Ничего святого: фильм 2011 года «Людовик XI, расколотая власть»

Лекция 9 Ничего святого. Людовик ХI – эталон «Государя» Макиавелли «Любят государей по собственному усмотрению, а боятся – по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого». «Людей следует либо ласкать, либо изничтожать,ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести». Никколо Макиавелли О фильме Сегодня мы возвращаемся на европейский континент и рассматриваем XV столетие глазами фран­цузов, а также разбираем очень толковый фильм 2011 года «Людовик XI, расколотая власть» («Louis XI, le pouvoir fracassé»), в нашем прокате «Людовик XI: угроза коро­лю» режиссёра Анри Эльмана. К сожалению, сегодняшний французский кинемато­граф находится в плохой экранной форме, и это отражается на всех жанрах, включая исторический. Удивительно, что имея так хорошо и подробно разработанную исто­рию страны, кинематографисты Франции не могут воспользоваться в полной мере шедеврами Александра Дюма и Мориса Дрюона. Вот почему я так обрадовалась появлению ленты Анри Эльмана, и хотя это телефильм, я все-таки включила его в наш обзор. Анри Эльман – очень успешный режиссер именно телевидения, хотя он прошел хорошую школу у мастеров кино «но­вой волны»: Марселя Карне, Роберта Пэрриша и Клода Шаброля. И его первый фильм, отмеченный в 1983 году в Каннах, «Где Парсифаль?» с Орсоном Уэллсом и Тони Керти­сом был снят для киноэкрана. Эльман знает толк и в историческом кино: в 2008 году он сделал фильм о Шарлотте Корде, а годом позже картину о знаменитом разбойнике XVIII века Картуше. Конечно, сейчас технологическая и эстетическая разница между теле- и ки­нофильмами во многом стерлась, пленку и видео теперь заменяет «цифра», а экраны телевизоров ненамного уступают по размерам экранам в кинотеатрах. Возможно, операторы телефильмов традиционно стараются не уходить в крайности слишком «мелких» общих планов и слишком подробной детализации крупных. Получается, что по манере художественного изложения телефильмы более сдержанные. С Людовиком XI как с персонажем у Анри Эльмана сложились особенные от­ношения. Режиссер задумал этот фильм давным-давно, более 30 лет назад. А так как фигура эта чрезвычайно неоднозначная, и широкая публика помнит только Людовика ипохондрика, садиста и параноика, устроившего пыточную в своем пау­чьем замке, задача перед режиссером стояла не из легких. Чтобы напомнить зрите­лям истинное лицо этого ужасного, но великого короля, а также убедить в успехе этого откровения телеканалы Франс-2 и Франс-3, финансировавшие съемки, Эльману понадобилась серьезная команда соавторов. И хотя в большинстве фильмов он сам работал над сценариями, в этот раз режиссер привлек к проекту Пьера Мустье (Пье­ра-Жана Росси), маститого французского писателя, получившего в свое время Гран При Французской академии. А также Жака Сантамарию – талантливого сценариста и режиссера, в багаже которо­го набралось около полусотни фильмов, шесть книг и множество радио- и телепере­дач, включая сериалы «Внутри Мопассана» и «Королева и кардинал». На Сантамария легла задача по оттачиванию диалогов. И он блестяще с ней справился. Все, что го­ворит его Людовик, – едко и афористично. Особенно мне нравится момент, когда тя­желобольной, старый король, потирая руки, восклицает: «О! Как сладко продолжать жить, когда знаешь, что все ждут твоей смерти!» Как точно схвачен характер! Втроем авторы фильма искусно «дописали», буквально соткали, совершенно правдоподобную историю из жизни Людовика XI, придумав детективный триллер о за­говоре и покушении на жизнь короля в последний (1483) год его правления. И этот за­говор полностью вписывается в жизнь реального Людовика. Получилась игра авторов со зрителем в духе Умберто Эко. Например, когда в тронном зале короля мы видим вы­ставленным на почетное место портрет его любимого тринадцатилетнего сына Карла (VIII), то нас охватывает какое-то смутное беспокойство, кажется, что где-то мы уже видели этого юношу. Но нет, на полотне аршинными буквами старофранцузской вязью выведено «Дофин Карл». И только потом припоминаешь, что он – предположительно другой венценосный подросток, сосед и дальний родственник Людовика, внук его вра­га Карла Смелого – Филипп Красивый. Пользуясь тем, что автор этой картины оконча­тельно не установлен, а сам портрет не подписан, французы остроумно «присвоили» себе наследника, убрав с золотой цепи на груди подростка бургундский Орден Золотого руна и обозначив принадлежность принца к королевскому дому Франции такими боль­шими буквами, что зрители легко могут их прочесть с экрана. Другой точкой сборки для камеры служит большая стилизованная карта Франции XV века с жирно обведенными провинциями, которые Людовик сумел при­соединить к королевскому домену за время своего правления: Мэн, Анжу, Бургундия и Прованс. Зритель может сразу оценить масштаб этих приобретений: огромная тер­ритория, где каждая из провинций размером с хорошее европейское королевство. Эта карта настолько важна для авторов фильма и самого Людовика, что она закреплена на отдельной подставке и одновременно с портретом дофина сразу бросается в глаза с любой точки обзора. Но все эти хорошо продуманные вольности лишь подчеркивают достовер­ность ленты как с исторической, так и с психологической точки зрения. Заговоры и покушения на жизнь Людовика случались неоднократно, так что его маниакальная подозрительность была отчасти обоснована. Если вы параноик, это еще не значит, что за вами никто не следит. Король сам злоумышлял против многих, и многие злоу­мышляли в ответ, правда, не столь эффективно. Кроме того, авторы так умело вплели в свой кино-гобелен все события двадца­тилетнего правления Людовика, что это дает нам возможность неспешно пройтись по реперным точкам этого правления и расшифровать их для будущего зрителя. Прибавь­те к этому тщательно продуманные костюмы и славную музыку Сирила Морана – ком­позитора и гитариста, у которого и «Эмми» в копилке, – и станет ясно, что этот фильм стоит посмотреть. Информационная война Итак, почему Людовик XI (1423–1483) – великий собиратель земли французской – остался в истории мерзким «пауком», вновь и вновь нуждающимся в реабилитации? Потому что в отличие от оболганного Шекспиром Ричарда III Йорка почти все ужасы, рассказанные нам про Людовика XI, – правда. Да, все эти клетки с провинивши­мися подданными, где они томились, скрючившись, ибо размер узилища не давал им выпрямиться – правда. Историки только спорят, называл ли Людовик ласково «мои ма­ленькие девочки» сами клетки или имел в виду специально придуманные тяжелые ме­таллические колодки, в которые заковывались его подопечные в Бастилии или злове­щем замке Лош в долине Луары. В замке и сейчас любители ужасов могут полюбоваться на реконструированные историками клети для узников и прочий паучий реквизит. Все эти вереницы повешенных, качающихся вдоль дорог и рыночных площа­дей, которых родственники могли снять только за приличный выкуп. Все эти скрипу­чие страшные телеги, на которых Людовик возил за собой клети с узниками в своих бесконечных разъездах по стране в назидание потенциальным бузотерам, – все это правда. Так же, как и «расчлененка», нарубленная из своих высокородных недругов, которую король рассылал по своему королевству для острастки фрондеров. Правда и то, что имена врагов короны годами поносились глашатаями или странствующими про­поведниками, которых так обожали средневековые христиане и которые своими много­часовыми проповедями могли довести психически нестойкого христианина XV века до полного неистовства. Впрочем, это с успехом делают и сейчас новые телевизионные по­литические проповедники, так что Средневековье по-прежнему дышит нам в затылок. Все ужасы о злодеяниях его жестоких помощников со зловеще слащавыми «кликухами» «Куманек» и «Тристан Отшельник» или прямолинейными «Оливье Дья­вол» – жуткая правда. Куманек – это начальник полиции, великий прево, типа на­шего Малюты Скуратова. А Оливье Дьявол – Оливье ле Дэн – цирюльник Людови­ка, которого тот возвел во дворянство и сделал комендантом замка Лош. Оба этих красавца есть в нашем фильме. По жестокости расправ с населением всех сословий, включая насильственное переселение (депортацию) простых смертных, Людовик XI напоминает мне нашего прежнего героя Фридриха II Гогенштауфена, да и по любви к государственности, порядку и по могучему интеллекту, намного опередившему свое время, – тоже. Некоторые сравнивают его с нашим Иваном Грозным, но в действиях Людовика было гораздо больше осмысленности и государственной пользы, поэтому он оставил Францию в гораздо лучшем состоянии, чем Иван Грозный Россию. Однако есть причина, по которой выпячивание уродств этого монарха и умал­чивание его достоинств неожиданно роднит его с Ричардом III. Наследник Людовика, его юный сын Карл VIII (1470–1498), умер слишком рано и бездетным. Произошла смена династии Капетингов-Валуа на весьма враждебную Людовику ветвь Капетин­гов-герцогов Орлеанских. Ведь следующий после Карла VIII король – Людовик XII (1463–1515) – звался до этого Людовиком Орлеанским и был насильно женат в юно­сти на дочери нашего Людовика – увечной Жанне Французской. Их безрадостную семейную жизнь вы тоже увидите в нашем фильме. Но после пресечения рода Валуа герцог, став королем, жаждал развестись со своей хромоножкой, поэтому активно набирал для церковного суда компромат на нелюбимую жену и ненавистного покойного тестя. К несчастью для Людовика XI, в то время нашлось еще много живых свидетелей и лживых «очевидцев» его мрачных безобразий. Почти без всякого разбора все они были запротоколированы и обнародо­ваны. Кроме этого, при жизни Людовика XI его с неистовостью чернил сосед и родня герцог Бургундии Карл Смелый (1433–1477), с которым Людовик вел затяжную войну все годы своего правления, то есть больше 20 лет. Наиболее известным и талантливым из летописцев-пропагандистов Карла Смелого был фламандец Жорж Шателлен (1405?