблему справедливости страданий, и однозначного решения этой проблемы в конце книги не видно. Жестоко страдающий Иов в некий момент теряет терпение и начинает горько жаловаться в слух своих друзей. Но вместо дружеского утешения он встречает нравоучения «мудрецов», которым невмоготу сострадать, и которые, как страус голову в песок, пытаются прятать свой разум от разрушительной реальности за некие теоретические конструкции, которые сами себе создали. И вот эти «утешения» являются очередным испытанием для страдающего Иова. Ибо увещания «мудрецов» представляют собой завуалированный вариант прямого предложения жены Иова: «похули Бога и умри!». Дело не только в том, что друзья усомнились в праведности страдальца и высказали эти сомнения в виде не подлежащего сомнению утверждения: «Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца. Верно, ты брал залоги от братьев твоих ни за что, и с полунагих снимал одежду... Утомленному жаждою не подавал воды напиться, и голодному отказывал в хлебе; а человеку сильному ты давал землю, и сановитый селился на ней. Вдов ты отсылал ни с чем, и сирот оставлял с пустыми руками»(22.5–9). Иову предлагается согласиться с хулой на Бога. Ибо бог мудрецов по выражению одного из современных толкователей книги Иова, поэта Александра Сопровского, призван осуществлять куцую справедливость – то награждая, то карая17. Указывая на трансцендентность Бога, мудрецы выводят отсюда Его равнодушие к человеческим страданиям: ...разве может человек доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? (22.2–3). Клевета на Бога со стороны мудрецов состоит не только в приписывании Ему равнодушия, но и слепоты: ..– завеса Его, так что Он не видит, а ходит только по небесному кругу (22.14). И в извращении иерархии ценностей: луну и звёзды мудрецы ставят превыше человека, созданного по образу Божиему: И как человеку быть правым перед Богом, и как быть чистым рожденному женщиною? Вот даже луна, и та несветла, и звезды нечисты пред очами Его. Тем менее человек, который есть червь, и сын человеческий, который есть моль (25.4–6). В конце книги Господь укоряет мудрецов за то, что они «не так верно» говорили о Нём, как Иов. А что же именно из сказанного Иовом Господь одобрил? Иов произнёс множество слов горьких, даже дерзких, могущих показаться кощунственными. Но он не согласился ни с искажённой картиной справедливости мироздания, ни с мыслями о равнодушии Бога, ни с клеветой на Творение. А главное – с апологией зла и страданий, которую старательно выстраивали его друзья. Для нас эта книга является уроком сострадания, учит нас не прятаться от боли сострадания, даже если эта боль велика и даже если мы сейчас не видим возможности помочь страждущему. Сострадание и сопереживание, купно с молитвой, могут нас вразумить, как помочь ближнему — и в этом их подлинный смысл. То, что вопросов по прочтении книги Иова остаётся ещё больше, чем в начале — в этом, на мой взгляд, и есть её замысел. Итак, мы видим, что в Ветхом Завете существуют многие предвосхищения оснований христианского социального служения: предписания Закона, касающиеся отношению Израильтян к наиболее беспомощным и уязвимым членам общества — о субботних годах, юбилеях, запрет дожинать до конца поля и виноградники и т. п.; Пророки с их «этическим монотеизмом», примеры социального служения самих пророков (Илия, Елисей); Многострадальный Иов, вопрошающий Бога о смысле своих страданий, и его прозрения о посредничестве Христа и Искупителе. В Ветхом Завете нет только одной идеи, без которой немыслимо христианское социальное служение в нашем понимании — идеи о безусловной ценности отдельной человеческой личности, ибо нет ясного учения о бессмертии души и Воскресении. Несмотря на то, что фарисеи времён Христа, верили и в то и в другое, эта вера не была всеобщим достоянием Израильского народа — были и другие мнения. Ясным учением об этих реалиях мы обязаны Христу. Новозаветные основания социального служения. Каждый, кто хоть раз в жизни прочитал Евангелие, может назвать несколько отрывков, обязывающих нас к делам милосердия. В первую очередь, конечно, напрашивается чтение в Неделю о Страшном Суде(Мф.25), где указываются критерии богоугодности жизни человека, в число которых не входят ни пост, ни правое исповедание веры, ни усердие в посещении храма, а человечность, умение сердца откликнуться на страдание ближнего, которого Господь сделал своим «братом меньшим». Примерно та же тема звучит и в притче о Милосердном Самарянине (Лк.10:30-35), которая также приходит на ум , как Евангельское обоснование социального служения: персонажи этой притчи — священник и левит поступили неправильно, руководствуясь, вероятно, соображениями ритуальной чистоты, нарушение которой могло помешать их участию в богослужении, Самарянин же, несмотря на своё неправое мудрование относительно Бога, оказался правым потому что остановился, отложив остальные дела ( а они у него были, ибо наутро он поспешил, вверив пострадавшего заботам Гостинника) для того, чтобы спасти жизнь человека, которая в его иерархии ценностей оказалась выше всего остального. Однако, рассматривая данные отрывки Евангелия с такой точки зрения мы не открываем для себя ничего нового, по сравнению с Ветхим Заветом: это те же темы этического монотеизма и универсализма, звучащие у Пророков, и Господь только напоминает нам эти азбучные истины, а для своих современников, которые в них сомневаются, подтверждает их Своим авторитетом. Ибо заповедь о любви к ближнему — не новозаветная, она содержится ещё в книге Левит (19:18). Кроме того, приведённые отрывки при рассмотрении их под известным углом зрения (ибо есть и другое возможное их прочтение, и мы к нему вернёмся), утверждая абсолютную ценность добродетели милосердия, ничего не говорят в пользу организованного социального служения, как института помощи страждущим. Свидетельством необходимости такого служения является прежде всего сама деятельность Христа. Большую часть своего служения Спаситель посвящал именно служению страждущим: исцелению больных, изгнанию нечистых духов, очищению прокажённых. Этими делами Он бывал занят с утра вплоть до позднего вечера (Мф.8:16). Каковы же были побудительные причины для Него? Безусловно, Господь своими чудесами свидетельствовал о Себе, как о воплощённом Боге. Некоторые из чудесных исцелений Господь сопровождал нарочитыми высказываниями, и действиями, которые окружающим могли показаться кощунственными: исцеляя расслабленного, носимого четырьмя, Он провозгласил ему отпущение грехов (Мк.2:2-5), другому расслабленному при Овчей купели (Ин.5) Он, вопреки заповеди субботнего покоя, повелел взять свою постель. Имея возможность исцелить слепорождённого в субботу одним словом (и при этом не нарушалась соответствующая заповедь, как это понимали книжники), Он предпринимает телесные действия, дабы ещё раз продемонстрировать Своё авторство, и, соответственно, Своё право толковать заповедь о субботнем покое (Ин.9). Так Своими делами Он доказывал Своё право учить «со властью»(Мф.7:29). Но не только необходимость свидетельства о себе, как о Боге, двигала Христом при совершении чудес исцеления и проч. Были эпизоды, когда Он не требовал исповедания веры перед совершением исцеления, а чудо воскрешения сына Наинской вдовы было совершено даже без каких-либо просьб к Нему(Лк 7:11-15). Также чудо насыщения народа хлебами в пустыни, упоминаемое всеми Евангелистами имело своей целью не дать народу «ослабеть в пути» (Мк 8:3), то есть происходило из сострадания Господа людям. На сострадание указывают также яркие эмоциональные реакции Господа на происходящее. Наиболее показательно Его поведение в эпизоде с воскрешением Лазаря, когда Он слезит над его гробом, несмотря на то,что тот в следующий момент воскреснет (Ин. 11:35). Расточая чудеса на всех приходящих, «как солнце сияет на злых и благих», без какого-либо лицеприятия, Господь по-разному наставляет исцелённых: кому-то запрещает рассказывать о происшедшем (напр. Мф 8.3-4; 9.29-30; Лк. 5:41-43), кому-то, напротив повелевает (Лк.5.19-20; ), кому-то открывает, что причиной недуга являлся грех (Ин 5:14; Мк 2:5-10), о ком-то говорит обратное (Ин9:2-3). И т. д. Таким образом, Он утверждает два руководящих принципа в служении ближнему: первый принцип — нелицеприятие, то есть независимость оказания или неоказания помощи от нашего отношения к человеку, от его личностных особенностей. И второй принцип — персональный подход, когда личностные особенности важны для принятия решения о том, как лучше помочь нашему ближнему. Этот второй принцип — персональный подход к каждой человеческой личности логически вытекает из учения о бессмертии человеческой души, того учения, которое было достоверно неизвестно ветхозаветному человеку. Которое угадывалось наиболее религиозно чуткими представителями иудеев — фарисеями, но при этом отрицалось саддукеями. В известном споре(Мф 22:31) Спаситель аргументированно опровергает последних и утверждает учение о Воскресении Своим авторитетом. А из учения о бессмертии души следует вывод о её наивысшей ценности: «какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?»(Мф 16:26; Мк 8:36) Душа человека — дороже всего мира. Отсюда становятся понятными притчи о потерянной драхме и заблудшей овце, которые вне данного контекста парадоксальны — как может одна овца быть дороже отары или одна драхма — десяти? Есть и ещё одна притча — притча о многоценной жемчужине, которая дороже Купцу всего на свете(Мф 13:45). Некоторые толкователи, правда, под самой жемчужиной понимают Царство Небесное, расценивая притчу, как простой повтор предыдущей — о сокровище, зарытом на поле(Мф 13:44). Но Господь ясно именно образ Купца соотносит с Царством Небесным, и повтор является повтором-перевёртышем: в предыдущей притче говорится о напряжённом и стремительном движении верующего навстречу Богу, а здесь — о встречном движении Бога к душе человека с не меньшим напряжением. Важным вкладом Евангелия в учение о святости и скверне явилось разделение Господом нравственного и, если можно так сказать, гигиенического аспектов: такая полезная гигиеническая привычка мыть руки перед едой, за отказ от которой фарисеи упрекали Иисуса и его Учеников (Мф 15:1-20)— не имеет нравственного значения. В притче о милосердном самарянине Господь ставит в упрёк священнику и левиту то, что они прошли мимо пострадавшего. Данные персонажи притчи могли так поступить не по равнодушию, а боясь впасть в ритуальную нечистоту в том случае, если пострадавший оказался бы уже мёртвым. Нравственный вызов этой притчи — в преодолении «ритуального» понимания категорий святости и скверны: смысл заповеди о нечистоте прикоснувшегося к мёртвому телу носил характер скорее эпидемиологический а не нравственный. Нравственный же долг состоял в преодолении страха опасности, от которой предостерегала заповедь о нечистоте, ради спасения жизни человека, угроза жизни которого реальнее, чем предполагаемая опасность, заключавшаяся в ветхозаветной категории «нечистоты». Также происходит разделение нравственного и медицинского аспектов ветхозаветных установлений в евангельском эпизоде с исцелением кровоточивой (Мк.5:25-34; Лк. 8:43-48). Иисус заставляет женщину рассказать вслух перед народом о своём исцелении, несмотря на то, что прикосновение кровоточивой, согласно формального понимания Закона также причиняло нечистоту. Однако, данная заповедь была направлена на охрану здоровья женщин, находившихся в ситуациях, когда они наиболее уязвимы, и подразумевала запрет прикосновений для мужчин с целью вступления в интимные отношения, а не прикосновения с целью врачевания. Наконец, Господь нас в Евангелии учит организационным принципам социального служения. Например, притча о Милосердном Самарянине (Лк.10:33) указывает именно на конкретные действия и переводит разговор от теоретических рассуждений «кто есть ближний мой?», т.