Фридрих Ницше как предтеча модернизма и постмодернизма

© Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Лекция 2. Фридрих Ницше как предтеча модернизма и постмодернизма. Развенчание европейского логоцентризма в философской и художественной практике Ницше. Основные идеи и символы в произведениях Ницше. Ф. Ницше: судьба и творчество Фридрих Ницше (Friedrich Nietzsche, 1844 –1900) – философ, поэт, музыкант, великий безумец, личность, сыгравшая грандиозную роль в судьбе культуры XX века. Основные произведения Ницше: 1872 «Рождение трагедии из духа музыки» («Die Geburt der Tragödie aus dem Geiste der Musik»); 1873 –1874 «Несвоевременные размышления» («Unzeitgemäße Betrachtungen»), три части; 1876 «Несвоевременные размышления», 4-я часть; 1878 «Человеческое слишком человеческое» («Menschliches, Allzumenschliches – Ein Buch für freie Geister»); 1879 «Странник и его тень» («Der Wanderer und sein Schatten»); 1881 «Утренняя заря» («Morgenröte. Gedanken über die moralischen Vorurteile»); 1882 «Веселая наука» («Die fröhliche Wissenschaft»), 4 части; 1883 –1885 «Так говорил Заратустра» («Also sprach Zarathustra»), 4 части; 1886 «По ту сторону добра и зла» («Jenseits von Gut und Böse – Vorspiel einer Philosophie der Zukunft»); 1887 «Генеалогия морали» («Zur Genealogie der Moral – Eine Streitschrift») и 5 часть «Веселой науки». На осень 1888 г. приходится последний всплеск его творческого гения. Одна за другой написаны такие книги, как «Казус Вагнер» («Der Fall Wagner – Ein MusikantenProblem»), «Сумерки идолов» («Götzen-Dämmerung oder Wie man mit dem Hammer philosophiert»), «Антихрист» («Der Antichrist – Fluch auf das Christentum»), «Ницше против Вагнера» («Nietzsche contra Wagner»), «Ecce homo» («Wie man wird, was man ist») – попытка самоанализа, подведение итогов (ecce homo – «се человек», букв. «вот человек», «это человек» – слова Понтия Пилата об Иисусе Христе). В «Ecce Homo» Ницше возвращается практически ко всем произведениям, анализирует их с высоты накопленного личного опыта. Одна из идей, которую Ницше считал очень ценной, – это идея вечного возвращения. Образ вечного возвращения – это образ вечности, который в «Заратустре» представлен змеей, кусающей свой хвост. «Ecce Homo» и почти все предшествующие произведения Ницше суть буквальная реализация идеи вечного возвращения: путь, проходимый снова и снова, замыкание в кольцо. Ницше вообще было свойственно цитировать самого себя, постоянно оглядываясь на пройденный путь. Например, в «Заратустре» эпиграфом к каждой главе служит цитата из предшествующей главы, и так далее, – так воплощается такая черта «фаустовской» культуры, как склонность к бесконечному анализу и самоанализу. Ср. О. Шпенглер, «Закат Европы»: «Существование, которое протекает с полным самосознанием в виде внутренней жизни, которое само себя наблюдает… В высшей степени личная культура мемуаров, размышлений, воспоминаний о прошлом и ожиданий в будущем и, наконец, совести... Судьба короля Лира, которую можно назвать аналитической, пользуясь термином соответствующего мира чисел, вся связана из темных внутренних отношений: 1 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 начинается с идеи отеческих отношений, душевные нити тянутся через всю драму, сверхтелесные, потусторонние, и получают своеобразное освещение от второй, обработанной в характере контрапункта, трагедии в Глостерском доме. Лир, в конце концов, становится просто именем, центром чего-то безграничного. Это – "бесконечное" (инфинитезимальное) понимание судьбы, охватывающее безграничные пространства и бесконечные времена; оно совсем не касается телесного, эвклидовского существования, но имеет в виду только душу. Сумасшедший король, под грозой, между шутом и нищим…». Казалось бы, ничего уникального в идее «вечного возвращения» нет, еще у Экклезиаста сказано: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, н море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь». Однако, Ницше придавал идее «вечного возвращения» совершенно особый смысл, о котором несколько позже. Судьба Ницше тесно сплетена с его произведениями, а произведения органически вырастают из событий его жизни. Так, болезнь, от которой Ницше страдал, по его собственному признанию, двести дней в году из триста шестидесяти пяти, когда он не мог ни читать, ни писать, ни просто жить нормальной жизнью, стала для него знаком избранничества и позволила взглянуть на само понятие жизни с новой точки зрения: «…Моей специальностью было в течение двух-трех дней напролет с совершенной ясностью выносить нестерпимую боль, сопровождаемую рвотой со слизью. Распространили даже слух, будто я в лечебнице для душевнобольных и уже умер там. Нет большего заблуждения. Зрелость моего духа приходится как раз на это страшное время. Свидетельство тому – «Утренняя заря», написанная мной 1881 году, когда я пережил зиму невообразимо плачевного состояния, оторванный от врачей, друзей, родных». В конце концов, говорит Ницше: «Болезнь принесла мне величайшую пользу. Она выделила меня среди остальных. Она вернула мне мужество к себе самому. Сообразно своим инстинктам, я храброе животное, даже милитаристическое. Долгое сопротивление озлобило мою гордость». Болезнь для Ницше – точка зрения на здоровье. Философ провозглашает культ физического, земного, поскольку Ницше этого физического катастрофически не хватало. Только человек, находящийся на грани жизни и смерти, понимает, как много значат простые житейские радости, а Ницше находился на этой грани годы. Его «философия жизни» – это попытка реабилитировать земную жизнь, жизнь как таковую. Отсюда – его вызов христианству, которое учит презирать земную жизнь и все, что связано с естественными потребностями и удовольствиями. Однако болезнь, по утверждению Ницше, никогда не затрагивала его способность трезвого мышления. Потому он мог рассматривать как болезнь с точки зрения здорового человека, так и здоровье с точки зрения больного. Умение переходить из одного состояния в другое, с одной точки зрения на другую дало ему ту гибкость мышления, которой не хватает у философов догматического склада ума. «Упражнения и бесценный опыт»: встать на сторону больного и умирающего, а потом здорового и цветущего организма. По мнению Ницше, философ должен уметь играть своими состояниями, переходить из одной ипостаси в другую; истинный мудрец должен запастись масками, где-то выступать как пророк, где-то как врачеватель, а где-то – как шут или безумец: «Порой само безумие становится маской, за которой скрывается роковое и слишком надежное знание». Ж. Делёз пишет в работе «Ницше», что проблемы с психикой у великого философа начались именно тогда, когда маска сумасшедшего стала его постоянной ролью: маски перестали меняться, перетекать друг в друга, и смешались, «застыли в мертвенной неподвижности». 2 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 В 1888 г. с Ницше случился душевный кризис, после которого, как считали близко знавшие его, философ уже не вернул себе способность мыслить здраво. После написания в 1888 г. величайших произведений у Ницше учащается ритм чередования эйфории и депрессии, порой философом овладевает отчаяние – предчувствие смерти, измены, отсутствия читателей. Появляется новое, сверхчеловеческое, чувство юмора; Ницше примеряет на себя провокативный образ вселенского шута: «Когда-нибудь с моим именем будет связано воспоминание о чем-то величественном, только с меня начинается эра великой политики». В конце 1888 г. Ницше начинает писать все более странные письма, которые подписывает «Ницше-Цезарь», «Дионис», иногда «Распятый». В итоге его помещают в психиатрическую клинику с диагнозом «прогрессивный паралич». Этот диагноз часто сопровождает позднюю стадию сифилиса. Этой версии придерживался Томас Манн, который использовал биографию Ницше в своем романе «Доктор Фаустус» (1947), где главный герой, гениальный композитор Адриан Леверкюн во многом «срисован» с Ницше. В конце жизни Леверкюн сходит с ума, и ему начинает мерещиться, что к нему приходит дьявол и предлагает сделку: продать душу за возможность создавать бессмертную музыку. В романе Манна приведено письмо Леверкюна о том, как он заразился. Возможно, было принята к сведению пикантная история, рассказанная Ницше своему другу: история о его визите в «веселый дом», в которой спасение ему принесло фортепиано. Философ окончил свою жизнь в клинике для умалишённых. Правда, если вспомнить все высказывания Ницше и все «маски», которые он на себя примерял, то может сложиться впечатление, что этот человек никогда не соответствовал общепринятому стандарту здравомыслящего человека – обывателя, бюргера. Ницше всегда придерживался взглядов на безумие как на своеобразную и в каком-то смысле «здоровую» альтернативу так называемой норме: « … Почти всюду дорогу новым мыслям прокладывало сумасшествие. Оно уважало мало обычаи и суеверия. …Древние думали, что всюду, где есть сумасшествие, есть гений и мудрость, вообще есть нечто божественное. Так они выражались прямее и резче: сумасшествие дало Греции величайшее благо. Так говорил Платон со всем старым человечеством. Всем тем сильным людям, которых неудержимо влекло к тому, чтобы сбросить иго старой нравственности и дать новые законы, ничего не оставалось другого, как сделаться или казаться сумасшедшими, если они не были в действительности такими. Таково было положение новаторов во всех областях жизни, а не только жрецов и политиков… Как сделаться сумасшедшим тому, кто на самом деле не сумасшедший и у кого не достает смелость казаться таким? Этой странной задачей интересовались почти все самые значительные древнейших цивилизаций. Существовала целая тайная наука приемов. …Посты, продолжительное половое воздержание, жизнь в пустыне, на горе или просто не думать ни о чем таком, чтобы могло волновать или расстраивать. …Послушайте только вздохи этих пустынников: «Ах, дайте мне безумие, боги, безумие, чтобы я уверовал в самого себя. Дайте мне конвульсии, бред, сменяйте мгновенно свет и тьму, устрашайте меня холодом и зноем, какого еще не испытывал ни один смертный. Устрашайте меня шумом и блуждающими тенями. Заставьте меня выть, визжать, ползать по земле, но только дайте мне веру в себя. (Сумасшествие в истории нравственности // Утренняя заря. Книга первая). «Наши высшие прозрения должны — и должны непременно! — казаться безумствами, а смотря по обстоятельствам, и преступлениями, если они запретными путями достигают слуха тех людей, кто не создан, не предназначен для этого» (На высоких горах. Заключительная песнь // По ту сторону добра и зла). 