–1475) – одаренный литератор с военным прошлым. Сначала он при­нимал участие в столетней войне на стороне бургундцев, потом долгое время «жил и работал» во Франции при дворе отца Людовика, Карла VII, а потом в 1445 году снова перешел под крыло к герцогу Бургундии Филиппу III Доброму (1396–1467) на долж­ность оратора, историографа и советника. А в нашем понимании – политического аналитика. Сын Филиппа III герцог Карл Смелый, которому Шателлен достался по на­следству, так ценил таланты своего советника, что удостоил его, несмотря на скром­ное происхождение, рыцарского Ордена Золотого руна. Его «Хроники герцогов Бур­гундии» и «Воспоминания о чудесах моего времени, в прозе и стихе» – великолепный источник сведений о XV столетии. Конечно, Шателлен не позволял себе вольностей подобных хуле Шекспи­ра на Жанну д’Арк. Но сила его таланта была такова, что одна небольшая книжечка «Принц», направленная им специально против Людовика XI и полная горьких упре­ков и грязных намеков, могла сильно подпортить даже ангельскую репутацию. Гораздо более откровенен, горяч и резок в своих оценках был друг Шателлена и естествен­ный союзник – поэт и воин Жан Мешино (1420–1491) – франкоговорящий (редкость в то время) бретонец и паж герцогов Бретонских: последовательно Франциска I, Пье­ра II, Артура III и Франциска II. А под конец жизни – дворецкий королевы Анны Бретонской. Полунезависимые властители Бургундии и Бретани естественным образом дружили против короля Франции, поэтому и их пропагандисты всегда выступали сообща. По­пулярность Мешино в то время была огромна и вполне сопоставима с популярностью Франсуа Вийона, с которым Мешино тоже «изнывал от жажды у ручья» в компании с вернувшимся из английского плена герцогом Карлом Орлеанским. Считается, что Шателлен отправил свою поэму «Государи» с выпадами против Людовика коллеге Мешино, и тот взял по первой строке из каждой из двадцати пяти строф и сочинил двадцать пять баллад. В этих сатирических балладах общим объемом аж в девятьсот стихов – «Сатиры на Людовика XI» – монарх представлен презренным тираном, циничным и жестоким мучителем, неверным государем, запятнанным раз­личными пороками и исполненным неблагодарности. Поэзия в это время по-прежнему являлась грозным информационным оружи­ем, а стихи по-прежнему главным литературным жанром XV столетия. Драматургия и романистика были только на подходе. Даже музыка пока еще не до конца отцепилась от стиха, еще держалась как ребенок за его фалды. И вирши все еще читались нарас­пев под аккомпанемент лютни или гитары. Кроме прочего, стихи было проще пере­писать, ведь рукописи еще расходились в свитках. Первые типографии во Франции появятся при поддержке того же Людовика XI. Вы помните, что в середине 1440-х годов Иоганн Гутенберг изобрел книгопечатание, а Петер Шёффер – шрифт, но их первая книга в Европе появилась только через десять лет? Когда дофину Людовику в Брабанте, где он укрывался от гнева своего отца Карла VII, показали результат труда Гутенберга и Шёффера, он пришел в восторг, сразу поняв, что перед ним будущее, которое нужно немедленно делать настоящим. И через десять лет, когда у него уже в ранге короля разгорелась война с мятежны­ми баронами «Лиги Общественного Блага», то к военному конфликту с двух сторон быстро подключились памфлетисты с фейковыми новостями чернейшего пиара, уже отпечатанными на станках. Конечно, у Людовика XI со временем, к 1472 году, появились и свои истори­ографы-перебежчики: от герцога Бретонского – Оде д’Айди, а от Карла Смелого – фла­мандец Филипп де Коммин. Но для писателей романтиков конца XVIII – начала XIX века мрачные и красочные ужасы жития Людовика XI от Шателлена и Мешино оказались притягательнее скучного прогрессивного «рационального ути­литаризма» самого Людовика, на который упирал в своих оправдательных записках Филипп де Коммин. Это для XV века утилитаризм был в новинку, а в XIX-м романтики как раз хотели уйти от надвигающейся на них эпохи прагматизма как можно дальше. Так мы получили коварного и подлого короля у Виктора Гюго в «Соборе Парижской Богоматери». И изворотливого маньяка у Вальтера Скотта в истории захватывающих приключений молодого шотландского стрелка Квентина Дорварда, а также в истории странствий опальных англичан отца и сына графов Оксфордских в романе «Анна Гей­ерштейнская, дева Мрака» (в русском переводе «Карл Смелый»), хоть и написанных на основе записок Коммина, но с совершенно по-иному расставленными акцентами. В 1988 году, во время подъема интереса к европейской истории, мы экранизировали «Квентина Дорварда», и Людовика в фильме сыграл Александр Лазарев. Серьезно «подчернил» образ Людовика и модный в начале XIX века француз­ский драматург Казимир Делавинь, написавший либретто к уже знакомой нам опере «Роберт-дьявол». Делавинь сочинил душераздирающую драму «Людовик XI», в кото­рой монарх, кроме прочих злодеяний, признается, что стал причиной смерти своих отца и младшего брата Карла Французского. Ложку дегтя принес к уже хорошо обма­занному Людовику и Александр Дюма. Например, к реальной мрачной казни преда­теля Жака д’Арманьяка, герцога Немурского, которого король, протомив в клетке, обезглавил на рыночной площади Парижа, Дюма прибавил терзающую душу деталь. По версии писателя, Людовик распорядился поставить под эшафот детей гер­цога, чтобы окропить их отеческой кровью. Однако доподлинно об этом событии мы знаем только то, что старшего сына герцога король действительно отдал под опеку одному из судей его отца, которому перепала и часть имущества покойного. Надо ли удивляться, что через год ребенок умер. Прибавьте к этому «байки» Оноре де Бальзака, в которых Людовик (как истин­ный раблезианец) шутки ради подкладывает труп молодого висельника в постель ста­рой благочестивой служанке или потчует своих знатных гостей яствами со слабитель­ным, предварительно заперев входные двери. И как не поверить в эти выдумки, если известно, что король просил молиться монахов «подшефных» монастырей о хорошей работе своего кишечника. А в нашем фильме Людовик зло подшучивает над своим зя­тем и тезкой Людовиком Орлеанским, распоряжаясь определить его с супругой в покои с одной постелью, прекрасно зная, что Людовик не выносит своей жены-хромоножки и что ему придется принудительно спать с ней рядом или на полу. Положить рядом с зятем ненавистную ему Жанну – все равно, что положить рядом покойника. После этих тошнотворных подробностей остается один шаг до жуткой леген­ды, что не желавший умирать Людовик для исцеления пил кровь младенцев. И опять оговор здесь крепко переплетен с действительностью. Ведь настоящий Людовик XI настолько боялся смерти, что запретил даже произносить это слово в его присут­ствии. Поэтому никто не знает, как далеко мог зайти Людовик, спасаясь от ее цепких когтей. В нашем фильме он, конечно, храбро преодолевает не только страх смерти, но и саму смерть, оправившись после первого инсульта. Однако, епископ – один из узников адского подземелья Людовика – сидит в клетке именно из-за проповеди о возможной смерти короля и является прообразом другого знаменитого узника, карди­нала де Балю, к которому король тоже наведывался поиграть в шахматы. Итак, Людовик достался нам злодеем от писателей XVIII-XIX веков и таким перекочевал в кинематограф. Изувером мелькает он в американской ленте 1939 года «Горбун из Нотр-Дама», где Людовика сыграл вездесущий Гарри Дэвенпорт, снявший­ся, по-моему, во всех американских фильмах 1939 года, а Квазимодо – Чарльз Лоу­тон, которого мы еще вспомним как исполнителя роли Генриха VIII. Злодеем выведен Людовик и во французской ленте «Собор Парижской Богоматери» Жана Деланнуа 1961 года, и в еще двух «Горбунах из Нотр-Дама»: Майкла Тачнера с Энтони Хопкинсом 1982 года и Питера Медака с Найджелом Терри 1997 года. Единственной положитель­ной чертой этого государя, на которую расщедрились режиссеры, была его любовь к шахматам. Впрочем, пристрастие к этой аналитической игре лишь подчеркивало изо­щренный характер злоумышлений Людовика XI. Представляете, с каким мощным стереотипом восприятия пришлось столкнуть­ся режиссеру Анри Эльману. Ведь о таком чудовище и фильм-то снимать неприлично. Из всего чернушного кинопотока можно выудить только давнее, довоенное, 1939 года, американское кино «Если бы я был королем» по одноимённой пьесе Джастина Маккар­ти, номинированное на четыре награды Академии, еще не прозванные тогда «Оскаром». Мюзикл «Король-бродяга» основан на этой же пьесе. В основном фильм рассказывал о Франсуа Вийоне, но король изображался в нем хотя бы ценителем словесности. Кстати, Людовика в нем сыграл оскароносец и официальный Шерлок Холмс тех лет – Бэзил Рат­боун. Применительно к Вийону короля вспомнили не случайно. Людовик с уважением относился к сочинительству и в судьбе Франсуа Вийона сыграл счастливую роль: про­езжая в октябре 1461 года через замок Менг на Луаре, король велел освободить Франсуа Вийона из тюрьмы, отменив приказ оскорбленных поэтом епископа и герцога Людо­вика Орлеанского. Некоторые историки считают, что в благодарность за освобожде­ние Вийон написал «Балладу против врагов Франции», чтобы подбодрить короля в его борьбе против бургундцев и «Лиги Общественного Блага». Во всяком случае, перечень разнообразных и изощренных проклятий в их адрес, из которых состоит поэма, говорит о том, что Вийон хорошо понял недобрый нрав своего спасителя. Итак, Анри Эльман осуществил крутой кинематографический поворот в судь­бе короля Людовика от привычного коварного злодея к благодетелю, собирателю зе­мель французских. Ибо справедливости ради надо признать, что та Франция, которую мы сейчас знаем, – обязана этим не столько блистательному Людовику XIV, сколько коварному, ядовитому пауку Людовику XI. Можно сказать, что сценарий этого фильма написан по мотивам вновь открывшихся обстоятельств. Пол Мюррей Кендалл (1911–1973) Любопытно, что спасением своих чести и репутации Людовик обязан не францу­зам, а американцу. Пол Мюррей Кендалл – профессор