Фридрих II Гогенштауфен – «Удивление мира» («Stupor Mundi»)

Лекция 3 Фридрих II Гогенштауфен – «Удивление мира» («Stupor Mundi») «Пред кем лежали все в пыли, Торчит затычкою в щели». Шекспир «Гамлет» О фильме Мы снова возвращаемся в Германию. В первом эпизоде мы упоминали о том, что ры­жая бестия Фридрих I Гогенштауфен Барбаросса (1122–1190) утонул и чуть не утопил копье Судьбы. Копье, которым воин Лонгин пронзил Христа на кресте. Эта святыня потом «всплыла» в руках нашего нынешнего героя – внука и тезки императора Бар­бароссы – Фридриха II (1194–1250). А через семь веков это копье страстно мечтал разыскать Гитлер, чтобы стать непобедимым и гогенштауфеноподобным! Сегодня мы говорим о камерном и малобюджетном, снятом при поддерж­ке ЮНИСЕФ фильме итальянского режиссера Паоло Бьянкини 2007 года выпуска со странным названием «День, ночь. А потом рассвет» (парафраз из проповеди св. Франциска). Это картина об императоре Фридрихе II Гогенштауфене, которого Ницше включил в ряд завораживающих, непостижимых, невообразимых и загадоч­ных людей, что предназначены для «победы и соблазна». Но мы все время будем возвращаться к его деду Барбароссе, потому что в памяти германского народа жизни двух Фридрихов слились в единую великую легенду, о которой речь впереди. Малоизвестный в России режиссер и сценарист Паоло Бьянкини – человек умеренно левых взглядов, как многие в современной Италии. В 1984 году он даже принял участие в съемках документального фильма «Прощание с Эрнико Бернингуэ­ром» – еврокоммунистом, генсеком итальянской компартии. Вместе с этим за плеча­ми Паоло в его кинематографическом рюкзаке отличный, к сожалению, не переведен­ный на русский, фильм «Большой дуб», собравший несколько международных призов, в том числе и каннского МКФ. Трудно представить, что сегодня можно снять полноценный исторический фильм за сто пятьдесят тысяч евро. Даже на малобюджетного «Барбароссу» было по­трачено девять миллионов евро. Но Паоло Бьянкини удалось невозможное. Очевид­но, оригинальность замысла и дерзость исполнения так воодушевила европейских кинокритиков, что лента Бьянкини получила несколько второстепенных, но приме­чательных призов европейских киноассоциаций. Разумеется, «День, ночь. А потом рассвет» не единственный пример успешно­го некоммерческого, но и не элитарного, не артхаусного кино. Сама идея независимости в кино технически смогла реализоваться только по­сле Второй мировой, когда появились новые ручные камеры и упростился монтаж. Свободные деятели кино стали объединятся в союзы, из которых потом образовались такие мощные ассоциации, как Национальный американский фестиваль независимо­го кино «Сандэнс», проходящий с 1985 года. Основой фестиваля послужил одноимен­ный институт, образованный еще Робертом Редфордом. (А Сандэнс – имя его киноге­роя, легендарного разбойника Сандэнса Кида.) Можно вспомнить «Полуденные тени» Майи Дерен 1943 года, «Фейервер­ки» Кеннета Энгера 1947 года и «Маленького беглеца» Морриса Энгеля, Рут Оркин и Рэя Абрашкина, снятого в 1953 году. «Маленький беглец» стал первым независимым фильмом, номинированным на «Оскар» за лучший оригинальный сценарий. Он также взял Серебряного Льва в Венеции. Американские независимые фильмы были замече­ны и оценены представителями Новой Волны в Европе, где появились свои «вольные» кинофестивали, например французские, Европейский фестиваль независимого кино ECU и фестиваль «Лез Арк». Если не перечислять разные «эконом»-триллеры про Хэллоуин и расчленен­ку, то можно вспомнить пару десятков фильмов со скромным бюджетом и неожиданно большими кассовыми сборами. Например, первый полнометражный, сюрреалистиче­ский, черно-белый фильм Дэвида Линча «Голова-ластик» 1977 года с бюджетом всего в двадцать тысяч долларов, а кассовыми сборами в семь миллионов. Или «Безумный Макс» Дж. Миллера 1979 года с молодым Мелом Гибсоном. Бюджет ленты составил четыреста тысяч долларов, а кассовые сборы сто миллионов. И, конечно, «Музыкант» Роберта Родригеса 1992 года, с которого начался нынешний виток моды на независи­мое малобюджетное кино, при затратах в семь тысяч долларов кассовые сборы оказа­лись два миллиона. Так что бешеный успех ирландского музыкального фильма «Однажды» Джона Карни 2007 года кажется уже вполне закономерным. Лента стала обладателем «Оска­ра» и двух номинаций на Грэмми, с бюджетом сто шестьдесят тысяч долларов фильм собрал в кинотеатрах двадцать миллионов семьсот тысяч. И как не вспомнить недав­нюю бытовую драму «Станцию «Фрутвейл» 2013 года с бюджетом в девятьсот тысяч долларов, обернувшихся семнадцатью миллионами. Сегодня новые цифровые технологии сделали процесс кинопроизводства настолько доступным, что на нынешние МКФ стали посылать фильмы, снятые на телефон. А в ю-тубе образовалось много самостийных любительских кинофести­валей. Но Паоло Бьянкини стоит особняком даже в ряду этих независимых режис­серов, потому что ему удалось снять не только хороший, но и достоверный историче­ский фильм с приличным прокатом на большом экране, вся выручка от которого ушла на благотворительность. То есть Бьянкини действовал точно в духе своего киногероя бессребреника св. Франциска Ассизского, которого режиссер сделал собеседником императора Фридриха II. В фильме св. Франциска играет его тезка Франческо Сальви, замечательный актер с большим диапазоном образов от трагедийных до гротесковых. Актер уровня Пола Джаматти, которому тоже одинаково хорошо удается и фарс, и драма. Роль Фридриха досталась молодому итальянскому актеру Джулио Брунетти, которого мы почти не знаем, потому что он рано ушел из кино. Из известных актеров в фильме еще задействован Джорджио Кантарини, за десять лет до этого сыгравший мальчишку в фильме «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи. Остальными именами я не буду вас мучить. В своих интервью Паоло Бьянкини не раз объяснял, что на узкую дорожку независимого кино его заставил свернуть нынешний застой в итальянском кинема­тографе. Золотой век итальянского неореализма миновал. Киностудии и продюсеры, опасаясь рискованных вложений, предпочитают участвовать в европейских и аме­риканских совместных проектах, тем самым разделяя с ними экономическую ответ­ственность. А большую часть зрителей поглотило вездесущее и малохудожественное в Италии телевидение. На съемки ленты «День. Ночь. А потом рассвет» ушло всего два месяца. Сни­мался он не в Апулии, где происходит действие фильма, а гораздо севернее, на роди­не самого Паоло, в Тускании, район Лацио. Причем в работе над лентой принимало участие много волонтеров: студентов, инвалидов, пенсионеров и даже заключенных тюрьмы в Витербо, которые смастерили средневековые упряжи для коней и другой реквизит. Причем все они работали бесплатно. Что еще раз показало любовь итальян­цев к своей истории, даже если герои этой истории – германцы. Такие, как Фридрихи Гогенштауфены. Широкий исторический контекст Кстати, о бесконечных венценосных тезках. Всех этих немецких Фридрихах, фран­цузских Людовиках и Карлах, английских Генрихах и Ричардах и испанских Хуанах и Педро. Не потому их все время называли одинаково, что имен было мало. А из вред­ности, чтобы нас запутать. Тезки были в моде потому, что для средневекового челове­ка память – это почти буквальное возрождение прошлого. Вот почему так важно ро­довое повторения имен. Тем самым люди средневековья продлевали усопшим жизнь и переносили их достоинства на потомков. Такая своеобразная метафизическая ге­нетика. Что ж, для разминки пробежимся по реперным точкам мироздания XI–XII– XIII веков – зенита Средневековья. Ведь мы по-прежнему следуем логике средневеко­вого мировосприятия и пытаемся охватить всю историческую вселенную. Дремучие леса, непроходимые топи, умирают рано, врачей нет: заболел, значит умер; непролаз­ная грязь с «празднобродными» свиньями, вонь и антисанитария. Из всех известных нам королей реально мылся только наш нынешний герой – Фридрих II – даром, что считался Антихристом. Но одно из самых важных отличий от нас – это близость, почти ощутимость конца жизни и конца мира, которая рождала в людях средневековья могучую жизнь духа и ежесекундное ощущение бренности существования. Вечность дышит в заты­лок каждому. Свобода, равенство и братство приходят не с революцией, как думали французы в XVIII веке, а со смертью. Смерть, а вовсе не собака – самый лучший друг человека средних веков: она освобождает его от жизненных скорбей, боли и стра­даний и направляет в мир иной, неведомый и, возможно, прекрасный. В загробную жизнь верили все. А вы верите, что за смертью есть другая жизнь? Спросите себя об этом сейчас, пока идет наш разговор и пока вы будете смотреть фильм Бьянкини, по­тому что он об этом. Помни о смерти. Memento mori Постоянный страх перед неминуемой собственной кончиной и кончиной мира при­нимал тогда самые причудливые формы: иногда лихорадочного веселья «пира во время чумы», иногда стоического культа умирания и мертвого тела. Любимой темой фресок в соборах и парадных залах дворцов стал триумф Смерти, всех уравнивающей своей хладной властью. Вы, наверняка, видели репродукции этой «пляски смерти», которой так любят иллюстрировать статьи о Средневековье: похожая на обезьяну смерть увлекает за собой Папу, императора, рыцаря, поденщика, монаха, малое дитя, шута и всех прочих. Пред­ставляете, приходите вы, допустим, в мэрию, а там на стене вместо портрета Владимира Путина или вида Кремля смерть-обезьяна тащит за собой в небытие самого Владимира Владимировича, а он цепляет за собой Сергея Собянина, а Собянин Валентину Матвиен­ко… Назавтра художник сидел бы уже в кутузке за клевету и разжигание розни. Помни о смерти. Memento mori. Памятники Смерти, увековечивая её по всей средневековой Европе, стояли так же густо, как недавно у нас памятники Ленину, ведь он, как и смерть, был «живее всех живых!», если верить Владимиру Маяковско­му. Памятники смерти есть почти на всех башнях городских ратуш, где сохранились старинные часы. Самые досягаемые для нас – в Праге. А если вы будете в Париже, нет, когда вы будете в Париже в Лувре, там есть великолепная статуя Смерти с кладбища «невинно убиенных младенцев». И, конечно, загляните в Сен-Дени – усыпальницу французских королей. Вы увидите, что начиная с Людовика XII (это XV век) даже короли строят себе пышные и чудовищные гробницы, в которых внутри помещают изваяния самого умершего ко­роля и его королевы мертвыми и обнажёнными, еще мгновение и тлен тронет их вен­ценосную плоть. Ну а на крыше этих самых гробниц, словно на двухярусной кровати, располагается уже благополучно вознёсшаяся королевская чета, стоящая на коленях и усердно благодарящая Господа за избавление от этого ужасного гниющего тела. Всего таких гробниц осталось три – Людовика XII, Франциска I и Генриха II. Помни о смерти. Memento mori. В Древнем Риме эти слова произносились во время триумфального шествия римских полководцев, возвращавшихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что, несмотря на свою славу, он остаётся смертным. Представляете, засе­дание нашей Государственной Думы или правительства, где есть специальный человек, который подходит и напоминает премьеру или спикеру о его неминуемой смерти? Острое чувство бренности мира дотянулось в Европе аж до XVIII века, когда на туалетном столике просвещенного европейца еще можно было увидеть натураль­ный череп. Отсюда и вполне естественный во времена Шекспира и диковатый для нас по антуражу монолог Гамлета с черепом «бедного Йорика» в руках. Это не троллинг молодого строптивца, а вполне обыденная сценка. Я останавливаюсь на этом так подробно, во-первых, потому что эта нрав­ственно-философская доминанта – основа нашего фильма. А во-вторых, потому что отношение к смерти у нас сегодняшних радикально отличается от средневекового. Тогда люди были честнее с самими собой. У нас же память о смерти вытеснена на обо­чину, в подсознание, в сериал «Ходячие мертвецы». Недаром Аркадий Райкин переде­лал «Memento mori» в «Момент у моря... Момент в море… Последняя минута жизни». Переделал в шутку. Потеряв твердую веру в бессмертие души и в загробную жизнь, мы стремимся заменить её физиологическим бессмертием или хотя бы долголетием. Старость для нас – поражение. Мы отчаянно молодимся, пьем виагру, красим волосы, колем ство­ловые клетки и не желаем помнить, что говорил Гамлет о судьбе Цезаря, превратив­шегося в прах, возможно в глину, которой конопатят стены: «Пред кем весь мир лежал в пыли, Торчит затычкою в щели...» Мы стремимся совладать со временем, игнорируя смерть и старость, а средне­вековый человек жаждал ее, боялся и стремился укрыть покровом мистической тай­ны, принимая всю её непостижимость. Например, хотя смерть повсюду: её изображение можно найти в каждой церк­ви и в каждой книге, но изучать, препарировать мертвецов, то есть заниматься «тру­поразъятием», было запрещено вплоть до XVII века, поскольку это считалось вторже­нием в мир недосягаемого и непостижимого. Врачи не знали строения человеческого тела и часто для хирургической операции обращались за советом и содействием к палачу как наиболее сведущему. Жуткую работу палача мы тоже обратили в шутку: «Работа с людьми и на свежем воздухе». Смерти ждали каждый день, но спали полусидя, чтобы не уподобиться мерт­вым, вот почему у знати в замках такие короткие кроватки. И лихорадочно искали фи­лософский камень – средство, способное противостоять смерти. Смерть притягивала и пугала одновременно. Зато человечество понималось средневековыми людьми как общность живых и мертвых. Как её до сих пор понимает христианская церковь, раз­деляя себя на церковь воинствующую – живых, и церковь торжествующую – усопших. Да, смерть в средние века так близка, что даже не полностью исключает покойника из общества. Мертвеца, например, могли и судить. А с другой стороны в документах слово «навечно» часто означало «пожизненно». Время Средневековья Вообще со временем была полная путаница. Во-первых, человек чувствовал себя не властным над временем, потому что он, человек, – собственность Бога, а Время – одна из ипостасей Бога, ибо сам Бог вечен. (Предвечность – одно из свойств Бога.) Вот почему ростовщичество, например, считалось грехом и отдавалось на откуп евреям. Ведь ростовщик торговал временем, наживался на времени, которое принадлежало Богу. Время – не деньги, а суть Божья! Оно течет медленно и его много. У Бога всего много и времени тоже. Прибавьте к этому, что в Европе время, несмотря на циклич­ность природы, считалось конечным. Оно текло от сотворения мира к концу света. А на Востоке, например у буддистов, время движется подобно штопору, и душа, прой­дя один жизненный цикл, переходит на следующий уровень в другое тело. Кстати, механических часов во время жизни нашего героя Фридриха II еще не было. Их изобретут только к концу XIII века и то без стрелок. А пока время изменчиво: летние часы разнятся по долготе с зимними. А у некоторых народов счет времени идет вообще не по дням, а по ночам. Все живут по звуку церковного колокола. Колокола так важны, что у них есть свои имена, они фактически