Кто такие «левые», либералы, националисты. Политэкономия и деньги

Кто такие «левые»? Теория: Политический термин «левый» зародился в Национальном Собрании Франции времён Великой буржуазной революции. Он обозначал участников, сидевших буквально в левой части зала. Левые (якобинцы) выступали за радикальные изменения в пользу равноправия всех граждан и противостояли правым (фельянам) - сторонникам конституционной монархии и центристам (жирондистам) – сторонниками буржуазной демократии. Великая французская революция – буржуазно-демократическая революция 1789—94 во Франции, нанёсшая решающий удар по феодально-абсолютистскому строю и расчистившая почву для развития капитализма. С тех пор термин «левый» закрепился за людьми, выступающими за равенство в фундаментальных правах. Соответственно, правые - это те, кто выступают за фундаментальное неравенство (ставящие капитализм, экономические или национальные цели выше равенства прав и шансов для всех слоёв населения). Многие люди допускают грубые ошибки при разделении политиков на левых и правых, что приводит к непониманию и сильно усложняет общение. Первая ошибка заключается в том, что люди относят понятия «левый» и «правый» к конкретным политическим брендам. Например, считают либералов, националистов и патриотов чисто правыми, а коммунистов, анархистов и социал-демократов - чисто левыми. На самом деле, любое отклонение от определения (выступает ли человек за равенство, и если да, то за какое) только влияет на положение на шкале. Рис.1. - Двухполюсный политический спектр Например, бывают левые националисты. К ним относятся представители угнетённых народов, которые требуют для себя равноправия, но не ничего более равноправия (Куба). Нацисты обязательно относятся к ультраправым, так как пропагандируют безусловную разницу в правах по национальному/расовому признаку. Аналогично, среди российских «левых» легко можно найти ультраправых, несмотря на их приверженность, якобы, коммунистическим идеалам (а на деле - лишь жёсткому стилю правления Сталина, при том, что идеология коммунизма требует отрицать любые культы личности). Вторая ошибка состоит в том, что люди разделяют лишь два (левые и правые) или три (левые, центристы и правые) позиции на политическом спектре. На самом деле, позиций можно выделять столько, сколько есть взглядов на равенство прав. Например, либералы когда-то считались истинно левыми политиками. И они действительно были ими по сравнению с монархистами, так как предлагали упразднить социальное разделение людей по их “знатности”, а позже стали добиваться и равенства по религиозному, половому и т.д. признакам. Однако с появлением социалистов либералы были отодвинуты вправо, так как новые левые предлагали упразднить не только сословия и чины, но и огромное экономическое неравенство, которое было следствием агрессивного накопления капитала. При этом новые левые сами разделились как минимум на три течения: наиболее правыми среди них оказались социал-демократы (так как планировали устранять неравенство преимущественно за счёт налоговой политики), в центре - коммунисты (так как были более решительными и требовали диктатуры пролетариата для насильственного уравнения в правах), а крайне левыми стали анархисты, так как не только требовали насильственного свержения власти капиталистов и феодалов, но и считали, что полное правовое равенство возможно без переходного периода в виде “государства трудящихся”. Таким образом, одни левые могут быть левее или правее других левых, одни правые - левее или правее других правых. Причём, сами границы спектра могут меняться с течением времени. Третья ошибка заключается в том, что люди помимо оси “лево-правого” политического спектра пытаются выделить ещё и вторую ось - ось “индивидуализма-коллективизма”. То есть, политические мировоззрения они пытаются классифицировать с помощью их положения на специальной плоскости (а не на линии, как это сейчас делаем мы). Когда основная масса населения сосредотачивается ближе к краям политического спектра, это означает, что общество приближается к гражданской войне. Очень часто одна из половин смещается к краю только для того, чтобы уравновесить систему, не позволить ей опрокинуться. Например, рост фашизма и нацизма в 20-е и 30-е годы XX века был следствием роста популярности марксизма и ответом на угрозу социалистической революции в Европе. Данные о том, как распределяется масса на спектре, можно получить из опросов общественного мнения (при помощи вопросов типа: «Поддерживаете ли вы предоставление прав тем-то и тем-то?» - или менее очевидных), либо через информацию о фракциях. Например, в 2013-м году в Думе большинство голосов принадлежит умеренно-правым из Единой России, кроме них у весьма правой ЛДПР - 12%, у умеренно левой СР - 14%, у КПРФ - 20%. В этом случае очевидно, что Россия будет двигаться вправо, причём очень быстрыми темпами. Важно трезво оценивать «левость» и «правость» политиков и ни в коем случае не полагаться на их самоопределение. Кто такие «либералы»? Теория: Если некоторые коммунисты и проигрывают либералам на их поле, то только по причине недостаточной грамотности. Во-первых, либерализм противоречит сам себе, когда постулирует сразу две ценности: индивидуализм (личные свободы, равноправие) и право наследства. Второе ставит крест на первом: при прочих равных условиях, ребёнок бедных родителей всегда проиграет ребёнку богатых. И чем больше неравенство доходов родителей, тем меньше шансов у бедного, даже если он более талантлив. Коммунизм не убивает личные свободы - наоборот, именно он и освобождает индивида от оков наследства. Во-вторых, ни коммунизм, ни социализм не ставят своей целью уравниловку и не убивают личной инициативы, так же как не убивают чувства причастности к общему делу. Человек должен получать вознаграждение по своему труду - таков постулат социализма даже в самом вульгарном виде. А если человек получает награду в зависимости от эффективности своих действий, и за них же несёт ответственность, то он, наоборот, начинает относиться к работе как к своему личному делу. Таким образом, переход к социализму - это не убийство собственников средств производства, как пытаются представить дело либералы, а превращение всех наёмных работников в собственников. В-третьих, плановая экономика не убивает конкуренции вообще: остаётся так называемая “социалистическая” (количественная) конкуренция и соревнование идей на конкурсной основе (качественная конкуренция). Сводится к минимуму конкуренция брэндов - это правда, но что хорошего сейчас в том, что технологические соревнования подменяются соревнованием дизайнеров и образов, никак не относящихся к потребительским свойствам продукта? В-четвёртых, централизованная плановая экономика не означает тоталитаризм. Элементы тоталитаризма в СССР были признаками отступления от социализма - это важно понимать. На деле же создание плана должно подчиняться населению: 1) Цели производства в плане должны задаваться на основе исследований спроса, а ограничения вопреки спросу (на наркотики и т.д.) - задаваться органами, также подконтрольными населению (сейчас этим, например, этим занимаются парламенты, но их “демократичность” всем давно известна) 2) Управление производством также должно быть отдано трудовым коллективам, причём вознаграждение для людей должно рассчитываться в зависимости от того, как они выполняют план. А поскольку план подчиняется спросу, то и предложение будет подчиняться спросу, и будет мотивация на удовлетворение этого спроса - с той разницей, что между спросом и предложением не будет посредничать рыночный хаос. Современная производительность компьютеров позволяет сделать планирование гибким и пересчитывать показатели чуть ли не каждый день, что нивелирует недостатки старых командных экономик, в том числе засилье бюрократии. Кто такие «националисты»? Теория: Претензия националистов к левым заключается в том, что интернационалисты “предают интересы собственного народа”. На самом деле, никакого предательства нет - интернационализм выступает против паразитизма как “своего” народа над “чужими”, так и “чужих” над “своим”. При этом, националистические идеологии (за исключением самых экстравагантных) не против взаимодействия между народами. То есть, противоречие между интернационализмом и национализмом сводится к конкуренции двух стратегий: симбиоза наций (говоря строго научно - “мутуализма наций”) либо же паразитизма “своей” нации над “чужими”. Для начала отметим, что паразитизм всегда может быть зеркально отражён: история знает немало примеров того, как побеждённая нация со временем брала реванш у победившей (Россия и Польша, как вариант). Пропагандируя подавление наций, националисты обрекают себя на постоянную ненависть и постоянную возможность мести со стороны угнетённых. Во-вторых, классическое рабовладение по национальному признаку сейчас в принципе невозможно: постоянные колебания на рынке, высокая скорость автоматизации и модификации производств требуют эксплуатировать рабочую силу через рыночные механизмы - в том числе и гастарбайтеров. Таким образом, националисты, жаждущие поживиться рабским трудом, придут ровно к той ситуации, в которой сейчас находится Россия и часть Европы: рынок труда заполоняют дешёвые бесправные мигранты, отбирающие места у коренного населения. И именно с этой же ситуацией большинство националистов и борются. Сами роют себе яму. С другой стороны, левые могут проиграть националистам в полемике, если сами неправильно понимают принципы интернационализма. В частности, некоторые исключительно из упрямства перед “фашнёй” утверждают, что трудовая миграция - это нормальное явление. На самом деле, ничего хорошего для народов в подобной миграции нет: 1) Коренной народ теряет рабочие места, цена рабочей силы снижается, усиливаются культурные конфликты 2) Приезжий народ вынужден работать “за еду” за тысячи километров от родины, в отрыве от своей семьи, дома, культуры 3) Элита народа-мигранта получает пассивный доход от уехавших на заработки людей и избавляет себя от угрозы революции 4) Элита принимающего народа наживается на низкой цене рабочей силы и получает возможность стравливать народы между собой для отведения угрозы от себя. Таким образом, элиты объединяются для совместного подавления разрозненных народов, и взаимная вражда наций им только на руку. Правильный же выход состоит не в попытках объединения коренного народа с коренной элитой (которой на народ наплевать, а не наплевать только на прибыль, порождаемую эксплуатацией), а в объединении народов против элит. И вовсе не обязательно объединение должно быть с единорогами и радугой, как иногда представляют дело антифашисты. Нужно понимать, что народу-мигранту при прочих равных условиях лучше жить и работать на родине, и потому оптимальным и окончательным решением проблемы миграции при капитализме будет не ассимиляция на принимающей территории, а революция на родине мигрантов и возвращение их туда на правах хозяев страны. Дальнейшее же взаимодействие (включая транснациональные командировки для учёбы или работы) - под контролем населения обоих народов (через решения рабочих коллективов, одобрение общих квот на референдумах и т.д.), а не элит. Левые утописты Теория: Поскольку левая политика подразумевает равенство, она часто становится пристанищем утопистов - как высоко-светских философов, так и простых людей, мечтающих выбраться из социальной ямы, прилагая минимум усилий. Носители утопических мировоззрений легко могут стать марионетками в руках опытных правых агитаторов. Например, в качестве государственной идеи может выдвигаться коллективизм, то есть готовность каждого гражданина ежедневно жертвовать свой труд и себя самого на благо «общества» (или «государства» и т.