3 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Достаточно сложно однозначно интерпретировать большинство текстов Ницше, равно как и идентифицировать их с точки зрения жанровой принадлежности. Ницше и сам предполагал возможность неоднозначного истолкования своих произведений: «Однажды утром проснулся он ещё до зари, долго припоминал что-то, сидя на своём ложе, и наконец так обратился к своему сердцу: «Что же так напугало меня во сне, что я проснулся? Разве не подходил ко мне ребёнок, нёсший зеркало? “О Заратустра, — сказал мне ребёнок, — посмотри на себя в зеркале!” Но когда я посмотрел в зеркало, я вскрикнул, и моё сердце содрогнулось: не себя увидел я в нём, а рожу дьявола и язвительную усмешку его. Поистине, слишком хорошо понимаю я значение снов и предостережение их: моё учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницей! Мои враги стали сильны исказили образ моего учения, так что возлюбленные мои должны стыдиться даров, что дал я им» (Ребенок с зеркалом // Так говорил Заратустра. Часть вторая) . Одна из причин неоднозначного истолкования произведений Ницше, – это способ выражения мысли, своеобразие стиля. «Мой стиль – танец». По Ницше, высшая истина никогда не бывает выражена вполне серьезно. Творчество Ницше – это апология смеха, игры, танца: «Я поверил бы только в такого бога, который умеет танцевать» (О дереве на горе // Так говорил Заратустра. Часть первая). Философ истреблял в себе «дух тяжести» – серьезное, суровое восприятие жизни – и считал, что христианство слишком безрадостно смотрит на земную жизнь: «Предположив, что истина есть женщина, разве мы не вправе подозревать, что философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин. Что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством, для того, чтобы расположить к себе именно женщину. Да она и не поддалась соблазну, и всякого рода догматика стоит нынче с унылым и печальным видом» («По ту сторону добра и зла»). «Хорошо все, что способствует продлению жизни, выживанию здоровых и сильных. Плохо все то, что понижает волю к жизни, способствует выживанию больных и слабых» («Антихрист»). Философия Ницше – это революция, разрушение, тотальное уничтожение всех тех устоев, на коих веками зиждилось общество: «Я северный ветер для спелых плодов» (На блаженных островах // Так говорил Заратустра. Часть вторая). Его учение сурово, оно не для тех, кто боится перемен. Перемены необходимы, поскольку уже и так сгнившее здание западной культуры еще может долго стоять и шататься (как гнилое старое дерево – по Шпенглеру), но до тех пор, пока оно стоит, ничего нового на его месте не возникнет. Соответственно, война, разрушение, революция – средства, чтобы очистить место для новой жизни. Ницше как «Антихрист»: философ не столько призывал к атеизму, как может показаться на первый взгляд тем, кто много раз слышал его знаменитую максиму «Умерли все боги. Я хочу теперь, чтобы жил Сверхчеловек». Ницше, скорее, утверждал необходимость новой веры для угасающего, деградирующего человечества. Новая религия помогла бы людям посмотреть на себя и на жизнь другими глазами. Ницше уважал Христа как личность, но анализировал и критиковал его учение. Христианство, с точки зрения Ницше, уже не может удовлетворить потребности в вере. Печальная судьба учения Христа, по мнению Ницше, заключалась в том, что оно было подхвачено и распространено людьми, что не прошли путь Христа: « Уже само слово «христианство» основано на недоразумении; в сущности, был один христианин, и тот умер на кресте. Само «евангелие» умерло на кресте. То, что с той минуты называют «евангелием», 4 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 всегда было обратным тому, ради чего он жил, — было «дурной вестью», дисангелием» («Антихрист»). Ницше перечисляет истины, которые до сих пор утверждались, как подлинные – истина, правда, бескорыстие. Вместо этого он предлагает подумать о важности иллюзии, обмане, своекорыстии и вожделении, потому что они более способствуют выживанию. И успеха в жизни достигает тот, кто не чуждается этих ценностей: «Признать неправду за условие, от которого зависит жизнь, — это, конечно, рискованный способ сопротивляться привычному чувству ценности, и философия, отваживающаяся на это, уже одним этим ставит себя по ту сторону добра и зла» (О предрассудках философов // По ту сторону добра и зла. Раздел первый). В самом названии работы «По ту сторону добра и зла» заключен вызов, потому что понятие добра и зла, их разведение по разные стороны баррикад – это то, на чем зиждется наше мировоззрение. Ницше во многих работах утверждает, что добро и зло суть абстрактные термины, которые могут с легкостью применяться к своим противоположностям. Поэтому необходимо говорить не о терминах, не об абстрактных понятиях. Речь должна идти о конкретике самой жизни. В «Ecce Homo» Ницше пишет, что он впервые осознал себя как «человек рока» именно в «Заратустре»: «Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связано воспоминание о чем-то чудовищном, о кризисе, которого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я – динамит. При всем том во мне нет ничего общего с основателем религии: всякая религия есть дело черни. Я вынужден мыть руки после всякого соприкосновения с религиозными людьми. Я не хочу верующих, я никогда не говорю к массам, я ужасно боюсь, чтобы меня когда-нибудь не объявили святым. Я не хочу быть святым, скорее шутом. Может быть, я и есть им шут. …Переоценка всех ценностей – это моя формула для акта высшего самосознания человечества, которое стало во мне плотью и гением. Вы хотите формулы для такой судьбы, которая становится человеком, она проставлена в моем «Заратустре». «Так говорил Заратустра»: идейно-художественное своеобразие «…Среди моих сочинений мой «Заратустра» занимает особое место, им сделал я человечеству величайший дар из всех сделанных ему до сих пор. Это книга с голосом, звучащим над тысячелетиями, - есть не только самая высокая книга, которая когда-либо существовала, настоящая книга горного воздуха, так человек лежит в чудовищной долине ее. Она также книга и самая глубокая, рожденная из самых сокровенных недр жизни, неисчерпаемый колодец, откуда всякое погрузившиеся ведро воды возвращается на поверхность полным золота и доброты» («Ecce Homo») В «Заратустре» сконцентрирована вся суть философии Ницше. Карен Свасьян, переводчик и комментатор Ницше, называет «Заратустру» своего рода ницшеанской библией, в отношениях которой все до и после написанное должно котироваться в жанре экзегетической литературы (экзегеза – «истолкование», «изложение» – термин, обозначающий тексты, толкующие Библию). Заратустра – воплощение того идеала человека, которого Ницше хотел видеть в себе самом и в людях: «Познание добрых, лучших было именно тем, что внушило ему [Заратустре] ужас перед человечеством. Из этого отвращения выросли у него крылья, чтобы улететь в далекое будущее. Он не скрывает, что его тип человека есть сравнительно сверхчеловеческий тип. Сверхчеловечен он именно в отношении добрых. Добрые и праведные назвали бы его сверхчеловека дьяволом. …Я гораздо более ужасный человек, чем кто-либо из существовавших до сих пор. Это не исключает того, что я буду и самым благодетельным. Я знаю радость 5 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 уничтожения в степени, соразмерной силе, моей силе уничтожения. И в том, и в другом я повинуюсь своей дионисической натуре, которая не умеет отделять отрицание от утверждения». В «Ecce Homo» Ницше рассказывает историю создания «Заратустры»: «Основная концепция этого произведения, мысль о вечном возвращении – это высшая форма утверждения, которое вообще может быть достигнуто, относится к августу 1881 года. Она набросана на листе бумаги с надписью «Шесть тысяч фунтов по ту сторону человека и времени». Я шел в тот день вдоль озера Сильваплане, через леса. У могучего, пирамидального блока камней, недалеко я остановился. Там пришла мне эта мысль. Пришел мне в голову Заратустра. Он снизошел на меня». Произведение было неким озарением, потрясением, откровением, – «инспирация Заратустрой»: «Есть у кого-нибудь в конце XIX столетия ясное понятие о том, что поэты сильных эпох называли «инспирацией»? Я хочу это описать. При малом остатке суеверий действительно трудно защитить свое представление, что ты только – реинкарнация, только рупор, только медиум сверхмощных сил. Понятие «откровение», в том смысле, что нечто внезапно с несказанной уверенностью и точностью становится видимым, слышимым и до самой глубины потрясает и опрокидывает человека – есть просто описание фактического состояния. Берешь, не спрашивая, кто дает. Как молния вспыхивает … необходимость форм, не допускающая колебаний. У меня никогда не было выбора. Все происходит в высшей степени непроизвольно, как бы в потоке чувства свободы, безусловности, силы, божественности». Произведение было написано очень быстро: первые три части были написаны за 30 дней, по 10 дней на каждую. «Сверкнула первая молния мыслей о Заратустре». О второй части Ницше говорил, как будто бы он ее «нашел». Однако, между написанием отдельных частей проходило порядка года. В публикуемом ныне тексте «Заратустре» четыре части, которые, в свою очередь, делятся на главы, каждая из которых имеет название, отражающее ее содержание и основную мысль: «О проповедниках смерти», «О потусторонниках», «О скрижалях старых и новых» и т.д. Исторический Заратустра, или Зороастр, – пророк, живший в VI в. до н. э. на территории современного Ирана. По преданию, при рождении Заратустра не заплакал, как это делают все младенцы, а засмеялся, чем убил 200 демонов. Его учение – зороастризм – заключает в себе четкое отделение добра от зла. Ницшеанский же Заратустра находится «по ту сторону добра и зла». О своем Заратустре Ницше пишет в «Веселой науке»: «Это идеал духа, которого наивность, бьющая через край мощь играет со всем, что до сих пор называлось священным, добрым, неприкосновенным, божественным. Для которого наивысшая, в чем народ по справедливости обладает, … означало бы уже опасность, упадок, унижение». Произведение это трудно отнести к Заратустра держит небесную сферу на определенному литературному жанру: это и притча, и фреске Рафаэля «Афинская школа» роман-миф, и философская поэма в прозе. Стиль (1511) «Заратустры» настолько нетрадиционен и неоднозначен, что позволяет говорить о Ницше как прародителе модернизма. Ведь модернизм – не только новый взгляд на мир, но и поиски новых форм самовыражения, которые позволили бы зафиксировать уникальный опыт, проживаемый людьми эпохи модерна. Новаторство Ницше проявляется во множественных экспериментах со стилем, со слогом. «Заратустра» – необыкновенная философская поэма, в которой «музыка 6 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 вздумала говорить не тонами, а словами» (К. Свасьян): «Кажется, что я «Заратустрой» довел немецкий язык до совершенства, дело шло о том, чтобы сделать после Лютера и Гете еще один шаг. Мой стиль – танец, игра симметрий разного рода, время перескоки и высмеивание этих симметрий, вплоть до выбора гласных» («Ecce Homo») Переводчики и комментаторы «Заратустры» отмечают, что эта книга должна быть не прочитана, а исполнена на манер музыкального произведения. Несколькими годами позже подобную попытку осуществил Джойс в «Улиссе»: так, в эпизоде пятом «Сирены» он предпримет словесное моделирование музыки, то есть создаст текст в соответствии с каноном музыкального произведения (фуга). В «Заратустре» встречаются отрывки, где большую роль играет звукопись, игра гласных, погоня за корнесловием, разного рода неологизмами, которые зачастую сложно переводятся на другие языки: «Мой стиль – танец». «Другая танцевальная песнь» (Так говорил Заратустра. Часть третья) звучит в ритме вальса: «Зреть, как порхают они, вздорные, легкие, ломкие, бойкие душеньки. Вот что пьянит Заратустру до песен и слез. В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь; золото мерцало в ночи глаз твоих, — сердце моё замерло от этой неги: — чёлн золотой мерцал на водах ночных, ныряющий, всплывающий, всё снова и снова кивающий качающийся чёлн золотой! На мою ногу, страстно желающую танца, ты кинула свой взгляд, смеющийся, вопрошающий, тающий, колышущийся взгляд: Только дважды коснулась ты ручками погремушки своей — и уже колыхнулась моя нога в страстном желании танца. Мои пятки поднялись, пальцы ног моих прислушивались, чтобы понять тебя: ведь уши танцора — в пальцах ног!» Обращение Заратустры к жизни: «К тебе прыгнул я — ты метнулась прочь; и навстречу мне извивались змейки взлетающих, разлетающихся волос твоих! От тебя и от змей твоих отпрыгнул я; и вот ты стояла уже, обернувшись слегка, и глаза были полны желаний. Косыми взглядами — учишь ты меня кривым путям; на кривых путях учится нога моя — коварству! Я боюсь тебя вблизи, я люблю тебя