живые. А значит, время контроли­рует церковь, духовенство, что естественно, ведь время принадлежит Богу. Богатые, конечно, позволяли себе иногда измерять время свечами, вот почему игра стоит свеч. Кстати, церковь приватизировала не только время, но и пространство. Так статуи свя­тых на перекрестках дорог являлись одновременно указателями, а видные издали ко­локольни церквей помогали сориентироваться путникам не хуже навигатора. Заядлые путешественники могли указать дорогу даже по звуку колокола. Средневековье – удивительный отрезок бытия, когда параллельно существо­вало несколько времен. Во-первых, конечно, библейское, где вечность – атрибут Бога, а время – его создание. Это знание пришло к христианам из Ветхого Завета. Бог по просьбе Иисуса Навина остановил солнце, чтобы битва иудеев могла продолжать­ся. Смысл истории человечества – не в научно-техническом прогрессе, не в свободе, равенстве и братстве, а в обнаружении Бога, его воли и замысла. Поэтому вся история для средневекового человека имела библейские аналогии. Например, борьба между германским императором Генрихом IV и папой Григорием VII (помните стояние в Ка­носсе?) сопоставлялась с борьбой Иуды Маккавея с царем Сирии Антиохом. Во-вторых, время родовое. Когда за родовитым человеком сгущалось время предков и давало ему дополнительную силу. Отсюда это упорное повторение родо­вых имен и особая важность крови как носительницы только этому роду присущих качеств, включая мистические. Так благородство происхождения, его протяженность во времени становится источником дополнительной силы. Нам, безродному сброду разночинцев, это сейчас трудно уразуметь. В-третьих, время аграрное. В нем даже месяцы носили название сельскохозяйственных работ: «месяц пара» (июнь) и «месяц косьбы» (июль) у германцев; «листопад» (октябрь) у чехов и ноябрь у украинцев; «время сбора яиц» (май) у скандинавов. И только в-четвертых шло время историче­ское, реальное, с ним считались в последнюю очередь. Потому что ИСТИННОЕ НЕ ЕСТЬ РЕАЛЬНОЕ. А жизнь – есть сон. Это состояние жизни как долгого, протяжного сна прекрасно схвачено Паоло Бьянкини в нашем фильме. Но так как мы гуманитарии, то надо отметить и пятое время: время в рыцар­ских романах, таинственное и произвольное, полное самых невероятных завихрений. Сгущающееся и протяжное, пока совершаются подвиги, и обрывающееся в никуда в промежутках между ними. Я так подробно рассказываю вам о времени, потому что фильм, о котором мы говорим, скорее философская притча, чем боевик. Хотя вряд ли можно найти фигуру в европейской истории Средневековья более воинственную, чем Фридрих II Гогенштауфен. Столпы национального величия А теперь попробуем быстрым шагом продраться сквозь дебри немецко-итальянской истории до нашего сегодняшнего персонажа – невероятного, великого и таинствен­ного Фридриха II. Есть личности, которые до сих пор вызывают жгучие споры среди историков и простых смертных. Фридрих – один из них. Им или пылко восхищаются, или его страстно ненавидят. В любом случае Гитлер недаром так трепетно относился к памяти обоих Фридрихов Гогенштауфенов – ведь на протяжении всей европейской истории у Германии не было больше таких могучих и могущественных вождей, по­корителей вселенной. Они связующее звено между легендарными Нибелунгами и рядовыми немцами сегодняшнего дня. Ну, если не с рядовыми, то хотя бы с такими, как Бисмарк. Надеюсь, вы не поленились и посмотрели эпический шедевр немецкого экспрессиониста Фрица Ланга 1924 года «Нибелунги: Зигфрид и Месть Кримхильды»? Гитлер попытался использовать талант Фрица Ланга, даже когда тот после предложе­ния Гебельса о сотрудничестве благоразумно сбежал на следующее утро в Париж. Вся геометрия торжественных шествий в «Нибелунгах» и «Метрополисе» была использо­вана при организации нацистских мистерий и шествий. Гитлер сумел заменить Фрица Ланга его женой – идейным членом НСДАП с 1940 года, которую звали Теа Габриэла фон Харбоу (1888–1954). Она автор сценариев фильмов Фрица Ланга, Фридриха Мурнау, Карла Дрейера и других гениев экспресси­онизма немецкого кино двадцатых – тридцатых годов, его мозговой центр. Многое почерпнула у Фрица Ланга и его «Нибелунгов» и менее идейно подкованная, но не менее талантливая Лени Рифеншталь (1902–2003). Впрочем, некоторые критики (по­читайте книгу Зигфрида Кракауэра «Психологическая история немецкого кино») считают, что успех «Триумфа воли» и «Олимпии» ей обеспечил непревзойденный та­лант оператора Вальтера Руттмана (1887–1941). Этого классика кино, подобного на­шему Дзиги Вертову, весь мир знает по документальному фильму 1928 года о Берлине «Симфония большого города». Там он впервые применил многие эффектные приемы съемки, например, «расходящиеся рельсы» (которые потом всех так восхищали у Луи Маля в «Зази в метро»), съемку снизу вверх, увеличивающую масштаб героя и его личности, и еще многое другое. Кстати, эпизод «сон Кримхильды о соколах» у Фрица Ланга в «Нибелунгах» сделал тоже Руттман. На «Триумфе воли» он поссорился с Лени Рифеншталь, и она пустилась в одиночное плавание, а он пошел на фронт и погиб. Считается, что оча­рованная Гитлером, Лени отправилась снимать на передовую, увидела там распра­ву на рынке над мирными жителями, вернулась и, навсегда оставив созданный ею «мистический фашизм», переключилась на ничего не значащую любовную драму. Но не надо забывать, что фашизмом на первых порах была очарована не одна Лени Ри­феншталь. В Париже в 1936 году за фильм «Триумф воли» она получила Гран-при и золотую медаль. А на фестивале в Венеции – главный приз. Сейчас об этом не любят вспоминать, но у нас в 2001 году в Санкт-Петербурге та же Рифеншталь получила приз за подводные съемки на фестивале «Послание к человеку». После Второй мировой и «Триумфа воли» немцам уже невозможно было вос­певать величие германской нации, поэтому они не могли снимать кино про Фридриха II Гогенштауфена – духовного и эстетического предка Адольфа Гитлера и его Третьего рейха, каковым считают его некоторые историки. Что ж, двустишье из «Гамлета»: «Пред кем весь мир лежал в пыли, Торчит за­тычкою в щели...» подводит общий итог деяниям и Фридриха, и Адольфа. Понятно, что именно в силу своей воинственности и богоподобности Фридрих II оказался за бортом европейского и в частности германского кино с его современными идеями пацифизма. Однако, если с образом Барбароссы – эталоном рыцаря – всё более или менее понятно, то с образом Фридрих II не все так просто. Он слишком загадочен и разновелик, недаром одни современники называли его «Удивлением Мира» («Ступор Мунди») и светочем мира, а другие считали, что этот свет лишь отсвет преисподней. Паоло Бьянкини сумел вычленить из невообразимого разнообразия стрем­лений и деяний Фридриха самую необычную для этого воителя могучую «антивоен­ную» тему, когда император вопреки мейнстриму XIII века не захотел отправляться в крестовый поход, сомневаясь, что война может быть священной. И эти его раздумья оказались созвучны чаяниям Франциска Ассизского, которого он выбрал себе в со­беседники. Но, чтобы понять, насколько ценно совпадение помыслов великого воителя и великого подвижника, надо сначала опуститься до бренно-исторического базиса и пояснить, как они оказались вместе. Ведь в нашем фильме, как в настоящем фило­софском эссе, нет четкой фабулы, несмотря на то, что все исторические эпизоды соот­ветствуют действительности и хронологии. Узкий исторический контекст. Император Генрих VI (1165–1197) На нашем первом «киносеансе» мы оставили прах императора Барбароссы и его стар­шего сына на Святой земле. После этого в самом конце XII века корона германской империи перешла к его сыну Генриху VI за жестокий нрав прозванному Грозным и женатому на экс-монахине и переспелой невесте Констанции Сицилийской, неожи­данной наследнице королевства Сицилия. Помните, Барбаросса устроил их свадьбу за счет миланцев? Итак, в то время ко­ролем Сицилии был Вильгельм Добрый (1153–1189). Добрый, но бездетный, потому что его жена, английская принцесса, дочь Алиеноры Аквитанской и сестра Ричарда Львиное Сердце, не смогла родить королю наследника. Беспечный король умер достаточно мо­лодым, чуть за сорок, и передал корону на смертном одре своей единственной близкой родственнице – тетушке Констанции. Хотя на корону претендовал его незаконнорож­денный брат, бастард Танкред Сицилийский, и даже попытался потом взять её силой. Многие считают, что, завещав Констанции – жене Генриха VI Гогенштауфена, сицилийское королевство, Вильгельм тем самым погубил этот цветущий край, отдав его в руки изверга-германца. Ведь Генрих VI стал законным и полновластным владе­телем Сицилии и южной Италии вместо жены, хотя обычно мужья в подобных ситуа­циях остаются королями-консортами, почетными соправителями, как муж нынешней английской королевы Елизаветы. Но Генрих VI подтвердил свое право, жестко рас­правившись с Танкредом Сицилийским, временно захватившим трон. Показал, кто в доме хозяин. Как раз в тот момент, когда Генрих собирался на Сицилию в поход против Тан­креда, он получил известие о смерти отца (то есть Барбароссы) и поэтому задержался в Германии. Так он разминулся с гостившим у овдовевшей сестры на Сицилии Ричар­дом Львиное Сердце, который остановился там с королем Филиппом Августом по до­роге на Святую землю. Повезло Генриху, иначе Ричард не позволил бы ему завладеть Сицилией. Впрочем, они еще встретятся, к несчастью для Ричарда. Вы помните, что по пути домой из неудачного крестового похода Львиное Сердце оказался в заточении у императора Генриха? Именно на деньги от выкупа Ричарда Генрих VI Гогенштауфен и смог снарядить очередное войско для окончательного покорения Сицилии. Захват власти был невероятно жесток. Генрих в целях демонстрации силы не только оскопил и ослепил маленького сына уже погибшего к тому времени Танкреда, но и выкинул из могилы и изуродовал останки своего противника. Что, кстати, было совершенно в духе того времени. Из могил выкапывали и «наказывали» даже остан­ки римских Пап. Но то, что случилось на Сицилии, можно назвать только террором: пленных закапывали живьем, сдирали с них кожу или поджаривали на медленном огне. На голову предполагаемого лидера мятежа Генрих велел надеть раскаленную железную корону. Именно за эти буйства он и получил прозвище «Кровавого север­ного сияния». В декабре 1194 года, под конец XII века, Генрих VI с большой помпой короно­вался в Палермо как владыка Сицилии. Когда вы будете в Ахене, загляните в сокро­вищницу кафедрального собора и полюбуйтесь роскошной коронационной мантией сицилийского королевства времен Роджера II с символическим арабским орнамен­том, которую Фридрих передал в королевское хранилище. А императрица Констанция (1154–1198) – истинная королева Сицилии – не поспела на коронацию. Она следовала за мужем из Германии медленно, потому что, к удивлению всех, была беременна. И прямо в Рождество в центральной Италии в ма­леньком городке Джези (или Ези, то есть Иисус) в доме императорского стольника она родила единственного и долгожданного наследника – нашего маленького Фридриха II Гогенштауфена. Да, спустя восемь лет после заключения брака у сорокалетней Констанции и двадцатидевятилетнего Генриха VI родился единственный сын Фридрих. Констанция знала, что ее собственные враги и враги Генриха по обе стороны Альп, ссылаясь на ее возраст и долгое бесплодие, непременно станут утверждать, что ребенок – под­кидыш. Поэтому она раскинула шатер на рыночной площади Джези, куда был открыт свободный доступ всем матронам города, чтобы они могли засвидетельствовать роды. Сильная женщина. Через пару дней она показалась народу на той же площади, гордо кормя ребенка грудью. Дух могучих норманнов Отвилей продолжал жить в этой хра­брой роженице и её ребенке, которого недруги сразу «окрестили» исчадьем ада, вы­моленным у дьявола. Один из флешбэков в нашем фильме рассказывает об этом неве­роятном событии. Кстати, городок Джези – родина не только императора Фридриха II, но и писателя Рафаэля Сабатини и композитора Джованни Перголези. Первые роды в сорок лет. Дело по тем временам неслыханное. Ведь и в нашей стране совсем недавно 30-летних женщин считали старородящими. Но ведь это была не просто королева, а норманка, в чьих жилах текла могучая кровь викингов, заво­евателей северной Франции, названной в их честь Нормандией. У нее одна кровь с Вильгельмом Завоевателем. Норманны не только взяли Англию, но и отбили Южную Италию и Сицилию у Византии и основали Королевство обеих Сицилий. Констанция была дочкой легендарного Роджера II Сицилийского (1095–1154), прославившегося многими победами (в том числе и над германским императором Лотарем) на суше и на море. По одной из версий пиратский флаг «Веселый Роджер» произошел именно от его имени. На его флаге красовались две скрещенные кости на красном фоне. «Ре­бята, вам крышка! Костей не соберете». Германский император Генрих VI Грозный, нежданно получив в приданое от жены Сицилию, так полюбил эту землю, что перенес туда центр Священной Римской империи в ущерб родной Германии. Это позволило давнему сопернику рода Гоген­штауфенов Генриху Льву Вельфу (помните дорогого кузена из нашего фильма «Бар­баросса»?) без разрешения вернуться из английской ссылки, в которую отправил «дорогого кузена» покойный Барбаросса. Напомню, что Англия была родиной жены Генриха Льва, английской принцессы Матильды, еще одной сестры Ричарда Львиное Сердце. Представляете, каким могущественным был род Вельфов, если за него пошла дочь и сестра королей Англии Плантагенетов? Так вот, при новом императоре, сыне Барбароссы, Генрих Лев без спроса вер­нулся с семьей в родной Брауншвейг и продолжил злоумышлять против Штауфенов. Хотя и без особого успеха, ведь достать своего племянника, императора Генриха VI Грозного, окопавшегося на Сицилии, было не просто. Злоумышлял-злоумышлял и умер, передав злобу и жажду мести сыну Оттону. Оттон Вельф (1176/77–1218) вырос в изгнании, на родине матери в Англии, под львиными лапами отца – Генриха Льва и дяди – Ричарда Львиное Сердце. Он был старше своего будущего соперника Фридриха Гогенштауфена на восемнадцать лет, и в 1195 году, когда нашему герою был всего годик, юный Оттон за участие в походе про­тив Филиппа Августа уже получил от бездетного дяди, короля Ричарда, прекрасные французские провинции Пуату и Аквитанию. Кстати, наш Фридрих тоже воспитывал­ся на родине своей матери, на Сицилии. Его даже звали «дитя Апулии». Апулией в то время считалась вся южная часть Италии. Генриху VI перешли по наследству от отца Барбароссы не только ум, энергия и корона Священной Римской империи, но и борьба с церковью за владение миром. Только характер у него оказался другим, если верить современникам: болезненный, алчный, мстительный до безумия и кровожадный до неистовства. И властолюбие его было ненасытнее, чем у отца Барбароссы. Генрих совал свой германский нос во все европейские дела, претендуя даже на земли Франции, Англии, Испании и Византии. Все его мысли были сосредоточены на идее создания мировой империи. Он грезил могуществом римских Цезарей и вслед за Александром Македонским гордо считал: «И это, и то – все мое». Даже немного жаль, что про это чудовище не написано ни одного романа и не снято ни одного фильма. Такая колоритная, хоть и ужасная личность, и полное забве­ние потомков. Остается только сожалеть, что в Германии не нашлось своих немецких Томаса Мора и Уильяма Шекспира, которые структурировали английскую историю, придав блеск и образность даже самым ужасным её страницам. В то время как не­мецкая средневековая история во многом осталась для нас непролазными дебрями. Генрих хотел сделать титул германского короля наследственным и за это предложил германским князьям отдать в наследственное владение все их вассальные лены. И послал в Италию своего брата Филиппа Швабского (младшего сына Барбарос­сы) за маленьким Фридрихом, чтобы возвести его на германский престол. Мы помним, что Гогенштауфены из Швабии, а Швабия – это Штутгарт? Но неисповедимы пути Господа, и император Генрих VI Грозный, неожиданно, в самом расцвете сил и планов, в тридцать два года умер в начале очередного Чет­вертого крестового похода от малярии, даже не успев покинуть Сицилию. Прорулив миром всего-то шесть лет! И здесь, как в древнегреческой трагедии, остается только вступить хору и огласить сто двадцать шестой псалом: «Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж. Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб печа­ли, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон». Смута. Иннокентий III (1161–1216) и Оттон IV (1175–1218) Сыну Генриха и внуку Барбароссы нашему сегодняшнему герою Фридриху II к момен­ту этой неожиданной смерти отца исполнилось всего два годика. Его дядя Филипп Швабский не успел привезти мальчика в Германию на коронацию. Да и мать, узнав о смерти мужа, не пожелала отдавать его германцем. Она хотела воспитать его ита­льянцем, сицилийцем, ведь если один его дед был Барбаросса, то другой – веселый Роджер! Всего лишь несколько судьбоносных дней определили участь Германии и собственную участь Фридриха. Возможно, Констанция боялась и за жизнь сына. Ведь убить младенца ничего не стоило. Даже дома, в Неаполе и на Сицилии, не было безопасно, поэтому королева- мать предпочла отказаться за Фридриха от Германской короны и даже отдать Сицилию под вассалитет Папы за гарантии сохранить жизнь и корону Сицилии юному Фридриху. Тогдашний Папа Иннокентий III с радостью согласился. Ведь самой большой опасностью для Папы было, что Штауфены окружат его со всех сторон, что им бу­дут принадлежать земли на севере и на юге от папской области. Тогда заглотить эту область вместе с самим Папой им будет проще простого. Иннокентий III взошел на престол в 1198 году. Его род Конти дал Риму девять Пап. А еще он запомнился тем, что узаконил Орден францисканцев. Говорят, он увидел вещий сон, как Лотеранский собор накренился, словно корабль, а Франциск Ассизский подставил ему плечо. Этот сюжет вы найдете на множестве фресок в церквах Италии. Но кроме францисканцев, Папа Иннокентий разрешил (в 1198 году) создать и Тевтонский орден, и Орден ме­ченосцев (1202), а также стал «автором» идеи «гетто». Вассалами могущественного Папы оказались Англия, Арагон, Португалия, Сицилия и Болгария. Это был великий Папа: умный, ловкий, дисциплинированный и изысканный аристократ, получивший образование в школах Рима и в высших школах Болоньи и Парижа. Идеалом Иннокентия III тоже являлось мировое господство, но не императо­ра, а Папы. И он достиг бы этого господства, если бы у него не путались под ногами Гогенштауфены и не ставили бы ему подножки. Но именно в правление этого могучего Папы церковь запятнала себя про­литием христианской крови: взятием Константинополя в Четвертом крестовом походе и бойней своих же южан-«альбигойцев» в Аквитании. Иннокентий III также несет нравственную ответственность за разрешенный им трагический Крестовый поход де­тей. Возможно из-за этого в народе возникло поверье, что его душа попала за грехи в чистилище. Якобы св. Лутгарда из монастыря в Брабанте заявила, что ей явился дух, охваченный пламенем, и сказал ей: «Я Папа Иннокентий». Власть – слишком большое искушение даже для Папы римского. Правильно сказал Кропоткин: «Власть можно доверить только ангелам, и то у них через неделю вырастут рога». Или копыта. В проповеди при посвящении в понтифики тридцатисемилетний Папа Инно­кентий III совершенно недвусмысленно объявил римлянам и настороженной Западной Европе, что он поставлен над Домом Господним, наместником Христа и преемником Пе­тра, назвав себя Божьим помазанником и даже Богочеловеком, подобно Фараону. Да-да, свое место в небесной иерархии он обозначил между простыми смертными и Господом. Менее величествен, чем Господь, но более величествен, чем человек. А значит, он мо­жет судить всех, но никто не может судить его. Да, мощное противостояние: Папа в ореоле Бога-фараона и императоры Гогенштауфены – в ореоле Цезаря. Огромные ам­биции. Вот каков был человек, назначенный опекуном маленького короля Фридриха. Наверное, Констанция приняла горькое, но единственно правильное реше­ние, ведь через два года она умерла, и Фридрих остался круглым сиротой и «беспри­зорником». Что мог чувствовать маленький король Сицилии и Апулии, жизнь которо­го могла ежесекундно прерваться? Ведь закололи же маленького царевича Дмитрия в Угличе; задушили двух английских принцев-подростков в Тауэре во время войны «Алой и Белой роз»; отравили, если верить версии Дрюона, младенца-короля Иоанна Французского Посмертного. Одинокий, никем не любимый мальчишка, да еще под дамокловым мечом «пред­сказания», что его мать, императрица Констанция, «понесла от демона». И что он, Фри­дрих, и есть тот самый последний император перед кончиной мира. Ребенок Роз-Мари. (Надеюсь, вы смотрели одноименный шедевр Романа Полански 1968 года выпуска? Кстати, в доме, где жила киношная Роз-Мари, «потом» жил и был убит Джон Леннон.) В семилетнем возрасте Фридрих попал в Палермо в полуплен к сицилийскому «смотрящему» вельможе. Однажды охранники захотели «наглядно» растолковать ма­ленькому королевичу, что попытки бежать бессмысленны. Однако тот, чрезвычайно разгневанный открытым неуважением к своему «величеству», бросился на обидчиков, как маленький тигр, и даже разорвал на себе рубашку и расцарапал себе лицо и грудь в знак скорби. Об этом повествует еще один флешбэк нашей киноленты «День. Ночь. А потом рассвет». Никогда не обижайте детенышей, ведь это могут быть детеныши льва. У режиссера Паоло Бьянкини вообще очень сильная «детская тема» в кино. В нашем фильме есть трогательная история детской дружбы еврейского и мавритан­ского мальчиков и их влюбленность в юную христианку. А в другом его фильме «Боль­шой дуб» рассказывается о том, как воспринимает войну бежавшая из Рима семья с пятью детьми. А в картине «Солнце внутри» 1212 года он рассказывает о мальчике-эмигранте из Африки и его друге итальянце-сироте, страдающем от несправедливо­сти своего опекуна. Вместе они сбегают «домой в Африку». Да и сам Паоло Бьянкини долгое время был послом ЮНИСЕФ по делам детей. Так что в нашей ленте режиссер точно ловит душевное состояние маленького Фридриха: одинокий, гордый волчонок. А скорее всего, маленький вепрь, маленький отверженный демон. Богатые граждане Палермо часто из жалости спасали его от го­лода. Может, именно тогда сформировались его исключительная самостоятельность и независимость, обширные знания языков, острый взгляд на мир маленького хищника, понимание человеческой природы, блистательные умения владеть оружием и сидеть в седле, в которых он упражнялся каждый день, возможно подстегиваемый жаждой мести и желанием доказать всему миру свою значимость. Итак, Фридрих остался мужать в Италии. А в Германии начал хозяйничать старый родовой враг Штауфенов – Вельф – в лице молодого храброго воина Оттона Вельфа, да еще при поддержке родственников англичан. Защищать права маленького Фридриха, да и свои собственные, взялся в Германии его дядя, младший брат Генриха VI Грозного Филипп Швабский Гогенштауфен, он даже монашеский сан снял ради этого. (Вы помните, что младшие братья шли в монахи или в воины.) Тем временем XII век за­кончился и начался XIII. Десять долгих и муторных лет боролся Филипп Швабский с Оттоном (оба они были коронованы одновременно и оба с нарушением процедуры). И когда Филипп почти дожал молодого Вельфа, его зарезал несостоявшийся жених дочери Виттельсбах, взбешенный отказом отца невесты. (Вы помните, какой неистовый нрав был у всех Виттельсбахов?) После этой нелепой поножовщины единственным королем Германии остался Оттон Вельф. А затем при поддержке Папы Иннокентия, которому Вельф обещал неви­данные привилегии для церкви, он преобразился в императора Оттона IV Брауншвейг­ского (1175-1218). Так слава наконец-то сверкнула в львином, царственном роду Вель­фов! Долго, почти целый век, семьдесят два года со смерти императора Лотаря в 1137 году, боролись за это Вельфы! И свершилось! Но ликование, как и царствование, было недолгим. В надежде примирить всех и закончить междоусобицу Оттон IV Вельф даже женился на Беатрис – старшей дочери своего заклятого врага зарезанного Филиппа Швабского Гогенштауфена, двоюродной сестре маленького Фридриха, несчастной юной деве, умершей, а может отравленной, через несколько недель после свадьбы. Он был храбрым воином, но слабым военачальником и скупым (что непро­стительно по тем временам) правителем. Сначала он «кинул» Папу с привилегиями для церкви, объяснив ему, что «обещать, не значит жениться». Получив поддержку и звание императора, Оттон отозвал все дарованные церкви права, чем привел могуще­ственного Папу Иннокентия в совсем не христианскую ярость. Потом Оттон неудачно пытался достать маленького Фридриха на Сицилии, захватить юг Италии. Но Фридрих бешено сопротивлялся и сам, хоть и был подростком, бросился во встречный поход в Германию. Лучшая защита – это нападение. Этот «адекватный ответ» оказался удачнее похода императора Оттона, ведь теперь на стороне Фридриха оказался обиженный От­тоном Папа-опекун. Плюс в противоположность Оттону Фридрих был умен и невероят­но щедр. По знанию жизни он был уже мужчиной, а по величию – истинным королем. Фридрих. Приквел. Рождение легенды Возможно, поэтому в день совершеннолетия (в двенадцать лет) Фридриха Папа снял опеку над ним, и тот начал править в Королевстве обеих Сицилий, то есть на Сици­лии и юге Италии, самостоятельно. Представляете? Даже королю-солнцу Людовику XIV пришлось дожидаться до двадцати четырех, чтобы прибрать к рукам Францию, а Фридрих II в двенадцать уже был полноправным государем. С ним может сравниться только Филипп II Август, взявший бразды правления Францией в четырнадцать. Прошло два года, и в супруги юному Фридриху Папа, стремящийся связать брачными узами своих вассалов, наметил двадцатипятилетнюю арагонскую принцес­су Констанцию (1179–1222), вдову венгерского короля. Папа потратил немало уси­лий, чтобы уломать четырнадцатилетнего Фридриха на этот брак. Исход дела реши­ло обещание отца невесты, короля Арагона, выставить в брачном контракте пятьсот арагонских рыцарей в качестве приданого. Тогда Фридрих согласился. Он женился не на женщине, а на боевом потенциале. Ему нужны были воины, чтобы освободить соб­ственное сицилийское королевство, раздираемое междоусобицей, от банд сарацин, мятежных баронов и мародерствующих германцев. Чувствовал ли юный король робость перед женитьбой на двадцатипятилет­ней вдове? Страшился ли неопытный юноша-подросток зрелой женщины? Опасался ли вновь оказаться ведомым? Мы не знаем, но вопреки всему брак оказался удачным. У Констанции был добрый нрав, и она подарила Фридриху то, чего никогда не было у венценосного сироты: чувство защищенности, ощущение тыла, доброжелательную и верную, почти материнскую солидарность. Недаром по странному стечению обстоя­тельств его супруга оказалась тезкой его покойной матери. Может быть поэтому Констанцию, единственную из его четырех жен, Фри­дрих после ее смерти в 1222 году велел похоронить с почетом в усыпальнице нор­маннских королей в соборе в Палермо, где покоились его родители. И императорскую корону, которой он венчался на императорство в Риме в ноябре 1220 года, он положил потом ей в могилу. Жест величайшей признательности от человека с полной атрофи­ей чувств и эмоций. Да, эта трогательная привязанность к первой жене стала вершиной его чув­ствительности. Во всем остальном он оставался классическим бесчувственным чу­довищем. Да и как мог мужчина, находившийся все детство и юность в полной эмо­циональной изоляции, научиться относиться к женщинам с любовью и нежностью? И не только к ним, а вообще к роду человеческому? Никак. Сейчас бы это назвали «синдром отсутствия привязанности», душевный аутизм. В последующие годы Фри­дрих проведет свой знаменитый опыт с новорожденными. Няням, приставленным к испытуемым младенцам, запрещалось с ними разговаривать и ласково обходиться, разрешалось только кормить их, как зверей. Фридрих хотел узнать, на каком языке ребенок начнет говорить, если вырас­тет без собеседника. Он хотел услышать праязык человечества, узнать, будет ли то еврейский, латинский, греческий или какой-то еще неизвестный язык? Но праязык так и не был найден: дети умерли без общения и ласки. В фильме есть отсылка к этому жестокому эксперименту, когда Фридрих вопрошает у восточного мудреца о языке зверей и об общем с нами древнем языке общения. А ведь этот чудовищный опыт не только возвращал Фридриха в исследование вакуума любви и одиночества собственного детства, но и делал его равновеликим Александру Македонскому, тоже проводившему подобные «исследования». Разумеется, в фильме присутствует и романтическая линия, но она едва про­писана, потому что в личной жизни Фридрих был настоящим исчадьем ада. Он знал много языков, даже язык птиц, и умел их подманивать. Но не ведал языка любви. И всем остальным его женам-жертвам пришлось очень-очень горько. Так что в фильме пре­красной восточной красавице повезло, что он не обратил на неё внимания. Возможно, его гарем был переполнен. Но в любом случае его собственная жена, неизвестно точно какая по счету, сидела в это время взаперти в каком-нибудь замке. Фридрих II – просто находка для современного психоанализа. Неужели Фрейд пропустил такого классиче­ского пациента с боязнью привязанности?! Надо будет уточнить. Хорошо еще, что этот опыт с изучением праязыка Фридрих не произвел и со своим сыном. Констанция родила шестнадцатилетнему королю наследника, принца Генриха (1211–1242), в будущем VII. И наш Фридрих задумал рокировку: вернее, за­думал завершить рокировку, начатую отцом, но прерванную из-за его неожиданной кончины. А именно: отказаться для вида от Сицилии, короновать сына-младенца на царство, вернее, Королевство обеих Сицилий вместо себя, чтобы усыпить бдитель­ность Папы и продемонстрировать государственно-правовое отделение норманно- сицилийской империи от римско-германской. А самому тем временем перебраться в Германию, чтобы реально взять там власть в свои руки и отнять имперскую корону у Оттона IV Вельфа. А потом вернуться на