е. «кого мне надо любить?», к практическим указаниям – как надо поступать по любви к ближнему. И кроме нравственного содержания, эта притча показывает образ организованного, последовательного служения: использование определенных медицинских манипуляций и веществ (масло и вино), транспорта (посадил на своего осла), привлечение других лиц к уходу за раненым (гостинник), управление финансами (два динария – гостиннику, плюс обещание возместить непредвиденные расходы). Эти подробности нельзя выпускать из вида, хотя они, казалось бы, и вторичны по отношению к основной мысли притчи – о том, что ее главный персонаж просто не прошел мимо. С подобного угла зрения можно рассмотреть и эпизод насыщения народа хлебами в пустыне. Спаситель помимо чуда проявил Себя, как организатор: выяснил, сколько у Его учеников съестных припасов, посчитал народ, рассадив его прямоугольником сто на пятьдесят, организовал цепочку раздачи, распорядился учесть остатки после трапезы. Мы об этой стороне эпизода забываем, ибо блеск чуда, преодолевающего закон сохранения материи, затмевает какие-то «второстепенные» детали. Но второстепенного в Евангелии ничего нет, и детали подчёркивают реальность, воплощённость, а не призрачность происходившего. Если бы мы не знали, сколько хлебов имели ученики перед чудом насыщения, у нас не было бы основания считать, что произошло чудо. Если бы народ не был рассажен в указанном порядке, до нас бы не дошло число вкушавших, и мы могли бы сомневаться, а была ли толпа народа? Если бы Господь не распорядился собрать остатки в определённом количестве, мы могли бы «насыщение» народа приписать эффекту внушения, гипноза и проч. Мы, в отличие от Господа, не властны преодолевать законы природы своими человеческими усилиями. Однако, прилагая свои усилия, и все наши человеческие ресурсы – разум, волю, расчёт и даже хитрость для исполнения заповеди о любви к ближнему, с молитвенным призывом ко Господу, мы часто становимся свидетелями и участниками похожих событий: при отсутствии изначальных ресурсов мы начинаем работать – и ресурсы, откуда ни возьмись, появляются, причём, зачастую с избытком. В книге Деяний и Апостольских посланиях мы немного встречаем упоминаний о церковном социальном служении, однако указания этих книг свидетельствуют именно о существовании данного института, а не о спорадических проявлениях помощи ближнему. Первой схемой поддержки неимущих был так называемый «первохристианский коммунизм», когда «никто ничего из име­ния своего не называл сво­им, но всё у них было общее» (Деян 4:32-37). На то, что эта схема не была принудительной, указывает ап. Пётр при обличении Анании: «... Чем ты владел, не твое ли было, и при­обретен­ное про­дажею не в твоей ли власти находилось?» (Деян. 5:4). Судя по всему, наказание Анании и Сапфиры положило начало отказа от данной практики, и кроме того, увеличение числа верующих внесло некоторый беспорядок в дело оказания помощи вдовам, что потребовало поставление отдельных служителей (перводиаконов), т. е. выделение «служения трапезам»(Деян. 6:2) в отдельный институт. Упоминания об институте социального служения мы можем встретить в посланиях ап. Павла. Так например, рассуждения о Евхаристии в 1 Кор. наталкивают на мысль, что Евхаристия в Первохристианской Церкви совершалась, или по крайней мере была тесно связана с т. н. Агапами, или благотворительными трапезами: ап. Павел связывает недостойное Причащение с тем, что верующие Причащались, как вкушают прочую пищу, значит и прочая пища подразумевалась (1Кор11,20-34). Вот что пишет об этом архиеп. Аверкий (Таушев): « ...богатые приносили яства, а бедные, ничего не имевшие, приглашались ими и таким образом вкушали пищу все вместе. Апостол обличает коринфян прежде всего в том, что когда они собираются в Церковь, между ними бывают разделения, то есть что они делятся на группы, или по семьям или по знакомым, забывая бедных, чем разрушалась самая цель установления этих вечерь любви »18. Таким образом мы видим, что агапы это были в некотором смысле благотворительные вечери. Изначальное применение термина «литургия» к агапе придавало ей измерение скорее социальное. Следующее упоминание о служении милосердия и благотворительности мы видим в собирании ап. Павлом средств на нужды Иерусалимской Церкви. Та мудрость и предупредительность, с которой апостол собирает милостыню, не может для нас не быть уроком (2 Кор.7.8). Для практикующих служителей милосердия, которые привыкли сверять свою жизнь и деятельность с Евангелием, и имеют устойчивый навык рефлексии, не составит труда извлечь и иные уроки из Священного Писания о нашем служении. Новозаветная благотворительность Новый Завет не содержит каких-либо ограничений для благотворения. Евангельская заповедь творить милостыню абсолютна: закон христианской благотворительности таков, чтобы давать всякому просящему (Лк 6. 30). Христианство свободно от юридического принуждения к благотворению. Закону творить благо усвояется значение всеобщего долга, он не связан с имущественной состоятельностью. Благотворение - это первичное обнаружение той любви к ближним, которая составляет «душу» христианства. Главные основания христианской благотворительности I. Милосердие есть признак Божества. «Бог привел нищего из небытия в бытие», христианин же, не допуская погибнуть от несчастий того, «кто призван уже к бытию», поддерживает храм Божий, каковым является человек. Христианин имеет перед собой образ милосердия Господа Иисуса Христа, «нас ради обнищавшего (2 Кор 8. 9), нисшедшего в эту плоть и земную храмину и претерпевшего за нас скорби и болезни, дабы мы обогатились наследием Божества». Не было ни одного вида человеческих страданий, не исключая страданий от угрызений совести, на которые не отозвался бы Спаситель. Высочайшим выражением милосердия и благотворения Господа является Его святая молитва на кресте за врагов (Лк 23. 34). Даже говоря о Страшном Суде (Мф 25. 31-46), Господь, прежде всего, отмечает отношение людей к горю в жизни ближних. «Милостыня и грехи очищает, как сказано: «Подавайте лучше милостыню из того, что у вас есть, тогда все будет у вас чисто» (Лк 11. 41)». «Посему и на последнем суде, где Господь призывает к Себе праведных, первое место занимает щедрый. Питатель других первенствует между удостоенными почестей...». На желании подражать милосердию Божию основываются милосердие человека и его благотворительность («...будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд» - Лк 6. 36). Каждый человек имеет дары благости Божией: обладает духовными дарованиями или имуществом. Христианин не может смотреть на свое имущество как на принадлежащее ему лично (об этом притчи Господа о талантах и минах, о злых виноградарях и др.), но видит в нем достояние всех неимущих. Любящий Бога не может жадно сберегать свое имущество, но распоряжается им богоугодно, «предоставляя каждому то, в чем он нуждается». «Бог же силен обогатить вас,- говорит апостол,- всякой благодатью, чтобы вы, всегда и во всем имея довольство, были богаты на всякое доброе дело, как написано: расточил, раздал нищим; правда его пребывает в век» (2 Кор 9. 8-9). II. Благотворительность исходит из отношения человека к ближнему, заповеданного Господом Иисусом Христом, из заповеди братской любви («Как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга» - Ин 13. 34), которая является подражанием Божией любви к людям, особым образом явленной в Воплощении. «Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас» (1 Ин 4. 12); «а кто имеет достаток в мире,- обращается в Соборном послании к верующим ап. Иоанн,- но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое,- как пребывает в том любовь Божия?» (1 Ин 3. 17). Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как я возлюбил Baс, так и вы да любите друг друга; по тому узнают все что вы Мои ученики если будете иметь любовь между собою. (Иоанна 13:34-35) «Любовь не делает ближнему зла,- говорит ап. Павел к Римлянам.- Любовь есть исполнение закона» (13. 10). Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла. Глава 13 1 Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. 2 Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто. 3 И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. 4 Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, 5 не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, 6 не радуется неправде, а сорадуется истине; 7 все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. 8 Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. 9 Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; 10 когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. 11 Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. 12 Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда позна́ю, подобно как я познан. 13 А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.   Делающий благо ближнему делает его Богу: «...истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25. 40),- наставляет учеников Иисус (ср.: Притч 19. 17). III. Благотворительность как деятельная любовь к ближним служит для христианина залогом оправдания перед судом Божиим. Господь воздаст благотворителям («Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» - Мф 5. 7) и осудит на «му́ку вечную» отказавшим в помощи ближнему (Мф 25. 31-46). Царство Божие сравнивает Спаситель с драгоценной жемчужиной, для приобретения которой христианин ничего не должен жалеть (Мф 13. 46). «Дай хлеб, и возьми рай; дай малое, и возьми великое; дай смертное, и возьми бессмертное; дай тленное, и возьми нетленное». На суде Божием милостыня восстанет и защитит тебя, говорит свт. Иоанн Златоуст, «милостыня есть выкуп души». IV. Уже в настоящей жизни Бог награждает благотворителей и наказывает скупых. В Священном Писании дело благотворителя сравнивается с сеянием: «...кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет» (2 Кор. 9. 6). Благотворительность не есть растрата, но приумножение имущества, сил. Подобно тому, как земледелец, чем больше бросает семян в землю, тем богаче получает урожай, так же, чем щедрее милостыня, тем более пожинает человек плодов (ср.: Пс 36. 26) своей благотворительности Спаситель учит: «...давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше; ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам» (Лк 6. 38). «Дающий же семя сеющему,- говорит ап. Павел,- и хлеб в пищу подаст обилие посеянному вами и умножит плоды правды вашей, так чтобы вы всем богаты были на всякую щедрость, которая через нас производит благодарение Богу» (2 Кор 9. 10-11). V. Священное Писание содержит указание на возможность и обязанность для каждого творить милостыню. Христианство бесконечно углубило эту мысль, указав, что величина жертвы зависит не от количества жертвуемого, но от степени того лишения, какому добровольно подвергает себя благотворящий: «Если есть усердие, то оно принимается, смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не имеет» (2 Кор 8. 12) - так формулировал св. апостол этот закон христианской милостыни.   Всякая благотворительность ценна, если совершается от полноты веры: и 2 лепты вдовицы (Мк 12. 42-44), и чаша воды, поданная жаждущему (Мф 10. 42). Истинный благотворитель последнее отдаст, чтобы исполнить долг христианского милосердия. Церковь прославляет милостивых святых: Феофана Милостивого, Газского (пам. 29 сент.); сщмч. Зотика Сиропитателя (IV в.; пам. 30 дек.); свт. Мартина Милостивого, еп. Турского († ок. 400; пам. 12 окт.); прп. Виссариона, чудотворца Египетского (IV-V вв.; пам. 6 июня); прп. Сампсона Странноприимца († ок. 530; пам. 27 июня); свт. Павлина Милостивого, еп. Ноланского († 431; пам. 23 янв.); свт. Вонифатия Милостивого, еп. Ферентийского (VI в.; пам. 19 дек.); свт. Иоанна Милостивого, Патриарха Александрийского († 620; пам. 12 нояб.); прав. Филарета Милостивого Пафлагонянина († 792; пам. 1 дек.) и др. VI. Благотворительность предполагает необходимые условия: 1) производить ее от своих праведных трудов. «Милостыня от неправды - не милостыня, а жестокость и бесчеловечие. В самом деле, что за польза обнажать одного и одеть другого?.. если в великое множество имущества попадет и одна капля неправды, то все оно оскверняется», благотворение от неправедно приобретенного становится «поводом ко всякому преступлению». По словам свт. Василия Великого, если, отнимая у нищих, подаешь нищим, то лучше и не отнимать и не давать; 2) совершать благотворения доброхотно («ибо доброхотно дающего любит Бог» - 2 Кор 9. 