издали; твоё бегство манит меня, твоё искание заставляет замереть; я страдаю, но чего бы не вынес я ради тебя! Чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чьё бегство связывает, чья насмешка — волнует: — кто не ненавидел тебя, великая вязальщица, обнимальщица, искусительница, искательница, находчица! Кто не любил тебя, невинная, нетерпеливая, ветроногая, детоокая грехотворица!» Неоднократно в текстах Ницше идет речь о танце, о радости, о необходимости уметь чувствовать радость в самых тяжелые моменты жизни: «Только в пляске умею я говорить символами о самых высоких вещах». Самый страшный демон и для Заратустры, и для Ницше, – это «дух тяжести». Это причина упадка, который испытывает современное западное человечество: «И когда я увидел своего демона, я нашёл его серьёзным, основательным, глубоким, торжественным: это был дух тяжести, — из-за него падают все вещи». Значение радости, смеха, танца огромно для Ницше: «Чем совершенней вещь, тем реже она удается. О, высшие люди, разве не все вы не удались? Будьте бодры, что из того! Сколь много еще возможно! … Кривым путем приближаются все хорошие вещи к цели своей, они выгибаются, как кошки, они мурлычут от близкого счастья своего, все хорошие вещи смеются. Этот венец смеющегося, этот венец из роз - я сам возложил на себя этот венец, я сам признал 7 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 священным свой смех. Никого другого я не нашел теперь достаточно сильным для этого. Заратустра танцор, Заратустра легкий, машущий крыльями, готовый лететь, манящий всех птиц, готовый, проворный, блаженный. Заратустра вещий словом, Заратустра вещий смехом, не терпеливый, небезусловный, любящий прыжки и вперед, и в сторону, - я сам возложил на себя этот венец! …Возносите сердца ваши, братья мои, выше, все выше, и не забывайте также и ног. Поднимайте также и ноги ваши, вы – хорошие танцоры, а еще лучше – стойте на голове! Существуют и в счастье тяжеловесные звери. Есть неуклюжие от рождения, они делают смешные усилия, как слон, старающийся стоять на голове. Но уж лучше быть дурашливым от счастья, чем дурашливым от несчастья. Лучше неуклюже танцевать, чем ходить, хромая. Учитесь же у мудрости моей. Даже у худшей вещи есть две хорошие изнанки. Даже у худшей вещи есть хорошие ноги для танца. Так учитесь же вы сами, о высшие люди, становится на настоящие ноги свои. Разучитесь же скорби и всякой печали толпы. О, какими печальными кажутся мне народные шуты. Но это сегодня принадлежит толпе». Гипертекст «Заратустры» в пространстве мировой литературы. Деконструкция как метод критики Ф. Ницше ключевых понятий традиционной культуры. Гипертекст – это такой текст, который способен бесконечно «разворачиваться» в пространстве культуры. Такой текст пронизан интертекстуальными перекличками, явными и скрытыми цитатами, он потенциально безграничен, т.к. заключает в себе весь космос человеческой культуры. В тексте «Заратустры» – отсылки к Ветхому и Новому Заветам, цитаты и перифразы древних и новых авторов (Гомер, Аристотель, Мартин Лютер, Шекспир, Байрон, Гете, Вагнер и т.д.). Ницше не просто цитирует – он «переворачивает» идеи, вся культура в его интерпретации выворачивается наизнанку. Так, фраза «все непреходящее только символ» – перефразировка Гете («Фауст»: «Все преходящее – символ, сравнение»). Или «Предисловие Заратустры»: «Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту. Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу. Я люблю тех, кто и за звёздами не ищет основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою, — но приносит себя в жертву земле, чтобы земля когда-нибудь стала землёй сверхчеловека. Я люблю того, кто живёт, чтобы познавать, и кто хочет познать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели. Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить для него землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели. Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски. … Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть от малейшего переживания: так охотно идёт он по мосту. Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает себя самого, и все вещи содержатся в нём: так становятся все вещи его гибелью. Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: ибо голова его есть лишь утроба сердца его, а сердце влечёт его к гибели» (Предисловие Заратустры // «Так говорил Заратустра». Часть первая). Ср. Евангелие от Матфея: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. 8 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Или такая «цитата»: «Так требует моя великая любовь к самым дальним: не щади ближнего своего!». Если развернуть все ассоциативные цепочки, отсылающие читателя к другим текстам, то выяснится, что «сверхчеловек Ницше на поверку оказывается сверхфилологом» (В. Соловьев). В третьей части «Заратустры» – пародия на тайную вечерю: в пещере Заратустры собираются «высшие люди» и устраивают там что-то вроде богослужения, приводят осла, который кричит «И-а!» вместо традиционного «Аминь!», и Заратустра смотрит на это в глубокой тоске, потому что он совсем не этому хотел научить людей. Ницше в «Заратустре» полемизирует и с популярными философскими учениями своего времени. Философ-поэт крайне негативно относится к тем, кто проповедовал презрение к жизни, уныние. Это отталкивало Ницше в Шопенгауэре. Хотя философ испытал в свое время сильное влияние Шопенгауэра, но впоследствии считал, что философия Шопенгауэра отдает «трупным запахом»: «Не хотеть больше, не ценить больше и не созидать больше! ах, пусть эта великая усталость навсегда остаётся от меня далёкой!». «Заратустра» – это «антишопенгауэр». В четвертой части «Заратустры» Шопенгауэр выведен в образе «провозвестника великой усталости», он – один из тех «высших людей», которые приходят в пещеру к Заратустре. Провозвестник великой усталости говорит, что человечество несчастно: «Но кем бы ты ни был или кем бы ни хотел быть, о Заратустра, слишком долго пробыл ты наверху, — твоему чёлну не долго оставаться на суше! Волны вокруг горы твоей, …всё поднимаются и поднимаются, волны великой нужды и печали; скоро они поднимут чёлн твой и унесут тебя отсюда». Разве ты ещё ничего не слышишь? — продолжал прорицатель. — Не доносятся ли шум и клокотанье из глубины? (Крик о помощи // Так говорил Заратустра. Часть четвертая). Это – скрытые цитаты из работы Шопенгауэра «Мир как воля и представление» (1818). Шопенгауэр использует образ волн и бури, чтобы показать, что мир человеку неподконтролен. Человек – сновидец, он грезит, отворотив свой взор от реальности, перед его внутренним взором – картины стройного, гармоничного мира (мир как представление), но он на самом деле сидит в утлом суденышке посреди бурного океана, а вокруг него все выше и выше вздымаются волны моря (мир как воля). Мир как воля – клокотание неведомых человеку сил. Секунда-другая, и его сомнут, утащат на дно. Все физические и психологические аспекты того, что происходит с человеком, не подчиняются ему, а обусловлены какими-то вне человека лежащими законами и процессами: «…Во всех функциях нашего тела, не руководимых познанием, во всех его животных и растительных процессах, пищеварении, кровообращении, выделениях, росте, воспроизведении. Не только действия тела, но и оно само, как показано выше, всецело есть проявление воли, объективированная воля, конкретная воля; поэтому все, что происходит в нем, должно совершаться волей, хотя в данном случае она не руководится познанием и, действуя слепо, определяется не мотивами, а причинами…» (Объективация воли // Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Первое размышление). А человек блаженно улыбается, потому что в его голове – его греза. Мир как представление – то, что человек воображает. По Шопенгауэру, время и пространство – не суть характеристики объективного мира, а некие умозрительные координаты, в которые мы «загоняем» 9 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 материал эмпирического мира, чтобы было удобнее его воспринимать. На самом деле, мир вовсе не упорядочен и не структурирован. По Шопенгауэру, трагедия человека в том, что он стремиться своею волей превзойти бесчеловечное. Это – трагедия и борьба человека. Но человек обречен, потому что в любом случае его жизнь конечна, и при всем напряжении индивидуальной воли человек не в состоянии стать ни бессмертным, ни нарушить законы гравитации, а мир как представление – это сон, который может только пригрезиться. Мир как воля – реальность, ужасная реальность, которая нас окружает. Неподвластная человеку неведомая и страшная глубина мира – это то, что опишет Ницше в образе стихии Диониса («Рождение трагедии из духа музыки»). Ницше согласен с Шопенгауэром лишь в том, что жизнь полна лишений и что ее действительно тяжело нести. Но это не повод сгибаться под тяжестью: «Вы смотрите вверх, когда вы стремитесь возвыситься. А я смотрю вниз, потому что я возвышен. Кто из вас может одновременно смеяться и быть возвышенным? Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеётся над всякой трагедией сцены и жизни. Мужественными, беззаботными, насмешливыми, насильниками — такими хочет видеть нас мудрость: она — женщина и любит всегда только воина. Вы говорите мне: «Жизнь тяжело нести». Но к чему была бы вам ваша гордость поутру и ваша покорность вечером? Жизнь тяжело нести, но не притворяйтесь же такими нежными! Мы все изрядные вьючные ослы и ослицы. Что у нас общего с розовой почкой, которая трепещет, потому что капля росы лежит на её теле? Это правда: мы любим жизнь не потому, что к жизни, а потому, что к любви мы привыкли. В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть немного разума. И даже мне, благожелательному к жизни, кажется, что мотыльки, и мыльные пузыри, и те, кто похож на них среди людей, больше всех знают о счастье» (О чтении и письме // Так говорил Заратустра. Часть первая). Для Ницше воля – это то, что стоит употребить себе на пользу и радость, но для этого нужно полностью поменять свое отношение к жизни, фактически умереть в прежнем качестве и возродиться в новом. Вот чахоточные душой: едва родились они, как уже начинают умирать и тоскуют по учениям усталости и отречения. Они охотно желали бы быть мёртвыми, и нам следует одобрить их волю! Будем же остерегаться, как бы не пробудить этих мёртвых и не повредить эти живые гробы! Повстречается ли им больной, или старик, или мертвец — и тотчас говорят они: «Жизнь опровергнута!» Погружённые в глубокое уныние и жадные до маленьких случайностей, приносящих смерть, — так ждут они, стиснув зубы. Или же: они хватаются за сласти и посмеиваются при этом над своим ребячеством; они цепляются за жизнь, как за соломинку, и посмеиваются над тем, что они ещё висят на соломинке. Их мудрость гласит: «Глупец тот, кто остаётся жить, и какие же мы глупцы! Это и есть самое глупое в жизни!» «Жизнь есть только страдание» — так говорят другие и не лгут; так постарайтесь перестать существовать! Постарайтесь, чтобы кончилась жизнь, которая есть только страдание! 10 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 И пусть гласит учение вашей добродетели: «Ты должен убить самого себя! Ты должен улизнуть от себя самого!» (О проповедниках смерти // Так говорил Заратустра. Часть первая). Нет смысла бороться с мировой волей, можно бороться лишь с самим собой, изменить себя: «Созидать — это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но чтобы быть созидающим, нужны страдания и многие превращения. Да, много горького умирания должно быть в вашей жизни, вы, созидающие! Так будьте ходатаями и оправдателями всего преходящего. Чтобы сам созидающий стал ребёнком, стал новорождённым, для этого он должен желать быть роженицей и болью роженицы. Поистине, через сотни душ шёл я своей дорогой и через сотни колыбелей и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие сердце часы. Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам откровеннее: такой именно судьбы — хочет моя воля. Всё чувствующее страдает во мне и пребывает в темнице; но моя воля всегда приходит ко мне как освободительница и вестница радости. Воля освобождает: таково истинное учение о воле и свободе — ему учит вас Заратустра» (На блаженных островах // Так говорил Заратустра. Часть первая). Одна из работ Ницше – «Веселая наука» – восходит к старопровансальской традиции трубадуров (XII в.), которые были обязаны были любить и хранить верность Донне, несмотря или даже вопреки ее холодности: культ любви, которая приносит радость, даже если это любовь-страдание. Одна из ключевых тем Ницше – находить повод для радости и пляски даже в самой насыщенной страданиями земной юдоли. Радость есть высшая форма утверждения жизни: «Такими хочу я видеть мужчину и женщину: одного способным к войне, другую способной к деторождению, но обоих способными танцевать головой и ногами. И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни разу не танцевали мы! И пусть ложной назовётся у нас всякая истина, в которой не было смеха!» (О духе тяжести // Так говорил Заратустра. Часть первая). «Счастье бегает за мной. Это потому, что я не бегаю за женщинами. А счастье — женщина» (О блаженстве против воли // Так говорил Заратустра. Часть третья). Жизнь представляется Ницше партнершей по танцу, с золотыми глазами, с золотым смехом. То она отпрыгнет, то к нему приблизится, то приласкает, то укусит. При этом он любит ее, несмотря ни на что, ведь что еще любить, как не жизнь? Философия Ницше тем более удивительна и достойна восхищения, что эта попытка прожить жизнь, как танец была попыткой человека больного, полуслепого, который все время проводил в клиниках и лечебницах, контакт с реальной жизнью для которого был крайне затруднен. Основные идеи «философии жизни» в «Заратустре» «Философия жизни». Понятие жизни подразумевает не только жизнь людей. Жизнь – космический процесс, в сферу жизни включены все живые существа и неживая природа, поэтому жизнь индивидуума протекает в согласии с космическими законами, а не с законами, устанавливаемыми государством или той или иной идеологией. Отсюда и утверждение земного, телесного – «О дарящей добродетели», «О презирающих тело», «О трояком зле» и др. По Ницше, дух зависит и подчиняется от телу, а не наоборот, но в западной культуре между духом и телом на протяжении многих веков была непреодолимая пропасть. «Тело – это большой разум, множество с одним сознанием. Орудием твоего тела является твой маленький разум, но ты называешь его духом, это маленькое орудие, эту игрушку твоего большого разума. “Я”, – говоришь ты и гордишься этим словом, но больше его – во что не хочешь ты верить! – тело твоё с его большим разумом, оно не 11 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 говорит “я”, оно делает “я”. Что чувствует чувство и что познаёт ум, никогда не имеет в себе своей цели, т.е. цель всегда заключена здесь. Орудием и игрушкой являются чувства и ум, за ними лежит “само”. “Само” ищет глазами чувств, прислушивается ушами духа, “само” всегда прислушивается и ищет, оно сравнивает, подчиняет, завоёвывает, разрушает, оно господствует, является господином над «я». Больше разума в твоём теле, чем в твоей высшей мудрости, и кто знает, к чему нужна твоему телу твоя высшая мудрость. Твоё “само” смеётся над твоим “я” и его гордыми скачками. “Что мне эти скачки, полёт и мысли”, – говорит оно себе, – “это окольный путь к моей цели”» (О презирающих тело // Так говорил Заратустра. Часть первая). Неравенство людей. Равенство неизвестно в природе, оно противоречит закону природы, который есть закон отбора: «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью ...он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель…» (Предисловие Заратустры // Так говорил Заратустра. Часть первая). «Я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили наравне с этими проповедниками равенства. Ибо так говорит ко мне справедливость: “Люди не равны”. И они не должны быть равны! Чем была бы моя любовь к сверхчеловеку, если бы я говорил иначе? Пусть по тысяче мостов и тропинок стремятся они к будущему и пусть между ними будет все больше войны и неравенства: так заставляет меня говорить моя великая любовь!.. Добрый и злой, богатый и бедный, высокий и низкий, и все имена ценностей: все должно быть оружием и кричащим символом и указывать, что жизнь должна всегда сызнова преодолевать самое себя!» (О тарантулах // Так говорил Заратустра. Часть вторая). Сверхчеловек и прочие люди – как могучий лев и базарные мухи. «Быть голодным, сильным, одиноким и безбожным, – так хочет воля льва… В пустыне жили исконно праведные, свободные умы, как господа пустыни; но в городах живут хорошо откормленные, прославленные мудрецы – вьючные животные…» (О прославленных мудрецах // Так говорил Заратустра. Часть первая). Главы «О людском отребье» и др. – призыв к уединению и изоляции от толпы: «Беги, мой друг, в свое уединение! Я вижу, ты оглушен шумом великих людей и исколот жалами маленьких… Не поднимай руки против них! Они – бесчисленны, и не твое назначение быть махалкой от мух… Они льстят тебе, как богу или дьяволу; они визжат перед тобою… Также бывают они часто любезны с тобою. Но это всегда было хитростью трусливых… Они много думают о тебе своею узкой душою – подозрительным кажешься ты им всегда!.. Даже когда ты снисходителен к ним, они все-таки чувствуют, что ты презираешь их; и они возвращают тебе твое благодеяние скрытыми злодеяниями…» (О базарных мухах // Так говорил Заратустра. Часть первая). «Остерегайся также приступов своей любви! Слишком скоро протягивает одинокий руку тому, кто с ним повстречается. Иному ты должен подать не руку, а только лапу - и я хочу, чтобы у твоей лапы были когти» (О пути созидающего // Так говорил Заратустра. Часть первая). Наша любовь к ближнему, на самом деле, – это часто наша «дурная» любовь к самим себе: не делай другому того, чего бы ты не хотел, чтобы сделали тебе (О любви к ближнему // Так говорил Заратустра. Часть первая). Сверхчеловеку это не нужно, он – совершенное существо. Если сверхчеловек понимает, что он не так уже физически силён, чтобы господствовать над действительностью, то на этот случай у Заратустры есть проповедь свободной смерти: «Умри вовремя». Как люди вообще не равны между собой, так и мужчины и женщины не равны. Заратустра, скитаясь по земле, встретился со старой женщиной, и она его попросила объяснить ей свою мудрость. Заратустра объясняет ей свое отношение к женщине. С одной стороны, женщина ниже мужчины, слабее его физически и морально: «Женщины все еще кошки или птицы, в лучшем случае – коровы…». С другой стороны, мужчина для женщины лишь средство для достижения ее предназначения – продолжения рода: « – Мужчина для женщины лишь средство, целью бывает только ребёнок. – А что же женщина для мужчины? – Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры, 12 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 поэтому он хочет женщины, т.к. она самая опасная игрушка. Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина для отдохновения воина, всё остальное глупость. Слишком сладких плодов не любит воин, поэтому он любит женщину, потому что в самой сладкой женщине есть горечь... Лучше мужчины понимает женщина детей, но каждый мужчина – ребёнок, в настоящем мужчине скрыто дитя, которое хочет играть. Женщины, найдите дитя в мужчине! Пусть женщина будет игрушкой чистой и лучистой, как алмаз, сияющий добродетелями ещё не существующего мира. Пусть луч звезды сияет в вашей любви. Пусть вашей надеждой будет: если бы мне родить сверхчеловека! Вообще-то, женщина мало понимает в чести, но пусть будет ваша честь в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимой, и никогда не быть второй. Пусть мужчина боится женщины, когда она любит, ибо она приносит любую жертву, и всякая другая вещь не имеет для неё цены. Пусть мужчина боится женщины, когда она ненавидит, ибо в глубине мужчина только зол, а женщина ещё и дурна. Счастье мужчины называется «Я хочу». Счастье женщины называется «Он хочет». Повиноваться должна женщина мужчине, найти глубину в своей поверхности (поверхность – это душа женщины, подвижная, бурная пленка на мелкой воде), а душа мужчины глубока, её бурный поток шумит в подземных пещерах, женщина чувствует его силу, но не понимает её…». Так проповедовал Заратустра для старушки, и она сказала ему: «А теперь прими в благодарность одну маленькую истину, я достаточно стара для неё… Заверни её хорошенько и зажми ей рот, иначе она будет кричать во всё горло, эта маленькая истина». – «Дай же мне свою маленькую истину!» – И так говорила старушка: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!» (О старых и молодых бабёнках // Так говорил Заратустра. Часть первая). Продолжение рода есть осуществление великой миссии – рождение сверхчеловека: «Настолько ли ты человек, чтобы иметь право желать ребенка? Победитель ли ты, преодолел ли самого себя, повелитель ли чувств, господин ли своих добродетелей?.. Я хочу, чтобы твоя победа и твоя свобода страстно желали ребенка. Живые памятники должен ты строить своей победе и своему освобождению. Дальше должен ты себя строить… Да будет это смыслом и правдой твоего брака. Но то, что называют браком многое множество, эти лишние, – ах, как назову я его? Ах, эта бедность души вдвоем! Ах, эта грязь души вдвоем!.. » (О ребенке и браке // Так говорил Заратустра. Часть первая). Апология войны. «Будьте такими, чей взор всегда ищет врага – своего врага… Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли!.. Любите мир как средство к новым войнам… Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе… Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает любую цель. Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных» (О войне и воинах // Так говорил Заратустра. Часть первая). Война – естественное состояние живой природы: где нет войны, нет жизни. Главное в человеке – качество воина: «Беззаботными, насмешливыми, сильными – такими хочет нас мудрость: она – женщина и любит всегда только воина» ( О чтении и письме // Так говорил Заратустра. Часть первая). Достоинство воина – «умереть в борьбе и растратить свою великую душу» (О свободной смерти // Так говорил Заратустра. Часть первая). Критика христианства. Христианство – религия «стадных больных животных», т.к. предполагает сострадание к слабым. «Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом» («Антихрист»). Деградация и декаданс современной Ницше культуры есть, с его точки зрения, результат презрения к жизни, страха жизни, отсюда попытка уйти в иллюзорные миры: христианство создает легенду о Рае и Аде, буддисты создают легенду о Нирване, о выходе за колесо Сансары, романтики создают особый мир творчества, который есть убежище. Почему все эти люди убегают от жизни? Потому что реальная жизнь не 13 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 соответствует их представлению. Необходимо принимать жизнь во всем многообразии. Болезнь, безумие, смерть – это тоже часть жизни. Не нужно прятать головы в «песок небесных вещей», а гордо держать «земную голову»: «Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели небесное и искупительные капли крови; но даже и эти сладкие и мрачные яды брали они у тела и земли! …Много больных было всегда среди тех, кто сочиняет и ищет бога; яростно ненавидят они познающего и ту самую младшую из добродетелей, которая зовётся: честность» (О потусторонниках // Так говорил Заратустра. Часть первая). В главах «О тарантулах», «О старых и новых скрижалях» и др. Ницше создает образ паука, ткущего паутину, опутывающую мир. Паук – это и философ, и священнослужитель, – словом, любой, кто заставляет людей отвращать свой взор от земли и погружаться в иллюзию: «Когда я пришёл к людям, я нашёл их сидящими на старом самомнении. Всем им мнилось: они давно уже знают, что для человека добро и что зло. Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: что добро и что зло, того ещё никто не знает — разве только созидающий! — Созидающий — это тот, кто создаёт для человека цель и даёт земле её смысл и её будущее: он впервые устраивает так, чтобы было доброе и злое. И я велел им опрокинуть старые кафедры и всё, на чём только восседало это старое самомнение; я велел им смеяться над их великими учителями добродетели, святыми, и поэтами, и спасителями мира. Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им и над теми, кто когда-либо, как чёрное пугало, предостерегая, восседал на дереве жизни… Я смеялся над всем прошлым их и гнилым, распадающимся великолепием его…» (О старых и новых скрижалях // Так говорил Заратустра. Часть третья). Критика морали. Заратустра много рассуждает об относительности понятий «добро» и «зло», например, в главах «О радостях и страстях», «О тысяче и одной цели» и т.д.: «Многое, что у одного народа называлось добром, у другого называлось глумлением и позором… Многое… здесь называлось злом, а там украшалось пурпурной мантией почести… Поистине, люди дали себе все добро и зло свое. Поистине, они не заимствовали и не находили его, оно не упало к ним, как глас с небес. Человек сперва вкладывал ценности в вещи, чтобы сохранить себя, – он создал сперва смысл вещам, человеческий смысл!.. Перемена ценностей – это перемена созидающих. Постоянно уничтожает тот, кто должен быть созидателем» (О тысяче и одной цели // Так говорил Заратустра. Часть). «Символы все – имена добра и зла: они ничего не выражают, они только подмигивают. Безумец тот, кто требует знания от них» (О дарящей добродетели // Так говорил Заратустра. Часть первая). «Являешь ли ты собой новую силу и новое право? Начальное движение? Самокатящееся колесо? Можешь ли ты заставить звезды вращаться вокруг себя?.. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя?.. Можешь ли ты дать себе свое добро и свое зло и навесить на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты сам быть своим судьею и мстителем своего закона?». «О дереве на горе»: существо подлинно великое не может быть велико только в одном, оно велико и в добре, и во зле. «С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится оно вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, – ко злу… В свободную высь стремишься ты, звезд жаждет твоя душа. Но твои дурные инстинкты также жаждут свободы. Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в своем погребе, пока твой дух стремится отворить все темницы» (О дереве на горе // Так говорил Заратустра. Часть первая). Критика государства. Заратустра говорит, что жизнь в государстве – это медленное самоубийство. «Где кончается государство, только там и начинается человек, не являющийся лишним: там начинается песнь необходимых, мелодия, единожды 14 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 существующая и невозвратная» (О новом кумире // Так говорил Заратустра. Часть первая). Смерть Бога. Одна из наиболее неоднозначных и предполагающих множественные интерпретации идей Ницше. Ж. Делез («Ницше») предлагает подборку цитат и несколько вариантов интерпретаций этой мысли. Мы выделили две, на наш взгляд, наиболее очевидные. Во-первых, «смерть Бога» подразумевает, что пришла пора разрушить образ и идею Бога, который до этого существовал в христианской культуре, поскольку вера в потусторонние миры наносит ущерб самой жизни, как было сказано выше. «Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек» (О дарящей добродетели // Так говорил Заратустра. Часть первая). Во-вторых, образ Бога, создаваемый по образу и подобию человека (ибо верующий формирует объект веры на основании своих представлений), несовершенен, как несовершенен создавший его человек. Иными словами, люди девальвировали, фактически «уничтожили» идею Бога собственным безобразием: «Так сказал мне однажды дьявол: “Даже у Бога есть свой ад – это любовь его к людям”. А недавно я слышал от него: “Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он”» (О сострадательных // Так говорил Заратустра. Часть вторая). Бог умер из-за того, что человек ужасен, мелок, грязен, пошл; невозможно видеть человека таким и не умереть от стыда и горя за него. Бог больше не может быть свидетелем человеческого падения: «[Бог] должен был умереть: он видел глазами, которые всё видели, — он видел глубины и основания человека, весь его скрытый позор и безобразие. Его сострадание не знало стыда: он проникал в мои самые грязные закоулки. Этот любопытнейший, сверх-назойливый, сверх-сострадательный должен был умереть. … Он видел всегда меня; такому свидетелю хотел я отомстить — или самому не жить. Бог, который всё видел, не исключая и человека, — этот бог должен был умереть! Человек не выносит, чтобы такой свидетель жил» (Самый безобразный человек // Так говорил Заратустра. Часть четвертая). Сверхчеловек. Вырождение нравственных понятий и чувств, которое пришлось наблюдать Ницше в окружающем его обществе, побудило его к созданию нового идеала, к «переоценке» моральных ценностей. Обладая громадной творческой силой мысли, он пытался не только создать новые, на его взгляд, моральные ценности, но и воплотить их в художественном образе, – пример едва ли не единственный в истории философских этических учений. Таким художественно-образным воплощением этических идеалов Ницше и является его Сверхчеловек (Übermensch). Идея сверхчеловека – это центральный пункт философии Ницше. В ней, как в фокусе, концентрируются все нравственные идеи Ницше. Его учение о сверхчеловеке есть в сущности критика ненормальностей современного уклада нравственной жизни и попытка указать нормальный строй практической жизни и свойства истинной нравственности. Сердце Ницше было преисполнено глубоко моральным чувством человеческого достоинства, свободы, справедливости, и этим именно чувством продиктованы пламенные речи Заратустры о «высшей надежде» – о сверхчеловеке. Здесь в речах, влагаемых в уста Заратустры, Ницше раскрывает сущность этого учения, а в лице самого Заратустры пытается дать конкретный образец личности сверхчеловеческого типа. Само слово «Übermensch» Ницше, как он сам выражается, «подобрал на дороге». Вероятно, он заимствовал его из «Фауста» Гёте, где Дух земли говорит Фаусту: «Но что за страх позорный, Сверхчеловек, тобою овладел?» («Welch erbärmlich Grauen Faßt Übermenschen dich!»). В это слово, которое Гёте высказал вскользь и иронически, Ницше вложил самостоятельное и оригинальное содержание. обозначает существо, возвышающееся над (über) человеком (mensch). С первого взгляда может показаться, что концепция сверхчеловека Ницше носит характер биологической теории. Теория Дарвина учит, что существующие теперь виды 15 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 организмов выработались долгим путем эволюции, и в настоящее время высшей ступенью эволюционного процесса является человек. Эволюция еще не достигла своего предельного пункта, она должна пойти дальше, – от человека к другому виду, стоящему ступенью выше на биологической лестнице. Логично предположить, что в будущем должен появиться еще более совершенный вид, который уже не будет принадлежать к роду homo sapiens, но образует особый биологический вид homo supersapiens. Этой эволюционной теорией Ницше воспользовался для обоснования своего учения о сверхчеловеке. Наброски дарвинистской концепции сверхчеловека мы находим еще в сочинении Ницше «Шопенгауэр как воспитатель» (1874): «Цель развития данного вида находится там, где этот вид дошел до крайних пределов своего развития и переходит в высший». Свое полное раскрытие дарвиновская концепция сверхчеловека получает в «Заратустре», где Ницше прямо говорит: «Вверх идет наш путь, от рода к сверх-роду» («О дарящей добродетели»). Заратустра, покидая уединение, обращается к народу с речью: «Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа до сих пop создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором. Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из обезьян. Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!» Однако, в других сочинениях Ницше дает несколько иную концепцию сверхчеловека, опирающуюся на мысль, что человек есть биологический конец развития: «Прежде старались создать чувство величия человека тем, что указывали на его божественное происхождение; теперь этот путь запрещен: у входа на него поставили обезьяну с другим страшным чудовищем, и она внушительно скрежещет зубами, как бы желая сказать: не сметь идти по этой дороге! Теперь обратились к другому направлению, к цели, куда идет человечество, и указывают на этот путь, как на доказательство его величия и родства с Богом. Увы!... нет для человечества перехода в высший порядок» («Утренняя заря»). Таким образом, совершенствование возможно только в пределах существующего вида. «Не в том, что должно сменить человека в цепи существ, заключается вопрос: человек есть нечто окончательное» («Антихрист»). При таком воззрении понятие о сверхчеловеке получает уже относительное значение, означает нечто, представляющее в отношении ко всему человечеству своего рода сверхчеловека. И если в «Заратустре» говорится, что «никогда еще не было сверхчеловека», то в «Антихристе», наоборот, утверждается, что люди сверхчеловеческого типа уже были. «Счастливые, особенно удачные экземпляры человеческого рода были всегда возможны: И может быть, всегда будут возможны». Ницше выражает сожаление, что такой тип был доселе счастливой случайностью и никогда не являлся продуктом намеренного созидания. Итак, по другой концепции, которую можно назвать культурно-исторической, сверхчеловек есть homo sapiens perfectus, — совершеннейший человеческий тип: «<...> Слово “сверхчеловек” для обозначения типа самой высокой удачливости, в противоположность “современным” людям, “добрым” людям, христианам и прочим нигилистам — слово, которое в устах Заратустры, истребителя морали, вызывает 16 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 множество толков, — почти всюду было понято с полной невинностью в смысле ценностей, противоположных тем, которые были представлены в образе Заратустры: я хочу сказать, как “идеалистический” тип высшей породы людей, как “полусвятой” , как “полугений”... Другой ученый рогатый скот заподозрил меня из-за него в дарвинизме: в нем находили даже столь зло отвергнутый мною “культ героев” Карлейля, этого крупного фальшивомонетчика знания и воли. <...> А как Заратустра спускается с гор и говорит каждому самое доброжелательное! Как он даже своих противников, священников, касается нежной рукой и вместе с ними страдает из-за них! — Здесь в каждом мгновении преодолевается человек, понятие “сверхчеловека” становится здесь высшей реальностью, — в бесконечной дали лежит здесь все, что до сих пор называлось великим в человеке, лежит ниже его. О халкионическом начале, о легких ногах, о совмещении злобы и легкомыслия и обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда еще никто не мечтал как о существенном элементе величия. Заратустра именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует себя наивысшим проявлением всего сущего <...