Аналитика мифа и психической реальности Роже Кайуа

Лекция 3. Аналитика мифа и психической реальности Роже Кайуа. План лекции 1. Социокультурный контекст теоретической работы Роже Кайуа. 2. Мифологическое и научное сознание в концепции Р. Кайуа. 3. Вопросы соотношения природы и культуры, феномен мимикрии. 4. Часть 1. Социокультурный контекст теоретической работы Роже Кайуа 5. Основной эпистемологической коллизией ХХ века стало столкновение  естественнонаучного и гуманитарного познания. В центре внимания методологов оказалось различие методов, понимание истины, сама оптика научного интереса. Конфликт объективного и субъективного, понимания и объяснения, захвативший все области знания, сосредоточился и в вопросе о «разрешающей способности» тех или иных познавательных практик. В философии возникло понятие «строгости», которое должно было снять противоречие объяснения и понимания и вменить точность описания не только объективирующим формам науки, но и ее крайне субъективным разновидностям. Вместе с тем, все очевиднее становилось, что преимущественным предметом исследования становятся такие феномены, которые не предполагают количественной оценки. Требование строгости и необходимость исследования необъективируемой предметности наиболее ясно были осознаны в антропологическом проекте К. Леви-Стросса. Научное исследование мифа должно было сохранить имманентность своему предмету, но при этом оказаться способным к значимой концептуализации. В связи с этим Леви-Стросс сформулировал методологическую максиму: мифологически мыслить миф. Именно она определяет горизонт теоретической работы Роже Кайуа – одной из наиболее значимых фигур среди маргинальных мыслителей ХХ века. 6. Кайуа – ученик М. Мосса, друг Ж. Батая и М. Лейриса, начавший свой путь участником сюрреалистического движения, а завершивший его вступлением во Французскую академию, в равной мере интересовался как науками о природе, так и науками о человеке.  Сергей Зенкин назвал Кайуа «сюрреалистом в науке». Это весьма точное определение связывает интеллектуальное усилие Кайуа со сложным распределением модальностей реального в ХХ веке. Гиперреальное, ирреальное, сюрреальное уже не являются синонимами; эти модальности дифференцированы и приобретают самостоятельные значения. В свою очередь реальность прекращает свое существование в качестве самоочевидного понятия и математизируется (формализуется). В метафизике этому соответствует радикальная критика «естественной установки» ученого, в контексте которой бытие трактуется как данность, как наличное бытие. Теперь здравый смысл ученого состоит не в том, чтобы апеллировать к фактам, но в том, чтобы уметь видеть невидимое. Опыт мысли и опыт веры, наука и миф опасно сближаются, между ними возникают новые соотношения и связи, которые требуют как легитимации, так и прояснения. Представляется, что именно этому полю принадлежат интеллектуальные риски Роже Кайуа. 7. Две статьи Кайуа - «Богомол», «Мимикрия и легендарная психастения» - прославились своей провокационностью. Скандал этих текстов в том, что предмет и методология исследования здесь странным образом двоится. Кайуа пишет о богомоле, рассматривая его одновременно как мифологический персонаж, и как объект энтомологической науки. Еще более усложняет ситуацию тот факт, что в гуманитарную традицию эти тексты вводит Жак Лакан, интерпретируя построения Кайуа в контексте собственной аналитики субъективности, не имеющей ничего общего ни с мифом, ни с наукой и отсылающей к психоаналитическому пониманию психической реальности. При этом сам автор упомянутых статей не идентифицирует себя ни с антропологическим, ни с  психоаналитическим, ни с объективно научным подходом. Эти теоретические мировоззрения равно приветствуются им и используются в качестве локальных методологий. 