д.), отдавать себя до последней капли пота и крови, ничего не прося взамен, так как общественное благо превыше личного. В то же время, очевидно, что если каждый жертвует собой на благо общества, то в результате общественного распределения ресурсов все плоды трудов будут распределены между людьми “жертвующими”. Всё это есть не что иное, как система разделения труда с полным отчуждением продукта от своего производителя, характерная, в том числе для зрелого капитализма, к которой либералы любят прикручивать идею индивидуализма, так как человек «сам решает, что ему производить, как производить и кому продавать». Но если человек в действительности сам будет решать, что делать, не считаясь с интересами общества, то его продукт просто никто не будет покупать. Так что при “индивидуализме” человек жертвует своим временем, чтобы в ответ получить прибыль (денежную или натуральную), продиктованную общественными отношениями. При “коллективизме” человек жертвует своим временем, чтобы в ответ получить прибыль (денежную или натуральную), продиктованную общественными отношениями. Разницы никакой. На чём же навариваются “коллективистские” кукловоды? Они навариваются на абстрактном понятии “общества”, интересы которого они ставят выше интересов индивидуальных. Поскольку говорить от имени “общества” имеют право только сами кукловоды, “общество” превращается в фетиш, в своего рода безбожное божество, именем которого власть может вдавливать в головы людей свою волю. Каждый жертвует свой труд в копилку “общества”, но поскольку “общество” перестаёт быть совокупностью жертвующих, плоды трудов начинают уходить в чёрную дыру прихотей правителей. Такая схема часто используется в неразвитых странах, где по той или иной причине власть удалось взять группировкам, на словах симпатизирующим коммунистам или конкретно - марксистам. Например, изначально про-марксистская КНДР выродилась в монархию с самой настоящей династией “фараонов” и впечатляющими культами их личностей - немыслимое дело для общества, основанного на идеях марксизма. Другой пример - немецкие национал-социалисты 20-х и 30-х годов прошлого века. Начав, как защитники интересов нации, они превратили само понятие “нации” в фетиш, оторванный от народа, а кончили тем, что втащили эту самую нацию (только уже настоящую) в величайшую войну с величайшими потерями. Это лишь один из видов вреда, который приносит наивное, утопическое понимание левых идей. Другой вид - неправильное понимание слова “равенство”. Ленин на этот счёт писал, что социалисты под равенством понимают лишь упразднение классов (то есть, упразднение частной собственности на средства производства), но ни в коем случае не собираются превращать всех людей в одинаковых, как под копирку. На самом деле, можно расширить это понимание равенства для всех левых идеологий: левые стремятся дать равные изначально права всем людям, но они не гарантируют равных возможностей на протяжении всей человеческой жизни. В частности, они не стремятся снимать с людей ответственность за то, что они делают по своей воле. То есть, равенство прав вовсе не означает уравниловку, которой националисты и либералы любят пугать обывателей. Более того, уравниловка вредна, так как убивает стимулы к плодотворной деятельности, растит отчуждение, которое, по Марксу, является одной из главных бед капитализма, феодализма и рабовладельческого строя. Есть универсальное средство для борьбы с утопизмом в головах людей (в том числе, в своей собственной) - не выдавать желаемое за действительное, основывать свои прогнозы только на всерьёз проверенных доводах. Мировой успех марксизма объясняется именно тем, что это было первое проработанное социалистическое учение, выведенное полностью Марксизм Теория: Классический марксизм основывался на трёх “китах” - английской политэкономии, немецкой классической философии и французских идеях социализма. Первые два элемента дали марксизму мощные инструменты для анализа окружающей действительности: диалектический материализм и исторический материализм. Третий элемент задал цель для марксистов. Как уже было сказано, марксизм стал первым учением о социализме со столь внятно и подробно обоснованным мировоззрением, а также пониманием политических и экономических процессов, происходящих в обществе. Именно поэтому он завоевал популярность по всему миру. К сожалению, за свою научность марксизму пришлось заплатить доступностью для масс. Например, “Капитал” насчитывает больше 3000 страниц, написанных отнюдь не лёгким языком. Разумеется, заставить каждого человека прочитать “Капитал” от корки до корки, не говоря уж о других важных произведениях Маркса и Энгельса, невозможно. Поэтому вместе с распространением марксизма происходила непрерывная его вульгаризация. Сейчас под знаменем Маркса можно обнаружить и социал-демократов (левых либералов), и даже фашистов. Их присутствие сильно вредит имиджу марксизма в частности и левых вообще. Поэтому таких людей, с “двойным дном”, желательно выводить на чистую воду, либо же выводить из движения. Победы и поражения мирового уровня свидетельствуют, во-первых, о том, что марксизм (классический и в современных модификациях) является наиболее жизнеспособной из радикальных общественных теорий, а во-вторых, о том, что он сам нуждается в серьёзной доработке. Диалектика Теория: Из немецкой классической философии марксизм почерпнул диалектический метод анализа. Если говорить кратко, то диалектический анализ заключается в поиске двух элементов в системе, противостояние которых является главной движущей силой развития системы. Например, противостояние капиталистов и наёмных работников, желание капиталистов снизить затраты на рабочую силу, заставляет их инвестировать капитал в средства автоматизации труда. Автоматизация труда, во-первых, выбрасывает на улицу работников, провоцируя экономические кризисы, а во-вторых, централизует производство. Централизация, в свою очередь, хоронит рыночную конкуренцию и облегчает общественный контроль за средствами производства. Таким образом, засчёт этого противостояния капитализм рано или поздно приходит к такой стадии, на которой наёмным работникам проще избавиться от капиталистов и взять производство в свои руки, покончив тем самым с кризисами и унизительной зарплатой на уровне прожиточного минимума. Противостояние двух классов капитализма приводит его, в конце концов, к гибели. Процесс разрешения противоречия в системе называется “синтезом”, то есть созданием новой системы. Новая система может иметь новое генеральное противоречие. Например, противостояние между крестьянами и феодалами превратилось в противостояние между наёмными работниками и капиталистами. Многие ортодоксальные марксисты склонны преувеличивать значение диалектического анализа, превращая его использование в некую догму. Например, сам Энгельс в качестве примера диалектического противостояния приводил зерно растения, которое отрицает свою взрослую форму, причём взрослая форма в свою очередь отрицает форму зерна (то есть, зерно превращается во взрослое растение, а взрослое растение даёт новые зёрна, само же умирает). Подобный процесс “отрицания отрицания” двух противоположных форм является, по Энгельсу, ярким примером диалектики, пронизывающей все процессы в мире. Однако, подобные рассуждения разваливаются в чуть более сложном примере. Можно рассмотреть цикл жизни бабочки, который насчитывает 4 стадии: яйцо, гусеницу, куколку, взрослую особь. Если рассматривать именно 4 стадии, то циклического отрицания двух стадий вы здесь не найдёте. Можно, конечно, рассматривать комбинации стадий как одну сущность, но в чём тогда, например, будет состоять сущность объекта под названием “личинка-кукулока-взрослая особь”? Не говоря уже о том, что в этих примерах (как форм растения, так и форм бабочки) нельзя выделить синтез, преодолевающий старые системы противостояний. Иными словами, если поднатужиться, диалектическое противостояние можно выделить где угодно. Особенно, если вооружиться демагогией. Но далеко не всегда такой анализ будет полезным и удобным инструментом в руках исследователя. Тем не менее, в вопросах классовой борьбы и развития общества на её основе диалектический анализ буксует крайне редко и позволяет на годы вперёд предсказывать изменение ситуации. Именно поэтому понимание диалектики важно для левого активиста. Исторический материализм и классы Теория: Появление и развитие исторического материализма нанесло тяжелейший удар по метафизическим и религиозным мировоззрениям, поскольку материализм обладал внятными и подробными ответами на вопросы о человеческом обществе, в то время как идеализм зачастую только запутывал людей, заваливая их противоречиями и недосказаниями. В основе исторического материализма лежит очевидное положение о том, что все люди занимаются производством для удовлетворения своих потребностей (не только “низменных” типа голода и сна, но и психологических или так называемых “душевных”). Сам процесс производства зависит, прежде всего, от тех материальных условий, в которые поставлены люди. Вот эти материальные условия в совокупности с методами и средствами производства составляют так называемый базис (фундамент) общественной формации, а всевозможные религии, культуры и т.д. лишь отражают его, и потому называются “надстройкой”. Надстройка может до поры до времени помогать сохранять базис (например, суеверия не позволяют некоторым людям пользоваться прогрессивными техническими устройствами и т.п.), однако с разрушением базиса-фундамента надстройка непременно меняется. Далее, поскольку человек в силу ряда причин (например, способности создавать орудия труда и передавать знания устно и письменно последующим поколениям) может совершенствовать свои производительные способности, он на протяжении последних тысячелетий сталкивается с перепроизводством над простым удовлетворением своих животных потребностей. Производство первобытнообщинного строя (наиболее примитивного и приближенного к животному существованию) ещё не могло дать значительного избыточного продукта - все люди жили на своеобразном первобытном “прожиточном минимуме”. Далее, по мере накопления знаний об окружающем мире, по мере выведения удобных для человека пород животных и сортов растений, общины начали производить больше, чем потреблять, и в том числе - производить продукты более высокого уровня. Поскольку эти продукты зачастую нельзя было разделить на всех членов общины, они стали доставаться лишь определённым лицам, например, вождям племени. Так появилось расслоение общества, которое затем стало закрепляться засчёт введения права наследства в отдельной семье, а не во всей общине или группе общин. Расслоение общества привело к созданию института частной собственности на средства производства. То есть, вожди и рабовладельцы не просто имели в своей собственности средства труда, но и давали трудиться на этих “средствах” другим людям. Продукт же труда забирали себе. С другой стороны, избыток продуктов мог быть обменян на избытки другого типа у соседних общин - это создавало предпосылки для торговли и расширения человеческих общин вплоть до первых государств. С закреплением расслоения стали появляться первые формации, основанные на противостоянии классов. Учёные до сих пор не сходятся во мнении, как точно нужно классифицировать эти формации. В Советской школе истмата двумя первыми строями, следующими за первобытным, назывались рабовладельческий и феодальный строи (в некоторых странах община сразу трансформировалась в феодальный строй, в некоторых - с промежуточной остановкой на рабовладении). Сами Маркс и Энгельс в некоторых своих работах выделяли ещё особый “азиатский” строй, стоящий перед рабовладельческим и характеризующийся тем, что общество было подчинено не феодалам и не рабовладельцам, а достаточно жёсткой бюрократической системе. Однако, какой бы классификацией мы не пользовались, важно прежде всего увязывать общественный строй с производительностью труда в тех или иных сферах хозяйства. Это избавит от лишних споров о терминологии. Например, восточные земли нынешнего Китая были достаточны пригодны для осёдлого земледелия, однако к северу от них располагались степи, где было удобно существовать кочевым племенам. Далее, из-за скудности ресурсов для выживания кочевникам требовалось не только жить в степях, но и по возможности грабить осёдлые государства, в идеале - собирать с них дань. А это в свою очередь требовало жёсткой дисциплины в таком кочевом обществе. Соответственно, после длительных захватов покорённой стране передавались (полностью или частично) и методы государственного управления (чем и объясняется так называемый “азиатский строй” в Средние Века в Китае), а с другой стороны, собственные культурные и экономические наработки оседлых народов частично утрачивались. Именно этим и объясняется тот факт, что Китай в Средние Века уступил научное и экономическое лидерство Западу - сказались многочисленные набеги монголов вплоть до XIV века. Этим же объясняется и некоторая отсталость России перед Западом в средний период Средневековья и позднее. Другой пример - индейцы в Америке, по мнению Энгельса, не смогли развиться до уровня европейцев или хотя бы азиатов к моменту обнаружения их Колумбом, в основном, из-за того что не имели удобных ездовых животных (лошади были завезены в Америку европейцами). Подобным образом можно рассуждать и о других цивилизациях (если, разумеется, есть достаточная фактологическая осведомлённость об их истории): народы, начиная от возникновения социального расслоения, развивались постольку, поскольку им помогала совокупность ресурсов на соответствующей местности, основывая государства в соответствии с её особенностями, и к тому же испытывали влияние других народов: прогрессивное, если влияющий народ находился в на более высокой ступени (для тех, кто выжил в результате такого влияния, разумеется), или регрессивное, как в случае с монголами, если захватчики находились на низшей ступени. В подобных исследованиях нет никакой магии, многим они кажутся банальными, но их необходимо уметь проводить, чтобы бороться с постоянно возникающим бредом о “русах-космонавтах, прилетевших на чайниках Рассела 500 000 лет назад в Арктику”, и ему подобным. Преимущество исторического материализма состоит в том, что он опирается на факты, независимо от их приятности для глаз и ушей исследующего, и умеет на их основе полно и непротиворечиво объяснять культурные и экономические закономерности. Пусть он не ласкает уши сладкой лестной ложью - оставим это людям слабовольным. Итак, в Древние (античные) и Средние Века существовали государства, разделённые на классы (феодалы и крестьяне, рабовладельцы и рабы, бюрократия и крестьяне и т.