английского языка и ренес­сансной литературы, доктор философии, ученый, историк и энтузиаст из Огайо – написал о Людовике XI фундаментальный труд на шестьсот страниц «Людовик XI. Вселенский паук». Конечно, у Пола Кендалла есть книги не только о Людовике, но и о Ричарде III и о других наших героях («Век Йорков» и «Ричард – делатель королей»). Его работы были удостоены американской Национальной книжной премии в разде­ле «Документальная литература» и номинированы на Пулитцеровскую премию. Но исследование о Людовике написано с такой страстью, с таким человеческим пони­манием, что стоит особняком. Ученый, проведший много времени в европейских ар­хивах, Кендалл вел свое исследование о Людовике долгих тринадцать лет. В 1971 году книга была издана на английском, а в 1974-м, через год после смерти автора, на французском языке. У нас его «Людовика» не переводили, но поверьте, человек со средним знанием английского вполне может осилить его на языке оригинала. Книги Кендалла подкупают преданной и трогательной любовью к истории и ее героям и этим напоминают почти поэтические тексты исследований дорогого мне Хейзинги. Эта любовь придает какой-то личный, интимный характер их заме­чательным работам. У Кендалла этот доверительный тон еще усиливается большим количеством выдержек из переписки Людовика XI, не столько деловой, сколько част­ной. Впрочем, по-моему, Людовик никогда не отделял одно от другого. Все деловое было для него очень личным. Людовик XI написал тысячи писем. Только найденные потянули на десять томов мелким почерком. И все они написаны живо, ясно и четко без модных в то время громоздкой пышности и выспренности. На­сколько же эти послания разнятся с путанными посланиями Екатерины Медичи, тоже любившей строчить указания своим подданным! А раз к письмам Людовика прилага­лись гонцы, вестовые и часто даже походные нотариусы, он так отладил за 20 лет службу доставки, что благодарные французы посчитали его устроителем конной почты. Во всяком случае, именно Людовик изображен на юбилейной марке Дня по­чты – 13 октября. Письма – это и есть его паутина, которой этот осторожный паук опутал всю Европу, ведь каждая из его депеш дергала за ниточки множество адресатов: чиновни­ков и дипломатов всех мастей, монахов и торговцев – вольных и невольных согляда­таев короля. Так возникала живая паутина, наподобие нейронной сети мозга, готовая среагировать на малейшую добычу, угодившую в её тенеты. Даже в нашем фильме уже больной, на пороге смерти Людовик рассылает во все концы извещения, чтобы сымитировать бурную государственную деятельность и не дать заподозрить себя в недееспособности. Паутина, как нейросеть, должна жить своей жизнью. Кендалл, анализируя переписку Людовика, приходит к выводу, что Людо- вик XI не только предтеча «Государя» Макиавелли (о чем мы еще поговорим), но и ос­новоположник теории и практики «холодной войны», которую он вел большую часть своего правления против герцога Бургундии Карла Смелого. Организация постоян­ных проплаченных провокаций и волнений в Нидерландах против герцога; блокада портов; запрет торговли (Людовик прекрасно знал уязвимые места Бургундии, ведь он изучил её, когда жил под крылом дяди-герцога Филиппа III, спасаясь от отца); эм­барго и санкции – весь известный арсенал «холодной войны» был впервые системно опробован именно Людовиком. В далеком XV столетии этот король оказался гением политического компромисса и злонамеренности – то есть героем нашего времени. Когда президент Франции Валери Жискар д’Эстен пришел в 1975 году к вла­сти, победу самому молодому кандидату в президенты страны принесли его удачные радио-дебаты с Франсуа Миттераном. Итогом этих дебатов, состоявшихся накануне выборов, оказался результат: 50,81 % проголосовавших за него избирателей. Новый глава Франции решил развить свой успех на радио и в традиционных «вечерах с пре­зидентом» прочел французам вслух только что переведенную биографию «вселен­ского паука» Людовика, написанную Полом Кендаллом. Эффект превзошел все ожидания. Мало того, что эти чтения подняли пре­стиж (и рейтинг) президента. Они дали новый толчок к повсеместному изучению отечественной истории, а книга Кенделла разошлась более чем двухсоттысячным тира­жом. Впервые «исторические исследования» обогнали в продаже «любовную прозу» и «детективы». Конечно, теперь это не единственный серьезный труд о Людовике. В 2001 году вышел капитальный, на девятьсот страниц, том Жана Фавье, тоже хорошо принятый читателями, а следом вышла его «облегченная» версия Эрса Жака «Людо­вик XI: Ремесло короля», изданная и у нас в 2007 году в «Молодой гвардии». Жан Перрен в роли Людовика Режиссер нашего фильма Анри Эльман, услышавший в молодости биографию Людо­вика по радио в исполнении президента, еще тогда загорелся идеей снять фильм о Людовике. И со временем это решение только окрепло, потому что выросло новое поколение читателей и зрителей, для которых надо было «освежить» образ Людови­ка, созданный Полом Кендаллом. Эльман подошел к выбору актера на роль главного героя самым тщательным образом. Людовика XI сыграл у него Жак Перрен, полу­чивший за него в 2011 году приз на ежегодном фестивале телевизионных фильмов в Люшоне. Перрен был хорошо знаком Анри Эльману еще со времен сотрудничества с режиссером Валерио Дзурлини, который снимал Перрена и в «Девушке с чемоданом» 1960 года, и в «Татарской пустыне» 1976 года. Анри Эльман часто говорил другу, что готовит для него большую, значимую и красивую роль. Какого же было изумление Перрена, когда оказалось, что под «значимой и красивой» ролью Эльман имел в виду мерзкого «паука» Людовика XI, которого все привыкли видеть язвительным сутулым ипохондриком из «Чуда волков»! Особенно если учесть, что Жак Перрен играл всег­да романтических юношей, героев-любовников и плейбоев, начиная с «Пены дней» Шарля Бельмона аж 1968 года до «Нового кинотеатра “Парадизо”» 1988 года Джузеп­пе Торнаторе, где ему досталась роль «лирического героя после тридцати». Вообще Жак Перрен, несмотря на амплуа героев-любовников, человек серьез­ной творческой весовой категории. Он получил своего первого Венецианского «Льва» еще в 1966 году, а потом еще много других наград и номинаций – и не только в качестве актера. Интересно, что Перрен еще и основатель собственной продюсерской фирмы, и успешный «соав­тор» нескольких замечательных документальных фильмов. Вы наверняка смотрели его «Микрокосмос», «Птицы» и «Океаны» и восхищались ими. Его документальные ленты дважды номинировались на «Оскара», выдвигались на премию Британской киноакаде­мии, премию «Сезар» и премию Гойи. Французы так полюбили эти, действительно по­трясающие, картины мира, что благодаря им Перрен стал сначала офицером, а потом командором Ордена Почетного легиона. Широкий исторический контекст В прошлом мы оставили королевство Францию в начале XV века в Руане в момент сожжения Жанны д’Арк в 1425 году, когда её обожаемый Карл VII от­сиживался в Бурже и делал вид, что его это не касается. Он смог утвердиться на троне и вернуть себе Париж лишь десятью годами позже. Вы, может быть, помните Джона Малковича в роли Карла у Люка Бессона в его «Жанна д’Арк» (1999) и Нила Патрика Харриса в одноименной ленте Кристиана Дюгея того же года? Кстати, Карл VII, такой невнятный в юности, оказался очень толковым коро­лем, словно через Жанну его тоже коснулась Божья благодать. Главной его целью, конечно, было выдворить англичан и восстановить целостность Франции. Поэтому больше всего он заботился о реформировании армии, мечтая сделать её регулярной военной силой в отличие от прежних буйных и недисциплинированных дружин его вассалов-баронов. Он даже приданое невестки Маргариты Шотландской – жены сво­его маленького сына Людовика – в 1436 году взял шестью тысячами шотландских на­емников. Людовику тогда едва минуло тринадцать, а невесте одиннадцать. Удачная военная реформа помогла Карлу VII одолеть англичан в столетней войне и подписать в 1435 году в Аррасе сепаратный мир с герцогом Бургундии Фи­липпом III Добрым, вбив клин в его союз с Англией. Осталось только подчистить се­верное побережье Нормандии и отнять крупную вражескую военную базу в Кале, ко­торую англичане будут удерживать еще целое столетие. Людовик – дофин Карл рано женился, когда его еще никто не прочил в короли, на Марии Анжуйской и приобрел одну из самых замечательных и толковых тещ на свете - Иоланду Арагонскую. К сожалению, у нас нет времени поговорить сегодня об этой исключительной женщине, но надо знать, что во многом своими победами на военных и дипломатических фронтах он обязан именно ей, Её дочь, супруга Карла - Мария Анжуйская – мама нашего Людовика XI – была полной проти­воположностью своей энергичной матери. Эта тишайшая, преданная, благочестивая, добрая жена и хозяйка родила Карлу VII 14 детей и простила ему Агнессу Сорель, от которой у него были еще 4 узаконенных дочерей. Могло быть и боль­ше, если бы Агнесса не умерла родами. Наш Людовик XI явился на свет первенцем. Возможно, слишком ранним для короля Карла VII, ведь тому едва минуло двадцать. Разница между его первым сыном Людови­ком и вторым Карлом оказалась поколенческой – в двадцать три года. В промежутке между ними выживали только девочки, а мальчики умирали младенцами. Мы не знаем наверняка истоки глубокого конфликта между королем и до­фином. То, что детство Людовика прошло вдали от отца и матери, в стране, которую раздирали война и внутренние распри и где его отец долгое время был «буржским корольком», ничего не объясняет. Карл по-своему проявлял достаточно заботы и рас­судительности в вопросах воспитания дофина. Заметив способности мальчика, он приставил к нему блистательных учителей. Дофин быстро освоил латынь, хорошо разбирался в римском праве и, главное, очень много читал не только древних, но и современных авторов, например, «Книгу о деяниях и добрых нравах мудрого короля Карла V» Кристины Пизанской. Возможно, дофин ненавидел отца за Агнессу Сорель, из-за