Сицилию и, наконец, объединить южную Италию с северной, а заодно и с Германией. Весной 1212 года он отправился в Рим, чтобы лично подтвердить Папе свою преданность и непреложную покорность, и после аудиенции отбыл сражаться с Отто­ном за корону Германии, естественно, при поддержке Папы Иннокентия III, которого недальновидный Оттон «кинул». И из короля «папской милостью» быстро превра­тился в короля милостью самого себя. «В сундуке у папы — всего лишь бумага», – так охарактеризовал он свои письменные заверения и обещания, данные когда-то понти­фику. Иннокентия III так задели эти слова Оттона, что он даже пожаловался на него французскому королю. Надо ли говорить, что оскорбленный Папа прибег к своему лучшему оружию: отлучил Оттона от церкви. Больше того, Оттон IV неосмотрительно выступил на стороне англичан, когда Филипп-Август собрался отвоевать у Англии свои материковые земли. Неосмотри­тельно, потому что один его дядя – Ричард Львиное Сердце к тому времени погиб, а второй – король Англии Иоанн Безземельный, – как мы знаем, не отличался военным талантом. Оттон с Иоанном были наголову разбиты Филиппом II Августом в знамени­той битве при Бувине в 1214 году. «Наголову» в прямом смысле этого слова. Счита­ется, что Оттон при бегстве потерял не только боевой штандарт императора с позо­лоченным орлом, но и шлем с головы, которые прозорливый Филипп-Август передал потом в качестве подарка нашему Фридриху. Иоанн Безземельный вынужден был после этого поражения отдать под страхом отлучения свою страну Англию в ленное владение Папе, а после подписать с возмутив­шимися этим английскими баронами знаменитую «Хартию вольностей». А Оттона IV Папа низложил на Четвертом Латеранском соборе. Лишившись императорской короны де-юре и германской де-факто, Оттон с досады умер от дизентерии. Всего шесть лет удерживал Оттон IV Вельф вожделенную корону. А так как детьми он не успел обзаве­стись, то славный род баварских герцогов, саксонских королей и германских импера­торов Вельфов пресекся навсегда. Очень печальная история. «Пред кем лежали все в пыли…» А корона Германии в одно солнечное июльское утро 1212 года вернулась на голову Гогенштауфенов. Но если на голове Фридриха и сверкала германская корона, то в его сердце по-прежнему владычествовала и сияла ярче любых корон солнечная Сицилия. Именно туда рвался он всей душой. Поэтому действие фильма «День. Ночь. А потом рассвет» происходит только в Апулии: в пустыной и каменистой, немного ино­планетной в знойном мареве. Поразительно, как Паоло Бьянкини удалось сымитиро­вать жаркие, каменистые степи и пустыни Апулии среди лугов и предгорий Лацио. Лента «День. Ночь. А потом рассвет» снята в стилистике знаменитых бра­тьев Тавиани, которые тоже очень любили снимать притчи в аскетичном интерьере скудных, бескрайних, сухих степей и каменных изгородей итальянского юга, куда так редко забредают туристы. Паоло и Витторио, братья Тавиани – авторы фильмов «Отец хозяин» (победитель каннского и берлинского МКФ), «Ночь святого Лоренцо» (победитель каннского МКФ), «Гнездо жаворонка» (национальная премия Италии) и «Цезарь должен умереть» (победитель берлинского МКФ). Странные, выжженные и безводные, несмотря на близость моря, какие-то не совсем земные пейзажи Сицилии привораживают, гипнотизируют. Их «отрешен­ность» прекрасно соотносится с библейской природой притчи как жанра. Паоло Бьянкини так тонко это почувствовал и передал, словно ленту снимал третий брат Та­виани. Он даже продолжил и развил любимую идею братьев Тавиани о таинственной связи бытия небесных светил и жизни человека, то есть тесной связи всего сущего в мироздании. Почти во всех фильмах Тавиани важнейшую и зловещую роль играет луна, особенно опасная в полнолуние, а у Пауло Бьянкини эмоциональной сердце­виной фильма становится солнечное затмение, придающее колдовскому очарованию Апулии, Сицилии, особую силу, как Земле Обетованной. Восемнадцатилетним юношей покинул Фридрих Сицилию, а в двадцать один уже был коронован во дворце Ахена – древней столицы франкского государства – на троне Карла Великого. И никто не знал, что это не вершина его славы, а лишь первая ступенька пьедестала. Я так подробно рассказываю о судьбе Фридриха, чтобы вы, увидев в фильме щуплого рыжеволосого юношу, поняли, что это не желторотый королевич, а величайший из земных государей. Сицилия навсегда Мы же сделаем «пит-стоп» и поговорим о том, почему германские императоры Свя­щенной Римской империи Гогенштауфены – Генрих и Фридрих – так прикипели к Сицилии, что ради неё готовы были пожертвовать родной Германией. Это сейчас Сицилия и юг Италии – «Anus Mundi» («Анус Мунди») и родина мафии. А в античность и средние века она действительно была землей Обетованной, важнейшим средоточием путей из Европы в Африку, воротами между Западом и Вос­током, между латинским, греческим и арабским мирами. Сицилия также являлась житницей средиземноморья и ее плодоносным садом, с богатыми урожаями фиников, конопли и льна. Здесь умели ткать шерстяные и шелковые ткани задолго до того, как их производство прижилось во Франции и Англии. Но главное, благодаря безопасным портам остров стал богатейшей перева­лочной базой для всех левантийских мореплавателей. (Левант – «рассвет» на старо­французском, общее название стран восточной части Средиземного моря: Сирии, Ли­вана, Израиля, Иордании, Палестины, Египта, Турции и др.) Они не только торговали товарами своей родины, но и меняли их на сицилийское зерно. Сицилия была лакомым куском для всех великих держав, которые в разное время стремились к господству в Центральном Средиземноморье. Сицилия на протя­жении многих веков являлась и крепостью, и цивилизационным шлюзом, и таможней, где «толкались» товары и люди со всего света. И как любая таможня – она несметно богата. Сицилия – это великая тупиковая ветвь развития Европейской цивилизации. Как в фототехнике – канувший в лету полароид. Или немецкая версия операционной системы «Дигисет», навсегда уступившая место американским «Маку» и «Эпплу». Кто только не жаждал завоевать Сицилию и ею владеть. Знаменитые Пуни­ческие войны III века до н.э. между Римом и Карфагеном – государством в Северной Африке – шли именно за Сицилию. Насладитесь «немой фильмой» 1914 года Джован­ни Пастроне «Кабирия» о приключениях сицилийской аристократки, украденной в детстве карфагенскими пиратами во время Второй пунической войны. Это шедевр с художественной точки зрения настолько яркий, что Гриффит, например, перенес в свою знаменитую «Нетерпимость» кое-что из этой картины, как и другие режиссеры, любящие историческое кино в стиле «пеплум». Особенно всем пришлась по душе по­стоянная смена места действия с помощью монтажа, до которой никто раньше не до­думался. А с технической – это учебник кинематографических новшеств и придумок. Например, Пастроне был первым, кто додумался возить камеру на специальной тележ- ке. Причем не только вперед-назад, но и зигзагообразно. Не смейтесь, это был про­рыв, позволивший приближать и отдалять героев, в то время как раньше они должны были сами подходить к объективу. Когда-то этот фильм был так популярен, что его слава докатилась и до России, и один из его героев упоминается у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях». После карфагенян на Сицилию пришли вандалы, вестготы (начало средневе­ковой истории), потом Сицилию захватила Византия, которую в IX веке вытеснили ара­бы, а в XI столетии их самих изгнали норманны – предки матери нашего Фридриха II. В Южной Италии и Сицилии, так же, как и в Норманнском герцогстве и в королевстве норманнов — Англии (вы помните историю о Вильгельме-завоевателе из прошлого эпизода?), норманны проявили себя не только как уникальные воины, но и как сози­датели, способные к рациональному государственному планированию. Они сумели встроиться в совершенно чуждые им миры и этносы, чьи куль­туру и язык они не понимали. Еще более удивительной казалась их способность к восприятию и ассимиляции чужого, их открытость новому и готовность перенимать незнакомые структуры, которые они сочли подходящими для себя. Поэтому при них Сицилия продолжала процветать. Затем, в конце XII–начале XIII века на Сицилии ненадолго закрепились герман­ские императоры, наши Гогенштауфены. Им на смену пришли анжуйцы из Франции (брат Людовика Святого в конце XIII века), а следом – Арагонская династия (XIV век). В Новое время: сначала на Сицилию наложило лапу Савойское герцогство, а в XVIII ве- ке – Австрия и Бурбоны, которые правили Сицилией из Неаполя. И только в 1861 году, уже впав в полное ничтожество, с помощью Гарибальди этот остров вошел в объединен­ное Итальянское королевство. А во время, о котором повествует наш фильм, в средние века, на Сицилии соз­далась немыслимая нигде больше этническая и религиозная толерантность. Чинов­никами были образованные арабы, воинами – храбрые нормандцы или норманны, финансы оставались за греками-византийцами, а торговля – за евреями. Это была земля обетованная для всех. Итальянцы, греки, лангобарды, норманны, арабы и ев­реи жили в прогрессивнейшем феодальном государстве, где благодаря относитель­но сильно развитой денежной экономике уже был подготовлен переход от ленного государства к чиновничьему. То есть Сицилия опережала остальную Европу лет на сто–сто пятьдесят. Еще одно усилие, и она могла бы стать Англией Средиземноморья. Нормандская, а потом и штауфеновская Сицилия опережала всю Европу – а в действительности весь средневековый мир – не только экономически, но и гумани­тарно, преподнося всем урок терпимости и просвещения. Только здесь латынь спо­койно мешалась с греческим, а витиеватая арабская вязь с пламенеющей католиче­ской готикой. Итак, наш юный Фридрих II хоть и стал германским королем, но в сердце своем был по-прежнему верен Сицилии – земле обетованной. Монах-францисканец Салим­бене из Пармы, сначала друг, а затем враг императора, сообщает: Фридрих богохульно восклицал, что Бог иудеев не видел Лаворо, Калабрию, Сицилию и Апулию, иначе он не стал бы так сильно расхваливать землю, которую дал евреям. Это особенно трогательно звучит, если учесть, что каменистая, высушенная зноем степь Апулии, куда особенно даже туристов не заманишь, не намного «благословеннее» земли иудейской, где ка­менная пустыня переходит в скудные зеленью холмы и заканчивается прибрежными болотами у моря. То ли дело наша благословенная средняя полоса России. Эта горячая преданность отчизне подтолкнула Фридриха к хитрости для от­вода папских глаз: он передал корону Сицилии своему младенцу-сыну Генриху, а сам решил ждать момента объединения Германии и Итало-Сицилии в единую империю. Так проходит земная слава. Sic transit gloria mundi Да, выбирая между двух зол (Оттоном и Фридрихом) меньшее, Папа Иннокентий III не обратил внимания, что это меньшее (Фридрих), оставленное на воле без присмотра, выросло в гораздо большее, чем то (Оттон), которого Папа опасался. К счастью, Папа не успел полностью осознать гибельности своей ошибки, потому что неожиданно умер во время ординарной поездки («рабочего визита») по югу Италии, в Перудже. Эта сцена кончины понтифика потрясающе снята в фильме Лилиана Кавани «Фран­циск», к которому мы еще вернемся. Тело Иннокентия III, облаченное в папские одежды, было выставлено на ка­тафалке в местном кафедральном соборе в Перудже. Ночью в собор проникли воры и не только украли знаки папской власти, но и раздели понтифика до нитки. Когда на следующий день кардиналы собрались, чтобы отслужить панихиду, то увидели в гробу лишь обнаженные останки того, кто в течение восемнадцати лет господство­вал над христианским миром. Так проходит земная слава. (Sic transit gloria mundi.) Вы наверняка помните одноименную знаменитую картину Хуана де Вальдес Леаля (1622–1690) «Венец славы земной», где останки Папы и императора покоятся «вале­том» каждый в своем гробу. «Пред кем лежали все в пыли, торчит затычкою в щели». И стоило Папе умереть, как Фридрих нарушил все данные святому престолу обещания. Тон Фридриха по отношению к новому Папе Гонорию III (1148–1227) сразу изменился. Он разговаривал с ним так пренебрежительно, как никогда не отважился бы говорить с Иннокентием III, а ведь Гонорий был когда-то наставником малень­кого Фридриха. Но новый Папа, который уже присутствует в фильме в лице своего легата, слишком сильно желал крестового похода, на который Фридрих подписался сразу после коронации в Ахене, поэтому Гонорий закрыл глаза на все художества своего непокорного вассала. Тем более, что глаза у него были старческие и, возмож­но, действительно плохо видели. Все-таки Папа оказался достаточно дальновиден, чтобы письменно узаконить устав Франциска Ассизского. Но недостаточно прозор­лив, чтобы выбрать достойного и здравомыслящего легата для крестового похода. Совершенно недееспособный, заносчивый и недалекий португалец кардинал Пела­гий (ок.1165–1230) в отсутствии Фридриха и других королей-полководцев полно­стью завалил Пятый крестовый поход, подмяв под себя богобоязненного «недотёпу» св. Людовика IX. На настойчивые просьбы Папы об исполнении крестовых обязательств, взя­тых еще при коронации в Ахене, и о помощи крестоносцам в Египте Фридрих отвечал потоком извинений, объяснений и обещаний. Это перетягивание каната с папским легатом вы увидите в нашем фильме. Действительную причину того, почему Фридрих не находит времени для крестового похода, он, разумеется, не открывает своему по­чтенному собеседнику. Рокировка А причина гибельна для Германии и опасна для Папы: император Фридрих хотел избрать своего малолетнего сына Генриха – уже короля Сицилии –одновременно и германским королем. Фридрих всеми силами старался отменить де-факто священную клятву, данную им прежнему Папе Иннокентию, никогда не воссоединять герман­скую империю и сицилийское королевство. Но его решимость сделать обратное, объявить сына германским королем, а значит впоследствии и властелином германо-итало-сицилийской империи, была так велика, что Фридрих готов был заплатить за нее ужасную цену. Он купил голоса гер­манских церковных иерархов такими неслыханными привилегиями, а голоса своих германских баронов такими свободами, вплоть до свободы чеканить собственную монету, что надолго отбросил Германию от возможности образования единого госу­дарства. Именно император Фридрих II создал и укрепил германские удельные госу­дарства, из-за чего путь к единству Германии закрылся для страны на столетия впе­ред. На Первой Всемирной выставке в Лондоне в 1851 году павильон Германии даже назывался «Таможенный Союз» и вызывал насмешки англичан, которые не могли отыскать на карте Европы страну с таким названием. И только Бисмарк своей желез­ной волей и сталью Гогенцоллернов выковал крючья, чтобы скрепить, наконец, раз­розненные немецкие земли-государства в единую Германию. Фридрих II заплатил Германией за Сицилию и за мечту о мировом господстве. В 1220 году церковные сановники и курфюрсты исполнили свой долг благодарности: избрали сына Фридриха германским королем Генрихом (VII). Выборы, купленные за сепаратные права и порушенные клятвы. Удивительно, что