7) и без промедления. Рассуждая по поводу слов ап. Павла (2 Кор 9. 7), Климент Александрийский называет истинной благотворительностью, когда благодатель дает без недовольства, без брани и печали, участливо. Святоотческие традиции христианской благотворительности Отцы Церкви считали благотворительность и милосердие необходимыми качествами христианина. К сожалению, тема милосердия и благотворительности у святых отцов пока еще не стала темой специального научного исследования. Поэтому в данном занятии мы ограничимся лишь некоторыми примерами и цитатами, каждая из которых могла бы стать темой отдельного рассмотрения. Православное богословие не отделяло веру и духовную жизнь от участия в общественных вопросах и проблемах. Василий Великий, выходец из богатой семьи, воспитанный в греческой классике, стал монахом и затем архиепископом. Благотворительность была неотъемлемой частью его служения, он явил пример создания комплекса институтов социального попечения - больницы, лепрозория и сиротского дома. Отношение к бедным не ограничивалось практической помощью, но было частью видения нового справедливого общества. Социальные темы развивал в своих трудах Св. Василий. Свт. Василий, его друг Григорий Богослов и другие считали, что ничто так не уподобляет человека Богу, как "to efpioen", добрые дела - принцип, перекликающийся с древнегреческой мудростью, подчеркивающей, что "помогать всем нуждающимся... своей щедростью значит добиваться бессмертия". Кроме Василия, отца институциональной благотворительности, блестящими примерами социального учения и служения Церкви являются Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Аттик Константинопольский, Иоанн Бессребреник Александрийский, Феофил Филадельфийский, Афанасий Константинопольский. Наверное, никто не продемонстрировал в теории и на практике благотворительный дух Церкви лучше, чем св. Василий Кесарийский. В глубокой и трогательной молитве, включенной в носящую его имя литургию, Василий призывал Церковь поминать все начальства и власти, вскармливать младенцев и учить молодежь, поддерживать престарелых и утешать слабых духом: "…мучимых духами нечистыми освободи, плавающих сопровождай, путешествующим сопутствуй, вдовам покровительствуй, сирот защити, пленных избавь, больных исцели. Находящихся под судом, и в рудниках, и в изгнании, и на горьких работах и во всякой скорби, и нужде, и беде вспомни, Боже, и всех, нуждающихся в великом Твоем милосердии: и любящих нас, и ненавидящих, и поручивших нам, недостойным, молиться за них…Ибо Ты, Господи, ­ помощь беспомощных, надежда безнадежных, обуреваемых спаситель, пристань плавающих, врач больных; Сам будь всем для всех, зная каждого и прошение его, дом и нужду его". Св. Иоанн Лествичник называл благотворительность "крыльями молитвы". Он говорил, что молитва не достигает своей цели, если не сопровождается благотворительностью.             В проповедях Псевдо-Климента, которые относят к третьему веку, можно прочитать: "Величие благотворительности заключается в том, что она подразумевает любовь ко всякому человеку, каким бы он ни был, вместе с телесным его видом... Благотворительность любит всякого и благотворит ему, потому что всякий есть человек, какими бы ни были его личные верования... Человеколюбивый человек делает добро даже своим врагам... Каждый есть ближний всякому, а не просто тому или иному. Ибо добрый и злой, друг и враг - все человеки. Поэтому тому, кто благотворит, подобает быть подражателем Бога, делающим добро праведным и неправедным, как Сам Бог милостиво дает Свое солнце и Свое небо всем в этом мире". С этим отрывком перекликается Слово св. Иоанна Златоуста о воскрешении Лазаря и о богатстве. Св. Иоанн пишет: "У меня нет презрения ни к кому, потому что всякий как тварь Божия достоин внимания, даже если он раб или недостойный. Я не гляжу на положение в обществе, а на добродетель. Я не вижу хозяина или раба, а вижу человека... Небо открыто, солнце светит, луна поднимается, все наполняется воздухом, источники дают воду, моря открывают просторы для каждого человека; Сын Божий вочеловечился для каждого человека. Господь мой отдал Свою жизнь человеку; кто я, чтобы презирать кого-либо? Как мне получить прощение?" Благотворительность, по словам свт. Григория Нисского, «содержит жизнь, она - мать бедствующих, учительница богатых, благая детопитательница, попечительница о старцах, казнохранилище нуждающихся, всеобщее пристанище несчастных; она делит свои заботы всем возрастам и несчастиям». В Константинополе Св. Иоанн Златоуст говорил об ответственности Церкви за духовное и социальное благосостояние ее народа. Он был твердым поборником социальной справедливости и не чурался жестких выражений, когда говорил о богатстве и бедности; его проповеди могут показаться нам сегодня вызывающими и даже радикальными. Более 55 бесед было специально посвящено теме милосердия, милостыни и любви. "Вы трепещите перед алтарем храма, когда туда нисходит тело Христово, но вы пренебрегаете ближним, который есть тело Христово, и остаетесь равнодушными к нему, когда он умирает от голода". "Богатые захватывают принадлежащее бедным, даже когда те наследуют его от своих отцов (...); если мы не проявляем милосердия, мы будем наказаны как воры (...). Ибо наши деньги принадлежат Господу (...); если мы позаботимся о нуждающихся, мы получим великое изобилие". Через милосердие человек раскрывает свое истинное предназначение. «Человек всего более должен учиться милосердию, ибо оно-то и делает его человеком. Кто не имеет милосердия, тот перестает быть человеком»19[1]. «Ничто столько не отличает христианина, как милостыня; ничему столько не удивляются неверные и все, как делам милосердия»20[2]. «Как дети богачей имеют на шее золотое украшение, и никогда не снимают его, в знак благородства, так и нам всегда должно возлагать на себя милостыню, чтобы показать, что мы дети Милосердого, Который "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми" (Μф. 5:45). Но неверные не верят этому? Вот именно, если мы будем поступать так, то через это они уверятся. Если они увидят, что мы ко всем милосерды, и наставником (в этой добродетели) признаем Его, то будут заключать, что мы это делаем из подражания Ему»   «Она (милость – ред.) легка и быстролетна, имеет золотые крылья и полёт, услаждающий ангелов. У неё, говорит (Псалмопевец), - "крылья голубки, серебристые и с междуплечиями ее блестящими, как золото" (Пс. 67:14). Она летает, как голубь, золотой и живой, одарённый нежным взглядом и кротким глазом. Нет ничего прекраснее этого глаза. Красив павлин, но в сравнении с этим голубем он - ворона: так прекрасна и удивительна эта птица! Она постоянно смотрит вверх и окружается великою славою Божией; она есть дева с золотыми крыльями, разукрашенная и имеющая лицо белое и кроткое; она легка и быстролетна и предстоит престолу Царскому. Когда мы подвергаемся суду, она внезапно прилетает, является и избавляет нас от наказания, осеняя своими крыльями. Богу она угодна более жертвы, о ней он часто беседует: так она любезна Ему!»21[3]. «Девственник и постник полезен только себе самому; но милостивый есть общая пристань обуреваемых, избавляет ближних от бедности и удовлетворяет нужды других, а из добрых дел те обычно ценятся выше, которые служат на пользу другим»22[4]. «Будем же искать тех добродетелей, которые и для нас самих спасительны, и для ближнего наиболее полезны. Таковы - милостыня и молитва; впрочем, молитва сама заимствует свою силу и воскрыляется от милостыни. "Молитвы твои", сказано, "и милостыни твои пришли на память перед Богом" (Деян. 10:4). И не только молитва, но и пост также от милостыни заимствует свою твердость. Если ты постишься без милостыни, то пост твой не есть пост, и такой человек хуже обжоры и пьяницы, и притом настолько, насколько жестокость хуже роскошества. Но что я говорю - пост? Хотя бы ты был непорочен, хотя бы соблюдал девственность, но если не творишь милостыни, будешь вне брачного чертога. Что может равняться девственности, которая, по своему превосходству, и в новом завете не была поставлена необходимым законом? Но и она отвергается, если не соединена с милостыней. Если девы отвергаются за то, что не творили милостыни с надлежащей щедростью, то кто может без нее получить прощение? Без сомнения никто, и тот, кто не творит милостыни, непременно должен погибнуть.»23[5]. «И вот что, заметь, удивительно: ни о какой другой добродетели не упоминает Он, кроме дел милостыни, хотя и мог сказать: «приидите благословеннии», потому что вы целомудренно жили, потому что сохранили девство, избрали евангельское житие, но умалчивает об этом, не потому, чтобы недостойно было упоминания, а потому, что эти добродетели ниже милосердия»24[6]. «Милосердие без девства возводило имеющих его на небо, а девство без милосердия не в силах было сделать это. Если же такова сила этой добродетели, то со всем усердием будем внимать беседе о ней»25[7] «Поэтому не хвастайся праздным постом, – один только пост не вводит на небо, если не имеет своей сестры – милостыни, потому что она соединена с ним, и между ними не только братские и тесные отношения, но милостыня служит даже опорой поста. И откуда это известно? Ангел говорил Корнилию: "молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом" (Деян.10:4). Милостыня – крыло молитвы; если не сделаешь молитве крыла, то она не летит, а когда душа окрылена, то она быстро несется на небо»26[8]. «Напитать алчущего Христа гораздо важнее, чем именем Иисусовым воскрешать мертвых»27[9].   Основные принципы церковного социального служения Возможны два варианта оценки соотношения социальной работы, как светской профессиональной деятельности и церковного социального служения. Первый вариант - это понимание церковного социального служения, как частного случая социальной работы вообще. В некоторых учебниках по социальной работе есть главы «социальная работа в конфессиях» (Например, у Е.И. Холостовой)28. Такое видение вытекает из понимания Церкви, как общественного института (одного из многих) и характерно для секулярного (то есть - общепринятого в настоящее время) общественного сознания. И нам придётся не просто сталкиваться с этой парадигмой в процессе нашей работы с государственными и светскими общественными организациями, а вести диалог именно с этой позиции, как якобы не подлежащей сомнению, и якобы единственно возможной. Иначе с нами просто не станут разговаривать, а диалог для нас очень важен. Ну, в самом деле, какова может быть реакция, например, неверующего врача, который, впрочем, любезно согласился принять пациента по нашему с вами ходатайству, если мы ему скажем следующее: «.. .у нас вообще-то, Единый Врач душ и телес, а Вы - так, постольку-поскольку...», или, например, сотрудника некоего благотворительного фонда, который рассматривает вопрос о выделении нам гранта или субсидии, если мы сразу заявим: «Вы знаете, от Вашего решения ничего не зависит, мы не надеемся на князи, на сыны человеческия...»? Исполняя миссию спасения рода человеческого, Церковь делает это не только через прямую проповедь, но и через благие дела, направленные на улучшение духовно-нравственного и материального состояния окружающего мира. Для сего она вступает во взаимодействие с государством, даже если оно не носит христианского характера, а также с различными общественными ассоциациями и отдельными людьми, даже если они не идентифицируют себя с христианской верой. Не ставя прямой задачи обращения всех в Православие в качестве условия сотрудничества, Церковь уповает, что совместное благотворение приведет ее соработников и окружающих людей к познанию Истины, поможет им сохранить или восстановить верность богоданным нравственным нормам, подвигнет их к миру, согласию и благоденствию, в условиях которых Церковь может наилучшим образом исполнять свое спасительное делание.29 (). Это понятно, и, как правило, не нуждается в особой тщательной аргументации. Людей, которые уже некоторое время занимаются социальной работой в церковной ограде, как ни странно, не приходится убеждать в вышесказанном. Убеждать приходится в другом. Привыкая работать в секулярной среде, и постоянно идя на уступки людям, придерживающимся светской идеологии, важно не усвоить этой идеологии, как нашей собственной. А для этого нам желательно сформулировать собственное понимание нашего служения. Но мы ещё не сформулировали предыдущего понятия социальной работы как профессиональной деятельности. Вот как представлена формулировка этого понятия Международной ассоциацией школ социальной работы и Международной федерацией социальных работников: «Профессиональная деятельность социальных работников способствует общественным изменениям, решению проблем человеческих взаимоотношений; содействует укреплению способностей к функциональному существованию в обществе и освобождению людей в целях повышения их уровня благополучия...