>» («Ессе Homo»). Сверхчеловек означает «не что иное, как сосредоточение в человеке всего, что может быть утверждено, это высшая форма того, что есть, тип, представленный в избирательном Бытии» (Ж. Делёз, «Ницше»). Сверхчеловек «порождается» в человеке, но он его превосходит, разрывая и преобразуя человеческую сущность. Какие же «лестницы» ведут к сверхчеловеку, какие стадии должен пройти человек, чтобы стать сверхчеловеком? В одной из речей своих Заратустра указывает три стадии превращения человеческого духа. Три превращения духа. Это – своего рода «инструкция» о пути к сверхчеловеку. Первая стадия превращения духа – верблюд – выносливое животное, которое осознанно несёт в пустыне свой груз обязательств. Это состояние человека, который несёт ответственность за себя, за свои поступки, за свою семью, за своих детей и за людей, которые от него зависят; состояние рабства под игом «добрых нравов» современного общества. Верблюд «питается желудями и жухлой травой познания ради истины терпеть голод души. Всё самое трудное берет на себя выносливый дух, подобно навьюченному верблюду спешит он в пустыню и в самой уединённой пустыни совершается второе превращение – здесь львом становится дух. Свободу хочет он в себе добыть, сбросить груз, свободу обрести и господином быть в своей собственной пустыне» (О трех превращениях // Так говорил Заратустра. Часть первая). Лев – вторая, нигилистически-романтическая стадия индивидуалиста-одиночки. Если для верблюда постулат – «я должен», то для льва постулат – «я хочу». Льву становятся ненавистными маленькие добродетели общественной морали, мещанское счастье и мелкая мудрость окружающих людей. Он хочет стать господином над своими добродетелями. Прежде они властвовали над ним, но теперь должны стать в подчиненное положение. Заратустра называет это состояние «часом великого презрения». «Я люблю всех презирающих, – говорит Заратустра, – потому что они суть стрелы влечения к противоположному берегу». С момента превращения верблюда в льва и начинается эволюция человека в сверхчеловека. Человек на этой стадии только расчищает себе путь к идеалу, старается порвать те путы, которые связывают его и не дают возможности свободно стремиться к сверхчеловеку. Эта стадия «великого освобождения». В пустыне дух льва встречается с великим драконом «ты должен» – это бремя внешних обязательств. «Я хочу» не должно существовать, так говорит дракон. Лев борется с драконом. Задача льва – «завоевать себе свободу, священное «нет», завоевать себе право для новых ценностей. Лев – это воин в пустыне, его жизнь – постоянная борьба; это свобода, отказ от общепринятых норм и правил, но, с другой стороны, это стадия постоянного конфликта. Эта стадия является в процессе эволюции предварительной ступенью и исчерпывается 17 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 одним отрицанием. Лев создает себе свободу для нового созидания, но он не может создать новые ценности, т.к. все силы тратит на борьбу. Следующая стадия превращения – ребёнок. Состояние младенчества у Ницше – символ начала новой жизни. «Дитя есть новое начало, первое движение, святое «да» утверждения». Подобным образом и человек, вступающий на путь сверхчеловека, всему говорит «да», все благословляет и в этом смысле является искупителем земной действительности от проклятия, наложенного на нее «проповедниками смерти» и «презирающими тело». «И вот моё благословение, – говорит Заратустра, – над каждою вещью быть её собственным небом, её круглым куполом, её лазурным колоколом и вечным спокойствием – и блажен тот, кто так благословляет. Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону добра и зла; а добро и зло суть только бегущие тени, влажная скорбь и ползущие облака» (Перед восходом солнца // Так говорил Заратустра. Часть третья). Ребёнок – заново рожденный, он ничего не знает о том, как нужно и должно, он просто смеётся и играет и, играя, строит мир заново. Ребёнок абсолютно свободно творит свой собственный мир, устанавливая свои собственные правила, при этом не забывая, что это всего лишь игра. Потом он принимается за другую игру, где могут быть абсолютно другие правила, за третью и т.д. Эта стадия блаженной, невинной мудрости, свежести духа, но именно так созидается свой собственный мир. В главе «О пути созидающего» Заратустра говорит: «Ты называешь себя свободным? Я хочу знать господствующую над тобой идею, а не только то, что ты с себя сбросил иго. Есть и такие, которые потеряли последнюю цену, сбросив свое рабство... Свободен от чего? Какое дело до этого Заратустре? Но твое око ясно должно поведать мне: свободен для чего? Можешь ли ты сам себе дать свое добро и зло и повесить над собой свою волю, как закон?» Хронотоп «Заратустры» в контексте психоаналитических концепций ХХ века Если пытаться определить жанровую принадлежность «Заратустры», то, исходя из встречающихся в тексте аллюзий, можно предположить, что произведение написано в стиле жития: повествование о жизни некоего пророка, который жил среди людей, периодически уходя в горы и снова возвращаясь; у него были как ученики-последователи, так и враги. Нет четкого финала, «открытое произведение». В финале 3 части – дифирамб «Семь печатей», которые Ницше считал своим наивысшим достижение как поэта, а некоторые комментаторы утверждают, что первоначальным замыслом Ницше было опубликование именно трех частей «Заратустры» (четвертая часть, где в образах «высших людей» представлены конкретные личности: философы, моралисты и пр. – якобы предназначалась для узкого круга «посвященных»). Если так, то дифирамб «Семь печатей» – это финальный аккорд, торжественное утверждение вечного возвращения, закономерное отсутствие точки в конце текста: «Если я прорицатель и полон того пророческого духа, что носится по высоким горам между двух морей, — носится между прошедшим и будущим, как тяжёлая туча, враждебный удушливым низменностям и всему, что устало и не может ни умереть, ни жить, готовый к молнии в тёмной груди и к лучу искупительного света, чреватый молниями, которые говорят Да! и смеются, готовый к пророческим вспышкам молний, но блажен, кто так чреват! И поистине, долго висеть на вершине скалы, как тяжёлая туча, тому, кто должен однажды зажечь свет будущего! О, как не стремиться мне страстно к Вечности и брачному кольцу колец, — к кольцу возвращения! Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, Вечность! Ибо я люблю тебя, Вечность! 18 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Если гнев мой некогда разрушал могилы, сдвигал пограничные камни и скатывал старые разбитые скрижали в отвесную пропасть, — Если насмешка моя некогда сдувала истлевшие слова и я приходил как метла для пауков-крестовиков и очистительный ветер для старых удушливых склепов, — Если некогда сидел я, ликуя, там, где погребены старые боги, благословляя мир, любя мир, возле памятников старым клеветникам на мир, ибо даже церкви и могилы богов люблю я, когда небо смотрит ясным оком сквозь разрушенные своды; я люблю сидеть, подобно траве и красному маку, на развалинах церквей — О, как не стремиться мне страстно к Вечности и брачному кольцу колец, — к кольцу возвращения? Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, Вечность! Ибо я люблю тебя, Вечность! Если некогда дыхание приходило ко мне от творческого дыхания и от небесной необходимости, что принуждает даже случайности водить звёздные хороводы, — Если некогда смеялся я смехом созидающей молнии, за которой, гремя, но с покорностью следует долгий гром действия, — Если некогда за земным столом богов играл я в кости с богами, так что земля содрогалась и трескалась, извергая огненные реки, ибо земля есть божественный стол, дрожащий от новых творческих слов и бросков игральных костей, — О, как не стремиться мне страстно к Вечности и брачному кольцу колец, — к кольцу возвращения? Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, Вечность! Ибо я люблю тебя, Вечность!» Возвращаясь к художественному своеобразию «Заратустры», можно утверждать, что текст представляет собой своего рода Евангелие от Заратустры, где Богом, о котором осуществляется благовествование, будет сверхчеловек. Текст этот можно воспринимать также и как Апокалипсис – пророчество о конце существующего мира. Заратустра призывает Великий Полдень, «благословенный час молнии», когда вихри и потоки сотрут дряхлый мир, чтобы расчистить место для нового: «Заратустра – поток, который несет в долину свою любовь, сметая все», «Заратустра – молния», «Заратустра – северный ветер для спелых плодов». Кроме того, нельзя не обратить внимание на условно-средневековый антураж: горы, долины, маленькие городки, торговые площади, бродяги, канатные плясуны… Хронотоп «Заратустры» – хронотоп дороги – напоминает хронотоп romance – рыцарского романа XII в.: бесконечная дорога в поисках Святого Грааля (т.е. духовного очищения и просветления) через череду приключений-авантюр, где очередной «авантюрой» является встреча с противником либо с последователем учения, и в этих встречах и диалогах Заратустра познает себя и раскрывает суть своего учения. Ясно прослеживается связь «Заратустры» и с традициями немецкого романтизма. Ландшафт «Заратустры» есть ландшафт души самого Заратустры. Все горы и долины описываемого мира – суть его взлеты или падения. Пространство и время «Заратустры» – это проекции внутреннего состояния персонажа. Ницше заселяет мир «Заратустры» разнообразными существами, среди которых карлики и демоны, орлы и обезьяны, ослы и пауки… Все встречи с людьми и животными, что населяют текст, суть его встречи с ипостасями собственной души. Текст «Заратустры» прекрасно иллюстрирует тезисы Карла Густава Юнга о том, что произведение литературы есть результат активности автономного психического комплекса, который является частью нашей психики и в то же время независим от нас – «коллективное бессознательное», которое оперирует не рациональными понятиями, а образами, аналогичными тем образам, которые встречаются во всех мифах всех народов мира. Юнг считал философию и произведения Ницше лучшей подготовкой к современной 19 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 психологии. В работах Юнга об архетипах коллективного бессознательного многократно встречаются ссылки на Ницше. А Ницше, в свою очередь, обозначил свое философствование следующим образом: «Это специфический немецкий способ заниматься тем же самым, что существует под названием психологии во Франции и в России» («Человеческое, слишком человеческое»). Ницше полагал, что миф как альтернатива рационального познания мира есть более адекватный способ отображения реальности. Например, встреча Заратустры с Человеком-Пиявкой, который посвятил жизнь науке, в конкретном случае – изучению мозга пиявки; он припал к болоту, буквально лежит в грязи и при этом страшно собой доволен: «Он хотел познанием заменить божественные ценности, религию и даже мораль. Познание должно быть научным, точным. Колким: не суть важно, мал или велик его предмет. Точнейшее знание самой ничтожной вещи придет на смену нашим верованиям в «величайшие» туманные ценности. Вот почему человек протягивает руку пиявке, вот почему задачей и идеалом становится познанием самой ничтожной вещи – мозга пиявки (куда уж тут до последних оснований). Но человек-пиявка не знает, что познание есть не что иное, как пиявка, что оно принимает эстафету морали и религии, преследуя ту же самую цель: уколоть жизнь, искалечить ее и осудить» (Ж. Делёз. «Ницше»). Заратустра же не разменивается на мелочи, он меняет мир вокруг себя одним желанием. Душа Заратустры – словно волшебный инструмент для изменения картин внешнего мира: «О душа моя, я дал тебе новые имена и разноцветные игрушки, я назвал тебя «судьбою», «объятием объятий», «пуповиной времени» и «лазоревым колоколом». Лазоревый колокол – купол души Заратустры – накрывает собою все вещи, благословляя и созидая новый мир: «И вот моё благословение: над каждою вещью быть её собственным небом, её круглым куполом, её лазурным колоколом и вечной уверенностью — и блажен, кто так благословляет! Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону добра и зла; а добро и зло суть только промельки теней, влажная скорбь и тянущиеся облака. Поистине, это благословение, а не хула, когда я учу: «Над всеми вещами стоит небо-случай, небо-невинность, небо-нечаянность, небо-дерзновение». «Нечаянность» — вот самая древняя аристократия мира, её возвратил я вещам, я избавил их от кабалы цели» (Перед восходом солнца // «Так говорил Заратустра». Часть третья). «Нечаянность», «случай», а не логически выстроенная цепочка рассуждений; случай, а не линейное мышление; случай – танец, случай-импровизация: «Это дерзновение и это безумие поставил я на место той воли, когда учил: «При этом одно невозможно — разумность!» Пожалуй, немного разума, семя мудрости рассеяно от звезды до звезды, — ко всем вещам примешана эта закваска; ради безумия примешана мудрость ко всем вещам! Немного мудрости ещё возможно; но вот какую блаженную уверенность находил я во всех вещах: они предпочитают танцевать на ногах случая. О небо надо мной, ты, чистое! Высокое! Теперь в том для меня твоя чистота, что нет вечного паука-разума и разума-паутины: — что ты место танцев для божественных случайностей, что ты божественный стол для божественных игральных костей и игроков в кости! (Перед восходом солнца // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Мир, который строит Заратустра, – это мир для посвященных, причем чем выше он поднимается, тем меньше поднимающихся вместе с ним, все меньше способных разделить с ним эту картину мира, потому что она у каждого должна быть своя: «Я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; всё меньше поднимающихся со мною на всё более высокие горы; я строю хребет из всё более священных гор» (О старых и новых скрижалях // «Так говорил Заратустра». Часть третья). 20 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания, заступник круга, — тебя зову я, самую глубокую из моих мыслей! И то, что называли вы миром, должно сначала быть создано вами» (На блаженных островах // «Так говорил Заратустра». Часть вторая). Образы-символы стихий, времен года, сторон света, животных и людей, которые в изобилии «населяют» мир «Заратустры», расшифровываются как в контексте идей «философии жизни», так и в контексте юнгианской теории архетипов. Так, образ-символ воды означает погружение в пучину бессознательного перед тем, как подняться на новые вершины сознательной жизни. В глубинах бессознательного таится опасность. Благоразумный избегнет опасности, но тем самым потеряет и благо, добиться которого невозможно без риска. Погружение в бессознательное оказывается необходимым условием нового витка развития. Заратустра в третьей части говорит о последнем путешествии, которое он хочет начать: «Была полночь, когда Заратустра отправился в путь через горный хребет острова, чтобы ранним утром достичь противоположного берега: там хотел он сесть на корабль. Я странник и восходящий на горы, — говорил он своему сердцу, — я не люблю равнин и, кажется, я не могу долго сидеть спокойно. И какая бы судьба и какое переживание ни ждали меня, — всегда будет в них странствование и восхождение на горы: в конце концов, мы переживаем только самих себя. И ещё одно знаю я: теперь я стою перед своей последней вершиной и перед тем, что давно предуготовано мне. Ах, на самый трудный путь свой должен я вступить! Ах, я начал своё самое одинокое странствование! Но тому, кто подобен мне, не избежать этого часа: часа, который говорит ему: “Только теперь ты идёшь своим путём величия! Вершина и пропасть — слились теперь воедино! Ты идёшь своим путём величия: теперь стало твоим последним убежищем то, что доселе называлось твоей последней опасностью! Да! Смотреть вниз на самого себя и даже на свои звёзды — вот что назвал бы я своей вершиной, вот что осталось для меня моей последней вершиной!.. Ах, это чёрное печальное море подо мною! Ах, эта тяжёлая ночная угрюмость! Ах, судьба и море! К вам должен я теперь спуститься вниз. Перед самой высокой своею горой стою я и перед самым долгим своим странствованием; поэтому я должен спуститься глубже, чем когда-либо поднимался — глубже погрузиться в страдание, чем когда-либо поднимался, до самой чёрной его волны! Так хочет моя судьба. Ну что ж! Я готов. “Откуда берутся высочайшие горы?” — так спрашивал я однажды. Тогда узнал я, что они выходят из моря. Это свидетельство запечатлено на их каменных породах и склонах их вершин. Из самой глубины должно прийти самое высокое к своей высоте» (Странник // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Сюжет «Заратустры» – странствие, но так как ландшафт его мира возникает как отражение ландшафта его души, то проходимые им пути и тропы, как и стороны света, суть символы состояний его души. Картина пространства-времени «Заратустры» такова: концентрические круги, движение по которым проходит вокруг некой центральной точки, при этом центральной точкой ландшафта является одинокая священная вершина – Масличная гора, окруженная всеми сторонами света. Наверху горы находится пещера, куда Заратустра периодически уединяется от земного мира, куда он в 4 части призывает высших людей – это, собственно, ось мироздания Заратустры. Гора – символ одиночества Заратустры, вершина его самопознания. То есть, он сам является осью своего мира: «Чтобы никто не смог заглянуть в мою суть и мою последнюю волю, — для этого 21 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 изобрёл я долгое светлое молчание. …И разве не должен я прятаться, подобно тому, кто проглотил золото, — чтобы не вспороли мою душу? …Поэтому я показываю им только лёд и зиму на моих вершинах — и не показываю, что гора моя окружена всеми солнечными поясами! Они слышат только свист моих зимних бурь — и не слышат, что пролетаю я и по тёплым морям, подобно тоскующим, тяжёлым, горячим южным ветрам» (На Масличной горе // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Проходимые Заратустрой полюсы в его круговом пути – суть времена года: зима, весна, лето, осень. Это и четыре стороны света: север, юг, запад, восток; и времена суток: ночь, утро, полдень и вечер. Это и четыре стадии развития духа: юность, возмужание, зрелость, старость. С каждым из этих полюсов связано определенное состояние души и настроение Заратустры. Так же, как движется по кругу природа и умирает каждой зимой, чтобы возродиться весной; так же, как все замирает ночью (ночь – страшное время, которое напоминает о смерти, когда воют псы и холодными костями гремят мертвецы), но потом брезжит новая заря, – все возвращается на круги своя, все повторяется, все начинается сызнова. Зима – сторона севера, холод, оцепенение старости, сторона зимы сопряжена с ночью, со смертью. Характеристика «зимней души» Заратустры: «Зима, злая гостья, сидит у меня в доме; посинели мои руки от её дружеских рукопожатий. …Здесь смеюсь я над моей строгой гостьей, и я люблю её за то, что она ловит в доме мух и заставляет стихать разный мелкий шум. …Она суровая гостья, — но я чту её и не молюсь, подобно неженкам, пузатому идолу огня… Кого я люблю, того люблю я больше зимою, чем летом; лучше и смелее смеюсь я над моими врагами, с тех пор как зима сидит у меня в доме. …И люблю щекотать её маленькой восковой свечкой, чтобы она наконец выпустила небо из пепельно-серых сумерек» (На горе Елеонской // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Зима – это суровая пора испытаний, которые не каждому под силу: «Уже жаждал я мороза и зимы: «О, если бы мороз и зима заставили меня снова скрипеть и похрустывать!» — вздыхал я, — тогда поднялись от меня ледяные туманы. Моё прошлое вскрыло свои могилы, много заживо погребённого страдания проснулось; оно лишь выспалось, сокрытое в саване» (О блаженстве против воли // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Трупы, которые шевелятся в могилах, – тайны, подавленные страхи и сомнения, которые начинают подниматься к осознанию, и необходимо вытащить их из могилы, потому что с мертвецами движение дальше невозможно: «Так всё кричало мне знаками: «Пора!» Но я — не слушал, пока наконец не зашевелилась моя бездна и моя мысль не укусила меня. Ах, бездонная мысль, моя мысль! Когда найду я силу слышать, как ты роешь, и не дрожать более? До самой гортани стучит моё сердце, когда я слышу, как ты роешь! Даже твоё молчание хочет задушить меня, ты, бездонно молчаливая! Никогда ещё не решался я вызвать тебя наружу: довольно того уже, что я носил тебя — с собою! Ещё не был я достаточно силён для последней смелости льва и его дерзости. Достаточно того ужаса, каким всегда была для меня твоя тяжесть; но когданибудь я должен найти силу и голос льва, он вызовет тебя наружу! И когда я наконец преодолею это в себе, тогда преодолею я нечто большее; победа должна быть печатью моего завершения!» (О блаженстве против воли // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Великая Полночь – час, когда мир спит тяжелым, опьянелым сном, похожим на смерть, но именно в это время начинается странствие Заратустры: «— Идём! Идём! Идём! Будем теперь странствовать! Час настал! Начнём странствовать в ночи! <…> 22 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Полночь приближается, высшие люди, — и вот хочу я сказать вам кое-что на ухо, как тот старый колокол говорит мне на ухо. <…> Горе мне! Куда девалось время? Не опустился ли я в глубокие колодцы? Мир спит. Ах! Ах! Пёс воет, месяц сияет. Лучше мне умереть, умереть, чем сказать вам, о чём думает теперь моё полночное сердце. Вот я уже умер. Кончено. Паук, зачем ткёшь ты паутину вокруг меня? Ты хочешь крови? Ах! Ах! роса падает, час настаёт —час, когда знобит меня и я мёрзну; он спрашивает, неустанно спрашивает: “У кого хватит сердца для этого?”» (Песнь скитальца в ночи // «Так говорил Заратустра». Часть четвертая). Для большинства людей лучшее время для начала странствия – утро, но, на самом деле, именно полночь – точка перевала, когда начинается новый круг. И те, кто начинает странствовать ночью, смелы и благословенны. О тех, кому достанет мужества пуститься в странствие в полночь: «… Кому быть господином земли? Кто скажет: так должны вы течь, вы, большие и малые реки!», — — час приближается; о человек, ты, высший человек, вникай! эта речь для тонких ушей, для твоих ушей — что полночь говорит? внимай!» (Песнь скитальца в ночи // «Так говорил Заратустра». Часть четвертая). Весна – сторона востока, утро, детство, надежда, обещание новых свершений, новых открытий, начало новой жизни. Утро – это время сотворения нового мира, ожидание чуда: «О небо надо мной, ты, чистое! Глубокое! Ты бездна света! Взирая на тебя, я трепещу от божественных желаний. Броситься в твою высоту — вот моя глубина! Укрыться в твоей чистоте — вот моя невинность! Бога скрывает его красота, — так скрываешь ты свои звёзды. Ты не говоришь, — так сообщаешь ты мне свою мудрость. …В том, что пришло ты ко мне, прекрасное, скрытое в своей красоте, что безмолвно говоришь ты мне, открытое в своей мудрости. …Прежде солнца пришло ты ко мне, самому одинокому» (Перед восходом солнца // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Переломный момент между утром и днем – Великий полдень, который симметричен Великой Полуночи: здесь время смыкается с вечностью: «О благословенный час молнии! О тайна перед полуднем! -- в блуждающие огни некогда превращу я их и в провозвестников огненными языками: -- возвещать будут они некогда огненными языками: он приближается, он близок, великий полдень!» (Об умаляющей добродетели // Так говорил Заратустра. Часть третья). Великий Полдень – благословенный час совершенства мира. Именно этому часу посвящены самые поэтические строки «Заратустры»: «<…> Какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели вечер седьмого дня пришелся для нее как раз в полдень! Уж не блуждала ли она слишком долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей? <…> Она лежит тихо, странная душа моя. Слишком уж много доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетет ее, она сковывает уста. <…> Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен. Не пой, ты, полевая птичка, о душа моя! Не шепчи даже! Смотри – кругом тишина! старый полдень спит, он шевелит губами: не пьет ли он сейчас каплю счастья – старую, потемневшую каплю золотого счастья, золотого вина? Счастье пробегает по нему, его счастье смеется. Так – смеется Бог. Тише! <…> – Что случилось со мною: слушай! Не улетело ли время? Не падаю ли я? Не упал ли я – слушай! – в колодец вечности? – Что происходит со мною? Тише! Меня кольнуло – о, горе! – в сердце? В самое сердце! О, разбейся, разбейся, сердце, после такого счастья, после такого укола. <…> Не стал ли мир сейчас совершенен?» 