д.), как и при капитализме. Однако от капитализма эти строи отличались неразвитостью мировой торговли (что было следствием неразвитости транспортных средств до поры до времени). Затем, возникновение ремесленных городов в Европе, их развитие, появление мануфактур, а затем и заводов, потребовали развития торговли не только неживыми предметами и животными, но и людьми, причём торговли повременной, а не пожизненной, так как сам характер производства стал радикально динамичнее: постоянно проводились автоматизации, укрупнения производств, оборудование совершенствовалось, одни отрасли отмирали, другие появлялись и т.д. и т.п. С одной стороны, такой поворот событий значительно ускорил научно-технический прогресс. С другой стороны, новый правящий класс - капиталисты - вовсе не собирался делиться прогрессом с наёмными работниками и старался держать их на прожиточном минимуме, точно также, как при ранних формациях народ держали в нищете феодалы, бюрократы и рабовладельцы. Однако, если раньше недовольство населения вызывали войны и голод, то у капитализма имелось своё специфическое противоречие: прогресс, создаваемый капиталом для увеличения нормы прибыли, автоматизировал производство и таким образом оставлял без средств к существованию наёмных работников определённых отраслей, а поскольку спрос в этих отраслях падал, начиналась цепная реакция и в других отраслях, так что в совокупности это приводило к периодическим кризисам. Как уже говорилось, всё это создавало предпосылки для перехода власти над средствами производства в руки наёмных работников. При этом, оба крупнейших класса капитализма уничтожились бы - все люди стали бы совмещать функции как работников, так и частичных владельцев производства. Именно эту закономерность развития капитализма и усмотрели Маркс с Энгельсом, и через неё предсказали скорый неизбежный переход к социализму (с обобществлением средств производства), а затем и к коммунизму (когда автоматизация достигнет такой степени, что людям не придётся работать для обеспечения себя необходимыми продуктами). Практика, однако, показала, что “достаточная степень автоматизации” (иными словами, достаточная производительность труда) и “скорый переход” - слишком расплывчатые понятия: первой социалистической революцией считается Великая Октябрьская 1917-го года в России, однако до сих пор ни одна страна так и не пришла к коммунизму. Более того, некоторые марксисты сомневаются, что хотя бы одну страну из существовавших или существующих можно в полной мере назвать социалистической. Революции Теория: Понятие революции тесно связано с методом исторического материализма. Какое-то время назад этому слову, как символу прогресса, придавался чуть ли не священный ореол. Общий смысл похвалы сводился к тому, что без революции невозможен переход на следующую ступень развития общества. Смена формаций действительно часто сопровождается свержением действующей элиты, однако важно понимать две вещи: 1) Не всякая революция означает смену формации 2) Не всякая смена формации сопровождается революцией В качестве яркого примера первого можно назвать “Оранжевую” революцию на Украине - одна элита потеснила другую, однако ни к каким радикальным и долгосрочным изменениям это не привело. В качестве иллюстрации ко второму пункту можно взять мирный переход к капитализму во многих североевропейских странах. Кроме того, часть формационных переходов в истории совершалось в связи с захватом и уничтожением государств. Что касается самого Маркса, то в поздних выступлениях у него можно найти фразы о том, что переход к социализму возможен мирным путём в наиболее развитых странах (на тот момент - Великобритания и США). Как бы то ни было, основной принцип при изучении и прогнозировании революций таков: если общество дозрело до новой формации, то революция поможет совершить переход. Если нет, то рано или поздно произойдёт откат к прежней формации. Именно поэтому разваливались или превращались в тоталитаризм социалистические режимы Камбоджи, КНР и КНДР, а также многие другие, какой бы героизм ни проявляли инициаторы освободительной народной войны. С другой стороны, если общество дозрело до смены формации, если общественные (законодательные) отношения уже мешают развиваться экономике, не соответствуют производительности труда, то тогда революция освобождает народ от оков прошлого, ускоряет прогресс и повышает уровень жизни населения в долгосрочной перспективе. Поэтому важно не затягивать с революцией, если имеются очевидные признаки такого несоответствия в масштабах государства и тем более - человечества. Политэкономия и деньги Теория: Политическая экономия изучает экономику в сфере производственных отношений, а марксисты используют её для того, чтобы показать, что производственные отношения являются базисом всей экономики (это перекликается с принципами исторического материализма). Сама по себе политэкономия выросла на меркантилизме, изучавшим сферу обращения (главный предмет интереса торговцев и промышленников в Новое Время). Однако, политэкономия не просто сместила внимание с торговли на производство, она показала, как из роста производительности труда рождается торговля, и как развитие торговли, в свою очередь, меняет общественные отношения и оказывает влияние на производительность труда. В частности, политэкономия ответила на вопрос о природе денег (начиная с Рикардо и продолжая Марксом), а именно: деньги являются лишь отражением вложенного в продукт труда. Например, чтобы произвести золотой слиток, нужно затратить определённый объём рабочей силы (в том числе, на поиски, разработку месторождения, обработку золота и т.д.), который можно выразить, например, в часах неквалифицированного труда (квалифицированный труд можно приблизительно привести к неквалифицированному через множители). Далее, золотой слиток (если он сам по себе не нужен как предмет потребления) можно обменять на другие продукты, которые нужны владельцу слитка. Насколько именно - решает как раз стоимость производства слитка. Скажем, если 1000 батонов хлеба производятся за 1000 человеко-часов, и 1 слиток золота производится за 1000 человеко-часов, то 1 слиток и 1000 батонов можно обменять как эквиваленты. Почему нельзя обменять слиток на большее или меньшее количество батонов при той же их стоимости? На самом деле, конечно, можно - никто не отменял торг, обман и т.д. Однако на практике, если производитель золота меняет его на продукты, меньшие по стоимости, чем стоимость золота, то производство развалится, так как нечем будет кормить работников. Обменять же золото подороже будут мешать сами покупатели, так как стоимость производства золота достаточно хорошо известна - она может храниться в нём вечно и легко делиться/умножаться посредством плавления и разделения, а также транспортироваться с места на место. Серебро в этом отношении также хорошо, поэтому долго выполняло роль денег наряду с золотом, но серебро всё-таки портится со временем. Таким образом, несмотря на отдельные колебания при обмене, с точки зрения макроэкономики цена золота всё же будет располагаться где-то в районе его трудовой стоимости. Итак, золото начинает выполнять функции денег благодаря своим физическим свойствам и ограниченной (но в то же время достаточной) доступности. Основной же функцией денег является функция всеобщего эквивалента трудовой стоимости. Другие функции (средство платежа, средство накопления и т.д.) являются следствиями главной функции. По мере развития, в целях контроля над экономикой, власти государств начинают устанавливать монополию на производство денег (точнее, на выпуск их в обращение, изъятие из обращения и т.д.). Это открывает дорогу для введения бумажных денег и ценных бумаг. Клочок бумаги с надписью “1 слиток золота”, конечно, не стоит одного слитка золота с точки зрения затраченного труда, но является его отражением. И долгое время было важно не терять это отражение из виду. Повсеместное распространение бумажных денег свидетельствовало, однако, о том, что золото как материал уже не подходило для выполнения роли денег. Его банально не хватало для совершения операций в многократно выросшей экономике. Бумаги всё ещё “отражали” золото, но это отражение всё больше походило на вампира-наоборот: отражение есть, а самого предмета отражения уже нет. Всё это закончилось во время так называемого “краха Бреттон-Вудской системы”, когда доллар, выполнявший в то время роль всеобщего бумажного эквивалента (за исключением стран соц. лагеря и, пожалуй, некоторых наименее развитых), был отвязан от стоимости золота. Это дало возможность для манипуляций с количеством бумажных денег. Раз стоимость доллара (как бумажки) теперь была крайне низка, можно было вбрасывать и забирать их из обращения практически неограниченно. Скажем, можно удвоить количество долларов в экономике, после чего цены товаров через некоторое время просто вырастут вдвое. С золотом такая махинация бы не прошла - его невозможно просто так “удвоить”, его запасы сильно ограничены. Такая ситуация крайне отрицательно сказалась на возможности прогнозирования экономики, ведь деньги используются не только как средства быстрого обмена от товара до товара, но и как средства накопления и т.д. Наконец, на текущий момент мировая экономика отходит даже от использования бумажных денег в пользу электронных. То есть, деньги в нынешнем виде можно множить практически бесплатно, просто сменой нескольких битов в нужном месте памяти компьютера. Подобное положение дел для марксистов свидетельствует прежде всего о том, что деньги перестают выполнять функцию эквивалента трудовой стоимости, их рост удерживается лишь системой сложных и весьма искусственных ограничений. Иными словами, общественные отношения, связанные с деньгами, вступают в противоречие с производственными и тормозят развитие экономики (в том числе, из-за плохой прогнозируемости и стихийных колебаний стоимости денег). А это значит, что на чашу весов формационной революции ложится очень увесистый аргумент. Стоимость рабочей силы, эксплуатация, отчуждение Теория: Дополнением к классической политэкономии лично от Маркса была теория прибавочной стоимости, через которую он объяснял механизм эксплуатации наёмных работников. Эксплуатация была и до капитализма, но капиталистическое развитие торговли позволило чётко выразить стоимость рабочей силы и степень эксплуатации в деньгах, которые к тому времени уже стали всеобщим эквивалентом стоимости. Поскольку человек преобразует менее подходящую среду в более подходящую (по крайней мере, стремится к этому), стоимость его рабочей силы (то есть, затраты на производство человека как рабочего) ниже, чем стоимость, которая получается в результате его деятельности, если смотреть в среднем. Например, человек должен работать 6 часов в день, чтобы обеспечить себя всем необходимым для существования (в том числе - для воспроизведения потомства). Но он может работать и 12 часов. При этом, конечно, и его затраты вырастут, но вовсе не обязательно в два раза. Скажем, минимальная стоимость его работы вырастет до 8 часов, а оставшиеся 4 часа он будет создавать так называемый прибавочный продукт (или прибавочную стоимость), который уже не необходим для выживания человека. Вот именно этот продукт и присваивают капиталисты. В самом деле, на рынке труда идёт постоянная конкуренция между наёмниками - они вынуждены сбавлять себе цену, так как работодатель нанимает только самую дешёвую рабочую силу при прочих равных условиях. С другой стороны, ниже своего прожиточного минимума рабочий не может сбавлять себе цену - он просто умрёт. Хотя бывают случаи, когда капиталисты платят зарплату ниже прожиточного уровня - это возможно, если у капитала есть запасная рабочая сила (например, бесправные иммигранты, которые могут заменить коренное население “с претензиями”). Иногда работники получают зарплату выше прожиточного минимума. Например, если обладают редкими или уникальными навыками, так что им сложно найти замену. Отдельно нужно заметить, что работодатели не могут долго наживаться одной прибавочной стоимостью, так как сами вынуждены конкурировать и сбавлять цену (до прожиточного минимума своих работников и своего прожиточного минимума). Именно это и заставляет их вкладывать средства в автоматизацию, которая снизит затраты в долгосрочной перспективе и обеспечит им конкурентное преимущество (до тех пор, пока другие не проведут такую же автоматизацию). Степень эксплуатации определяется как отношение прибавочной стоимости (прибыли) к зарплате. То есть, если капиталист получил прибыль в 5 рублей и заплатил работникам 2 рубля, то степень эксплуатации будет равна 250%. Как видно, это расходится с нормой прибыли (там в знаменателе стоит общий авансированный капитал, включая “мёртвые” средства производства). “Отчуждение” является скорее философским понятием и характеризует положение работника, при котором у него отнимают созданный им продукт, оставляя ему самому лишь средства “на еду”. Одними из наиболее признанных и относительно современных исследователей отчуждения как социального явления считаются Эрих Фромм, Георг Лукач и Герберт Маркузе. Профсоюзы Теория: С экономической точки зрения создание профсоюза равносильно монополизации рынка труда. Если обычно множество работников борется за места у нескольких работодателей и, таким образом, постоянно снижает себе цену, чтобы пройти отбор, то с появлением профсоюза ситуация меняется. Теперь солидарные работники как одно целое противостоят работодателю. Если профсоюз объединяет большинство работников предприятия, то он получает возможность говорить на равных с капиталистами, что позволяет преодолеть уровень зарплаты в районе прожиточного минимума. Основными инструментами профсоюза для борьбы с работодателем являются коллективные переговоры (мало что дающие сами по себе - только как способ пригрозить другими мерами), забастовки, “итальянские забастовки” (работа строго по всем правилам, что обычно сильно тормозит производство) и саботаж. С исторической точки зрения, профсоюзы - явление чисто капиталистическое. При феодализме крестьянам сложно было объединяться, так как каждый работал преимущественно на своей земле. В постиндустриальном обществе, с распространением фриланса, работники снова стали работать физически на удалённых друг от друга местах. Кроме того, работники умственного труда имеют свои козыри в борьбе с работодателем. Поэтому, если профсоюзы и остаются в постиндустриальном производстве, то значительно меняют свою структуру и методы борьбы. Тем не менее, пока в целом производство в мире носит скорее индустриальный характер, для многих профсоюзы являются единственной возможностью вырваться из повальной нищеты. С точки зрения марксизма, профсоюзы играют ключевую роль в переходе предприятий в руки рабочих, поэтому коммунисты традиционно сосредотачивают максимальные усилия именно на помощи профсоюзам. При этом, сами по себе профсоюзы не всегда выставляют политические требования, даже когда являются грозной силой в стране и объединяют десятки и сотни тысяч человек. Поэтому марксисты отдельное внимание уделяют работе над политизацией профсоюзов. Наконец, особенность профсоюзов на постсоветском пространстве состоит в том, что многие из них были созданы в советское время и принципиально не приспособлены для борьбы за права рабочих. Наоборот, такие профсоюзы представляют интересы администрации предприятия и лишь прикрываются популизмом. Таким образом, в этих странах (и в России, в том числе) особое значение приобретает борьба настоящих, боевых профсоюзов с фальшивыми (или “жёлтыми”, как их ещё называют) профсоюзами. Стоимость копирования и информационный коммунизм Теория: Производство всякого товара можно разбить на создание прототипа и создание копий. Затраты на прототип включают в себя исследования, разработку и построение необходимых средств производства, а также затраты на ресурсы и труд для непосредственного создания первого экземпляра на основе уже созданных средств производства и на основе проведённых исследований. Затраты на копирование - это только затраты на получение ресурсов и на оплату труда для непосредственного производства последующих экземпляров. Подобное разбиение не говорило ничего интересного во времена левых классиков и упускалось ими из виду, но в современном мире оно позволяет по новому осмыслить процесс увеличения производительности труда. В самом деле, если посмотреть на стоимость получения информации (например, фильма через интернет), то можно обнаружить, что затраты на получение копии ничтожно малы (особенно если фильм скачивается нелегально), в то время как затраты на создание прототипа (то есть, на создание самого фильма, с которого потом берутся копии) чудовищно высоки и могут стоить дохода десятков людей за всю их жизнь. Иными словами, формула затрат на производство фильма (а также программ и всего прочего, что можно скопировать и скачать при помощи компьютера) будет выражаться как: S = P + n*C, где P - стоимость прототипа (первичной копии, включая затраты на изобретение и создание средств производства), n - количество копий, C - стоимость одной копии (включая затраты на ресурсы, из которых непосредственно эта копия создаётся), S - общие затраты. При чём, n*C здесь пренебрежимо мало, поэтому мы можем переписать формулу так: S = P, то есть, затраты на производство не зависят от количества произведённой продукции - достаточно произвести хотя бы один экземпляр. А это значит, что такой продукцией мы можем делиться с другими практически бесплатно. То, что есть у меня, может быть передано всем людям без ущерба для меня. Это положение дел выражает принцип так называемого “информационного коммунизма”. Нетрудно заметить, что человечество в целом переходит на производство именно такого типа. Также видно, что это соответствует одному из признаков классического коммунизма (правда, в вульгарной формулировке): труд при коммунизме должен быть прежде всего творческим, не рутинным. Что касается капитализма, с его “конвейерным производством”, то там в формуле S = P + n*C нельзя пренебречь вторым слагаемым - на физическое копирование таких вещей как еда, автомобили, дома и т.д. уходят вполне ощутимые ресурсы. Однако, при этом стоимость копирования всё же в разы ниже стоимости создания прототипа. Это связано с тем, что при капитализме активно применяется автоматизация, однако автоматизировать гораздо проще рутинные операции (которые и используются при копировании), а не творчество, которое обычно нужно при создании прототипов. Наконец, в ещё более ранних обществах люди преимущественно занимались тем, что копировали уже известную деятельность, поэтому затраты на прототипирование там были весьма малы (именно поэтому общества назывались “традиционными”, то есть копирующими традиционное поведение). Ситуация со стоимостью копирования выявляет ещё одно противоречие современных отношений собственности и производственных отношений. Раз стоимость копирования информационных товаров близка к нулю, производитель может раздавать копии за бесценок (или, например, собирая пожертвования время от времени, как это делает Википедия), получая лишь столько средств, сколько нужно на покрытие затрат для создания прототипа. Однако корпорации зачастую продают копии своих информационных продуктов за большую цену, а людей, копирующих нелегально, преследуют так, как будто они совершают воровство (в то время как оригинал, принадлежащий корпорации, остаётся нетронутым). Разумеется, часть этих доходов пойдёт на покрытие затрат для прототипа, но и после этого погашения долга редкие компании соизволят открыть доступ к копированию своего творения. При этом, информацию всё равно “воруют” - нынешние законы и общественные отношения едва ли могут обеспечить запросы корпораций по охране “интеллектуальной собственности”. Наконец, отметим ещё три фактора, свидетельствующие в пользу перехода к социализму, и вытекающие из свойств информационного производства: 1) Самим корпорациям выгодна глобализация рынка сбыта, чтобы иметь как можно большую аудиторию и, соответственно, максимальную прибыль (а информацию очень легко тиражировать на весь мир через сеть). То есть, процесс производства и потребления становится глобальным, что также является одним из признаков (и предпосылок) социализма. 2) Для разрешения противоречия о стоимости информационных прототипов и копий, необходим глобальный учёт. Например, энциклопедия поможет детям Центральной Африки выбраться из первобытной нищеты, но у этих детей и их родителей, разумеется, нет денег на разработку такой энциклопедии, и нет денег даже на покупку копий за отдельную плату. В этом случае с помощью глобального планирования можно было бы выделить средства разработчикам энциклопедии от всего общества, а уж потом, от получивших квалификацию африканцев, получить обратно этот своеобразный долг обществу. Разумеется, прогнозирование пользы от информационных продуктов - задача чрезвычайно трудоёмкая, даже при условии глобального планирования и открытых информационных границ. Тем не менее, такое прогнозирование будет намного лучше стихийного рыночного регулирования. 3) Запрет на копирование напрямую тормозит прогресс, так как заставляет людей по несколько раз изобретать одни и те же велосипеды. Разделение труда, натуральное хозяйство, государство и семья Теория: Повышение производительности труда не только развивало общество, но и само требовало от людей соблюдения определённых правил. В частности, для повышения производительности человек должен был непрерывно заниматься одним и тем же делом (и до сих пор у нас ценится так называемый “непрерывный стаж”), чтобы достигнуть мастерства в этом деле. Это порождало разделение труда по профессиям. Разумеется, разделение труда встречается и в первобытном обществе: мужчины не могут рожать и растить грудных детей, соответственно, на них валится обязанность по охоте, войне и т.д. Однако появление прибавочного продукта и накопление ресурсов выдвинули разделение труда на новый уровень. Одни племена теперь стали обмениваться с другими. Соответственно, сфера натурального хозяйства уменьшилась. Например, не нужно самим добывать рыбу для своего потребления, если её готовы предоставить в другом племени в обмен, например, на целебные растения. Сфера натурального хозяйства (производства ради собственного потребления) стала сокращаться, а сфера общественного производства (для обмена) стала расширяться. С точки зрения разделения труда, государство и семья есть не что иное, как промежуточные стадии развития сфер натурального и общественного хозяйства. Сфера натурального хозяйства проходит путь от общины (племени) до семьи, которая с течением веков сжимается до размеров “папа-мама-я”, и, наконец, атомизируется, замыкается на каждом человеке индивидуально. Сфера общественного хозяйства также начинается с общины, но проходит путь до государств, которые разрастаются в гигантские империи, пока не сливаются друг с другом в глобальное экономическое пространство. Идеалисты, ханжи и правые разных мастей любят истерить о гибели семьи как фундамента общества в современном мире. Они правы в том, что семья и государство являются фундаментом как экономические сферы ограничения обмена, как спутники производительности труда. Однако это не фундамент любого общества, это лишь фундамент той стадии развития человечества, когда производительность труда ещё не позволяет лишать человека необходимости заниматься натуральным хозяйством, теми делами, которые он, возможно, не любит и не умеет делать, но которые вынужден делать, поскольку общество не может ему предложить заменить этот труд на оплату теми продуктами труда, какие он любит и умеет производить. Для примера возьмём приготовление пищи. Далеко не каждая женщина умеет и любит готовить, как бы ни кричали о святости приготовления борща русские националисты. Однако до определённой поры женщина вынуждена готовить для семьи, так как муж занят работой или охотой (в ранних формациях). Эта семейная “святость” даётся женщине ненавистью к семейному быту, порождает амбивалентность отношения к семье (общество говорит, что семья свята, но внутри себя она ненавидит семью), а многочисленные и постоянные амбивалентности - это путь к шизофрении. Теперь, допустим, общество достигло той стадии развития, той стадии автоматизации, когда люди уже могут себе позволить питаться не дома, а в общепите (начиная с дешёвых столовых и заканчивая ресторанами). При этом женщине не придётся тратить время на готовку - она будет занята на общественно полезной работе, а на питание будет тратить заработанные деньги (в наиболее развитых капиталистических странах так сейчас и происходит, как правило). Сфера натурального хозяйства (приготовление пищи для себя) при этом уменьшилась, а сфера общественного производства и потребления (ненужный продукт своего труда в обмен на нужный продукт чужого труда) - увеличилась. При этом, очевидно, что общие затраты на приготовление еды уменьшились, так как всегда удобнее и дешевле организовать оптовое производство и потребление. Например, дешевле построить многоквартирный дом, чем много одноквартирных домов (поэтому наличие собственного дома в развитых странах считается признаком достатка по сравнению с квартирой в многоэтажке, при прочих равных условиях). Можно уменьшить затраты засчёт найма общей для всех охраны, засчёт попеременного использования одних и тех же средств производства и т.д. Хотя не стоит мешать в кучу уменьшение затрат засчёт обобществления и увеличение комфорта. Разумеется, приятнее пользоваться личными/семейными туалетами, чем общественным, хотя постройка и обслуживание второго обходится в разы дешевле. Поэтому истинно оптимальный вариант здесь заключается не в том, чтобы остановиться на общественном использовании одного места, а в том, чтобы автоматизировать производство дальше, пока трудовая стоимость постройки и обслуживания личных туалетов не станет ничтожной по сравнению с увеличением комфорта от их использования. Коммунистам часто ставят в вину пренебрежение личным комфортом - и часто эти обвинения оправданы, из-за непонимания коммунистами сути экономических преобразований и из-за их фактического ханжества. Выход, как уже сказано, заключается в том, чтобы не останавливаться на обобществлении пространства. Например, общество не могло обеспечить каждого ребёнка репетитором, поэтому построение школ (то есть, обобществление пространства обучения, как раз в духе “вульгарных коммунистов”) было необходимой мерой. Но сейчас, благодаря интернету появилась возможность обучаться практически индивидуально, из дома, благодаря обучающим играм, всемирным энциклопедиям, доступным каждому, и т.