Принципы прав человека и социальной справедливости являются фундаментом социальной работы... Социальная работа берёт свои истоки из гуманистических и демократических идеалов, её ценности базируются на уважении к равенству, ценности каждой личности и достоинстве каждого человека. С появлением профессии более века назад, практика социальной работы сосредоточена на обеспечении общечеловеческих нужд и развитии человеческого потенциала...»30 А вот определение цели социальной работы из учебного пособия под редакцией проф. Козлова А.А.: «Цель социальной работы - достижение социального, психологического и физиологического благополучия личности»31 В целом, в данных определениях нет ничего неприемлемого для нас, как христиан. Однако, есть ряд положений которые не позволяют нам, церковным социальным работникам, идентифицировать себя, как часть корпорации, происхождение и целеполагание которой изложено выше. Что же нам не нравится в приведённом определении? Во-первых, датировка рождения нашего служения. Церковное социальное служение возникло с рождением Церкви. Следовательно, наша «корпорация» древнее, чем корпорация социальных работников - светских профессионалов. Во-вторых - истоки. Гуманистические и демократические идеалы не являются предпосылками нашего служения, хотя и радикально не противоречат ему: IV. 7. По мере секуляризации высокие принципы неотчуждаемых прав человека превратились в понятие о правах индивидуума вне его связи с Богом. При этом охрана свободы личности трансформировалась в защиту своеволия (до тех пор, пока оно не вредит иным индивидуумам), а также в требование от государства гарантий определенного материального уровня существования личности и семьи. В системе современного светского гуманистического понимания гражданских прав человек трактуется не как образ Божий, но как самодостаточный и самодовлеющий субъект. Однако вне Бога существует лишь человек падший, весьма далекий от чаемого христианами идеала совершенства, явленного во Христе («се, Человек!»). Между тем для христианского правосознания идея свободы и прав человека неразрывно связана с идеей служения. Права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к «подобию Божию», исполнить свой долг перед Богом и Церковью, перед другими людьми, семьей, государством, народом и иными человеческими сообществами.32 . А в-третьих, мы, церковные социальные работники, не можем ограничить цели нашей деятельности достижением всяческого благополучия адресатами нашего служения. А какова высшая цель нашей деятельности? Самостоятельной цели у церковного социального служения нет. Вся наша деятельность подчинена общецерковным целям, которые сводятся к главной - Спасение человечества в целом и отдельных людей - в частности. Достижение же гармонии и благополучия в человеческом обществе нами предполагается в рамках чаяний, выраженных в Молитве Господней: «Да приидет Царствие Твое...» и «... да будет воля Твоя, яко на Небеси и на Земли». Тем не менее, мы не обольщаемся возможностью построения Рая на земле в нынешнем веке. Итак, церковное социальное служение является неотъемлемой частью целостного служения Церкви. Однако, «как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, - так и Христос... И иных Бог поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями; далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления, раз­ные языки...»(IKop 12), в целостном служении Церкви мы различаем различные направления деятельности, которые смешивать было бы неправильно. Например, если настоятель храма пишет в годовом отчёте о посещении больниц священниками с целью Исповеди и Причащения больных, то называть эту деятельность социальным служением -неправильно. Эта - деятельность относится целиком к пастырскому душепопечению. Если эту же больницу посещают, например, миряне из числа студентов ПСТГУ с целью проведения бесед на духовные темы - эта деятельность тоже не является социальным служением, это - миссионерская и катехизаторская работа. Социальной деятельностью можно назвать, например организацию ухода за больными в этой больнице, или оказание помощи в обеспечении больных лекарствами, посещение больных из числа бездомных с целью устройства их судьбы по излечении. Однако, безусловно, священник при посещении тяжело больного для Исповеди и Причастия может включиться в мероприятия по уходу за больным: например, вынести судно при отсутствии рядом санитара или сиделки. И миссионеры-катехизаторы могут организовать, например, закупку определённых медикаментов для одного или нескольких больных, а то и на всё отделение. А православная сиделка может рассказать больному о вере, ответить на некие вопросы. Если мы рассмотрим жития некоторых святых (Например св. прав. Иоанна Кронштадтского или свт. Николая Мирликийского), нам трудно будет определить - какова по преимуществу была их деятельность: душепопечительская ли, социальная ли, миссионерская ит.д. всё это имело место в их житиях и тесно переплеталось. Так и теперь у людей, для которых их церковность - не профессия и не хобби, а жизнь, направления деятельности тесно переплетаются. И сами направления церковной деятельности таковы, что области пересечения полей их приложения весьма велики. Возникает вопрос - а зачем тогда вообще разделять эти направления деятельности? Затем, что мы не святые. И если мы возомним себя подобными св. Иоанну Кронштадтскому или свт. Николаю и начнём усердно и ревностно пытаться делать то же что и они, и в том же диапазоне, -всенепременно наломаем дров. Наш удел - учиться каждому делу основательно. Итак. Социальное служение и Богослужение и Таинства: На настоящий момент для того, чтобы ответить на вопрос: в чём отличие социального служения от Богослужения и Таинств нужно сначала понять, а что же здесь общего, чтобы говорить о различиях. Действительно, казалось бы похожего мало: тут миряне работают с нуждающимися, зачастую с неверующими, чаще - вне храма, говоря при этом об обычных, обыденных вещах, простым языком, иногда - профессиональным или молодёжным сленгом, ну и так далее, а там - батюшки молятся в храме, чаще - в алтаре, в красивых облачениях, на церковно-славянском языке, совершая действия не для всех понятные, но красивые, а присутствуют - в основном, - верующие, и т.п. Следует сказать, что само церковное социальное служение имеет некоторые черты Таинства ( можно, пожалуй, назвать его таинством в широком смысле слова). Эти признаки таковы: социальное служение установлено Самим Господом (Мф. 25, 31-46). Под видимым служением страждущему ближнему происходит невидимое служение Самому Христу - с одной стороны, а с другой - Сам Христос невидимо служит своим «братьям меньшим» в лице своих видимых служителей. Сама институция этого служения для нас - тайна. Мы не можем понять своим разумом, почему Господь Себя отождествил со всеми нуждающимися в нашей помощи, как не можем мы понять, как на Тайной Вечери Господь усвоил хлебу и вину естество Своих Тела и Крови; также трудна для понимания параллель между отношениями мужа и жены в браке с отношениями Христа и Церкви. И так практически со всеми Таинствами. С приобретением духовного опыта для нас что-то приоткрывается, что-то становится более понятным (хотя и остаётся по большей части неизъяснимым), но для начала нам нужно просто довериться словам Господа, принять, что это так, и не иначе. Небезынтересно было бы также отследить сродство социального служения и литургической жизни и через семантику терминов. Что пишут о термине «социальная работа»? Козлов А.А.: « Необходим был неологизм, за которым было бы больше, чем то понимание, которое существовало у носителей практики и языка. Была потребность в понятии, которое находилось бы в понятийном научном пространстве, но которое требовало бы своего институционального уточнения... В этом отношении взят термин Э. Дюркгейма travial social (общественный труд), который преобразуется в social work, точнее в social worker в эквиваленте С. Паттена. Синонимический ряд и во французском, и в английском языках позволял делать различные эквиваленты - от «общественного труда» до «социальной работы»33. Однако в данный синонимический ряд не вошёл ещё один термин, незаслуженно забытый в секулярном мире. Это термин: «литургия». «Что общего у организации гладиаторских игр, принесения жертвы в египетском храме Сараписа, услуг древнегреческого нотариуса и главным христианским Таинством -Евхаристией? На первый взгляд - ничего. Разделенные столетиями, географическими расстояниями, культурными и религиозными границами, они имеют совершенно различное содержание. Однако их объединяет общее название - «литургия»... Этимологически термин «литургия» происходит от двух греческих слов: Лаос; (народ) и tpyov (дело). Поэтому его древнейшее значение: деятельность, направленная на благо народа, служение народу, общественное дело - в отличие от действий, ведущих к удовлетворению личных потребностей. Платон, к примеру, определяет литургию как «общественную обязанность, которая исполнялась во имя и от лица всего народа для его блага определенными должностными лицами». «Литургиями» называли ряд четко определенных общественных повинностей, совершаемых состоятельными гражданами. Изначально «литургии» были добровольным и почетным служением: богатые люди, руководствуясь патриотическими чувствами, брали на себя ряд затрат, на которые у государства не хватало средств. Однако власть быстро распознала в них замечательный источник покрытия своих расходов, поэтому «литургии» вскоре стали принудительными обязанностями, которых граждане стремились избежать любыми возможными способами»34. Именно литургиями в этом смысле в Первохристианской Церкви были т.н. Агапы, или вечери любви. Вот что пишет об этом архиеп. Аверкий (Таушев): « ...богатые приносили яства, а бедные, ничего не имевшие, приглашались ими и таким образом вкушали пищу все вместе. Апостол обличает коринфян прежде всего в том, что когда они собираются в Церковь, между ними бывают разделения, то есть что они делятся на группы, или по семьям или по знакомым, забывая бедных, чем разрушалась самая цель установления этих вечерь любви ». Таким образом мы видим, что агапы это были в некотором смысле благотворительные вечери. Изначальное применение термина «литургия» к агапе придавало ей измерение скорее социальное. Но агапы имели и иное измерение -евхаристическое, богослужебное. Указание на это мы находим в Священном Писании: «Далее, вы собираетесь, так, что это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается. Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих? Что сказать вам? похвалить ли вас за это? Не похвалю. Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспо­минание. Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание. Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет. Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает. Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы. Будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром. Посему, братия мои, собираясь на вечерю, друг друга ждите. А если кто голоден, пусть ест дома, чтобы собираться вам не на осуждение. ..»