которой они с матерью были лишены любви Карла. Во всяком случае, хронисты упоминают даже о пощечине, которую дофин «залепил» как-то прекрасной разлучнице. Возможно, он не мог простить скудную до оскорбительности собственную свадьбу в Туре, ког­да отец явился на венчание, даже не переодевшись с дороги и не отстегнув шпоры. Шотландцы, например, за свою принцессу оскорбились. А ведь это был век избыточ­ности, закат Средневековья. В моду вошли пышные церемонии, с театральными пред­ставлениями, карликами и зверинцем. Во время свадебных празднеств Карла Смело­го и Маргариты Йоркской в 1468 году карлица принцессы Бургундской, наряженная пастушкой, появлялась верхом на золотом льве, превосходящем размерами лошадь. Лев исполнял приветственные куплеты, открывая и закрывая пасть в такт словам. Столы ломились от яств, слуги с музыкантами и гимнастами роились вокруг этого за­столья, как пчелы. Карл VII, конечно, не мог позволить себе подобных роскошеств, но так демонстративно выказывать пренебрежение к женитьбе сына-первенца тоже, очевидно, не стоило. За делами государства Карл упустил что-то очень важное в от­ношениях с наследником. Думаю, в основе конфликта было несоответствие желаний и возможностей слишком быстро возросшего умом и созревшего для самостоятельных действий до­фина. Ведь одной из его невероятных черт было поразительно быстрое усвоение чужого опыта и лихорадоч­ное желание, несмотря на юный возраст, использовать эти знания на практике. Это был рано созревший, все подмечающий, реактивный, аналитический, склонный к па­радоксам ум. Мы знаем еще одного такого политического вундеркинда – Филиппа-Августа, уже в 13 лет взявшего на себя управление страной, решительно отказавшись от помощи регентского совета. Но Филипп II был поскребыш – долгожданный сын престарелого Людовика VII. А нашему первенцу Людовику, чтобы стать XI, надо было полжизни проходить в коротких штанишках дофина. Казалось бы, отец в разумных пределах допускал сына Людовика к государственным делам. Вот что пишет Жак Эрс в книге «Людовик XI: Ремесло короля». В четырнадцать лет Людовик уже участвовал в усмирении Бретани и Пуату и даже собственноручно взял в плен одного из офицеров мятежного маршала де Реца, того самого, который стал прообразом Синей Бороды. Юный Людовик развел такую бурную деятельность в отведенном ему отцом для «практики» Лангедоке, что король несколько опешил и решил его попридержать. Но дофин уже закусил удила и больше не разжимал сведенных бешеной скачкой челюстей до самой смерти. Кроме всех пере­численных замечательных, но ординарных достоинств, Людовик обладал еще одним исключительным даже для людей большого ума качеством. У него был стойкий иммунитет ко всем авторитетам, а значит, и ко всем догмам современников. Удивительное, редчайшее свойство, очевидно врожденное, потому что оно очень рано проявилось. В 1440 году, в семнадцать лет, ему уже надоело дожидаться своей очереди править страной, и он устроил дерзкий бунт против отца, названный впоследствии Прагерией (в память о недавнем «еретическом и низменном» пражском восстании гуситов), сумев вовлечь в него герцога Бурбонского, герцога Алансонского и других знатных особ. А значит, уже тогда Людовик обладал даром убеждения и воодушев­ления, а также умел организовать и возглавить собственную партию. Первый опыт оказался бесценным, хоть и неудачным. Восстание было подавлено, у герцога Бур­бонского король Карл отобрал в наказание Корбей и Венсенн, а Людовик, несмотря на официальное примирение, был отослан в Дофине – с XIV века королевский домен Капетингов на юго-востоке страны. (Первым наследником французского престола, названным дофином, был Карл V.) С экспериментами по совместному управлению Францией было покончено навсегда. Самое любопытное, что у Людовика не было политических разногласий с отцом. Став королем, он продолжил его дело освобождения Франции от англичан, а, следовательно, реформирование армии, а все остальные силы отдал на обуздание не­зависимых баронов и расширение королевских, читай французских, владений. Лю­довик был солидарен с политикой отца, его не устраивала собственная роль в этой политике. Поначалу отъезд в Гренобль – столицу Дофине, куда перебрался Людовик, – не выглядел полновесной ссылкой. У короля Карла VII не было другого наследни­ка. Королева Мария рожала регулярно, но выживали только девочки. Поэтому отец с сыном часто виделись, бились плечом к плечу с англичанами, пытаясь вернуть себе Гиень и Нормандию. Так что это был не кабинетный, а настоящий боевой паук, для которого все средства хороши, вклю­чая прямую атаку, если она будет результативна. Даже будучи в годах, король не от­казывал себе в опасной охоте на вепря, где человек должен был вступать в схватку с диким кабаном один на один. Людовик XI подходил к войне, как впрочем и ко всему остальному, со здоро­вым цинизмом и больше всего ценил в своих войсках тех самых свободных от стерео­типов шотландцев и швейцарцев, которых вы можете заметить в королевской охране в нашем фильме. А ведь это было все еще время тяжелого церемониала как в войне, так и в быту благородного сословия. Казалось, на время между королем Карлом и дофином воцарился хрупкий мир. Лю­довик даже помирился с Агнессой Сорель, послал ей из похода против арманьяков шесть гобеленов «Истории непорочной Суссаны», довольно двусмысленный подарок, учитывая ее положение при дворе, но соответствующий его язвительному, желчному чувству юмора. Однако после каждого появления при дворе дофин демонстративно снова удалялся «к себе» в Дофине. Он желал, чтобы все знали, что он подвергается преследо­ваниям со стороны отца. Это постепенно объединяло вокруг него всех недовольных, формируя широкую оппозицию. Но в 1445 году кроме ранней смерти юной шотландской жены Людовика, произошло еще одно судьбоносное со­бытие: у Карла VII родился наконец-то долгожданный дублер-наследник Карл Ор­леанский или Французский (1446–1472). Разрыв Людовика с отцом стал неизбежен. Жизнь в Дофине Людовику пришлось безвылазно «осесть» в Гренобле, в этом «медвежьем углу» Европы. Но и на отшибе он быстро развел кипучую деятельность. Земли в Дофине были благодатные, налогов собиралось с них прилично. Деньгами его тайно снабжал и королевский казначей Жак Кёр, тоже с разумным цинизмом инвестируя в будущее, хоть и не знал, сколько времени придется этого будущего ждать: королю Карлу VII было всего пятьдесят лет. Отослав в Париж отцовских советников-соглядатаев, Людовик создал в Гренобле третий после Парижа и Тулузы парламент во Франции, превратив в него в 1453 году старый Совет Дофине. Но главное – Людовик обзавелся собственным дворянством. Так как дворян­ский титул можно было купить, а дофину идеи феодальной чести были не слишком до­роги, он наплодил у себя дворян столько, сколько смог. Заодно пополнив свою казну. Еще немного, и Дофине стало бы полунезависимым владением, наподобие Бретани или Бургундии. Изгнанный отцом из большой политики, Людовик решил подтянуть большую политику к себе. Рядом, через горы, из партнеров были только бургундцы, савойцы и швейцарцы, приграничные подданные императора, с которыми Людовик стал активно «сотрудничать». Он даже начал формировать собственную армию, ведь дядя герцог Бургундии Филипп III Добрый подарил ему изрядное количество арбале­тов. Дабы арбалеты не лежали без дела, дофин объявил набор рекрутов в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Еще одним дерзким шагом стала новая женитьба дофина без благослове­ния отца на принцессе Шарлотте, дочери герцога Савойи. Это был демарш. Наглое объявление самостоятельной международной политики. В нашем фильме королевы Шарлотты нет, может даже показаться, что Людовик вдовец. На экране вы увидите её дочерей Анну и Жанну и сына Карла (в отдалении, на учебе в Париже), а самой коро­левы нет, ни в замке, ни в жизни Людовика. Но Шарлотта еще была жива в то время и жила на выселках все в том же замке Амбуаз, где провела свою жизнь и её свекровь. Известие о женитьбе строптивого сына и формировании им собственной ар­мии настолько встревожили короля Карл VII, что он решил проинспектировать До­фине и отправился самолично в Гренобль во главе хорошо вооруженного отряда. Лю­довик, нарушив в очередной раз кодекс рыцарской чести, решил в духе Макиавелли: «Иногда сила в том, чтобы в нужный момент отказаться от борьбы», – и бежал к со­седям-бургундцам, бросив юную жену дома. Он так и держал ее всю жизнь на рассто­янии. Может, у него вообще был дефицит романтических чувств. Но Людовик даже впоследствии на коро­нацию в Реймс ее не взял. По-моему, она вообще осталась некоронованной королевой, в прямом смысле этого слова. Так и прожила жизнь Золушкой без принца. Долгожданного сына Людовик забрал от матери в Париж, а ее с прочей родней, которую он аккуратно «придерживал» в отдалении, оставил до конца дней в Амбуазе. В замке их жизнь текла скромно и пристойно. Имея охоту к чтению, Шарлот­та собрала отличную библиотеку – основу национальной библиотеки Франции. Она была самой тихой мухой в паутине Людовика, никогда не дергалась и протянула до­вольно долго, пережив мужа на несколько месяцев и воссоединилась с ним, наконец, после смерти. Королеву Шарлотту похоро­нили вместе с супругом. Нет, не в традиционной усыпальнице королей в Сен-Дени, а в какой-то захолустной, стоящей на дороге базилике Богоматери Клери-Сент-Андре. Возможно, Людовик почитал ее больше столичных святынь, а возможно, хотел уяз­вить нелюбимый Париж даже после смерти. Похоже на него. Тем самым не имеющий никаких авторитетов Людовик разрушил еще один стереотип – церемонии официального погребения как сакрального таинства. В оче­редной раз пошел против течения общепринятого средневекового догмата. Эта не­заметная церковь и сейчас стоит при дороге по пути от Луары в Париж, не доезжая Орлеана. В самой церкви в глаза сразу бросается в цен­тре базилики величественное надгробие Людовика из белого мрамора с коленопре­клоненной