д. Аналогично - с рабочими местами, которые претерпевают изменения примерно в следующей последовательности: натуральное производство в ограниченном или даже личном месте -> общественное производство в общественном месте (цеха, офисы и т.д.) -> общественное производство в личном месте (фриланс, как пример). Таким образом, проблема личного комфорта отделяется от проблемы развития сфер общественного и натурального производства и решается отдельно. Далее, с точки зрения психологии, женщина с освобождением от “борща” получает освобождение от негативных эмоций по отношению к семье, связанных с бытом, начинает получать чистое удовольствие от общения с мужем, детьми и родителями (разумеется, помимо приготовления пищи есть и другие заботы - мы их все сейчас закинули в “борщ”). Поэтому, казалось бы, поборники культа семьи должны поддерживать обобществление труда женщины. Но они этого не делают. Дело в том, что эмоции непосредственно от общения бывают не только положительными. Бывает, что мужчина и женщина не сходятся характерами. Бывает, что мужчина или женщина оказываются плохими родителями. Бывает, что детям нужно особое воспитание, которое родители просто не в состоянии дать. Бывает, в конце концов, что муж просто наглеет и начинает избивать жену, чтобы отыграться на ней за свои проблемы и неудачи. В этих случаях распад семьи (разумеется, после необходимых шагов для предотвращения такого финала) является единственным выходом. Однако, такой выход лишает мужчину права властвовать над женщиной, а родителей - над детьми. Развод и изъятие детей лишает мужчину/родителей права относиться к своим домочадцам как к собственности, как к личным вещам. И именно эта попытка лишить их права собственности на людей как на вещи вызывает у них ханжеские порывы “защитить семью”. Добровольному союзу людей не нужны ни церковные благословения, ни штампы в паспорте. Когда же союз начинает быть принудительным, вопли о “защите семьи” слышатся только со стороны тех, кто к этому союзу принуждает. Таким образом, ликвидация семьи как государственного института не означает ликвидацию всех добровольных сосуществований людей. Наоборот, именно переход к гражданскому браку делает людей по-настоящему свободными в плане личного общения. Аналогичная ситуация с “защитой государства” и “патриотизмом”: все до единого сетевые американоненавистники пользуются американским интернетом, в том числе для того, чтобы вывалить очередную кучу злословия на американцев. Страны первого и второго мира уже полутора ногами стоят в глобальной, полностью обобществлённой экономике. Переход к конфронтации времён раннего империализма, ярый протекционизм, который они отстаивают на словах, мгновенно лишит их доброй трети благ цивилизации. То есть, взаимная патриотическая риторика просто тормозит прогресс, мешает человечеству перейти к всеобщему разумному планированию. Поэтому такую риторику поддерживают только те, кто имеет больше выгоды от протекционизма, чем от глобальной экономической системы. А иметь такую выгоду могут лишь те, кто обладает монополией на своей территории в той или иной сфере производства. Например, клан чиновников является естественным монополистом в государстве, разрушение государства как ограничительной сферы для общественного производства лишит их этой монополии, породит конкуренцию с другими чиновниками (особенно, если на данный момент в стране диктатура, а вместо неё предлагается ввести хотя бы буржуазную демократию). Подобное положение дел играет на руку населению, так как в сфере гос. услуг пропадает монополия и теперь граждане-потребители могут сбивать цены при помощи перехода от одного клана чиновников к другому. Чтобы не допустить этого, власти начинают наращивать культ государства, Отечества, страны и т.д., привязывая его к народу. На деле же от имени “Отечества” говорит лишь власть, отделённая от народа, и интересы “Отечества” представляют собой не что иное, как интересы элит. Именно отсюда и растут ноги у “патриотизма” в государствах, основанных на эксплуатации. Из этого, однако, не следует, что любая глобализация сама по себе хороша для населения. Сейчас на смену классическим территориальным государствам приходят государства-корпорации, которые так же воспитывают свой культ, пытаются наказать за нелояльность и т.д. По сути, на место территориальной монополии они хотят принести глобальную отраслевую монополию. С одной стороны, это играет на руку марксистам, так как глобальная монополизация подготавливает экономику к переходу на всеобщее планирование. С другой стороны, сама монополизация проходит в рамках эксплуатации, то есть владельцы капитала и топ-менеджеры используют корпоративный культ для того, чтобы выжимать народ до последней нитки, а не ради “блага человечества”. Чтобы сделать экономику истинно всеобщей, нужно сначала демократизировать глобальные процессы производства. Религия Теория: Отношение левых к религии - вопрос, порождающий множество споров. В некоторых организациях можно встретить воинствующих материалистов, уживающихся с верующими лишь для того, чтобы не потерять в их лице союзников. Подобное лицемерие, впрочем, объясняется не только частичным оппортунизмом, но и неспособностью некоторых материалистов грамотно обосновать свою позицию. Более того, опыт СССР показывает, что при большом желании можно и марксизм превратить в своего рода религию. То есть, вопрос о религии гораздо более фундаментален и сложен, чем может показаться на первый взгляд. Прежде всего, он сводится к самому определению религии. После ответа на первый вопрос, нужно будет понять, в каких случаях какая религия бывает полезной, в каких - вредной. Если углубляться в историю религиозных мировоззрений, то можно быстро запутаться в многообразии взглядов, а также в их противоречивости. К тому же, часть религиозных постулатов не могут быть подвергнуты как доказательству, так и опровержению. Поэтому разумнее зайти с другой стороны и назвать верой выдачу желаемого за действительное, суеверие - продуктом веры как способа мышления, религию - комплексом суеверий, а церковь (в широком смысле, не только христианскую) - общественным институтом, поддерживающим религию. Чтобы понять, почему мы приравняли веру к подмене действительного желаемым, рассмотрим простой пример: игромана в зале игровых автоматов. Игровые автоматы ставятся корпорациями для получения прибыли и программируются соответствующим образом, поэтому очевидно, что человек в долгосрочной перспективе всегда проиграет корпорации больше, чем выиграет. Этот постоянный проигрыш, тем не менее, маскируется от человека при помощи “случайного” результата в каждой игре, усложняющего предсказание выигрыша или проигрыша. С другой стороны, эту сложность зачастую можно устранить при помощи теории вероятности (скажем, выигрыш 100 000 рублей при цене игры 100 рублей и вероятности выигрыша 0.05%, будет гарантировать игроку проигрыш в 50 рублей, в среднем). Однако многие люди, несмотря на все подсчёты, несмотря на знания о жадности корпораций, продолжают проигрывать целые состояния. Потому что “верят” в свою победу (либералы бы тут сказали, что человек платит за азарт - и это, мол, справедливо, но мы-то видим, что в данном случае “азарт” эквивалентен самообману). Это, во-первых, показывает, что вероятность и вера - совершенно разные понятия. Вероятность никак не связана с желанием, вера - неразрывно связана. В данном случае, вероятность как раз объясняет перспективу проигрыша и заставляет отказаться от игры, вера же - наоборот, противоречит вероятности и заставляет играть дальше. Во-вторых, это показывает, что человек оказывается в плену собственных иллюзий, так как реальность не может дать ему тех удовольствий, которые даёт иллюзия. Именно этим объясняется тот факт, что религиозность населения выше в тех странах, где велико расслоение общества и/или низкий уровень жизни (например, США - весьма религиозная страна, несмотря на развитую экономику, так как обладает чудовищным социально-экономическим расслоением, вплоть до существования неофициальных гетто для афроамериканцев и латиносов). Далее, не трудно перенести эти рассуждения и на сугубо теологические явления. Например, не существует серьёзных доказательств за и против загробного мира - здесь вероятность можно оценить как 50%. Однако церковь обещает попадание в загробную жизнь (и при том - хорошую жизнь) за вознаграждение (оплату отпевания, заупокойных молитв, покупку иконок и свечек и т.д.). Поскольку у самой церкви доказательства существования загробной жизни точно такие же, как у нас - то есть, никаких доказательств - получается, что с людей требуют деньги ни за что, в то время как вариант с неверием в загробную жизнь с тем же уровнем доказанности не требует никаких денег или других затрат. Те же рассуждения работают против “догматического марксизма”: люди, не понимающие закономерностей развития общества, верят в будущие “свободу”, “равенство” и “братство” просто потому, что им хочется так верить. Многие правые “сталинисты” ждут второго пришествия Сталина на полном серьёзе, несмотря на то что задним умом, скорее всего, понимают - Сталин был человеком и умер уже несколько десятилетий назад. Разумеется, мечты о воскрешении приносят таким людям удовольствие, так как в реальной жизни сейчас они не могут сделать того, что, по их мнению, смог бы сделать воскресший Сталин. И это снова выдача желаемого за действительное. Наконец, необходимо отметить, что методы “бритвы Оккама” и примеры типа “чайника Рассела” (они, вкратце, сводятся к требованию не фантазировать без необходимости), популярные среди некоторых материалистов и многих позитивистов, неприемлемы для борьбы с верой, так как именно религиозные мировоззрения зачастую обходятся гораздо более скромным набором понятий и законов, чем наука. Таким образом, борьба левых с религиозными предрассудками не должна выливаться в истерические вопли а-ля “Бога нет!” - они также догматичны, как вопли “Бог есть!” и никого не переубедят, так как вера в Бога, по крайней мере, даёт человеку удовольствие от мыслей о вечной жизни в раю. Вместо этого, необходимо грамотно разоблачать использование веры как самоутешающей иллюзии, как своего рода ментальный онанизм, а также учить людей достигать своих целей в реальной жизни. И работа эта должна проводиться безотносительно того, является ли суеверие связанным с верой в Бога Яхве или в воскресающегося Сталина, или в рептилоидов, или в домовых с русалками, или в призрак вульгарного коммунизма с кухарками-генсеками. Те же, кто сейчас находится в левых организациях и при этом верует в Бога, могут прямо сейчас начать эксперимент: пусть попробуют сохранить свою веру, отвергая всё то, что хочется считать правдой вопреки опыту. Иными словами, пусть попробуют не принимать желаемое за действительное только потому, что оно желаемо. В заключение, нужно отметить, что классический марксизм считает религию “опиумом народа”, а церковь - одним из органов подавления (наряду с армией/полицией), при помощи которого правящие классы отводят от себя гнев классов угнетённых. Мы недалеко ушли от этой трактовки, но расширили её, так как двадцатый век был богат на догматические мировоззрения, не связанные с верой в конкретных богов. При этом, религия сама меняется вместе со сменой формации. Так, например, вместе с развитием ремесленничества и становлением капитализма возник протестантизм, провозгласивший культ труда как богоугодного поведения (таким образом, оправдывая накопление капитала в противовес праздному существованию феодалов-аристократов). Однако религия меняется лишь с большим опозданием или, как говорят сами религиозники, “является носителем традиций”. Подобные задержки объясняются очень просто: раз церковь служит правящим классам для консервации их власти, она до последнего борется с веяниями нового, представляющего угрозу нынешней элите. Но как только становится полностью очевидным, что власть всё-таки сменилась, церкви приходится подстраиваться под запросы нового заказчика. Кроме того, “традиционность” церкви часто бывает просто преувеличенной: религии отнюдь не вечны и сменяют друг друга в том случае, если реформы одной и той же церкви недостаточно для смены мировоззрения населения на то, которое удобно власти. Так, война монотеистов с язычеством (“многобожием”) являлась не чем иным, как попыткой избавиться от мировоззрения, близкого к первобытнообщинному (когда люди были ещё более-менее равны, что отражалось в виде веры в нескольких равных или почти равных между собой богов), и заменить его на почитание перед одним существом, что отражало колоссальное, непреодолимое неравенство между низами и верховными правителями государств Средних Веков и периода поздней античности. Роль личности в истории Теория: Развитие цивилизации совершается людьми, поэтому, разумеется, исторический материализм не отрицает роли личностей в истории. Однако исторический материализм стремится познать движение истории объективно и рассматривает события с разных сторон, и прежде всего - от лица разных людей, имеющих различные интересы относительно этого события. Например, некий диктатор издал указ об ужесточении наказаний за богохульство. В таком случае прежде всего необходимо поставить два вопроса: 1) Кому выгоден этот указ и почему? 