8. Для Кайуа,  у каждого из этих мировоззрений свое «разрешение». Первое, что бросается в глаза при работе с такой множественной оптикой, – отсутствие противопоставлений между мифом и наукой. Отвлекаясь от всех возможных идеологий, Кайуа просто детально анализирует то, как именно работают ученые и мифологическое сознание с интересующим его предметом. Он нисколько не озабочен построением науки или творением мифа, и то и другое уже является фактом. Особенно применительно к мифу очевидно незначительное, но крайне существенное смещение. Кайуа не сосредотачивается на мифе как таковом, на его элементах или структуре. Его интересует то, что Леви-Стросс назвал «эффективностью символов», а сам Кайуа определяет как «лирическую способность» мифа - способность впечатлять и захватывать воображение людей. Сам выбор богомола в качестве предмета исследования мотивирован именно тем, что в этом образе лирическая сила мифа достигает особой интенсивности. В народной культуре и фольклоре богомол наделен поистине гипнотической властью, что находит выражение в исключительной частоте и вариативности разработки этого мотива в суевериях, сказках, считалках, поговорках, приметах. Богомола считают существом то божественным, то дъявольским, то прорицателем, то богом-прародителем, связывая с ним крайне разнообразные свойства, искусства, умения. «Похоже, что это насекомое всюду производит сильное впечатление на людей»[1], - пишет Кайуа. При этом весьма существенно, что очарованию этого существа поддается не только мифологическое сознание. Энтомологические исследования, посвященные богомолу, также апеллируют к воображению, обнаруживая неожиданное отступление от традиционных правил классификации и научного описания и буквально взрываясь прихотливыми эпитетами. 9. Можно предположить, что богомол, – это, своего рода, точка перелома, зона, где и миф, и наука одинаково раскрывают чувствительность собственного воображения. «Властное воздействие мифа на аффективную жизнь индивида, - полагает Кайуа, - должно быть опосредовано тайным соответствием его собственным установкам»[2]. Нечто в психическом опыте человека оказывается созвучно поэтическому процессу, инициируемому богомолом. Что, по сути, означает убежденность в наличии зеркальных изоморфизмов в мифе и психической жизни индивидов: миф мыслит нечто, что для психики является проблемой. При этом миф хорош тем, что позволяет обнаружить источники собственной гипнотической силы. В случае богомола они связаны с его антропоморфным видом, особым устройством глаз, позволяющих не только видеть, но и производить эффект взгляда («смотреть»), странными формами мимикрирующего поведения и, наконец, яркой копулятивной формулой, в соответствии с которой во время сексуального акта самка откусывает голову самцу. 10. [1] Кайуа Р. Богомол. // В кн. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003, с. 60. 11. [2] Там же, с. 52. 12. Часть 2. Мифологическое и научное сознание в концепции Р. Кайуа 13. Мифологическое сознание отвечает на подобное событие детальным развитием мотивов «ядовитой девы», «пожирающей вагины», а также всевозможных форм страха кастрации. Выделяя в качестве глубинного содержания этих мотивов «боязнь женщины, боязнь ее взгляда, боязнь соприкосновения и особенно любовного соития»[1], Кайуа не считает, что эта боязнь может быть понята в психологических терминах. В том качестве, которое он пытается зафиксировать, «боязнь», во-первых, есть нечто неотъемлемое от сексуального акта как такового, а, во-вторых, боязнь – вообще не точное слово. Скорее уж, речь идет о страхе в его строгом значении – «симпатической антипатии и антипатической симпатии»[2]. То, что язык называет «боязнью», миф описывает как сочетание напряженного волевого усилия и утраты воли, как шаг навстречу и как пассивную раскрытость совершающемуся, как страстное желание и предельную бесстрастность. Перед нами сложное переживание, которое, очевидно, не просто попутный эффект сексуального события, а нечто, лежащее в его основе, нечто, представляющее саму его проблему. Кайуа приводит эскимосскую сказку, в которой рассказанная история одновременно сама является изображением сексуального акта. Повествование целиком подчинено одному ритму, герой неодолимо приближается к возлюбленной и любой его шаг навстречу сопровождается обмороком и потерей чувств*. Герой приходит в себя, вновь устремляется к возлюбленной и вновь себя утрачивает. По мнению Кайуа, миф совершенно точно воспроизводит смысл и проблему сексуального события. Согласна с этим и физиология, рассматривающая в качестве наиболее значимого аспекта соития феномен детумесценции, который представляет собой расслабление после предельного напряжения, сопутствующего возбуждению.  