фигурой монарха на могучем постаменте. Почтительный, со склоненной головой, в охотничьем костюме и знаменитой шапочке, которую вы увидите на нем в фильме, Людовик словно привычно заглянул в храм по дороге с охоты, которую он любил не меньше Господа, поблагодарить Всевышнего за добрую добычу, в чем бы она ни состояла. Так что когда в нашем фильме вы увидите «монахов из Клери», то помните, что это гонцы из той самой церкви, где потом упокоится Людовик. Ничего святого. Вера и религии Людовик, в очередной раз пренебрегая авторитарной традицией предшественников и преемников, не строил дворцов и замков. Но он был большой жертвователь на цер­ковь, и даже первым получил от Папы звание «наихристианнейшего» короля. Однако Людовик скорее полагался на неодушевленных носителей Святого Духа (иконы, кресты и прочие святыни), чем верил, что титульный церковник может быть светильником Господа. Поэтому он в полном соответствии с наплевательским отно­шением к авторитету церкви мог посадить в клетку кардинала де Балю и держать его там долгих десять лет. В нашем фильме это глубокий старик, подобострастно вскаки­вающий при появлении короля, готовый выполнить любую его прихоть, хотя к тому времени кардинал смог выскользнуть благодаря заступничеству Папы из цепких па­учьих лап Людовика и даже стать папским легатом во Франции, то есть получить ди­пломатический иммунитет. В нашем фильме место де Балю в клетке занял другой анонимный кардинал, но суть поступка короля осталась неизменной. Людовик заключил в узилище сановного священника в те времена, когда церковники не подлежали мирскому суду. В местных судах обычно доказательством принадлежности к церковному сословию была способ­ность обвиняемого прочесть на латыни главу из Евангелия. Потом это ловкое умение ускользнуть от наказания отозвалось в народе неприязнью ко всем грамотным людям. И уж совершенно трезво смотрел Людовик на церковь, когда речь шла о день­гах. Он не только проводил в жизнь принятую еще в 1438 году французским духовен­ством «Прагматическую санкцию», провозглашавшую примат собора над папством и заложившую основы суверенитета галликанской церкви, но и навел порядок в цер­ковных финансах, отстранив от пересылки церковной десятины в Рим итальянских банкиров, невзирая на их мировой финансовый авторитет. И в 1462 году основал банк с монопольным правом переводить «папские деньги» в Рим, чтобы правитель­ство страны точно знало, сколько золота и серебра вывозится из Франции. А вот привязанность Людовика к материальным религиозным артефактам вы­дает языческий и какой-то приземленный характер его веры. Именно поэтому она так легко перетекла в фетишизм. Почитание святых как носителей определенной чудодейственной функции было распространено во все времена, но в Средневековье грань, отделяющая христи­анскую веру от язычества, стала особенно зыбкой. Ведь если определенный святой помогал, к примеру, от головной боли, то что ему мешало, рассердившись, эту голов­ную боль наслать на какого-нибудь грешника? Отсюда всего лишь шаг до прежнего многобожия. К XV веку вера обросла таким огромным количеством суеверий, что её и разглядеть под этой грудой было трудно. Давайте снова обратимся к Хейзинге: «…Церковь издавна позволяла и поощряла почитание телесных останков (святых – прим. автора). Совершенно очевидно, что такая привязанность к вещественному не могла не ока­зывать материализующего воздействия на веру, приводя подчас к самым неожиданным край­ностям. Там, где речь идет о реликвиях, крепкая вера Средневековья не боится ни осквернения святыни, ни отрезвления. До того как тело скончавшейся св. Елизаветы Тюрингской было пре­дано земле, толпа ее почитателей не только отрывала и отрезала частички плата, которым было покрыто ее лицо; у нее отрезали волосы, ногти и даже кусочки ушей и соски. По случаю некоего торжественного празднества Карл VI раздает ребра своего предка, св. Людовика, Пьеру д’Айи и двум своим дядьям, герцогам Беррийскому и Бургундскому; несколько прелатов получают ногу, чтобы разделить ее между собой, за что они и принимаются после трапезы». После этих шокирующих подробностей ужас, ошпаривающий тебя при про­смотре «Дитя Макона» Питера Гринуэйя, кажется не таким запредельным. Итак, по складу характера Людовик, скорее всего, был христианоподобным язычником, именно поэтому он так отчаянно боялся смерти. «Mappa Mundi» челове­ка XV столетия по-прежнему заполнена до отказа самыми замысловатыми связями, но эти связи не привычные нам причинно-следственные, а символические, аллего­рические. Символизм прекрасно подходил для мировоззрения того времени, потому что мог соединить все со всем иерархически, а не последовательно. Но так ли далеко ушли старушки из рассказа Михаила Ардова о том, что на праздник Усекновение главы Иоанна Предтечи прихожанки старались пожертвовать на храм дореформенные десять рублей, на которых была изображена «усеченная» глава В.И. Ленина? Даже сегодня у некоторых благочестивых прихожа­нок я вижу в храме айфоны с заклеенными эмблемами надкушенного яблока фирмы «Apple», потому что яблоко, да еще надкушенное, символ падения Адама и Евы. Но все-таки мир Средневековья, это не наш мир, где человек – живая клетка в общем организме мироздания. Во вселенной Средневековья вещи собраны в другом порядке. И если ты не веришь или сомневаешься в бессмертии души, то смерть не вле­чет за собой новой жизни с биохимической точки зрения, а лишь могилу с червями. Гармония XV века сложна и прекрасна, но она гораздо статичнее нашей, и смерть в ней – губитель жизни, а не звено эволюции. И языческий страх смерти выдает Людо­вика с головой. В этом смысле совсем по-другому выглядит его особое почитание и восхваление Богородицы, ведь она была взята на небо без тления. Людовик так жаж­дал продолжения земной жизни, что, заболев, даже велел вновь провести таинство коронования, надеясь, что елей Хлодвига продлит его венценосное бытие. В фильме Людовик страстно восклицает, что победил смерть. Хотя он боялся даже произнести вслух это слово. И отчасти он прав, по-видимому, он пережил несколько инсультов, но невероятная воля к победе продолжала держать монарха на плаву, как умирающе­го паука надежно сплетенная им паутина. Бегство в Бургундию Итак, в 1456 году Людовик бежал от гнева отца из Гренобля к дяде, герцогу Бургунд­скому Филиппу. Но до конца верный себе он прикрыл свой спешный отъезд лице­мерным желанием срочно присоединиться к дяде, готовящему новый Крестовый по­ход. Вы помните, что турки недавно взяли Константинополь? Филипп III встретил племянника с распростертыми объятиями, тем более широко распахнутыми, что он ссорился в это время с собственным строптивым сыном Карлом (Смелым), и подарил перебежчику для обустройства замок Женапп в Брабанте. Убежать под крыло к враждебному отцу герцогу Бургундии значило уязвить Карла VII в самое сердце. Карла отравил страх этой угрозы, как убивает козу соседство с ти­гром, даже если тот не может до неё добраться. Почувствовав приближение смерти, в 1458 году король попытался вернуть дофина, но тщетно. Внешне Людовик не давал отцу ни малейшего повода лишить его престола. Но своим упорным выжидатель­ным бездействием он сокрушал все надежды Карла VII. Гены родового безумия дали о себе знать. Король, подозрительность которого переросла в манию преследова­ния, окружил себя охраной и в этом мрачном затворе умер, в конце концов, от ис­тощения. Но бездействие дофина было лишь видимостью. Прекрасный ученик, Людо­вик живо интересовался всем, что происходило вокруг него, и вынес из своего госте­вания в богатой Фландрии два важных урока. Первый урок: торговля – двигатель прогресса. Но чтобы было чем, как и где торговать, в первую очередь надо развивать промышленность, строить дороги и оборудовать инфраструктуру торговли: ярмарки, торговые представительства, банки с обменом валюты, постоя­лые дворы для купцов и т.д. Поэтому к моменту восшествия на престол у Людовика уже был готовый план реформирования экономики. Он, как верно написано на сайте «Всемирной истории», «покровительствовал городам, открывал рынки, не давал в обиду банкиров-евреев, прокладывал новые дороги и чинил старые. Он поощрял торговлю и промышленность, понимал важность земледелия, шелководства (спе­циалисты были выписаны из Италии) и горного промысла. Он составил план раз­вития торговли с Востоком, мечтая о создании торговой компании по образцу уже существовавших в Англии. Он покровительствовал молодой шелковой про­мышленности в Лионе и учредил производство золототканой материи в Туре». (Цитирую по памяти.) Людовик взял под контроль вывоз золота и серебра за границу, велел про­дать с молотка необитаемые владения в городах. Трижды он провозглашал в своих ордонансах, что орудия труда землепашцев не могут быть конфискованы землевла­дельцами или ростовщиками в уплату долга. Он запретил купцам скупать и продавать хлеб на корню до августа. И как основной итог сумел путем редчайшей изворотливости выкупить у Фи­липпа Доброго французские города на Сомме, которые отошли герцогу по Арасско­му мирному договору. Конечно, старый герцог не хотел ничего продавать, но чтобы не ссориться с племянником согласился, заломив за них четыреста тысяч экю с вы­платой в два приема, причем на кабальных условиях. Если до назначенного срока выплаты второй части деньги не будут внесены, то договор расторгается, а первые двести тысяч остаются у герцога. Советники Филиппа Бургундского, подкупленные Людовиком, донесли герцогу, что таких деньжищ Людовик никогда не наскребет, и герцог с легким сердцем подписал бумаги. Каково же было его изумление, когда в назначенный срок вестовые прискакали к нему с полной выплатой. Людовик XI об­ратился с воззванием к городам и набрал нужную сумму, продав им столько торговых вольностей, сколько они смогли унести. Второй урок: рыцарство – пустышка. С юности относясь без особого пиетета ко всему, включая придворную жизнь зна­ти, её идеалы и традиции, не любивший