23 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Удивительные эти строки можно считать пророческими – Ницше умер в полдень 25 августа 1900 г. Лето – юг, день, возмужание и расцвет всех сил, наивысшее раскрытие и развитие всех качеств и способностей. Это сторона знойного солнца; существа, что встречаются в знойное время в южных краях, – испытание сил: «Я счастлив при виде чудес, порождаемых знойным солнцем: тигра, пальмы и гремучих змей.…Поистине, даже для зла есть ещё будущее! И самый знойный юг не открыт ещё человеком» (О человеческой мудрости // Так говорил Заратустра. Часть вторая). Лето – время наивысшего расцвета свойств человека, в том числе и тех, что Заратустра называет «злыми»: Сколь многое называют и теперь злейшей злобой, хотя оно имеет всего двенадцать футов в ширину и три месяца в длину! Но однажды придут в мир драконы побольше. Чтобы сверхчеловек не был лишён своего дракона, сверх-дракона, достойного его, — надо, чтобы много знойного солнца ещё пылало над влажным девственным лесом! Ваши дикие кошки должны стать сперва тиграми, а ваши ядовитые жабы — крокодилами: ибо у доброго охотника должна быть и добрая охота! (О человеческой мудрости // «Так говорил Заратустра». Часть вторая). Осень – вечер, запад, зрелость, красивое время года, время подведения итогов время сбора плодов, время приятной усталости после дневных трудов: «Плоды падают со смоковниц, они хороши и сладки; и когда они падают, сдирается красная кожица их. Я северный ветер для спелых плодов. Так, подобно плодам смоковницы, падают к вам эти наставления, друзья мои; теперь пейте их сок и их сладкую плоть! Осень вокруг, и чистое небо, и время после полудня. Посмотрите, какое обилие вокруг нас! Из преизбытка хорошо смотреть на дальние моря. Человек, переполненный плодами трудов и мыслей своих, готов к тому, чтобы созидать: «О послеполуденное время моей жизни! Однажды спустилось и моё счастье в долину, искать себе пристанища; тогда обрело оно эти открытые гостеприимные души. О послеполуденное время моей жизни! Чего не отдал бы я, чтобы иметь одно: эти живые посевы моих мыслей и этот рассвет моей высшей надежды!» (На блаженных островах // «Так говорил Заратустра». Часть вторая). В послеполуденное время усталый путник хочет отдохнуть, остановиться у жаркого очага, но для Ницше остановка означает прекращение творческого процесса, прекращение самой жизни, поэтому не доверяет он этой «коварной прелести»: «Я похож на влюблённого, который не доверяет слишком бархатной улыбке. Он отталкивает от себя возлюбленную, оставаясь нежным даже в своей суровости, ревнивец, — так отталкиваю и я от себя этот блаженный час. Прочь от меня, блаженный час! С тобою пришло ко мне блаженство против воли! Готовый к самому глубокому своему страданию стою я здесь, не вовремя пришёл ты! Прочь от меня, блаженный час! Лучше найди себе пристанище там — у моих детей! Спеши! и благослови их ещё до вечера моим счастьем! Уже приближается вечер: солнце садится. Удалилось моё счастье! Так говорил Заратустра. И он ждал своего несчастья…» (О блаженстве против воли // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Осень-вечер – это и время, когда солнце начинает клониться к закату, наступают сумерки, и начинают одолевать сомнения и вопросы. Человек уже готовится к суровой зиме и ночным испытаниям. «Солнце давно уже село, — сказал он наконец, — луг сырой, от лесов веет прохладой. Неведомое окружает меня и смотрит задумчиво. Как! Ты жив ещё, Заратустра? Почему? Зачем? Для чего? Куда? Где? Как? Разве не безумие жить ещё? — 24 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Ах, друзья мои, это вечер вопрошает во мне. Простите мне мою печаль! Вечер настал: простите мне, что вечер настал! (Танцевальная песнь // «Так говорил Заратустра». Часть первая). И снова наступает ночь – время испытаний. Каждый раз, находясь в каком-то состоянии, странствуя по какой-то стороне своей души, Заратустра немедленно жаждет оказаться на противоположной. Это и есть кружение вечного возвращения, «брачное кольцо колец». Сразу после «Танцевальной песни» идет «Надгробная песнь» о зиме, холоде, смерти. Смерть – не конец для того, кто верит в вечное возвращение, а необходимое условие для возрождения. То, что устало и клонится к земле, должно умереть, потому что только тогда на его месте может родиться новое. «В вашей смерти должны ещё гореть ваш дух и ваша добродетель, как вечерняя заря над землёй, — или же смерть плохо удалась вам. Так хочу я сам умереть, чтобы вы, друзья, ради меня ещё больше любили землю; и землёю хочу я вновь стать, чтобы найти отдых у той, что меня родила» (О свободной смерти // «Так говорил Заратустра». Часть первая). Смерть – не конец, смерть – великое испытание и новое начало, которое наступает в полночь. Смерть должна стать преодолением всего слабого и ненужного, ничтожного: «Только там, где есть могилы, есть воскресение» (Надгробная песнь // «Так говорил Заратустра». Часть вторая). Прохождение по кругу «утро-день-вечер-ночь», т.е. один день, равно прохождению по кругу «весна-лето-осень-зима», т.е. одному году, и целой жизни, поскольку аналогично циклу «детство-возмужалость-зрелость-старость». Это и есть кольцо колец, вечное кольцо возвращения. Странствие Заратустры по кругу уничтожает линейность времени, уничтожая идею конечности существования и утверждая идею вечности-бессметрия. В четвертой части даже Самый безобразный человек, выйдя из пещеры Заратустры, говорит: «Стоит жить на земле: один день, один праздник с Заратустрой, научил меня любить землю» (Песнь опьянения // «Так говорил Заратустра». Часть третья). Один день – как вся жизнь, один день – как вечность. Но Заратустра утверждает, что даже после самого прекрасного дня должно оставаться желание прожить его еще раз. Уникальная, новая мысль философии Ницше заключается в смысле, который он придавал вечному возвращению. Его смысл не в том, что все банально повторяется, – ницшеанское открытие и призыв заключается в том, что каждый день, прожитый так, как умеет его прожить Заратустра, должен ощущаться как идеальный день. Могут быть страдания, страх, болезнь, но каждую ситуацию надо принять и полюбить как неотъемлемую часть жизни: «“Так это была — жизнь? — хочу сказать я смерти. — Ну что ж! Ещё раз!» (Песнь скитальца в ночи // «Так говорил Заратустра». Часть четвертая). «Говорили вы Да какой-нибудь радости? О друзья мои, тогда вы говорили Да и всякой скорби. Всё сцеплено, нанизано, влюблено одно в другое. Хотели вы когда-либо пережить мгновение дважды, говорили вы когда-нибудь: «Ты нравишься мне, счастье! миг! мгновенье!»? Так хотели вы, чтобы всё вернулось! Всё заново, всё вечно, всё сцеплено, нанизано, влюблено одно в другое, о, так любили вы мир, вы, вечные, любите его вечно и во все времена; и говорите также скорби: пройди, но вернись назад! Ведь радость рвётся в вечный день!» (Песнь скитальца в ночи // «Так говорил Заратустра». Часть четвертая). В структуре пространства-времени «Заратустры» встречается такое понятие, как час великого презрения – это момент, когда происходит поворот колеса, когда, находясь на какой-то стороне своей души, ощущаешь недостаточность, неполноценность этого состояния и желаешь, чтобы колесо повернулось и двинулось дальше: «В чём то высшее, что можете вы пережить? Это час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, как и ваши разум и добродетель. Час, когда вы говорите: “Что мне моё счастье! Оно бедность, и грязь, и жалкое довольство собою. А ведь ему следовало бы оправдывать само существование!” 25 © Н. А. Пермякова. История зарубежной литературы 20 века. НГУ, 2015 Час, когда вы говорите: “Что мне мой разум! Жаждет ли он знания, как лев своей пищи? Он — бедность и грязь и жалкое довольство собою!” Час, когда вы говорите: “Что мне моя добродетель! Она ещё не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Всё это бедность и грязь и жалкое довольство собою! …Но где же та молния, что лизнёт вас своим языком? Где то безумие, которым надо бы вас заразить? (Предисловие Заратустры // «Так говорил Заратустра». Часть первая). Учение Заратустры о сверхчеловеке – это попытка привить людям то безумие, которое заставит отказаться от всех свершений, отбросить «жалкое довольство собой» и снова двинуться в путь. Жизненное кредо Заратустры: «нужно закатиться, чтобы снова взойти»:«Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много мёду… Я должен спуститься вниз, я должен, подобно солнцу, закатиться… Эта чаша хочет вновь стать пустою, а Заратустра хочет вновь стать человеком» (Предисловие Заратустры // «Так говорил Заратустра». Часть первая). Литература Делез Ж. Ницше. СПб.: AXIOMA, 2001. 181 с. URL http://www.nietzsche.ru/look/xxb/delez/ Деррида Ж. Шпоры: Стили Ницше. // Философские науки, 1991. № 2. С. 118–142. № 3. С. 114–129. URL http://ec-dejavu.ru/p/Publ_Derrida_Spur.html Манн Т. Философия Ницше в свете нашего опыта. // Манн Т. Собрание сочинений. М., 1960. Т. 10. С.346–391. URL http://www.nietzsche.ru/look/xxa/mann-filosof/ Ницше Ф. Антихрист // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 631–692. Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм. // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 47–157. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 5–237. Ницше: pro et contra. Антология. СПб. : Издательство Русского Христианского Гуманитарного Института, 2001. 1087 c. URL http://anthropology.rchgi.spb.ru/nicshe/Nietsche.pdf Рассел Б. Ницше. // Рассел Б. История западной философии. Новосибирск: Издательство НГУ, 1994. Книга 3. С. 245–256. Свасьян К. А. Фридрих Ницше – мученик познания. // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 5–46. Серрано М. Ницше и вечное возвращение. // Мигель Серрано. Наше мировоззрение. Сборник статей. М.: Наследие предков, 2002. URL http://www.nietzsche.ru/look/xxb/serrano/ Соловьев В. С. Идея сверхчеловека. // Соловьев В. С. Сочинения. В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 625–634. URL http://krotov.info/library/18_s/solovyov/09_172.html Хайдеггер М. Слова Ницше: «Бог мертв». // Вопросы философии. 1990. № 7. С. 143–176. URL http://ec-dejavu.ru/g/God.html Шопенгауэр А. Понятие воли. // Шопенгауэр А. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1992. С.41–62. Юнг К. Г. Об архетипах коллективного бессознательного. // Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: RENAISSANCE, 1991. С. 95–128. Юнгер Ф. Ницше. М.: Праксис, 2001. 256 с. Ясперс К. Ницше и христианство. М.: Медиум, 1994. 115 с. Интернет-ресурсы Сайт «Фридрих Ницше». URL http://www.nietzsche.ru/about/ 26