Детумесценция представляет собой «резко-вертикальное падение в состояние вынужденной неподвижности, покоя». «Именно этот мгновенный переход от напряжения к разрядке…, от максимальной к минимальной интенсивности, от исключительно резкого сознания своей жизни к чувству какого-то небытия, - именно он способствует тому, что любовь бессознательно уподобляется разрыву в непрерывности существования»[3]. «Нет ни одной другой функции, - цитирует Кайуа первые сексологические исследования, - которая в своем осуществлении была бы настолько тесно связана с сознанием и, вместе с тем, настолько независима от него»[4]. 14. Если эскимосская сказка с такой точностью описывает конфликтный процесс, исследованный и описанный объективной наукой, то мы можем сказать, что миф – не метафора, он не переносит значение, но непосредственно инсценирует его в галлюцинаторных и фантазматических образах, гипнотическая эффективность которых состоит именно в их связи с действием, событием. Миф и есть действующая сексуальная фантазия, разыгрывающая наиболее противоречивые и конфликтные моменты сексуального события, но в этом смысле миф выступает также и как наиболее операциональная форма его постижения. 15. Возвращаясь к энтомологическим исследованиям богомола, Кайуа предлагает посмотреть на то, как наука видит особенности его копулятивного поведения. Он восстанавливает полемику по этому поводу, показывая, что от редуктивных гипотез ученые переходят к идее о том, что самка богомола стремится удалить у самца тормозящие мозговые центры и тем самым добиться более длительных спазматических движений[5]. Ирония такого научного результата многогранна. Во-первых, он, по сути, представляет собой другую формулировку принципа удовольствия, открытого Фрейдом применительно к психической жизни человека. Во-вторых, этой гипотезе удается сосредочить в себе сложность и проблематизм сексуального события, а не свести его к простым причинам и элементам; тем самым она приобретает характер открытой сверхдетерминирующей концепции. В-третьих, благодаря такому решению Кайуа получает важное свидетельство тому, что наука, страстно увлеченная своим предметом и способная впасть в состояние самозабвения, неизбежно достигает той же меры истинности и эпистемологической адекватности, что и сознание, открытое лирической суггестии мифа. Такая синхрония науки и мифа наделяет нашу мысль значительно большей свободой, нежели это было возможно в контексте каждой из этих, изолированно существующих, систем. Подчеркнем, что третьей локальной эпистемой, сопутствующей мифу и науке в их самостоятельном, но, вместе с тем, обоюдном продвижении, является психоанализ. Его функция состоит в опосредовании модусов реального, представленных мифом и наукой, в актуализации психического измерения и свойственной ему сюрреальности, которую Кайуа понимает как меру смысла. Кайуа не пытается смешивать дискурсы. Разворачивая каждую перспективу последовательно, он лишь побуждает нас к смене оптики, с тем, чтобы различие коэффициентов преломления позволило освободиться от предположительной единственности самоочевидного. 16. Однако же вопрос, который неизбежно возникает, пока мы следуем за размышлениями Кайуа, касается того, как связаны человеческая психика и поведение насекомого. И если человеческая сексуальность является культурным конструктом (а, с точки зрения Фрейда, это так), то где пролегает граница между природой и культурой? Идет ли речь в данном случае об антропоморфизации природы и склонности человека видеть явления природы через очки своих фантазий, либо же, напротив, следует увидеть здесь биологизацию человеческого и попытку проинтерпретировать фантазии на основе их природной детерминированности и зволюционной предзаданности. 17. 18. [1] Там же, с. 73. 19. [2] Кьеркегор С. Понятие страха. // В кн. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.,1993, с. 144. 20. * вот маленький фрагмент «При виде ее красоты его бросило в жар, и ему стало дурно от любви. Когда Нукарпьяртекак снял и повесил свой анорак, то увидел, что красавица ему улыбается, и потерял сознание. Придя в себя и вновь поглядев на нее, он увидел, что она по-прежнему улыбается ему. Он ощутил такую любовь, что опять лишился чувств». и т.д. //Цит. по Кайуа Р. Богомол. // В кн. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003, с. 69. 21. [3] Кайуа Р. Богомол. // В кн. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003 с. 81. 22. [4] Там же, с. 80. 23. [5] Там же, с. 63.  