балов, расточительных торжеств, вычурных рыцарских турниров, Людовик столкнулся при дворе бургундского герцога с такой избыточной роскошью, что окончательно утвердился в правоте своего аскетизма и функциональности. «Мое рыцарство – это порядок в государстве», – провозглаша­ет он лозунг своего правления в нашем фильме. Вот почему он не собирается сразу казнить схваченных с поличным заговорщиков. Главное не наказание, а получение выгоды от проигрыша противников. «Ошибка совершилась, но последствия её еще нет», – радуется Людовик после задержания коварных вассалов. Он в выигрыше, по­тому что последствия зависят от победителя. Отношение Людовика к рыцарству отлично демонстрирует байка, рассказан­ная Александром Дюма. Наблюдая за одним из турниров, устроенных герцогом Бур­гундии Филиппом III в честь восшествия Людовика на престол, сам новоиспеченный король особенно забавлялся тем, что некий незнакомый рыцарь страшно избивал со­перников, благородных рыцарей Франции и Бургундии. На самом деле это был мяс­ник, которого подослал к ним лукавый виновник торжества. Многие считают, что появление такого государя, как Людовик XI, ознамено­вало смену исторических времен: цветущего последним, пышным, закатным цветом Средневековья и зарю рачительно-функционального Нового времени. До Нового времени, впрочем, было еще далеко, поэтому Людовик скорее являлся не глашатаем, а пробным камнем Нового времени. Просто камень этот был размером с огромный метеорит, рухнувший на планету Средневековья и пробивший в ней роковую брешь. Это историческое противостояние эпох подчеркивалось схваткой совер­шенно противоположных личностей – Людовика XI и его двоюродного брата герцо­га Карла Смелого, – которая длилась 12 долгих лет. Какие искры высекало столкновение расчета и вспыльчивости, популизма и высокомерия, демократической скромности и вызывающей роскоши. Карл Смелый был в полном смысле – герцог своего времени. Восхищение всем, что блестит и сверкает, и жгучее желание демонстрировать богатства еще долго заставляло знать уснащать свои наряды несметным количеством драгоценных камней. И только позднее, к XVII веку, камни уступят место жемчугу, бан­там, кружевам. А бургундцы, изнывая от желания быть «круче» всех, еще придумали обвешивать себя колокольцами. Авторы хроник описывают, что при вступлении Людо­вика XI в Париж в 1461 году попоны лошадей, на которых ехали Карл Смелый и другие аристократы, были украшены многочисленными крупными колокольцами. А на спине лошади Карла колокол был подвешен на четырех колонках. Мы уже говорили, что средневекового человека встречали и провожали по одежке. Жесткая сословная принадлежность была даже законодательно узаконена. Например, торговому сословию было запрещено одеваться так же, как знати. В конце XV века появился очередной закон – бюргерам запрещалось использовать бархатные и шёлковые ткани. Строгая иерархия тканей, мехов, цвета одежды создавала для раз­личных сословий то внешнее обрамление, которое возвышало и поддерживало чув­ство собственного достоинства в соответствии с положением или саном. Костюм был по сути документом, удостоверяющим личность. За платье не по рангу могли при­влечь к суду, как за мошенничество или подлог. И Людовик, скромно одеваясь, пре­небрегал этим общепринятым дресс-кодом не из скупости. В таком одеянии он мог прикинуться кем угодно, чем часто пользовался, слоняясь по улицам Парижа и шпионя. Король Людовик XI Итак, 1561 год. Середина XV века. В Англии продолжается кровавая «война роз» между мно­гочисленными внуками Эдуарда III Йорками и Ланкастерами. Испания готовится к прыжку, потому что в ней уже родились будущие объединители страны католические короли Арагона и Кастилии – Фердинанд и Изабелла – из нашего будущего очерка. В Германии вот уже более двухсот лет царит смута и междоусобица, потому что звезда Гогенштауфенов закатилась, а звезда Габсбургов еще не взошла. Италия по-прежнему поделена между испанскими (арагонскими) владетелями на юге, папской областью посередине и Германской Священной Империей на севере. Страны северо-восточной Европы только формируются, меряясь силами друг с другом, и пока еще серьезной роли в большой политике не играют. В России тянется мрак татаро-монгольского ига. А на востоке окрепла и расцвела великая Османская Империя. Вот в какое время включается в игру король Людовик XI. Первым делом он под видом смены фаворитов пообщипал своих самых могущественных вассалов. Так герцогу Бурбонскому пришлось лишиться Гиени в добровольно-принудительном порядке. Потом пришла очередь герцога Мэнского, у которого король отнял Пуату, а следом – графа Филиппа де Брессе, у ко­торого Людовик выторговал, поменяв на какие-то полумифические земли в Пьемон­те, маленький, но очень важный Бург-ан-Бресс, что у Лиона. Эта земля расширяла свободный выход Франции к Дофине мимо враждебной Бургундии. Потесниться на своих землях пришлось и герцогу Нормандскому. Одновременно с этим Людовик мутил воду на границе с Испанией. Восполь­зовавшись восстанием в Каталонии, он сумел выторговать за свою помощь у Хуана II Арагонского Перпиньян и Сердань, якобы в залог платы за французских наемников. И до конца своих дней Людовик не упускал случая подтянуть приграничное одеяло на себя. Он также принял в свои цепкие братские объятия тетю Маргариту Анжуй­скую, бежавшую с сыном Эдуардом из Англии после победы армии Йорка и прихода к власти Эдуарда IV, и вел переговоры с Шотландией, чтобы иметь возможность «под­гадить» своим соседям через Ла-Манш. «Мониторил» король и дела в Савойе. И, разумеется, используя старую дружбу, Людовик XI «отжал» у дяди Филиппа III Доброго французские города на Сомме. У Людовика словно в цирке крутилось множество тарелочек на ножках и надо было обладать недюжинным умом и ловкостью, чтобы без устали сновать и закручи­вать их. Особенно если учесть, что все эти тарелочки были с зубами, когтями и ядови­тыми шипами. И вдруг одна из тарелочек с грохотом свалилась, а за ней посыпались остальные. Ища способы пополнить казну, Людовик придумал остроумную финансовую комбинацию. Он объявил об упразднении феодальных прав на охоту. Смысл был не в том, что охотиться во Франции мог один лишь король, а в том, что теперь он мог с вы­годой продавать это право в розницу. И тут в первый и последний раз небрежение к авторитетам подвело Людовика. Для него, хотя сам он был страстный охотник, это была лишь финансовая операция для пополнения бюджета. Но для его вассалов это стало сословным унижением, которое послужило запалом восстания и создания мощной коа­лиции со звучным названием «Лига Общественного Блага», которую с радостью возгла­вили разъяренный потерей городов на Сомме Карл Смелый и юный Карл Французский, герцог Беррийский – младший брат короля. Все деяния принца сразу приобретали для короля красный уровень опасности, ведь в любую минуту его брат мог из дублера пре­вратиться в действующего игрока: к этому времени у самого Людовика еще не родился наследник. Всех этих событий нет в нашем фильме, но в нем есть разговоры о них и воспоминания самого Людовика, поэтому вам не помешает знать, о чем идет речь. К несчастью для Людовика, к «Лиге» примкнул и опытный военачальник старый граф Жан де Дюнуа – внебрачный сын убиенного герцога Людовика Орлеанского, – а с ним и военная удача. И после проигранного в 1465 году сражения королю пришлось от­ступить к Парижу и, несмотря на долгие препирательства, принять жесткие условия по­бедителей. Но истинный государь познается по тому, как он преодолевает кризисы и по­ражения. А истинный паук по тому, как быстро он «штопает» порванную паутину. Людовик перегруппировал свои силы и разрушил «Лигу» по частям, хотя и попал однажды (единственный раз в своей жизни) в засаду Карла Смелого. Вырвавшись из плена, Людовик приземлился на все восемь паучьих лап в Па­риже, жители которого не очень жаловали своего слишком некоролевского короля и выучили ручных ворон выкрикивать «Перонна!» - место его заточения Король, ни секунды не медля, включился в привычную борьбу. Ницше про такие ситуации говорил: «Что нас не уничтожает, де­лает нас сильнее». А я всегда добавляю, что победа – это еще не все, а поражение – вообще ничего. То есть не испытывая уважения к чужим победам, Людовик не ис­пытывал и чувства стыда, когда терпел поражения. Он тут же ринулся в бой, но не рукопашный, а казуистический. В ноябре 1470 года, заручившись поддержкой торгового сословия, Людовик созвал в Туре нотаблей, а те вызвали бургундского герцога, как королевского вассала, на суд парижского парламента. Тот, понятное дело, отказался. В ответ Людовик отка­зался от всех своих обещаний. Затяжная гибридная война на всех фронтах со своими строптивыми вассалами продолжилась, даже без передышки на смерть Карла, и тяну­лась еще около двадцати лет, вплоть до событий, связанных с очередным покушением на короля, которое мы увидим в нашем фильме. Путем изнурительных и весьма запутанных интриг, заговоров и прямых военных кампаний Людовик скрутил и придушил всех своих врагов, одного за дру­гим. После неожиданной кончины младшего брата от лихорадки Людовик склонил к временному примирению Карла Смелого, на­травив на него швейцарцев, чтобы тому стало не до Людовика, и взялся за остальных фигурантов «Лиги Общественного Блага». Наведя порядок на севере страны, король двинул войска на юго-запад, под­мяв под себя Пуату, Гиень и Гасконь. Еще через два года месть за плохие советы догнала коннетабля, Людовика Люксембурга, графа де Сен- Поля, казненного на Гревской площади. Благодаря чему в королевский домен влился Нанси. Затем пришел черед Жака д’Арманьяка, герцога Немурского, обезглавленного на рыночной площади Парижа. В юности Людовик XI сам участвовал в прагерии и в отличие от отца не со­бирался прощать предателей, поэтому закономерно, что, использовав себе во благо сведения, полученные от доносчика, король в нашем фильме награждает его не деньгами, а смертью. «Он предал своего