(1Кор11,20-34). Библеисты ведут дискуссию о том, предшествовала ли Евхаристия в Первохристианской Церкви агапе или вечери любви, или же она осуществлялась на самой агапе. Из данного текста нельзя однозначно это вывести. Но несомненно - одно: Евхаристия и агапа находились в теснейшей связи и воспринимались как нечто единое - ап. Павел связывает недостойное Причащение с тем, что верующие Причащались, как вкушают прочую пищу, значит и прочая пища подразумевалась. Так социальное в древней Церкви было тесно связано с богослужебным, и связь Евхаристии с различными служениями Церкви никуда не делась. Всякое церковное служение, в том числе и социальное, начинается с Чаши. Связь праздничной трапезы,как «литургии», т.е. социального установления, с Таинством Евхаристии имела серьёзные издержки. И уже Апостол проводит разграничительную линию, дабы разделить Святыню и человеческие общественные установления. Окончательную же демаркацию Церковь утвердит только в IV веке, на Лаодикийском и Карфагенском соборах, установлением о совершении Евхаристии «неядшими». Тем самым будет ограждена безусловная Святыня - Тело и Кровь Христовы от профанного понимания «лаиков», наполнивших храмы по прекращении гонений. И за Евхаристией закрепилось именование именно «Божественной Литургии». Суммируя вышесказанное, мы можем заключить, что социальное служение Церкви, как Богочеловеческого организма, таинственно, и не сводимо только к нашим, человеческим действиям. Дав заповедь о любви к ближнему ещё в Ветхом Завете, и разъяснив в Евангелии, в каких именно делах должна быть выражена эта любовь, Господь также предупредил, что без Него мы не можем «творити ничесоже». По происхождению церковное социальное служение – Богочеловечно. Социальное служение и Пастырское душепопечение. Здесь уже проще определить, что общего. Общим для пастырского душепопечения и социального служения является адресат того и другого. Первоочередной задачей пастыря - является руководство человека к Вечному Спасению. При обсуждении любого вопроса с духовным чадом священник, прежде всего, должен научить чадо поступать по-христиански, то есть нравственно, в согласии с Божьими заповедями и голосом его (чада) совести. Однако совета у батюшки люди спрашивают, находясь среди повседневной жизни, отягощенные условиями быта, среды, испытывая трудности своей профессии, находясь в разном состоянии здоровья. И цель вопрошания может сосредоточиваться не на будущей жизни, а на некой актуальной проблеме, имеющей, впрочем, и духовное, и нравственное измерение, но проблеме житейской. И нормальный духовник не прогоняет своих чад с этими проблемами. Пастырское наставление может касаться весьма прозаических вопросов. Прп. Амвросий Оптинский даже принимал крестьянку и учил её ухаживать за хозяйскими индюшками, чтобы те не дохли. Нельзя сказать, что вот здесь батюшка даёт совет «духовный», т.е. направленный на Вечное Спасение, а здесь - «житейский», т.е. пригодный только для «дне сего» с его «злобой». Царство Небесное наступает не после кончины века сего, и даже не при переходе человека в инобытие по своей кончине, а начинается здесь и сейчас среди самых прозаических забот и повседневных трудностей. Поэтому совет пастыря, его наставление, даже если касается вопросов житейских, всегда духовны, всегда имеют целью заботу о бессмертной душе. Другое дело, если батюшка от наставлений и молитв переходит к делам. Он может, например, выдать человеку, пожаловавшемуся на здоровье или нехватку средств на еду некоторую сумму, или отвести его в храмовую трапезную с просьбой накормить. Здесь как раз начинается социальное служение. Священник может инициировать практическую помощь нуждающемуся, будучи движим естественным состраданием, или желая этим в перспективе усилить эффективность дальнейшего душепопечения. Но сейчас действия батюшки направлены на решение проблемы именно социального свойства. Человек может поесть и уйти, не поблагодарив, и в храм в следующий раз прийти лишь за очередной тарелкой супа. И священник не может поставить воцерковление условием для продолжения оказания социальной помощи страждущему - это было бы равносильным подкупу. Он может лишь осуществлять это служение или отказаться от него. Чаще всего батюшке самому этим заниматься некогда. Но если велико сострадание к бедствующим прихожанам и «захожанам», эти заботы пастырь может поручить мирянам, в идеальном случае владеющим квалификацией социальных работников. И вот социальный работник начинает свою работу похожим образом, что и пастырь. Он может долго и подробно беседовать с человеком, что-то советовать, где-то распечь, где-то посочувствовать. Но цель - уже другая: помочь человеку справиться с данной трудной жизненной ситуацией. И кроме того, здесь беседой дело не ограничивается, а предпринимаются совместно с подопечным некие шаги по выходу из положения. Советы социального работника могут быть иными, чем советы пастыря по тому же вопросу -социальный работник не обладает всей глубиной информации о своём подопечном, т.к. не принимает исповеди. Поэтому очень важно при определении тактики держать связь со священником, советоваться с ним. Но у социального работника больше возможностей и времени исследовать обстоятельства жизни подопечного, и поэтому не обладая глубиной видения проблем подопечного социальный работник это может компенсировать именно детальным видением этих проблем, и здесь уже он для священника может быть ценным советчиком. Любая социальная проблема является отражением проблемы духовной. При разрешении последней, первая, если и не разрешается автоматически, то степень её актуальности существенно снижается. Но далеко не все это знают, и не все в это верят. Убедить в этом иногда бывает сложно даже верующего человека, а что уж говорить о людях Mipa сего, угнетённых своими «печальми житейскими». Попытки ограничиться нравственными увещаниями человека, пришедшего в Церковь со своей бедой, могут завершиться окончательным уходом его из Церкви и отчаянием. Сотрудничество пастыря и социального работника должно быть направлено прежде всего на то, чтобы как-то удержать такого человека в церковной ограде, не позволить житейским невзгодам увести его «на страну далече», а там, глядишь, и житейская проблема разрешится Божией милостью, и человек станет добрым христианином. Таким образом, вдохновителем социального служения может и должен быть пастырь, и задача этого служения подчинена цели пастырского душепопечения – Спасению души, но содержание этого служения составляют исключительно земные стороны человеческой жизни, те обстоятельства, которые можно назвать крестом человека, т.е. те над которыми сам человек не властен, но которые мы можем ему облегчить нашими усилиями. Социальное служение и Миссионерско-катехизаторская деятельность. Общее между этими направлениями церковной деятельности то, что они предназначены преимущественно для мирян (или диаконов). Выше говорилось, что пастырь может плавно переходить от молитв о пасомом и душепопечения к деятельной помощи. А миссионер-катехизатор этого делать не должен. Точнее, один и тот же человек может заниматься и тем и другим, но не смешивая эти служения. Почему? Для миссионера крайне важны слова Господа «не хлебом единым...», важно создать у слушателей должную мотивацию обращения к вере. Миссионер должен покорять слушателей словом, умом, аргументацией, а не заманивать калачом. Если проповедь сопровождается, например, раздачей гуманитарной помощи, как это делают сектанты, то это и не проповедь, и не милостыня, это - духовный разбой, психологическое насилие, попытка навязать свои взгляды, используя бедственное, зависимое положение человека. Тем не менее, для миссионера очень важно быть, что называется, «в теме», касательно социального служения Церкви. И, безусловно хорошо, если сам миссионер этим служением занимается. Этот факт его биографии добавит ему лишний плюс в глазах слушателей. Такой миссионер не станет пасовать перед критическим заявлением, что де люди от Церкви ждут не «менторства», а «реальных добрых дел», и покажет те многочисленные добрые дела, делаемые Церковью. Дела, которые, впрочем, не идут впрок Mipy сему, во зле лежащему, и не желающему слушать обличений. Из этого следует, что своим социальным служением мы без слов свидетельствуем перед окружающим миром о том, что наша вера вдохновляема Богом, который есть Любовь, дополняем и подтверждаем делами слова проповеди, призывающие в т.ч. к милосердию, и обличающие в т.ч. жестокосердие. Мы свидетельствуем о том, что не возлагаем своей проповедью на слушателей «бремя тяжкое и неудобоносимое», но сами выполняем то, к чему призываем других. Таким образом, сравнив церковное социальное служение с другими направлениями церковной деятельности, попробуем вывести определение церковного социального служения: Церковное социальное служение - деятельность, являющаяся неотъемлемой стороной жизни Церкви, как Богочеловеческого организма, в которой непостижимым для нас образом сочетаются человеческие усилия верующих с действием Божественной Энергии. Источником этой деятельности, следовательно, является как естественное для человека чувство сострадания к ближним, так и милосердие - сверхъестественное свойство, даруемое подвизающемуся христианину Благодатью Божией. Задача этого служения – практическая помощь людям в несении их жизненного креста, вне зависимости от их отношения к вере, - подчинена главной цели пастырского душепопечения – Спасения человека через веру. Поэтому вдохновителем и направляющим этой деятельности должен быть пастырь. Другая задача – активное участие в «благих делах, направленных на улучшение духовно-нравственного и материального состояния окружающего мира», - подчинена целям Миссии Церкви и направлена на деятельное свидетельство о вере Церкви перед окружающим миром. Объект диаконии: Название условное и не вполне верное. Люди, которые получают социальную помощь от Церкви, не могут считаться объектом. Вернее их называть адресатами церковного социального служения. Эти люди могут принадлежать к разным категориям – многодетные семьи, пожилые, инвалиды, малоимущие, бездомные, больные и прочее. Их в основном объединяет одна черта – то что называют трудной жизненной ситуацией. И в обществе, к сожалению, достаточно сильны попытки заглушить естественное сострадание к таким людям, обвиняя или их самих в лени, иждивенчестве, различных пороках, или государство – в преступном бездействии или сегрегации. Это не ново для людей неверующих, не имеющих религиозной мотивации поступков. Тревогу вызывает ситуация, когда к той или этой позиции, характерной для неверующих, начинают склоняться люди, позиционирующие себя православными. Эти люди могут, например, высказывать сомнения в религиозной оправданности благотворительности и служения милосердия, приводя доводы в том числе «от Писания». Довольно часто они выражают сомнения в универсальности заповедей о любви к ближнему (см. Евангельское чтение о Страшном Суде, Мф. 25), противопоставляя этому тезис ап. Павла: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2Сол.3:10). Конечно, приходится напоминать оппоненту, что во-первых, Господь Иисус Христос пришел спасти все человечество, в том числе (и главным образом) грешников, а во-вторых, суд над грешниками и вынесение решения о достоинстве или недостоинстве того или иного человека – прерогатива Бога, а наша скромная задача – верить написанному в Евангелии и творить дела милосердия. Однако мы часто увлекаемся апологией нашей деятельности и даже не замечаем важного оттенка данной нравственной проблемы: насколько для нас, для наших действий важно, пойдёт ли наша помощь впрок, изменятся ли адресаты нашей помощи? Этот вопрос звучит, как риторический: ведь мы отвечаем не за то, каков сам по себе наш ближний, а за наше к нему отношение – милосердное или не очень. Тем не менее, если наш ближний сам по себе перестанет нас интересовать, и мы упустим его живую личность, наше отношение трудно будет считать милосердным. Разве милосердие рассматривает ближнего в качестве безличного объекта (например, нашей благотворительности)? Разве ближний – тренажер для наших упражнений в добрых делах? Для того, чтобы разобраться в этой непростой нравственной задаче (ведь мы запутались даже в текстах Писания, придя к видимому противоречию между чтением о Страшном Суде (Мф. 25:31-46) и посланием ап. Павла к Солунянам, где говорится: «… если кто не хочет трудиться, тот и не ешь…» (2Сол.3:10) неизбежно обращение к догматике. В отрывке Евангелия, повествующем о Страшном Суде (Мф. 25, 31-46), Господь призывает творить дела милосердия в отношении всех страждущих людей на том основании, что все «сии» – братья Его меньшие, то есть сопричастники Его человеческого естества. Человеческое же естество, воспринятое Господом, не имеет своей отдельной человеческой ипостаси (как ошибочно предполагал Несторий), но имеет в качестве своего ипостасного носителя ипостась Бога Слова, т.