при этом многие историки до сих пор считают Фридриха величайшим патриотом Германии. С мифами в истории бороться почти бесполезно. Его навсегда записали в патриоты германской идеи и германской нации, хотя Фридрих II был по месту рождения итальянцем, а по происхождению не только нем­цем, но и норманном. К этому надо прибавить, что человек эпохи Средневековья до XV века редко ощущал себя немцем, итальянцем, французом или англичанином. Он жил не для своей нации, а для славы собственных имени и рода. Потомство высшей аристократии Европы, с ее запутанной брачной политикой, невозможно было под­вести под шаблон какой-либо нации. Может, поэтому Фридрих так легко «погубил» далекую и неродную для него Германию, чтобы блистать в любимой Апулии? Избрав сына германским королем, Фридрих нагло отправился в Рим. Чтобы успокоить престарелого Гонория III он уступил ему для виду свои итальянские зем­ли на восточном побережье – стратегический перешеек, соединяющий Германскую Империю с Королевством обеих Сицилий, который можно было в два часа вернуть себе обратно силой. А также снова заверил, что отправится в крестовый поход. За эти уступки слабохарактерный Папа в том же 1220 году возвел его в сан императора Священной Германской империи. И теперь уже император Фридрих II возвратился в любимую и вожделенную Сицилию, оставив в Германии вместо себя восьмилетнего сына Генриха с советниками. Вот такая рокировочка! А мы с вами подошли вплотную ко времени действия нашего фильма: «День. Ночь. А потом рассвет», когда молодой император Фридрих II, в 1221 году вернувшись на родину и похоронив верную супругу Констацию, начал обустраивать сицилийскую вселенную на свой лад и по своему разумению. Понятно, что ему было недосуг от­правляться в крестовый поход, когда дома дел по горло. Да и популярность самих крестовых походов к тому времени сильно пошатнулась. Вера переживала упадок, как и доходы в новых палестинских землях. Поэтому Папам и приходилось напрягать все силы для благородного возбуждения масс. Всё, что я вам рассказала до этого, – было краткое содержание предыдущих серий. Но так как снять всеобъемлющий фильм о такой уникальной личности, как Фридрих II, совершенно невозможно, то режиссер остановился в первую очередь на его ненасытной артистической и интеллектуальной любознательности, которая сде­лала Фридриха первым ренессансным государем Европы, на два века опередившим Франциска I и своё время, и снискала ему прозвище Удивление Мира (Stupor Mundi). Св. Франциск Ассизский (1182–1226) Я уже говорила, что по жанру наша сегодняшняя лента скорее напоминает философ­ское эссе, чем фильм-биографию. Поэтому и главный со-герой фильма вовсе не Папа, а избранник Божий, святой Франциск Ассизский, родоначальник нищенствующего Ордена францисканцев, к тому времени уже существующего больше десяти лет. (Это те, кто подпоясывается веревкой, носит сандалии на босу ногу даже зимой и называет себя миноритами: братьями меньшими.) Историки не уверены, состоялась ли реально встреча Фридриха II и св. Фран­циска, но теоретически она могла произойти. Ведь будущий святой Франциск Ассиз­ский путешествовал по Италии после участия в неудачном Пятом крестовом походе, в который он отправился с намерением обратить в христианскую веру султана Малика эль-Камиля – племянника легендарного Саладина. Франциск даже предложил сул­тану Божий суд: пройти испытание огнем вместе с одним из сарацинских муфтиев, чтобы проверить, кого сохранит Господь. Но охотников на это огненное испытание со стороны мусульманских проповедников не нашлось. Об этом и других сценах из жития святого повествует знаменитые фрески Джотто из церкви Сан-Франческо в Ассизи на родине святого. К сожалению, у нас нет возможности подробно поговорить о Джотто ди Бандоне (ок.1267–1337), поэтому я ограничусь только отрывком из замечательной книги П.П. Муратова «Образы Италии»: «…В эпоху Джотто время еще не пришло для безмерного, как мир, любопытства. Джотто за­ботился только о главном, и это главное для него – человек, – живописное воплощение связи между его душой и телом. Фигуры Джотто одеты со всевозможной простотой, на них нет ника­ких украшений. Вся обстановка их жизни выражена немногими намеками, она не занимала художника. Он был поглощен целиком великой задачей – дать художественное бытие, вопло­тить в формы многообразные состояния человеческой души. Для Джотто мало существовали люди как характеры, как разнообразие душевных типов, повторенное разнообразием физиче­ских особенностей. …Он изучал бесчисленные воплощения единой человеческой души в тех формах, которые были назначены идеей и сценарием евангельской легенды. От этого Джотто так упорно постоянен в главных формах своих персонажей. У всех важные и тяжелые головы с крупными чертами лица, широкими скулами и узкими глазами, посаженные на массивных шеях… Джотто плохо умел справляться с движением и мало стремился к его изображению. Его занимало не столько душевное движение, сколько душевное состояние...» От себя замечу, что в работе над фильмом участвовали студенты, изучающие творчество Джотто, которые помогали шить костюмы и подбирать исторический рек­визит. Возможно поэтому у св. Франциска в фильме даже ряса точно такого же цвета, как на фресках Джотто. Что ж, св. Франциск Ассизский вместе с Папой Иннокентием III и императором Фридрихом II составляют троицу, потрясшую весь христианский мир Средневековья. Киноманам советую посмотреть фильм Роберто Росселлини 1950 года «Франциск, ме­нестрель божий», полный радости бытия, столь свойственной св. Франциску. А также звенящий смехом и песнями «Братец Солнце, сестрица Луна» Франко Дзеффирелли 1972 года, где юный Франциск становится выходцем из молодежной среды 70-х годов XX века и носится по полям в рваном джинсовом костюме. Кстати, костюмы церковни­ков, горожан и рыцарей в этом фильме потрясают своей причудливой артистичностью. И, конечно, фильм «Франческо» по роману Германа Гесса, снятый Лилианой Кавани (вы, наверняка, знаете её фильм «Ночной портье» 1973 года), ученицей Луиджи Ви­сконти и подругой Бернардо Бертолуччи. В 1966 году юная Лилиана сняла свою пер­вую ленту о Франциске. Через двадцать лет она снова вернулась к его образу, и, по- моему, впереди еще одна попытка. В её ленте 1989 года Хелен Бонем Картер сыграла св. Клару, а Микки Рурк – св. Франциска. Это любимая роль Микки Рурка, единствен­ная, как он считает, где он сыграл не самого себя. «Франческо» в 1989 году боролся за «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах, но уступил фильму «Секс, ложь и видео» Стивена Содерберга, что вполне символично. Кстати, этот боевик – прекрасный об­разчик независимого кино, о котором мы говорили в начале очерка. Бюджет – мил­лион двести тысяч долларов, кассовые сборы – двадцать четыре миллиона семьсот тысяч. В этом же списке еще один «Франческо» 2002 года Микеле Соави и «Антоний Падуанский. Божий воин» того же 2002 года Умберто Марино о португальце, ученике св. Франциска. А также «Клара и Франциск» 2007 года Фабрицио Коста. Но для меня главной лентой о св. Франциске остается все-таки фильм Лилиа­ны Кавани, потому что в нем режиссер устами христианского подвижника обсуждает с нами очень важные для современного мира вещи. Например, что истинный христи­анин должен любить богатых так же искренне, как и бедных, что противоречит ны­нешней доктрине социальной справедливости. И что бедного умом человека, а также подлого или злого, надо жалеть с такой же любовью, как мы жалеем неимущего, ведь один из них нищ разумом, а другой – добротой. Возможно ли, как показано в нашем фильме, что Франциск на какое-то вре­мя оказался при дворе Фридриха в Апулии? Предположительно встреча Фридриха и Франциска могла произойти в Бари в 1220 году. Впервые историки заговорили об этой возможности еще в XVIII веке. А недавно итальянцы наткнулись на памятную табличку об этом событии, оставленную их предшественниками двумя веками ранее. Именно эта находка дала Паоло Бьянкини импульс включить в ленту беседы чудови­ща Фридриха II и ангела св. Франциска о судьбах мира. В то время, когда католическая церковь переживала нравственный спад, когда римская курия погрязла в тяжких грехах, та же итальянская земля родила величайшего святого, абсолютного бессребреника, выбравшего доброту, целомудрие и нищету иде­алом своей жизни. Совершенного, безупречного христианина, подобного христианам первых веков, включившего в круг своей христианской любви всё живое: птиц, живот­ных, рыб, солнце, луну, огонь и воду – всю природу как создание Божье. Он первым рас­сказал средневековому человеку, что природа от Бога, а не от злых духов. Вот почему Папа Иоанн-Павел II (Войтыла) уже в наше время объявил его покровителем экологии. Св. Франциск – сын богатого купца и мальчик-мажор – вместе с другими леген­дарными героями истории: св. Павлом (Савлом), Иоахимом Флорским, Томасом Бекке­том, Жанной д‘Арк, Гаутамой Буддой и Саладином являет нам пример необыкновенного преображения Господня, когда Святой дух касается человека и полностью преображает его душу, дух и плоть. Франциск провел европейцев по давно нехоженому пути ра­достного нищенства; вернул энтузиазм апостольских времен; основал институт стран­ствующих священников, навсегда уносящих с собой грехи исповедавшихся. Он вернул Италии – стране менял, торговцев и нотариусов – свободу мысли и светлое, радост­ное чувство веры, объединив Европу в христианскую общину. Св. Франциск подарил замкнутому в своей жестко-иерархичной вселенной христианству, где все перья на крыльях ангелов должны были быть сосчитаны, идею единства всего живого. Он снова вдохнул в христианский мир жизнь, как Господь вдохнул в него Святой дух. Думаю, Франциск Ассизский по своей нравственной силе равновелик нашим православным подвижникам Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому. И не­даром его скромные и теплые «Цветочки» де-факто просочились в наши церковные книжные лавки. Кстати, идею ставить в храмах и домах традиционный рождествен­ский вертеп (пещеру с яслями, где родился Христос и куда по звезде пришли ему по­клониться пастухи и волхвы с дарами) тоже подарил нам св. Франциск. В ночь Рож­дества 1223 года он приготовил в настоящем гроте ясли с сеном для Богомладенца, привел быка, осла, чтобы создать «эффект присутствия» и отслужил мессу прямо в пещере, чтобы напомнить пастве, в какой обстановке родился Христос. Кадры при­готовления этого первого вертепа есть в нашем фильме. Человек новой формации Вот каков собеседник Фридриха II в ленте Бьянкини. Хотя их взгляды на жизнь, веру и государство сильно разнились, но режиссер считает их все-таки равновеликими и взаимодополняющими друг друга личностями. Если Франциск горячо верил в Бога, то Фридрих верил только в самого себя и в этом смысле был, конечно, антихристом. Да Фридрих II Гогенштауфен – «Удивление мира» («Stupor Mundi») и что скажешь о человеке, заявившем: «Христос, Моисей и Мухаммед – мошенники и обманщики людей». Ведь именно ему приписывают авторство жесткого атеистиче­ского трактата «Три обманщика». Но даже если это не так, говорили, что император при виде пшеничного поля, издеваясь над таинством причастия, мог воскликнуть: «Сколько богов здесь зреют!», а глядя на священника, дающего последнее напутствие умирающему, вздохнуть: «Сколько еще будет продолжаться это вранье?» Он ерети­чески считал, что индивидуальная душа умирает вместе с телом. А вечным остается лишь человеческий интеллект, возвращающийся после смерти человека к божествен­ному разуму. Он был этернистом – верил в вечность мира, но не души. Гете еще не написал «Фауста», а Фридрих уже заключил договор с дьяволом. Он во всем обогнал своих современников. Недаром в фильме он обращается к магистру Майклу Скоту, которого импе­ратор на латинский манер величает Михаэлем Скотусом, со словами: «Еще никогда мы ничего не слышали о тайнах, служащих как для потехи, так и для мудрости, а именно о рае, чистилище и аде, об основах земли и ее чудесах». Рай, чистилище и ад, бывшие для его современников до глубины души потря­сающими явлениями потустороннего мира, служат Фридриху для развлечения ума и обретения мудрости, на уровне абстрактного знания, услаждающего разум. Кстати, Майкл Скот (1175–1232), которого он об этом вопрошает, – один из самых удивительных людей того времени, так что обратите на него внимание, ког­да будете смотреть фильм Бьянкини. Скот – странствующий ученый-полиглот родом из Шотландии, философ, математик и астролог, переведший с арабского на латынь легендарного Аверроэса. Считалось, что он был одарен телепатией и даром предви­дения. Во всяком случае, о Скоте писал и Данте Алигьери, и его однофамилец Вальтер Скотт, который остроумно замечает, что в Шотландии любые подвиги или откровения приписывают или Майклу Скоту, или Уильяму Уоллесу, или самому дьяволу. То есть наш книгочей – предтеча еще одного эпического мага-математика Джона Ди. И Фридрих II ставит перед Скотиусом задачи планетарного масштаба, мудрец должен объяснить ему: «…сколько небес существует, и кто их управители? И на ка­ком именно расстоянии одно небо находится от другого, и что еще есть за самым последним небом? На каком небе Господь находится Своим Существом, то есть в бо­жественном величии, и как Он восседает на небесном престоле, как Его окружают ангелы и святые, и что ангелы и святые постоянно делают пред Ликом Господним?» То есть он требует полный отчет, почти рапорт, о структуре Божественной вселенной, при этом создается ощущение, что император хочет подловить ученого на каком-ни­будь несоответствии, как он это уже пытался проделать, однажды специально спутав размеры башни, по которой Скот высчитывал траекторию луны. Невероятность личности Фридриха II заключается в том, что в его время люди верили. Верили страстно и глубоко, и ради этой веры они готовы были пойти на смерть или на убийство. По всей видимости, Фридрих II не верил ни в одного из Богов, он был прагматиком-этернистом, и его богом был Закон и Порядок. Он был техно­кратом. Очевидно, первым и единственным в своем времени. Более того, похоже, он намеревался основать, подобно Христу, собственную религию себя самого! Как потом вполне успешно сделал Хаббард с сайентологией. У Фридриха было два кумира – порядок и государственная целесообразность. И всё в Королевстве обеих Сицилий было подчинено государственным целям, то есть Императорскому ВЕЛИЧИЮ. Всё, даже самое незначительное событие или явление, он ставил на службу государству, то есть самому себе. То есть он и был целью государ­ства, потому что у Фридриха не только государство, но и весь мир концентрировался на собственном «Я». Как далеко еще до легендарного восклицания Людовика XIV: «Го­сударство – это Я», еще добрых четыре века! И еще шесть веков до применяемого Фридрихом утилитаризма. УТИЛИТАРИЗМ, полезность, вознесенная до уровня жиз­ненного принципа, является философией, впервые разработанной лишь в XIX веке. Ее ведущим теоретиком был Джон Стюарт Милл, но одним из первых практиков был, без сомнения, Фридрих II Гогенштауфен. Перестройка