24. Часть 3. Вопросы соотношения природы и культуры, феномен мимикрии 25. Кайуа согласен с тем, что границы природы и культуры должны быть переосмыслены. Однако же его гипотеза не предполагает ни первой, ни второй версии. Он не считает, что вопрос границы – это вопрос сближения и что мы должны найти точку, где природа становится культурой или наоборот. Напротив, он полагает это различие принципиальным. Если человек мыслит себя в терминах развития и прогресса (и, в самом деле, эволюция человека ориентирована на создание все возрастающей сложности, подвижности и изменчивости вида), то насекомые, представляющие для Кайуа природу, выбирают принципиально другое эволюционное решение, связанное с консерватизмом и неизменностью, которые можно поддерживать автоматизмом, регрессией к окружающей среде, - процессами, которые «в чувственно-образной форме являют собой как бы капитуляцию жизни».[1] Но - это неискоренимое различие не означает отсутствия связей, напротив, существуют мощные рифмы, синхронизирующие природу и культуру в феноменеобъективной идеограммы. Кайуа выражает суть идеограммы просто: «у одних – поведение, у других – мифология».[2] Инстинкт насекомого находит воплощение в действии, влечения человека побуждают его к созданию фантастических образов и телесному проживанию их. Фантазмы и галлюцинации обладают той же перформативностью, той же законченностью и «совершенством узлов», и в той же мере способны к автоматическому функционированию. 26. Но что же разыгрывается в поведении насекомых и фантазии человека? То, что обладает внутренней бесконечностью и неискоренимым проблематизмом: принципиально противоречивые события любви, жизни, смерти. Помимо особенностей копулятивного поведения, богомол предлагает еще одну загадку. Получив повреждения, несовместимые с жизнью, то есть, умерев, богомол, тем не менее, сохраняет способность к типичному мимикрирующему поведению –притворяется мертвым. В связи с чем Кайуа предупреждает: «берегись: притворяясь призраком, можно им стать», предпосылая этот эпиграф из Вилье де Лиль-Адана своей статье о мимикрии, где речь идет о том, что граница между жизнью и смертью также, как и сексуальный акт, не есть нечто самоочевидное. 27. Уже говорилось о том, что внимание к размышлениям Кайуа о богомоле и мимикрии привлек Жак Лакан. В семинаре «Четыре основные понятия психоанализа» феномен мимикрии возникает при обсуждении таких понятий, как субъект, желание, взгляд. Какова же здесь связь? Или речь о метафорическом использовании концептов Кайуа? Нет, Лакан исключает любую возможность метафорического прочтения идей Кайуа, относясь к ним с предельной серьезностью и требуя понимать сказанное буквально. Феномен мимикрии обладает универсальной значимостью – не только в контексте природы, но и для процессов субъективации. Но для того, чтобы прочитать ее так, необходимо отказаться от доминирующего предрассудка. Мимикрия  не есть инструмент адаптации и защитный механизм. Для того, чтобы избежать научных идеологий в вопросе о мимикрии, необходимо отнестись к ней феноменологически – не помыслить, но увидеть то, что она собой представляет, столкнуться с фактом стирания границ между организмом и средой. И, следовательно, размышлять нужно не над проблемой выживаемости вида, а над причинами, которые порождают этот странный ряд фактов, отмеченный очевидным пренебрежением значимости различия между индивидом и его окружением, фигурой и фоном. 28. Оценивая это различие как конститутивное для любой деятельности, Кайуа квалифицирует мимикрию как патологию чувственного опыта обособления организма от среды[3]. Под патологией в данном случае следует понимать не столько болезнь, сколько эксцесс, прецедент, имеющий в своей основе аффективный мотив. Не следует удивляться появлению термина «аффект» применительно к описанию мира природы. Антипсихологическая составляющая мысли Кайуа надежно защищает его от того, чтобы мыслить аффект и чувственный опыт как нечто внутреннее. Напомним: у одних – поведение, у других – мифология (эмоциональная жизнь), внешнее и внутреннее удваивают друг друга, как две различные записи одного и того же. В имитации насекомым свойств поверхности аффект артикулируется пространственно. Мимикрия, следовательно, не что иное, как факт страсти.  