е. второго Лица Св. Троицы. Как поется в догматике 8 гласа: «…От Девы бо чистыя плоть приемый, и из Нея прошедый с восприятием, един Сый, сугуб естеством, но не ипостасию…»35. Человечество Господа, таким образом, принадлежит каждому человеку, и поэтому-то и возможным оказалось уврачевание всего человечества: «На рамех, Христе, заблуждшее взят естество, вознеслся еси, Богу и Отцу привел еси»36. Таким образом аргумент: «…так как вы сделали (не сделали) это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали (не сделали) Мне» - это призыв помогать всем страждущим, невзирая на лица, ради любви к Самому Господу, Который носит то же естество, что и мы, и адресаты нашего милосердия. В греческом тексте эта любовь обозначается термином «ἀγάπη» и означает высшую, совершеннейшую любовь. Об этой любви говорит и ап. Павел в своем «гимне любви» (1 Кор. 13, 1-8). Это же слово мы читаем и у Иоанна Богослова: «Бог есть Любовь»(1 Ин. 4,8). И эта любовь может быть направлена только на личность, только на кого-то, а не на что-то. Нельзя любить близкого человека, в том же смысле, как, например, селедку с луком. Конечно, человеческое естество – это не селедка с луком, но, все же, (несмотря на то, что включает в себя не только плоть, но и душу), без конкретного ипостасного носителя оно представляет собой неодушевленную категорию (и в языке склоняется как неодушевленное – в винительном падеже – «На рамех, Христе, заблудшее взят (что?) естество». А в случае одушевленности – «…спасе мя, заблуждающагося (кого?) человека»37). Таким образом, любим в этом смысле мы не само естество, а его ипостасного носителя. В отрывке о Страшном Суде этот носитель – Сам Господь. Но ведь Господь заповедал любить не только Его, а и ближнего. Своих «братьев меньших» он не обезличил, отождествив с Собой. В своей эсхатологической беседе Христос переключает нас от личности нуждающегося, который нам может быть неприятен или даже ненавистен, на Себя, на Свою Божественную Личность. Смысл сего понятен: Господь нас желает отвлечь от лицеприятия, от пристрастного отношения к нуждающимся в нашей помощи. Эти же призывы звучат в Нагорной проповеди - быть сынами Отца Небесного, который «солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и неправедныя», Господь призывает любить врагов, благословлять ненавидящих нас и творящим нам напасти. Таково, по-видимому, значение этих призывов к безличному восприятию адресатов нашего служения. Но Господь не может абсолютизировать эту отрешенность от личности нашего ближнего. Ведь любить нам надо именно этих людей, а не каких-то вымышленных. Подчеркнув абсолютный характер требования о любви к ближнему, которое не может быть отменено личными особенностями последнего, Господь никак не отменяет и того положения, что в наших ближних при служении милосердия для нас чрезвычайно важна именно личность, ведь любовь в значении ἀγάπη, как уже говорилось, может быть направлена только на личность. то есть субъект, а, следовательно, и субъективная составляющая судьбы ближнего для нас представляется чрезвычайно важной. Непонимание этого теоретического, богословского момента и приводит зачастую к путанице. В разговорах о нуждающихся мы постоянно слышим вот такие вопросы в разных вариантах: Как относиться к нищим, которые сидят рядом с храмом, и людям, приходящими в храм за материальной помощью? Чтобы по-христиански? Вроде бы, «просящему - дай», а с другой стороны, – нельзя же потакать тунеядцам, обманщикам, алкоголикам, тем самым развращая их. И все-таки: они же тоже люди, они тоже зачастую нуждаются в помощи. И еще: в помощи-то они нуждаются, но зачастую не в той, о которой просят. А рассуждая об этом, не впадаем ли мы в грех осуждения или просто ошибку в отношении человека? Распутать этот клубок вопросов можно, выделив два возможных подхода к нашим адресатам, просящим помощи. Мы можем к ним относиться как к некоему образу, так сказать «архетипу», который можем видеть в нашем ближнем. Личность же человека при этом можно вынести, так сказать, «за скобки» – если есть риск пристрастного, лицеприятного отношения. А можем воспринять нашего адресата как данную личность с данными личностными особенностями и проблемами. Ни в том, ни в другом случае мы не погрешаем против любви к Богу и ближнему. Просто в первом случае наша любовь направлена на Господа, чей «брат меньший» перед нами, а во втором – непосредственно на личность нашего адресата. Но нужно знать, когда уместен тот или иной подход. Это может избавить нас от фатальных ошибок. Просящие милостыню Человек стоит или сидит с протянутой рукой, шапкой и т.п. Cвою просьбу он может никак не озвучивать (поза просящего говорит сама за себя), а может высказывать ее какими-то общими словами: «Подайте Христа ради» или: «Подайте на хлебушек». Существуют и другие варианты, но для просящих милостыню характерны следующие два признака: 1) просьба адресована не какому-то конкретному человеку («Помогите, люди добрые!»); 2) желательный размер помощи не указывается («Помогите, кто сколько может!»). Здесь вполне уместен «архетипический» подход. Когда мы видим человека, просящего милостыню, мы стоим перед очень простым выбором: дать (если есть и не жалко) или не дать (если нечего или жалко). Личность просящего как таковая нас не интересует. Если мы даем Христа ради, то наше подаяние принимает Сам Христос. Подаяние – это, можно сказать, ритуальное действо, акт веры. И направлен он к нашей душевной пользе. И дабы «не погубить мзды своея», не стоит размышлять, кто перед тобой – действительно нуждающийся человек или «профессиональный» нищий. По крайней мере, эти соображения не должны влиять на наше решение – дать или не дать. Сами эти мысли не могут не прийти в голову, но мы можем их отвергнуть. Другой разновидностью этой «неуместной рассудительности» могут быть попытки навязать такому человеку адресную помощь. Это тоже неправильно. Давайте ради эксперимента попробуем, например, нищему с гноящимися ранами на ногах, сидящему у Покровского монастыря (там таких много), предложить сделать перевязку. Заранее могу назвать адрес, по которому мы после этого будем отправлены. Обидно будет выслушать нечто подобное? А разве в наших действиях нет ничего обидного? Как бы мы поступили, если бы какой-то незнакомец предложил нам деньги, чтобы мы сходили к стоматологу или купили себе крем для обуви? Если мы воспитанные люди, не стоит вторгаться туда, куда нас не приглашают. Этот человек заслужил, чтобы его обидели? Возможно, но ведь обидчиков у него и без нас хватает! Но случаются и трагические случаи, когда мы пытаемся от чистого сердца помочь человеку, который нас лично ни о чем не просил: ЦИТАТА «Недавно в Твери произошла трагедия. Бомж убил прихожанку храма, которая встретила его после службы на паперти и пригласила к себе домой просто для того, чтобы накормить. Доброта и радушие обернулись страшной бедой. И для нас это повод вновь обратиться к непростой проблеме: что значит помогать ближнему? Она помолилась. Исповедалась и причастилась. Выходя из нашего храма, подала нищему монетку. Посмотрела на его скорбный вид и сказала: «Приходи ко мне на обед». Наверное, вспоминала слова Спасителя: «Я был голоден, а вы не накормили Меня»... Он пришел по указанному адресу. Она налила ему тарелку супа. Он съел и, достав нож, нанес ей два удара, от которых она умерла. Он взял велосипед, который она и ее муж купили их сыну. Ее звали Надя. Убийца задержан и признал свою вину. Велосипед он продал за 800 рублей...» 38 Упокой, Господи, душу рабы Твоея! Неуместно обсуждать: права или неправа была Надя, накормив нищего. Речь не об этом. Она уже вне всякого суда. Речь о несчастном убийце: что им двигало? Полагаю, ненависть. Ненависть и зависть к благополучным людям. Непрошеное благодеяние со стороны Надежды только подогрело в нем злобу. Светлая память Надежде, но нам надо знать, чем мы рискуем, поступая подобно ей. Готовы ли мы к венцу страстотерпца? И не спровоцируем ли мы нашего подопечного на столь тяжкий грех? Адресная помощь Но вот человек обратился к нам лично – и это требует нашей личной реакции. Сидя на паперти и не обращаясь ни к кому конкретно, человек приемлет подаяние как бы из руки Божьей: он рискует ничего не собрать, но верит, что Бог его не оставит. И мы, не зная, как он распорядится подаянием, подаем в расчете на то, что Господь «все управит». Но теперь он обращается лично к вам, и схема взаимоотношений меняется. Почему просящий выбрал именно вас? У вас доброе лицо или вы одеты «по-православному»? Может быть, вы, проходя мимо храма, перекрестились? Или стоите в очереди за чем-то (например, билетом на поезд) и не можете отвертеться, сказав, что у вас нет денег? Так или иначе, но у человека сложилось впечатление, что вы ему не откажете – иначе какой смысл обращаться с просьбой? В данном случае, надежду на Бога он спроецировал на вас, и это весомая причина задаться вопросом: пойдет ли ваша помощь впрок?. Здесь «архетипический» подход должен уступить место другому – персональному. Как исключить обман? Это крайне сложно. Полагаясь на свой опыт или интуицию, обязательно ошибешься. Профессиональные обманщики, да и просто неглупые люди, попавшие в трудную ситуацию, при необходимости обведут вокруг пальца любую спецслужбу. Выход один: разговор нужно вести так, чтобы нашему подопечному стало неинтересно нас обманывать. Самый надежный из возможных способов – это оказание конкретной неденежной помощи. Обосновывая свои просьбы, люди, как правило, рассказывают о какой-то серьезной проблеме, нуждающейся в разрешении. И если нам рассказали о некоей проблеме, естественно, мы вправе считать, что собеседник ждет от нас помощи в разрешении ИМЕННО ЭТОЙ проблемы. А способ разрешения ее, надо полагать, предоставлен на наше усмотрение. Попробуем начать применять это правило. Маленький совет: всегда нужно давать подопечному путь к отступлению. Если, например, человек говорит, что у него нет денег на дорогу, не стоит тут же покупать ему билет. Скажите, например, что купите ему билет, но сейчас вы заняты, освободитесь через пару часов. Можете вскользь упомянуть, что билет отдадите проводнику, а не этому человеку. Конечно, нужно спросить его, согласен ли он с таким вариантом решения его проблемы? Почему даже «честные»39 просители предпочитают получать помощь деньгами? Применение этого правила позволит отсеять значительное количество просителей. Может быть, даже очень значительное. И даже таких просителей, в которых мы были абсолютно уверены. И вдруг окажется, что вокруг столько обманщиков, что никому и верить-то нельзя! Но не будем торопиться с выводами. Даже если подопечные нас обманывают, мы не должны относиться к ним хуже. Люди идут на обман не от хорошей жизни. И главное: если человек отказался или уклонился от помощи вещами, это еще не повод подозревать его в мошенничестве – большинство людей, просящих о помощи, предпочитают получать помощь деньгами. Например, обратился к нам голодный человек с просьбой его накормить. Мы пошли в магазин и купили ему пирожок или курицу гриль. А у него, допустим, - хронический холецистопанкреатит. Он нас проклинает, так как остался голодным, а мы сердимся: «Скажите, какой привередливый!». Да и деньги потрачены впустую. Или человек жалуется на то, что обувь прохудилась, а новую купить не на что. Спрашиваем размер и покупаем. Но... ботинки жмут в подъеме и пятку натирают – просто у него необычная форма стопы, о чем мы, естественно, не догадывались. Дареному коню в зубы не смотрят, конечно, но разве можно считать, что в вышеуказанных случаях мы помогли? Зато не дали себя обмануть и очень гордимся своей рассудительностью! Поэтому-то и большинство просителей к помощи вещами относятся с предубеждением: «обязательно дадут или не