В свите Фридриха, когда тот возвращался после коронации из Рима в Королевство обеих Сицилий, находился знаменитый болонский правовед. Он мелькает в фильме вместе с другими учеными мужами. Именно этот юрист помог Фридриху в разработке нового свода законов, с помощью которых император реформировал свое королев­ство, расчистив дебри безвластия, разросшиеся после ранней смерти его отца Ген­риха VI. Вот кто мог бы стать блистательным кризисным менеджером! Нам бы его в перестройку! В первую очередь Фридрих II национализировал все богатства знати, а потом провел их повторную приватизацию с огромной выгодой для казны. А мятежи ари­стократии жестко подавил. Карателей для расправ и охраны он предусмотрительно набрал из преданных лично ему сарацин. А какие детальные указания дает он для наказания взбунтовавшейся Гаеты – небольшой портовой крепости между Римом и Неаполем! Кроме типичного для того времени приказа опустошить местность, он скрупулезно перечисляет в «инструк­ции»: после взятия города всех принадлежащих к высокому сословию бунтовщиков на месте ослепить, отсечь им носы и нагими с пустыми руками изгнать из города. Женщинам император также велел отрезать носы «для их позора», но затем разре­шить уйти. Мальчикам, оставив их в городе, надлежит отрезать мошонки. Стены го­рода, его дома и башни надо полностью разрушить, сохранив только церкви и дома священников. И все эти зверства нужны для того, чтобы весть о карающем суде импе­ратора распространилась по всей земле, потрясла душу каждого предателя и застави­ла бы его дрожать от страха. Помните, что все это приказывает сделать тот самый щуплый рыжий моло­дой человек, который философствует в нашем фильме о высоком и мирно беседует с мудрецами. Возможно поэтому, рассуждая о смысле жизни с императором, они ведут себя так скованно. Лишь св. Франциск, которому кроме души нечего терять, естестве­нен и спокоен рядом с Фридрихом. Кстати, вполне возможно, что среди увиденных в фильме мудрецов вы найдете, например, первого крупного итальянского математика Леонардо Пизанского, по прозванию Фибоначчи (1170–1250), друга нашего шотланд­ца Майкла Скота. С помощью новых законов Фридрих отнял также давние привилегии итальян­ских морских городов-государств, в частности Генуи. Он просто отменил все налоговые льготы и прочие преимущества иностранцев перед коренным населением Сици­лии. Протесты городов, не без оснований упрекавших его в неблагодарности, ведь когда-то они взяли его сторону в борьбе с Оттоном IV Вельфом, Фридрих отмел без обсуждения. Он выкрикивал такие угрозы в их адрес, что адмирал сицилийского фло­та, генуэзец по имени Гиллем Поркус, предусмотрительно сбежал, чтобы не попасть под горячую руку. Частные верфи, невзирая на «древность происхождения», корона тоже конфисковала. Находившиеся в портах частные суда были или принудительно выкуплены, или конфискованы. Тотальная, но бескровная экспроприация. Затем император выстроил новые государственные верфи, поскольку для защиты реквизированных или выкупленных по принуждению торговых судов ему требовался военный флот. Драконовские меры он оправдывал перед Римской курией тем, что готовит флот к крестовому походу. Одновременно все крепости острова были переданы в собственность короля. После этого они приняли на себя задачу береговой охраны и стали отправными пунктами для войны с сарацинами. Сарацинский вопрос Фридрих выкурил всех мусульман, слишком вольно живших в труднодоступных горах Сицилии, но не стал мстить плененным горным сарацинам, а переправил их с остро­ва на континент в контролируемую резервацию. Он поселил их на красивой горной вершине у Лючеры, городка в двадцати километрах юго-западнее Фоджии, которую он хотел сделать в будущем столицей королевства. Так рядом с его замком, посреди итальянской земли, возник мусульманский город. Фридрих предоставил сарацинам свободу вероисповедания, тем самым еще крепче привязав их к себе. Ведь он был для этих оторванных от своей земли, живу­щих на чужбине людей единственной защитой. Под прилежными руками сарацин, обладавших глубокими аграрными познаниями, Лючера быстро превратилась в цве­тущий сад. Фридрих настолько доверял сарацинам из Лючеры, что перевел туда госу­дарственную сокровищницу Штауфенов. Эрнст Вист пишет в своей книге про Фридриха II, что когда завершилось стро­ительство мечетей и их стройные, украшенные полумесяцем минареты устремились, подобно пикам, в голубое небо Апулии, Папа римский так разгневался, что впервые пригрозил императору отлучением. Мусульманский микрокосмос в сотне километров от Рима, посреди христианнейшей Италии, был для папства уже не занозой, а осино­вым колом в сердце. Но Фридрих отговорился тем, что на континенте сарацин лег­че будет христианизировать. На самом деле Фридриха совершенно не интересовала христианизация мусульман, ведь храня верность исламу, они оставались невоспри­имчивыми к папскому гневу и папской анафеме. Замысел Фридриха полностью себя оправдал. Мусульмане Лючеры остались верны императору и после его смерти, когда его погибающую империю ненадолго возглавил младший сын Манфред. Даже Карлу Анжуйскому удалось уничтожить мусульманский анклав только с третьей попытки. Первую осаду Лючеры пришлось снять из-за подоспевшего из Германии с подмогой внука покойного Фридриха – Кон­дратина. Со второго захода Карл взял Лючеру измором, срыл главную мечеть, а на её месте начал строительство собора по французскому образцу силами привезенных из Прованса переселенцев. Только с третьего раза, в 1300 году, в честь юбилея рож­дества Христова итальянцы с французами дорезали оставшихся мавров, а еще через год торжественно открыли собор. Но, как замечает П. П.Муратов, в начале XX века в крепостных стенах Лючеры еще гнездились гордые соколы для арабской охоты, так любимые Фридрихом. А в нашем фильме вы увидите, как много вокруг Фридрих сарацин и как они свободно себя чувствуют под крылом императора. Еврейский вопрос И не только сарацины, но и евреи. Конечно, Фридрих не испытывал любви к евре­ям, но восхищался рационализмом их духа и использовал его по назначению, то есть себе на пользу. Раньше евреи, как иноверцы, были в ведении церкви. Умный Фридрих перевел их из ранга иноверцев в ранг иностранцев и забрал под защиту и контроль государства. Забрал вместе со всеми налогами, которые те стали платить в государ­ственную, а не папскую казну. Евреи стали «палатными» служащими и предпринима­телями и могли свободно верить в своего Бога. И даже много позже, когда уже в Германии, в Эльзасе, разразились еврейские погромы из-за якобы ритуального убийства мальчиков-христиан, император велел убиенных неизвестно кем младенцев похоронить, а евреев отпустить. Он хорошо знал иудейские обычаи еще по Сицилии и посчитал немецких евреев невиновными. Но по­считал не голословно. По его указу состоялось тщательное разбирательство первой общеевропейской комиссии, он привлек к расследованию даже государей Англии и Франции. Комиссия констатировала, что в писаниях иудеев не нашлось никакого по­буждения к ритуальным убийствам, более того, по мнению «проверяющих», Талмуд и Тора устанавливали строгое наказание даже за кровавое жертвоприношение живот­ных, не то что человека. Исходя из этого, император распорядился запретить в будущем подобные об­винения евреев по всей империи. И это во времена разгула крестовых походов про­тив «нехристей», в разгар полыхающего пожара ненависти к иноверцам! Наперекор всему миру. Наперекор своему времени. А ведь в Европе вплоть до XX века антисеми­тизм был настолько силен, что евреев то и дело пытались обвинить в принесение в жертву христианских младенцев. Вспомните хотя бы нашумевшее дело в австро-вен­герской деревушке Тиса-Эслер в конце XIX века. Представляете, насколько сильной личностью был Фридрих II? Он один противостоял всему миру! Закон и порядок Но, несмотря на ясное, материалистическое понимание природы вещей, несмотря на просвещенность и религиозную терпимость, император издал радикальные зако­ны против еретиков и не откликнулся, не пришел на помощь альбигойцам, когда их уничтожали в Аквитании. Разумеется, он сделал это не из желания заслужить бла­госклонность Папы или церкви. Просто еретики нарушали ПОРЯДОК. А НАРУШЕНИЕ ПОРЯДКА НЕ СООТВЕТСТВОВАЛО ГОСЦЕЛЯМ, так как УМЕНЬШАЛО ГОСВЫГОДУ. Тем самым ЕРЕТИК ОСКОРБЛЯЛ НЕ ТОЛЬКО БОГА (на Бога Фридриху было наплевать), НО И ОБОЖЕСТВЛЕННОЕ ВЕЛИЧИЕ ИМПЕРАТОРА. То есть еретик для него не тот, кто верит в другого Бога, а тот, кто нарушает порядок, посягая на божественность лидера. Это единый для всех тоталитарных режимов подход к инакомыслию. Плюс император определил судебную ответственность всех членов семьи за преступление, совершенное их домочадцем, и призывал сыновей доносить на своих отцов. Здравствуйте, Павлики Морозовы! Сын становится ответчиком за отца, дочь за мать, внук за дедушку. Эта с гуманистической точки зрения варварская «родовая порука» эффективно работает до сих пор. В Израиле, например, есть правило разру­шать дома террористов. Этой логике следует и Рамзан Кадыров в Чечне, заставляя це­лые селения публично отказываться от провинившихся вольнодумцев-односельчан и подвергать их анафеме. Вертикаль власти Фридрих разделил королевство на десять провинций. Во главе каждой поставил со­ветника юстиции. А над ними – двух высших советников, одному из которых подчи­нялся остров Сицилия, а другому – материковая часть, юг Италии. Но и у этих двоих был начальник в лице Главного придворного советника. Он же одновременно являлся и верховным судьей, и начальником государственной канцелярии, то есть был гла­вой всего управленческого аппарата. И уже этот главнейший советник отчитывался перед абсолютным властелином – Фридрихом. Та же схема госинспекторов – интен­дантов, которая поможет через четыреста лет, в конце XVII столетия, расцвести эко­номике Франции при Людовике XIV. Пресловутая вертикаль власти. Такая прогрес­сивная в XIII веке и такая регрессивная сейчас. Но всегда эффективная на коротком историческом отрезке. Фридрих грубо вторгался и в частную жизнь своих подданных, особенно чи­новников. Он разработал невероятные для того, да и для нашего, времени антикор­рупционные механизмы. Например, никто из советников юстиции не мог управлять провинцией, в которой он родился. Ему запрещалось брать в жены женщину из про­винции, находящейся под его правлением. Чиновник не имел права приобретать там землю не только для себя, но и для своих детей, а также совершать частные правовые сделки. Любой подданный мог дважды в год напрямую пожаловаться Фридриху на императорского чиновника. Вроде ежегодной «прямой линии» с президентом, толь­ко приватной! Нарушения закона и выявленная коррупция подвергались строгому наказанию, налагаемому самим Фридрихом. Никто не смел судить никого – только император. «Мне отмщение. Аз воздам»! Еще шаг и он – Господь! Вторая жена и Иерусалим в придачу И всё это время Фридрих уверял Папу Гонория III, что он вот прямо сейчас отправиться в крестовый поход! Папа, чтобы как-то подтолкнуть императора, предложил ему взять в жены Изабеллу (Иоланту), королеву Иерусалимскую (1212–1228), дочь Иоанна де Бри­енна. Папа надеялся, что символическая корона иллюзорного королевства Иерусалим­ского блестит достаточно ярко, чтобы соблазнить Фридриха на поход в Святую землю. Но из этого брака получилось нечто ужасное. По рассказам современников, сразу после свадебной церемонии Фридрих грубо выставил за дверь тестя и еще более грубо обо­шелся с молодой женой. Чуть ли не после первой брачной ночи он заточил её в замок (а может, она сама в страхе бежала) и занялся её двоюродной сестрой, которую угораз­дило оказаться не в то время и не в том месте. Говорят, он просто взял свояченицу силой на той же супружеской постели, на которой только что лежала его молодая жена. В результате через год молодая королева, родив Фридриху сына Конрада, умерла в замковых застенках. Так что в нашем фильме он пребывает в роли вдовца – наиболее для него комфортной. И все уверяет Папу, что не позже 1227 года обяза­тельно отправится в поход. А пока ему надо завершить перестройку королевства. Так бедный Папа Гоно­рий III и умер, не дождавшись Фридриха, аккурат в 1227 году. А на престол святого Петра взошел грозный Папа Григорий IX (1145–1241). Он известен тем, что одобрил северные походы Тевтонского ордена, издал трактат о вечном политическом рабстве евреев до Судного дня, канонизировал Франциска Ассизского, отдал инквизицию до­миниканцам и официально объявил черную кошку воплощением Сатаны. Какие реформы спешит завершить император? Все вроде бы уже подчинено его жесткой воле. Осталась главное: реформа образования. Ведь новая государствен­ная формация требует новых кадров. Университет В отличие от своего деда, императора Фридриха I Барбароссы, учредившего законом академическую свободу в Европе, своеобразную «хартию вольностей» для универси­тета Болоньи, Фридрих II учредил в деспотическом Королевстве обеих Сицилий де­спотичный университет в Неаполе. Кстати, в работе над нашим фильмом принимали участие студенты именно этого университета, носящего ныне имя императора. Фридрих определил в указе, приведенном в книге Виса, что управляющие провинциями и прочие чиновники должны «повсеместно и широко известить и приказать всем учащимся под угрозой телесного и денежного наказания не сметь для своей учебы уезжать за границу или учиться и учить где-либо в другом месте за пределами государства». А если кто-нибудь из юношей королевства уже посещает школу за его пределами, то они должны быть возвращены родителям под страхом вы­шеназванного наказания не позднее праздника Святого Михаила, то есть ноября. Не­удивительно, что из этого учебного заведения не вышло особо выдающихся ученых, ведь выпускники университета изо всех сил служили выполнению государственных, а не научных задач. Тем не менее, открытый императором университет во многом способствовал просвещению и распространению грамотности, поэтому он справедливо носит имя Фридриха II и по сей день, а университетская печать до сих пор хранит богоподоб­ный лик императора. Фридрих действительно много сделал для университета, создал сильный филологический факультет. Ведь природная жестокость и домашнее наси­лие не мешали ему быть известным лирическим поэтом и воспевать любовь к пре­красной даме. Кстати, любовные стихи, звучащие в фильме, по большей части принадлежат именно императорскому перу, хотя перевод и оставляет желать лучшего. Фридрих основал целую школу сицилийской поэзии, где, кстати, впервые стихи декламирова­лись, а не пелись речитативом, как везде в Средневековье. И с грамматикой, в отличие от деда Барбароссы, у него было всё в порядке. Кроме того, считается, что Фридрих II сам перевел для студентов труды Ари­стотеля и Авиценны. Ведь кроме обязательной латыни, он хорошо знал греческий, арабский, древнееврейский, французский, а также сицилийский, нормандский, про­вансальский и средневерхненемецкий. Современники утверждали, что он говорил на девяти языках. А в 1231 году Фридрих издал указ, согласно которому