дядю, предаст и меня», – резонно замечает Людовик. В фильме все оставшиеся в живых старые бароны, как и молодые дети убиенных, показаны уже обузданными, смиренными вассалами, продолжающими злоумышлять только путем тайного сговора, а не открытой борьбы. Некоторую независимость сохраняет только герцог Бретани, но и его очередь настанет совсем скоро, вернее его дочери Анны Бретонской. Людовику быстро удалось восстановить бодрое вращение всех тарелочек и даже прибавить пару новых. Приняв вслед за Маргаритой Анжуйской в свои цепкие объятия Уорика-«делателя королей», он сумел ловко примирить непримиримых вра­гов, снабдить их деньгами и войском и послать обратно в Англию отвоевывать коро­левство. Когда интервенция не удалась, он стойко пережил падение дома Ланкасте­ров и своей тети Маргариты Анжуйской и тут же начал плести паутину вокруг нового славного короля Англии Эдуарда IV Йорка. Когда король Эдуард в 1475 году собрался в поход на Францию, хитрый Людо­вик XI, воспользовавшись опозданием союзника англичан Карла Смелого, предложил Эдуарду такой соблазнительный выкуп за мир, что тот не смог устоять. Высшую знать Англии король Франции «посадил на иглу» ежегодной ренты. Рядовым дворянам за­катил такой пир, что с тех пор, шутит Александр Дюма, французская гастрономия ста­ла настоящим оружием. А солдатам отправил длинный караван возов с вином. Желч­ный Людовик заметил по поводу своей «рокировочки», что он воевал с англичанами лучше своего отца Карла VII, ведь тот пролил реки крови, а он – реки вина. Не было такого дела в Европе, в которое Людовик не сунул свой длинный нос. Замужество дочерей Анны и Жанны Я уже отмечала удачное название книги Эрса Жака «Людовик XI. Ремесло короля». Для Людовика – главного мастерового королевства, почти в духе масонских камен­щиков – весь мир служил лишь инструментарием: деньги, угрозы, шпионах, информа­ционная война, прямая схватка, замужество дочерей и даже увечье младшей из них, Жанны, – все шло в дело государственного строительства, каждое лыко было в строку. Старшую дочь Людовика Анну Французскую (1451-1522) в нашем фильме играет Флоранс Пернель, которую вы можете помнить у Кшиштофа Кесьлёвского в «Трех цветах». Она – та самая любимица отца, наследница изворотливого ума своей прабабки Иоланды Арагонской. Именно ей отец Людовик дает уроки политической науки и ласково называет «наименее безумной из всех женщин». В двенадцать лет Людовик отдал её замуж за 35-него Пьера II де Божё (1438-1503). В на­шем фильме его играет востребованный во Франции, но мало знакомый нам Дени Сильвен. Пьер де Божё – не рядовой дворянин, он герцог де Бурбон по отцу, а по ма­тери родня герцогов бургундских. Из-за близкого родства с последними в юности он даже примкнул к «Лиге Общественного Блага». Но Людовик, хорошо разбиравшийся в людях, увидел в нем большой потенциал и сумел переманить Пьера на свою сторо­ну, получив верного и толкового помощника на всю жизнь и доброго мужа для своей дочери. А после смерти старших братьев Пьер де Божё вернул себе родовой титул герцога де Бурбона с огромными владениями в придачу. Правда, злые язы­ки утверждали, что юная Анна была влюблена вовсе не в своего добропорядочного мужа, а в обаятельного и живого «кузена» и сверстника – Людовика Орлеанского, и эту давнюю девичью привязанность в нашем фильме герцог пытается воскресить. Что ж, такого можно было полюбить: жизнерадостный от природы герцог слыл галантным кавалером, то есть был отъявленным бабником, любил пировать, охотиться, блистать на рыцарских турнирах и до поры не отягощал свою жизнь по­литическими амбициями. Одним словом, он был средневековым плейбоем, а значит, полной противоположностью своего тезки короля. Но близость власти соблазняет даже более легкомысленные натуры, и уже совсем скоро он схлестнется с Анной в яростной схватке за регентство при юном Карле VIII. Людовик Орлеанский К несчастью, племяннику Людовику Орлеанскому (1462-1515) король «припас» свою младшую дочь Жанну (1464-1505), которую сыграла Гаэль Бона, знакомая нам по ленте Софии Коппола «Мария Антуанетта». Образ Людовика Орлеанского один из са­мых удачных в фильме, его роль абсолютно виртуозно, с французским шиком сыграл Брюно Дебрандт, который с небрежной элегантностью носит сложносочиненные костюмы XV века. Ловко закрученный тюрбан, знакомый нам по портретам герцога Филиппа Доброго, сидит на его голове как влитой. А вот лицом и повадками наш гер­цог сильно напоминает молодого Карла Смелого, что только увеличивает неприязнь к нему тестя Людовика XI. Бедного родственника, маленького сироту Людовика, хоть и приютили при дворе после смерти отца, но особо не привечали. Вы помните, что его покойный отец, Карл Орлеанский – внук Карла V Мудрого и превосходный поэт – провел 25 пять лет в плену у англичан после битвы при Азенкуре, потому что не мог найти де­нег на выкуп? Плюс он был номинальным главой партии «арманьяков», сторонников Карла VII, и англичанам было выгодно удерживать его как можно дольше. Наконец, вырвавшись от ослабленных гражданской войной британцев с помощью женитьбы (он откупился приданым невесты), Карл Орлеанский ознаменовал возвращение на родину поэмой со знаменитым рефреном «Мышь еще жива». Его жена родила Карлу двух дочерей и сына, «нашего» Людовика, когда супругу было уже под семьдесят. Единокровная старшая сестра Людовика – Жанна Орлеанская – родилась в 1409 году и была старше брата на пятьдесят три года, то есть годилась ему в бабушки. Надо ли сомневаться, что наш Людовик XI недолюбливал тезку-поскребыша почти так же, как сто лет спустя Екатерина Медичи недолюбливала Генриха IV Наваррского. И конечно, королю Людовику, как и королеве Екатерине Медичи с Генрихом IV, в страш­ном сне не могло присниться, что его троюродный племянник, «светское ничтоже­ство» Людовик Орлеанский, преобразится в Людовика XII. Что ж, эта ехидная гримаса судьбы абсолютно в духе садистского юмора самого Людовика XI. А пока сила была на его стороне, вселенский паук коварно сосватал племяннику свою младшую увечную дочь Жанну. Людовик XI надеялся, что это будет спокойный брак, не обремененный детьми, если верить «очевидцу» Вальтеру Скотту в «Квентине Дорварде»: «… – Взгляни вон туда: чем не счастливая парочка? И король указал на несчастного герцога Орлеанского и принцессу Жанну. Не смея ни удалиться от короля, ни ехать порознь у него на глазах, они ехали рядом, но все-таки ярда на два друг от друга – расстояние, которое робость одной и отвращение другого не позволяли им уменьшить, а страх – увеличить. Дюнуа взглянул по указанному направлению, и положение несчастного жениха и его наре­ченной невесты невольно напомнило ему двух собак на одной сворке, которые тянут в разные стороны, насколько позволяет веревка, но не могут разойтись. Он только покачал головой, но не посмел возразить лицемерному тирану. Однако Людовик, по-видимому, угадал его мысли. – Прекрасная выйдет пара, мирный и спокойный брак, не обремененный детьми, я уверен. Впро­чем, не всегда дети бывают для нас утешением…» А значит, после смерти герцога Людовика Орлеанского его дивные земли на юге Франции на Луаре перейдут в королевский домен. Говорят, на свадебном пиру Людовик Орлеанский рыдал от ярости, а невеста от унижения. Сразу после бракосочетания Людовик Орлеанский отправил свою жену Жанну в замок Линьер и только иногда, под угрозами короля и против своей воли, навещал брошенную супругу. Любопытно, что в фильме есть сцена, когда король на­сильно приставляет к Людовику Орлеанскому своих слуг в качестве соглядатаев. Это почти прямая цитата из его собственной жизни, когда после смерти своего отца ко­роля Карла VII он возвращается в Париж под бдительной опекой дяди Филиппа III Доброго и его многочисленной челяди. Хронисты замечают, что вокруг него не было никого, кроме вассалов герцога Бургундского, что злило нового короля так же, как и герцога Орлеанского. «Divide et impera» – «разделяй и властвуй» И всюду, идет ли речь о борьбе с мятежными баронами или о замужестве дочерей, Людовик ХI применяет принцип «разделяй и властвуй». Забавно, что авторство этого принципа в одинаковой степени приписывают и Людовику XI, и Никколо Макиавелли (1469–1527) – философу, мыслителю, писателю и государственному деятелю Флорен­ции. Так же, как и знаменитые: «цель оправдывает средства», «благая цель: все для блага государства», «благо государства важнее частного блага гражданина» и т.д. То, за что ратовал Макиавелли, Людовик практиковал всю свою жизнь почти за сто лет до этого. Как Фридрих II Гогенштауфен был последователем утилитаризма за шесть веков до его теоретического обоснования Иеремией Бентамом и Джоном Миллем. Да и сам Макиавелли по сути не сказал ничего нового, а лишь назвал вещи своими именами, отбросив шелуху эпохи рыцарства и обнажив здоровый цинизм ис­тинных правителей. Зато именно он возвел этот здоровый цинизм как новый нрав­ственный императив на пьедестал европейской цивилизации. Хотя Людовик был предтечей Макиавелли, но итальянское влияние на короля было безусловно боль­шим. В книге Кендалла приводится много историй из жизни итальянских дипломатов при дворе Людовика XI. Именно у них перенял король искусство вести переговоры, умалчивать и обольщать, не заботясь об исполнении данного им слова и ведя игру без всяких правил и всякого стыда. Пожалуй, Людовик первым во Франции стал при­давать такое же большое значение посольствам, как итальянцы. Просто удивительно, что маленькая книжица Никколо Макиавелли «Госу­дарь», законченная в 1513 году и имевшая огромный успех, была написана для Чезаре Борджиа – боевика Папского государства, на которого Макиавелли возлагал необо­снованные надежды. Конечно, тогда шла речь о раздробленной Италии, где сильная, объединяющая рука Борджиа могла подавить постоянные раздоры итальянских гер­цогов. Но все-таки главным героем Макиавелли, подтвердившим все выводы полито­лога, был Людовик XI. Оба «политика» с пренебрежением смотрели и на городские