2) Кому не выгоден этот указ и почему? (иногда по результатам ответов можно задать третий вопрос: что, если указ никому не нужен и используется лишь как отвлекающий манёвр?) Такие вопросы ставятся, разумеется, не только историческим материализмом, но ответы вне материализма обычно лишь запутывают, так как идеализм (от религии до метафизики) склонен выдумывать несуществующие группы заинтересованных лиц. В том же примере с указом о наказании за богохульство церковь может усмотреть победу приближённого к Богу диктатора над слугами Сатаны, мечтающими уничтожить нравственность в государстве. Доказывать существование Сатаны, Бога, а также приверженность диктатора - Богу, а “богохульников” - Сатане, они, разумеется, не будут. Вместо этого исторический материализм предлагает разделить общество на социальные группы (и прежде всего - на классы). Разделение на классы не является чем-то мистическим и непроверяемым - как правило, это разделение просто прописано в законодательстве, и его может лично наблюдать всякий, кто познакомится со своим или чужим “работодателем”. Так, зная о церкви как об инструменте поддержания власти для правящего класса, логично предположить, что наказание за богохульство выгодно тем, кто пытается свою власть сохранить. А это значит, что диктатор издал указ в своих интересах и в интересах окружающего его класса, а вовсе не в интересах классов угнетённых (рабочих, крестьян, рабов и так далее). Если отсечь всю мистическую и конспирологическую муть, остаётся ещё вопрос о личностях, на которые навешивают ответственность за историю целых государств. Классические примеры: цари и императоры, Ленин, Сталин, Горбачёв, современные харизматичные президенты. Вредность такой концентрации ответственности объясняется двумя соображениями: Во-первых, ни один диктатор не может управлять страной вопреки воле приближённого к нему класса - иначе его просто убьют (прирежут ночью, отравят и т.п.). То есть, “диктатор” обязан выполнять волю правящего класса, и частично - волю класса угнетённого (настолько, насколько нужно, чтобы предотвратить революцию). Так что “воля диктатора”, на самом деле, почти полностью продиктована волей элиты. Во-вторых, даже если бы мы предположили, что один человек в одиночку может свернуть горы посреди безликой массы безвольных мешков из костей и мускул, - что дальше? Вот был, допустим, могучий Сталин. Умер. Что теперь? Пытаться его воскресить? Ждать его новой реинкарнации? Подобные рассуждения просто неконструктивны и показывают, что автор рассуждений застрял в мечтах о прошлом и считает себя самого неспособным изменить настоящее. На самом деле, мысли о единоличном источнике власти возникают банально потому, что верховного правителя чаще таковым представляют средства массовой информации. Человеку - особенно не разбирающемуся в политике - проще запомнить одно лицо и одно имя, на которое он сможет потом валить все похвалы и все упрёки за свою судьбу. Однако такая простота обманчива. Сталинизм и троцкизм Теория: Вопрос о противостоянии Сталина и Троцкого для левой среды является главнейшим показателем того, понял человек принцип исторического материализма или нет. Неправильные ответы: “Сталин построил СССР”, “Сталин погубил в СССР социализм”, “Троцкий совершил жидовскую революцию, а Сталин вернул Расеюшку на место”, “Троцкий бы спас СССР, будь он на месте Сталина”, а также подобные им. Правильный ответ с точки зрения исторического материализма: как бы Троцкий и Сталин ни изгалялись и ни менялись местами, в одиночку они не могли повлиять на исход существования Советского Союза, так как история вершится массами, которые принимают решения на основе своего материального положения. Любой правитель был бы смещён, если бы попытался идти в разрез с волей элиты или доводить народ “до греха”. Для левой и так называемой “красной” среды характерны несколько ошибочных трактовок позиций Сталина и Троцкого. Во-первых, Троцкого представляют как противника тоталитаризма (в отличие от Сталина). Это не верно: продолжение войны (“в подвешенном состоянии”) с Германией, милитаризация профсоюзов, жестокое подавление Кронштадтского восстания (формально - подавление более демократичных политиков, чем РКП(б), так как они выступали за власть советов, но за партийный плюрализм), запрет многопартийности - всё это идеи либо поддержанные Троцким, либо им разработанные. Разумеется, всё это можно было оправдать напряжённостью момента. Но и Сталин все свои расхождения с марксизмом оправдывал именно так. Ему было у кого поучиться. Во второй половине 20-х и в 30-х Троцкий стал критиковать Сталина за подхалимаж перед бюрократией (и фактически называл его главным бюрократом). Бюрократизацию принято считать движением к тоталитаризму, но многие почему-то забывают, что милитаризация является движением в ту же сторону. Просто Троцкий был избирателен в вопросах тоталитаризма. Во-вторых, Троцкого считают догматиком от марксизма, в то время как Сталина - разумным практиком. Миф о “догматичности” Троцкого развеивается теми же примерами из его деятельности на первых постах при советской власти. Миф о “разумной практичности”, о чутье Сталина развеивается, во-первых, анализом от его противников (в том числе, от Троцкого), во-вторых, некоторыми вопиющими случаями типа начала коллективизации. В 1929-м году Сталин пишет статью “Год великого перелома” о том, что срочно нужно начать коллективизацию, и что “враги народа” троцкисты только вредят делу, когда говорят, что народ ещё не готов и побоится отдавать имущество в колхозы. Через год Сталин же пишет статью “Головокружение от успехов”, в которой признаёт, что страна оказалась не готовой к массовой коллективизации, однако вину взваливает на всё тех же троцкистов, причём именно на то, что они слишком решительно взялись уводить имущество крестьян в колхозы. Вот и всё чутьё, вот и вся практика: год назад призывал к решительности и обвинял врагов в нерешительности, через год обвиняет врагов в той самой решительности, к которой призывал, и призывает к тому, в чём их винил. На самом деле, важно понимать, что советское государство строилось как экспериментальное, а большинство будущих руководителей не имели опыта государственного управления на момент революции. Поэтому отхождения от марксизма (которые, когда их нужно было похвалить, называли “творческим развитием”, а когда поругать - “предательством”) были неизбежны, независимо от личностей руководителей. С другой стороны, Россия подошла к социалистической революции в полуразвитом состоянии, с мёртвой демократией, с необразованным, по большому счёту, населением. В то время как марксизм требовал для перехода к социализму максимально развитой экономики, насколько это вообще мог обеспечить капитализм. В условиях неграмотности населения передача власти в руки прослойки бюрократии была неизбежна, перековать же аморфную или контрреволюционную бюрократию в революционную также невозможно в такие сроки, в какие от большевиков требовалось наладить хозяйство в стране. Что интересно: и Сталин (в работе “Экономические проблемы социализма в СССР”), и Троцкий (в работе “Преданная революция”) оба показывали полное понимание исторических причин тех проблем, с которыми столкнулась советская власть (Сталин, разумеется, выражал уверенность, что проблемы будут решены, Троцкий был более скептичен, но не в этом суть). И тот, и другой осуждали культ личности (по крайней мере, на словах). Однако всё это не мешает современным марксистам сталинского и троцкистского крыльев без конца грызть друг другу глотки по поводу того, кто же из их “вождей” был “более истинным” марксистом, как будто это имеет хоть какое-нибудь значение для настоящего времени. Поэтому крайне нежелательно слышать разжигание подобных споров от своих активистов: в каждом решении и в каждом сопротивлении решениям советских властей нужно видеть прежде всего социальные и экономические предпосылки в обществе. И тем более неприемлемо подменять борьбу реальных группировок на конспирологическую возню: “белые - русы - Вселенные люди” против “большевиков - жидо-рептилоидов”, “святой Сталин” против “сатаниста Троцкого” и т.д. Выдворение из организации за распространение подобного “опиума для народа” будет следовать незамедлительно. Опыт СССР Теория: Советский Союз был наиболее крупным в истории государством, основанном на марксизме, и более того - одной из двух т.н. Сверхдержав, поэтому его опыт необходимо изучать для понимания ошибок и поиска их решений. Первое, что нужно понять, это расшифровку аббревиатуры: Союз Советских Социалистических Республик. По состоянию на 2013-й год практика показывает, что людей, понимающих значение этих слов, по всей России можно найти всего несколько тысяч. Из так называемых “красных” (то есть, буквально тех, кто у Советского Союза взял красный цвет с флага) значения слов не понимает почти никто. Во-первых, Советский Союз формально был Союзом. “Союз” и “Империя” - понятия несовместимые. Союз основан на добровольном взаимодействии (в данном случае - республик), империя - на принуждении (“imperio” в буквальном переводе означает “приказ”, “принуждение”). Поэтому правого в шкуре левого можно однозначно определить по его словам об СССР как империи (“великой”, “красной” и т.д. - не важно). Добровольность союза неоднократно подчёркивалась (по крайней мере, на словах) и главным “советским империалистом” Сталиным. В частности, в речи по поводу Конституции 1936-го года он открыто выступил против поправки, запрещающей республикам выходить из Союза по собственному желанию. Подобные слова совершенно не вяжутся с позицией современных “красных” фашистов, пресекающих любой сепаратизм только потому, что “не дадим растерзать Расеюшку!” Получается, Сталин в социалистическом государстве допускал мирный сепаратизм, а наши ультра-правые “лево-патриоты” защищают целостность капиталистического государства. Во-вторых, Советский Союз был союзом республик. Республика как форма общественного устройства характеризуется тем, что власть в ней формально избирается народом (даже если выборы кривые, полномочия у избранных небольшие и так далее). Поэтому никаких разговоров о том, что в СССР формально правила партия (как раз не подчиняющаяся народу), быть для марксиста не может. Да, фактически Советы уступили власть партии, но это следует рассматривать как отклонение от марксизма, как извращение собственных принципов и продукт самообмана, а не как норму. Вместо “диктатуры пролетариата” получалась диктатура партийной номенклатуры, имеющей к рабочим весьма посредственное отношение. В-третьих, республики СССР были советскими республиками, а это значит, что формально власть принадлежала системе Советов как органов власти. Несмотря на некоторые тоталитарные признаки Советского Союза, сама система Советов была наиболее демократичной и прогрессивной политической системой для своего времени: она сочетала в себе многоступенчатость (для облегчения общения граждан с местными депутатами), широкие возможности по отзыву депутатов, а также принцип императивного мандата (за невыполненные обещания депутата убирали из Совета). До сих пор почти ни одна страна в мире не может похвастаться столь удобной для избирателей системой. Кроме того, до 1936-го года Советы формировались не только по территориальному признаку (как сейчас), но и по производственному, что обеспечивало определённый демократизм и на предприятиях, а также давало преимущество пролетариату (считавшемуся наиболее прогрессивным классом на тот момент). В-четвёртых, республики Советского Союза были социалистическими. Это значит, что в них безусловно признавался вред и реакционность частной собственности на средства производства: все средства производства были либо коллективизированы, либо национализированы (за исключением периода НЭПа, однако это признавалось вынужденным отступлением перед разрухой после гражданской войны). При этом, важно понимать, что неполнота национализации оценивалась как временное явление, так как разрозненные коллективы не могли дать такую производительность труда, как предприятия под всеобщим управлением. Второе, что необходимо знать о Советском Союзе - это причины его возникновения вопреки расчётам Маркса о том, что первые социалистические революции пройдут в наиболее развитых капиталистических странах. Успех Октябрьской революции предопределили следующие факторы: 1) В России к 1917-му году уже был сформирован рабочий класс, хоть и не такой мощный, как в США или в Западной Европе. 2) На Западе к тому времени уже были популярны идеи марксизма, а идеи проникали через границы гораздо легче, чем развитие классов. 3) Либеральная буржуазия ещё не была достаточно развита, к тому же подошла к октябрю в ослабленном состоянии после борьбы с самодержавием. 