то, что нужно, или не столько, сколько нужно, да еще и руки им целуй! Дали бы лучше денег, я ведь просил пятьсот рублей всего, а они потратили полторы тысячи, а толку-то что?» Мы можем отнестись к этому ворчанию как к черной неблагодарности, но грош нам, христианам, цена, если единственным или главным мотивом нашей деятельности является ожидание благодарности. Почему же все-таки не стоит оказывать денежную помощь? Так может быть, все-таки давать деньги, если это реальная помощь, и Бог с ними, с обманщиками? Нам это, конечно, проще. А нуждающимся? Дело в том, что даже «честным» просителям денежная помощь впрок никогда - или почти никогда - не идет. Уже то, что человек обращается с просьбой, свидетельствует о том, что сам он с возникшей ситуацией не справляется. Например, человека ограбили, или он потерял деньги, отложенные на дорогу. Он примерно знает, сколько стоит билет до его станции. Мы даем ему необходимую сумму. Но в кассе билетов в плацкартный вагон не осталось, а на купейный билет денег не хватает. И человек опять «завис» на вокзале. Деньги, которые мы ему дали, он если и не пропьет, то быстро проест. И опять приходит просить. Мы на него сердимся: «Он нас обманул!», и напрасно: мы изначально стали действовать неправильно. В таких случаях мы должны вмешаться в эту ситуацию, но вмешаться умело и тактично. Вмешательство сродни вмешательству врача. А дать денег немногим лучше, чем дать «добрый совет»: просящий, как правило, ни тем, ни другим воспользоваться не сумеет. С чего начать? Начинать всегда необходимо с исследования проблемы. Первую информацию мы всегда получаем от самого человека. Но почему-то главный вопрос, возникающий у нас, когда мы слушаем рассказ подопечного, - «врет или не врет?». Такое отношение основано на том, что мы мыслим полярными категориями, не допускающими оттенков или полутонов. И таким подходом мы зачастую отталкиваем людей, действительно нуждающихся в помощи. Человек уходит от нас, оскорбленный недоверием, а мы полагаем, что «на воре шапка горит». Целью критического отношения к истории, рассказанной подопечным, является не выведение на чистую воду обманщика, а правильное понимание сложившейся ситуации. Искажение информации далеко не всегда является следствием злонамеренной лжи. Человек может искренне ошибаться, односторонне оценивать события, что-то недоговаривать (и он имеет на это право), не придавать значения чему-то с нашей точки зрения важному. Необходимо четко представлять себе причины того, почему подопечный может искажать информацию. О том, как отсечь главный мотив ко лжи, я уже говорил выше. Могу лишь добавить, как это можно объяснить подопечному, чтобы у того не было «официального» повода обижаться. В храм, где я служу, часто приходят просители. Поскольку я отвечаю за социальную работу, мне поручают разбирать их просьбы. Пришел мужчина лет 35-40 с маленькой девочкой и попросил денег на операцию девочке (у нее врожденный порок сердца). По словам отца, до необходимой суммы не хватает четырех с половиной тысяч рублей. Семья приехала из Брянска, мама осталась на вокзале с вещами. Я попросил отца показать выписки из истории болезни с назначениями. Мужчина ответил, что все документы у жены. Я объяснил, что мне необходимо ознакомиться с документами, попутно заметив, что если решение об оказании материальной помощи будет принято, деньги будут переведены на счет клиники, где будет делаться операция. Я объяснил это тем, что деньги у нас не свои, а спонсорские, за них мы должны отчитаться. Для обоснования расходов нам нужны копии медицинских документов, а для их подтверждения - платежные документы. Такое объяснение этого человека вполне устроило. Правда, больше я его не видел. Еще один пример. Мужчина просит денег на лекарства. Спрашиваю: какие лекарства нужны? - От головы. - Как называются? - Я точно не помню. - А как ты их будешь покупать, если не помнишь? Видно было, что парень не подготовился и начинает импровизировать: - Я лежу в больнице. Лекарства мне покупает медсестра, она знает, что нужно. Совершенно глупая, «шитая белыми нитками» история. Что делать? Сказать просителю: «Иди отсюда! Научись врать сначала!»? Это допустимо, если сказать это с отеческой любовью, со скорбью за этого врунишку, а не с торжеством - «ага, попался!» Но не будем себе льстить: не получится у нас первой интонации, а наверняка, выйдет второй вариант, и тогда человек уйдет озлобленным, а главное – получится, что мы отказали человеку в помощи, мотивировав свой отказ недоверием, как будто блюдем какие-то свои интересы. В то время как главный наш интерес – помочь человеку. И тогда ответ нашему просителю будет таким: - Да ты что, в своем уме? А если эта медсестра тебя отравит? Или кладет твои деньги себе в карман, а тебе покупает дешевые лекарства, которые не помогают? Немедленно уточни у лечащего врача название препарата и приходи к нам, мы тебе все купим. Но если главный «корыстный» мотив отсечен, а достоверность рассказа человека вызывает сомнения, то надо понять, почему? Самая распространенная ситуация: подопечный нам просто не доверяет. А мы часто доверяем незнакомым людям? Так что настороженность просителя вполне естественна. Нужно ломать эту стену, и у нас имеется очень важный аргумент. Мы говорим: «Слушай! Твой рассказ - это детский лепет какой-то! Мы ведь не в милиции: ты же сам пришел и просишь помощи, а не я к тебе. Если ты не доверяешь мне, то зачем обратился?» - и дальше объясняем, что именно в его рассказе вызывает у нас сомнения. Иногда сомнения возникают из-за недоразумения. Обратился ко мне мужчина лет 40 с просьбой приютить его в Москве на месяц. Спрашиваю: «Как тебя занесло в Москву?» Говорит, что приехал из Краснодарского края вместе с ветераном Великой Отечественной войны в госпиталь для ветеранов. Спрашиваю: «В госпиталь удалось человека устроить?» - «Удалось», - говорит. Долго пытаюсь понять, кто его отправил в такую поездку и почему не обеспечил жильем, и еще: зачем ему задерживаться в Москве на месяц? Ну, уехал бы обратно и приехал бы к выписке. Нет, ему почему-то надо каждый день навещать этого человека. Выяснилось, что больной в уходе не нуждается. Я попытался понять, зачем тогда его здесь караулить? Стал расспрашивать – тот обижается: «Вы, вроде, батюшка, а рассуждаете, как чиновник!» Я начал закипать: «Мне кажется, у тебя с головой не все в порядке: в Москве без крыши над головой тебя или ограбят, или убьют, или продадут в рабство, и все из-за твоей глупости! Зачем тебе каждый день навещать этого человека? Что это ЕМУ даст? Ты что - придешь, погладишь его по головке и уйдешь? Какой ему от этого толк?» Тот в ответ: «Ну, а вы бы как поступили, если бы ваша мать заболела?» Я опешил: «Так это твоя мать?» - «Да». Обращаясь в различные инстанции и говоря там о своей матери, человек настолько привык упирать на ее статус ветерана, что в разговоре со мной просто забыл сказать о том, что речь идет о его маме, самом дорогом для него человеке. Все стало на свои места, мы устроили его в недорогое сетевое общежитие, где он дождался выписки матери, и они вернулись домой. Расспрашивая человека, можно мысленно расположить рассказанное им вдоль временной оси, и как бы заполнить «белые пятна», оставшиеся после рассказа. Очень важно узнать о каждом отрезке жизни подопечного. Выслушивая рассказ о каждом событии, можно поинтересоваться подробностями. Можно попросить рассказать одну и ту же историю дважды и сравнить оба варианта. Если подробности не совпадают, можно задать вопрос: «Почему?» Иногда у собеседника это вызывает раздражение: «Для чего вы меня так подробно расспрашиваете? Вы что, мне не верите?!» На это есть простой ответ: «Я думаю, как тебе помочь, и здесь важна каждая мелочь». Варианты «бескорыстной лжи» Когда слышишь рассказ, место которому в сборнике «Приключения барона Мюнхгаузена», невольно задаешься вопросом: а насколько этот человек психически здоров? Необходимо побеседовать с ним подольше, выяснить все поподробнее. Психические больные люди, как правило, знают свой диагноз и готовы рассказать о своей болезни. Но к содержанию своего бреда в настоящем они относятся некритично и не увязывают его со своей болезнью. Чаще бывает так, что ваш собеседник не только не блещет фантазией, а, наоборот, «скромничает». Таков, например, наш старый подопечный – Виталий Б. Из истории его жизни мы знали только то, что он побывал в местах не столь отдаленных, и что у него сочетанная травма – перелом костей таза с повреждением тазовых органов. Но нам были неизвестны подробности. На вопрос: за что сидел, Виталий называл статью УК, по поводу травмы говорил, что попал в автомобильную аварию. И только недавно нам удалось узнать, что с ним произошло на самом деле. В тюрьму Виталий попал за то, что, застав свою жену с любовником, навел на них двустволку и заставил выпрыгнуть из окна с третьего этажа в том виде, в котором застал. Травму же нанесла ему жена, когда он вышел на свободу. Подговорив своего любовника, она набросилась на Виталия и жестоко избила его. Эта ужасная история отчасти объясняет феномен «бескорыстного вранья». Люди не хотят выставлять такие подробности своей жизни на всеобщее обозрение, они с радостью сами забыли бы о мучительном прошлом, им трудно с этим жить. И не стоит удивляться, если подопечный не сразу решается на откровенный разговор и отделывается наспех придуманной, не выдерживающей никакой критики историей. Вызывает большее удивление ситуация, когда человек сразу все рассказывает; подвоха стоит опасаться, скорее, именно тогда, когда все выглядит «складно». Вообще же лучше не искать подвоха, а просто быть внимательным к людям, главным образом, думая об их пользе. Этот подход – практически беспроигрышный. В качестве иллюстрации к вышесказанному разберем случай, происшедший с читательницей сайта «Милосердие. ru». ЦИТАТА «Здравствуйте. Хочу рассказать о своем опыте помощи бездомному, т.к. не могу оценить, положительный он, или отрицательный. Примерно месяц назад, когда я возвращалась из храма, ко мне подошел человек и стал просить: помогите. Достала 100 руб., подала (милостыня не маленькая). Но он не отходил, говорит: мне деньги не нужны, а нужна помощь, все помогают только словами, а деньги у меня есть (показывает), но не хватает на билет, а заработать без паспорта не могу. И рассказывает историю: зовут Анатолий, сам из города Шахты Ростовской области, приехал в Москву за легкими деньгами, связался с бандитами, но они обманули, документы отняли, и «домой поехать не могу - меня там бандиты убьют, а хочу ехать к сестре в Новосибирск, она обещала помочь с паспортом. А получу паспорт - пойду работать, я проводник, и место есть, только паспорт нужен». Поверила: всякое случается с людьми, вот человек, у которого есть реальный шанс встать на ноги и начать новую жизнь, а в Москве действительно помощи не найдешь. Дала телефон, вечером встретилась и дала ему недостающие деньги на билет в Новосибирск. Только, говорю, как же ты билет купишь без паспорта? - А у меня есть хороший знакомый, Валера зовут, он мне сделает справку об утере паспорта, по ней и поеду. Ну, и слава Богу. Поздно вечером звонит: у меня все плохо, сестра отказала, сказала - не приезжай. Но этот знакомый Валера обещал сделать паспорт, только нужно еще денег. Денег он просил много - около 1000 долл. Говорил - помоги, дай в долг, у меня ведь в Москве никого нет, родители бедные, прислать ничего не могут, а я выйду на работу и сразу начну возвращать, верь мне, ведь Бог все видит. Поверила еще раз, отдала всю зарплату и еще заняла. На следующий день звонок: паспорт получил и военный билет тоже, а еще у меня будет загранпаспорт, знакомый Валера сделает. Я говорю - зачем тебе загранпаспорт, почему ты не пошел сразу оформляться на работу, как обещал? Отвечает: «А у меня с загранпаспортом зарплата будет больше, буду ездить за границу и долг тебе весь сразу смогу отдать. Но на загранпаспорт Валера потребовал еще 1000 долл, а паспорт забрал в залог, пока не получит денег. Помоги мне еще раз!» Больше помочь я уже не смогла: отдав зарплату, сама жила на заемные деньги. Анатолий звонил, плакал в трубку, говорил, что болен, спит на улице, голоден, а я - такая-сякая - сплю в кроватке и не голодаю, а ему помочь не хочу; заклинал и мамой, и Господом, и святыми. Чего я только не наслушалась за эту неделю! А он умудрился найти по знакомым 800 долл., и ему оставалось только 200, но и этого я дать не могла. Тут вдруг нашлась другая сестра Анатолия, из Ростова. Она прилетела в Москву и привезла ему 1000 долларов, отложенных «на черный день». Анатолий позвонил мне радостный и рассказал об этом. (Видимо, он все-таки говорил правду о своих бедах, а не пытался «развести» меня, наивную, на деньги). На следующий день он должен был встречаться с тем Валерой, отдать ему деньги и получить свои документы. Все перекрестились и утерли пот со лба. И вот на следующий день он мне звонит и сообщает, что деньги, которые привезла сестра, у него украли. По счастью, те $800, которые он собрал ранее, остались, т.