низы, и на церковный клир, и на сословную знать. Оба считали возможным напрямую обращаться к торговому сословию и понимали пользу профессиональной армии. Оба твердо верили, что государственный интерес оправдывает право государства дей­ствовать вне закона, который оно призвано гарантировать. На этом перепутье мо­ральные нормы государя впервые легально разошлись с политической целесообраз­ностью. Идеальный правитель Макиавелли ставил своей целью успех и процветание государства любыми средствами, мораль и нравственность при этом отходили на вто­рой план. По сути «Государь» – это сборник политтехнологий XVI века по захвату, удержанию и применению государственной власти. Наблюдательный Людовик XI также широко использовал, по примеру ита­льянских «коммун», политическое изгнание. Он не только изгонял отдельных смутья­нов, но депортировал жителей городов или селений, как случилось в Бургундии по­сле бунтов 1477-1478 годов, за которыми последовали многочисленные аресты, суды, изгнания, конфискация имущества, одним словом – тотальная «зачистка» населения. Карл Смелый, вернее безбашенный В нашем фильме Людовик все время возвращается к победе над Карлом Смелым (1433–1477), и это, конечно, один из величайших трофеев короля, потому что на этот раз он смог оплести паутиной не какую-то мелкую мушку, а бешеного шершня. А главное, перебить хребет могучей династии, положив конец существованию целой страны Бургундии. А ведь Карлу Смелому удалось сделать невероятное: на пике сво­его могущества в 1473 году он объединил, наконец, две разрозненные части своих владений и захватил лежавшее посредине герцогство Лотарингское, прогнав мест­ного герцога Рене II. И какое-то время его владения простирались от Па-де Кале до собственно Бургундии. Поэтому мы просто обязаны напомнить, что этого храброго, высокомерного, вспыльчивого и упрямого герцога наш Людо­вик подвел под воинственных швейцарцев, то есть тоже поймал в свою паутину. Особенно меня потрясает своей виртуозной злонамеренностью операция по усекновению королевских амбиций Карла Смелого. Плох тот герцог, который не меч­тает стать королем. Лелеял такие надежды и герцог Бургундии, но в то время он мог получить этот титул только из рук Папы или императора. Вот как описывает этот эпизод А.Я. Хелемский в своей книге «Рассказ о войне Алой и Белой Розы» в главе «Отступление. В Бургундии новый герцог». «…Карл добился от императора Фридриха III обещания провозгласить его королем – ясно, что не за спасибо. Император и герцог устроили торжественную встречу в Трире, состоялся пир, а на следующий день намечалась торжественная церемония. Но когда утром Карл проснулся, оказа­лось, что ночью император незаметно выехал из города, и поминай, как звали. Всем стало ясно, что дело не обошлось без Людовика, а точнее без его кошелька…» Я прямо вижу бешенство, в которое впал и без того вспыльчивый герцог, по­лучив такой удар под дых. А Людовик тем временем сплел вокруг Бургундии враж­дебную коалицию из Франции, Австрии, Швейцарии и союза Эльзасских городов. После захвата Лотарингии – Карл вместо того, чтобы обустроить полученное, наконец-то целостное, «королевство», поспешил с ходу наказать неотесанную швейцарскую чернь, имевшую неосторожность помочь нескольким эльзасским городам, враждебным Карлу. И хотя швейцарцы из­винялись, как могли, Карл решил устроить показательную порку, закончившуюся его собственным позорным поражением в битве при Грансоне в 1476 году. А годом позже он, потакая своей адской гордыне, погиб в сражении у Нанси, где к великой радости короля Франции против Карла объединились лотарингцы и швейцарцы, которым наш Людовик щедро помог деньгами и оружием. После этого Людовик под видом покровительства вдове Карла оторвал от герцогства такой кусок, который только смог оттащить в свое паучье логово. Он ан­нексировал Бургундию и Франш-Конте, а через некоторое время Пикардию и Артуа, как оказалось, навсегда. Дальше ему не позволили продвинуться фламандцы. Узкий исторический контекст Вот таким усталым и измотанным победителем подошел Людовик к финишной черте своей жизни, августу 1483 года, и к нашему фильму. Затворником в уединенном замке Плесси-ле-Тур на Луаре. Тяжело больной, после двух микроинсультов, с парализо­ванной рукой на перевязи, он все еще цепко держался за жизнь. Людовик сам, до­бровольно, заключил самого себя за решетку, почти в клетку размером с замок, чтобы никто из врагов не проскочил сквозь многочисленные ловушки, сети, засовы, дозоры и двигающиеся башни-капканы. Но до последней минуты он по-прежнему оставался охотником. Хронисты писали, что ждущие аудиенции вельможи могли застать короля охотящимся на мышь при помощи специально натасканных на эту «дичь» маленьких собачек. В нашем фильме он собирает «выездной» Королевский совет (хотя у Людови­ка, не любившего Париж, вся жизнь была выездная), чтобы решить вопрос о регент­стве на случай, если он не дотянет до совершеннолетия юного дофина Карла. На тот момент Карлу всего тринадцать. А тем временем племянник маршала Жье приносит в замок весть о заговоре и готовящемся покушении во время проведения совета, во главе которого стоит Людовик Орлеанский. Думаю, что киношный маршал Жье – это завуалированный авторами Пьер де Роган-Жье (1451-1513), ставший маршалом много позже. Как старый паук Людовик XI разыграет эту свою последнюю партию, я рас­сказывать не буду, чтобы не испортить вам удовольствия от просмотра фильма. Скажу только, что Королевский совет, показанный в фильме, Людовик собирал не часто. Он и Генеральные штаты созвал всего один раз за двадцать два года своего правления, и то только для того, чтобы сословные делегаты подтвердили легитимность его указов. Конечно, теперь, когда близкие знали, что король болен, хотя он это тщатель­но скрывал, его зять и тезка Людовик Орлеанский надеялся, что Людовик сделает его регентом при юном дофине Карле. А если тот откажется, Людовик Орлеанский готов был взять причитающееся ему силой. Но и без зятя король Франции опасался заговоров и покушений не напрасно. Совсем недавно, в 1478 году, во Флоренции в Дуомской церкви зарезали Джулиано Медичи и изранили его брата Лоренцо Великолепного, а двумя годами ранее на ступенях церкви Санто-Стефано-Маджоре закололи герцо­га Миланского Галеаццо Мария Сфорца. А буквально «на днях», в 1482 году, совсем рядом, у Льежа, не без участия самого короля Гийом де ла Марк убил князя-епископа Людовика Бурбона. Поэтому и меры предосторожности, устроенные Людовиком в Плесси-ле-Тур, были маниакально чрезмерны, но отчасти обоснованы. Говорят даже, что Людовик развешивал в парке на деревьях клетки, в которых томились измученные пытками заключенные, и прогуливаясь, слушал их стенания вместо пения птиц. Это уже не ради безопасности, а ради удовольствия и устрашения немногочисленных посетите­лей замка. Действие фильма происходит в замке Плесси-ле-Тур, но съемки пришлось перенести по соседству, так как после французской революции королевская резиден­ция была продана частному лицу. И это лицо варварски разобрало основную часть замка по кирпичикам, чтобы отстроить необходимые в хозяйстве фермы. Тем не ме­нее остатки былой роскоши – башню и прекрасный парк – можно и сейчас отыскать совсем недалеко от Тура. Там сохранились и зловещие подвалы королевской тюрьмы, где Людовик XI держал подвешенными в клетках своих врагов. Да, Людовик XI не построил ни одного дворца, ни одной резиденции и замка, но благодаря ему знать начала силиться и строиться по берегам Луары, поэтому спра­ведливо сказать, что именно Людовик заложил это жемчужное ожерелье Франции. Вот и замок Ле-Плесси-Бурре, где шли съемки, был не чужой для Людовика. Эти земли купил его казначей, вернее казначей Франции, Жан Бурре (1424-1506), и отстроил там себе вполне комфортабельный замок-дворец. В середине XIX века появился проект, по которому Ле-Плесси-Бурре подлежал сносу, а на его месте предлагалось организо­вать карьер по добыче известкового туфа. Но, слава Богу, замок купил добрый сама­ритянин, нотариус из Анжера, и сохранил его для благодарных потомков и не менее благодарных туристов. Он и сейчас является частным владением, открытым для посе­тителей.. Однако вернемся к нашему пауку и его последней охоте. Кроме чувства без­опасности, столь важного для короля, леса вокруг Луары позволяли ему предаваться единственной истинной страсти – охоте, ведь она была квинтэссенцией его хищниче­ской, паучьей натуры. Охота – это мужской бал. Бал на свежем воздухе. Выслежива­ние и погоня за добычей, лошади, собаки и соколы – вот что было истинной усладой короля. Единственное, к чему Людовик питал слабость, были редкие говорящие пти­цы, которых он с энтузиазмом обучал всяким нецензурным выражениям. Но теперь настало время для последней охоты, и она была по-настоящему королевской, не на кабана, оленя, зайцев или уток, а на людей. Узнав о заговоре, он решает поймать злодеев на живца, то есть на самого себя. Невероятный гамбит за­канчивается полным и неожиданным провалом заговора. И эта последняя победная партия подводит черту под окончанием целой эпохи в истории страны: после этой охоты феодалы (дичь) могли вести борьбу между собой за власть в государстве, но за независимость от него – уже больше никогда. Мы уже говорили, что при Карле VII и Жанне д’Арк сформировалась фран­цузская нация, но при Людовике XI созрела идея самой Франции. Вот почему Людо­вик XI в своей потертой шапочке с приколотыми к ней грошовыми медальончиками паломника такая же основополагающая фигура национальной истории, как святой Хлодвиг со своим потиром, полным чудодейственного масла. Или святой Людовик, вершащий правосудие под дубом, или святая Жанна д’Арк, слушающая голоса святой Екатерины и святого Михаила, и даже совершенно не святая Мария-Антуанетта со своими пирожными и париками. Вот почему его последними словами, которые мы слышим в фильме, вполне могли быть: «Франция! Франция». Она и была его главным охотничьим трофеем.