4) Первая Мировая война предельно осложнила существование народам Российской Империи, а Временное Правительство (либеральное, по сути) не стремилось эту войну заканчивать без победы. Как видно, совпадение этих факторов отнюдь не тривиально, но именно оно объясняет возможность социалистической революции в России в 1917-м году. В развитых странах в это время идеология “счастливого капитализма” была раскручена, и поддерживалась отдельными подачками буржуазии (зачастую - под сладкое пение социал-демократов о так называемом социальном партнёрстве между капиталистами и наёмными работниками), так что пролетариат было легко поднять на забастовку, но крайне тяжело - на полноценную революцию. В России у капитала на тот момент не было ни популярной идеологии, ни ресурсов для подачек населению. Третье, что необходимо понять - это причины поражения и развала СССР. Основной комплекс причин, как ни странно, тот же самый, что и у успеха Октябрьской революции: страна подошла к перевороту недостаточно развитой экономически, а народ был недостаточно политически грамотен для удержания власти в своих руках, так что отдал полноту власти сначала политикам-революционерам, а затем - бюрократии, которая постепенно осознала свои специфические интересы и стала вести страну в сторону рынка (советская система накладывала слишком большие ограничения на накопление богатства, гораздо большие, чем накладывает даже современный “скандинавский социализм”). При этом, на протяжении существования Советского Союза в нём непрерывно существовали две противоборствующие тенденции: одна создавала признаки социализма, другая реставрировала признаки капитализма. Например, большевики первоначально отказались от официального брака, однако вернули его в первые десятилетия своей власти, причём вместе с запретами на аборт, пропагандой домашней кухни и т.д. Такое изменение было продиктовано отнюдь не “возвращением к нравственным истокам”, как это хотелось бы видеть православным реакционерам: просто для ликвидации института официального брака нужна была развитая сеть качественного общепита, дет. садов, школ, санаториев, поликлиник и так далее. Иными словами, перейти полностью к гражданскому браку не позволила недостаточная развитость социальных институтов с общественным типом производства, что свидетельствовало о недостаточной производительности труда. Подобные условия (достаточный доход для дет. садов, для школ, для питания в ресторанах и кафе) появляется сейчас только в наиболее развитых странах и только у людей с большим и средним достатком. С другой стороны, по всему СССР массово строились медицинские заведения, школы, дворцы для культ. массовых мероприятий и т.д., ликвидировалась безграмотность, малые народы получали возможность развивать свою культуру, не опасаясь гонений со стороны “защитников” культуры доминирующего народа. Всё это, несомненно, были признаки социализма. Важным экономическим фактором для реставрации капитализма явилось то, что плановая экономика, в отличие от саморегулирующегося и хаотичного рынка, требует огромных затрат на учёт всех имеющихся ресурсов и на расчёт оптимального плана по производству. Если, скажем, в стране есть 10 отраслей и на них уходит 1 000 000 человеко-часов, чтобы рассчитать план, то с добавлением 11-й отрасли, затраты вырастут не до 1 100 000 человеко-часов, а, например, до 2 100 000 человеко-часов, так как новой отрасли придётся взаимодействовать со всеми уже имеющимися. Такое развитие провоцирует колоссальный рост бюрократии в стране. Попыткой решить эту проблему была экономическая реформа 1965 года (“Косыгинская реформа”), которая, однако, не исправила положение с бюрократией, а наоборот - подписала смертный приговор советской экономике. Суть реформы сводилась к тому, чтобы облегчить планирование засчёт внесения рыночных элементов в экономику предприятий. Предприятия получали право самостоятельно распоряжаться некоторыми ресурсами (в том числе, частью прибыли), а контролирующие органы назначали цену в зависимости от декларируемых предприятием затрат. В результате, предприятиям стало выгодно искусственно раздувать затраты, чтобы продать продукцию по большой цене и получить высокую прибыль (так как настоящие затраты были низки). При чём, всё это особо не скрывалось: сатиру на подобные “производства” можно найти в журнале “Фитиль”, в классических для советского кинематографа фильмах “Вокзал для двоих”, “Служебный роман” и т.д. Наконец, нужно понимать, что с развитием информационных технологий, затраты на экономическое планирование радикально сокращаются: не нужно больше тратить бумагу, не нужно платить чиновникам-рутинщикам, так как их работу выполняют компьютеры, не нужно тратить время на передачу документов на большие расстояния. Всё это открывает дорогу к реальной плановой экономике. Современное положение в России Теория: С точки зрения левых, положение в нынешней России можно назвать удручающим: народ крайне пассивен в вопросах отстаивания своих прав, режим пытается давить на активистов, хотя это давление, разумеется, не идёт ни в какое сравнение с теми репрессиями, которые проводила царская власть, или которые проводят современные диктаторские режимы. Главным фактором, определяющим пассивность населения, является отсутствие у народа опыта борьбы за свои права - 70 лет люди жили в социальном государстве, им практически не требовалось бороться с властью (хотя было диссидентское движение, был расстрел рабочих в Новочеркасске и ещё некоторые случаи). В это же время на Западе не прекращалась ожесточённая борьба наёмных работников за свои права. В СССР профсоюзы создавались “для галочки” и служили для распределения путёвок в санатории. На Западе профсоюзы являлись крепостью рабочих в войне с капиталистами, а студенческие профсоюзы - школой борьбы. Вместе с тем, по мере наступления капитализма (который в России сейчас представляет собой особую химеру с головой православно-коммуно-патриотической и головой либеральной) на права наших граждан, у них всё же начинает просыпаться гражданское самосознание - это видно и по росту числа боевых профсоюзов, и по акциям протеста на несколько десятков тысяч человек - немыслимые количества для “сонных” нулевых. В этом смысле, время работает на левых. Однако, совершенно непонятно, в каком состоянии окажется российская экономика к тому времени, когда народ дойдёт до точки кипения. Вполне возможно, что страна откатится по уровню развития куда-нибудь к Нигерии - история знает подобные примеры. Поэтому совершенно неприемлемо вести себя пассивно и ждать, когда угнетённые в России сами “раскачаются”. Анархизм Теория: Анархистов часто считают утопистами из-за их стремления достичь не только бесклассового общества, но и общества без принуждения в принципе. Хотя анархисты подразделяются на десятки существенно различных течений, и далеко не все из них стремятся буквально сделать жизнь всех людей исключительно добровольной, тезис о возможности общества “без власти” интересен прежде всего с точки зрения политэкономии. Представим двух учёных, работающих над одним проектом, но в разных областях. Пусть от каждого из них требуются настолько глубокие знания в своей области, что времени на получение знаний из другой области просто не хватает. То есть, каждому из работников приходится доверять друг другу, поскольку досконально изучить работу партнёра они просто не могут. Это открывает дорогу к махинациям: один из партнёров может сказать, что его работа требует гораздо больших усилий, другой может ответить, что результат лично его работы более важен и т.п. Далее, поскольку ресурсы для человека всегда ограничены (и потому требование некоторых анархистов о равенстве доступа ко всем высокотехнологичным вещам действительно является утопическим), их распределение по результатам труда становится предметом шантажа и обмана. Кто-то будет похитрее и отхватит себе кусок побольше, потрудившись меньше. Это и будет свидетельствовать о появлении эксплуатации (пусть и в очень мягкой форме). Продукты будут накапливаться у нерадивых людей, что создаст социальное неравенство. Затем, люди с запасом продуктов смогут пользоваться ими, чтобы подкупить других людей и обеспечить себе прочную власть. Можно привести и более классический пример: труд тысяч людей кто-то должен координировать (как бы ни хотелось обратного анархистам). При этом, координатор имеет время на изучение данных по каждому работнику, а работники, наоборот, вынуждены тратить время на свой непосредственный труд, не углубляясь в досье на всех остальных сотрудников. То есть, один получает информационное преимущество над тысячами, даже если формально является равноправным с ними работником. Соответственно, этим преимуществом он может воспользоваться для получения власти. Итак, разделение труда не позволяет осуществлять рабочий контроль всех за всеми, что даёт зелёный свет некоторым людям для получения власти и укрепления её при помощи шантажа и обмана. Грубо говоря, таким способом и происходило появление классового разделения в древних государствах. И, как видно, корнем этой системы является разделение труда. Неудивительно, что многие вульгарные анархисты считают уничтожение разделения труда главным путём к анархии. Однако, мы уже выясняли, что такая анархия может быть исключительно пещерной. Разумеется, проблема расслоения касается не только анархии, но и попыток построения социализма в неразвитых капиталистических странах. Однако марксисты и не пытаются проломить объективные экономические ограничения “добрым словом и пистолетом” - выход они в видят в достижении той стадии прогресса, когда само производство и само разделение труда примет совершенно иные формы. Несмотря на такую критику со стороны марксистов (раскрытую, среди прочих, Энгельсом и Сталиным), а также ответную критику анархистов (любая диктатура, в том числе диктатура пролетариата, вырождается в тоталитаризм, что частично было подтверждено опытом СССР) коммунисты с анархистами традиционно считаются союзниками, в первую очередь - из-за их совместного положения на лево-правом спектре. При этом, важно понимать, что под “просто анархистами” понимаются, как правило, анархо-синдикалисты, либо анархо-коммунисты, либо анархно-коллективисты (все вместе - “анархо-социалисты”), но вообще-то существуют и далёкие от идей коммунизма анархисты. Например, под брэндом “анархо-индивидуалисты” скрываются неолибералы (под отсутствием власти они понимают отсутствие государств, но не отсутствие частной собственности и корпораций-государств). Некоторые анархисты пытаются найти выход из противоречий своих классических теорий. К сожалению, у анархизма не было таких крупных экспериментов, как СССР у марксизма, и до сих пор ультра-левым не удаётся собрать достаточной поддержки для организации чего-нибудь размером хотя бы с небольшую страну. Поэтому крайне тяжело что-то говорить о работоспособности идей современного анархизма. Крупные силы собирались в армии Махно, а также для отпора фашистам - в Италии и Испании. Но всё это существовало в условиях крайне враждебного окружения и крайне недолго. Тем не менее, современность позволяет решить некоторые фундаментальные проблемы анархизма. Например, информационные технологии способны заменить представительскую демократию на прямую при помощи электронного голосования. Другое дело, что все люди должны быть экспертами по вопросам, по которым они голосуют, но все люди не могут быть экспертами по всем вопросам, так что это опять упирается в проблему разделения труда. Что касается современных российских анархистов, то основной их проблемой является подмена боевых организаций субкультурщиками. Если в Европе анархисты представляют собой грозную силу для правительств, то в России значительную часть ультра-левых составляет молодёжь а-ля: “Папа заставляет есть кашу! Долой принуждение!” Корень этой проблемы такой же, как у проблемы засилья фашистов, переодетых в “коммунистов”, - пассивность населения и идеологическая каша в головах из-за слома мировоззрения после краха Советского Союза. Так что время в России работает на анархистов точно так же, как на марксистов. Социал-демократы Теория: Социал-демократы являются наиболее могущественной и популярной левой силой в современном мире. Засчёт мягкой идеологии о социальном партнёрстве классов, соц. демам удаётся заигрывать как с капиталистами, так и с наёмными работниками, получая доступ к финансовому капиталу первых и политическому капиталу вторых. Если анархистов часто обвиняют в утопизме, то социал-демократов - наоборот, в оппортунизме. Многие “коммунистические” партии по всему миру (особенно - легальные) на самом деле являются социал-демократическими и используют брэнд “коммунизм” исключительно для привлечения сторонников, не разбирающихся в политической терминологии. Самих социал-демократов можно разделить на два главных течения: левые либералы и классические соц. демы (которых ещё можно назвать “нереволюционными коммунистами”). Левые либералы (чуть правее на спектре) принимают теории Маркса лишь в очень отдельных частях и не являются сторонниками обобществления средств производства, выступая только за “социально-ответственный бизнес” и значительное вмешательство государства в рыночную