никто из врачей в его сицилийских владениях не имел права практиковать без диплома, выданного коро­лем Сицилии (то есть самим Фридрихом), и положительного отзыва коллегии док­торов. Он также отделил искусство фармацевтики от мастерства врачевания. То есть положил водораздел между лечением и аптекой, освободив врача от конфликта инте­ресов, когда тот назначал больному лекарство собственного приготовления. А так как медицина – это прежде всего практика, то император разрешил сту­дентам-медикам небывалое, за что можно было угодить на костер, – пользоваться для вскрытия телами казненных преступников. По всей Европе, если вы помните, трупо­разьятие запрещалось, и хирурги вынуждены были для изучения анатомии препари­ровать свиней. Кстати, Университет в Неаполе был единственным, где преподавание велось без папской буллы (разрешения). Возможно, поэтому захворавший папский легат в нашем фильме так категорично отказывается от лекарей Фридриха, боясь, что они окажутся нехристями и осквернят его христианское тело и душу. И хотя никто не провозглашает Фридриха покровителем экологии, но имен­но этот ужасный человек распорядился перенести скотобойни за пределы городов в подходящие места. А также приказал забивать и разделывать скотину и продавать мясо не на пыльной земле, а на каменных скамьях, сооруженных на деньги налого­плательщиков, чем предотвратил множество кишечных эпидемий. Из тех же сообра­жений император запретил дубильщикам и красильщикам заниматься своим ремес­лом вблизи городов и селений, чтобы не отравлять людей. Фридрих знал толк и в гигиене. Он любил мыться, как чуть позже и другая величайшая королева Европы – англичанка Елизавета. Врачи даже беспокоились, не повредит ли это её здоровью. А «хождение в баню», как мы помним, числилось в ряду тяжких грехов. Доносы на соседей в инквизицию часто сообщали, что некто был ули­чен в «принятии ванны». Так что Фридрих своим стилем жизни и мышления дразнил больно «щиплющихся» гусей. Натуралист Фридрих II был блистательным политиком и полководцем, неудержимым властолюб­цем и ученым-натуралистом, сильно обогнавшим представления о науке своего вре­мени. Он любил птиц и был выдающимся орнитологом, написавшим исключитель­ный двухтомный труд о соколиной охоте, как считается, с собственными рисунками. В фильме вы увидите слугу-невольника, прикованного цепью к гнездовью, полному разномастных яиц диковинных птиц, присланных для Фридриха из разных уголков земли. Невольник же приставлен охранять и согревать их своим телом, как наседка. Эта сцена при всей своей эксцентричности исторически абсолютно достоверна. Кстати, именно Фридрих первым описал анатомическое строение птиц. И даже первым обнаружил привычку кукушки подкидывать свои яйца в чужие гнезда, когда заметил в голубином гнезде чужое яйцо и дал голубке его высидеть. Но даже в этом хобби, в этой монаршей слабости, проявилась и его сила. Приручение сокола Фридрих считал величайшим достижением человека. Историки подчеркивают, что Фридрих пре­выше всего ценил триумф человеческого духа над самым свободным и быстрым су­ществом на земле – соколом. И каждый его полет за добычей был вызовом человеку: вернется ли бросившаяся на добычу вольная хищная птица на руку своего господина или навсегда останется в небе. Только гений человека мог удержать ее незримыми уза­ми. Возможно, Фридрих сравнивал хозяина птицы с государем, а сокола с народом, свя­занным с государем прочной невидимой привязанностью и свободно подчиняющимся воле господина. Поэтому трактат о соколиной охоте был делом не только научного ин­тереса, но и госстроительства. Не пропустите замечательные эпизоды соколиной охоты и крупные планы этой гордой птицы. Строитель Еще одной слабостью императора была архитектура. Правда, не церковная. За всю жизнь он заложил всего одну небольшую базилику, но зато несчетное количество замков-крепостей. Говорили, что замок привязан к хвосту его лошади. В течение де­сяти лет император приказал отстроить в Апулии более двухсот крепостей. Один из этих замков настолько загадочен, что некоторые думают, не космодром ли это для инопланетных кораблей. Я говорю о Кастель-дель-Монте (Замок на горе) в провин­ции Бари, в Апулии, который возводился долгих десять лет, с 1240 по 1250 год. Это замок-хронометр в виде октагона (восьмиугольника), о котором до сих пор спорят, знак ли это божественной бесконечности (христианская символика) или же мандалы, указывающей путь к совершенному знанию (буддистский символ). Вряд ли вы когда-нибудь добредете до этих пустынных, не туристических мест. Но замок стоит того, чтобы подробно разглядеть его хотя бы в сети или на ю-тубе. Когда в на­шем фильме Фридрих просит своего придворного математика и астролога Майкла Скота просчитать восьмиугольный фундамент замка, речь идет именно о Кастель-дель-Монте. Планировка комнат в крепости однотипная, но расположение дверей и окон разное, поэтому в течение года в каждое помещение второго этажа свет попадает два раза в сутки. Два дня в году, на летнее и зимнее солнцестояние, свет равномерно рас­пределяется между всеми комнатами первого этажа. Так обычно строили только древ­ние, у которых здания были еще и астрономическими часами. В этом странном замке нет ни ограды, ни погребов, ни конюшен, ни кухонь, что совершенно невероятно для такого прагматичного государя. Это вам не Людвиг Баварский Виттельсбах со своими сказочными фантазиями в стиле Лоэнгрина. Вместо привычных бойниц в диковинном замке Фридриха сделаны широкие окна. Зато нет машикулей: отверстий для выплескивания на врага кипящей смолы, а внутренние винтовые лестницы закручиваются влево (следуя естественным при­родным «винтам» панциря улитки или раковины), а не вправо, как обычно строили в замках, чтобы облегчить оборону лестницы и мешать противнику удерживать меч в правой руке. Возможно, это приют алхимика или астронома. Фридрих увлекался и тем, и другим, обратите внимания в фильме на астролябию в его покоях. А ведь этот прибор станет частью привычного интерьера только через четыреста лет, в XVII сто­летии. По горькой иронии судьбы именно в замке дель Монте после падения и раз­грома рода Гогенштауфенов Карл Анжуйский заточит внуков Фридриха от его сына короля Манфреда. После битвы при Беневенте вся семья короля Манфреда была за­хвачена. У королевы Елены отняли детей и отправили сюда: Генриха, Фридриха и Энцо. Они провели в заключении более тридцати лет и там же сгинули в лабиринтах своего диковинного узилища. Только Генрих в начале XIV века глубоким стариком был переведен в тюрьму в Неаполь. Крестовый поход Фридрих единственный, кто, отправившись все-таки в 1227 году в Шестой крестовый поход, да еще будучи отлучен от церкви новым папой Григорием IX, достиг с помощью дипломатии того, чего не смоги достичь все предыдущие и последующие короли си­лой оружия. Фридрих договорился с египетским султаном (тем самым племянником Саладина, которого св. Франциск склонял принять христианство) и бескровно осво­бодил Вифлеем, Назарет и Иерусалим. Вот это кризисный переговорщик! Если бы Рим в XI веке послал такого в Византию, никакого разделения церквей бы не произошло. Момент подписания этого договора с султаном вы увидите в нашей ленте. Кстати, надо добавить, что воинственные рыцарские ордена тамплиеров и госпита­льеров настолько не переваривали Фридриха с его дипломатией, что даже накатали на него донос, но не Папе, а султану. Как неприлично и недальновидно, ведь султан дружил с Фридрихом и первым делом показал кляузу именно ему. Был ли Фридрих, как Франциск Ассизский, пацифистом? Ценил ли он чело­веческую жизнь как Божье чудо!? Раздумывал ли в действительности: «Может ли война быть священной?» в разрез мейнстриму XIII века, да и прочих веков? Помня его жестокость, я в этом сомневаюсь. Может ли философ быть убийцей? А гений? «Ведь гений и убийство – две вещи несовместные!» Или все-таки они совместимы, если речь идее о «злом гении»? Сегодняшний фильм дает много поводов для раз­думий. Папа Григорий IX тоже был настолько взбешен подобной победой, что запре­тил патриарху Иерусалимскому участвовать в коронации, и Фридрих сам, как потом Наполеон, возложил себе на голову корону иерусалимского королевства. Более того, патриарх даже в злобе наложил интердикт (запрет на посещение) на все освобожден­ные святые места. Было от чего разозлиться: Иерусалим освободил еретик, отлучен­ный от церкви, гуляка и бабник, с гаремом сарацинских наложниц, с друзьями араба­ми и евреями, держатель богатейшего и утонченнейшего по роскоши и диковинности двора, от которого у любого дух захватывало. Антихрист освобождает город Христа. Какая горькая ирония! Прагматизм Запада и избыточность Востока Забавно, что о богатейшем европейском владыке Средневековья сняли малобюджет­ное кино, где все действие происходит в трех пустынных залах и чистом поле. По- настоящему богат в фильме только эксклюзивный саундтрек, написанный Паоло Ви­вальди, известным итальянским композитором. Итак, в фильме Фридрих почти так же скромен в быту, как и Франциск. За кадром остались и его знаменитый зверинец с ле­опардами, слонами и белыми медведями. Сам на слонах катается, а Папу пасхальным ослом попрекает. Тем самым, на котором Христос, как известно, въехал в Иерусалим. Кстати, владение зверинцем в те времена было не просто капризом любите­ля животных, а признаком величайшего могущества. Так же, как и гарем на востоке в первую очередь демонстрировал не мужскую силу его владельца, а его экономическую состоятельность, возможность содержать в равной (!) роскоши множество женщин. Назначение зверинца было вовсе не в том, чтобы удовлетворять любопыт­ство публики, а в том, чтобы явить миру живые эмблемы и символы власти (львов, леопардов, пантер, гепардов, слонов, тигров, жирафов и белых медведей), покупать, содержать и дарить которых могли только самые могущественные государи. То есть зверинцы были своеобразными сокровищницами. Поэтому, когда наш В.В. Путин проводил фотосессию с амурским тигром, за этим стояла работа пиар-группы, разра­батывающей древнюю традицию архетипа природного «властителя от Бога». Например, Фридрих II подарил своему шурину (брату очередной, третьей не­счастной жены) королю Генриху III Английскому (сыну Иоанна Безземельного) трех леопардов, белого медведя и слона. Хотя животных держали только для услаждения монарха и его свиты, однажды и рядовые лондонцы могли с изумлением наблюдать, как сорвавшийся с цепи в прямом смысле этого слова белый медведь бросился в Тем­зу, чтобы поймать там приглянувшуюся ему рыбину. Белых медведей, кстати, само­му Фридриху привезли ганзейские купцы из Арктики. А император обменял потом у египетского султана одного белого медведя на жирафа. Когда, гуляя в Тауэре по набережной Темзы, вы наткнетесь на памятник этому самому медведю, знайте, что это не арт-хаусный медведь, а гогенштауфенский. Женитьба. Дубль третий В 1235 году Фридрих женился в третий раз на Изабелле Английской (1214–1241), до­чери короля Иоанна Безземельного. Но на эту свадьбу легла тень его старшего сына Генриха. Как потом на свадьбу Филиппа II Габсбурга пала тень его сына дона Карло­са. Сначала невеста предназначалась сыну, но Фридрих заставил того жениться на другой, а позже и вовсе обвинил в измене и жестоко покарал заключением. Впрочем, было за что, ведь Генрих, устав ждать своей очереди на трон, сговорился против отца с его самым злейшим врагом – «Ломбардской Лигой». Фридрих низложил сына из королей и отправил в темницу, вернее отправил по темницам как по этапу. В отча­янии молодой Генрих то ли бросился вниз со скалы вместе с лошадью, то ли умер от инфаркта, но погиб во цвете лет не прощенный отцом несчастный королевич! Дон Карлос, как известно, тоже плохо кончил. А жестокосердный Фридрих заменил свое­го первенца на германском престоле Конрадом IV (1228–1254), сыном от несчастной иерусалимской королевы Изабеллы. На праздновании его третьего брака присутствовали четыре короля, один­надцать герцогов и тридцать графов и маркграфов, не считая князей церкви. Но пышность свадьбы еще не гарантировала счастливую семейную жизнь. Подходя к женщине весьма утилитарно, император даже отменил первую брачную ночь, пото­му что астролог посчитал эту ночь неподходящей для зачатия наследника. Фридриха интересовала не романтика медового месяца, а рациональная случка или вязка двух венценосных рекордсменов породы. У Фридриха даже вера в астрологию была весьма прагматична, хоть он и но­сил перстень с изумрудом, камень предвидения. Изумруд, кстати, считался антиде­моническим камнем, что косвенно снимало обвинения в занятиях черной магией ее владельца. Так что, может быть, Фридрих носил его в целях контрпропаганды? Но никакие астрологи не смогли наладить его семейную жизнь. Современники писали, что он не обладал даже видимостью человеческой душевности. И больше любил про­водить время с сарацинскими красавицами, чем с законными супругами. В нашем фильме присутствует все-таки не сарацинская, а иудейская краса­вица – тоже достойная кандидатка для гарема императора. Говорят, что английский король сердился, что его сестра, императрица Изабелла, в течение нескольких лет ни разу не появилась на публике в короне. Но это было наименьшим из её несчастий. Королева Изабелла Английская родила Фридриху шестерых детей (трое умерли в младенчестве) в таких же застенках, как и прекрасная Изабелла Иерусалим­ская, и, в конце концов, умерла, по-видимому, отравленная. И всё это время её муж Фридрих делил ложе со своей «внебрачной» женой Бианкой Ланчия, внучкой лично­го копьеносца его деда Фридриха Барбароссы. Он узаконил эту связь и детей от неё после смерти Изабеллы Английской, но, кажется, церковь этого так и не признала. Бианка подарила ему еще троих детей и целый выводок внуков. Самый известный из них – сын Манфред, король Сицилии (1232–1266). А сколько у императора насчиты­валось бастардов, никто толком и не знал. Но среди них был любимец Энцо, которого он сделал королем Сардинии (1215–1272). Краткое содержание следующих серий Действие нашего фильма закончилось, но мы не можем не досказать историю этого великого человека. Наш самодержец страстно стремился объединить свою сицилий­ско-итало-германскую землю в единую империю, поэтому бился не только с Папой, но и с Ломбардской лигой, и одержал над ней верх, как его дед Барбаросса. Но победа внука была завоевана не под знаком креста или под эгидой св. Ми­хаила, покровителя воинов, а под древним языческим орлом античного Рима. И бое­вой призыв войск Фридриха звучал не как у крестоносцев: «Того хочет Бог», а как у римских легионеров: «Рим и император». Германско-христианский институт импера­торов Карла Великого, Оттона Великого, Генриха II и Фридриха Барбароссы, которые хотели подражать лишь римской славе и доблести, Фридрих отбросил в прошлое. Его влекла только богоравная власть цезарей. Поэтому его триумфальное шествие в Кремоне выглядело подобно шествию римских императоров. На улицах Кремоны праздничная, возбужденная толпа крича­ла: «Рим и император». И сам цезарь Фридрих явил себя народу в