к. были на сохранении у священника одного храма. И ему по-прежнему нужны $200, и все уговоры и моральный шантаж начались сначала. Так прошли еще две недели. Анатолий нашел еще $100, я к тому времени получила следующую зарплату. Я дала ему недостающие $100, и теперь у него была собрана необходимая сумма ($1000) на документы. Я сказала ему, чтобы больше не звонил, а прислал сообщение, когда устроится на работу, и только после этого сообщения я буду ему отвечать по телефону. Сообщения он не прислал, а через пару дней начал звонить. Я больше не отвечала, т.к. поняла по этим звонкам, что у него опять ничего не получилось и он по-прежнему бездомный. Вот что получилось из желания помочь бездомному человеку. Он так и остался на улице, я осталась с кучей долгов, моя семья живет в режиме жесткой экономии, т.к. зарплаты и раньше хватало только на необходимое, а теперь еще и долги надо отдавать. Денег не жалко, а жалко и обидно, что они потрачены совершенно впустую. Наверное, все же не нужно было давать денег этому человеку, ведь он их потратил на «левые» документы, на взятки, а это не тот путь, который угоден Господу. И получилось, что доброго дела я не сделала и человеку не помогла. Извините за длинное письмо, просто очень хотела поделиться с кем-нибудь, но не со знакомыми. Уверена, что никто меня не поймет, а только осудит за глупость». Я не готов «осудить за глупость» автора этого письма. Она проявила самоотверженное сострадание к ближнему и остановилась лишь тогда, когда поняла, что помощь – не впрок. При этом совершенно очевидно, что женщина допустила очень показательные ошибки: - необходимо было сразу дать понять, что наличных Анатолий не получит, но билет мы ему купить можем (а в случае выражения неудовольствия со стороны последнего – напомнить: он ведь и сам сказал: деньги не нужны, нужна помощь). Можно было бы даже не вносить «недостающее», а потратиться на всю стоимость билета (все равно в результате расходы оказались значительно выше, чем предполагалось вначале). - Не следовало давать личный телефон, можно было бы договориться об ином способе связи. Например, назначить встречу в храме или дать служебный телефон. - Нужно было сразу поинтересоваться документами. Анатолий сказал, что его знакомый Валера готов сделать справку об утере. Надо было подробно расспросить об этом Валере, спросить его данные, созвониться с ним и подтвердить его готовность оформить эту справку для Анатолия. Покупку билета можно было обещать Анатолию при условии предоставления им уже готовой справки. - Не лишне было бы поинтересоваться телефоном сестры из Новосибирска. Если бы наличие сестры подтвердилось, следовало созвониться с ней и подтвердить ее готовность принять Анатолия. Конечно, такой подход требует не только внимательности, но и опытности. Если бы наша читательница произвела эти действия, дальнейшего развития этой истории могло не быть. Помощь же без рассуждения спровоцировала подопечного на дальнейшие просьбы – уже явно мошеннического характера. Например, фантастическая ситуация с восстановлением паспорта за один день: сделать это нереально ни за какие деньги. Когда прозвучала такая просьба, следовало спросить: дорогой Анатолий, а почему ты думаешь, что твой знакомый Валера тебя не обманет? Насколько ты его хорошо знаешь? Ты ведь уже имеешь печальный опыт общения с бандитами, он тебе дорого обошелся, зачем наступать на эти грабли дважды? Если даже и будет паспорт, какова вероятность, что он не окажется поддельным? Я хочу тебе помочь, а не посадить тебя в тюрьму! Давай попробуем как-нибудь по-другому решить твои проблемы. Данные ошибки, допущенные женщиной, - тактические. Однако, была и более крупная – стратегическая. Прежде чем оказывать помощь на такую сумму, не лишним было бы посоветоваться с духовником или внушающим доверие священником и испросить благословение на это доброе дело. Библиография по курсу "Церковное социальное служение" Уважаемые слушатели! Обращаем ваше внимание, что библиография будет пополняться постепенно. Будем рады, если после прохождения каждой темы, вы будете рекомендовать нам и свои источники.   Литература ко всему курсу: 1.  Зальцман Т.В. Социальное служение Русской Православной Церкви. Справочная информация (материалы для самостоятельной работы студентов по курсу «Социальное служение»). Часть 1. – М.: РГСУ, 2012. – 115 с. 2. Зальцман Т.В. Церковное социальное служение. Хрестоматия. - М.: Издательство РГСУ, 2011. – 87 с. (здесь вам может быть интересен последний материал) 3. О принципах организации социальной работы в Русской Православной Церкви. Принято Архиерейским Собором 04.02.2011. 4. Сергий, митр. Воронежский и Борисоглебский. Социальное служение русской православной церкви в прошлом и настоящем 5. Cоциальное служение православной церкви: проблемы, практики, перспективы. 6. Психолого-социальная работа в современном обществе: проблемы и решения: сборник материалов международных научно-практических конференций / Под общ. ред. Ю. П. Платонова. — СПб.: СПбГИПСР, 2012. — 778 с. 7. Теоретические основы социального служения. Хрестоматия. (подборка текстов, по которым можно было бы спорить)     Занятие 2. Библейские и святоотеческие основания социального служения Церкви 1. Белопопский А. Православная диакония //Отдел внешний церковных сношений. Круглый стол по религиозному образованию и диаконии. Адрес доступа: http://www.rondtb.msk.ru/info/ru/Belopopsky_ru.htm 2. Благотворительность // Православная энциклопедия. Адрес доступа: http://www.pravenc.ru/text/149333.html 3. Деметриос Константелос. Истоки христианской православной диаконии: Христианская православная благотворительность в церковной истории // Отдел внешний церковных сношений. Круглый стол по религиозному образованию и диаконии. Адрес доступа: http://www.rondtb.msk.ru/info/ru/Constantelos_ru.htm 4. Иеремия, архиеп. Вроцлавский и Щецинский. Богословские основы диаконии.Из доклада на 3-м ежегодном заседании Европейской Федерации Диаконии - Евродиакония 26-30 мая 1999 г., Польша //  Отдел внешний церковных сношений. Круглый стол по религиозному образованию и диаконии. Адрес доступа: http://www.rondtb.msk.ru/info/ru/Jeremias_ru.htm 5. Иоанн (Максимович), свт. Общественное служение христиан Адрес доступа: http://www.mgarsky-monastery.org/kolokol.php?id=2419 6. Любовь Божественная: Понятие о любви в Новом Завете. Адрес доступа: http://www.liveinternet.ru/users/isolophey/post104947136  7. Милосердие: древнее слово для нового времени. / под ред. М.Ньяви. – Спб.: Алетейя, 2012. – 144 с. 8. Николай, епископ Балашихинский. Иконография милосердия. Адрес доступа: http://www.pravklin.ru/publ/ikonografija_miloserdija/9-1-0-1704 9. Пантелеимон (Шатов), епископ Орехово-Зуевский. Милостивые святые. // Диакония – официальный сайт Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению. Адрес доступа:http://diaconia.ru/webinars/notices/ssc1312/ 10. Папа Иоанн Павел II. Бог, богатый милосердием (Dives in misericordia). Энциклика о божьей любви к человеку // Библиотека Кротова. http://krotov.info/acts/20/voityla/19801130.html 11. Христианское милосердие в истории, историографии и современной культуре. 16–17 июня 2011 г. 16 июня.  Материалы конференции. http://www.igh.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=146:khristianskoe-miloserdie-v-istorii-istoriografii-i-sovremennoj-kulture-1617-iyunya-2011-g&catid=82&Itemid=130 12. Шмеман А., свящ.  О христианской любви. Адрес доступа: http://azbyka.ru/dictionary/11/o_hristianskoi_lyubvi-all.shtml    Занятие 4. Церковный взгляд на современные социальные проблемы   1. Основы социальной концепции РПЦ. 2. Концепция демографического развития РФ до 2025 года. 3. Концепция социального воспитания детей и молодежи Воронежской области. 4. "Церковь и Медицина" периодическое издание     Занятие 5.  Правовые основы церковной социальной деятельности 1. Федеральный Закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» от 26.09.1997 N 125-ФЗ (ред. от 01.07.2011, с изм. от 05.12.2012) 2. Федеральный Закон «О некоммерческих организациях» от 12.01.1996 № 7-ФЗ (ред. от 11.02.2013) 3. Федеральный Закон «О благотворительной деятельности и благотворительных организациях» от 11.08.1995 N 135-ФЗ (ред. от 23.12.2010) 4. Федеральный закон  «О порядке формирования и использования целевого капитала некоммерческих организаций» от 30.12.2006 N 275-ФЗ (ред. от 28.07.2012) (с изм. и доп., вступающими в силу с 01.01.2013) 5. Порядок предоставления субсидий из бюджета г.Москвы социально ориентированным НКО 6. Гражданский Устав РПЦ 7. РП РФ от 30.07.2009 N 1054-р О концепции содействия развитию благотворительной деятельности и добровольчества в РФ 8. Великанов П. Пастырское выгорение: не надо ничего замалчивать. 9. Хвостова Т. Работа в храме: как я сгорела. 10. Пантелеимон, епископ Орехово-Зуевский. За что умирать не надо. Занятие 7 Технологии церковного социального служения  1.  За жизнь. Защита Материнства и детства. Опыт и методика работы / Синод. отд. благотв. и соц. служению. РПЦ; [сост. С.В. Чесноков, свящ. И. Тарасов].- М.: Лепта Книга.- 2011- 464с. 2. Григорова З.Н., Никитина Ю.В., Кузнецова Н.Н. Социальное сопровождение подростков в местах лишения свободы и после освобождения : метод. пособие.- М.: Лепта Книга, 2012.- 96с.   3. Группа трезвости при храме руководство для ведущего. / Е.Б. Севостьянова .- М.: «Лепта Книга».- 2013. – 2013. - 240 с. 4. Как организовать помощи бездомным на приходе: метод. пособие. / И.В. Кусков.- М.: Лепта Книга.- 2011.- 288 с.   5. Как организовать общество трезвости на приходе: практические рекомендации. /Свящ. И. Бачинин. М.: «Лепта Книга».- 2011.- 208 с. 6. Методология реабилитации накрозависимых в церковной общине. / Игумен Медофий (Кондратьев), Р.И. Прищенко, Е.Е. Рыдалевская.- М.: Лепта Книга. – 2012. – 152 с. 7. Незрячий в храме. Рекомендации по оказанию помощи. \ Под ред. Сумароковой. – НРООРДИЗ «Перспектива».- Нижний Новгород.- 2012 8. Опыт духовно-нравственного воспитания детей с проблемами зрения и слуха: материалы конференций. 9. Паллиативная помощь и уход.  Медицинские, психологические и духовные аспекты при ВИЧ\СПИДие  и прогрессирующих хронических заболеваниях. Опыт Русской православной церкви. 1. Технологии  церковной социальной работы с наркозависимыми людьми. Игумен Медофий (Кондратьев). Вебинар. Адрес доступа: http://www.diaconia.ru/webinars/notices/nz1502/. 2. Круглый стол по религиозному образованию и диаконии:  Церкови и ВИЧ / СПИД. Адрес доступа: http://www.rondtb.msk.ru/info/ru/AIDS_4_ru.htm. 3. Загуляев А. «Дом мамы открыт» Адрес доступа:  http://www.diaconia.ru/news/dom-dlja-mamy-otkryt/. 4. Сборник методических рекомендаций Социального центра «Попечение» при храме во имя святой великомученицы Екатерины и КРОМО «Равновесие» (г. Петрозаводск) / Под ред. Калачевой В. А., к. п.н. Армия доброй воли. Адрес доступа: http://www.pandia.ru/text/77/104/384.php.            Дополнительные методические материалы можно посмотреть: 1. Диакония. РУ Раздел  МЕТОДИЧЕСКИЕ МАТЕРЕАЛЫ  Адрес  доступа: http://www.diaconia.ru/articles/materials/.       Без темы: 1. Исследование ФОМ "О пожертвованиях". Адрес доступа: http://fom.ru/obshchestvo/10864 2. Кречетов В., прот. Как исполнить забоведь о любви. 3. Пантелеимон, еп.Орехово-Зуевский. Заповеди блаженства: ступени, ведущие на небо. 4. О благотворительнсти.