Сосредотачиваясь на этом феномене, Кайуа удивляется не самой комбинации различных элементов – цвета, формы, рисунка – все это могло бы быть, говорит он, но не порождать сходства. Удивляться стоит тщательности их «взаимоорганизации и взаиморасположения», изобретательности и направленности «художественного инстинкта природы», порождающих эффект трехмерной «фотографии- скульптуры, телепластики». Телепластический объект создается из таких материалов как тело насекомого и окружающие его веточки, камни, песок и прочие элементы пространства. Сходство, таким образом, не может рассматриваться как средство, но предстает самой целью.  Производство сходства, с одной стороны, эффект роскоши, избытка, безоглядная растрата сил природы, а, с другой, - результат смещения онтологического акцента. Не индивид приспосабливается к природе, но вследствие «искушения пространством» нарушаются устойчивые отношения между ним и индивидом. 29. Подобная вещь хорошо известна в психиатрической практике, как синдром легендарной психастении, иногда сопровождающий шизофреноподобные расстройства, пишет Кайуа. В такой ситуации на вопрос «где вы находитесь?» пациент отвечает «я знаю, где я, но не ощущаю себя в том месте, где нахожусь».[4] Описывая свое состояние, он говорит о проницаемости, обезличенности, слиянии с пространством, об уподоблении – не конкретным вещам, а «просто уподоблении». Кайуа, в свою очередь, так выражает происходящее: «Жизнь отступает назад на один шаг»[5].  В истерическом припадке, в нервном тике, в мерном покачивании богомола, в замирании долгоносика установление реляционных связей и другие задачи жизни откладываются ради декоративного жеста, ради реализации чисто эстетической идеи. 30. Другими словами, для Кайуа искусство не является человеческим изобретением, необходимость в нем возникает тогда, когда складываются основные коллизии существования – отношение жизни и смерти, сексуальное соединение. Так что и логика его становления вовсе не путь от эстетизации войны и труда к самоценности эстетического опыта. Его исключительность имеет другой источник. Произведения искусства, как и истинные мысли, просто принадлежат тому, что Витгенштейн называл «положением дел». Эстетический феномен первичен по Кайуа. «Целесообразность без цели», искусство для искусства – первая и единственная формула, которая обнаруживает себя уже в великом орнаментализме природы и которая в культурном процессе вновь и вновь открывается  авангардистами, пассеистами, декадентами, денди, революционерами, сюрреалистами и другими субъектами страсти. 31. [1] Кайуа Р. Богомол. // В кн. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003, с. 78. 32. [2] Там же, с. 73. 33. [3] Кайуа Р. Мимикрия и легендарная психастения // В кн. Роже Кайуа. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003, с. 83. 34. [4] Там же, с. 98. 35. [5] Там же, с. 99. Начало формы Экзаменационное задание по курсу Составить тезаурус (тематический словарь) из пяти терминов на материале прочитанных работ М.Мосса, К. Леви-Стросса, Р.Кайуа, а также М. Фуко. Возможно объединить некоторых авторов, например, Леви-Стросса, Мосса, Кайуа. Возможны и любые комбинации между ними. В случае, если тезаурус будет готовиться по Фуко, объединять его работы с работами других авторов нельзя, необходимо подготовить 5 терминов именно по Фуко. Условия: на основании анализа текстов, избранных для курса, создать собственные термины, изъяв их из самого текста и раскрыть их смысл. Например, "объективная идеограмма - это ....". Данное выражение используется Кайуа, однако же оно не имеет силы термина в современном гуманитарном знании. Ваш тезаурус, тем самым, должен представлять собой своего рода словарь современной антропологии в ее связи с психоанализом. Другими словами, необходимо найти в тексте выражения, которые вам представляются значимыми в перспективе диалога психоанализа и антропологии, а затем раскрыть их смысл, выражающий суть этого диалога. Возможно использование очевидных терминов (например, жертвоприношение), однако словарная статья при этом должна реализовывать упомянутый диалог. Запрещено: использовать существующие словарные статьи для раскрытия смысла созданных терминов. Объем: Не менее 600 символов на термин. Оценка за работу выставляется преподавателем и соответствует экзаменационной оценке. Обращаем ваше внимание, что после прикрепления файла необходимо нажать кнопку"отправка задания". В противном случае работа будет находиться в статусе "Черновик" и не будет оценена преподавателем. Убедитесь, пожалуйста, что Вы разместили свою работу верно, нажав кнопку "Отправить". Конец формы