лавровом венце и с древними римскими боевыми символами в руке! Но не было раба, который бы напо­минал триумфатору о «мементо мори». Вместо этого за Фридрихом следовали сарацины в ярких богатых одеждах, за ними музыканты с цимбалами, трубачи и барабанщики. Затем шел украшенный римским орлом, огромный слон с беседкой на спине, в которой мальчик-мавр трубил в серебряный горн. За собой слон тащил как знак унижения поверженного врага знамя Милана, символ свободы и независимости итальянских городов. Позор пал на голову и подеста Милана Пьетро Тьеполо, связанные руки которого олицетворяли полную беспомощность итальянской знати перед натиском цезаря Фридриха. За подеста уны­ло плелись босые в знак позора военнопленные. Да, раба, напоминающего о призрач­ности славы, к сожалению, не было. Потом последовали очередная непримиримая борьба с новым Папой Григо­рием IX и новое отлучение, и поход на Рим, и множество «наездов» на институт церк­ви, от которой он требовал апостольской простоты, нестяжания, отречения от мира и светских притязаний. В общем, всего того, что мы требуем от церкви и сейчас. Несгибаемый Папа Григорий IX выпил много крови у императора и, по всей видимости отравившись ею, умер в 1245 году, передав эстафету ненависти следующе­му могущественному Папе Иннокентию IV (1195–1254). Он запомнился потомкам тем, что запретил массовые сожжения Талмуда, но разрешил католической инквизиции пытать подозреваемых в ереси, а также даровал кардиналам знаменитую красную шапочку. Когда-то будущий Папа дружил с императором, но теперь между ними про­легла пропасть. Несколько раз Фридрих подходил к папской области c могучим войском и мог бы её взять, но всё-таки что-то ему мешало полностью стереть с лица земли папский престол. А ведь в том же 1245 году Вселенский собор в Лионе низложил Фридриха, лишив его императорского сана. Казалось бы, Фридрих не боялся Папы, однажды даже пленил целый «отряд» епископов, чтобы те не смогли собраться в Риме на очередной совет по его отлучению. Ах, как бы мне хотелось знать, что именно помешало Фридриху просто упразднить пап­ство!? Неужели наш рационалист впервые подошел к чему-то романтически? И стре­мился добиться преклонения понтификов? Как в семейной ссоре жаждут не развода, а лишь утверждения своего главенства в семье? Но Папа не признавал главенства над собой. При его поддержке и финансировании в 1246 году немецкие князья взбунтова­лись против Фридриха и выбрали альтернативного короля Германии – Генриха Распе из Тюрингии. А на следующий год взамен умершего Распе отдали голоса и корону Виль­гельму, графу Голландскому. А вепря Фридриха II замотали гончие псы – итальянцы из «Ломбардской Лиги». В 1248 году Парма сожгла его временную столицу Витторию, причем итальян­цы захватили не только корону и казну, но и гарем. В 1249 году «Лига» захватила Мо­дену, а любимец Фридриха, Энцо, был взят в плен. От полного владения европейским миром Фридриха отделили всего две стратегические ошибки: он не смог полностью психологически выйти из-под длани Пап и уничтожить папство как независимый ин­ститут. То, что сделал Петр I в России. Рим у Фридриха мог бы стать католическим Синодом при германо-римской империи. И вторая: он не понял, в отличие от своего деда Барбароссы, что за городами будущее и что с итальянскими городами надо договари­ваться, а не бороться. Как, впрочем, и с германскими. Вместо этого он повел, начиная с 1230-х годов, упорную борьбу с традиционными городскими свободами. Например, пытался уничтожить городские коммуны, советы и магистраты, если те возникли без согласия их сюзерена, а также лишал их имущества и даже распускал ремесленные цеха. Надо ли повторять, что итогом этой борьбы было общее ослабление как Герма­нии, так и Италии. Считается, что Барбаросса понимал, что императорское величие не исклю­чает ошибок и непонимания. И что блеск титула и славы Римской империи не отни­мет у императора ничего, присущего человеческому созданию. Император Фридрих I признавал за правителем право на ошибку, а его внук Фридрих II видел в малейшем сомнении в правоте императора «состав преступления», «ересь». Поэтому кончина одного была победной, а кончина другого – уничтожением всех его деяний. Пятьдесят лет Фридрих II яростно сражался за свое величие, если считать началом отсчета отпор «смотрящему», сцена которого есть в нашем фильме. И умер в 1250 году пятидесяти шести лет от роду. Традиционно в разгар очередного витка борьбы с пресловутой «Ломбардской Лигой» умер от лихорадки в «родной» Лучере на руках сына Манфреда. «Пред кем лежали все в пыли…» Он принял смерть в бедной рясе цистерцианца, как настоящий смиренный христиан. Но когда тело Фридриха доставили к месту последнего упокоения в Па­лермо, то, как пишет Эрнст Вис, похоронная процессия мало чем по торжественности уступала его триумфу в Кремоне. За его телом, покоящимся на носилках, накрытых алым бархатом, шли рыдающие, осиротевшие сарацины. Немецкие и сицилийские вассалы были задрапированы в черные плащи поверх воинского облачения, а их ло­шади волочили по земле траурные попоны. Останки великого императора до сих пор покоятся в красном порфировом саркофаге, поставленном на спины любимых Фридрихом львов. Хронисты уверяют, что он лежит, закутанный в арабский шелковый наряд, который заткан таинственны­ми куфическими письменами и эмблемами мирового господства. На красном плаще крестоносца, накинутом поверх восточного наряда, белеет крест. На шелковых сапо­гах сверкают золотые шпоры. Возле него лежит меч, а к поясу привязан кошелек. А на среднем пальце правой руки то самое золотое кольцо с большим изумрудом, камнем Изиды. Спящий красавец в порфировом гробу. Впрочем, Бруно Глогер в своей книге «Император, бог и дьявол: Фридрих II Гогенштауфен в истории и сказаниях» описывает, как разнились оценки Фридриха. Например, сирийский хронист уверял, что тот вовсе не красавец, а рыжий, лысоватый и близорукий, то есть похож на героя нашего фильма в старости. И добавляет, что если бы он был рабом, на рынке за него не дали бы двухсот дирхемов. Вот что значит вкусовщина. Церковь заклеймила Фридриха II как изверга, исполненного кощунства, с мед­вежьими лапами и львиной пастью, другими же членами подобного леопарду. Извер­га, который яростно разевает пасть, чтобы хулить Господа. Изверга с головы до пят. А его главный панегирист, Николай Барийский, оценивает императора как смиренного и величественного, он – радость для князей, ликование для народов. Никто, по мнению хрониста, не был таким смиренным и никто не был таким величественным, как Фри­дрих. Он просто ходячее благородство, образец для всего земного шара, краса и гор­дость человеческого рода, светоч общества и начало всякой справедливости, мудрость которого превосходит любой разум. Привлекательный видом, святой духом. Одним сло­вом – помазанник Божий во всем. Естественно, что одни считали его новым Константином Великим, преемни­ком библейского Царя Давида, наместником Бога и повелителем Мира. А другие об­зывали его ересиархом, исчадьем ада, Антихристом. Желтой лягушкой и червяком... земляным червяком. Не надо забывать, что тяжелая вражда между Императором и Папой стала главным содержанием «Ада» в «Божественной комедии» Данте Алигьери (1265– 1321). А ведь Данте родился через пятнадцать лет после смерти Фридриха, но, будучи великим поэтом, даже он не смог избежать силы притяжения Фридриха. Впрочем, по­эту можно верить, ведь Данте был таким смуглым, что многие искренне верили, что он обгорел в аду. (Шутка!) Данте был белый гвельф – противник Фридриха, но и не сторонник Папы. Именно для него на выборах подходит графа «Против всех». Топор у корней Фридрих умер, оставив сыну Конраду Германию и Иерусалим, сыну Манфреду – Не­аполь с Сицилией, сыну Генриху (Энцо) – Сардинию и Корсику. И тут Папа Иннокентий IV, наконец-то, «приложил топор к корню». Он в оче­редной раз отлучил уже всех наследников Гогенштауфенов, в том числе и Манфреда Сицилийского, от церкви и низложил с тронов, и предложил корону Сицилии любо­му европейскому государю, который в силах ее взять. Тягаться с Манфредом особых охотников не нашлось. Кроме брата короля Франции Людовика Святого, Карла Ан­жуйского (1227–1285) – амбициозного, жадного до власти и завистливого к славе брата. В битвах с анжуйцем полегла вся «поросль» Штауфенов, погибли и Манфред, и Конрад. А позже и внук Фридриха, юный Конрадин, который бросился в бой вслед за отцом, но был взят в плен и казнен Карлом Анжуйским. У нас в Эрмитаже есть кар­тина Иоганна Тишбейна (1751–1829) «Конрадин Швабский и Фридрих Баденский в ожидании приговора». Два подростка со стоическим спокойствием играют в шахматы в ожидании казни. В результате этой кровавой исторической зачистки дети и внуки Фридриха II были уничтожены, растерзаны, погибли в битве с Карлом Анжуйским, пытаясь отво­евать Сицилию, а иные сгнили в тюрьме, просидев по тридцать лет на цепи. Остался один маленький росточек – внучка Констанция, успевшая до этой бойни выйти замуж за храбрейшего Петра III, короля Арагонского. Через несколько лет он, разбив Кар­ла Анжуйского, вернул себе и жене Сицилию. Правда, ему помогли сами сицилийцы. Вернее, их жгучая ненависть к своему новому королю Карлу Анжуйскому. Генриха VI Грозного, отца Фридриха II, сицилийцы ненавидели и называли «кровавым северным сиянием», но он оказался праздничным салютом, новогодним фейерверком по сравнению с Карлом Анжуйский – настоящим ужасом Сицилии. На Пасху в 1282 году в Палермо, после того как солдафон-француз надругался над молодой сицилийкой, терпение народа лопнуло, и сицилийцы перерезали весь иностранный гарнизон на острове. Именно это и называют «сицилийской вечерней». А Джузеппе Верди отметил это радостное для итальянских патриотов событие одно­именной оперой, так же как до этого победу над дедом Фридриха Барбароссой. Существует версия, что лозунгом восстания была фраза «Morte Alla Francia, Italia Anela» («Смерть всем французам – взывает Италия»), аббревиатура которой по­служила появлению слова «мафия». Но хотя муж Констанции был героем под стать своему тестю Фридриху II, их потомство оказалось худосочным, и к XIV веку привело Сицилию в глубокий упадок, из которого она так и не выбралась до сих пор. Даже вхождение в состав Испанского королевства, а потом в мировую империю Карла V Габсбурга не помогло. Европейская цивилизация к XVII веку двинулась с юга на север. Центр развития стал перемещаться в Нидерланды, Англию, северную Францию, Пруссию и Швецию. А великое Королев­ство обеих Сицилий оказалось в цивилизационном тупике. «Анус Мунди» Европы. В Германии же после долгой, почти полувековой междоусобицы имперскую корону сначала перехватила люксембургская династия, а потом её отняли Габсбурги и больше уже не выпускали из своих цепких рук вплоть до XIX века. Один из них, Максимилиан I Габсбург, наш будущий герой, уточнил, что его государство не просто «Священная Римская империя», а «Священная Римская империя германской нации», отделив себя от итальянцев. Но это уже совсем другая история. А от Гогенштауфенов немцам достались только цвета национального флага: черный и золотой. На этом наша итало-германская тысяча и одна ночь заканчива­ется. И нам остается только посмотреть философскую притчу «День. Ночь. А потом рассвет», название которой я перевела бы так: «Нам бы день простоять, да ночь про­держаться. А наступит ли рассвет, кто знает?». Но возможно, Франциск имел в виду, что самая большая тьма бывает перед рассветом и переживший её спасется? А после просмотра задайтесь вопросом, который так волновал самого режиссера. Пиррова победа Кто в веках оказался более правым? Император? Святой Франциск? Или Папа рим­ский? Казалось бы, уничтожив великий род Гогенштауфенов, Папы выиграли у им­ператоров поединок за мировое господство. Но Рим потратил так много сил на эту борьбу, перешел так много нравственных границ, что подорвал свой авторитет и ав­торитет церкви, заложив под себя бомбу реформации. К тому же, терзая Фридрихов, Папы упустили возмужание королей Франции и Англии. То, что не удалось герман­цам, удалось французам: они «заарканили» Пап на целых семьдесят лет в Авиньон, а англичане – со сладострастным Генрихом VIII – вообще послали святой престол куда подальше. А следом от Рима отвернулась и половина Европы. Иные победы при всем своем блеске уже носят в себе будущий крах. Пирро­вы победы. Вы помните победу эпирского царя Пирра над римлянами? Такой была и победа Нидерландов над Францией в конце XVII века, полностью подорвавшая эконо­мику маленькой страны; и победа Англии над той же Францией в 1709 году в битве за испанское наследство, где англичане потеряли две трети армии; и победа Наполеона под Бородино и взятие им Москвы. К слову сказать, каждый, кто приезжал в Санкт-Петербург и любовался башней Адмиралтейства, мог заметить, что по четырём углам башни сидят четыре воина. Мало кому известно, что это четыре самых великих полководца античности: Ахилл, Цезарь, Александр и наш Пирр. Россиянин начала XIX века чувствовал себя гораздо большим европейцем, чем россиянин начала XXI. Фридрихи Гогенштауфены – дед и внук – сильно разнятся, но людская память и германские патриоты-романтики XIX века сплавили их воедино. И этот единый Фридрих не умер, а живет, вернее, спит внутри горы Киффхаузер в Тюрингии. Причем первые легенды об этом сформировались еще в начале XV века, недаром через сто лет, во время протестантского восстания в Мюнстере, крестьяне стекались за помощью именно к подножью Киффхаузера. Сейчас это федеральная земля Саксония. Неподалеку от бывшего замка Го­генштауфенов в 1896 году был открыт гигантский памятник с шестидевятиметровой башней Барбароссы, вершина которой увенчана королевской короной. Перед этой башней установлена бронзовая конная статуя правителя Второго Рейха Вильгельма I Гогенцоллерна. А под монументом есть стилизованная пещера, из которой выступает грозным монолитом фигура восседающего на массивном троне воителя. Успение кол­лективного Фридриха. Штауфен спит, ожидая призыва, чтобы пробудиться вместе со своими рыца­рями и спасти великую германскую нацию в день смертельной опасности. Поэтому и план нападения на СССР Гитлер назвал «планом Барбароссы», спасительным для «Третьего Рейха». День побудки Фридриху должны пропеть птицы. По одной из версий – воро­ны. Так что скорее не пропеть, а прокаркать. А если вдруг праздный турист-спелеолог залезет в пещеру и случайно наткнется на императора, то хоть и узнает тайну, но горько пожалеет об этом. Выйдя наружу, он мгновенно состарится и умрет. Ведь в по­добных местах потустороннего мира время течет с иной скоростью, чем на остальной земле. Не течет, а несется. И за несколько минут в пещере проходит почти вся земная жизнь. Помните наш разговор о природе времени вначале? Предрек ли Майкл Скот такую гранитную вечность своему императору? Знал ли Фридрих, что он будет слит с горой Киффхаузер, а его отросшая борода будет опле­тать вожделенный трон мира? Интересно, не с него ли писал своего Манджафоко (Ка­рабаса) Карло Коллоди? Уж очень похож!