экономику. Нереволюционные коммунисты (чуть левее на спектре) являются сторонниками перехода к социализму и в целом поддерживают марксистов, но по каким-то причинам всё время пасуют перед перспективой социалистической революции. Очень часто первых невозможно отличить от вторых, поэтому термин “левые либералы” является, в некотором смысле, синонимом термина “социал-демократы”. Социал-демократы были разгромлены в СССР как “предатели рабочего класса” (так как не поддерживали жёсткую идею большевиков о диктатуре пролетариата). Однако, с развалом Советского Союза получили некоторое оправдание: оказалось, что СССР действительно не смог удержаться из-за недостаточной развитости на момент социалистической революции, так что план меньшевиков о своеобразной временной остановке в капитализме перед прыжком в социализм стал выглядеть разумным. Однако, тут важно учесть, что большевики не проводили безумную атаку: основное ожидание от Октябрьской революции заключалось в том, что европейские страны быстро последуют примеру России, так что большевикам не придётся строить социализм во враждебном окружении более развитых стран. Революции в Европе провалились, хотя их угроза и вынудила буржуазию развернуть фашизм в качестве противодействующей левым силы (кстати, забавно, что либералы именно так и характеризуют фашизм: “Плохой строй сам по себе, но хороший для защиты от красной чумы”). А провалились эти революции не в последнюю очередь потому, что в развитой Европе были сильны позиции мягкотелой социал-демократии, а не марксистов-революционеров. В частности, часть социал-демократов стала отстаивать патриотические лозунги в разгар Первой Мировой войны, вместо того чтобы сохранить приоритет интернационализма и в случае победы социализма покончить с войнами навсегда. Таким образом, обвинение в “недальновидности” (если можно вообще считать недальновидностью неспособность предвидеть мировую обстановку на 70 лет вперёд) большевиков со стороны социал-демократов можно считать оправданным, но лишь в том смысле, что большевики не предвидели предательства со стороны самих социал-демократов Европы. Как бы то ни было, современные страны с преобладающей социал-демократией (прежде всего - северная Европа с её “скандинавским социализмом”) сейчас находятся гораздо ближе к социализму, чем наследники СССР и “коммунистические” КНР с КНДР, как по уровню производительности труда, так и по уровню жизни населения. Тем не менее, социал-демократия не решает проблем с периодическими кризисами и постоянной безработицей, и не устраняет различий по классовому признаку, лишь приглаживает противоречия засчёт жёсткой налоговой политики. Не решает социал-демократия и упомянутых нами проблем с несоответствием формы денег и их основной функции, а также с принципами оплаты за информационное производство. А это значит, что спрос на радикальное решение проблем капитализма всё ещё остаётся. Принятие классического марксизма затруднено негативным мировым опытом чисто социалистических государств (развал соц. лагеря, перерождение Китая в буржуазную республику, тоталитаризм в Северной Корее, бедность Кубы (на эмбарго предпочитают закрывать глаза)), поэтому решение социал-демократы видят в совмещении идей социализма и либерализма. Однако, на практике “совмещение” полностью убивает радикальную постановку вопроса и сводится к вялому шатанию от высоких налогов к низким и обратно. Аргумент о том, что форсированная глобализация на основе демократического управления производством и планированием решит множество проблем современного мира и придаст колоссальное ускорение прогрессу, упрямо социал-демократами игнорируется. Более того, они предпочитают молчать и об очевидной и актуальной теме: разделение людей на классы порождает социальную рознь и вредит мотивации к плодотворному труду, поэтому уже сейчас можно бороться за коллективизацию с уничтожением рынка труда (с оплатой “по труду”), но с сохранением рынков других товаров и, соответственно, без всеобщей национализации (такая модель соответствует модели социалистической Югославии, неплохо себя показавшей в своё время). Поэтому коммунисты и анархисты обычно холодно относятся к “умеренным левым”, несмотря на частое сотрудничество, и обвиняют их в сделках с капиталистами. Что до России, то положение социал-демократов здесь принципиально ничем не отличается от положения в Европе или в Северной Америке. Другие левые движения Теория: Небольшие левые движения едва ли могут самостоятельно устроить революцию по переходу к социализму и обычно не ставят себе такой цели, но грамотное использование союзов с ними значительно облегчает работу ”основным” левым. Самым крупным и могущественным внеклассовым движением является студенческое движение. Для социалистов работа со студентами крайне важна по следующим причинам: 1) Студенты выступают за всеобщее бесплатное образование, а это означает равенство людей при раскрытии своих талантов и способностей, независимо от происхождения человека. Следовательно, это требование чисто левое. 2) Студенческая среда - кузница и поставщик кадров для классовых левых движений. 3) Студенческие профсоюзы являются школой перед работой в профсоюзах на предприятиях (к России это относится в малой степени, к сожалению). 4) Борьба против безработицы среди выпускников вскрывает фундаментальные недостатки капитализма. Долгое время в развитых странах большую роль играли движения феминисток. На данный момент, им удалось добиться успеха по большинству вопросов и потому основным направлением деятельности теперь является экспорт гендерного равноправия в менее развитые страны (особенно - в религиозные исламские государства). В России, благодаря завоеваниям СССР, проблема бесправия женщин не стояла так остро, как в Европе, начиная с середины XX века, хотя кое-какие признаки дискриминации заметны и сейчас. Как бы то ни было, в развитых странах феминизм исчерпал возможности социальной борьбы - оставшееся неравенство между мужчинами и женщинами (связанные с необходимостью родов, кормления грудью и т.д.), будет ликвидировано, видимо, чисто научным прогрессом. Существует, впрочем, и экстравагантный “правый феминизм” (матриархат), пропагандирующий ущемление прав мужчин. Подобные движения, во-первых, враждебны к левым по определению, а во-вторых, вредят имиджу феминизма в целом. К счастью, большой популярности “правый феминизм” не имеет. Кроме того, феминизм на данном этапе противостоит либерализму, так как для рождения и воспитания ребёнка независимо от дохода мужчины (то есть, без риска семейной тирании) нужны государственные социальные гарантии, в то время как либерализм требует минимизации роли государства в жизни общества. Экологисты (“зелёные”), наоборот, набирают популярность. Это вызвано несколькими причинами: 1) Развитые страны сейчас имеют достаточную производительность труда, чтобы повышать продолжительность и качество жизни не только производством товаров и медикаментов любой ценой, но и через создание благоприятной окружающей среды, что, наоборот, требует специфических ограничений производства. 2) Несмотря на это, развитые страны зачастую не решают проблемы экологии радикально, а лишь выносят грязные производства в оффшоры (в Китай, прежде всего) с более дешёвой рабочей силой и менее требовательным в плане экологии населением. Таким образом, экологическое движение пересекается с антикапиталистическим движением. Левость “зелёных” заключается в том, что экологические мероприятия, как правило, облегчают жизнь всем людям на местности (или в целой стране, или в мире), в то время как богатые люди, если они не будут тратиться на охрану окружающей среды, смогут создавать благоприятные условия лично для себя (резиденции в элитных экологически чистых зонах, удалённых от производств, специальные очистные системы, устроенные не на выходе из предприятий, а на входе в жилище элитария, и т.д.). К сожалению, на идеях “зелёных” наживаются сектанты и консерваторы. Идею экологистов о “чистом” прогрессе они подменяют на идею об отрицании прогресса. Кто-то использует это для того, чтобы впаривать БАДы и прочую “альтернативную медицину”, кто-то - для оправдания клерикализации общества. Таким образом, левым необходимо чётко отделять прогрессивных экологов от деградатов и сотрудничать только с первыми, вторых же разоблачать. На локальном уровне с экологами граничат жилищные движения. В отличие от “зелёных”, жилищники выступают не только за улучшение окружающей среды (точнее - микро-среды), но и за своё право в управлении жилищной политикой и сферой ЖКХ. Если считать коммунальное хозяйство и благоустройство особым типом производства, в котором принимают участие как жильцы, так и работники соответствующих предприятий, то можно сказать, что жилищное движение - это движение за производственную демократию в отдельной сфере экономики. С другой стороны, это, несомненно, движение в защиту потребителей. Подобная связь между производством и потреблением в одном движении объясняется тем, что сфера ЖКХ во многом ещё является сферой натурального хозяйства (и это особенно хорошо видно на примере ТСЖ). Из этого следует негативный вывод: жилищники обычно тяжелы на подъём, когда дело касается помощи по жилищным проблемам в чуть более отдалённых местах, чем их двор или микрорайон. Тем не менее, в России левые традиционно сотрудничают с жилищными движениями, особенно если в округе нет рабочего движения. Самым новым, но при этом чрезвычайно важным является мировое движение против запрета копирования информации (“копилефт”). Копилефт фактически пытается решить проблему перехода к информационному коммунизму, уже описанную выше. Однако, копилефт в нынешнем виде обладает массой недостатков, и главный из них - никто не предлагает продуманной альтернативы капиталистическому способу платы за создание информации. Если не платить ничего, то это убьёт все стимулы к информационному производству, если собирать пожертвования, то не будет никакой гарантии, что наберётся достаточная сумма для покрытия расходов (и практика показывает, что лишь очень немногие проекты окупаются пожертвованиями). Одно из решений проблемы - оплата из всеобщего бюджета на основе спрогнозированной пользы от продукта. Но это требует полной интеграции территориальных экономик и перехода от хаоса рынка к планомерному развитию, так что вопрос опять сводится к классовой борьбе и обобществлению средств производства. Одним из самых чувствительных для общества вопросов является вопрос о сексуальных девиациях (в первую очередь - к ЛГБТ, но туда также идут зоофилия, некрофилия, педофилия и ещё много чего) и движениях, поддерживающих эти девиации. Поэтому для левых чрезвычайно важно иметь взвешенное отношение, способствующее решению проблемы и устраивающее максимальное число людей, а не разводящее истерику в обществе. Отвечать на эти вопросы нужно, коль скоро на них существует такой огромный спрос и коль скоро неправильные ответы могут поспособствовать становлению правой диктатуры. Во-первых, недопустима оценка девиаций с позиций идеализма. То есть, комсомолец, желающий заявить, что “ангелы плачут, глядя на содомитов”, должен сначала строго научно доказать мировому сообществу существование ангелов, а также своё право говорить от их имени. Аналогичную процедуру придётся пройти тем, кто хочет сказать, что “для Бога свята сама Любовь, и не важно, каков пол и возраст влюблённых”. Во-вторых, тем, кто делает оценки исходя из материализма, следует учесть несколько фактов: 1) Запрещать интимные связи, которые не вредят ни партнёрам (психологически и физически), ни обществу (экономически), только лишь на основе предрассудков и идеалистического самовнушения - вредно для общества, так как общество теряет полезных для себя людей (из ярких примеров - гибель Алана Тьюринга - одного из величайших учёных в области информационных технологий). 2) Требование однополых браков - реакционное требование, так как укрепляет буржуазный институт семьи (да ещё и извращает его). Вместо этого следует двигаться в сторону общественного воспитания детей (этого также требует отмена права наследства на крупную собственность), а пока такое общественное воспитание не может по уровню превзойти семейное - сохранять гетеросексуальные семьи. Гомосексуалам же разумнее будет ограничиваться так называемыми “гражданскими браками” без детей на воспитании (тем более, пока есть данные о том, что дети, воспитанные в гомосексуальных семьях, испытывают больше трудностей с социальной адаптацией). 3) Пропаганда терпимости к гомосексуалам и к сексуальным девиантам вообще не может рассматриваться вне контекста общего уровня экономического развития данного общества. Чем больше общество погружено в капитализм или феодализм, тем более силён культ семьи, тем агрессивнее будет реакция на попытки пропаганды деваций - и эта агрессия в какой-то степени будет оправдана. Поэтому сами ЛГБТ-движения, вместо того чтобы акцентировать внимание на своих половых правах, не взирая на экономическое положение общества, должны сосредотачивать усилия прежде всего на прогрессе общества и поднятии среднего (а лучше - медианного) уровня жизни - такой стратегией они убьют сразу двух зайцев: своего и общественного.